...игрушка... игрушка из живого человека... Самое сладкое кушанье.
А. Грин. Зелёная лампа
Где-то в начале двадцатых годов прошлого века Авель Хоггей-Стильтон, из тех утончённых британских аристократов, которых писатель Голсуорси называл патрициями, оказался в зловонном и пёстром переулке, которыми славится Сохо, по словам завсегдатаев, "грязный район, переполненный греками, кошками, итальянцами, помидорами, кабаками, шарманщиками, барахлом, балбесами и ротозеями". Удивляться, впрочем, надлежало не самой эскападе, а тому несколько нарочитому вниманию, которое Стильтон уделял происходящему в темноватых закутках. Именно потому он заметил кучку вяло заинтересованных прохожих, что окружили неподвижно распростёртое на тротуаре тело, и подошёл ближе.
Это был не труп, которым вовсе не стоило бы интересоваться: молодой человек был жив, но страшно оборван и голоден. Об этом он кое-как поведал сам, когда сердобольными усилиями его привели в чувство и поставили на ноги, слегка обчистив от грязи и, возможно, жалких остатков денег. Всё равно их было слишком мало для чего-либо жизнесущного.
- Вам посчастливилось попасться мне на глаза, когда я не был ничем занят, - проговорил Стильтон. - Это кое-чего стоит. Я дам вам денег на еду, пристойный костюм, потому что ваш собственный уж слишком омерзителен, но за это вы будете обязаны немного развлечь меня своей историей.
В Сохо легко купить всё, кроме истинной добродетели. Вскоре юноша, переодетый в чистое и оправившийся от голодного обморока, сидел напротив родовитого джентльмена в одном из небольших кафе и рассказывал о себе.
Шон О`Муллиган был ирландец. Его отец с матерью эмигрировали в Америку во время Великого Картофельного Голода. Их последыша, хилого младенца, который явно не выдержал бы плаванья в трюме грузового судна, приютил родич, человек упёртый, который не желал учить мальчика даже азам английского языка, считая, что тому с лихвой достаточно родного. Шон не ел свой хлеб даром: ему пришлось перепробовать уйму занятий от гусепаса и батрака до неплохого столяра. Даровитый мальчуган был упрям. Через приходского священника он добился права урывками посещать "праймери скул", а поскольку таким, как он, бывает достаточно схватиться за конец нити, чтобы смотать весь клубок, годам к пятнадцати Шон знал всё, что только мог себе вообразить. Правда, как и его прошлый костюм, это были сплошные лохмотья и обрывки.
Началась война, приведшая к расколу северной провинции. Дядя, весьма далёкий от политики, эмигрировал со всей семьёй в надежде на богатую долю. Шона это могло также коснуться, но менее всего ему желалось воссоединиться с родителями, которых он едва помнил. На малой родине все мыслимые пути были исхожены. Вооружённый твёрдой верой и сомнительной учёностью, он сел на паром, пересёк солёную воду в противоположном от дяди направлении - и вместо того же Ольстера оказался в чужой стране. Он не знал, как применить свои знания, что казались экзотическими, и прилагал к делу пропитания лишь руки. "Дремучая деревенщина" по образу жизни, бродяга по натуре, он прошёл всю Великобританию сверху донизу, словно курс наук, заключённый в неподъёмном томе, водружённом на конторку. Жил впроголодь, одевался благодаря доброхотным подаяниям огородных чучел, всё вбирал в себя и всему удивлялся по примеру героя Джона Китса, попавшего за границу и потрясённого там самыми обычными вещами. Да, эти стихи он знал тоже.
Наконец, волна, что несла его, выбросила юношу на одну из лондонских мелей - в фигуральном смысле, конечно. Идти дальше оказалось незачем и не на что.
- Ваша повесть пришлась мне по душе, - подытожил Стильтон. - Однако во мне вы нашли необычного слушателя, а я в вас - исполнителя некоей давней задумки. Я выпишу вам крупный чек на предъявителя. Снимите квартиру здесь или на Ноттинг-Хилле, это также в центре и недалеко отсюда, и купите для неё керосиновую лампу под зелёным абажуром. Сообщите мне адрес. Вашим единственным делом будет с пяти вечера до полуночи держать лампу зажжённой, а ключ от прихожей - под дверным ковриком. Придёт время - может быть, через год, может, через два, возможно, и позже, - к вам явятся и устроят ваше благополучие.
- Это означает - быть прикованным к месту, - ответил Шон. - Однако вы меня зацепили, и крепко, а в тупике я и без того. Так что если вам угодно бросить на ветер деньги - ставьте условия и бейтесь о заклад.
По мнению Стильтона, Шон был самым подходящим материалом для дендистской "practical joke".
По мнению Шона, денди был типичный "англез", то есть приверженец англиканства. Но предписанный цвет лампы его насторожил: классический "айриш грин". Символ страны за проливом и её свободы. Сняв небольшую квартиру в районе, который был не так давно прославлен в трагикомической утопии Гилберта Честертона как символ местечкового патриотизма, юноша невольно воспринял этот наполеоновский genius loci. А направившись на охоту за дешёвым светильником и открыв для себя знаменитую толкучку Портобелло Роуд, - усилил его в себе.
Любые деньги имеют свойство кончаться. Всякая доверчивость имеет свои пределы. Человек - не растение, чтобы пускать корни в землю, что его приютила.
По этой тройной причине Стильтон, оказавшись лет через десять в этом районе и увидев по адресу постылой и наполовину забытой своей шутки - горящий светильник, немало изумился. Годы обошлись с бывшим аристократом неласково: он постарел, обрюзг и обтрепался по наружным и, так сказать, внутренним швам. Главный источник его доходов в Белфасте пострадал от действий республиканцев, за океаном вздымалась Великая Депрессия, захватив краем и Европу, но самое главное - безвозвратно был потерян кураж.
Скорбно ухмыляясь в душе, он взошел по лестнице на второй этаж, нащупал ногой ключ самых незатейливых форм, вытянул его и воткнул в замочную скважину. Дверь легко распахнулась, открыв вид на крошечный холл с удобным креслом, низким столиком и красноречивым графином на последнем, а также, в некотором отдалении, на мощную дверь оборонного стиля, дубовую и сплошь в стальной обрешётке.
- Однако, - пробормотал Стильтон. - Каковы апартаменты для передержки. Похоже, я даже не первый.
Но всё же уселся и налил себе из графина в стакан - как оказалось, простой и необычно вкусной воды.
Хозяин не замедлил явиться. Выглядел он солидным дельцом, склонным даже к полноте, только глаза, как и прежде, были подёрнуты словно голубоватым туманом, выдавая мечтателя. Наверное, оттого Шон нисколько не удивился визитёру.
- Я вас иногда встречал на улице, - пояснил он. - В последние годы хотел даже заговорить, объясниться, но... Вы угостили меня отличным розыгрышем, настолько плодотворным, что теперь мой черёд. Заранее предупреждаю - я не такой отчаянный шутник, как вы. Но - войдётё?
- А, была не была, - ответил Стильтон. - История, переворачиваясь, продолжается фарсом.
- Это не фарс, - коротко ответил Шон, манипулируя хорошо смазанными кнопками и рычагами.
Комната за массивной дверью была наполовину пуста, но наполняющее другую половину, поражало красотой и изяществом, несколько, впрочем, дряхлым. На подоконнике горела электрическая лампа "под старину" с бронзовым подобием резервуара. В углу, куда не попадали ни свет из окна, ни блики от пламени, висела картина в изящной раме.
- Антиквариат, - пояснил Шон, усаживаясь внутрь одного из неоспоримых его представителей и указывая Стильтону на другой. - Горючий, оттого, вопреки завету, и не керосин. Вы не забыли, что я столяр-самоучка? Отсюда не так далеко до столяра-краснодеревщика. Уэльсские комоды и кабинеты, ирландский Чиппендейл с выразительной резьбой. Эти вот кресла несколько выбиваются из стиля - типичные британцы елизаветинской эпохи. Собрано буквально из щепок и пока не удостоилось продажи.
Он открыл затейливо выполненный кабинет и достал выпивку и закуску, проследив, чтобы гость начал со второго.
- Так вот. Я, разумеется, легко понял, что вы не преследовали ни моих личных, ни, тем более, общеирландских интересов. Но соотечественник ведь стремится помочь соотечественнику, вынутый из пучины - другому утопающему. Когда придёт время - если оно придёт, - я хотел отчитаться по поводу займа. Ну и была Портобелло-Роуд, совершенно фантастический мир. Собственно, я не о деревяшках родом оттуда: это любимое ремесло, не более. Как-то, года три-четыре назад, я заметил необычную резьбу вокруг либо грязного зеркала, либо... Учтите, я ухитрился не подозревать о живописи в стиле зрелого Рембрандта, выпуклыми мазками. Купил раму, слегка протёр поверхность растворителем и увидел пейзаж. Деревья вроде дубов и елей, с ветвей спускаются широкие солнечные стяги, и под ними - подушки мха, все в крупных цветах, ягодники выбегают на узкую тропу и почти её застилают. Но это когда чуть отодвинешь от глаз. Я долго любовался этим, не думая повесить на стену. Когда решился - вы понимаете, пришлось немного наклонить полотно.
Там был изображён совсем иной вид. Город-крепость над морем. Если бы я отплыл на пароходе, как мои родичи-эмигранты, наверняка бы узнал. Но об этом позже. Пока меня занимал технический, так сказать эффект. И вот что я решил. В то время появились такие почтовые карточки, толще обыкновенных, залитые чем-то вроде мягкого шероховатого стекла. Изображение на них могло быть выпуклым, но иногда это были два различных и более плоских. Как же это называлось? А, голограмма. Я решил, что художник применил подобный фокус - повторяю, в рисовальной технике смыслил немного больше, чем в объёмных картинках.
Дальше - больше. Я начал видеть сны, в которых участвовали и тот, и другой образы. Картины жили. Я отчётливо видел, как шевелилась листва и волны пробегали по луговой траве, как крестьяне и торговцы неторопливо двигались по дороге, ведущей к замку, ехали телеги и фургоны, нагруженные и перетянутые по парусине пеньковыми верёвками, скакали пышные всадники - перья на их шляпах и волосы, пущенные по плечам, трепал мягкий ветер. Тропа в лесу тоже постепенно оживала, но людей было немного: монах-пилигрим на осле, охотник с кремнёвым ружьём и сворой гончих, кавалер со своим слугой у стремени.
Естественно, я захотел сам очутиться в этом мире. И меня словно бы затянуло в упругие стеклянные смерчи, которые завивались в плоскости рамы, - с того начиналось и в другие разы. Я украдкой двигался вослед путникам - иногда мне думалось, что я невидим и неслышим, но что-то заставляло остеречься. До самых крепостных ворот я робел доходить, но из леса на опушку выбрался. Там было поле, сплошь поросшее цветущим вереском цвета драконьей крови. Не думайте, что я так чувствителен. Благоухание... казалось, оно стоит в знойном воздухе, словно щит между землёй и небом.
- Если это не стихи, то что? - впервые за долгое время произнёс Стильтон. На время он как бы потерял себя.
- Действие, однако, развивалось не к лучшему. В следующий визит меня встретил разгар колючего и резкого лета - листья и плоды на ветвях скукожились от зноя, невероятные "моховые" цветы поникли. На равнине, вытаптывая пожухший кустарник, стали напротив друг друга две армии. Всадники одной стороны были в тяжёлых латах и по виду неповоротливы. "Железные бока", вспомнил я.
- Я тоже, - глухо проговорил Стильтон. - Мои предки с материнской стороны были Ферфаксы.
- Оливер Кромвель, вы правы. Сражение при Марстон-Муре, - ответил Шон. - Его первая победа и первое поражение принца Руперта Рейнского. Позже это побудило меня углубиться в историю - хотя бы в такую, что пишут победители.
Думаю, я в какой-то степени рисковал, пожелав сделаться наблюдателем. Правда, стоял я в стороне, рядом со штабной резиденцией, и был незаметен для глаз. Не буду докучать вам общеизвестными подробностями, но вдруг я увидел, что огромный белый пёс, похожий на болонку-переростка, вырвался из палатки, побежал было к одному из офицеров, но внезапно ринулся в атаку вместе со всей кавалерией Руперта.
- Бой, малыш, а ну назад! - крикнул статный всадник в кирасе и страусовых перьях на шлеме.
Но было поздно. Из рядов противника раздался выстрел - и был он, к ужасу моему, прицельным. Пёс коротко завизжал и рухнул прямо под копыта, а со стороны парламентского войска раздались победные крики.
Не знаю, что со мной стало. Со смертью солдат я заранее примирился, они собрались гибнуть за идею, но почему невинное животное должно было быть в ответе?
В сумасшедшем порыве я протянул руки. Раньше я их не ощущал, а теперь подивился, до чего длинны. Чудом выхватил пса - ряды противников уже готовы были смешаться - и крикнул непонятно кому:
- Я о нём позабочусь!
Готов поклясться - меня услышали. Но тут будто властной рукой был вырван из картины клочок холста с нами обоими - раньше я удалялся мягко и плавно.
Выхаживая Мальчика, я перелистал уйму книг не по одной только ветеринарии. И вот что узнал. Это был большой пудель редкой разновидности: по слухам, его уворовали прямо из константинопольского сераля, желая преподнести принцу. Похожая история соединяла Запретный Город, пекинесов и недавно почившую королеву Викторию. Спал Бой в лучшей кровати, чем сам принц, в присутствии короля Карла занимал его собственное кресло, ел с серебра и имел собственный штат парикмахеров. Был, однако, нисколько не забалован и настолько умён, что пуритане считали пса фамилиаром Руперта, то есть колдовским помощником, и приписывали ему победы последнего на полях сражений. Оттого радовались гибели пса буквально до безумия и сопровождали своё ликование малопристойными карикатурами.
- Битву при Марстон-Муре парламент и король проиграли, - с едкостью заметил Стильтон. - Стали жатвой для вражеских сабель и палаческого топора. Как вы полагаете, Бой стремился переломить ход сражения или только верно направить?
- Меня это не очень волновало, - ответил Шон. - Я верю, что одиночные усилия могут переломить ход истории не более, чем взмах крыльев бабочки в дождевом лесу Британской Гвианы - породить ураган, способный уничтожить Американские Штаты. К тому же куда сильнее озадачило меня то, что подступы к месту сражения не так уже менялись. Это касалось и крепости.
Да, в следующий раз я решил наведаться под стены замка. Тени огромных кораблей маячили на дальнем фарватере, запирая речное устье. Пушки, которые прибыли на них, обстреливали крепость с такой яростью, что её сплошь заволокло огнём и дымом: но всё равно видны были глубокие трещины от ядер. "Штурмовать Дрогеду - всё равно, что штурмовать ад", говорили о ней, но теперь ад обступал её снаружи на расстоянии мушкетного выстрела и всё длился...
В этом антураже старинной гравюры я, наконец, узнал её: самая мощная крепость Ирландии. "Если бы сэр Оливер не победил на пустоши, не пришёл бы теперь на болота", отчего-то подумал я чужой мыслью.
И вот в чём ещё была странность. Там, где мои ноги попирали сентябрьскую грязь, от неё поднималось дрожащее марево, как бывает в летний зной. Завеса, которая скрадывала добрую половину звуков и стёрла на моей стороне почти все следы от ног, копыт и колёс.
"Я отгорожен некой силой от опасности. Оттого я не могу ничего сделать для соотечественников", - прошила мою голову мысль. Тотчас навстречу ей поднялось воспоминание. Кромвель взял Дрогеду не одной силой, но измором: отрезав доставку продовольствия. Устроил бойню среди безоружных и умирающих, которые отдали себя на его добрую волю.
Внезапно в руку мою ткнулся влажный нос, и я услышал:
"Вмешиваться в драку запретили. Но я и ты - мы можем попытаться накормить".
Идея была выражена по-собачьи незатейливо, и одновременно с нею во мне всплыли события гораздо более недавние - лишившие меня, кстати, родителей. Когда Ирландия медленно умирала от голода, никто из держав не протянул ей руку помощи, кроме Турции. Султан Абдул-Маджид узнал об этом от своего доктора-ирландца. Что уж подвигло властителя османов, неясно. Однако он предложил правительству Британии десять тысяч фунтов стерлингов - при всём том, что у него были свои немалые проблемы. От него согласились принять лишь тысячу - не годилось оставлять в хвосте добрую королеву Викторию с её двумя тысячами. Тогда Абдул-Маджид решил помочь тайно. Два корабля с полными трюмами пшеницы и кукурузы вышли из Салоников, один - из Штеттина. Англичане, разведав это, в бешенстве выслали на перехват военные корабли. Туркам помешали высадиться в Корке и Белфасте: тогда они направились в Дрогеду, миновали порт, к тому времени захиревший, как и сам город, ночью поднялись по реке, выбросили корабли на мель, а сами сошли на берег. Весь груз с кораблей был роздан голодающим горожанам. Потрясённые небывалым проявлением великодушия со стороны тех, кого считали жестокими варварами, жители Дрогеды написали султану благодарственное письмо. Мало того, с тех пор на городском гербе, как вы, может быть, слыхали, красуется исламский полумесяц со звездой...
- Не понимаю, - сказал его собеседник. - Как сделанное в одном месте может перенестись в другое время? И - наоборот?
- Я тоже, - кивнул Шон. - Однако стоило мне это представить, и корабли круглоголовых внезапно обратились турецкими, стены, увитые древним плющом, встали во всей былой красе и мощи... Откуда и какие там были нехристи - не понимаю. Некий народ фактически сделал своим девизом - "Лучше служить султану, чем папе!" Но это не совсем по теме. Полагаю, в те давние времена лорд-протектор вынужден был отступить от Дрогеды: Ирландия покорилась ему, но на более терпимых для народа условиях.
- Однако не здесь? - снова спросил англичанин. - Лишь в непостоянной реальности художественного полотна?
- Вы догадались, - ирландец снова кивнул. - Не знаю, как родилась та удивительная картина, однако внутри не две и не три позиции, а неисчислимое множество. Я понял это, когда в следующий раз проник в неё, держась за ошейник.
- Из нас выходят неплохие поводыри слепых, - сказал некто с особенным акцентом. - А также наставники ирландских докторов и османских султанов.
Из тёмного закутка, где пряталась неведомая картина, выдвинулся, помахивая пышным хвостом, белоснежный пёс и проследовал внутрь комнаты. Шон дотронулся до его загривка. Стильтон слегка отпрянул, но тотчас овладел собой.
- Видите ли, я приманил вас довольно кстати, - сказал ирландец англичанину. - Уже давно я работаю перевозчиком в Зелёную Страну. Тот же Эйрин, однако гармоничнее и податлив к благому воздействию не хуже пластилина. И немного устал, знаете. Собираюсь эмигрировать, прикупить землицу в Клонтарфе, завести в Дублине собственное дело. Викингов в моей любимой реальности побили раньше, чем они успели нанести урон культуре; в моде звериный стиль и рунные переплетения. Вы же, полагаю, с нашим Малышом вполне поладите.
Стильтон промямлил что-то вроде "ловец на ловца", "игрушка обстоятельств" и "обманка".
- Что вы. Уверяю вас - это настоящее, - ответил Шон.