Я очнулся, лежа на чем-то очень мягком и приятном. Глаза открыл не сразу, потому что боялся разочароваться в увиденном. Прислушался к себе,пошевелил конечностями- ничего не болит, дышится легко. Шорохи вокруг не раздражали воображение неприятными ассоциациями.
Слово понравилось.Ассоциация. Я попробовал его на язык, но звука не получилось.Попробовал другие слова,-тоже не получилось.Может быть, я глухонемой? И слепой? От ужасного предположения разом вытаращил глаза и увидел...Увидел, одним словом. Какая разница, что я увидел. Я мог видеть. Я - зрячий. К тому же и не глухой, потому что я слышал шелест листвы деревьев, под которыми лежал. Что же случилось со мной, почему я не могу говорить? Вот это дерево надо мной называется береза. Бе-ре-за...Мм-мм-мм...Наваждение какое-то. На чем это я лежу?Повернул голову и увидел мох. С моего ракурса он был похож на заросли из мелких деревьев и кустарников диковинных древних форм. Здесь могли бы жить крохотные человечки. А не Гулливер ли я?Веселое предположение поразило вдруг оборотным своим аспектом: я не помнил, КТО Я ТАКОЙ!!! Помнил слово "аспект", помнил имена деревьев, тип ветвления со странным названием "бокобочный", помнил, что земля - шар, но не имел ни малейшего представления о том, как меня зовут и откуда я взялся. Тщетно попытавшись облиться холодным потом от страха, я приказал себе успокоиться. Уставился на небольшое дупло в коре березы и принялся медитировать в надежде уловить волшебный запах амброзии, а с ним какую-нибудь мощную зацепку из прошлого.Не знаю, сколько прошло времени,но созерцание мое было прервано препротивным образом. Из дупла вылезла серая блестящая змея и застыла, уставившись на меня недобрым взглядом маленьких сверлящих глазок. Я сейчас же поднялся со мшистого пригорка, подумав, что возможно потревожил своими мыслями прочих обитателей лесной экосистемы. Подмигнул змее, произнеся: "Мм...мм", что соответствовало прощанию.
Я шел по лесу без всякого представления, куда я иду, и что я собираюся делать.Из воспоминаний всплывал свет настольной лампы и бесконечное количество бумаг, над которыми я провел бессчетные ночи. Формулы, схемы, таблицы проплывали совершенно бессистемно в мозгах, и понять, каким образом все это относится ко мне, было невозможно. Расплывчатые очертания комнаты и коэффициент "Мю", - вот что осталось мне от прошлой жизни, и МОЕЙ ли прошлой жизни?
В какой-то момент страх настолько охватил меня, что челюсти стали клацать одна об другую и я решил все-таки вогнать себя в транс, для чего примостился со всем возможным удобством на гладком свежем пне. Сосредотачиваться я стал на пространстве вокруг симпатичнейшей группы опят, выросших на высоте полметра от земли на трухлявом стволе непонятно какого дерева. Некоторое время челюсти продолжали дребезжать, но постепенно умиление зрелищем рафинированных опят на старом дереве победило страх, и лихорадить меня перестало. Теперь надо было перестать восхищаться грибами и их гармонией с корой и погрузить мысли в пространство вокруг созерцаемого объекта. Отвлекали падающие листья, посторонние мысли, типа ненужных в данный момент знаний про съедобные и несъедобные грибы, про опенок настоящий, у которого шляпка вначале почти шаровидная выпуклая, затем распростертая, охряная, коричнево-желтого цвета. По молодости загнутые вовнутрь края, позднее расправляются и становятся полосатыми, а на шляпке сверху появляются крапинки. Ножки обычно длинные, волокнистые, желтые или коричневые, к низу в темных носочках. О, нога балерины Дега! Побежал халлимаш по дорожкам. А немцы его и за гриб-то не считают, смотрят на нас как на колдунов, поедающих поганки. О...Так я - русский, и почему-то знаю немецкий язык, хотя "халлимаш" самое не немецкое слово. Но кроме того, в отличие от ложных опят настоящие опята имеют белый споровый порошок. А сходства с ядовитыми и несъедобными грибами желтый ежевик не имеет. Вначале спора дает тонкие нити, которые ветвятся, удлинняются, переплетаются между собой, образуя пушистую плесень. Плесень такая пушистая, что носит название мицелия. Я так нуждаюсь в свежем притоке воздуха. Есть такие места, где подадут милостыню. Церковь называется. Иди туда, там тебе хоть поесть дадут.
По опятам ползал синий жук, но он был мне безразличен, пока я находился в трансе. И вот я вернулся из медитации, отдохнувший и уверенный в себе. Решено, я иду к церкви. Я прекрасно знал, что кроется за этим словом - строение с башенкой и сияющим куполом наверху. Среди людей, посещающих церковь всегда много сердобольных старушек. Одна из них может и пожалеть убогого, у которого память отбило.
Между тем приближался вечер, а никакого населенного пункта видно не было. -Ничего, - подумал я, все еще сильный после сеанса самогипноза,-гномам в Черном лесу было куда хуже. А здесь красота-то какая! Вместе с восторгом пришло озарение: А ведь надо, как Бильбо, залезть на дерево и посмотреть сверху, нет ли поблизости города или деревни. Залез на высоченную сосну с легкостью циркового артиста(кто знает, может быть, я циркач и есть). Прямо по направлению моего движения я увидел, словно на акварельной картинке, близкий, позолоченый осенью край леса, за ним поле, речку, а на речке с двух сторон деревушку, всю сплошь из низких домиков и, как по заказу, над ними синий купол-луковку с сияющим крестом. Был ли я верующим?Никаких воспоминаний не возникло.Но атеистом я тоже наверняка не был, потому что ничто во мне не сопротивлялось идее спасения у стен храма.
Так же легко как и залез на дерево, я с него спустился. Мне даже понравилось это упражнение.
Солнце, между тем, заходило. Я торопливо направился к деревне и очень быстро настиг ее. На улице уже зажглись слабые фонари, но прохожих было мало и на меня никто не обращал внимания. Меня, конечно, беспокоило, не выгляжу ли я так безобразно, что люди будут шарахаться от меня. Совершенно неизвестно, откуда я взялся и соответствую ли я нормальному социальному типажу.
Вот пьяный мужик дико вытаращился на меня, разгоняя мой образ руками. Я решил не обращать на него внимания и просто пошел дальше. Мужик не стал меня преследовать. Значит, не так все плохо.
Собаки по всей деревне, завидев меня, бились с лаем об заборы, угрожающе оголив зубы.
Две девочки посмотрели на меня доброжелательно.Показалось, наверное.
Наконец я пришел к церкви. Никогда прежде не просил я милостыни. Я был в этом абсолютно уверен.У церкви сидело на траве несколько убогих калек. Все они были в лохмотьях и с видимыми увечьями. Поборов чувство стыда, я присел рядом с ними. Меня окинули презрительными взглядами, почему-то хмыкнули, но вопросов задавать не стали, а главное - не погнали прочь.
Служба, видно, как раз подходила к концу. Из церкви стали выходить люди. Их было немного, и почти каждый из них одаривал убогих звонкими кружочками. Я не знал, что это такое, но мне никто ничего и не давал, хотя смотрели на меня не враждебно.
Одна немолодая женщина сказала вдруг другой:
"Смотри ка, какой франт к нашим калекам пристроился." Подошла она ко мне и спрашивает: "Ты откуда такой опрятный?Никогда таких бомжей не видела!" Я ей в ответ: "Мм...", а больше ничего произнести не могу. Она сжалилась надо мной и говорит: "Идем со мной, я тебя накормлю и попробую выяснить, откуда ты такой взялся."
Один их калек гнусно захихикал и запричитал дурным голосом,-Марья Кузминична, сколько здесь сижу, страдаю, а ты меня,бедного, не пожалеешь, не обогреешь.А первого попавшегося, может быть, опасного типа,домой приглашаешь.А вдруг он преступник? и т.д. Женщина как развернется к нему, да как закричит,-Да ты,ирод,больше меня, сидя тут, зарабатываешь, профессионал несчастный. И лохмотья-то у тебя - театральный маскарад. Тут посмотри, душа невинная, неискушенная, и явно кроется какая-то тайна.Не бывают такие чистюли бродягами, да попрошайками.
Я так и расстрогался от слов моей покровительницы. Да только "мм" опять и смог выдавить.
Марию Кузминичну это мое высказывание еще больше подзадорило.-Слышишь,-говорит,-это он мне что-то рассказать хочет, а не может.Бедненький.
Я, конечно, ломаться не стал, отправился за доброй женщиной. Привела она меня к ней в дом, накормила белым хлебом с молоком, да извинилась еще, что мяса у нее нет. А я так только мычал и благодарное лицо делал. Постелила она мне на полу в гостинной.
-Утро,-сказала,-вечера мудренее. Завтра будем искать твою родню. А не найдем, так у меня останешься.
Вечером допоздна Марья Кузминична сидела за столом, что-то писала-исправляла. На столе горела настольная лампа, точно такая же как в моих воспоминаниях. Хорошо, уютно. Я заснул почти счастливым.
Утром Марья Кузминична принялась звонить в милицию. Я особенно не вдавался в то, что она говорила. Милиционер видимо сначала отнесся к моей спасительнице без должного внимания м уважения. На просьбу придти и взглянуть на меня, он ответил что-то неприятное, так как Марья Кузминична просто взвилась и перешла на крик,-Какой же ты,Витя,равнодушный ко всему! Можно подумать, что работы у тебя много. Учила я тебя, учила, так ничему и не научила. А ведь воспитывался ты на великих образцах русской литературы. Ничему тебя Лев Толстой не научил! Знаю, мама твоя тебе в детстве и "Мумми-троля" читала и "Мэри Поппинс". А вообще-то надо было тебе на выпускном экзамене двойку поставить...
На Витю, видимо, последнее подействовало.Через полчаса он пришел мрачный, но с фотоаппаратом. Посмотрел на меня и на Марью Кузминичну осуждающе. Помолчал. Сфотографировал меня анфас. Потом спросил странное: "А не носитель ли ты разных заразных заболеваний?"Не дожидаясь ответа, обратился к учительнице: "Вы бы от него подальше держались. Мало ли что.А фотографию я развешу и разошлю. Mожет быть, кто-нибудь из дачников откликнется. А хотите я его с собой заберу, пусть сидит у нас в отделении, пока кто-нибудь не объявится."
-Витя,спасибо тебе, конечно, но это уж слишком, в отделение. Пусть у меня поживет. Мне и веселее.
Уходя,Витя показал мне кулак и посоветовал не шалить.
Я хотел бы спросить, нельзя ли меня к психологу отвести. Вдруг он мне формулы какие-нибудь знакомые покажет из физики, математики, вопросы задаст наводящие. Я где-то видел статьи о провалах памяти и помощи психологов. Да только как довести до людей мою просьбу. Ладно говорить на могу, так я еще, оказывается и писать не умею. Утром попробовал, когда Мария еще спала. Нет, не могу. Какая-то у меня дисфункция организма. Может быть, меня инопланетяне похищали и исследовали, а потом из памяти все стерли - и нужное, и ненужное. Помню вот коэффициент "Мю", а зачем он нужен, понятия не имею.
Виктор ушел, потом и Марья Кузминична, а я сел у окна и опять пытался медитировать, пока в пространство сосредоточения не вошла такая красавица, что сердце мое сразу мне изменило и громким своим стуком грубо вывело из транса.
Что-то заветное стало всплывать из памяти, но как раз вернулась учительница, дверь хлопнула и неясное видение рассыпалось. Застав меня в легком оцепенении, хозяйка дома посмотрела в окошко и засмеялась: " Что, приглянулась тебе наша Ксюша! Не вздумай к ней подходить. Она у нас победительница всех конкурсов красоты. Ленка за ней следит как за музейным экспонатом. Это сегодня дядя Миша с Ксюшей остался, он и выпустил красавицу погулять.Ленка узнает,ругаться будет."
На улице опять появился Витя со средних лет мужчиной в очках.
-Из Коробковских дачников,-произнесла Марья Кузминична. Между тем, мужчины приблизились к ее дому и открыли калитку. Сердце у меня опять застучало в странном предчувствии. Не отца ли моего ведет Виктор?
Марья Кузминична открыла дверь, пригласила в дом. Мужчина как взглянул на меня, так и залился слезами, да и бросился ко мне обниматься и целоваться, повторяя: "Мурзик, зараза ты породистая, думал уж никогда тебя не увижу. Паразит ты, паразит. Где же ты целую неделю шлялся, чем же ты питался? Мышей что ли ловил? А я тут кошечку тебе присмотрел тоже сомалийскую. Виктор Тимофеевич, миллиционер, говорит, ее Ксюшей зовут, и на всю округу больше ни одного сомалийского кота нет. Хозяева хотели ее в Москву вести, а тут мы сами к ним из Москвы приехали."
Я все вспомнил. И диссертацию, на которой я спал под лампой, и другие манускрипты, из которых я черпал различные знания, и коэффициент "Мю", который меня всегда раздражал своей подражательностью. Сколько раз я пытался домяукаться до моего дорогого хозяина: Мя-у, мя-у, а не "мю"!А он, помнится, сердился на меня, гнал из-под лампы со словами: "Мурзик, ну что у тебя за мания? Как только я в таблицах коэффициенты принимаюсь искать, начинаешь орать как оглашенный". Не понимал он меня. Дураком иногда называл, правда, любя.
Между тем, Витя, размягченный словесными благодарностями и бутылкой водки, ушел, а Марья Кузминична пригласила хозяина пить чай. Меня всего истискали, обсмотрели на предмет блох и лишая. Хозяин изредка прикладывал платок к глазам, вздыхал, но все чаще взглядывал на разрумянившуюся Марью Кузминичну. Кажется, ему повезло с котом. Он многократно назвал меня красивым словом "судьбоносный" и рассказал историю про то, как я помогал ему писать диссертацию, распространяя некие флюиды спокойствия и уверенности в себе. Понесло хозяина. Я решительно покинул его колени, когда он стал врать про то, как я якобы спас его от соседского мастифа, камнем спрыгнув негодяю на голову. Конечно, надо бы эту историю запомнить и до Ксюши донести, но стыдно перед добрейшим псом Вулканом. Мы ведь с ним душа в душу дружим, валяемся в жаркие дни в тени от старого вяза, а недавно нас даже сфотографировали для журнала "Дружок". Назвали фотографию изысканно - "Как кошка с собакой".
Эх, будет ведь стыдно, если Марья Кузминична журнал увидит. Впрочем, она с таким пониманием смотрела на лгуна, что у меня появилось предчувствие, что скоро она лично с Вулканом познакомится и мне придется дурака валять, театрально прыгать ему на голову, чтобы хозяина не подвести. Ничего, друг простит и поймет.
Эх, Вулкаша,Вулкаша...Тяжело мне пришлось этим летом. Похитили меня из сада инопланетяне. Теперь-то я все ясно осознал. Только насекомые и мелкие грызуны видели, как прилетела летающая тарелка, оттуда выскочили лысоватые кошки, подцепили меня крючковатыми лапами за шкирку и затащили вовнутрь летающего объекта. Исследовали они меня целую неделю, как я выяснил сейчас от хозяина. Мне-то было все равно, день ли, ночь ли,-на корабле все едино. Обложили меня электродами, обмотали проводами и все задавали безумные вопросы по физике, математике , о мюзикле "Кэтс", коэффициенте "мю" и никак не могли смириться с моей трактовкой этого коэффициента. По ходу расспросов лысоватые кошки как-то все больше сникали, все чаще гладили меня по голове, называли ошибкой эволюции, потом сделали какие-то окончательные выводы и стали со мной прощаться. Напоследок подарили мне дохлую мышь(я их с роду не ел), посетовали, что я разбил их концепцию о цивилизованности кошек по всей галактике, и что они еще не готовы приступить к изучению людей на предмет их разумности. Потом они меня облобызали и отнесли обратно на Землю в ближайший от дачного поселка Коробково и одноименной деревушки лес. Их профессор ткнул меня каким-то проводом в ухо, тут я и забылся, а очнулся уже со словом "Ассоциация" в голове и без малейшего представления, что я за человек такой.
А неплохо закончилась эта история. Зажили мы счастливо. Хозяин женился на Марье Кузминичне. Детей у них, конечно, по возрасту не было, но жили они дружно то в Москве, то в Коробкове. У Ксюши от меня родилась куча дорогих породистых котят(слава богу, не лысоватых - я уж боялся, а Ксюша отшучивалась, лысенковцем меня называла). Двух котят от приплода взяли мои хозяева домой. Назвали по-человечески интеллигентно "Аспект" и "Ассоциация". Зря я что ли гипнозом увлекаюсь?