И только в снах калейдоскопом -
Осколки моих жизней прежних.
Узор плетут из смыслов смежных,
В 'сейчас' прокладывая тропы...
2015
Снова шелест крыльев... Ерунда какая-то. В последнее время часто просыпаюсь от шелеста крыльев. Рваный звук рождается не где-то вдали, а совсем рядом, будто пригревшаяся у меня на груди птица вдруг пугается и резко взмывает вверх.
Наспех умывшись и хлебнув из носика чайника вчерашней заварки, сажусь к компьютеру и, пока он оживает, пытаюсь выудить из дебрей сознания сон. По ощущениям - вязкий, гадкий, но суть вспомнить не могу. Только отдельные детали, зато отчетливые, будто пережитые мной в какой-то иной, параллельной реальности... Ритмичный скрип больших колес... Натужно работая плечами, я кручу их непослушными пальцами, заставляя двигаться инвалидную коляску... Еще обутые в уродливые войлочные полу-валенки мои ступни, которые являются не столько частью меня, сколько неподвижным элементом коляски. Дышать трудно, как ни стараюсь, не могу сделать глубокий вдох... Сиплые, отдающие свистом в грудной клетке, попытки заканчиваются мучительным кашлем. Видимо, кашель тревожит ту самую птицу. Шумно взлетев, она освобождает меня от мерзкого кошмара...
Это конец сна, последний уровень... Там было что-то еще, где-то на более глубоких слоях... Дребезжащая радио-сводка на чужом языке из допотопного приемника... Вроде бы во сне я понимал диктора, сказанное им меня сильно испугало... О чем он вещал? Нет, не помню, хоть убей... Еще глубже - обрывки совсем невнятной чепухи: выкрики, выстрелы, конское ржание... Какой-то хорунжий, казачий полк... Короче, бред. Ладно, проехали... Работы до черта, через три дня показ 'гайдлайна', а идей по логотипу пока никаких.
Нужно выстроить бренд на трех китах: техно-прорыв, грань 'реальное-фантастическое', японский акцент, как дань бизнес-партнеру. Цвета - черный и стальной. Неоригинально, но заказчик в этой точке уперся. Шрифт а-ля иероглифы отпадает, заезжено до тошноты... Никакой абстрактной геометрии, что-то символическое хотят, визуально-узнаваемое...
Привычная 'прохладная' картинка заснеженной равнины на мониторе... 'Wed Oct 22 9:22 AM' в правом верхнем углу экрана приковывает взгляд. Появляется странное чувство, будто этот симметричный набор цифр я уже видел вчера или позавчера. Дурдом... Тридцатник скоро, старею... Встаю и, разминаясь на ходу, иду на кухню. Без двойного экспрессо с коньяком не обойтись...
***
Никаких сообщений... Папка входящих так же пуста и безмолвна, как снежная долина на экране компьютера. Даже от торговцев разных мастей, еще недавно заваливавших меня рекламой турпоездок, страховок, презервативов, - ничегошеньки... А ведь эта братия теряет надежду последней. Дело не в потере, а в дружном и единогласном признании того, что всё, чем они торгуют, мне больше ни к чему. Парадокс коллективного сознания.
'Wed Oct 22 9:22 AM'. Могу поклясться, что эту дату я уже видел... Нет, не год назад, а совсем недавно... Может, во сне? Разве можно до такой степени втемяшить себе в голову ничего не значащую дату, чтобы она начала сниться? С ней что-то связано... Какой-то слом, смещение реальности... Бред, бред, хренов бред... Хотя в моем вывернутом наизнанку мире еще не такое случается...
Мне двадцать девять и еще четыре года назад я видел себя успешным дизайнером, крутым парнем без проблем... Всё это в прошлом. А в настоящем - 'Неизлечимое дегенеративное заболевание центральной нервной системы'... 'Поражение двигательных нейронов головного мозга'... Еще четыре года назад я даже не знал этих отдающих сырым склепом слов, теперь же они ежедневно служат объяснением, оправданием всего, что со мной происходит. А происходит то, чему место не в реальности, а в дрянной трагикомедии абсурда.
Эбонитовая палочка из суши-ресторана в зубах... Я вполне сносно научился нажимать ею на клавиши с тех пор, как пальцы перестали понимать мои намерения и начали беспомощно расползаться по столу... Симпатичная санитарка, которая меняет подгузники и смазывает пролежни, обдавая меня фантастическим запахом здорового женского пота. Её ничуть не смущает близость моего лица к свисающим в вырезе ее блузки запретным плодам. С той же бесстыдностью она трясла бы своими пахучими прелестями, подмывая обгадившегося щенка...
Суть всего этого, с позволения сказать, бытия в одном - ожидании заключительной фазы под названием 'полная атрофия дыхательных мышц'. Недолго осталось, я уже... что-то вроде дырявого резинового мяча... Острый бронхит мог бы здорово ускорить. Выкатиться на балкон и надышаться холодным воздухом? Пока руки еще худо-бедно выполняют мои команды. Пальцы уже плюнули на это дело, ладони и локти все еще борются, но вот-тот переметнутся на сторону врага, плечи пока еще в моем арсенале. И на том спасибо...
Шелест крыльев прямо у моего лица отвлекает от почти сформировавшегося намерения. Птица приземляется на мои колени, втягивает голову в плечи и замирает.
- Ну что, Триппер, снова пора вздремнуть? И чего тебе не улетается, а? Балконная дверь открыта. На кой черт я тебе? - моя гортань плохо справляется с речью, но птица меня понимает. Наверно потому, что звуки моего голоса больше похожи на карканье, чем на человеческую речь.
Триппером зовут мою ворону, которая в прошлом году залетела ко мне в окно, да так и осталась тут, прижилась. Птица у меня непростая: трехлапая, мутант чертов. Из Чернобыля его что ли сюда принесло, не знаю. Две ноги нормальные, а между ними еще одна - скукоженная, недоразвитая. Согнута и к грудке прижата. Если бы не растопыренные когти, сразу бы и не обратил внимания. Имечко я ему дал то еще, да он не в обиде.
Два фрика в одной квартире - это слишком, конечно. Есть в этом некий злобный сарказм. Жесткий сюр. Особенно, если учесть, что птица, залетевшая в окно, - плохая примета, предвестник смерти. Опоздал ты, братец, с вестью, мне доктор это предсказал задолго до тебя. Нет, ну смешно же...
- Опять не давал мне спать, урод ты колченогий.
Молчит. Днем он вялый, сонный, а ночью садится в изголовье кровати и глядит на меня. Пристально, требовательно. Гоголевский профиль его отбрасывает на стены зубчатые многозначительные тени...
А то вскочит прямо на грудь, и давай каркать, лапами перебирать, будто что-то сказать пробует. На этой почве у меня возникли 'птичьи' сны. В каждом сне - вороны. И еще войны... С таким погружением и подробностями, как будто фильмы просматриваю. Этой ночью снова ядерный гриб наблюдал. Словно гигантское дерево-альбинос выросло на горизонте за считанные секунды, как при замедленной покадровой съемке... Помню четкую мысль: это второй удар, что будет дальше? И жалящее чувство вины: где-то там, под дьявольским 'деревом', мать... А я будто мог ей помочь, но не помог... Почему мать? Она у меня еще семь лет назад умерла от инфаркта, легко, без мучений...
Обрывки тревожных сообщений из радиоприемника... Что-то про бомбардировщик В-29 и про разрушенный завод... 'Количество пострадавших пока не известно...' Женщина восточно-азиатской наружности в ретро-прикиде что-то возмущенно выкрикивает мне прямо в лицо... Сопоставив детали, прихожу к выводу, что события в моих снах как-то связаны с ядерными взрывами в Японии в сорок пятом.
А то еще снятся какие-то казаки с пулеметами, канонады, пожары... Хаотичный набор картинок из чужого прошлого, посланный не по адресу... Или не из чужого?
1945
Радио работает с перебоями, никак не найду нужную волну... Телефон не соединяет. Зато в висках стучит телеграфная дробь. Тошнота резиновым пузырем колышется у горла: это второй, что дальше? Мать нужно забрать, она там одна... От Сасебо до Нагасаки - полтора часа езды, но с поездами, говорят, перебои.
Жена вцепилась в дверную ручку так, что жила на запястье вздулась.
- Не пущу! Мы не знаем, что там творится... У тебя дети... Что с нами будет, ты подумал? Подожди несколько дней, всё утрясется, вот увидишь! Разрушений, говорят, не так уж много... Глядишь, она сама позвонит завтра и скажет, что все в порядке... Ты ей все равно ничем не поможешь!
Ее малиновое платье в крупный, бессмысленно-оптимистичный горох мне вдруг кажется отвратительным. Линии выщипанных бровей, изломанные гримасой, делают лицо жены похожим на маску Но*.
Противно все: жена, переливающиеся стеклянные стрекозки, развешанные на стене позади нее, августовский равнодушно-солнечный полдень за окнами и я сам. Потому что молчу, потому что уступаю... Сдаюсь, прекрасно осознавая, что уступаю не ей, а своему собственному липкому страху. С этого момента я буду чувствовать собственную вонь. Так смердит затравленная дикая собака...
С матерью действительно удалось связаться на следующий день. 'Всё в порядке, сынок. Наш район почти не задело, только стекла повыбивало...' Умерла она через пять недель. Причина ее смерти, как и многих других смертей, выяснилась позже: слишком долгое пребывание в зоне заражения...
Кладбище не терпит масок, там они осыпаются с лиц, как высохший песок. Поэтому на могилу я всегда прихожу затемно, в сумерках не так заметно, что у меня больше нет лица.
Когда бы я не пришел, всегда встречаю у могилы мрачного, седого в лучах луны Ятагарасу*. Оборотень сидит сгорбившись на каменной плите и громко выкаркивает то, что мне и так известно. Знаю и другое: даже когда я уйду, птица не притронется к оставленному мною рису *...
***
Он теперь и по ночам прилетает, мой Ятагарасу. Расправляет крылья, вьется под потолком, острыми тенями, будто тушью, разрисовывает стены. Околдовывает, тянет за собой в паутину навязчивых сновидений... Рожденный от птичьего круженья легкий ветерок сменяется пронизывающей до костей зимней стужей, забирающейся под одеяло, за воротник пижамы...
Сегодня снился отец, молодой, как на фотографии, что сохранилась со времен войны. Нет, не этой, а той, где он воевал, - Маньчжурской. Таким я его и не помню, в 1905-м я только на свет появился, как раз после окончания войны. На фото одет он в широкую шинель с меховой поддевкой и высокие, выше колен, сапоги. Рука в кожаной перчатке опирается на рукоять катаны.
Во сне отец будто идет мне навстречу по полю заснеженному, за руку ведет мальчишку-китайца в грязном чанпао*. Кто это такой, и зачем он тут, не ясно... Другой рукой отец сжимает 'Арисаку'*. Взгляд у него ледяной, будто не на сына, а на врага смотрит.
'Что ж ты, - говорит, - на чужой стороне воюешь?'
Тут мальчишка рукой взмахивает, и из широкого рукава его халата птица черная вырывается. И вроде на мгновение мне всё понятно делается, всё происходящее приобретает смысл... будто складываются все детали в одно целое, как бумажная головоломка.
А птица поднимается высоко-высоко, и затем, оставляя на белом небе темную спираль, начинает снижаться прямо надо мной. А я будто уже лежу на красном снегу... Двинутся не могу, только голову слегка приподнять удается. Поднимаю и вижу, что вместо живота у меня - кровавое месиво. На него-то ворон мой и приземляется, растопырив когти на всех трех лапах...
1905
Пламя пожара рассыпается фейерверками, освещает железнодорожное полотно дрожащими сполохами. Наспех выстроенные заграждения не укрывают, наша колонна - как на ладони. Чукарин, сотник Забайкальской казачьей дивизии, заправляет за ухо соскочившую дужку очков и смотрит на часы.
- Через минуту-две бабахнет... Вон ту бы линию складов успеть спалить, c пол-версты полотна попортить, и то дело. Станцию нам не взять. Перемудрил генерал-адъютант*, овчинка выделки не стоила. Налегке нужно было идти, втихую... Чую, скоро придется отступать.
Только он это сказал, гляжу, из-за холма, что справа от нас, мальчишка-китайчонок вынырнул. Глазенки - два черных лезвия. Увидел нас, да как сиганет прочь! Прямо к железнодорожной насыпи. Откуда ж он тут взялся, дьяволенок? Там вот-вот рванет...
- Эй, ты!
- Ты что, хорунжий, никак спятил! Чего орешь-то? - сотник дергает меня за рукав.
- Так ведь подорвется!
Гляжу я мальцу вслед и секунды отсчитываю... И чем дольше считаю, тем яснее, что успел бы остановить, но теперь уж не успею. А потом вижу, как выгнуло его, подбросило, будто воробья...
Закуриваю, а пальцы дрожат. У меня крестник Сенька точь в точь такой: легонький, скуластый, черноволосый... Мать у него из татар...
- Полно тебе, хорунжий, не раскисай. Где дрова рубят, там щепа валится. Не видел разве, из хунхузов* он, вражья кровь. Такой тебе во сне горло перережет и не поморщится.
- Мал он еще воевать-то, годков девять ему... было.
- Или шестнадцать. Ты на рост не смотри, местный народец мелкий.
Тут со стороны станции залп громыхнул. Засвистело, затрещало... Глаза залепило мокрой снежной грязью, плечо обожгло... В ответ застрекотал что есть мочи 'Максимка', да тут же и затих. Видать, принял медную пулю наш бомбардир... Еще залп. Зарница осветила розовым небо, а оно вдруг как закружится...
Черным водоворотом, воронкой, вороньим гвалтом...
- ...Живой ли? Ишь, как его разворотило... Не, не жилец, отходит, сердешный. Слышишь, казак?
Слышу. Про кого разговор? Открываю глаза. Надо мной расплывается лицо сотника. Про меня, что ли? Да мне и не больно вовсе... Вижу, как он сплёвывает в сторону черно-красным. Затем голос его удаляется куда-то...
- Мать вашу, японскую... Вот так все и передохнем тут, в чужих снегах. Прощай, хору...
***
Тихо-то как. И белым-бело вокруг. Небо - фарфоровым куполом, земля - пуховым дымчатым ковром, и больше ничего. И никого. Куда ж все делись-то? Вроде я ранен был... Или я уж не на этом, а на 'том' свете? Коли так, не страшно тут совсем, покойно, глазу приятно...
Что это за червоточинка на небе, будто кто кляксу чернильную посадил на бумажный лист? Зачем она здесь? Крошечная, а мешает, беспокоит, как грязное пятно на чистой совести... Ах, вон оно что... Никак, ворон на мертвечину летит. И тут нашел меня. Ну, здорово, чернявый...
Опускается на снег прямо у моей головы. Смоляной глаз глядит строго, будто выжидая... И отогнать не могу, тело будто задеревенело. Тут чертова птица дергает головой и клювом железным - тюк! Прямо в висок...
...Чукарин смотрит на часы. Алые сполохи пляшут в стеклах его очков...
- Через минуту-две бабахнет... Вон ту бы линию складов успеть спалить. Станцию нам не взять...
Вроде это уже было, вроде я уже слышал эти слова его... или показалось?
Он говорит, а я уж отчего-то знаю наперед, что дальше худо будет, и от этих мыслей тошно и страшно мне. Воронье засуетилось. Перекаркиваются, будто за карточным столом ставки делают. Ставьте на меня, не прогадаете... Отсчитываю секунды, чую, не так много их осталось... И все же что-то еще успею, должен успеть... Что-то важное сделать... Будто важнее этого ничего у меня и не осталось...
- ...Скоро придется отступать.
Гляжу, из-за сопки мальчишка-китайчонок выбегает. Где-то я его уже видел: глазенки злобные, колючие, гляди, проткнут... Тощий, в халате стеганном с чужого плеча... Косичку ветер треплет... Заплечная палка наподобие меча, на рукояти подвеска постукивает... Постойте, да как же это? Ведь я его помню... погиб он, я сам видел! А через пару минут вроде и меня настиг снаряд японский... Вспомнил, всё вспомнил! Успею... Всё одно, помирать!
- Ты куда, хорунжий, черт тебя... - шипит вслед сотник, но я его уже не слышу.
Еще сажени три, и догоню... Летит, что птица! Да стой же ты, чума китайская! Если за насыпь перескочит, несдобровать нам обоим. Почти у самой насыпи хватаю камень и швыряю бегуну под коленки, с пяти шагов, чай, не промахнусь... Есть! Падает. Настигаю, хватаю в охапку, и - на землю, успев накрыть собой... Вспыхивает, грохочет, мир затягивает в воронку...
'...Не, не жилец, отходит...'
'Вот ведь сорвиголова, пропал ни за что...'
'А пострел-то китайский целехонек...'
'Ни царапинки на шельме, улепетнул и 'спасибо' не сказал...'
Что ж, и то дело...
Тихо. Светло. Небо - что купол фарфоровый, земля - словно пуховая шаль без конца и края... Видать, не зря говорят: 'Пусть земля будет пухом'. Так и есть. Лежал бы здесь целую вечность, как в детстве на перинке взбитой...
Господи, отродясь чистоты такой не видал... Ни пятнышка, ни помарочки...
1945
Из радиоприемника - только невнятные шорохи, телефонная связь с Нагасаки не работает. Зато в висках не унимается телеграфная дробь: это второй удар, сколько еще будет? Жива ли мать? Если жива, забрать бы ее... Чем скорее, тем лучше.
Жена загородила собой дверь. Лицо, перекошенное страхом, похоже на бледную театральную маску...
- Подожди несколько дней, всё утрясется, вот увидишь... Если что и случилось, чем ты ей сможешь помочь? С твоим здоровьем, сам знаешь... Что с нами-то будет, ты подумал? Да и с поездами, говорят, перебои...
Отдираю ее побелевшие пальцы от дверной ручки.
- Съезжу на станцию, посмотрю. Если через час не вернусь, значит с поездами всё в порядке.
Трусливая надежда на невозможность уехать поочередно то успокаивает, то вызывает жгучее отвращение к себе. Руль велосипеда вихляет под руками, словно иллюстрируя шаткость моей совести.
Поезда ходят, хотя предупреждают о возможных осложнениях на конечном участке пути. Следующий - через сорок минут. Еще есть время подумать. Сажусь на скамью и закрываю глаза...
...Густо падает снег, перекрашивая желто-зеленый август в белый январь. Или это пепел? Поседевшее солнце больше похоже на тусклую луну...
Пытаюсь хоть что-то разглядеть в шевелящемся пушистом мареве и в конце концов замечаю, что сквозь него медленно начинают проступать две мужские фигуры. В одной из них по прихрамывающей походке узнаю отца. Он в сером плаще и фетровой шляпе. Таким я его видел в последний раз, за несколько дней до его смерти. Кто с ним рядом, я не знаю. По виду - китайский крестьянин лет пятидесяти... Подойдя ко мне, китаец кланяется и что-то беззвучно бормочет...
Отец улыбается и хлопает меня по плечу. Хочу прикоснуться к его руке, но вдруг понимаю, что это вовсе не рука его в черной перчатке, как мне сперва померещилось. На плече моем сидит Ятагарасу. Вздрагивает, вертит сине-черной головой... Щекой ощущаю тепло и упругость его перьев.
- Никогда не теряй его из виду, - шепчет отец. Затем он в знак прощания чуть приподнимает шляпу и вместе со своим спутником начинает медленно удаляться, пока не исчезает совсем в снежно-пепельных хлопьях...
Птица внезапно срывается с моего плеча и устремляется в сторону, противоположную той, где скрылись отец с китайцем. Вдруг понимаю, что это действительно важно, не упустить его! Разворачиваюсь и бегу за вороном. Пока не поздно, пока еще могу различить его темный силуэт, стремительно растворяющийся на матово-белом фоне, как исчезающие на свету чернила...
...Металлический скрежет выдергивает из забытья. Открываю глаза и вижу подошедший к платформе поезд. Прямо передо мной, на крыше вагона, - черная птица.
Поднимаюсь на подножку. Сомнений и страха больше нет, их сменили покой и ясная, как вернувшееся августовское небо, мысль: теперь всё будет хорошо.
2015
Кофе, как ни странно, не помог. От коньяка и вовсе развезло. Очнувшись, понимаю, что уснул прямо на столе, лбом на кнопке пробела. Хорошо, что я не в 'Ворде', а то бы страниц сто 'исписал'. Спал крепко, и снова снились странные вещи, но сон скорее приятный... За окном ворона раскаркалась, разбудила на самом интересном месте, сволочь... Эх, жаль, нет такой программы, которая бы сны записывала. Так бы подключил какие-нибудь датчики к башке, соединил с компом, и дрыхни. Проснулся, - у тебя готовый текстовый файл, всё описано в деталях. А то, помню, что наконец-то снилось что-то славное, любопытное, но восстановить всю цепочку событий никак не удается. Опять с кем-то воевал, вроде ребенка спасал... Потом ехал куда-то на поезде или электричке... Старой, похоже, еще довоенного образца. Рядом со мной - узкоглазая старуха. Перепуганная... Сидит неподвижно, вцепившись в ручку старинного кожаного чемодана. А мне отчего-то так хорошо... А самое главное, никакой инвалидной коляски...
Нет, ну что-то же должна означать вся эта муть? Или не должна? Черт, пора спортом каким-нибудь заняться, сидячая работа до добра не доведет...
Ворона так и не улетает, села на ближайшую к моему окну ветку и орет, безмозглое существо. Кому орет? Такое ощущение, что лично ко мне обращается. Блин, три лапы у нее что ли? Нет, не может быть... Из-за веток так показалось, наверное. Во, разбудила, наорала и улетела, чертовка.
Кстати, где-то мне попадался образ трехногого ворона. В комиксах японских, кажется. То ли оборотень, то ли мифологический персонаж... Ну-ка, поглядим, что 'Гугл' говорит...
Ага. '...Трехлапый ворон - символ солнца в китайской мифологии. В Японии также считается священной птицей. Три ноги олицетворяют триединство неба, земли и человечества. В синтоистской мифологии трехлапый ворон - посланник богов, предвестник, 'Указывающий путь'...
А что? Чем не эмблема компании? Все аспекты отражает, японский акцент - налицо, визуальный ряд - мощнейший! Глубоко, символично, запоминаемо... И на черно-стальную гамму, кстати, идеально ляжет! Так, что у нас с изображениями... М-м-м, символ использует сборная по футболу... Ну и ладно. Где она, эта сборная? В Японии, не в России. Кроме того, организация не конкурирующая, отрасль принципиально другая. Стилистику поменять, силуэт более пластичный... Историко-философский аспект добавить... Уже знаю, как сделаю. Ну, птичка, спасибо, помогла!
Сообщений-то наприходило... Как всегда, больше половины рекламных: турпоездки, страховки, презервативы... Откуда у них мой адрес? Недавно же поменял. Удалить всё нахрен... Хотя, вот это интересно: 'Экономичные путевки в Токио... Тридцатипроцентная скидка'. Давно хотел побывать в тех краях. Девчонки там, говорят, красивые... Почему бы не сделать себе подарок к тридцатилетию? Юбилей как-никак...
*Но -- японский традиционный театр масок.
*Ятагарасу -- трехлапый ворон, герой японской мифологии.
*Миска с рисом -- По японской традиции при посещении кладбища, на могиле близкого человека принято оставлять миску с супом или рисом.
* генерал-адъютант -- Имеется в виду П. И. Мищенко, руководивший операцией в порту Инкоу во время русско-японской войны.
* Хунхузы --члены китайских организованных банд, действовавших на территории Манчжурии.
