Аннотация: Небольшая зарисовка на тему Гражданской Войны.
1918 год. Февраль. Небольшой хутор близь Дона. Добровольческая Армия генерала Корнилова рвалась к Екатеринодару - там боеприпасы, провиант, экипировка и теплые квартиры. Там, на Кубане, стоял отряд капитана Покровского.
После боев за Батайск, где мальчишки-юнкера в очередной раз продемонстрировали чудеса храбрости и стойкости, задержав войска краскома Автономова и обеспечив относительно спокойный отход остальным частям армии, часть раненых осталась на этом хуторке. Измученных, голодных и промерзших бойцов рискнули приютить казаки, дав Корнилову возможность хоть немного облегчить обоз. Три десятка тяжелых, семь сестер милосердия и десяток раненых в охранении - вот кто теперь расквартировался на хуторе. Почти пять десятков людей, но всего лишь малая толика из всех раненых. Здесь оставили только имеющих родню неподалеку.
- Ингвар Илларионович, - к стоящему в дозоре молодому прапорщику подбежал унтер из Корниловского полка, - казаки говорят, выдал нас кто-то, недалече видели отряд Вихтюка.
От брани удалось сдержаться, нельзя, не перед подчиненным. Пусть тот и старше. Да и чем смог бы удивить вчерашний кадет уже седеющего унтера?
- Что еще говорят?
- Ну, - ветеран замялся, подбирая слова, - в общем, они нас выдавать не будут, сейчас кинули клич по соседям, завтра должны собраться. Вихтюк, он кто - он бандит. Но, говорят, что надо нам быстрее на ноги вставать, потому как если с Вихтюком они справятся, то с Автономовым - нет, армия - не банда. Рано или поздно наведаются сюда из Ростова с продразверсткой.
- Спасибо Семен, иди, погрейся.
Соседи подойти не успели. Часа не прошло, как на заснеженном кургане нарисовался всадник. Через несколько минут вместо одного на холме гарцевало уже с десяток. С гиканьем конники двинулись в сторону хутора, на ходу срывая винтовки. За ними неслись подводы с пехотой. Ближе к селению пехотинцы попрыгали в снег, и плотным огнем прижали начавших было огрызаться хуторян.
- Ингвар, - окликнул еще один боец Юнкерского батальона, студент из Новочеркасска Григорий Стышка, - осторожно ...
Это было последнее, что Ингвар услышал в бою за хутор Малицкий. Разорвавшаяся рядом ручная бомба посекла тело, добавив к уже имеющимся двум ранениям еще с десяток, и он осел в сугроб, щедро окрасив снег кровью.
"Господи, что же так, - пришла мысль уже в полузабытьи, - почему я? Под Нахичеванью выжил, в Ростов ходил, остался живым, хоть почти вся рота полегла в той безумной атаке через Балабановскую рощу. Потом прикрывал отход батальона на Кизитеренку, опять живым ушел. Через день опять на Ростов - и ни царапины. Даже недавно, когда прикрывал отступление армии, удерживал переправу, отделался только ранением в ногу. Если бы не нагноение, был бы в строю, а не лежал бы весь в дырах..."
Холода не чувствовалось, наоборот, стало жарко. И сжалившийся разум вернулся в жаркое лето, когда Ингвар, совсем еще мальчишкой, отдыхал в имении у дяди возле Новочеркасска.
Ингвар сидел на большом камне, нагревшемся за день от солнца так, что ногам было горячо. Он сидел и ждал Варю. В руках держал сачок, а у ног стояла банка с добычей. Назавтра Ингвар должен был уезжать, его отправляли к тетке в Одессу, чтобы привык к городу и готовился к поступлению в кадетский корпус. Но уехать, не попрощавшись, не мог.
- Привет, - раздался звонкий девичий голос, - давно здесь сидишь?
Ингвар вскочил, как ошпаренный, и замотал головой:
- Нет, не очень. Варь, я завтра уеду, это тебе.
Он протянул ей банку с тремя бабочками и букет ромашек.
Варя покраснела, увидев букет, её лицо слилось с копной рыжих волос, но рассмотрев, что ей протягивает Ингвар, побледнела и неожиданно зло бросила своему кавалеру:
- Ну и уезжай! Ты только и можешь, что обижать беззащитных.
Не дав ему опомниться и сказать хоть что-то, Варя вздернула нос и ушла, оставив банку с бабочками и букет у камня.
- Варя, я не хотел тебя обидеть, - прошептал Ингвар и пришел в себя от боли. Над ним стояли трое: молодая девушка в форме медицинской сестры и двое мужчин. Ингвар не мог разглядеть их лиц, перед глазами всё плыло, как в тумане, но казалось, что они смотрят на него участливо.
- Он вроде, звал вас, - пробасил один из мужчин, голосом сфокусировав на себе внимание. Говорящий оказался высок ростом, черен волосом, с лихими усами и в казачьей форме.
"Свои", - промелькнуло в голове, а память услужливо подсказала чин и войско казака. Выходило, что этот был совсем не "свой", о чем свидетельствовала красная лента через папаху. Осознав это, Ингвар опять прикрыл глаза и провалился в полузабытье. В сознание его вернула громкая ругонь.
- В расход?! - ревел мужчина, одетый в черное крепыш, прижав руку к бедру. - Да я тебя, гниду, самого в расход пущу!
Кого хотел пустить в расход этот громогласный революционер, судя по силуэту, моряк, было непонятно, фигуры сестрички и красного казака заслоняли обзор.
- Он враг трудового народа! - орал в ответ неизвестный. - Вы понимаете, что пособствуете белой контре!? Я буду ...
Что он будет, узнать не удалось. С резвостью, неожиданной для человека, по очертаниям напоминающего квадрат, матрос переместился к невидимому для Ингвара собеседнику и прошипел:
- Рыпнешься, и я тебя со всем моим революционным удовольствием расстреляю, как шпиона, а Гаврила подтвердит. С чего ты взял, что этот пацан - беляк? Тут, на хуторе, такая мясорубка была - поди пойми, кто есть кто. Говорят, были тут беляки, возможно, но их побили бандиты Вихтюка, потом наши, узнав о бандитах, налетели и перестреляли их к чертям собачьим, но и сами оказались в западне. Отряд, уничтоженный на хуторе, был только разведкой, а основные силы зажали тут наших бойцов из тридцать девятой пехотной, и только хлопцы Гаврилы, да мои матросы на бронепоезде, будто на родимой канонерке, спасли остатки твоей пехоты от полного истребления. Чем ты поручишься, что это не новобранец доблестной рабоче-крестьянской Красной армии? Или не Вихтюковский боец? Да и что - если беляк, ты на него глянь, он совсем пацан еще! Мобилизовали, дали винтовку - и в строй. Отвоевался он уже.
К прокуренному голосу матроса присоединился и бас казака:
- Пасюк ты драный, а не человек, Полин. Ты сам где был, когда я хутор брал? Вот. И с теми, кого я спасать прилетел, тебя не было, не то тоже лежал бы тут. Молча. Так что не гоношись. Федор тебе дело говорит.
- Да какое дело, товарищи хорошие, - прошептал утихший незнакомец. - У него же форма ...
- Что - форма? У тебя - такая же, - сказал, как отрезал, матрос и добавил со злостью и грустью: - Брат брата убивает. У всех - одна форма, один язык и кровь одна... и Родина одна. Бьем тут друг друга, а немец уже из Румынии вылез, Киев взял, говорят.
- Да, товарищи... - опять начал неизвестный.
- Нет тут у тебя товарищей, - рубанул Гаврила.
- Вы на жетон гляньте, на знак нагрудный. Он же кадет, - не унимался Полин, - не мобилизованный он, а идейный. Из тех, что Ростов брали да переправу на Дону держали. Волчонок это, вырастет - волком станет. Попьет еще нашей крови.
- А крепко они нам тогда, - непонятно кому сказал казак, - хорошо дрались, мальчишки, как черти, я не ожидал.
- А ты думал, - все с той же злостью ответил матрос. - Русские же ...
Минуту в избе было тихо, потом всё тот же матрос продолжил:
- Уйди ты, Полин, чтобы глаза мои тебя не видели. Не искушай. Грохну ведь, возьму грех на душу. Ну что ты тут можешь? Федора Кочергу весь бронепоезд знает, там кроме машинистов одни Черноморцы, да и железнодорожники скорее меня послушают, мы все же одним миром мазаны. Казаки тебя тоже не любят - иногородний ты, комиссар. Твоих красных орлов сейчас на улицу не выгнать, ну что ты тут на дерьмо исходишь? Парнишка и так в штаб Духонина собрался. Тебе мало зверств, не напился крови еще? Так надо было в Германскую, на фронт идти, а не в подполье сидеть. Покормил бы вшей в окопах, может по-другому бы говорил, человеком, быть может, стал.
Казак отошел в сторону и Ингвар успел заметить, как матрос вытащил из кобуры худого, затянутого в кожу мужчины, наган и вытолкал того за дверь.
- Э-эх, кадет, что же ты, - с грустью пробурчал Кочерга. - Варенька, скажи хоть, жить-то он будет?
Девушка стояла молча.
- Отстань, Федя, она тебе кто - профессор? Доктор придет, скажет, - ответил за нее казак, - а ты, Варя, вот что: ты с него жетон сними и значок, да карманы проверь, не надо ему никаких документов. Прав ты, Кочерга, русский он, в первую голову, и Родина у нас с ним одна. Пусть Господь знает - мы с тобой сделали для этого мальчишки всё, что смогли.
Сестра склонилась над теряющим сознание Ингваром и ее лицо вдруг показалось ему таким знакомым, и звали ее так же: Варя.
- Лисичка, Варенька, прости, я не знал, что ты бабочек не любишь ...
Варя остановилась, прекратив откручивать значок, и уставилась на раненого. Она не верила глазам. Израненный кадет и тот мальчик, которого все звали женским именем Инга - они не могли быть одним человеком! Ингвару Дорохову сейчас должно было быть всего семнадцать, а здесь лежал отнюдь не юноша - на кушетке умирал молодой мужчина с резкими чертами лица, с глубокими морщинами, жесткими складками рта. Но вот сейчас, прошептав эти слова, он на какой-то миг преобразился, откуда-то вынырнул тот мечтатель, обещавший ей в детстве путешествие в Индию, рассказывавший чудесные сказки, переведенные с французского и немецкого.
- Не умирай, Инга, - давясь слезами, зашептала Варя, со страхом шаря по карманам. Найдя кадетский билет, она зажала его в руках и зарыдала беззвучно, уткнувшись в казака.
- Ну, полно те, полно, - пытался успокоить её Гаврила, - вы с ним знакомы были?
- Да, - всхлипывая и размазывая слезы, ответила Варя, - он... мы, когда еще детьми были, у его дяди усадьба была рядом с нашей станицей. Он... мы... я ... Он сказки мне рассказывал, он добрый был, умный, говорил, что выучится, станет капитаном и отправится в кругосветное путешествие и меня возьмет. Он мне цветы дарил, стихи читал. А потом он должен был уехать и поймал мне бабочек. А я... я на него накричала и ушла. Мне так жалко было бабочек, они же умирают, если их поймать, а они такие красивые. Мы даже не попрощались... Я его так обидела, на следующий день прибежала к ним, а он уже уехал. А теперь ...
Варя разрыдалась еще сильнее, а ветеран Японской и Германской войны гладил её по косам да прижимал к себе, стараясь унять вздрагивания, как будто успокаивал испуганного жеребенка.
- Ты не плачь, ты же с ним теперь, выходишь его, он поправится, пойдет учиться в мореходку, - начал шептать казак. - Вон, Федя ему поспособствует, так, Кочерга?
Матрос хотел было кивнуть, но потом покачал головой, закрыл парню глаза и прикрыл его лицо простыней: