Наверно, было бы эффектнее начать рассказ с описания заседаний суда - с невнятного бормотания государственного адвоката, с холодной надменности прокурора и невозмутимости судей. С торжественного оглашения приговора. С щелканья спусков "Зенитов" и жужжания "Полароидов". Со света камер. С забитого до отказа зала суда. Хотя, если следовать хронологии, то перечислять все вышесказанное нужно в другом порядке. Но мне не нужны эффекты. Зачем? Я пишу не бестселлер, а, своего рода, исповедь. Нет, это слово не подходит. Скорее, интервью. И предназначено оно для одного-единственного человека. Конечно, если уж говорить начистоту, то в глубине души я в это не верю. А еще глубже сидит надежда, что мое "интервью" как раз и превратится в бестселлер. А иначе я бы его не писала. Точно так же люди пишут дневники. Вроде бы исключительно для себя. Вроде бы старательно прячут от посторонних и даже совсем не посторонних глаз. Но все равно надеются, что кто-то когда-нибудь их прочитает. Может быть, даже после смерти. Потому что в каждом человеке заложена потребность быть понятым. Каждый человек считает себя уникальным. И, в общем-то, так оно и есть. Это признаю даже я, насмотревшись на все человеческие мерзости. Каждый человек считает себя гением и требует признания своей гениальности. И я не исключение. Только в этом плане, конечно. Трудно сказать "не исключение" о человеке, поставившем на уши все правоохранительные органы, а потом и прессу. Трудно сказать "не исключение" о единственной за всю историю криминалистики женщине - серийном убийце.

Меня приговорили к принудительному лечению и пожизненному заключению. Журналисты сходили с ума. Всем хотелось получить интервью, написать обо мне статью. Я не стала разговаривать ни с кем из них. Я видела их желание заработать славу и деньги. Я видела, что они боятся меня, но алчность пересиливала страх. Им было наплевать на меня, их не интересовала я сама, как человек. Они думали только о себе, о своей карьере. За одним исключением. Она сказала, что не будет публиковать мой рассказ, если я этого не захочу. Ей хотелось знать, почему я убила всех тех людей. Это нужно было лично ей. И еще она не верила в мою невменяемость. Врачебная комиссия признала меня психически больной. Эта журналистка считает, что я поступала осознанно, и она хотела знать, почему. Я верю ей. Я видела, что она говорит правду. Я действительно была интересна ей самой. Для нее было жизненно важно знать мои мотивы. Она их не понимала и мучилась от этого. В ней ничуть не меньше грязи, чем в других людях. Но я способна видеть не только плохое. Ее я не стала бы убивать. В ней есть какие-то стремления, желание понять устройство мира и суть человека. Абсолютное большинство людей - тупые бараны, думающие только о себе. Но, кажется, для вступления достаточно. Можно начинать мою историю.

Началась она семь лет назад. Мы с двумя подругами пошли на приехавшую выставку кривых зеркал. Выставка располагалась в здании одного из бывших домов культуры. Сначала вы проходили по коридору, а потом попадали в зал. В коридоре и зале на стенах висели зеркала. Зрелище, конечно, стоило тех денег, что брали за вход. Вдоволь накривлявшись в коридоре, мы прошли в зал. За нами шла пара с маленьким ребенком. Ребенок тащил в руках тяжелую металлическую модель танка и всю дорогу капризничал. Зеркала его совершенно не интересовали, и он, не прекращая, канючил "пойдемте, ну, пойдемте же". Родители, в свою очередь, были уверены в том, что их отпрыску просто необходимо посмотреть в каждое зеркало, и не желали покидать выставку, пока не будет пройдено последнее. Обилие зеркал в зале достало мальчишку окончательно. Недоразвитый ребенок зашелся в истерическом крике и швырнул свою игрушку прямо в то зеркало, возле которого стояли мы. Насколько я знаю, выставочные зеркала должны быть сделаны из ударопрочного стекла. Но, может быть, хозяева экспозиции пожалели денег, а, может, пацану просто повезло, и он попал в так называемую "критическую точку", но зеркало разлетелось вдребезги и осыпало нас дождем мелких осколков. Смотритель зала тут же побежала за охраной. Родителей малолетнего идиота заставили заплатить за зеркало, а мы, с изрядно понизившимся настроением, ушли с выставки, стряхивая по пути с волос и одежды серебристые крошки. Но, конечно же, мы не смогли стряхнуть осколки, попавшие всем нам в глаза и оставшиеся там навсегда.

Все помнят историю Кая из "Снежной Королевы". Ему в глаз попал осколок кривого зеркала злого тролля, и с тех пор мальчик стал видеть вместо нормальных людей уродцев. Почти то же самое случилось и с нами. Нет, люди не становились в наших глазах длинноносыми, лопоухими или трехногими. Все было гораздо хуже. Мы обрели способность видеть в людях все скрытое, ту нелицеприятную сущность, которая никогда не показывается, а лишь иногда проскальзывает при очень долгом общении. Мы начали воспринимать все человеческие страхи, неврозы, скрытые и подавляемые желания, смогли читать чужие мысли. И от этого никуда нельзя было деться. Не существовало такой кнопки, на которую можно нажать и отключить ТАКОЕ восприятие мира. Говорят, телепаты и экстрасенсы могут управлять своими способностями, использовать их только тогда, когда им это нужно. Нам такое не было дано.

Три месяца спустя Женька очутилась в "дурке". Ей хватило ума рассказать о своих новых способностях родителям, которые, конечно же, не поверили в сказку о Снежной Королеве и потащили дочь к психиатру. У нее начались истерики, она запиралась в своей комнате и никого туда не впускала. Я как-то позвонила ей, но никто не отвечал - Женька разбила телефон. Она ни с кем не могла общаться, при встрече с людьми у нее начинался истерический припадок. В конце концов, ее с диагнозом "шизофрения" поместили в клинику.

Через год покончила с собой Ольга. Она не оставила предсмертной записки, но я очень хорошо понимаю, почему она это сделала. Продолжать жить, как обычно, в окружении внезапно открывшейся мерзости было невозможно.

Я не хотела в сумасшедший дом, и умирать тоже не хотела. Я смогла научиться скрывать свое отвращение к людям. Но и просто переносить все это не было сил. Я нашла другой выход.

Говорят, убийцы на всю жизнь запоминают своих жертв. Не знаю. У меня всегда была плохая память на лица. Я хорошо помню только первого убитого мной человека. Но и в этом нет ничего необычного, потому что это была моя мать. Я не помню, из-за чего возникла та ссора на балконе. В памяти сохранились только эмоции матери, выплескиваемые на меня. Она источала злость, раздражение, в тот момент она действительно ненавидела меня. Мне виделась огромная мерзкая змея, покрытая клочками слизи, шипящая и брызгающая ядом. У меня в глазах словно что-то вспыхнуло, и я уже не видела ничего, кроме фигуры матери, стоящей возле еле державшегося бортика балкона. Отец давно собирался его закрепить, но не успел.

Она полетела вниз, а я едва успела затормозить на краю четырнадцатиэтажной пропасти. Еще пару секунд до меня доносились обрывки ее ощущений - сначала злости, а потом непонимания и страха. Но они меня, как ни странно, не пугали, а, наоборот, успокаивали. Потом она ударилась об асфальт, и я закричала. Я думаю, только в силу привычки. Я еще никого не убивала, а мне восемнадцать лет подряд вдалбливали, что убийство - это самое страшное, что может совершить человек. Я испугалась сама себя. Я тогда еще не привыкла к чужой смерти и не понимала, что мои действия - просто акт самообороны. На крик прибежал отец. Как он перепугался, увидев сорванный бортик. Первая его мысль была не о матери, не обо мне, а о том, может ли милиция привлечь его к ответственности за не отремонтированный балкон. Эта мысль была очень короткой и почти сразу исчезла, но я все равно уловила ее. Можно ли вынести такое? Ежедневно, ежесекундно? Через два месяца беспробудного пьянства отец покончил с собой.

Почти сразу же после смерти матери, когда прошел первый шок, я поняла, что это убийство принесло мне облегчение. Я не перестала воспринимать людское нутро, но как бы отстранилась от этого восприятия. Мне стало легче переносить то, что я видела. К сожалению, эффект был не вечным, и вскоре все вернулось обратно.

Я уже училась на втором курсе филфака, а по вечерам подрабатывала уборкой офисов. Меня окружали люди, много отвратительных людей. Но некоторые были особенно мерзки. Меня просто мутило от одного парня из параллельной группы. Мы часто встречались на общих лекциях. Конспектируя, он одновременно предавался бурным порнографическим фантазиям. Назвать такое эротикой невозможно. И каждую лекцию у него была новая идея, одна мерзопакостнее другой.

Я сбила его машиной. Это было намного рискованнее, чем сбросить мать с балкона, но случилось все ночью, на проселочной дороге, где не было ни людей, ни машин. Основательно набравшийся извращенец шел домой, в поселок, с какой-то вечеринки. Я почувствовала невыразимое облегчение, когда машина дважды подпрыгнула на его теле.

Потом я убивала по-разному. Каждое убийство давало мне возможность не сойти с ума. Года три назад я где-то услышала или прочитала, что женщин - серийных убийц не бывает. Все серийные убийца были мужчинами. И тогда я выработала свой "почерк", считая, что это станет моим самым надежным алиби. Убивала я и мужчин, и женщин, но выбирала их так, чтобы у них было что-то общее. Если женщина, то мужского телосложения, если мужчина - то худощавый, невысокий. Мне так было удобнее - с крупным мужиком я могла бы не справиться, если бы что-то пошло не так, и он начал сопротивляться. На момент убийства все они были одеты в синие джинсы. Такую одежду я выбрала просто потому, что практически у каждого человека в гардеробе есть синие джинсы - не нужно долго выискивать. О моем "фирменном" способе убийства я тоже вычитала в какой-то книге. Я втыкала длинный узкий нож в основание черепа. Там перерезается какой-то нерв, и смерть наступает моментально. Особенно удобно было проделывать такое с мужчинами. Я завязывала знакомство с предполагаемой жертвой, и через несколько дней поцелуй в темноте парка был обеспечен. Я обнимала его за шею, доставала из рукава стилет и, нащупав пальцами нужную точку, вонзала его. Если мужчина не шел на контакт, я не настаивала. Просто искала другую жертву. Но таких случаев было мало. С женщинами приходилось действовать по-другому. Обычно я поджидала их в том же парке или в неосвещенных закоулках, подходила со спины и, зажав одной рукой рот, другой пускала в ход оружие. Это всегда срабатывало, за исключением последнего случая, благодаря которому я и попалась. Но процедуру моей поимки уже сотни раз обсосали в газетах, так что не буду повторяться.

Чувствую ли я какую-то вину за убийство этих людей? Нет. Этого нет во мне. Я была поставлена перед выбором - или они или я. Я считаю это самообороной. Если бы семь лет назад чертово зеркало не разбилось, ничего бы не было. Только убивая других, я сама смогла выжить. Я не знаю, что будет со мной теперь. Я нахожусь в изолированной палате (или, правильнее будет сказать, камере) и не вижу никого, кроме заходящих ко мне раз в день врача и охранников. Мне колют какую-то отупляющую дрянь. Скорее всего, я в недалеком будущем превращусь в "овощ". Незавидный конец. Но я лишена даже возможности покончить с собой - никаких острых и тяжелых предметов. Да и инстинкт самосохранения во мне слишком велик.

Иногда я задумываюсь, если бы мне предложили начать все заново, вернуться на семь лет назад и избежать встречи с тем злосчастным зеркалом - приняла бы я такое предложение? Я долго копалась в себе и пришла к выводу, что нет. Наверно, это шокирует, но тем не менее. Я получила уникальный дар, который, вероятно, испортил мне жизнь, но, с другой стороны, дал мне такое знание, которого я бы никогда не получила, сложись все иначе. Да, то, что я постигла - отвратительно, грязно, но это - знание. А человек устроен так, что все время стремиться к знанию. Постичь тайны законов природы, Вселенной, других людей, самого себя. Я это получила. А то, что со мной происходит сейчас - это расплата. Но не за "погубленные жизни", как пишут бульварные газеты, а за полученное знание. Я не знаю, согласилась бы я заплатить такую цену, если б знала о ней заранее, но сейчас я принимаю это как должное. Я не оставляю права судить меня за людьми и обществом. Судить меня могли только два человека, но они такой возможности уже не имеют. А те, кто не был на моем месте, никогда не смогут меня понять. Как же они могут меня судить?

11.02.2003 г.