- Я в это воплощенье не хочу, - сказал один. - Оно пугает светом. Слепит, как необузданный зенит. В нём мельтешенье образов безрадно, да и не образы то вовсе, а теней причудливых бесформенные пятна... Ни смысла в них, ни цели, ни добра... ни места снам. Свободы для безбрежья в них тоже нет... Вот главное, пожалуй, для меня: свобода снов. А здесь - сплошной дурман, мистификация фальшивых блёсток, где нет границ меж "дальше" и "потом", где запахи не переходят в звуки, цвета нуждаются в подобиях себя, надеясь возродить воспоминанья о собственном предназначеньи. "Быть - значит воплощать", - так мстится им, но что и как - за гранью осязанья... Нет, этот мир не стоит ожиданья, на самом деле, его вовсе нет, поскольку быть не может. А значит, он - суть смерть, ведь и её - нет тоже. Ступи в него и сразу же, вовек, ты станешь ввергнутым в невероятность. Нет, не пойду. Дождусь другого. Небытие, ведь, тем и хорошо, что не кладёт конца альтернативам. Безвременье гадает по извивам Безбрежности. Я подожду.
***
- Однако же, - сказал другой, - хоть ты во многом прав, сей мир не смерть, напротив - зарожденье. Он - некое предчувствие себя, стремленье стать, зачатье, наважденье неясных поисков, идея вне себя, поскольку быть собой - изобретенье, которое ему лишь предстоит. Пока же он всё силится излить само себя в обрывках сновидений. Быть может, только в них ему и мрятся высшие свободы... А мельтешенье бликов в пустоте, заполненной иллюзией пространства, - так то не боле, чем фигура танца, лишь отраженье тени на воде... И всё же... этот мир - иной, причём настолько, что приведись ему достичь конечной фазы, пройдя несчётный ряд метаморфоз, - он станет столь чудовищно несхож со всем, что нами трепетно любимо, что... не найти мне радости в нём быть... и чем проникновенней взор - тем нестерпимей.
Возьми, хотя бы, срезы преломленья чудных лучей палящего светила. Ты прав, сейчас они безлики, но пройдись пунктиром мыслеобраза по ним, следи их путь в изломах грядущей эволюции. Ты видишь? Вот, они и лики обрели! Гляди на эту зелень расстояний, на эту пыль и пятна желтизны на безнадёжно синем небосклоне, где нет позывов быть. Сколь бы неистово не трепетала ртуть, ей не извлечь и капли перламутра... ни снежных лун, ни хрусталя лесов, ни фиолетовых туманов в час заката... Сей мир неисправим и более, чем чужд - неправилен. Нет, никогда ему не стать моим!
***
- Вас двое, - молвил третий в тишине, - и тем ошибка тягостней вдвойне. Да, этот мир - суть смерть, но смерть живая. Губя мириады жизней, умирая за тем лишь, что б вершить само себя, осколком отражения влеком, влюблённый в жажду, он, заворожён самим собой без всякого остатка, стремит свой путь в пустое "никуда". В нём несть числа убогим суррогатам, где псевдо-звуки, жгущие эфир сменяются цветами в жалком спектре, а угловатости кривых зеркал и преломленья дробных траэкторий плодят безумства ломаный оскал...
Всё так, однако же, не скрою: неправильность - не в чуждости его, отнюдь, любая тварь, имеющая суть, имеет также право на признанье, сколь ни была б она противна мирозданью, а вожделенье быть - присуще всякому, кто осуждён родиться, - будь то тончайший дух или элементарная частица... Сей мир неправилен совсем не от того, что нет в нём снежных лун и ни ветров звенящих, и что сирень полей и трав пурпур манящий не услаждают взор, а на небесных пашнях не собирают звёздных лепестков порой литургии, под перезвон парящий...
О, нет, не то меня снедает и гнетёт, сдаётся мне, я б смог ко многому привыкнуть погодя: и к небу в синеве, и к зелени ядящей, и даже к линиям немыслимых углов, что искажают всё - от яви преходящей до перспективы снов...
Дабы проникнуться всей пагубой его, нам надлежит подвергнуть изученью тех, кто обрёл сомнительную честь являться обитателями..., кто,возомнив себя "венцом творенья", посмели рушить и кроить среду, уродуя по своему хотенью, травя, уничтожая, громоздя нелепицы и видоизмененья, а необузданная жажда подавлять, владеть и брать, ничем не восполняя, помноженная на излишества и спесь... рождает монстров. "Сумерки сознанья", вы скажете, и будете правы. Да, это сумерки, но вовсе не рассвета - за ними грядет ночь! Вглядитесь пристальней: жестокость, самомненье, тупая стадность, потребительство, влеченье ко всем порокам, извращеньям и грехам и всё - вульгарностью подёрнуто, как смогом чудовищных заводов и машин - исчадий технологии убогой, предмета гордости и подражанья...
О, этот мир - прибежище слепцов! Как будто изо всех углов немыслимых сюда свезли уродов, дабы от них очистить красоту всех прочих измерений мирозданья...
И, всё же, вновь скажу: не в этом суть ущербности его... Я тут не смог и не хотел бы жить, но умереть, себя же пересилив, быть может и смирился бы, кабы была бы в силах смерть моя его преобразить, возвысить хоть на гран...
Да только вот... глядите: из-под призм проглядывают контуры того, что составляет сущность отношений, структуру чувств, материю родства... Вот где, по истине таится чуждость! Вот где во веки обитает тьма! Здесь близость измеряется отнюдь не притяженьем душ, но лишь телесным их пребыванием в пространстве. Любовь и нежность порождают боль, стремленье обладать рождает ревность, а она - коварство. Никто не ведает: зачем и для чего он вброшен в это средоточье мрака, где доброта ведёт неравный бой со злом всепроникающим, ведь память объята неизбывным забытьём... не помня ни себя, ни мир иной, блуждают неприкаянные души, слепые, тычутся... и в поисках тепла, чужие встречи кажутся своими и свет в ночи горит ни для кого... Фиглярство заменяет волшебство, а неуёмное стремленье к чуду плодит засилье страхов... И вот уж люди во сто крат страшаться мнимой смерти, нежель бездарно прожитых годов.
То, что противно разуму и духу - не обладает правом на Рассвет!
И жизнь моя бы тут была извечной мукой, а смерть - лишь породила б смех.
***
Неведомо откуда встала тень. Рисунок тьмы, застигнутый врасплох, затрепетал, бесплотный и нездешний, в предвосхищеньи нового. И вот, фигура в одеянии кромешном вступила в круг, означенный собой, на грани света, скраденная мглой.
Изобличённый пляскою теней, игрою бликов, перепетьем пятен, Он восставал из призрачных клубов, и лик Его, на грани восприятья, вселял попеременно то любовь, то страх великий перед тем, кто страшен... и велик.
Посланец Рока, Вестник и Вершитель, Он возвышался, горд, неумолим, и сколь прекрасен - столь неотвратим. Взметнулся сполох, крася синеву, и всяк, сподобившийся грозного знаменья, в благоговеньи преклонил главу.
Но вот в глубинах сумрачных клубов определилось малое движенье. Неведомо, - толь бликов мельтешенье, то ли теней причудливых канва тому причиною... Питаясь светом, пятнами и тьмою, оно густело, полнилось собою, высвобождало смысл и значенье и вот уж расцвело изображеньем, словно гиганский огненный цветок, так что казалось: танцы всех миров сплелись в едином всеохватном па... Взметнулось ввысь двурогое копыто, под бурой шерстью вспыхнули глаза, всё трепетом объялось и... затихло под сенью непроглядного крыла.
- Я отрицаю неизбежность быть! - успел вскричать один из обречённых. Но возглас сей затих, не воспарив, единственный из всех - недорождённый...
Безмолвие спустилось над Безбрежьем. Померкли сполохи. Угомонилась мгла.
Свершение исполнилось сполна.
***
Но был и пятый. Вечность погодя, он, пустотою гулкою окутан, нечаянно предвосхитил себя. Не участник, но свидетель, не персона, но сущность, не вектор, но фактор, не цель, но предназначенье... Не заявив протест, не подняв мятежа, он, словно капля, переполнившая чашу, неслышно перелился через край.