Взопревшие, уставшие, озлобленные на мир, друг друга и самих себя, два вола, намертво впряженные в одну безысходную упряжку, тянут телегу жизни, - тяжеленную, неуклюжую, грубо сбитую телегу, под завязку загруженную нажитым "добром", туго повязанным взаимными обязательствами. Волы еле-еле, шаг за шагом тащатся в гору, по дороге жизни, то и дело огрызаясь и полягивая друг друга. И, чем сильнее крутизна - тем неистовей.
Спереди, сзади и по бокам карабкаются подобные им телеги и упряжки, так что приходится, помимо тягот самого пути, ещё и, как назло, следить за происходящим окрест, стараясь всякий раз выгадывать удобный момент для занятия более выгодной позиции, дабы сбить на обочину себе подобного и, тем самым, продвинуться ещё на чуть.
Так они и плетутся.
Многие из телег ломаются посреди пути. Чаще всего развал начинается с, казалось бы, незначительных нарушений обязательств (уж больно тошны), тех самых, коими связаны тюки да короба со скарбом. Сперва послабляется какой-то крохотный узелок, едва ощутимо отпуская крепления. Затем другой, покрупнее... Получив долгожданную свободу, заботливо упакованное "добро" сей же час принимается проверять её на прочность и, чем больше на пути колдобин, - тем усерднее, что незамедлительно сказывается на грузе в целом, каждая часть стабильности которого была изначально заложена в общую. Обретя вожделенное движение, ноша, простым кинетическим импульсом приумножает изначальное, придавая процессу ускорение, пропорциональное скорости и массе тела. Как результат, всё новые связующие веревки перетираются, расслабляются и рвутся об острые края неумело используемых "свобод". "Добро" бултыхается, бьется друг о дружку, скоропостижно претворяясь в хлам и выдавливая борта повозки, то и дело кренящейся по сторонам, угрожая всему кончальным рухом.
Как правило, волы всё это упрямо игнорируют, напрочь отказываясь замечать происходящее и, даже вдосталь его осознавая, усердно делают вид, что всё у них в полном порядочке (дабы не приведи Господь, окружающие их соповозники не заподозрили б чего неладного: ведь затопчут в момент), - продолжая всё так же надрываться в гору, с удвоенно показным рвением.
Но неизбежно приходит миг, когда делать хорошую мину при плохой игре становится просто невозможно: то ли колесо сорвется, то ли сломается ось, то ли перевернётся сама, напрочь скособочившаяся телега жизни.
Тут уж ничего не попишешь, приходится нашим волам насилу выпрастываться из взаимных оглоблей да упряжи. Со смешанным чувством тоски по утерянной свайности, вины за несостоятельность и страха перед внезапно явственно замаячившим пред ними туманом одинокости, обнюхивают они то, что осталось от предмета былой их гордости, прядают потными холками и, издав нечто нечленораздельное - то ли во прощение, то ли в прощанье, - навеки покидают друг друга. Отныне путь их пролежит в полях блужданий, во хлябях земных, где порою случаются встречи...
Собственно, тут-то бы и начаться истинному Пути, и Свободе, и Жизни. Однако же, приученные к вековечным оглоблям, узде и, - главное, - к самой идее навязанной им кажущейся необходимости тянуть телегу жизни в паре, - они, в большинстве своём, только и стремятся, что отыскать себе новую, не вконец отчаявшуюся, но столь же потерянную в себе и мире особь, тоскующую по утерянной телеге и узде, дабы... впрячься вновь, начав с того самого места и с той же целью, твердо при том позабывая, что грабли всякий раз раскрашивают по-новому, а то и вовсе камуфляжут под ромашки с маргаритками да кормушки с овсом... И всё начинается сызнова..
Впрочем, телеги ломаются не всегда. Нашим двум волам повезло: надорвавшись и пропотев вдосталь, со сбитыми в кровь копытами, истертыми боками, вздутыми от непосильных трудов жилами, и глазами, полными дурной кровью, они, таки, сумели взобраться на вершину. Одним из немногих - им это удалось!
Этого мига жаждали они всю жизнь. К нему-то и стремились, покорно снося все тяготы нескончанной дороги, безжалостно давя конкурентов, не переставая накапливать "добро", всё более отяжелявшее повозку... всё - ради этого самого мига! Уж теперь-то они сполна усладятся заслуженным отдыхом, - думали они, - наконец-то их, обессиленных, разнуздают, развьючат, вдосталь накормят свежим аппетитным овсом, их очам предстанут чудные виды, открывающиеся только с таких, вот, высот жизни, а дальше... ну... дальше они будут просто наслаждаться - овсом, видами, сладким бездельем и созерцанием нажитого добра.
Но... не тут-то было. Там, на вершине, их взорам предстала... небольшая, относительно ровная, плотно утрамбованная площадка. Быть может, некогда она и впрямь была сплошь поросшая густой, сочной травой, но теперь, вконец истоптанная, мало чем отличалась от каменистых окраин. Впрочем, кое-где и вправду обнаруживались кормушки с чем-то, напоминавшем воду, овес и совсем уж неведомые комбикорма, так что наши волы направились, было, к тучным хлевам, но... вовремя спохватились: гастрит, колит, дивертикулит, подагра, гайморит и радикулит, вкупе с холестиролом, давлением и астмой.... А ведь, повстречавшийся им как-то бродячий лекарь строго-настрого воспретил им все и всяческие кулинарные изыски, грозя неизбежной...
Нет уж, - подумала наша пара, - уж лучше мы насладимся видами.
Виды, несомненно, наличествовали, (да как им не быть, на такой-то верхотуре), да только... и они, по большей-то, по своей части, оставались вполне непроясненными для глаз по причине сокрытости своей туманом, столь же плотным, сколь и, несомненно, были прекрасны они сами (да и как ему не быть, туману-то, на такой-то верхотуре!)
Волы синхронно вздохнули, слаженно покачав головами, и столь же синхронно подумали: ну, хоть распрягут-то нас уж точно, наверняка. За долгие годы, проведенные в одной упряжке, даже мысли у них стали спаренные, неотличимые друг от дружки, не только жалобы.
Но и тут их ждало разочарование. Т.е. быть может, их и впрямь бы распрягли и так далее... будь они на вершине жизни одни-одинешеньки, полноправные, тысызать, властелины бытия, вершители собственных (как минимум) судеб и так далее, в том же духе. Увы. Они были тут далеко не единственными. Почти сразу же появилась другая пара, потом ещё повозка, ещё.. и ещё.. Всё новые счастливчики, возомнившие себя новоиспеченными и единовластными победителями, добирались до вершины пути. Вершина же, от этого, отнюдь, не становилась просторнее.
Назревала некая необходимость. Не успев вполне осознать: какая же именно, они с ужасом постигли ответ. Никакого блаженного покоя она не сулила. Ни покоя, ни отдохновения, ни услады. По одной простой причине: столь алкаемая ими все эти годы Вершина, вовсе не являлась Концом Пути. Оказывается, дорога шла дальше! Однозначно дальше, только... на сей раз - вниз, под гору, неумолимо под... А новоприбывшие всё наседали.
Они вновь переглянулись, сокрушенно вздохнули... и двинулись дальше. Только сейчас они, словно по-настоящему, впервые, ощутили всю тяжесть своей неизбывной ноши и, наверное, с радостью бы избавились от большей её части, будь на то их воля. Но воля была не их. Они шли, успокаивая себя мыслью, что спуск будет куда легче подъема, и что где-то там, в благословенных лугах, далеко внизу, они, наконец-то, быть может, обретут покой.
Оказалось, спускаться ни чуть не легче, чем карабкаться. Колымага всей тяжестью своего груза так и норовила раздавить, ноги их дрожали с натуги, колена подкашивались, дрожь охватывала всё тело, а с дрожью приходил и страх. Обрывы по краям виделись им уже настоящими пропастями, каждый камушек грозил обвалом, каждый перехват дыхания - обмороком, а в посвистах ветра чудился волчий вой. Но главное было даже не в этом. Главное заключалось в отсутствии цели. Когда-то, в молодости, на заре жизни, цель была ясна: обзавестись "добром", наладить слаженный ход и неустанно тянуть лямку туда, к вершине. Но теперь... теперь карабкаться стало некуда, как и не за чем спускаться.
Многие из телег были сейчас почти, а то и вовсе пустопорожние: весь их драгоценный, годами накапливаемый скарб, давно порастерялся в ухабах да колдобинах. Но пары волов, как сомнамбулы, продолжали тянуть дребезжащие, опустевшие, никому не нужные коробы на колесах - просто потому, что они были единственным, что связывало их друг с другом все то время, которое и считали они своей "жизнью". Не стань повозки - и исчезнет последняя, пусть и сколь угодно надуманная, причина совместной попарности, и тогда... Страшно было даже помыслить остаться одному, на дороге жизни, наедине с подагрой, гастритом и астмой...
Кто раньше, кто позже, но один из них неизбежно сдавал. Обычно, то был самец, хотя бы потому, что большую часть жизненных сил все эти годы уходили у него на то, чтобы просто казаться сильным. С уходом одного, картина становилась и вовсе скособоченной: оставшийся, вместо того, чтобы, наконец-то, бросить опостылевшую повозку, принимался тащить её в одиночку, неумело, вкривь и вкось, запинаясь и, то и дело, сбиваясь с пути, во имя и вовсе совсем уж никому неведомых участей. Всё волок и волок то, что изначально строилось для двоих.
Некоторые из таких одиночек объединялись в новые пары, складывая жалкие остатки своих скарбов в единый совместный груз. И казалось им, - чем он тяжелее и объемистей - тем существенней их союз и крепче обязательства. Они вновь затягивали ослабевшие веревки, проверяли исправность колёс и упряжи... Лишь самих себя не в силах они были исправить, ни тогда, ни далее, ни позднее.
Под конец, всех всегда побеждал Путь. Поговорка о том, что "дорогу осилит идущий" изобретена кузнецами: дабы было кому ковать подковы. На самом же деле, дорога осиливала их, - идущих, бредущих, волочащихся, ковыляющих, запыхавшихся, плачущих, стонущих, надеющихся, отчаявшихся, - всех, без единого исключения.
Когда всё кончалось, невесть откуда налетали родственники, - близкие, дальние, истинные и мнимые, родственники родственников, те, кто называл себя друзьями, друзья друзей или просто случайно подвернувшиеся поблизости сотележники. Все норовили оттяпать свой кусочек чужого "добра" - с той же жадностью, ненасытностью и нетерпеливостью, с коими когда-то копил его бывший владелец.
Впрочем, ему было уже всё равно. Пожалуй, в этом они и впрямь были равны. Хотя... у каждого и была своя собственная пропасть.