Скрипов Владимир Александрович : другие произведения.

Жизнь без войны

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

   ОГЛАВЛЕНИЕ
  
  Введение
  
  Глава 1. Жизнь в четырех измерениях
  
  Солнечнй круг
  Сила привычки
  Жизнь в двух географиях
  Страсти вокруг ИР
  "Железный занавес": за ним и после
  
  Глава 2. Звуки и краски времени
  
  Зв туманом
  Албанское танго и уроки китайского
  Вставайте, кубинцы
  Итальянский рефрен
  
  Глава 3. Жизнь до и после занавеса
  
  Жизнь в валовом измерении
  Игры наши взрослые
  Откуда дровишки
  Их время
  
  Заключение. Занавес.
  Попытка поставить точку
  
  
  Когда тебе под 70, кажется, что жизнь проскочила, как мышка через комнату. Хотя сколько в ней было моментов, когда она тянулась густым повидлом. Когда время просто убивалось, заполнялось всяким хламом.
  
  В старости, кстати, вопреки логике и ожиданиям, оно транжирится впустую особенно часто и безжалостно. Это в молодости кажется, будто все самые главные раздумья о Смысле придут вместе с сединами. Но это иллюзия. В старости люди не становятся ни умнее, ни философичнее. Напротив, из своего опыта довольно рано пришел к ощущению, а потом - и к убеждению, что самые мудрые существа - дети. А самые глубокие заглядывания в недры души и самые далекие орбиты кружения над миром происходят на заре юности.
  
  Иллюзию озарения в старости рождает ошибка в причинно-следственных связях. Полагается, что мудрость питает опыт. Но это чепуха. Ведь опыт у очень многих людей таков, что лучше б его не было совсем. К тому же одним из его проявлений является сама способность мыслить. Да просто - думать, выходя за околицу самого обыденного и необходимого. Оглянитесь-ка по сторонам, критически присмотритесь к себе - и станет очевидным, что "о смыслах" и "процессах" маются, напрягая мозги, лишь единицы. Да и те - лишь изредка. Ну и уж точно не постоянно.
  
  Мало того, заметите, что людям свойственно избегать или просто драпать от тяжелых (в смысле- трудных) раздумий. Вот почему в старости они особенно панически цепляются за работу. А когда их все же выпихивают на пенсию, лихорадочно ищут, придумывают себе занятия. Заводят огороды, ремонты, стройки. Становятся "общественниками". Начинают бегать, демонстрировать интерес к спорту. Увлекаются политикой...Даже обещание, что на пенсии наконец-то перечтут
  библиотеки, которые скопили, оказываются мифами. Книжки по-прежнему пылятся на полках, потому как возбуждают, располагают к мысленной жвачке. А этому инстинктивно противится организм. Ибо жизнь требует бодрости, точнее - бодрячества.
  
  Так что "философствовать", то бишь витать и плутать в абстракциях спекулятивного толка, повзоляют себе разве что те, кто в силу призвания или профессии приучен к перу. Кто занимался этим и по жизни. И благодаря этому накопил и тем, и слов, которые расплывчатыми облачками повисли в голубизне воображения или спрятались в потемках души. И пришло то искомое "свободное время", когда все это можно превратить в занятие - в литературный жанр. Подчеркну- в занятие. То бишь в искомую работу: процесс, нагрузку, в трудовой распорядок. Ведь в сущности и для "писателя" такие размышлизмы играют роль садового участка, освобождающего от томления, которым оборачивается праздное безделие.
  
  Целиком и полностью разделяю эти замечания и применительно к себе, за комповой клавиатурой засевшего. Конечно, подспудная мотивация здесь - процесс во имя процесса. Спрашивается, ну какие основания имеются у этого Автора, чтоб приняться за автобиографическое, когда ничего графического в его "авто" не было? Ни ярких приключений, ни подвигов, ни заслуг. Ни даже случайных прислонений к Заметным Фигурам, интересным для историков. Мелкая статистическая единица, вспоминать о которой будут лишь несколько лет пяток-десяток из узкого круга.
  
  Единственный резон нахальства - погружение во время глубиной аккурат с поколение. Причем поколение это уникально. Вряди ли большинство из его представителей задумывается, как ему, всем нам повезло. Умудриться пожить в двухвеках и даже тясячелетиях, в разных социально-экономических укладах. Но самое главное - без большой войны. Таких счастливчиков в истории страны и даже- континента - немного. А мы и этого не рефлексируем, подобно тому, как не замечаем дыхания или работы сердца. Полетать, попарить над этим пространством даже махонькой птичкой - это уже кое-что. Вот и хочу попробовать.
  
  А потому штрихи из собственной биографии будут лишь по остаточному принципу - исключительно как некая связующая нить для словесной конструкции. Не будет по этой части и никакой последовательности и порядка. Ибо все личное имеет значение лишь как отдельные звуки, иллюстрации. Эренбургские "люди, годы, жизь", то есть время в красках и ощущениях, это главное и единственное, что имеет смыл и оправдание в этом тексте. А не наоборот. Такую "скромную" задачу ставлю перед собой. Ну, а что уж выйдет - не мне судить.
  
  
  
  ЖИЗНЬ В ЧЕТЫРЕХ ИЗМЕРЕНИЯХ
  
  Cолнечный круг
  
  Начну с того, что моему поколению уникально и бесценно повезло. Жизнь без войны! Солнечный круг, как пелось в популярной и, в общем-то, искренней песенке.
  И это на фоне того, что нашим отцам и дедам выпали три крупнейших войны, не считая четвертой - самой длительной и кровавой - государства со своим народом. Открутите временную стрелку до прадедов (19 век) - там Наполеоновская, Крымская, Турецкая, опуститесь в 18 век - там вообще сплошные побоища...
  
  Речь идет, конечно, о больших войнах, втягивающих так или иначе в себя все население. Конечно, коммунистический режим, будучи по природе своей агрессивным, непрерывно где-то встревал: то в Корее, то на Кубе, то в Анголе, то в Никарагуа, то в Афгане...А в "новые времена" начались кровопускания в ходе развала империи, которых вообще не счесть. Но их отличие в том, что даже, будучи довольно кровавыми (Чечня, Малороссия), они проходили для абсолютного большинства граждан лишь рефреном - отдаленными звуками, всплесками, вспышками, не нарушая обычного течения жизни. Это тот случай, когда одних убивают, в то время как 99 процентов других сытно едят, пьют, веселятся, делают карьеру. И лишь по газетным сводкам и телекартинкам под пивко вспоминают, что где-то далеко свистят пули и рвутся снаряды.
  
  Когда война присутствует в жизни в столь слабых дозах, она замыливается в сознании и воспринимается как горький, но естественный компонент. Своего рода острая приправа вроде перчика или горчицы.Другое дело, что при всем своем
  официозном миролюбии ( "Хотят ли русские войны..."), в обществе-лагере боевые темы - бдительность, поход, подвиг - культивировались и пестовались. Только при этом война изображалась привлекательной и даже - нестрашной. Под мотивом "готовности" ("Если в край наш спокойный хлынут новые войны..") эстетизировался патриотизм в образе крепкого, отважного и веселого мужчины, что вполне соответствовало искомому мальчишескому идеалу. А сама война представлялась не столько ужасным и жестоким занятием, сколько приключением, высокими человеческими отношениями - в общем, этаким "мужским" видом спорта типа бокса или марафона с препятствиями.
  
  В детстве я увекался рисованием и даже пытался этому обучиться в изостудии Дома пионеров. При этом любимой тематикой творческих дерзаний были военно-патриотические сцены, особенно - героическая смерть "наших". Скажем, идущие на расстрел Зоя Космодемьянская или Олег Кошевой. Последнего я особенно полюбил благодаря книжке, которую кто-то подарил к дню рождения. Это была "Повесть о сыне", написанная матерью героя-краснодонца. В ней была его фотография: кудрявый, волоокий, интеллигентный такой юноша с мягкой улыбкой. Разумеется, я до дыр изучил и фадеевскую "Молодую гвардию", несколько раз смотрел знаменитый фильм, но другие подпольщики особых эмоций не вызывали. А вот Олег Кошевой - он стал одним из романтических кумиров, образ которого возникал каждый раз, когда по радио звучала популярная тогда песня об Орленке: "Лети на станицу, любимой расскажешь, как сына вели на расстрел".
  
  Хождение на расстрел всегда изображалось возвышенно и красиво. Связанные руки. Гордо поднятая голова. Горящие черные глаза и непременно черная же, цыганская7
  копна, раздуваемая ветром. И дьявольская улыбка, от которой каменеют от страха проклятые фрицы. Ну и, конечно же, поразительной раскраски рассветное или закатное небо.
  
  Конечно, в советском искусстве хватало и драматизма, и правды о войне, как о страшной патологии рода человеческого. Но в общем пропагандистском хоре она тонула в возвышенных мажорах, звенящей пафосности и эстетизации революционных побоищ. Причем на всех социальных орбитах. От официоза : "Дан приказ- ему на запад, ей в другую сторону...До окуджавских "комиссаров в пыльных шлемах".
  
  Пахнущие порохом темы были постоянным лейтмотивом звукового фона. Включаешь радио - а там концерт песен о гражданской войне. "Помнят псы -атаманы, помнят польские паны, конноармейские наши штыки...". Война давно уже отгрохотала, а военные песни были традиционными участницами застолий. Собрались друзья или родственники, попили -поели, и непременно запеваются хором " Катюша", "На околице девушка провожала бойца...", "Вьется в тесной печурке огонь" и т.п. Да так задушевно, так проникновенно...
  
  В фильмах - особенно о Гражданской - война обычно изображалась красочной и величественной - этакой конной лавиной, с блеском сабель, топотом и свистом ветра, и лицом какого-нибудь красавца типа Ланового, облагороженным азартом праведной атаки . Либо подавалась как увлекательный триллер, наполненнный острыми приключениями и веселыми персонажами а ля "Свадьба в Малиновке". Или была пронизана скрытым любованием манерами и благородством белых офицеров в ликах а ля Дворжецкий и Михаил Ульянов, а также "ходящих по мукам" заблудших интеллигентов а ля Алексей Баталов.
  
  Отсутствие личного опыта войны, искаженной к тому же пропагандой, способствует тому, что из общества уходит отвращение к ней и страх. Ведь даже и в строгих, талантливых работах "шестидесятников" все равно это была лишь виртуальная реальность, отредактированная и дозированная, как минимум, в части натурализма. Сколь бы ни был жесток "правдой о войне" режиссер и операторы, он все равно ограничен в изображении разорванных тел, окопного быта (скажем, ночевок в них, когда минус 30 или они наполовину заполнены водой), в рассказе о физиологии страха...Главное, что относительно поколения, не пережившего все это, нет эффекта "соли на раны". В сущности, их задача состоит лишь в том, чтобы вырвать человека из мирного уюта и кольнуть. А это непросто: попробуй, разбереди душу человеку, развалившемуся на диване у телевизора с рюмочкой после плотного ужина!
  
  Да и вообще сытость и безмятежность культивирует нравы, когда становится нормой "беречь нервы". Избегать неприятного, тем более - шокирующего. По этой установке выходит, что боевичок со стрельбой и автопогнями - это в кайф. А вот драма войны - это "вредно для здоровья". Да и зачем бередить души и нервы, когда столько воды уже утекло. Мол, все уже итак сказано, все слезы давно пролиты.
  
  Особый феномен - свидетельства очевидцев. Мое поколение (для него я беру с замахом тайм аут в 70 лет) стало свидетелем и участником процесса, как реальная война уходит из них, заменяясь подделками и фальшивыми версиями. Людям свойственно идеализировать свое прошлое.Такое подтверждение возникает каждыйраз, когда наблюдаешь за поведением ветеранов. Казалось бы, бравурный пафос в форме Парада Победы- прерогатива высоких чинов. Тут мотив очевиден - служебный, карьерный, а по психологии - статистический. Полководец ведь живет категориями абстрактно-высотными - как летчик бомбардировщика, для которого людишки с его высоты - мельче и ничтожней муравьев. А смерть и грязь скрыты за картами и стрелками стратегий и операций, в сухой канцелярщине профессионального языка: операция, резерв, маневр, потери...
  
  Но ведь с куда более напористой энергией правду о ней выхолащивают простые солдаты войны, на которых обрушился весь ее кошмар. Те , кого война из гражданского человека - слесаря, студента, учителя, пахаря превратила в военную статистическую единицу, цена персональности и самой жизни которой - ноль. Сделала его убийцей. Свирепым драчуном. "Пушечным мясом". Собственностью командира, вольного послать на верную погибель просто по дурости или ради очередного звания. И вот эти опрятные старички - самые главные жертвы и свидетели войны, даже в муждусобойчиках по случаю праздничка говорят на каком-то чудовищно-казеном языке политруков. И с термоядерной яростью, на которую не способны даже жирующие генералы, набрасываются на каждый правдивый рассказ о ней.
  
  Объяснение этому, конечно, есть. И оно простое: людям с такими страшными , а порой - и постыдными воспоминаниями, требуется психологический барьер. И он возникает в виде табу "кто плохое помянет, тому глаз вон". А потому под официозные бравурные марши транслируются эпизоды, натертые, подобно медалям перед праздником, героической патетикой. Не хотят победители на своих ритуалах допускать хоть пылинку темного цвета. Да, мы победили, а какой ценой - это неважно! И кто вспоминает о цене - тот слабак и враг!
  
  Психодиагностика это называет сублимацией. Она описывает сальто-мортале в сознании человека, когда одному и тому же явлению приписываются разные характеристики, диктуемые его текущими интересами. В данном случае -потребностью к уважению.
  
  Конечно, любой политик, социолог или просто здравомыслящий обыватель скажет, что война - неизбежный атрибут человечества. Что рано или поздно создается ситуация, когда теплого и уютного мальчика от любящих родителей переселяют в танк или окоп, в ад абсолютной деиндивидуализации. Туда, где последний мерзавец и ничтожество может послать его на верную и бессмысленную смерть-только потому, что у него звездочкой больше. И что служба в армии необходима уже лишь потому, чтобы готовить людей к таким ситуациям. Что жестокость и идиотизм армейских порядков - необходимый атрибут программы такой подготовки. Сам этот процесс в обиходе называют "стать мужчиной", и он - системный элемент. Ну и т.д. Кто ж возразит против этого!
  
  Возражение в другом. А должны ли литература и искусство подпевать человечеству в его патологиях? Если политолог говорит, что люди изничтожают друг друга в угоду "группе интересов", а психолог - под влиянием природных инстинктов, регулирующих демографические пропорции, то удел ли это художника? Не ему ли надобно взять в руки зеркало и показать людям: милые, поглядите, во что вас втягивают. И чем вы становитесь. На что способен человек, если он с бараньей покладистостью позволяет превращать себя в покорного или буйствующего двуногого войны. Вызвать отвращение к войне - до коликов, до рвоты. Так, чтоб даже генералы побаивались.
  
  Увы, у жизни без войны есть и такой дурной атрибут, как притупление - вплоть до полного атрофирования - страха перед ней. Затертая и идеализированная, она утрачивает свою адекватную конкретику в умах и душах людей. И чем больше тает времени и живых ее свидетелей, тем расплывчатей становятся ее истинные черты. Тем слабее звучит набат: "Берегите мир".
  
  Таков общий тренд. Хотя, если присмотреться, то в разных культурах он проявляется по-разному. На Западе с его качеством жизни мирный уклад превратился в фундаментальную ценность. В привычку, настолько важную, что ради нее Европа готова быть уступчивой, покладистой и даже - трусоватой. Сводить это только к эффекту ядерной альтернативы, думаю, слишком просто. В конце концов ведь ужас Армагедона еще более абстрактный для сознания, чем отсутствие опыта простой войны. К тому же мгновенная гибель человечества не столь ужасна, чем годы страшных разрушений и лишений. По моему разумению, тяга к миру сильно коррелирует с тем уютом и ценой персональной жизни, которую обеспечивает градус т.н. "демократии".
  
  А вот по мере продвижения на Восток, где эти параметры существенно ниже, падает и степень иммунитета к войне. В том числе и за счет ее иезуитской пропаганды - не прямой, так опосредованной. Симптомов тому - более, чем достаточно. Апофеозом можно считать истерию вокруг создателя расползшегося по всей планете дьявольского инструмента сокращения рода человеческого - Калашникова, которому при жизни на его родине были оказаны все мыслимые почести. А после смерти в центре столицы возвели семиметрового идола.
  
  И все это на фоне сдвига в массовом сознании, в следствие которого два глагола выстроились в синоним "боятся, значит- уважают". И этот симптом возник параллельно с другим роковым испытанием, которому подверглось мое поколение - ломкой самих основ образа жизни, его фунадаментальных привычек.
  
  
  
  Сила привычки
  
  Речь, конечно ,идет о смене социально-экономического режима. Или, выражаясь марксистским слоганом - формации. Плановой распределиловки на регулируемый рынок. Относительного равенства на основах полунищеты на глубочайший раскол в доходах. Государственного патернизма на свободу барахтаться или утонуть. "Дружбы народов" на национализм и развал империи. Оплота "всего прогрессивного" и ядерной страшилки на страну третьей категории, пользующуюся подачками и советами тех, кого считали врагами.
  
  Обратите внимание, что обе стороны этого обмена друг друга стоят. Обмен одной показухи и уродства по сути - на другую.
  
  Чтобы почувствовать и более менее объективно оценить реакции на эти перемены, нужно усечь три важных обстоятельства. Во-первых, то, что ломка упала, свалилась сверху, а не созрела снизу. Во-вторых, она случилась в биографической точке возмужания - когда тебе под сорок. И в-третьих, на юность моего поколения выпал, пожалуй, самый яркий проблеск в эволюции социализма, который, наложившись на возраст, дал синергетический эффект позитивных воспоминаний.
  
  Вот с этого и начну. Вождя всего прогрессивного в детской редакции помню разве что по последней странице школьного букваря. В нем его портрет со стишком красовался на последней странице. Букварь был крепко потрепанный - явно не новейшего издания. Но в 56-м, когда пошел в первый класс, видимо, был еще в ходу. Конечно, о каких -либо не то, что политических суждениях, даже - ощущениях применительно к периоду начальной школы, говорить не приходится. Но мембраной общественных настроений начала "оттепели" запали звуки популярной музыка, которая инерционно звучала еще с пластинок и радиоприемников и в подростковом созревании.
  
  А у нее в середине пятидесятых был неповторимый шарм. В устах забытых звезд тех лет - Нины Дорды, Ружены Сикоры, Ефрема Флакса, Тамары Кравцовой, Веры Красовицкой, она была пронизана такими лучами, такой жаждой любви, красоты и изящества, которые могли возникнуть лишь у людей, вырвавшихся наконец-то из мрака сталинщины. И жадно глотавших воздух свободы, чтобы влюбляться, мечтать, творить. "Осенние листья", "Луннной тропой", "Грустить не надо", "Что так сердце сердце растревожено", "Не грусти, не печалься о встрече", испанская "В шумном городе"...Для этого ряда,отражавшего, конечно же общую моду и музыкальный вкус времени, был характерный нюанс - при всей красивости, в них не было слащавой сентиментальности. Ее заменяла светлая радость и нежность, нашедшая новую редакцию в бардовском творчестве уже 60-х.
  
  Это была лирика оптимистов, которую вскоре сменила энергетика полузапретных звуков Запада, под которую возникло невиданное для системы явление - рождение молодежной субкультуры. Случилось невероятное: юность позиционировала себя как особую социальную страту. Со своей модой - от одежды до литературных авторитетов, , жаргоном, стандартами поведения. "Зараза" в виде рока и буги-вуги, узких брюк и рубах с попугаями, импортированная на волне грандиозного зрелища -фестиваля молодежы и студентов 1957-го, накрыла и смела ублюдочные нравы, в которых молодые люди были закованы в послевоенные годы. Раздельное обучение для девочек и мальчиков с падеграсами, падесоблями и польками на случай их случки. Школьные формы, напоминающие армейские мундиры. Ну, и конечно, тотальная муштра через пионерию и комсомол.
  
  Свой вызов молодежь выразила в жанре стиляжничанья, в кумирах на "ребрах" вроде Фэтса Домино, Литла Ричардса и Элвиса Пресли, в литературных пристрастиях ( Ремарк, Сэлинджер...), в звучном словесоне типа: "Эй чувак, снимай пиджак, выходи на центр круга!...".
  
  Конец пятидесятых - шестидесятые -это было время редкой, до сих пор беспрецедентной динамики смены увлечений. Возмем только танцевыальный ряд: буги-вуги, ренессанс чарльстона, халли-галли, твист, шейк , медисон, джайф... При этом каждому из них соответствовал свой зигзаг в моде и даже жаргоне. Чарльстон - это брючки-дудочки у "чуваков" и юбки-куполы у "чувих". С приходом твиста брюки выпрямились, а девочки "купола" сменили на мини. Шейк переоделся в клеши и пиджаки в обтяжку с квадратными плечами, в лихо заломленные меховые женские береты. И чуваки теперь величали друг друга "кадр/кадра".
  
  С брежневщиной застой пришел и в молодежную культуру. В 70-е, да в общем-то и до сих пор танцуют, комбинируя элементы из обильных запасов, созданных "шестидесятниками". Из оригинального исключение - разве, что брейк. Но это скорей цирковое соло, чем массовый танец. А в одежде утвердился унылый, мешковатый стиль, скомбинированный под полную или частичную бритоголовость, с вызовами в виде крашеных хохолков.
  
  Впрочем, свести это только к внешнему бравированию в роли стиляг - упрощение. От опеки родительских и партийных стандартов молодые уходила по-разному. Уже тогда зародился некий мир причудливых эстетических и этических ценностей, знаковым словом которого стала "романтика". Оказалось, что от Молоха государства можно сбежать "за туманом и за запахом тайги". А миру казеных слов и опостылевших звуков противопоставить "бригантину", "солнышко лесное" и "костер на снегу".
  
  Впрочем, к этому уникальному культурному феномену вернусь позже специально.
  
  Период коммунистических грез возбудил невиданную тягу к культуре и творчеству. Один из ее феноменов - лютый интерес к чтению. Особенно примечателен был голод на научную фантастику. Помню, в моем городке-окурове пацаны были поголовно увлечены коллекционированием такой литературы. Даже приблатненные. Правда, тут присутствовал и кураж по части чистки библиотек. Но сам факт, что фишкой состязательности были не марки, не порно или заточки - свидетельство тренда. И такие названия, как "Человек-амфибия", "Голова профессора Доуэля" или "Туманность Андромеды" был на слуху у всех даже на уровне школы-восьмилетки.
  
  Другой феномен - мода на стихи и кумиров-поэтов, обретшая формы массовых шоу! Конечно, тусовки такого размаха, какие собирались у памятника Маяковского в столице, в провинции были редкостью. Но сборища в залах или под открытым небом практиковались повсеместно. В шестидесятые стих пошел под гитарную струну бардов и обрел, напротив, ауру интима. Но все-равно это была актерская игра, священнодействие, предполагающее круг почитателей, спевшихся на общей гамме.
  
  Вторая половина 50-х, начало 60-х - время высокой позитивной энергетики. Органично сочетаясь с возрастом, она заполнила эти страницы жизни в основном приятными воспоминаниями. Спутник. Гагарин. Ледокол "Ленин". Отдельное жилье -"хрущевки", Вознесенский, Рождественский , Евтушенко и Солженицын. Журнал "Юность" в ожидании очередного Аксенова. Походная романтика первых бардов. Культы то физиков, то лириков. Даже Программа строительства коммунизма и "бригады коммунистического труда", бравшие на воспитание лентяев и хулиганов, были скорей комичными забавами, чем признаками мракобесия. Все это питало ткань жизни обилием эмоций и активности, замешанных на вере в иной климат, в "истинный социализм" - вплоть до трагедии Пражской весны.
  
  Вот почему у тех, кому сегодня за шестьдесят, остались в душах следы сладостных ощущений надежд и иллюзий, который мелькнул подобно светлой полоске в окне электрички, на миг выскочившей из мрачного тоннеля. Последовавшая потом фаза крепчающего маразма системы быстро выкурила всю эту лирику. Остались лишь привычки и унылая безнадега на перемены.
  
  Этому способствовал Железный занавес, прикрывавший от слишком колющих глаз соблазны Запада. А, главное, его хватало, чтобы подавляющая масса людей - за редкими исключениями, весьма смутно и, как правило, неадекватно, представляли механизм функционирования демократии и рыночных отношений. Ведь даже в 70-е, когда т.н. "кухонная оппозиция" стала нормой брюзжания абсолютного большинства, ее нотой был лишь ремонт, но не замена системы. Ибо как выглядит альтернатива мы, как поколение, просто не ведали. Что и выявилось на подступах к ломке девяностых.
  
  Сам ее процесс в "лихие девяностые" при определенной внешней схожести с фазой т.н. "периода первоначального накопления", принципиально отличался в самом механизме. А именно - тем, что она была дарована, а по существу - навязана социуму сверху. Даже по форме это осуществлялось привычными методами и в обычном порядке: постановлениями партии, газетными передовицами, лозунгами на кумаче, заменившими прежние призывы "светлой дорогой идти к коммунизму". Через партактивы и партсобрания. Сам новояз "Перестройка" был в духе боевой стилистики, характерной для "вечной революции".
  
  Что касается сущности, то здесь была уникальная операция правящего класса (по нынешней терминологии - элиты) юридической легализации собственности, которой он давно уже владел де факто. И томился в ожидании ситуации и политического камикадзе, который первым осмелится вслух сказать то, что накапливалось и таилось под строжайшим табу. Так оно и случилось:Горбачев появился в тот момент,
  когда Его величество Тотальный дефицит сожрал все - вплоть до зубной пасты и мыла. И реформы начались в тот момент, когда, как с бухгалтерской дотошностью утверждает в своих книгах Гайдар, запасов продовольствия в стране оставалось на неделю.
  
  Стоит ли недоумевать, изумляться тому, чем они обернулись для слепой массовки, политкорректно именуемой народом. Естественно, что в сценарии сверху если ему и отводилась роль участника, то исключительно как липки, с которой предполагалось содрать последнее лыко. Конечно, при попытке обобщить все это смахивает на концепт заговора, которого в строго организационном смысле, конечно, не было. Зато был интерес - вызревающий, накапливающийся, плодящий настроения, сплетающийся в солидарность единомыслия, который и рождает переломные решения.
  
  Ну, а граждане? Они дивились новой "линии партии", пытаясь понять, чего от них на сей раз хотят. Одни недоумевали, искали за трескучими лозунгами сокровенный секрет, скрытый до поры до времени. Другие веселились, как дети у новогодней елки, с опаской пробуя сорвать с нее яркие игрушки и радуясь тому, что не получили по рукам. Их экзотические названия - "демократия", "гласность", "ускорение", "рынок" - будоражили воображение и смущали. Кто же мог сразу поверить тогда, что все это не балаган, не провокация, а "всерьез и надолго"! Да и никто толком и не знал, что скрывается за оболочками диковинных слов.
  
  Однако сверху повеяло такой вседозволенностью, подтверждающейся буйством СМИ, что обыватель уверовал по меньшей мере в одно: языки отрезать не станут. И общество охватила эпидемия разговорчивости, которой не знало с эпохи "шестидесятников".
  
  Важно отметить, что "перестройку" я наблюдал уже из балтийских окон. А здесь новые поветрия воспринимались иначе, чем в России. И хотя и тут, и там они дули сверху, их запахи ощущались по-разному. На западных окраинах империи "свобода" была понята, прежде всего, как тяга к отпочкованию от прогнившей метрополии. Именно этот сквозняк стал главным и основным, потянув за собой все остальное.
  
  Склевать и переварить зерна капитализма прибалтам особой проблемы не составляло хотя бы потому, что они еще не успели бесповоротно выродиться в особую породу социума - "советский человек". Не тот стаж, другая историческая закалка. Сорок лет пребывания в Совковии не успели вытравить у них вкус к
  собственности и воспоминания о довольно разумной и сытой жизни в период довоенной государственности. Стать хуторскими фермерами, торговцами или мелкими предпринимателями им было намного легче, чем россиянам. Этот вектор преобразований был не то, чтобы неважным: просто он не являл большой психодрамы, не требовал сильного напряга. Поэтому основная энергия здешней перестройки была направлена на то, чтобы использовать ее как шанс "перестроить" отношения с Москвой.
  
  Осознание этого шанса как искра по запальному шнуру стремительно ползло по умам. И когда Дирижер "перестройки", спохватившись, приехал, чтобы "поправить процесс" в нужное русло, выяснилось, что уже поздно. Оказалось, что зуд независимости всегда присутствовал в этих народах. И требовалось лишь в подходящий момент спичку поднести, чтобы полыхнуло. И полыхнуло тоже не по-русски, без топоров и звериного рыка. А красиво, как праздничный фейерверк. С улыбками и песнопениями, невиданными доселе церемониалами типа "балтийского кольца", когда несколько миллионов рук сцепились в символе единой воли. Эта непривычная манера натиска ставила в тупик - одних пленяла, других - обезоруживала. Выдвиженцы этого потока разумно оценили ситуацию и все рассчитали правильно. Осознавая, что против лома нет приема, они одновременно почувствовали, что на сценарии 1957 и 1968 годов Метрополия вряд ли уже решится. И если силе противопоставить розы и улыбки, то можно выскользнуть мягко, с небольшой - чисто ритуальной кровью. Так оно и вышло.
  
  Внешне российская "перестройка" была во многом схожей. Та же разговорчивость, та же потребность в массовках, кайф от иллюзии участия в исторической ломке устоев... В те годы я часто бывал в Москве и Питере, встречался с политиками из Белого дома и Мариинского дворца, толкался в тогдашнем "гайд-парке" на Пушкинской площади близ ресторана "Арагви". Люди собирались кучками и целыми днями упражнялись в красноречии. Особенно неистовствовали молодые, с жаром разъясняя старикам и теткам преимущества рынка и конкуренции, многопартийности и диктатуры права над диктатурой пролетариата. Лица были светлые, глаза блестели от адреналина и восторга, в воздухе витала готовность к братанию и подвигам. То было время детской наивности и несуразных, фантастических иллюзий. Тогда еще предприятия работали и пенсии выплачивались бесперебойно, то есть деньги были. Только вот отоварить их было нечем. Казалось, все дело за малым: вот введут рынок, и пустоту заполнит изобилие. Публика с веками рабства в генах простодушно поверила в очередную сказки о халяве. Только вместо коммунизма благоденствие "как у них" на сей раз даровать должен был капитализм.
  
  Однако хорошо помню ощущение восторга и предчувствия грядущих кошмаров одновременно. "Нет, что-то тут не так! Не может быть, чтоб ни с того, ни с сего народ цивилизации Московии, рожденной на руинах империи Чингисхана, позарился на т.н. "западные ценности". Чтобы народ-государственник, как величает его Проханов, привыкший всегда иметь над собой шапку Мономаха и коллективное стойло, вдруг превратился в мелких хозяйчиков, способных отвечать за судьбу своей семьи. И вся эта хмельная эйфория, расползшаяся по площадям и по лицам - не есть ли всего лишь инстинктивный "одобрямс" на очередной эксперимент, затеянный партией. Вот наступит похмелье, очухается и ужаснется привычно: опять его кинули. И тогда начнется! ", - нашептывал изнутри зануда-скептик.
  
  Еще не пролилась кровь в Сумгаите, Баку, Тбилиси, Вильнюсе...Еще бандитский разбой не стал нормой повседневности. Еще чудовищная инфляция не ободрала до нитки возбужденных граждан. Еще не началась прихватизация ...До залоговых аукционов и семибоярщины еще оставалось около десяти лет. Но уже и тогда при взгляде на российское веселье мерещился мрачный отходняк. И поэтому, когда он начался, когда потекли первые ручейки крови, шока не было. Напротив, удивительным было то, что ломка проходит сравнительно терпимо, что российский мир не сгорел и не развалился окончательно.
  
  Наверное, это было оттого, что слишком отравил душу экскурсиями и в недавнее и давнее прошлое, организованными кампанией главсности. СМИ трещали от напора мрачного варева "правды о сталинщине" и "правды о развитом социализме". Чтиво это глоталось взахлеб чудовищными дозами: помнится, одних толстых журналов я выписывал тогда больше десятка. От него кожа превращалась в щетину! Но еще больше поражало осознание того, что все это - не отзвуки далекой истории, а факты биографий твоих современников - мам, пап, дедушек. Тех, что живут по соседству и стоят в одних очередях за водкой. Палачи и жертвы - рядом. Сколько же живого воплощения унижений и обид, садизма и подлости, злобы и лицемерия, каторжного и халявного трудового опыта накоплено в "строительном материале", из которого объявлено было ваять "демократическое общество"!
  
  При этом не было никаких веских оснований полагать, что "перестройка" была востребована обществом. Людям надоели пустые полки, всеобщий бардак, лихоимство
  и хамство торговцев и чиновников, да еще и издевательство с отъемом водки. Но не было никаких выраженных признаков, что массы созрели для смены строя, привычной среды обитания. Скорей, наоборот, в эпоху брежневского застоя с его вялым, формальным террором, люди приспособились к системе, научившись жить с максимальным комфортом, который она может дать. Они окончательно избавились от идеологической туфты, покрывшись защитной пленкой лицемерия. В ходу были две формулы адаптации: "как платят, так и работаем" и "где работаем, там и воруем". С учетом того, что система к этому добавляла такие важные дивиденды, как бесплатную медицину и образование и гарантировала от безработицы, то на круг выходило не так уж и плохо. А ведь не следует забывать, что при этом существовал и оченьважный психологический компонент: равенство. Конечно, оно было относительным. Но в конструкции брежневского образца социальное
  неравенство от нынешнего отличалось, по меньшей мере, двумя существенными пунктам.
  
  Во-первых, номенклатурная элита, хоть и не в такой уже степени, как в сталинщину, но еще придерживалась "приличий" - не сильно высовывалась из-за зазеркалья. Во-вторых, к началу 80-х на базе всеобщего дефицита само понятие "номенклатурность" потекло, охватив миллионы людей. К тому времени "уважаемым человеком" становился любой, кто имел доступ хоть к каким-то материальным ценностям: каждый продавец, кладовщик, грузчик, повар, официант, вышибала в ресторане, раздатчица в столовой, даже уборщица в ней... Блат и воровство стали тотальными и повседневными явлениями, "демократизирующими" общество возможностями откусывать от общего пирога. В этом смысле понятие "общенародная собственность" было вполне осязаемым. При этих условиях люди научились "не замечать" кудрявую жизнь элиты, а жизнь основной массы не раздражала контрастами.
  
  Конечно, "проклятый капитализм" будоражил воображение, манил своей недоступной сладостью. Но мало ли звезд на небе, чтобы полюбоваться ими в лирический час и помечтать! Если бы им кто-то авторитетно и доступно объяснил, чего стоит создать собственный бизнес и жить безо всяких гарантий со стороны государства, то вряд ли ответом был бы восторг. Народу же объяснили так, что в осадок выпала лишь вторая часть вопроса: "будем жить, как они".
  
  Стоит ли удивляться, что тяжкое похмелье наступило очень быстро. Изумлять может разве что поразительная тупость тех стойких "оловяных солдатиков" партии, которые, вопреки фактам и элементарной логике, кучкуются под бюрократическом ликом Геннадия Зюганова, вместо того, чтоб адресовать ему предьяву. Что ж вы, сволочи, с нам сделали?
  
  Такого рода размышлизмы всегда будят рефлексию, вопрос : так что ты хочешь этим сказать? Оправдываешь свое поколение за несмываемую совковость? "Разоблачаешь", хулишь коммунистическую власть за очередное надругательство над своими подданными? Или, напротив, злопыхаешь, иронизируешь над фатальной беспомощностью нации в распоряжении своей судьбой? Доказываешь расхожий постулат "каждый народ достоин своей власти"? Наверное, в зависимости от настроя, можно найти все, что захочешь. Хотя помысел один: остудив наносное - идеологические симпатии, политические эмоции, попытаться все разложить по полочкам согласно "природе вещей".
  
  
  
  Жизнь в двух географиях
  
  Мое поколение родилось в крупной империи. Но империи - субстанции искусственные и потому - недолговечные. Им свойственно распадаться. А потому их граждане однажды рискуют оказаться в разных государствах. И- в зависимости от ощущений -"дома" или "за границей".
  
  Этот опыт случилось и в моей биографии. В середине 50-х случайно, можно сказать, по глупости, моя семья, будучи из архангельских поморов, оказалась далеко на востоке. Вдали от клана, в другом ландшафте и климате, иной культурной и даже языковой среде. Причем, угораздило попасть в провинцию, столь безобразную, что когда описал ее, сам ужаснулся. Подумал, что если оставлю, то вызову возмущение и обвинение у российского читателя в дегте, которым специально вымазал фасад страны. И смертную обиду у тех, кто при всей географической анонимности высчитает адрес своего проживания.
  
  Поэтому решил вообще убрать этот фрагмент интерьера, в котором замкнулся важнейший этап жизни - весь школьный период. Вплоть до поступления в вуз, в связи с чем было несколько смен прописки уже в формате Больших городов. Пока, словно повинуясь стрелке компаса, угнездившейся где-то внутри подсознания, и упрямо диктующей "Дранг нах Вестен!", не сделал свой выбор. Вольный и осмысленный. И могу с уверенностью сказать - абсолютно правильный. Регион, где суждено стать земным прахом, никогда не хотелось поменять ни в восточном, ни в западном направлении.
  
  Имею в виду Прибалтику, которую - в пику прежнему, нынче здесь принято величать Балтией. Точнее - ее самую большую малость - Литву.
  
  Может быть, это потому, что на опыте убедился: жить в маленькой стране комфортней и спокойней. Эта ценность особенно ощущается в контрасте с таким огромным и на две-трети пустынным, неосвоенным пространством, как Россия. И с той печатью, которую избыток дармовых богатств и территорий накладывает на менталитет и культуру обитателей. Достаточно взглянуть на карту Европы, чтобы подтвердить, как закон, наблюдение: маленькие живут разумней и уютней, чем большие.
  
  Логически это понятно: легче управлять. А дефицит ресурсов и земель способствует трудолюбию и изобретательности, производительности и наукоемкости. Как ни парадоксально, маленьким даже в плане безопасности больше везет - не на что позариться. А интеллектуальный ресурс не подчинишь силе. Не потому ли во время крупных международных заварушек их предпочитают оставлять островками нейтральности для особых функций: дипломатической подковерности, шпионажа, банковских хранилищ и финансовых операций и т.п. В странах-малютках, где все на виду и все друг друга знают, плохая почва для коррупции и низкий криминал. С этой точки зрения Литва даже великовата: Лихтенштейн, Сан Марино, Мальта - наверно, еще лучше.
  
  При этом в Балтии для бывшего россиянина есть, как минимум, несколько других преимуществ -географическое соседство с опытом перемешивания в имперских котлах (Великое Княжество Литовское, потом - Российская империя, потом - СССР) и некая общность понятий и привычек, облегчающих взаимопонимание и адаптацию.
  
  Причем, по своему опыту могу судить, что из трех балтийских народов литовцы - наиболее легкая среда для вживания, поскольку в них сильней выражены такие симпатичные черты, как открытость,общительность, эмоциональность. Но при этом
  они в большей мере избавлены от таких прочно въевшихся "милых" черт российского менталитета, как, к примеру, культ государства и вождизма, упование на власть, коллективная безответственность, низкая предприимчивость и многое другое, с этим связанное и вытекающее. Все это имеет глубинную культурно-историческую и религиозную основу. И в осадке свидетельствует об индивидуальном вкусе.
  
  А вкусы бывают разные. Термины типа "национальные черты", "народный менталитет" и т.п. имеют смысл лишь как абстракции. Применительно к живому человеку они неприменимы - растворяются в индивидуальом разнообразии и неповторимости. Потому что, "говорят, что народ наш работать ленив" и т.п.-суждения - лишь фигура речи. Даже в состоянии массовой истерии и конформизма, поддерживаемой пропагандой и страхом, всегда в толпе найдется несколько процентов инакомыслящих и инакочувствующих. А уж о многоцветии характеров в категориях статистики говорить и вовсе бессмысленно.
  
  Особенно, когда речь идет о людях, разбросанных по гигантской территории, радикально различающейся своим климатом, природой и историей. Здесь даже в типажном изображении и внешним видом, и темпераментом, и характерами, и мировозрением воронежцы сильно отличаются от уральцев, те- от жителей Дальнего Востока, сибиряки - от одесситов и аборигенов Поволжья и т.д. И когда россиянин переезжает из одной части этой окуймены в другую, он попадает порой в среду настолько чужую, как если бы ты оказался в Америке или в Африке.
  
  В Совковии Прибалтика схематично воплощала образ западной Заграницы. Ведь все внешние признаки ее там были налицо. Надписи на латинице. Непривычная, причем - вполне приличная даже по европейским меркам древняя архитектура. Чужие религии, причем - в совершенно непривычных для России масштабах легализованные (в одном только Вильнюсе действовали более 20 костелов и церквей). Но, главное, роскошный даже по понятиям Москвы и Ленинграда, уровень обеспеченности магазинных прилавков и ресторанно-кафешного раздолья.Человек из Тамбова или Перьми, попавший туда по делам командировочным или туристом, дивился всему. Например, когда заказывал в баре пиво, а в ответ слышал от официанта дополнительный вопрос: а какого? Не мог поверить своим глазам, что ветчины, шинки и сервилаты можно купить за деньги, а не по спецталонам. Да еще и слышал при этом любезное: чего изволите. Млел от органных звуков в прохладе действующих храмов, куда люди ходили привычно и регулярно. Дивился экзотическим подвальчикам, вроде вильнюсского ресторана "Локис", где можно было отведать медвежатину или лосятину. И это притом, что у себя на Родине уже свирепствовала такая голодуха, когда при входе в ресторан висели гордые объявления типа: "Внимание, у нас сегодня сосиски!". Прибалтика очаровывала своими хвойно-йодовыми запахами Побережья и коричневой гаммой деревянных интерьеров приморских кафушек.
  
  Уже обосновавшись здесь, часто задавался вопросом: отчего Москва позволяет иметь на западном рубеже своей империи такой контраст. Оттого , что здесь люди работают, обеспечивая самые высокие в стране надои и привесы? Вряд ли - при желании вывезти в общий Распределитель можно все. Держит в качестве витрины изобилия? Пожалуй, теплее. Бузы побаивается? Помнит о "лесных братьях", даже в середине 50-х все еще постреливавших? И не без того,конечно. Хотя для такогох импульсивного деятеля, как Никита, это был скорей контраргумент.
  
  Полагаю, что каждый из этих факторов по совокупности как-то влиял. Но иногда приходили на ум и куда более простые, едва ли не лирические версии. А может просто коммунистические повелители испытывали чисто человеческие слабости к той особой ауре, которой дышал этот край? К его природе, ухоженности, непохожести. Как к модной для сливок московского и питерского общества зоне отдыха с ее Юрмалой и Палангой. Ведь даже для партийной верхушки они были практически в одном ряду с Карловыми Варами и Сопотом. Наверное, боссам ЦКовского розлива было приятно возить сюда "гостей с той стороны", демонстрируя "Советский Запад". Глядите, мол, и мы не лыком шиты.
  
  Думаю, что настрою на пряник вместо кнута в отношение Прибалтики способствовала и умение местного руководства демонстрировать лояльность. Бывший персек КПЛ Альгирдас Бразаускас, уже став во главе независимой Литвы, любил вспоминать, как он водил за нос кремлевских старцев нанануне выхода из Империи. А про Антанаса Снечкуса ходили байки о том, как он ловко егорил Москву, когда начался идиотизм с кукурузой. Дескать, вызвал министра и распорядился, чтобы сеяли лишь кое-где вдоль дорог - по-потемкински. Предупредил: если московские ревизоры подвох заметят, я тебя сниму. Но потом, когда глупость закончится, верну вновь. Этим эсперимент и ограничился. Кстати, я был на его похоронах в 1974. Они произвели сильное впечатление. Вряд ли после Сталина с кем-то из партийных бонз люди прощались столь массово и искренне. Был конец января, холод с ветром, а они часами стояли в очередь к гробу без малейшей принудиловки.
  
  Правда, начиная примерно с середины 70-х уровень жизни и здесь стал тускнеть. По этому поводу в Литве появился даже анекдот. 1976-й. Идет 26 съез Партии. Председатель партийного котроля А.Пельше смотрит в зал: где литовцы? "Не знаю. Пьют, наверное", - отвечает помощник. Второй день съезда. Где литовцы? -"Пьют, наверное". Третий день съезда. Снова "Где литовцы". Снова - "Пьют, наверное". Пельше - "Посмотрим, чем закусывать будут".
  
  Практически это означало, что примернотогда в литовских витринах заметно полинял ассортимент ветчин, копченостей, сыров и прочих деликатесов. Но обычное мясо, сортов пять колбас и полная линейка молочных продуктов оставались в изобилии всегда даже в конце "перестройки". И на общесоюзном фоне и это было контрастом, который не мог вызвать даже зависти - слишком уж инопланетное было измерение.
  То же самое можно сказать и о культурных свободах. С одной стороны, интеллигенция роптала, плела идею Независимости и Государственности. И в то же время гордилась и пикировала своими поэтами вроде Юстинаса Марцинкявичюса или художниками вроде графика Стасиса Красаускаса. Процветал кинематограф. Работы режиссеров Витаутаса Жалакаявичюса, Арунаса Жебрюнаса, Мариониса Гедриса были на слуху не только в Союзе, но и на Западе. Донатас Банионис, Юозас Будрайтис, Ригимантас Адомайтис , Юозас Киселюс, Альгимантас Масюлис... - имена этих кинозвезд были почитаемы в одном ряду с Олегом Ефремовым, Олегом Табаковым или Алексеем Баталовым. А о паневежском театре Юозаса Мильтиниса ходили такие же легенды, как о Таганке под водительством Юрия Любимова.
  
  Причем, литовская богема умела, при всей дерзости, вызывать не столько гнев, сколько симпатии. И вместе с ними - покладистость и терпимость. Не отсюда ли недоумение и возмущение, граничащее с искренней обидой со стороны Кремля на столь резкую несговорчивость, с которой он столкнулся в Прибалтике в конце 80-х. "Ну чего вам не хватало? Вы же при советской власти как сыр в масле катались! Ведь без руки Москвы вы загнетесь", - вполне, должно быть, искренне недоумевали партийные вожди вместе с Горбачевым.
  
  Последний пункт содержал и угрозу, и увещевание. Однако, они не подействовали. Например, Литве в первой половине 90-го попробовали организовать энергетическую блокаду. Но она выкрутилась: первый премьер - "янтарная леди" Казимира Прунскене, воспользовавшись политическим расколом (Горбачев- Ельцин), договорилась о натуральном обмене литовской еды на бензин и солярку на региональном уровне с Питером и Москвой. При этом Литва получила урок, который лег в основу проекта строительства Бутингского терминала. Это был политический проект - подстраховка на случай, если из-за развала дружбы Москва перекроет нефтепровод "Дружбу". Что и случилось в 2006 году.
  
  У историков и политологов по поводу ухода Прибалтики до сих пор нет-нет - да и вспыхивают споры. При этом чаще в ходу аргументы, фиксирующие промахи тактического порядка. Либо о том, что чего-то недосмотрели, недодали, пережали. Либо, наоборот, что проявили слюньтяйство. Только мне кажется, что причина глубже - Прибалтика по природе своей изначально была инородным телом в организме
  
  Московии. Впрочем, как и многие другие окраины империи, в частности, юговосточные: Узбекинстан, Туркмения, Таджикистан...Слишком велики были различия здешнего уклада буквально во всем, чтобы вариться в одном котле.
  Россиянину, который парится на сей счет, следовало бы понять, что "прелести" советской власти он и те, кого присоединили в "семью народов", воспринимают по-разному. И аргумент типа "но ведь мы все страдали от нее" тут не проходит. Не утешает и не вызывает ни грамма солидарности. У прибалтов нет никакого сочувствия к народу, который позволяет власти так себя тиранить. И тот террор, что коснулся их, воспринимается как внешний, а не внутренний. Ему нет ни оправдания, ни прощения. За него нельзя откупиться. Отсюда навязчивая цель, мечта, стремление- прочь с рефреном: ну какие мы с вами братья? Что между нами общего?
  
  Это чувствовалось всегда. А в годы застоя даже особенно и не скрывалось. Разговорами о Независимости пропитаны стены знаменитого вильнюсского кафе "Неринга", где кучковались богема. А беседа под водочку русского с литовцем из любого социального слоя - будь он хоть самый классический пролетарий, почти всегда могла внезапно из любезного благодушия нырнуть в откровения, которые звучали как вызов или обвинение. В воспоминание о том, как хорошо жилось до войны в собственном государстве. В рассказ о репрессированных родственниках. А то и в признании, что его собственное детство прошло где-то под Воркутой.
  Прибалтов крайне раздражал призыв "разделить" тяготы или глупости советской власти. И прижиться здесь, став хотя бы отчасти "своим", можно только в том случае и тогда, когда ты сам начинал воспринимать "власть Москвы" как внешнюю. Навязанную. Причем,искренне, а не с целью понравиться. Для самодентификации: так кто ты? Совок или прибалт?
  
  Конечно, тогда - в 70-80-е все это проходило на глубинном, почти подсознательном уровне. Тогда и злого словечка-то этого не было. Но и идеологема "советские люди" звучала здесь столь же неуместно, как признание в любви в туалете. Даже в устах чиновников подобного рода термины употреблялись столь казенно, что вызывали ощущение грубой фальши. Это была жизнь, в которой позитивный контраст относительности в координатах Империи воспринимался как "должное". И он не вызывал чувства благодарности к власти, а лишь уверенность в том, что без нее жилось бы еще лучше. С этим убеждением литовское общество без колебаний объявило Независимость сразу же, как только появилась возможность.
  
  Ну, а что стало потом? Не берусь и не хочу затевать полемику в категориях сравнения "качества жизни" с прошлым или относительно соседей на Западе и Востоке. В силу бессмысленности. Тем более в сослагательном наклонении. Ведь любые цифры и суждения будут подвергнуты сомнениям в ту или иную сторону, отвергнуты и осмеяны.
  
  Но соль даже не вэтом. А в том, что это - выбор. И от него прибалты никогда не отказывались. Даже в среде русскоязычных диаспор, каким бы не было отчуждение в делении на "нас" и "их", какой бы злой ни была критика местной власти и уклада, как бы не демонстрировалась солидарная любовь к российскому царю, мало кто в ней искренне мечтает о возврате в Империю. А если и тешит себя такими надеждами, то с условием той же прописки. С теми же интерьерами, порядками и ощущением "особости", которыми здешний уклад отличается от нравов Московии. Элементарный вопрос избавиться от "ненавистной среды" путем смены адреса даже теоретически не рассматривается. Ведь поменять жилье и гражданство можно легко. И те, кому действительно после Раскола стало невмоготу, давно уже это сделали.
  
  Уже слышу популярную ехидную поддевку на сей счет: если у вас такой выбор, так чего же ваши патриоты столь массово бегут из своей страны? Но разве это аргумент! Во-первых, бегут не в бывшую Метрополию, а в противоположную сторону. Во-вторых, не "бегут", а "перемещаются", став частью другого общего пространства. И, руководствуясь элементарным житейским резоном - поиском лучшего. На временной или постоянной основе. Этим они принципиально ничем не отличаются от внутренней европейской миграции - разве что масштабами. Ну, а те, в свою очередь, глубиной различий в уровнях, которая изменчива. Cтираются контрасты - и сокращаются потоки. Примеров тому - пруд пруди. Вспомним хотя бы фильм "Хлеб и шоколад" с Нино Манфреди, напоминающий, какая массовая трудовая миграция была из Италии еще 60-е годы! Но разве сравнишь ее с теперешними размерами.
  
  И это никак не влияет на отношение к выбору. А если и влияет, то только укрепляя уверенность в его правильности. Ведь полученная свобода в поисках лучшего применения своих сил и дарований - это тоже его важнейшее следствие. Вот и весь резон!
  
  Страсти вокруг ИР
  
  Прорывы и ритм изменений в науке и технике(НТП) - важнейшая шкала в динамике жизни поколения. Не хочу быть категоричным, но мне кажется, что за последние 70 лет лишь одно их поле отмечено глобальными переменами в ранге "переворота", "революции" - информационное. И впрямь - "информационная революция" (ИР) - единственный высокий титул, который прижился в и не оспаривается в международном объеме . Но до того, как она разразилась, была немалая пауза.
  
  Читателя призываю задуматься, насколько верно такое утверждение. Если в новом и новейшем времени -вплоть до Первой и Второй мировых, технологические скачки происходили довольно часто и в основном в сфере энергетики и транспорта - пар, электричество, атом, пароход, автомобиль, самолет, ракета, ядерное оружие, то в послевоенный период шло лишь совершенствование этих средств. Даже космос, поначалу показавшийся стержнем НТП, довольно быстро завял, не родив никаких особых технологических достижений. Конечно, с натяжкой увлечение им можно включить в список наиболее продвинутых достижений науки и техники. Но едва ли они тянут на громкий титул "революция".
  
  В конце концов, чем отличается скорость ракетоносителя от обычной военной ракеты? И какие особые технологии, неизвестные доселе, были применены в обустройстве "квартиры" космического "домика"? Никаких скоростных рекордов, следующих за фантастами, как и сенсационных открытий или просто - шагов по практическому освоению дальних пространств и планет, тоже не последовало. Даже высадка на Луне не произвела особого впечатления на землян, не зажгла жаждой дальнейшего освоения черной бездны. Обыватель, а под его дудку - и политики быстро решили,что тратить огромные средства по этой статье - расточительная роскошь. И 21-й век человечество, вопреки грезам фантастов, встретило уж точно не под лозунгом "Вперед к звездам".
  
  Не было сенсаций и в сфере вооружения. Ядерное оружие как было, так и остается арсеналом страха, сдерживающим от большой драки. Оно, как и прочие смертоносные запасы, пополняется и модернизируется, но это всего лишь эволюция качества, свойственная любому продукту.
  
  Ничего принципиально нового не проявилось и в производственной технике. Автоматизация и роботизация производства разрасталась в основном лишь в масштабах. Но в самом их уровне никакого чуда за последние 70 лет не возникло. Роботы не заменили человеческий интеллект, не стали способными самостоятельно принимать решения, планировать или психовать. Искусственный разум все еще остается прерогативой литературы. А все, что требует души, остается в сфере ручного труда. Его лелеют, любят и высоко оплачивают. И из современников никому в голову не придет, чтобы поставить автомат вместо искустного повара или вязальщицы, дизайнера или портнихи.
  
  А вот на информационном поле, действительно, произошли и происходят колоссальные сдвиги.
  
  Впервые телевизор я увидел на Выставке достижений народного хозяйства в Москве в 1960, куда отец свозил меня в знак поощрения за успешное окончание начальной школы-четырехлетки. А в быту в нашем Окурове он появился в году этак 62-м. Тогда он был еще большой роскошью и редкостью. А поскольку общество было по психологии коммунальным, счастливым обладателям "ящика" приходилось сильно ужимать пространство частной жизни. К ним,как на аттракцию (кино дома!), валом валили соседи, готовые часами смотреть все подряд.
  
  Впрочем, тогдашний ажиотаж вокруг чудесной "зверушки" стал лишь первым симптомом социальной эпидемии "жизни в телевизоре", которая на долгие десятилетия обуяла человечество. Оно тогда и не подозревало даже, какой монстр вмешался в его образ существования. Каким губительным инструментом подавления и манипулирования их индивидуальностями - интеллекта, воли и. в конечном итоге, свободы, он станет. Какого тупого "мещанина в маечке", расположенного глотать стандарты и готовые рецепты, он сформирует. Какой пассивный до идиотизма образ времяпровождения привьет он людям.
  
  Но винить в слабостях и глупостях инструмент стыдно и неразумно. Как и любое новшество, выплевываемое НТП - независимо от его предназначения - оно многогранно. Сильному человеку телевизор не мешает. Со временем появилась даже мода в виде полного отказа держать от его в доме. С другой стороны, у ящика есть и гуманная миссия. Он - бесценная игрушка для одиноких людей. Сегодня даже представить себе трудно старость без спасительного экрана, уткнувшись в который можно, не выходя из квартиры на немощных ногах, жить "полнокровной" виртуальной жизнью. Быть в курсе политических событий, сопереживать, путешествовать, млеть от бесконечных "мыльных опер".
  
  В любом случае, "голубое" шествие, словно цунами покатившееся от Москвы до самых до окраин в 60-е годы, по глубине и обилию влияний, безусловно, было явлением революционным. Сравнить его можно лишь со следующим переворотом всего привычного - появлением в быту компьютеров и Интернета. Конечно, на фоне нынешнего
  технологического потрясения телик выглядит скромнягой. Но, во-первых, в чисто технологическом измерении так оно и должно быть. А , во-вторых, при всем при том в социально-сущностном контексте они одного поля ягодки. И взаимосвязаны как ступени одной лестницы.
  
  А именно. Оба они - этапы ИР, одним из ярких социальных следствий которой стало сокращение прямого человеческого общения. Телевизор увел пацанов из подворотен, а стариков и старушек со скамеечек и столов с домино. Даже такой задушевный вид "разговоров по душам", как водочка с закуской на газете, стал заменяться одиноким пивком или рюмочкой у телика. То же самое, только применительно к молодежи, в еще большей степени оказывает и Интернет.
  
  Во-вторых, ИР в силу разнообразия и обилия информации, обрушившейся на человека, повлияла на характер и уровень его культуры. Причем далеко не лучшим образом. Информированных людей стало больше. А вот обладающих систематизированными знаниями и стремлением размышлять - меньше. Само знание в значительной мере вылиняло в своей интеллектуальной функции, обретая характер развлечения, шоу. Появилось огромное количество людей, способных "блеснуть" сведениями на любую тему, но совершенно разучившихся самостоятельно и просто логически думать.
  
  С появлением Всезнайки -Интернета роль этого противоречия резко усилилась. Знания как информация в голове объективно стали вообще не нужны: ведь любую справку мгновенно можно получить, умей ты хотя бы элементарно пользоваться поисковыми системами. Но это хорошо для тех, кого научили мыслить, выстраивать творческие конструкции, на которые факты лишь нанизываются. Или, наоборот, находить в фактах общее и связующее.
  
  Но для этого нужна хорошая подготовка - в семье, школе, вузе. Увы, все они совершенно не поспевают за информационным шквалом, обрушившимся на мозги. Более того, родители телевизионного поколения сами уже являются пострадавшими. А в школах и вузах вещают учителя, покалеченные теми же техническими средствами.
  
  Конечно, в мире делаются попытки оживить школу, привести ее в состояние, соответствующее ИР. Но в этих поисках много надуманного и сомнительного. Например, метод Марии Монтессори, получивший широкое распространение в Западной Европе, безусловно шаг в этом направлении. Однако, он вызывает много споров и неоднозначных оценок. И догадываюсь почему. Потому что его главный принцип "свободы", игры, когда ребенок сам себе учитель, а роль педагога лишь в функциях тихой няньки, не универсален в своей эффективности. Ибо психологические типажи детей различаются до противоположностей. И то, что подходит для одних, не годится для других. Хорошо, если учитель-нянька в этом разбирается и действует избирательно и сообразно. Но глубоко сомневаюсь, что педагогов такого уровня может быть много - целая армия. Талантливые люди всегда в дефиците.
  
  Это не абстрактные измышления: в такой школе учится внук. И наблюдая за его сверстниками, не вижу, чтоб они отличались продвинутостью по сравнению даже с детьми из традиционной "советской" школы. Скорей наборот: много инфантильных, плохо формулирующих мысли, не способных глубоко копнуть. Им не хватает систематизированных знаний. Правда, идеологи школы Монтессори считают, что они и не нужны - зачем разбираться в физике и математике ребенку с гуманитарными
  наклонностями. Но и это весьма спорная позиция.
  
  Интернет, мобилки, навороченные до уровня компьютеров - все это, безусловно, гигантский прорыв в мире информации и человеческих коммуникаций. Боюсь, что все сюрпризы тренда еще далеко не исчерпаны, а его влияние и следствия по достоинству не оценены. Еще меньше современников осознают, как это аукается в социуме. Насколько виртуальная картина мира вытесняет живую. Ведь даже на улице, в движении люди смотрят сегодня не столько по сторонам, в лица других, нежели в экран своего смартфона и болтая беспрерывно на расстоянии. А дети! Да, можно изумляться, как едва ли не с пеленок младенец приклеивается к айпаду, бойко порхая по нему, манипулируя кнопками, в которых и взрослый не сразу разберется. Но можно ли считать здоровым образ жизни вундеркинда, которому не интересны ни книжки, ни конструторы, ни спорт, ни улица с дворней, пусть даже с курением и драками.
  
  Воистину революционное значение Интернета состоит в том, что он уничтожил одно из главных условий существования тоталитарных режимов - Железный занавес. Но об этом стоит поразмышлять отдельно.
  
  
  "Железный занавес": за ним и после
  
  Угрюмое это клише пришло в политический словарь, как известно, из знаменитой Фултонской речи Черчилля. И хотя в этой редакции однозначно шла речь о барьерах с той стороны, со временем он стал символом коммунистической самоизоляции с этой. И это логично. Ведь Запад со временем все больше пытался демонстрировать свои прелести Востоку, соблазняя и разлагая "неустойчивых". А по эту сторону, напротив, делалось все, чтобы зашориться или, по меньшей мере, исказить увиденное как в кривом зеркале. Причем "занавес" создавал вполне реальное напряжение у советского обывателя, поскольку ущемлял одну из важных потребностей - туристическую.
  
  Так уж устроен человек, что как бы тебя не воспитывали, внушая, "не нужен мне берег турецкий", как бы с пеленок не призывали устами Корнея Чуковского "не ходите дети в Африку гулять", все равно его тянуло поглазеть на пальмы, горилл и крокодилов. И чем плотнее были шторы, чем выше заборы, тем сильней распалялось воображение и любопытство. В конце концов, срабатывал психологический синдром сладости от запретного плода. И даже в демонстрациях искренней лояльности типа "а чего я там у НИХ не видал" сквозила грубая фальшь, под которой маскировалась ущемленность и беспомощность.
  
  Конечно, при жизни моего поколения занавес все больше и больше утрачивал свою непроницаемость. И в нем появились щели, через которые все больше зевак проникали на ту сторону. Но вплоть до "перестройки" власть использовала эффективные приемы, чтобы минимизировать поток любознательных. Например, такой, как пресловутая секретность. Многие помнят, конечно, как на предприятиях
   "оборонки" на работников заводили 1, 2 и 3-и "формы допуска", которые ограничивали или вообще запрещали выезд за рубеж. А люди старшего возраста помнят, что тогда этот статус был воистину безразмерный: им могли наградить практически любое предприятие, имеющее самое отдаленное или формальное отношение к армии. Даже фабрику по пошиву солдатских ремней или бутсов. Такой участи не могли избегнуть и проектные организации и производства, осваивающие новейшие технологии, только потому, что они потенциально могли работать на войну. Заложником такой системы оказался и автор этих строк: впервые удалось вырваться за бугор(это была ГДР) лишь в 38 лет.
  
  При этом пришлось и наблюдать, как система функционирует. В Литве, особенно в Вильнюсе, как известно, проживает немало поляков. Почти все они имеют родственников на этнической Родине, поэтому спрос на поездки туда был повышенный. Согласно процедуре, перед подачей в ОВИР и КГБ, списки желающих утверждала профсоюзная комиссия. Рабочее место одного из ее членов находилось в комнате нашего отдела. И часто беседы эти в конце рабочего дня проходили прямо здесь, отчего волей-неволей был их свидетелем. По существу это были длинные, изматывающие допросы, единственной целью которых было найти повод, чтобы отказать. Людей расспрашивали , насколько успешно они справлятся с нормой выработки, занимаются ли общественной деятельностью, были ли приводы в милицию, об их семейном положении, наконец дотошно выясняли, в каких отношениях они с родственниками и зачем к ним собираются в гости. Но поскольку придраться часто было не к чему, то козырным аргументом становился последний, резервный - мол, не слишком ли вы часто ездите.
  
  Кстати, человек этот был незлой и совсем не вредный. "А что мы можем поделать, если разнарядка из КГБ приходит на 200 человек, а заявок - в три раза больше. И требуют укладываться в лимит. Вот и цепляемся к частоте визитов. Так хоть какая-то "справедливость" соблюдается", - оправдывался он.
  
  При этом "железный" символ поддерживал иллюзию, которая развеялась, как только его убрали. А именно: надежду, а то и уверенность, будто главной причиной совковости советского человека является дефицит информации о том, как на самом деле живется по ту сторону. И что их слепота - следствие пропаганды и прямого обмана. Вот когда, мол, горизонты придвинутся, и откроется мир иной, изменится и поведение. Тогда и иссякнет неистребимое терпение и закончится единомыслие, появится вера в собственные силы и ослабнет культ государства, улучшатся горизонтальные коммуникации и т.п. В общем, совок начнет уходить из них если не сразу, то хотя бы постепенно.
  
  Однако, на поверку это оказалось заблуждением. Выяснилось, что большинство обывателей вовсе не расположены разбираться. И что права была Валерия Новодворская, утверждавшая, что "советские люди" так привыкли к Лагерю, что даже после того, как двери его распахнулись, не хотят из него уходить. И пытаются лишь слегка обновить в нем прежний порядок. Иными словами, ГУЛАГ уже существует не вне, а в душах, не желающих или не способных от него освободиться.Обнаружилось, что у массы людей информация вообще никак не коррелирует с их взглядами и убеждениями. Что полнота ее им вовсе не нужна, как и всякие факты и суждения, противоречащие их установкам и вкусам. Особенно, политическим. К ним они относятся выборочно, принимая и используя только те, которые можно, как на шампуры, нанизать на уже сформулированные догмы. А от информации, которая тому противорчит, просто отворачиваются.
  
  Более того, если продолжать упорствовать, доказывая иную правоту, приводя все новые и новые доводы, они становятся только еще более упертыми. Не помог и Интернет. Он лишь обнаружил, что гигантская масса "советских людей" ведет себя интеллектуально, как верующие. То есть по формуле - верю, потому что - верую. И для них информация - это греховный соблазн, дъявольское искушение, от которого нужно открещиваться по принципу "Сгинь , сатана!". Какой бы документ ты ему не показал, на какой бы источник не сослался, он, скорее всего, и читать его не станет. А если даже и снизойдет до того, то только чтобы объявить фальшивкой. Или поиздеваться над тобой, запрашивая все новые и новые доказательства по мере их представления. Ну как в той знаменитой байке у Райкина о "справке на справку". Покуражится, покуражится, а на посошок выдаст: "Да пошел ты. Ничего слышать и знать не хочу. Все равно буду думать так, а не иначе".
  
  Праздник эйфории длился недолго - года два. Да и то благодаря либо сказке о скатерти-самобранке, в образе которой изображался капитализм его пропагандистами. Либо в режиме "надо потерпеть еще чуть-чуть" , под сурдинку которого принимались обещалки типа "программы 500 дней" Шаталина-Явлинского. Зато ни власть, ни СМИ, ни эксперты и комментаторы не хотели распространяться на тему о том, как накрыть стол изобилием. И как только обнажилось, что для этого придется не только вкалывать, но и самим отвечать за свое благополучие и будущее, энтузиазм сники и обернулся разочарованием, злостью и унынием. Тем паче, что ему реактивно способствовал крайне извращенный и дикий - суверенный способ "первоначального накопления".
  
  Выяснилось, что рыночная система, основанная на конкуренции и личном энтузиазме, противоречит интересам большинства. Точнее, она приемлема лишь в качестве изобилия на полках магазинов и возможности отдыхать на Кипре или в Турции. Но она совершенно не подходит, если проявляется в сокращении государственного сектора занятости и социалки. Охотников отправиться в рисковое плавание частного бизнеса оказалось немного. Но и смельчаки взвыли, столкнувшись с чудовищным бандистким беспределом, охватившим страну. Поэтому ностальгия по совкам возникла еще в самом начале 90-х и достигла апогея уже при Путине. ВВП, как человек из низов и со школой ЧК, безошибочно уловил волну общественных настроений и виртуозно играет на ней, добившись благодарной любви, которой позавидовал бы и Сталин.
  
  Одним из симптомов смены общественных настроений стал "Суд над КПСС", состоявшийся в июле 1992-го. Задуманный бывшими диссидентами (самым активным его инициатором и толкачем стал Владимир Буковский), он замышлялся в виде " Второго Нюрнберга"- международного трибунала над коммунизмом. Благо, и повод после августовского путча для такого процесса был подходящий . Однако, на самом деле превратился в жалкую трагикомедию, в фарс, когда одни коммуняки по-отечески пошлепали по попкам других. Причем "подсудимые", почуяв, что им ничего не грозит, вели себя так вызывающе, что непонятно было, кто кого судит.
  
  В данном же контексте примечательно то, что эта пародия на "суд истории" проходила при полном равнодушии общества. Все эмоции на сей счет ограничились двумя немногочисленными тусовками возле здания суда, которые пикировались,
  размахивая кумачем и триколорами. Кстати, по иронии, процесс этот проходил в помещении бывшей комиссии партийного контроля ЦК КПСС. А дирижировал на нем тогдашний председатель Конституционного суда Валерий Зорькин, свои симпатии к КПСС даже не скрывавший. Зюганов мог торжествовать: вот он то в молчании услышал действительную поддержку, которая буквально через три года обеспечивала ему реальную возможность претендовать на президентский Олимп.
  
  Жизнь после "заневеса" оказалоась не по вкусу советскому человеку, когда от него потребовались трудолюбие по-китайски, орднунг по-немецки и ответственность по-британски. Причем, не в нынешнем растленном состоянии эры политкорректности и социального паразитизма, которое может позволить себе лишь богатый, разжиревший Запад. А в том, какие требовались в исторические времена становления капитализма. И предпочел если не вернуться в первозданную Совковию, то в ее гибридное подражание, в котором рыночное изобилие сочеталось бы с работой от звонка до звонка и пусть скромной, но гарантированной социалкой.
  
  Коктейль такого содержания Россия могла себе позволить благодаря нефтегазовой ренте, цены на которую долго фортили везунчику Путину. И заложником которой он стал, отказавшись "резать по живому". То есть проводить непопулярные, но необходимые для будущего реформы.
  
  Так видится со стороны. Поэтому не берусь ни судить, ни советовать. Им самим разбираться и выбирать, как жить дальше в эпоху после "занавеса" . Ясно лишь одно - "занавес" во времена "всемирной паутины". уже не опустишь . Да он и не нужен. Ибо врать можно и так, пока есть желающие обмана. А когда интерес ко лжи пропадет, он тем более не поможет.
  
  И это серьезная и сложная проблема, которая сильно поколебала прежние привычные представления о причинно-следственных связях. И над которой придется много помучиться философам, психолгам и политологам.
  
  Всего этого уже вполне достаточно, чтобы констатировать масштаб глобальных воздействий ИР на социальную картинку общества. Не даром главной страшилкой в прогнозах на будущие угрозы сегодня стала тема искусственного интеллекта и власти роботов, которые встанут поверх людей.
  
  Семьдесят лет жизни поколения - дистанция, которая радикально изменила ее качество. Такой скачок трудно себе представить в 18 и 19 веках. Увы, в эпоху "развитого социализма" случился откат назад даже по сравнению с 50--60-ми. Особенно по части еды. Гонка вооружения и "интернациональный долг" кормления паразитов и террористов во всем мире создали динамику, согласно которой в 80- е с потреблением было хуже, чем в 70-е, а в 70-е - чем в в 60-е. В начале 70-х на большей территории державы с прилавков практически исчезло мясо, в деликатесный дефицит превратились даже обычная вареная колбаса и т.н. голландский сыр (им почему то именовали продукт с дырочками). Ее змеиное величество Очередь стала еще одним символом социализма. Только это была обочина от общего тренда в сравнении даже с братьями по Лагерю в ближайшем западном соседстве - Венгрией, Чехословакией, ГДР.
  
  Но даже при этом общий прогресс в качестве жизни тянул за собой и быт советского человека. Прежде всего, он проявлялся в эпидемии "потребительских настроениях", которая все больше поражала "духовное" общество. Если еще в 60-е годы не только
  в пропаганде, но и нравах они полоскались как "мещанство", то в зените брежневщины уже превратились в норму. Тема "материального стимулирования" впорхнула на страницы газет и телеэкранов, а достаток и "умение жить" стали атрибутами авторитета. Уже в 70-е клеймо "спекулянт" обрело такое же текучее значение, как в конце 50-х "стиляга": негатив в официозе и вполне сочувственное отношение в обществе. Ходовым стал девиз: "Хочешь жить -умей вертеться"!
  
  Именно тогда появилсяь и пышным цветом расцвел такой феномен эпохи, как "блат". Этот уникальный механизм регулирования в условиях всеобщего дефицита проявляется в замене глагола "купить" на понятие "достать" с тем значением, которое трудно адекватно первести на другие языки. Как и другой феномен эпохи - "колбасные электрички".. Именно они на протяжении двух последних десятилетий режима были одним из самых загадочных способов существования, при котором "в магазинах пусто, а в холодильниках есть все". Правда с такими поправками , как "не у всех" и "не всегда". Но в целом в общественных в настроениях царил этакий лукавый оптимизм, утверждавший, что "жить можно". И даже хорошо, если ты уж не совсем лох.
  
  С учетом этих факторов по факту прогресс в качестве жизни все равно определенный был. Особенно - в части представлений о нем. И борьбы за него.
  
  А это означало, что вместе с сытостью пришли и "проблемы", о которых первую половину своей жизни людит моего поколения представления не имели. Все эти разномастные диеты, голодания, табу то на кофе, то на сливочное масло, то на хлеб, то на сладкое . Все эти чудовищные эксперименты с похуданиями, из-за
  которых цветущие красавицы из белотелого обилия превращаются в худых лягух с зеленой кожей. А то и доводят себя до кондрашки. И чем обеспеченней и комфортней жизнь, тем больше этого садомазохизма.
  
  Люди моего поколения еще помнят времена, когда в пионерских лагерях и домах отдыха взвешивались до и после, чтобы определить, сколько жира нагулял. А потом хвастались достигнутыми результатами. Оттого вся эта суета до сих пор воспринимается не иначе как "от жира бесятся". Тем паче, что плоды ее вызывают большие сомнения. Это демонстрируют европейские пляжи, бывая на которых сначала с изумлением, а потому уже- и как с данностью убеждаешься, что от прогресса в медицине и косметике этносы не выглядят здоровей и красивей.
  
  В общем, у каждого времени свои проблемы! И когда представитель одного поколения судит о последующих, при всем самоконтроле ему трудно удержаться от брюзжания. А поскольку в себе это я уже почувствовал, самое время ставить точку.
  
  
  ЗВУКИ И КРАСКИ ВРЕМЕНИ
  
  За туманом
  
  Барды. Костровая песня. Авторская песня. Самодеятельная песня.В этом ряду названий содержится социальное явление, которое родилось в конце пятидесятых и угасло в семидесятые. То есть синхронно годам юности, студенческой поры моего поколения. Причем расцвет его пришелся на год , который считается рубежом конца периода т.н. "оттепели". На 1968-й - год Пражской весны , раздавленной гусеницами советских танков.Невероятно, но именно тогда же - в марте, то есть в унисон чешским грезам о "гуманном социализме", в далеком Новосибирске, в Академгородке прошел первый всесоюзный фестиваль бардов. Он обнажил два относительно автономных слоя в бардовском творчестве.
  
  Одно - Высоцкий, Окуджава, Галич...- условно можно назвать общественно-политическим. И c ним было более-менее все ясно. Яркие социальные зарисовки. Военный драматизм и героика (у Высоцкого). Напоминания о трагизме недавнего прошлого. Ирония над "шагающими в ногу" в настоящем. Просто лирика ("Виноградную косточку в теплую землю зарою...). И во всем этом и за всем этим - открытая или занавешанная изысканными иносказаниями критика власти и режима. В общем, нормальный диссиданс! Антисоветчина, как его тогда называли. На фестивале в этом жанре с отчаянностью камикадзе блеснул Александр Галич, выдав в двух больших сольных концертах такие залпы, от которых, как свидетельствовали очевидцы, у присутствовавшего партийного начальства просто головы проваливались в шеи. Чего стоила по тем временам одна "Памяти Пастернака"! А какого было партийным
  боссам слушать издевателькие куплеты "Песни о прибавочной стоимости"!
  
  С этим разобрались быстро. Пройдет шесть лет, и Галичу придется эвакуироваться из Страны Советов. А Высоцкого и Окуджаву власть вынуждена была терпеть только из-за их безграничной популярности, с одной стороны, и довольно умеренной, иносказательной фрондой, с другой. При этом площадок, подобных новосибирской, у них не возникало уже никогда.
  
  А вот с другим, более обширным слоем бардовщины, который условно можно назвать "За туманом", и представленным таким рядом, как Городницкий, Вихарев, Визбор, Ким, Клячкин, Кукин, Новелла Матвеева.., было сложнее. В них не было никакой крамолы - сплошная "слезливая лирика", воспевающая "щемящее чувство дороги" и искры походных костров. Попробуй - разберись, в чем кайф у тех, которым "немного надо, была бы суха палатка, да был бы не скучен путь". И которые все время идут и едут за тысячи верст. Куда, зачем ? Почему надо мокнуть и греться у костров черт знает в каких дебрях? Лезть в горы, балдеть от лавин, чей "предательский путь" выштопан на штормовке? Партийно-кгбэшному окуляру вся эта "блажь" была непонятна, но очевидной опасности не демонстрировала. Поэтому власть не противилась фестивалям и слетам "туристической" песни, расплодившимся в 70-е по всей стране.
  
  Впрочем, своим чутьем определенное беспокойство она, безусловно, ощущала. Поэтому Вопрос спустили комсомолу, который попытался оседлать все эти "походные настроения". Была создана сеть "клубов авторской песни", которая попыталась направить бардовскую лирику в "полезное русло". Давайте, ребятки, берите свои гитары и стишки, и вперед! На целину, на "стройки коммунизма". В дальние края, где мыться приходится росой, а греться у костра. В Казахстан, в Сибирь, в Магадан...Ну, или в самом банальном случае - по осени на студенческую картошку.
  
  Когда слушаешь Визбора или Клячкина, понимаешь, что такие слова и музыкальные интонации адекватно чувствовать могли только люди именно того времени. И только тогда. И когда те- прежние -сегодня собираются в залах, чтобы вспомнить молодые годы на концертах уже седых прежних кумиров, даже они уже воспринимают их лишь как ностальжи. Чего уж говорить об иностранцах, причем не только каких-нибудь рациональных немцах или американцах, но и прошедших "социалистическую закалку" поляках или венграх. Да и нынешний молодой россиянин едва ли способен без иронии подпевать странные тексты о поездках "за туманом и за запахом тайги".
  
  Потому что, как мне кажется, бардовское творчество - это лишь эстетический рефрен одного из ликов субкультуры, рожденной в соврешенно определенных и уникальных условиях прощания с "оттепелью". И по сути своей отразило стремление отгородиться, изолироваться от быстро набирающего обороты старческого брежневского маразма. Уйти в собственный мир ценностей и отношений - замкнутый и интимный. В этом чертоге поэтизированной природы даже город наполнен образами леса. "Здесь как унылые моржи, машины фыркают моторами. И льются рельсы монотонные, как серебристые ужи". А человеческие отношения проникнуты чистотой и романтическим флером . Внешне суровые, аскетичные, грубоватые ( "они в городах не блещут говорят"), обитатели этого виртуального царства превыше всего ценят мужество, верность и нежность. Вместо трескучей комсомольской задоринки здесь царит теплая грусть, а вместо боевой "социалистической коллективинки" - унисон близких по духу людей. Ими пропитаны гитарные трели, ни с чем несравнимые порой в своей пронзительной нежности ("Милая моя, солнышко лесное. Где в каких краях встретимся с тобою?").
  
  Если расценивать это явление в категориях политологии, это была очень свобразная форма моральной оппозиции в виде уползания под панцырь, подобная защитной реакции улитки или черепахи.
  
  Речь идет, конечно, о крайне абстрактном и виртуальном панцыре из вкусов, норм и ощущений. При этом роль бардов в его создании была, определяющая, но, конечно, спонтанная. Это не был социальный проект хоть с какими-то организационными потугами. А был всего лишь мир этического экспромта, замешанный на поэзии и музыке, возникающий подобно волне. И сеть адептов его плелась через гитарных последователей тогдашних кумиров или их подражателей. Их расплодилось в конце шестидесятых - первой половине семидесятых - превеликое множество. В отличие от поэтической антисоветчины, "затуманный" тренд бардовского творчества принял массовый масштаб. Без преувеличения можно сказать, что каждый крупный город, каждый вуз имел своего Кукина или Аду Якушеву. Ну, а владение гитарой стало своего рода визиткой молодежного неформального лидера.
  
  Полагаю, что это была реакция той части молодежи и общества в целом, которая еще совсем недавно - в конце 50-х тешила себя иллюзиями о "подлинном социализма". И готова даже была пофантазировать на тему "светлого коммунистического будущего".А когда в 1968 на всех этих сказках "оттепели" был поставлен крест, этот позитив обрел столь экзальтированную личину ухода от действительности. Как декаданс в эпоху революционного напряжения и реакции.
  
  Не удивительно, что базируясь на столь кисейной основе, бардовское позиционирование не могло быть ни устойчивым, ни долговечным. Причем "благоволение" комсомола только ускорило его опошление и увядание. На его призывы вкалывать с отдыхом под песни у вечерних костров молодежь ответила едким сарказмом типа: "А я еду, а я еду за деньгами, за туманом ездят только дураки".
  
  Уже в начале 70-х романтическая нота стала утрачивать свою первоначальную искренность и девальвировать либо в сторону обычного шлягера ( а ля Розенбаум ), либо в актуальную критическую тематику (а ля Высоцкий), которая стала все больше вытеснять "костровую лирику" и присутствовать в текстах ее представителей. Например, того же Юлия Кима, который в 70-е работает в "Хронике текущих событий", пишет пьесы. "Бригантины" и "костры на снегу" остались лишь в качестве традиционной атрибутики студенческих тусовок. В своем изначальном звучании она сохранилась лишь в душах тех, чья юность по графику жизни совпала с волной уходящих надежд. Разумеется, далеко не у всех. И это один из тех странных феноменов социалистического прошлого, подлинные звуки которого станут непоняткой, умерев с последними его носителями.
  
  
  Албанское танго и уроки-китайского
  
  Албанские танго "Бабочка"и "Тоска любви" в исполнении Аниды Таке и Рудольфа Стамбола - один из самых далеких лирических отзвуков детства моего поколения. Скрипы пластинки с первых школьных вечеров. Засели в памяти и строки из вольных "переводов" местных умельцев на русский - вроде этого: "Смотрел я на тебя, как на паскуду. На очи твои нежно-голубые. Тебя такой навек я не забуду. Ведь так друг друга сильно мы любили".
  
  К 60-м Албания уже "вышла из доверия", симптомом чего стало исчезновение журнала "Новая Албания". Так, кажется, называлось рекламное глянцевое издание, которое в 50-е было весьма популярно благодаря тому, что, рекламируя туризм, часто размещало снимки пляжей с роскошными женщинами в купальниках. При социалистическом викторианстве тех времен они воспринимались почти как порнография. Однако, на рубеже 60-х его в СССР запретили, хотя на родине он продолжал выходить вплоть до начала 90-х, в том числе - и по-русски. Впрочем, во времена позднего Энвера Ходжи нравы сильно ужесточились, и облик издания полинял - и полиграфически, и по части своей игривости.
  
  Еще запомнились албанские сигареты: "Спорт" и "Диамант". Возможно, именно они были первыми в ряду детских грехов курения для понта. Запомнилась пачка "Диаманта" с изображением верблюда на фоне мечети. Сама пачка была мягкая, небольшого формата, подобная тем, какие вскоре сменили болгарские сигареты типа "Руен", "Джебел", "Солнце" и др. Сигареты в них были без фильтра и довольно мягкие - в контрасте с крепчайшими и горькими кубинскими "Визант", "Портагас" и др.
  
  Так что Албания на заре подростковой ломки успела повлиять на формирование вкусов и дурных привычек. Затем она исчезла, провалилась в "черную дыру" на три десятилетия. И в мире не было, пожалуй, "терра" с таким непробиваемым "инкогнито". Ходжа сумел изолировать свой народ за такие высокие стены, что даже Китай и Сев. Корея по сравнению с ней казались открытыми обществами. Страна, занятая рытьем траншей и строительством дзотов с фанатизмом, достойным изумления, огораживала свой казарменный коммунизм с таким ожеточением и вызовом, что даже при брежневском глухом реннесансе Сталина не было даже попыток с ней замириться. А редкие репортажи в западных СМИ, полученные едва ли не шпионскими методами, и в мире воспринимались примерно как фотографии с Марса.
  
  Однако, влияние албанского геофактора на жизнь моего поколения ни в какое сравнение не идет с китайским. Он пестрой ниткой прошил практически все ее фазы, вплетая в нее то один, то другой узор.
  
  Знакомство с Поднебесной началось еще в дошкольном возрасте благодаря множеству тонких книжек с китайскими сказками и рассказами, которыми обильно снабжали меня родители. Книжки были пестрыми, сказки - поучительными. Помню одну из них - о золотой горе. Ее обнаружил крестьянин-труженик. Крестьянин был бедным и скромным: взял пару слитков и пошел себе. А вот злой и жадный мандарин, завидев несметные богатства, как начал хапать, так уже и не мог остановиться. Пока не взошло солнце и не испепелило его своими лучами.
  
  Были в тех книжках и современные персонажи. В одной из них китайские мама и папа в одинаковых куртках, подобно дедушке Толстому, все разъясняли детке, что такое хорошо, и что такое плохо.У них были очень добрые улыбки. И папа - в круглых очках. В них он мне почему-то очень нравился.
  
  Китай много присутствовал и в пацанчестве. Как же забыть засевшие в ушах навсегда радионовости с очередным, каким-нибудь "пятьсот шестьдесят первым самым строгим предупреждением" американским империалистам по поводу нарушения ими воздушного пространства страны. А фильмы! Не знаю, как у других, а в нашем "городке Окурове" не было среди ребятни более популярных картин, чем про гражданскую войну с чанкайшистами. Все эти "Тропою джунглей", "Смелый, как тигр"...Куда там до них "Чапаеву"! Поболеть за отчаянных красных богатырей, ныряющих в море врагов и с одним лишь ножичком успевающих, прежде, чем быть поверженным, положить целую роту врагов, ходили по многу раз. Тем более, что в некоторых кинозалах после того, как вырубался свет, впускали пацанов-безбилетников, которым разрешалось сидеть в проходах или на полу перед экраном.
  
  Китай был венцом роскоши и в быту. Знаменитые полотенца, термосы, теплое белье, компоты из мандаринов, наконец, коньяк в роскошных литровых бутылках - все это радужно сияло "лучами света в темном царстве" социалистического быта. Отец несколько лет подряд выписывал журнал "Китай" - вплоть до его закрытия. Вряд ли это было мотивировано особым интересом к его политике или культуре. Скорей всего - из-за глянцевой роскоши издания, резко выделявшей его на витрине киосков. Это обстоятельство само по себе преумножало и поддерживало познания и интерес ко всему китайскому.
  
  Стоит отметить, что в те незабвенные годы отрочества и юности китайский рефрен вообще обильно присутствовал в жизни современников. Думаю, что его популярность
  обуславливалась уже тем, что Китай тогда подбрасывал новости, походившие на веселые байки. Малая металлургия, охота на воробьев и комаров, глубинная перекопка полей, "культурная революция", хунвэйбины, пламенная комиссарша в юбке Цзянь-цинь, Даманский... Не потому ли и свою студенческую стезю на истфаке начал с анекдота: записался на факультатив китайского языка.
  
  Вел его китаист не звездной величины, который вряд ли мог тягаться с такими светилами как Го Можо или академик В. Васильев. Но по его утверждению, он помнил около 8 тыс. иероглифов, что уже само по себе - высочайшее достижение (абсолютному рекордсмену Го Можо их приписывают от 30 до 50 тыс.). За рамами очков у него была кисло-хитрая усмешка, с которой он приветствовал нас примерно таким заявлением: "Ну что, господа-студенты. Надеюсь, из детских книжек помните выражение "китайская грамота". Так вот, для начала должен вам сообщить, что в классическом литературном языке - более миллиона иероглифов. Притом, что обычная человеческая память в состоянии переварить лишь несколько тысяч. В общем, этого языка не знает никто, включая китайцев. Поэтому сразу разочарую: я дам вам лишь представление об этом безнадежном труде".
  
  Чтобы удерживать в своей голове тысячи графических каракатиц, маэстро вынужден был постоянно насиловать свою память. Для этого носил китель с двумя накладными карманами, наполненными карточками. С одной стороны на них были нарисованы иероглифы, с другой - их произношение и значение. Каждую укромную минутку - будь то очередь в буфете или езда в трамвае, он вынимал свои карточки и смотрел на них, бормоча "цзин", "мин", "хао" и т.п.
  
  От него мы узнали, что в отличие от большинства народов, которые строят свои слова и речь из набора примерно из 30 кирпичиков - букв, китайцы - из примерно 2600 рисуночков, означающих набор неких базовых понятий. Из них потом конструируется все остальное словесное многообразие. Иногда свить или расшифровать их довольно просто, а иногда - настоящая головоломка. Недаром китайские иероглифы нередко становятся кладезями парадоксальной мудрости, охотно подхватываемой теми, кто не ленится ее черпать. Свежий пример - ставшие расхожими рассуждения о том, что кризис - это не конец света, а штука диалектическая, со своими плюсами. Оказывается, китайцы давным-давно это знают. Ведь слово кризис у них образуют два иероглифа : "вэй" и "цзи". Первый означает "опасное время", а второй - "время возможностей, шанс". Так что кризис - "вэй цзи", это стадия встряски, в результате и в процессе которой рождаются новые идеи и перспективы.
  
  Особстатья - имена собственные. Они образуются путем комбинации иероглифов не по смысловому значению, а по созвучию. В результате сами нарицания получаются весьма относительными. С Лениным, например, трудностей не возникает: он лепится из иероглифов "ле"и "нинь" - Ле-нинь. А вот со Сталиным уже сложней: Сы-да-лин. Не так то просто распознать и такие распространенные имена, как Александр(А-ле-шан-да), Владимир (Фу -ла-е-ми-е), Константин(Кон-ни-танг-инг). Еще проблематичней с "большевиком" - "бу-лень- шу-вэй-кинь".Попробуй- догадайся без подсказки!.
  
  Ну, и так далее. Не удивительно, что в китайской песочнице уже через пяток занятий игроков поубавилось наполовину, а через пару месяцев не осталось ни одного.
  
  Примечательно, что когда луноподобный Мао почил, и в Поднебесной тихой сапой воцарил миниатюрный, словно фарфоровый, дядюшка Дэн Сяо-пин, интерес к ней в СССР поубавился. Может потому, что прежде ощущалось "родство душ", выразившееся в замечательном афоризме "Китайцы те же русские, только окосевшие от марксизма". Идиотские эксперименты, террор и агрессивный фанатизм в Китае конца 50-х - середины 70-х во многом живо иллюстрировали недавнее советское прошлое, тщательно замалчиваемое в брежневском болоте. И для тех, кто проявлял к нему интерес и был настроен язвительно, китайская тема стала формой эзоповщины, позволявшей рассуждать о пороках тоталитарной системы. А для обывателя, привычного к дискомфорту "развитого социализма", напротив, Китай играл роль громоотвода - позволял посмеяться, ощутить превосходство: Вот придурки! Мы, слава Богу, до такого не додумались.
  
  Когда же все стало там приходить в норму, интерес потух. Норма ведь - вещь скучная. К тому же, с началом перестроечной смуты и лихолетья 90-х одолели собственные заботы. Китай словно провалился в чрево потухшего вулкана, скрывшись в его вялой дымке. И вновь на себя обратил внимание лишь тогда, когда вырвался, загрохотал на весь мир извержением невиданной энергии преобразований и достижений. Но это уже было в конце 90-х.
  
  О Китае заговорили как о примере разумного, эволюционного перехода из одного состояния в другое. О возможности совмещения коммунистических штампов и рыночных методов. Его теперь ставят в пример, призывают изучать. При этом в качестве промежуточного образца приводят Беларусь с ее батькой. Правда, пример получается сомнительным. Не те темпы, не та поступь. А что касается социалки, то нынешний Китай тому отнюдь не пример. Там как раз на нее наплевали. И состояние благосостояния - в диких контрастах.
  
  Да и вообще: китайские уроки труднопереваримы для усвоения. Другие традиции, несоизмеримая толщина культурного слоя, а главное - трудолюбие. Так пахать, как китайцы - будь то крестьянин или мелкий торгаш, россияне не способны. Трудно тягаться с ними и по части предприимчивости. Этому мешают множество факторов: и обилие пространства, и дармовые кладези недр с их наркотической нефтегазовой иглой, и долгие века рабства, особенно убийственные для трудолюбия при семидесятилетней дозе социалистической школы. В Китае его вкусили тоже, но при этом довели до абсурда и забраковали. Думаю - навсегда. Да и сама продолжительность этой пробы была вдвое короче.
  
  Китайцам урок пошел на пользу, а русскому человеку неймется. В отличие от них, он не усваивает ни свои, ни чужие опыты. И все время упорно ходит по кругу, чтоб начать повтор с чистого листа. Словно под роковым наваждением он с поразительной легкостью стирает из исторической памяти правду, перевирая в прошлом все в такой композиции, чтобы реабилитировать тот период, когда за тебя думают другие. И когда гарантирована "горсточка риса" при вялой работе и "высокой духовности".
  
  Поэтому китайский опыт звучит в устах российского обывателя как чистая маниловщина, как фигура речи - не более. Предложи ему гнуть спину на клочке дарованной земли - замашет руками, как от чумы. Сами китайцы, которые, как полчища саранчи, расползаются по востоку страны, воспринимаются чудиками, мистически загадочными и чужими в своей способности к созиданию и выживаемости. В этой несоизмеримости - ощущение и уважения, и опасности. Опасности, потому что противопоставить такой экспансии кроме силы - нечего. А сила тает, контраст стремительно разрастается.
  
  Если китайцы играючи избавились от истеричной любви к Председателю, наслаждаясь свободой своих - больших и маленьких экономических мирков, то в России смена формации скоренько обернулась культом нового Мао. Да таким, которому сам тов. Сталин позавидовал бы. Все ж при нем пели "вместе с ним, борясь и побеждая, наш народ за партией идет". А нынче - Путин равен России. Не "корифей", не "гений всех времен и народов", а тождество страны. Не будет его, не станет и России. Полное слияние, иероглиф единства территории и народа!
  
  Какой-же урок при таком раскладе может дать Китай, в котором вождизм давно уже выветрился. А компартия с ее формальной структурой фактически превратилась в бюрократическое учреждение в ряду привычных структур, свойственных буржуазным странам. Да, она в силе, строга и опекает правительство. Но все больше и послушней в рамках закона. И все отчетливей становясь лишь данью традиции.Остается привычный вопрос: а могла ли похожая "мягкая посадка" - не в спешке и без жуткой ломки, как после сильной дозы наркоты, произойти в СССР?
  
  Вряд ли. При всей спекулятивной риторичности такого рода упражнений, бывают ситуации в истории, когда альтернативность отрицается сходу. Экспромт бывает в стихии бунта, переворота, революции. В СССР этого в 80-е не было. Была "перестройка", то бишь, - демонтаж сверху. В ней оперативные, часто в панической спешке и на колене принятые решения в целом соответствовали вполне созревшим желаниям и целям реформаторов. Происходило это на фоне катастрофического развала экономики, что лишь ускорило процесс: превратило подспудные поползновения в пулеметную очередь поспешных решений. И обеспечила сговорчивость тех, кто еще колебался. Конечно, нервозность обстановки и хаос в взбудораженной стране внесли элементы стихийности и погрешности в осуществлении этих планов. Но в целом все делалось по воле и в интересах истинных организаторов заварушки. Ну, а пока делилась собственность, плебс купался в эйфории свободы.
  
  Да что тут рассусоливать. Все это тысячекратно описано. А уж после "Учебника рисования" Максима Кантора и добавить нечего. Из всего этого совершенно ясно: в эти планы не входила ни революция, как это было во Франции или в России в феврале. Ни эволюция, как в Китае.
  
  В сущности же, был верхушечный переворот и рейдерский захват - только в масштабе страны. Провести такую операцию можно было только в шоковой обстановке стремительного беспредела. Ведь даже при весьма ограниченной толщине партийно-номенклатурного слоя на всех пирогов не хватало. Поэтому для проведения этой грандиозной операции в масштабе страны мобилизовали бандитов, превратив разбой и отстрел в обычное, вполне уважаемое профессиональное занятие. Так что никаким мягким вариантам здесь изначально места не было.
  
  А, следовательно, и "философствовать" о них бессмысленно. Тем более, искать альтернативы и параллели в Китае. Каким бы ни был его опыт - в плюсах и издержках, он бесполезен как китайская грамота. Слишком не того ума она. Не того размера. Из другой истории. Из иной судьбы.
  
  
  
  Вставайте, кубинцы!
  
  "Вставайте, кубинцы. Вам будет счастье родины наградой. Народа любимцы, вы солнечной Республики сыны. Нам рабства не надо. Мы гневом и решимостью полны. Пусть прогремит наш тверже шаг. И словно горящий алый стяг революционный пылает пожар".- эти строки искрометно взлетают без малейших усилий в памяти, когда впоминаешь детство. А ведь это, скорей всего, четвертый-пятый классы школы. Слова гимна барбудос тогда с восторгом распевали даже пацаны. А у тех, кто уже испытывал первые сексуальные позывы, идеалами женской красоты стали черноволосые грудастые кубинки в военных рубашках и с автоматами в загорелых руках.
  
  Но культ Кубы экзотическим цветком распустился в Стране советов лишь после того, как 1 января 1959 отряды Фиделя вошли в Гавану. Хотя на Западе его имя стало известным еще в 1953 - когда он с командой отчаянных храбрецов напал на казарму Монкады в Сантьяго-де-Куба и был в пух и прах разгромлен, угодив за решетку. Потом, после амнистии, было 28 месяцев партизанской войны. Но все это мало волновало тогдашних кремлевских наблюдателей, поскольку плохо вписывалось в марксистскую схему "классовой борьбы" с пролетариатом во главе. Кубинские же бунтовщики, в основном состоявшие из университетской молодежи, по взглядам были обычными националистами, не желающими, чтоб их страна не походила на большой бордель для американцев. По своим методам они больше напоминали анархистов и левых эсеров, нежели большевиков. Недаром в организационном плане предпочитали размытую форму "Движения 26 июля" (в честь штурма Монкадо), которое было реорганизовано в Единую партию социалистической революции лишь в 1965.
  
  Биографы Фиделя Кастро отмечают, что хотя марксистские книжки он почитывал еще будучи студентом, в 50-е его истинными кумирами были Боливар и Хосе Марти. То есть революционеры традицинной латиноамериканской закваски. И что Кастро 50-х годов - это был интеллектуал с южным темпераментом, но, тем не менее, вполне договороспособный. И отказавшись от встречи с ним в апреле 1959 г., Д. Эйзенхауэр сам подтолкнул его в объятья Москвы. Именно в ответ последовала национализация американских сахарных заводов и банков и объявление блокады, а затем и военная высадка в бухте Кочинос на пляже Плая Хирон (апрель 1961).
  
  Именно в этом контексте Фидель объявил себя "строителем социализма". А неопределенность Кремля сменилась приступом страстной любви. Посетивший Кубу в феврале 1960 А.Микоян сообщил Хрущему, что парень "наш". А вскоре, во время американского вояжа в США, и сам Никита лично познакомился с "команданто" в одном из отелей нью-йоркского Гарлема. И пришел в такой восторг, что Куба получила и оружие, и советников, и в конце - концов ракеты с ядерными боеголовками, которые поставили мир на самую грань "конца света" .
  
  Начала 60-х и стало, как выяснилось потом, высшим аккордом другой популярной песни "Куба-любовь моя". Митинги протеста против "америкосов " в поддержку "острова зари багровой" проходили по всей страны - даже наш "Окуров" не миновали. А портреты бородача Кастро не сходили со страниц журналов и художественных выставок. Массовая влюбленность в Кубу подогревалась еще и тем, что возбуждала эстететически и экзотически: прекрасная природа, красивые люди, темпераментная музыка. Гуантанамера!...
  
  Кубинская героическая драма развертывалась на общем солнечном фоне афро-азиатского пафоса антиколониальных восстаний, полыхнувших в начале 60-х. Это было время, когда советские люди еще не прониклись фобиями к "цветным" и воспринимали их как диковинные растения. Когда слово "солидарность" еще не девальвировало до состояния официозного штампа. И Кубинская революция 1953-59 годов воспринималась как первая, самая симпатичная птичка из огромной окуймены, прозванной Третьим миром.
  
  Но, как и всякая пылкая любовь, вскоре она не то, чтобы прошла, но сникла. Подобно тому, как это бывает у любовников после свадьбы, когда начинаются будни. Да и Карибский кризис напугал советского обывателя даже при той скудной информации, которая просочилась через железный занавес.
  
  К тому же общество, с конца 60-х все более разъедаемое коррозией "потребительских настроений", стало утрачивать интерес и симпатии к бесчисленному кругу"друзей", которых надо подкармливать. И все более характерными становились куплеты, типа: "Ладушки, ладушки. Куба ест оладушки. Мы глазами хлопаем, аржаниун лопаем".
  
  Ну, а для маргиналов революционная романтика капитализировалась в образе Че Гевары и вместе с ним эмигрировала с Кубы. И уже не ее знамя, песни и даже борода Фиделя олицетворяли бесшабашное благородство кубинцев, а значки и маечки с потретами неуемного бунтаря.
  
  С другой стороны, после того, как спровадили Хрущева, менее вспыльчивый Брежнев с его когортой стареньких "товарищей" предпочли соблюдать "интернациональный долг" не в стратегии наступления, а в тактике выполнения обязательств. Проще говоря-откупного. На Кубу были отправлены тысячи специалистов разного профиля -
  от военных до инженеров, врачей и ихтиологов. Щедрым потоком туда потекли в обмен на сахар и лимоны все, о чем просила Гавана - от зерна до нефти, тракторов и пушек. На долю внешней торговли СССР приходилось тогда до 70%. Кубинцы шутили на сей счет - все получаем из Москвы - разве что кроме снегоочистителей. Вплоть до конца "перестройки" экономическая помощь оказывалась в привычных размерах . И лишь в 1989 Горбачев заявил о ее сокращении. И даже поднял вопрос о долгах. Впрочем, в 2014 Путин их все же списал (речь идет о 35 млрд. долларов).
  
  При этом нулевые годы путинской дипломатии были весьма пассивными. Разговоры о коррекции курса и возвращении на остров начались лишь в текущем десятилетии. В экономи ческой области Россия ограничивалась в основном выдачей кредитов, которые только увеличивали "расходную часть" сотрудничества.
  
  Более тридцати лет кубинская армия полностью обеспечивалась советским оружием. Правда, уже в1980 Раулю Кастро во время его визита в Москву было сказано, что СССР не намерен больше защищать Кубу. Тем не менее, последние военспецы покинули остров лишь в 1993-м.
  
  И апологеты, и критики "советско-кубинской" дружбы сходятся в том, что на фоне огромной географии советской экспансии в мире, Куба - явление особого значения. Нигде, пожалуй, градус военно-стратегического присутствия и экономического влияния не был столь высок. Причем, и в плане обоюдной выгоды. Остров, расположенный менее, чем в двухстах километров от Америки, позволял в упор следить за ее аэродромами и швартовать ядерные субмарины в бухтах, где они пропадали с экранов радаров и эхолотов. Тем самым,для советской военщины Куба и после кризиса 62-го года была бесценной базой и ножом под "самым брюхом главного Противника".
  
  В сравнении с африканскими "бермудами" далеко не столь паразитическим было и торговое сотрудничество. Кубинский сахар покрывал до трети союзного потребления, а импорт цитрусовых в конце 80-х достиг 47% от общего. При этом поставки даже таких деликатесов как ром и сигары, шли по низким ценам.
  
  Помню, в студенческой юности роскошнейшие кубинские сигары - "Ромео и Джульетта", "Монтекристо"", "Ла Корона", "Кабанос" и др. поштучно продавались в киосках "Союзпечати". При этом самаые дорогие из них- "Ромео и Джульетта", которые на Западе по карману разве что миллионерам, шли по 5 рублей. А прочие - в районе рубля и даже (сигариллы) - по 20 копеек шутка. Но и такие цены для бюджетов советских людей были неподъемными. Поэтому покупали их в основном для понта. А сигарокурение так и не прижилось у нас, хотя завоз исчислялся миллионами штук.
  
  Как не прижился и Habana club , бутылка которого(0,7 литра)стоила, если память не изменяет, 8,6 рубля. То есть , эквивалентно почти трем поллитровкам водки. Естественно, при таком унижении отчественного продукта охотников полакомиться тяжелым желтым продуктом находилось немного. И он уныло торчал на магазинных полках вплоть до горбачевской агрессии против "святая святых". Примечательно, что в Союз он завозился в цистернах и по бутылкам разливался уже на месте.
  
  Но не только дешевым сахаром и деликатесами расплачивалась Куба за дружбу. Она направляла в СССР около трех четвертей своего экспорта никелекобальтового концентрата. Производимые из него никель и кобальт не только питали сталелитейный сектор и оборонку, но и были одной из самых прибыльных статей советского экспорта. Эта была позиция, по которой Империя доминировала в мире. И ведь, что немаловажно , это стратегическое сырье закупалось не за доллары, а за "деревянные".
  
  По совокупности получалось, что, строя элекростанции и предприятия на Кубе, Москва тогда работала и на себя. В частности , реконструируя старые и строя новые сахарные заводы. В том же ряду началось во второй половине 80 х и строительство нового завода по производству никель-кобальтового концентрата в Лас Камариокас. Аналитики отмечают, что разрыв с Кубой произошел как раз в тот момент, когда были запущены и находились в разных стадиях завершения многочисленные объекты, которые могли бы усилить процесс колонизации кубинской экономики.
  
  Уход из Кубы в 90-е обрушил ее экономику до состояния, близкого к коллапсу. Но свято место не бывает пусто. Особенно, когда оно - отнюдь не пустыня, а уже добротно возделанное поле. На место России пришли другие - Китай, Венесуэла, Канада....Кубинский кобальт потек в Венесуэлу к Чавесу. Китайцы вклинились в нефтеразведку, начатую еще россиянами, в аграрный сектор, в фармацевтику и др. Путин начал с того, что в 2001 закрыл станцию электронной разведки в Лурдесе, а китайцы еще в 1999 подписали соглашение о создании на острове центра радиоперехвата в Бехукале, который способен, в частности, совершать и кибератаки. Канадская компания "Шеритт" ведет работы на арендуемых нефтегазовых участках, а компания "Инмет майнинг корп." добывает медь и цинк.
  
  Сегодня "Газром" и "Зарубежнефть"пытаются вклиниться в освоение ресурсов на шельфе. Но открутить ситуацию назад уже не так-то просто. Особенно, если учесть, что сами кубинцы кое в чем обставили Россию . В частности, в сфере медицины и
  фармокологии. Сегодня кубинские врачи считаются одними из лучшихв мире, в то время как российская медицина смердит, а производство лекарств по сравнению с началом 90-х сократилось в 17 раз.
  
  Похоже, что пойдя на списание безнадежного долга, Путин надеется восстановить хотя бы военное присутствие близ ненавистных "пиндосов". Особенно это стало актуально со смертью Чавеса, после которой ставка на Венесуэлу стала сомнительной. Поэтому идет поиск путей хотя бы для восстановления материально-технической базы для ВМФ и возобновлении разведки с территории острова.
  
  В этой ситуации недружелюбные жесты Трампа в адрес Кубы после обамовской "оттепели", демонстрируемые по нарастающей, объективно вроде бы благоприятствуют возвращению России. Но вернуть прежнее расположение едва ли возможно. Как минимум, этого не позволит Китай. Да и отказ от социализма и спонсорства в конце 80-х сильно подорвал доверие и репутацию Москвы на острове. Кстати, китайский опыт в условиях начатых реформ и идеологически, и практически куда более привлекателен, чем российский. С ужасами "лихих девяностых" и нынешним чудовищным социальным расслоением и коррупцией.
  
  Как говорит Познер, вот такие нынче времена.
  
  
  
  
  Итальянский рефрен
  
  При нынешнем засилии американских стандартов в массовой культуре кажется, что это - аксиома. Но так было не всегда. Юности моего поколения повезло больше. Она проходила под звуки и образы, куда более мелодичные и богатые, чем попса, одолевшая и подавившая все еще в 70-е. Но конец 50-х и шестидесятые имели совсем иную тональность. В ней господствовали итальянские и французские ноты. И в кино, и в популярной музыке.
  
  Как мелодия, юность вспоминается голосами Клаудио Виллы, Доменико Модуньо, Джанни Моранди, Мины Мадзини, Сальваторе Адамо. Ну и, конечно же, Робертино Лоретти, чей ангельский дискант стал гулять по всей Европе после того, как четырнадцатилетний мальчик на открытии 17-х Летних Олимпийскийх игр в Риме в 1960 исполнил "О соле мио". Юный-соловей с его баритональным тенором и классическим репертуаром был щедро растиражирован в "оттаявшей" Совковии. И не было, наверное, тогда в ней жителя, который бы не знал, не слышал исполнителя "Джамайки". "Чья майка, чья майка" - дурачились его школьные почитатели.
  
  Ну и, конечно, те годы были обильно пропитаны итальянским кино с его "неореализмом", который идеологически был оценен в Москве как левое, "пролетарское" направление, и получил зеленый свет. "Похитители велосипедов" Витторио де Сико, "Рим в 11 часов" Джузеппе де Сантиса, "Рим - открытый город" Роберто Росселини...все это пришло на смену пацанческому кайфу от "героических" китайских и албанских лент типа "Великий воин Скандербег". А вместе с этой волной прошли и другие, более утонченные маэстро типа Федерико Феллини с его "Сладкой жизнью" и "Ночами Кабирии" и Микеланжело Антониони с "трилогией отчуждения" и "Красной пустыней". Правда, второго в СССР поначалу принимали довольно настороженно: в 60-е из "трилогии" прошло только "Затмнение" с Моникой Витти. Но к концу 70-х отношение изменилось: он стал гостем московских фестивалей и вышел его шедевр "Профессия репортер" с совсем еще молодым Джеком Николсоном.
  
  В целом, пожалуй, ни один из западных кинематографов (кроме, разве что, французского) не был представлен столь обильно, а звезды его не сияли так ярко, как итальянский. Остается лишь предположить, что это было не случайно. Что кремлевские охранители нравов узрели в Италии одну из самых перспективных арен "классовой борьбы", а в творчестве ее художников искали и находили признаки бунтарства и революционности. Недаром из братских партий Итальянская, как следует из "Московского процесса" Владимира Буковского, была едва ли не самой опекаемой и щедро финансируемой Кремлем.
  
  В 70-е итальянский рефрен не только не ослаб, а даже усилился. Вспомним такие имена, как Адриано Чилентано и Франко Неро, Витторио Гассман и Лино Вентура, Софи Лорен и Марчелло Мастрояни. Это время "Амаркорда" Феллини и "Казановы" Антониони, "Последнего танго в Париже" Бернардо Берталуччи и "Запаха женщины" Дино Ризи, "Необычного дня" Этторе Скола и "Декамерона" Пьера Пазолини, "Признания комиссара полиции прокурору республики" Дамиано Дамиани и "Сиятельных трупов" Франческо Рози. Это был период жутких откровений о всесилии итальянской мафии, дерзко восставшей против закона и подмявшей под себя коррумпированную государственную власть, названный "свинцовыми временами". Такую продукцию Москва также приветствовала, так как она лучше всякой пропаганды показывала "изнанку" буржуазной действительности. Эхом этого тренда уже в 80-е стали телесериалы, самым знаменитым из которых стал долгоиграющий "Спрут" Даминиани с Микеле Плачидо в роли комиссара Каттани. Столько зрителей у "голубых ящиков" собирали у нас разве что только "Семнадцать мгновений весны".
  
  Нынче итальянское кино незаметно. Обвинять в этом кинематографистов, тем более - бизнес, конечно, можно, но несправедливо. Потому что основной причиной кризиса стал общий тренд катастрофического падения окупаемости затрат из-за масового закрытия кинотеатров. В Италии их число за 80-е уменьшилось вдвое. А те, что еще функционировали, дышали еле-еле. Причина тому простая и очевидная - конкуренция телевизора, а затем еще более разрушительная - Интернета. Соответственно, кумирам и заправилам "итальянской изюминки" ничего иного не осталось, как начать встраиваться в современные схемы выживания и благополучия. То есть - отказываться от национальной визитки и эмигрировать в "международное пространство" по свистку, кто деньги даст. Процесс этот начался еще в конце 60-х, но к началу 80-х уже принял масштаб массовой миграции.
  
  В первую очередь поэтому-итальянское киноочарование ушло в прошое. И соверешенно неактуально не только для нынешних молодых, но и для людей, достаточно взрослых. Практически, это выражается в том, что если в годы молодости моего поколения любая итальянская лента означала заведомый успех, то сегодня, даже копаясь в интернете, достаточно трудно натолкнуться на итальянский шедевр. А сарафанное радио чрезвычайно редко что-либо рекомендует.
  
  Что касается звуков, то тут тоже никакой связи с молодыми временами моего поколения уже не обнаруживается. Круг почитателей "ла музика итальяна" сузился до количества тех, кто в принципе отрицает право называть музыкой то, что обходится с одной-двумя нотами. И предлагает назвать адекватным термином - "шум". Или - в зависимости от громкости - "штамповочным цехом".
  
  А современная Италия за последние 20-30 лет мало чего предложила, что обогатило бы и украсило ряд ее мызыкальных шедевров, тянущийся еще с пушкинских времен. И умудрившихся сохранить общность тона вплоть до 70-80-х годов века нынешнего. Пристроиться к этому, тем более - переплюнуть, архисложно. Попробуйте, придумайте музыку, которую можно поставить в один ряд с "Санта Лючия". После наших балалаек и частушек трудно поверить, что эта чудная мелодия - продукт народного творчества, впервые переведенная с неаполитанского на итальянский и опубликованная Теодором Каттрау еще в 1849 году. То есть ей - почти два века! Или посоперничать с такими более поздними шедеврами, как "Коме прима", "Анима е куоре" или "Аве Мария"! На это способны только гении. Но откуда им взяться, если миллионерами становятся необремененный творческими мучениями молодняк, сочинивший под две ноты рэп с речетативом о том, "как бы мне влюбиться, чтоб не ошибиться"? А их папы и мамы уже сами успели пройти через подобную стадию "утряски-усушки". И не способны заразить дитять более богатыми звуками.
  
  Как один из фанатов исконнно итальянских струн, даже в старости продолжаю следить за итальянской музыкой, радусь каждому созвучию. Увы, это случается теперь достаточно редко. Но зато... Зато ты можешь обнаружить такие драгоценные звуки, которые способны сторицей окупить застой и унести в заоблачные выси. Пример тому - "Ваканце романе" (Римские каникулы) в исполнении Матье Базар, с которой она стартовала на фестивале в Сен-Ремо в 1983-м. А какие слова написал для нее Джанкарло Гольци! Этот шедевр Карло Маррале - ярчайшее свидетельство того, что эта страна самые лучшие песни свои еще не спела.
  
  
  
  ЖИЗНЬ ДО И ПОСЛЕ ЗАНАВЕСА
  
  Жизнь в "валовом" измерении
  
  Кажется, самая пора подойти к Основному вопросу, которого не миновать нахалу, взявшемуся за тему судьбы своего поколения. А именно - политэкономическому.
  
  
  То есть повспоминать, поразмыслить, насколько хватит знаний и мозгов, о том, в каких условиях и по логике какого механизма протекала наша экономическая жизнь. Проще говоря, как мы зарабатывали, чтобы выпивать и закусывать, кормить деток, наводить марафет в одежде и быту. За счет чего бесплатно учились и лечились. И даже иногда ездили на теплые курорты. И в конце концов, если и не верили, что нет другой такой страны, "где так вольно дышит человек", то и иного образа жизни реально не представляли. Да и, как оказалось на поверку 90-х, не очень то и хотели.
  
  В общем, собираюсь поанализировать, как функционировал так называемый "социалистический способ производста"(в дальнейшем ССП) . Причем, не теоретически - на языке мечты "угнетенных"и бредовых фантазий большевиков, на котором прописаны идеи коммунизма, а практически. То есть - в телесности "социалистического хозяйства".
  
  Сам термин взят из марксизма и положен в основу "политэкономии социализма"(в дальнейшем - ПС), первый учебник которой вышел после смерти Тирана - в 1954 году. Редактором этой серенькой ( в смысле цвета) книжки с шестью авторами на облажке стал академик Константин Островитянов, верный сатрап режима, возглавлявший Институт экономики АН СССР в 1947-53 годах. А "научными основами" стали сталинские "Экономические основы социализма" (1951), ознаменовавшие, напомню вам, запятые и точки,поставленные после некоего спектакля в виде академической "дискуссии" .
  
  С тех пор, как минимум на три десятилетия этот текст в своих претензиях и содержании принципиально не менялся. И, как минимум, на три десятка лет стал своего рода библией для миллионов людей - такой же, как при жизни Сталина его "Краткий курс истории ВКП(б)". Вместе с "Основами научного коммунизма" политэкономия социализма не только входила в список обязательных предметов во всех техникумах и вузах; ею назойливо утомляли "коллективы трудящихся" - от слесарей до доярок - в формате всеимперской "системы политического просвещения".
  
  Все это должно было придать ей статус науки, научной методологии, лежащей в основе "социалистической экономики". Причем, как все, что связано с марксизмом, истины в последнй инстанции, допускавшей лишь чисто декоративные правки редакционного характера. А это значит, что базовые положения ее претендовали на роль законов. То есть неких неизбежностей, действующих объективно - помимо воли и желаний людей.
  
  Но спрашивается, как можно, вопреки элементарной логике, считать "законом" главное положение этого опуса - Закон планового и пропорционального развития народного хозяйства? Вдумайтесь! Закон конкуренции - это понятно. Это стихийная борьба сил в условиях частной собственности и рынка. Конечно же -ограничиваемая. Но и эти ограничения - часть, фрагмент борьбы. Вечная диалектика усилий мелкого бизнеса против монополизма. И стремленим его, окрепнув и прорвавшись в "дамки", диктовать свою волю. В том числе и путем политического влияния.
  
  А как можно "законом" называть "план"? А конкретней - его материальную экзистенцию -Госплан? Иными словами - субъективную волю и способности чиновников, детализирующих и воплощающих общие указания "коллективного руководства" страны, о нравственных и умственных способностях которых можно говорить лишь в жанре "черного юмора"?
  
  И ведь глотали - как и любую чушь : кто с омерзением, а большинство - по привычке "не умствовать" себе же во вред.
  
  Чтобы хоть как-то такого рода "законы"(О развитии общественной собственности, Об общественном характере труда...) связать с хозяйственой деятельностью, пестователи политэкономии вынуждены были позаимствовать из враждебного "экономикс" такие понятия, как товарное производство, стоимость, цена, рентабельность и даже - "хозрасчет". Иначе пришлось бы оставаться в состоянии самого дикого рабства и натурального обмена. Порой к этому и подходили. Но так управлять не по силам оказалось даже большевикам в годы чрезвычайки. Поэтому самому Сталину пришлось использовать хоть какие-то элементарные мерила эффективности и стимулирования труда. А уж при том усложнении производства и самого общества, которое было достигнуто к 60-70-м, главный механизм системы - Распределитель, и вовсе начал чихать и разваливаться, как "Антилопа гну" незабвенного Адама Козлевича. Уже в 70-х популярной темой острот самых дерзких газет стал рассказ о том, как в Сочи летом завезли шубы, а в Якутск посреди зимы -купальники.
  
  Не удивительно, что с наступлением эры компьютеров первые вычистительные монстры были брошены на укрепеление плановых структур -начиная с системы Госплана и заканчивая оперативным управлением производства. Люди моего поколения помнят,конечно, как на каждом более-менее крупном предприятии создавались отделы АСУП (автоматизированной системы управления производством). Именно с этим техническим средством связывались иллюзии довести "плановое хозяйство" до способности безошибочно учитывать и рассчитывать каждое желание и потребность двух сотен миллионов сограждан бескрайних просторов родины советской.
  
  Все эти инородные элементы "капиталистического способа производства" теоретиками ПС примирительно-снисходительно именовались "дополнительными инструментами", своеволие которых регулируется и ограничивается базовыми отношениями. Первоначально (а со временем- все глуше и глуше), их использование объявлялось как временная уступка, маневр, свойственные переходному периоду на пути к коммунизму. Ну, а на практике?
  
  На практике, конечно, из такого варева могла родиться только гога магога, логику которой трудно разобрать и объяснить людям из других миров. В том числе-внукам и правнукам. Потому что многие вещи, на первый взгляд, выходили за пределы здравого смыла.
  
  В частности, такое диковинное явление как "вал" ("валовое планироваине и учет", " валовый объем"). Это когда основной единицей измерения было не натуральное(штуки, тонны и т.п.), и не временное ( нормо-часы), а стоимостное-выражение товарной массы. Не трудоемкость ее изготовления, а денежные затраты, себестоимость. Трудоемкость, как мера затрат, конечно,рассчитывалась и учитывалась тоже, но весь механизм учета и планирования осуществлялся в рублях. Выпустить продукции на столько-то, произвести - на столько-то...
  
  При этом само планирование осуществлялось по пресловутому принципу " от достигнутого". То есть, всячески приветствовался и поощрялся прирост. От него зависело наличие премии и ее размер. А это означало, что чем больше вы проявите прыти в части темпов, тем быстрей выдохнетесь и оставите без денежного приварка коллектив. Именно овладение этой "житейской мудростью" в той системе считалось признаком управленческого возмужания, вхождения в должность. И , напротив, если новый, молодой руководитель долго задерживался в блаженном состоянии, буквально воспринимая передовицы "Правды" с ее первомайскими и октябьскими лозунгами, и полыхая энтузиазмом работать эффективно, это был признак недалекости и скорой замены.
  
  Ну, а все адекватные профи, будть то рядовой бухгалтер или экономист, прекрасно понимали логику системы, согласно которой, чем дороже продукция, тем это лучше для предприятия. Но то, что было очевидно им, вряд ли сходу понятно нынешним современникам. Поэтому поясню.
  
  Логика валового объема означает, что в одну и туже штуку(тонну) товара можно, во-первых, заложить разные нормо-часы. Ведь это было совершенно бесконтрольное поле для манипулирования. Всегда можно на уровне рядового нормировщика ужесточать, урезать нормо-час. А можно его растянуть до нужных размеров. Надеюсь, что те, кто вкалывали на производстве в советсткие годы, до сих пор помнят, как безбожно резались расценки, как только ты,желая заработать больше, превышал норму выработки. Это вызывало сложные отношения с младшими клерками системы, на которых, как правило, начинали свой путь на производстве выпускники экономических вузов и техникумов. Но это была реакция всей системы ССП.
  
  А она, как было отмечено, совершенно не была заинтересована ни в научно-техническом прогрессе, ни в росте производительности труда и "передовиках производства".
  
  Понимаю, что такое утверждение выглядит странно на фоне постоянного пафоса официальной идеологии, и в годы сталинщины, и на закате социализма неустанно гремевшей со всех трибун и плакатов с призывом трудиться эффективно и качественно. Все эти стахановцы, загладовцы и гагановцы, социалистическое соревнование, бригады коммунистического труда, рационализаторы и изобретатели! Казалось бы, именно они были главными героями СМИ и эталонами для подражания. Но разберемся, кто и что имелось ввиду.
  
  Этими героями были почти всегда работяги, занятые нехитрым ручным или полуручным трудом. Шахтеры, ткачихи, доярки...Среди них, даже постаравшись, трудно обнаружить токаря или фрезеровщика высочайшей квалификации. Тем более - оператора на станке с ЧПУ (числовым программным управлением). То есть оплотом социалистического производства был простенький труд, которым легко было управлять, искусственно урезая его в нормо-часах и раздувая в отчетных объемных рублях.
  
  Что касается рабочей элиты, которую и в Совковии, начиная с 70-х, комплиментарно стали величать "синими воротничками", то это был маневр, допуск, категория резерва, которая тоже была необходима системе как компонент целого. Очень небольшой по доле, но востребованный.
  
  Речь идет в основном о мастерах, обладающих исключительными профессиональными навыками. В бытовой сфере - это супер-портные и супер-повара, обслуживащие "высший класс". А на производстве - в основном станочники -фрезеровщики, шлифовщики, токари, способные даже на устаревшем, раздолбанном станке любую деталь выточить с точность автомата.
  
  Но автоматы, как следует из нашего анализа, советскому хозяйству были не нужны. Не удивительно, что когда они поступали с Запада и распределялись между предприятиями, то месяцами и годами ржавели на складах. А вот маэстро, умеющие в случае ЧП их заменить - таких держали и жаловали. Из собствененого опыта работы на предприятии помню таких. Их было немного - на пять тысяч персонала не более десятка. Но их чтили и холили. В том числе и такие "вражины", как нормировщики, позволявшие зарабатывать больше, чем генеральный директор. Помимо того, их фейсы годами украшали "доски почета", их командировали на республиканские и общесоюзные сессии Верховного Совета. Но что принципиально важно: даже в таком микроскопическом количестве, резервируемом на случаи ЧП, когда срочно нужно сделать вещь, без которой горит план, они не были "проводниками" технологического прогресса. И как правило, работали на традиционном оборудовании.
  
  О том, насколько ССП противоречил всяким новшествам, красноречиво свидетельствует отношение к новаторам - рационализаторам и изобретателям. Вот уж где демагогия советской пропаганды не знала границ и так не противоречила сущности. Их особенно не любило начальство, потому что приходилось всячески
  препятствовать, вставлять палки в колеса инициативе, которая вроде бы полностью соответствовала курсу Партии и Правительства. Но была чрезвычайно опасной для "валовой экономики", совершенно не заинтересованной в каких-либо резких толчках в росте эффективности труда. Поэтому умельцев всячески мурыжили бюрократическими процедурами и отбивали аппетит мизерными подачками вознаграждений. Но если формальная сторона еще как-то вынужденно соблюдалась, то прописка изобретений в производстве блокировалась тотально.
  
  По этой же логике предприятия были заинтересованы и по кооперации получать дорогую комплектацию. Как сегодня стараются по завышенным ценам приобретать материалы и оборудование придворные бизнесмены под госзаказы. Но у них другой, более откровенный интерес - откат. А у красных директоров и мотивы были вполне благородные. Они просто хотели добра для себя и своих работников. И мыслили, и действовали под дудку системы, которая требовала "не высовываться" ...
  
  Проще всего такое антиэкономическое поведение сотен тысяч, даже миллионов людей назвать абсурдом, несусветной чушью. Но если глянуть в корень, то существует и вполне рациональное объяснение, которое уже взяли на заметку как сторонники, так и обличители "советской власти". А именно: необходимость выполнения главного пункта "общественного договора" с ней - обеспечения всеобщей занятости. В этом виртуальном "документе" прописаны обязательства сторон. Со стороны власти - гарантировать минимальный прожиточный уровень на завтра и надолго. И со стороны плебса: этим довольствоваться, не строя иллюзий о более высоком качестве жизни за счет подачек от государства.
  
  Ставя в центр идеологии это "главное преимущество социализма над "загнивающим капитализмом" и концентрируя вокруг него пропаганду, советская власть и обеспечивала соответствующую псевдозанятость.
  
  Благодаря "денежной маскировке", сам механизм управления не стимулировал даже количества, так как объем можно было нагнать в рублях, не увеличивая натуральную массу. Что уж тут говорить о качестве! Чего только не придумывали коммунистические агитаторы , чтобы хоть чуть-чуть сдвинуть проблему с места. Даже клеймо изобрели - Знак качества. Над ним только потешались. Ведь в условиях тотального дефицита потребительских товаров итак не хватало. И уходило все - и гнилой картофель, и несъедобные сосиски, и магнитофоны- гробы. А если не уходили, то пылились на складах. Потом их по отмашке "всепонимающей" власти в конце-концов списывали. А заводы продолжали штамповать говно, воспетое позже Слепаковым.
  
  Что касается продукции промышленного назначения (группы "А"), то применительно к ней понятие качества фактически было синонимом брака. Тут могли быть придирки. Да и то, не всегда. Например, если заводу- смежнику твои изделия требовались в качестве комплектации срочно, то ради выполнения плана он был порой готов был и взять их с дефектами. Технологические же параметры вообще никого не волновали, поскольку они уже были утверждены сверху на стадии проектирования. И, следовательно, уже не директор предприятия, а министерство должно было позаботиться, кому их всучить.
  
  Со стороны как апологетов "социализма", так и людей, которые просто пытаются понять, как же такая система функционировала семьдесят лет, возникает недоумение: но ведь дорогой товар надо было продать. Ответ содержится в первом "законе" ПС: "планирования и пропорционального развития народного хозяйства". Да, товарно-денежные отношения существовали. Но что это значит в условиях отсутствия рынка? Ответ: государственное регулирование.
  
  Практически это означало, что, во-первых, власть в лице министерств и прочих ведомств активно участвовала в спаривании производителей. Вопрос о том, кто кому и что поставляет по кооперации, в той или иной степени - прямо или опосредованно - решали чиновники. Она же "назначала" и пункты сбыта готовой продукции. Степень этого вмешательства зависила от сектора хозяйства и географии. Например, в военном секторе она могла достигать ста процентов. А в каком-нибудь региональном производстве пива или художественной керамики ограничиваться 5-10-ю. Кроме того, в эту практику порой вносились экспериментальные пробы-а ля НЭП - в виде хозрасчета, которые позволяли , а точнее заставляли красных директоров самим крутиться. Но директора знали, что если у них с начальством на личном уровне более-менее порядок, в критический момент государство все равно придет на помощь. Просто потому, что в противном случае оно получит партию безработных. А это подрывает престиж "важнейшего завоевания социализма".
  
  Так что дорогую продукцию продать, а фактически - обменять на другую, тоже недешевую, проблемы не составляло. В конце концов все эти цифры были не экономической, а распределительно-волевой реальностью. Ибо в отстуствие рынка, они были лишь фигурами фокусника, достающего из табакерки разные вещицы.
  
  Даже не зная или забыв собственное прошлое, исходя из анализа предмета нетрудно сообразить, что такой уклад плодил халтуру. Придавленные уравниловкой и лишенные реальной зависимости доходов от желания и стараний вкалывать, граждане отвечали работой типа "не бей лежачего". Особенно на несдельной или нормированной, где твоя индивидуальность полностью нивилировалась сеткой окладов. Здесь имеется ввиду, прежде всего, конечно, огромная масса инженерно-технических работников (ИТР) и прочих специалистов, разбитых на три ступеньких служебной лестницы - простой, cтарший и ведущий инженер. В деньгах они представляли вилку от 90 до 180 рублей, лишь слегка сдобренную премиями. Ну, а премии в максимальном выражении редко превышали 35-40%. При этом они редко носили персональный характер: чаще всего их процент оптом распределялся на всех и совершенно не зависел от индивидуального вклада. А сам не был связан напрямую с итогами работы подразделения - отдела, бюро. И зависел только от общего котла всего предприятия.
  
  Да и сама коллективная мораль осуждала принцип "каждому - по труду", предпочитая - "всем поровну". Поэтому руководитель , рискнувший делить по заслугам, рисковал погрязнуть в склоках. Но даже если он и пытался придерживаться дифференцированного подхода, все равно сам ресурс был у него слишком ничтожен, чтобы более-менее контрастно оценить индивидуальный вклад. Вот почему заводской инженер или МНС (младший научный сотрудник) из НИИ мог с чистой совестью вслух заявлять, что свою зарплату он отрабатывает уже тем, что приходит на службу и присутствует до звонка.
  
  Особстатья - воровство, которое пышно расцветало пропорционально набирающему все большие обороты товарному дефициту. Первая зарисовка на эту тему сохранилась в памяти еще с детства. Наш картофельный участок располагался на пустыре вдоль деревяного забора, окружавшего мясокомбинат. Работая на нем, неоднократно приходилось наблюдать, как по окончании смены он начинал трещать по всей своей длине. И из возникнувших щелей выползали мужики и тетки с авоськами и сумками, наполненными нетрудно догадаться чем.
  
  В эпоху брежневской развитости социализма лозунг "где работаю, там и ворую" стал уже столь общепринятым, что человек, его игнорирующий, обретал в мягкой формулировке репутацию "блаженного". По существу уже в 70-е годы власть и общество "переписали" междусобойный договор, по сути сформулировав норму "спасайтесь, кто как сумеет". Благо, ведь собственность у нас "народная".
  
  Эту недомолвку верхов публика оценила сполна. Принцип "где работаю, там и кормлюсь" в полушутку стал именоваться "новым законом ПС". Практически он воплощался в том, что мораль становилась все более снисходительной к воровству. Зона ее , как шагреневая кожа, следуя за нарастанием дефицита, стремительно сужалась . Уже в 60-е годы торговать из-под прилавка по завышенным ценам или приносить котлеты и сырокопченую колбаску из столовой, где ты работаешь, в глазах общества хищением вообще не считалось. Как и строительство садового домика из материалов со стройки на работе.
  
  Соответственно, пропаганда и юридическое преследование за "хищение социалистической собственности" обретали все более лицемерный и выборочный характер. Иллюстрацией общественных нравов того времени "от обратного" стало появление ноты ностальгии по сталинским временам в виде мифа о Порядке. О том, как сажали за украденный с поля колосок.
  
  Полагаю, по поводу этого синдрома социалистической эпохи, российский читатель только горько усмехнется. Нашел, чем удивить! Да разве тогдашнее воровство может сравниться с масштабами нынешнего хапанья и распилов!
  
  И то верно. Однако стоит обратить внимание , что между воровством нынешним и тогдашним были определенные различия. И оно не столько в общих масштабах, а в харатере его рассеивания и концентрации.
  
  По иронии судьбы социалистического режима, массовое воровство стало максимальной по масштабам "демократичной" формой воплощения известного тезиса "все вокруг советское- все вокруг мое". Этим оно принципиально отличается от воровства нынешнего. Рынок, даже в исковерканной "суверенной" форме, все же убил дефицит, а вместе с ним и его детеныша - блат. Его заменило понятие "связи" . От блата они отличаются тем, что их пространство сузилось до сферы социальных услуг и политики. А их бенефициариями стали чиновники и политики. Само воровство уходит в государственный сектор, потому что хозяин вам этого не позволит. Но и в государственном секторе, который в плане собственности чаще всего стал гибридным, контроль за ней ужесточился. Попробуй укради что-нибудь на уровне рабочего или мастера в "Газпроме" или "Лукойле"у Миллера и Алекперова, "назначанных" фактическими их владельцами .
  
  Посему воровство стало абсолютной монополией олигархов и армии чиновников. И уже в силу их довольно ограниченной численности, соотвественно в десятки, сотни, тысячи раз увеличилось в объемах на воровскую душу. Проще говоря, ныне оно функционирует по закону "деньги липнут к деньгам". И чем их больше, тем больше прилипает.
  
  Можно выразиться иначе: "связи" - это денежно- материализованная форма блата. Конечно, ничего на голом месте не рождается. И симптомы такого "экономического блата" существовали и при ССП. Приподношения врачам, взятки при поступлении в вузы и на отдельные служебные позиции все более входили в норму по мере "развития" социализма. При этом их размеры и массовость сильно зависила от региона, процветая в особо крупных размерах на южных окраинах.
  
  Но все же они носили характер локального вкрапления. Ныне же приняли строгую рыночную форму, когда за любую подпись и даже просто - обещание, нужно платить. При этом дело поставлено так основательно, что известны даже "рыночные цены". Платить при этом приучили все население, опытным путем разъяснив, что при капитализме все покупается и продается. И сегодня, обращаясь к чиновнику, проситель заранее трезво прикидывает, во сколько ему это обойдется.
  Конечно, за дефицит приходилось приплачивать. Но это ведь и была его своеобразная "рыночная" цена. В нынешней же российской редакции "суверенной демократии" дефицитом стала сама власть с ее государственной кормушкой. А в его распределении сложился редкостной концентрации монополизм на примитивной феодальной основе вассальной зависимости.
  
  Проводя эти сравнения и параллели, я все время вынужден упоминать основное пространство бывшей Империи. И уже почти слышу вопрос-подкавыку : А что у вас в Прибалтике все замечательно?! Нет ни бюрократии, ни олигархов.
  Ответ простой. Есть, конечно. Как и в любой стране мира - даже самой демократической и "народной". И в Швеции, и Швейцарии. Также, как и преступность, проституция, коррупция и прочий негатив. Разница лишь в двух "нюансах: масштабах и отношении со стороны общества. А количествам, как известно, свойственно переходить в иные качества. Там, где я живу, они примерно в тех же размерах и оценках, что присуще не для "суверенной", а обычной, традиционной " демократии".
  
  А вот как различаются эти качества - в этом соль вопроса. Но об этом позже, ближе к концу.
  
  
  
  Игры наши взрослые
  
  Предыдущая тема - хорошая прелюдия , чтобы вспомнить об одной забавной игре в песочнице "развитого социализма". О прописке в Стране советов в 60-е такой неведомой зверушки, как социология.
  
  Диковинное это словечко в словарь советского человека, конечно же, пришло с "растленного" Запада. Почему и как на партийно-идеологической кухне решили дать прописку этой "заразе" - можно много версий выстроить. Ведь с конструкцией системы социлогия имела сходство разве что в названии . Да и то в размере лишь первых четырех х букв --"соци". Тем не менее, она появилась в двух ее ипостасях - академической, претендующей на статус науки. И прикладной - в духе "укреплять связь с жизнью".
  
  Ну, а поскольку главным смыслом и содержанием жизни считался труд, то и объектом приложения стало производство, промышленные предприятия. Так в конце "либерального" десятилетия возникло нечто, названное индустриальной или -промышленной социологией.
  
  Об этой примете времени хочу рассказать еще и потому, что неплохо разбираюсь в теме, поскольку в юные годы оказался внутри ее. Был носителем одной из самых непонятных и модных тогда профессий -заводского социолога.
  Речь идет о 1968 годе, когда, став студентом -заочником, в поисках заработка оказался в одном академическом заведении, где под водительством маститого профессора-философа была собрана компашка, которая одной из первых в стране осваивала промысел под названием "социальное планирование на промышленных предприятиях". Что это такое - специалисты в междусобойчике гадают до сих пор.
  
  А уж тогда - не знали тем более. Практически же это была редкостной пробы халтура, бред, не имевших ни малейшего отношения ни к практике. Мистификация, в которой одна сторона (исполнитель) делала вид, что она что-то разумеет и имеет в намерениях. А другая сторона (заказчик) еще более невозмутимо изображала "прогрессивное мышление", осознающее "важность" научных методов" в управлении. И готова даже платить какие-то деньги, чтобы поучаствовать в модной и даже поощряемой верхами игре.
  
  Профессор был человеком высокообразованым и с юмором. На собиравшиеся по понедельникам тусовки с его участием стекались любители почесать языками на скользкие темы. И даже бывали редкие залетные птички из зарубежья. И резвились там на грани и даже за гранью дозволенного. Вот и для нового проекта публику собрал он весьма разношерстную и колоритную: студентов, полуподпольных литераторов, просто красивых дам. И она кормилась за счет договоров с крупными, богатыми предприятиями. Практически это проявлялось в том, что загадочные "социологи" десантировались на них с анкетками и магнитофонами для проведения опросов трудящихся на предмет их "отношения к труду", "общественной активности", пожеланий на счет благоустройства быта и отдыха и т.п. Затем, подсчитав с точностью до двух знаков после запятой их ответы, размещала их в нескольких таблицах вместе с данными заводской статистики. Десятка полтора-два таких табличек и графиков, сопровождаемые длинным отчетом в виде приложения и лаконичными введениями к разделам основного документа - "плана социального развития" - и составляли содержание этой возни.
  
  Такая бодяга растягивалась на многие месяцы. Поскольку за "выполнением плана" кто-то должен был следить, по завершению десантной операции в штатном расписании предприятий появлась обычно новая должность - социолог. И на нее ставили человечка, куда в принципе мог претендовать любой самозванец, объявивший себя "профи". Это было совершенно несложно, поскольку тогда еще специалистов этого сорта просто не существовало. Обычно его включали в состав отдела НОТ - научной организации труда. Как атрибут новомодной показухи они также появились на волне "оттепели" эхом творчества пролетарского "поэта трудового ритма" 20-х годов Алексея Гастева. В редких, можно сказать, редчайших случаях создавалась группа социологов - "социологическая лаборатория". Или это звание приписывали начальнику. Например, в качестве заместителя директора по кадрам некоторое время работал на костромском заводе "Мотордеталь" Андрей Зайцев, ставший потом доктором и профессором.
  
  Хорошо помню те веселые времена. Поскольку договоров была куча, с обширной командировочной географией, мы откровенно сачковали, разъезжая то туда, то сюда и изображая бурную, абсолютно никому непонятную деятельность. Так как само явление - "связь науки с управлением производством"- было в новинку, по первости к ее посланцам относились весьма почтительно. Задача сильно упрощалась тем, что красные директора меньше всего были расположены тратить время на то, чтобы вникать в процесс. Да и в сам результат. Ведь единственный смысл тех бумажек, которые почему то часто помещались в роскошные фолианты, напоминающие семейные фотоальбомы и экспонаты для выставки, был в том, чтобы попасть в список "прогрессивных руководителей".
  
  Впрочем, это сегодня, на расстоянии тогдашний поход в социологию вызывает иронию. А тогда для многих ее зачинателей была полем и источником энтузиазма, фронды и самоутверждения. Порой она обретала форму прям-таки некоего паломничества с "хождениями в народ". Классический пример тому, как один из патриархов отечественной прикладной социологии, профессор Андрей Алексеев пошел работать станочником на завод - дабы изучать нравы и запросы рабочих "методом включенного наблюдения".
  
  Надо понимать, что, как и во многих начинаниях советского периода, в них присутствовали два начала. Со стороны власти и общества. Точнее, его определенных заинтересованных фрагментов. В первом случае было много махровой фальши, тактического лицемерия или просто глупости, как это было при Никите. Во втором варианте под формальный дозвол устремлялись, пользуясь моментом, люди, одержимые своими профессиональными интересами и творческим азартом. И они, даже понимая, какими целями и мотивами верховодит власть, делали вид, будто пустышки принимают за чистые монеты. И умудрялись успеть кое-чего достичь, пока "ветер дует". Ведь даже такой безумный бред , как хрущевская Программа строительства коммунизма, наряду с анекдотами и несусветной демагогией, породил и дерзкие дискуссии в кругах интеллетуалов о природе человека, нравственности,свободе и т.п.
  
  Вот и отмашка в части легализации социологии на научно-методическом поприще возбудила вполне серьезную и увлекательную работу. Совершенствовалась техника опросов, адаптировались известные и изобретались новые психодиагностические тесты. Кое-где были даже попытки организовать все эти технические средства в некий поток, например,тестирование при поступлении людей на работу и расстановке их на производстве. Другой вопрос, что как только из уютного мирка "своих" эти энтузиасты пытались всунуться в широкую практику, они сразу получали облом. Их идеализм натыкался как минимум на стену равнодушия или непонимания. И, как компромисс , на встречное предложение вести себя по правилам показухи.
  
  Такой "соцреализм" быстро приходит, когда оседаешь на конкретном предприятии и становишься "своим", с которым нет резона церемониться. Да и сам, если уж не совсем упертый, осознаешь, насколько инородна и декоративна здесь твоя роль. Причем без обиды на окружающих и для тебя лично. А потому, что твоя активность не вписывается в общий формат системы.Подобно тому, как побег растения не приживается в ином климате и почве.
  
  Взять те же технологии отбора и расстановки кадров, разработанные и апробированные в 70- годы одной из лучших команд "прикладников" при Пермском телефонном заводе. Спрашивается, на фиг она нужна была по сущности своей даже самому "прогрессивному" директору? Во-первых, выбирать при том, что на всех заборах висели крики "Требуются..." было особенно не из кого. А соблазнять при стандартизированных окладах и фондах заработной платы было не особо чем. Поэтому новичек, пришедший в отдел кадров, и не пожелавший отвечать на непривычные вопросы, мог запросто развернуться и уйти.
  
  А во-вторых, сама задача раскрытия и учета индивидуальных особенностей и талантов не была актуальной. Напротив, она противоречила сущности "валовой экономики", которая всячески тормозила эффективность. Власть - будь то политическая, будть то - хозяйственная- в ранге красных директоров, если что-то и интересовало на индивидуальном уровне, так это лояльность и безропотность, "правильное" мировозрение и покорность.
  
  Отсюда сугубо показушный характер "советской социологии" - особенно в ее прикладных начинаниях. Если в облаках общей методологии и в других сферах , таких как семья, культура, личность, секс и т.п., и связанных с такими именами, как Ю. Левада, Б. Грушин, А. Харчев, В. Ядов, А. Здравомыслов, Е.Антосенков, М. Слюсарянский, Б. Пригожин и появлялись серьезные работы, то в основном для узкого круга ( популярно писал разве что Левада). То там, где она обретала хоть какие-то формы выхода в практику организации и управления, она непременно буксовала.
  
  Причем, чаще всего, отнюдь не из-за гонений и запретов. Просто предлагалось "не мешать". Об этих взаимоотношениях в начале 80-х я писал в "Записках заводского социолога" в популярном тогда журнале "ЭКО" (Экономика и организация промышленного производства). Смысл их был в негласном (а для непонятливых - и в гласном) договоре с администрацией, в котором тебе предлагалось заниматься, чем хочешь - разъезжать по околонаучным сборищам, ходить по цехам с анкетами, писать статьи. Или стихи. Но только не приставать всерьез с советами , не лезть с системными новациями, отнимающими ресурсы и время у занятых людей.
  
  Конечно, были и редкие исключения, когда "игрой" увлекались обе стороны. И директор, и социолог. Однако, их перечень тогда в масштабах огромной страны можно было свести к десятку имен и адресов. Но, как правило, это были те случаи, когда один находил в лице другого толкового и грамотного помощника, к советам которого прибегал в решении повседневных административных вопросов. Только подавалось это в "наукообразной " упаковке. Подобно тому,как таковыми почему-то "научными" назывались обычные структуры подразделений и должностные инструкции, разрабатывемые в службах НОТ.
  
  Остальных же вполне разумная формула размежевания устраивала. А те, кому "игровое поведение" надоедало, со временем адаптировались в теле системе согласно ее внутреннему расписанию и уставу: переквалифицировались в экономистов, кадровиков, становились руководителями и т.д. Или переселялись в НИИ , где уже выступали в тогах "экспертов с производства". Такие там были востребованы, потому что помогали хоть как-то редактировать академическую ахинею, которую несли те, кто не имели не малейшего понятия, как устроена та самая ЭКО.
  
  Мода на "заводскую социологию" в 80-е заметно пошла на убыль и к концу "перестройки" практически сошла на нет. Во всяком случае в Прибалтике, где ее состояние легко было отследить ввиду крайне малочисленности представителей оной. С переходам к рынку многие типовые проблемы ее - вроде "текучести кадров" - просто исчезли.
  
  С другой стороны, с появлением многопартийности прикладное начало стало востребовано политиками и переместилось в макросферу мониторинга общественного мнения. В таком состоянии социология получила новую прописку. И неплохо поживает уже четверть века. Как в Прибалтике, так и в России, если судить по частоте сводок, публикуемых тем же "Левада-центром".
  
  Ну, а темы этой стоило коснуться, чтобы проиллюстрировать и относительную гибкость "советской системы", благодаря которой она сущестовала так долго. И вполне могла бы продолжать смердеть еще какое-то время, если б сами ее распорядители не дрогнули. И не начали демонтировать сверху. А низы ...Как аукнулось вскоре, ониотнюдь к этому не были предрасположены. В следующем параграфе попробуем разобраться, было ли для этого достаточно дровишек.
  
  
  
  
  Откуда дровишки?
  
  Иногда задаешь себе вопрос, отчего и как люди, поколениями варивашиеся в одном идеологическом бульоне, в какой-то момент расходятся в мировозрениях. Да так, что слушать и слышать друг друга не хотят. Глотки готовы друг другу перегрызть. Особенно, когда это обнаруживается у сверстников, с которыми, казалось, еще совсем вчера были единомышленниками. Встречаешь такого спустя много лет и диву даешься - ни единой точки взаимопонимания. Спрашиваешь себя порой: а может это не они поменялись, а ты? Или может ты их неправильно понимал, а они -тебя? Или ты попал в другой бульон, а они остались в том же?
  
  Пытаюсь отыскать в памяти первые симптомы "инакомыслия", если под этим понимать отклонения от русла традиционной идеологии . И обнаруживаю их лишь на студенческой скамье. В школе - даже в старших классах, их не припоминаю. Хотя у нас был продвинутый учитель, который на уроках истории не столько вещал, сколько размышлял и оценивал прошлое с большой долей иронии и сарказма. Но это не цепляло. Да и не было среды, в которой бы это переваривалось. Ни дома, ни в подворотне. Сверстники, среди которых проходило детство и ранняя юность, вполне обходились проблемами и удовольствиями, которые были вне политики. И даже само это слово отсутствовало в нашем словаре. Это был обиход типичных подростоково-юношеских занятий: спорт, драки, танцы, мода, девочки...
  
  Помню, когда сняли Хрущева(это был восьмой класс), возник спор с отцом. Тот сказал: "Поделом. Сколько можно терпеть этого клоуна". На что ему возразил: "Вот теперь, когда убрали, вы все критиковать горазды". Но" это была чисто эмоциональная "реакция справедливости", не подкрепленная никакими сколько-нибудь систематизированными аргументами. Да, про кукурузу, про "Карибский кризис" мы что-то слышали, но краем уха, как и все прочие радионовости. А газет не читали. Читали приключенческие книжки, детективы и особенно научную фантастику. Или "взрослых" авторов вроде Мопассана или Золя. Они то и давали коктейли из экзотики космоса и эротики, которые смаковались во дворе.
  
  Политические ноты в мировозрение вошли лишь в студенчестве. На истфаке изолироваться от них было невозможно даже при желании. При этом идеологическая обработка происходила одновременно с двух сторон: "правильная" со стороны официоза с кафедр и комсомола. И "неправильная" - с помощью отдельных ироничных педагогов и нахватавшихся уже крамолы старшекурсников. Вторая, безусловно, была привлекательней благодаря своей интригующей запретности, изяществу и унисону с общей атмосферой Большого города. Поэтому не удивительно, что под ее влияние попадали абитуриенты, которые настолько увлекались этими адреналиновыми дозами, что порой балансировали на грани дозволенного.
  
  В частности, еще в пору первой картошки среди моих однокурсников родилась игра, которая продолжалась года два и втянула в себя несколько десятков ребят. И это было довольно крамольное развлечение. В нем был Вождь "прогрессивного и регрессивного человечества, а также и всего живого на земле", гимн, тексты постановлений, съезды и пленумы, целые серпантины рисованных "кинохроник" с эпизодами борьбы со всевозможными оппозициями и недругами. Сочинялись забавные стишки и песенки, в которых подвергались осмеянию и разгрому "враги партии", назначаемые то из каких-нибудь сокурсников, то из преподавателей. В общем, ни более, ни менее, как этакая пародия на родную политическую систему.
  
  Вот как, к примеру, как звучал первый куплет партийного гимна: "Много песен народ о свободе сложил. Они все оказались туфтой. И тогда наш Матвей на все х..р положил. И сказал : "Это братцы не то. Мы начинаем собственную песню. И старые не будем больше петь. Она когда-нибудь станет всех известней. Она весь мир сумеет облететь...". До сих пор удивляюсь, как не дошло все это до КГБ и суровой показательной порки?
  
  А, может, и дошло. Просто сверху решили не раздувать столь объемного дела. Ведь разгонять и судить пришлось бы почти целый курс. Может, все же постановили квалифицировать все это как детскую забаву? Тем более, что многие из баловников были из начальственных семейств и прилежными учащимися, ни в чем ином за пределами игры в "отклонениях" незамеченными. Может, сказалась тогда - в конце 60-х - еще инерция "оттепели"?
  
  При всем притом, анализируя себя и проецируя на современников, должен признать, что подавляющее большинство нас в основе своей оставались "совками". Что это означало? То, что власть осмеивалась и поносилась персонально, но не как система. Мое поколение - вплоть до самых 90-х - ерничало и негодовало, порой даже едко куражилось над маразмом дряхлых вождей, возмущалось несправедливостью или глупостью местных партийных начальников. Но при этом не видело, не понимало или не принимало "капиталистического способа производства". И даже не помышляли себя вне привычной социалки с бесплатным обучением и лечением. Само слово "антисоветчина" понималось весьма узко - исключительно как протест против власти, но не как против общественного строя. Судя по себе и окружению, пусть
  
  даже самому ершистому, мы весьма туманно и неверно представляли себе и механизм современной рыночной экономики, и политическое устройство "демократического общества" с его многопартийностью, разделением властей и парламентской системой. Даже такие понятия как биржа, банк, залог, норма конкуренции, менеджмент и рыночная экономика отсутствовали в нашем словаре или были весьма смутными понятиями.
  
  Конечно же, благодаря литературе, кино и рассказам редких путешественников за бугор, некое представление о той жизни у нас присутствовало. Они бударажили воображение, рождали зависть и тоску, вопрос, а когда мы так заживем. Но эти внешние картинки ничего не добавляли к пониманию, как там все устроено. И каковы реальные отношения между людьми на Западе. Сами они казались из другого теста и с совершенно иными ценностями. Ведь даже те немногие, кому удавалось вырваться в Рим или Париж, в стадном состоянии и под строгим приглядом чекистов могли увидеть лишь фасад Запада. И он даже в пределах Варшавского лагеря производил сильное впечатление. Но это был глянец, который идеологические архаровцы интерпретировали как "витрину буржуазного мира", маскирующую его истинные пороки. Только ведь он скрывал и действительную глубинку забугорной жизни - с ее обычными человеческими заботами и переживаниями. С реальными проблемами, а не пропагандистскими страшилками.
  
  В общем и в своем отрицании, и в лояльности к "советской власти" люди моего поколения питались крайне поверхностным представлением о том, какая альтернатива таится в сказочном Зазеркалье . И недовольствуя в адрес того, чем и в чем жили, они слабо представляли, что грядет на смену.
  
  И вот случился обвал, который в меру своей тектоники сам по себе оказался болезненным. И переход из одного состояния в другое был достаточно неприятным на всем посткоммунистическом поле. Что в Польше, что в Прибалтике и даже ГДР под крышей западных родичей.
  
  А в российской редакции он и вовсе обрел сейсмограмму вселенского землетрясения. Тот образ, точнее - образина, в которой капитализм обосновался в России, столь же похож на его современную ипостась, как умный пес на волка или шакала. Шкура и фигура похожи, а повадки инородные. Продиктованный интересами сверху, он изначально обрел форму некоего госфеодализма, в котором кормушку разделили между собой номенклатура и всплывшие со дна общества бандиты. Этот продукт уже в виде порядка и стабильности в монархической форме и был закреплен впоследствии.
  
  Конечно, в строго терминологическом значении "госкапитализм" - это фигура речи. Но это вовсе не означает, что в ней нет реального смысла, диктующего право на собственное название. А оно - прежде всего и огромной степени в том, что юридическая легализация частной собственности не сопровождалась ее восстановлением де факто. То есть реституцией - возвратом собственности бывшим владельцам. Именно этот процесс был запущен в том или ином виде в Прибалтике и большинстве других европейских стран-солагерников. И проигнорирован в России.
  Да, затея эта чрезвычайно непроста в чисто техническом отношении. Например, в Литве она была осложнена тем, что часть страны в предвоенный период, когда
  проходила земельная реформа, была под Польшей. И после присоединения ее Сталиным в 1940-м к Империи, часть реестровых архивов либо осталась там, либо была уничтожена. И это при том, что к моменту начала акции во многих случаях истцами выступали уже наследники, а не прямые владельцы. Потому, быстро набрав обороты поначалу, она растянулась на долгие годы. Кроме того, есть весьма деликатный, можно сказать даже - драматический аспект психологического свойства, связанный с лишением недвижимости тех, кто уже давно в силу тех или иных обстоятельствах заселился в чужие пенаты. Причем, во многих случаях вовсе не из злого умысла и даже не подозревая, что стал "узурпатором". А в силу обстоятельств и поворотов колес новой системы.
  
  И тем не менее практика показала, что при наличии политической воли любые сложности преодолимы. И всегда можно найти вполне разумные и гуманные решения. Например, в Польше изначально был взят курс не натурального возврата, а денежной компенсации утраченного. И эту ношу взяло на себя государство. В других странах, в том числе и в Литве, применяется комбинированная практика. Например, в сложных случаях государство предлагает участки в другом районе. Оно также выплачивает откупное за объекты, оказавшиеся в его собственности, если в них уже много вложено. Или они имеют важное общественное значение.
  
  Увы, в России ничего этого не было. Земельная реформа, объявленная в 1991 году, основывалась на дележе колхозной и совхозной земли на безвозмездной основе по принципу усредненных паев. Она коснулась примерно 12 млн. человек. Но только теоретически. Виртуально! Потому что натуральное распределение участков было отложено до принятия Земельного кодекса, уполномоченного расписать, как можно этой собственностью распоряжаться. Ввести права наследования, купли-продажи, залога и т.п. Однако, натолкнувшись на яростное сопротивление как слева, так и справа, проект в Думе и Совете Федерации застрял аж на восемь лет. И проект, предъявленный еще в 1991, был подписан лишь уже при Путине.
  
  Так что процесс формирования земельного рынка и коцентрации ее у наиболее эффективных фермеров даже формально начался лишь в нулевые годы. А в 90-е происходила только дележка, а точнее - захват индустриальных угодий, львиную долю которых составляют сокровища недр. То есть государственной, читай - всенародной собственности.
  
  При такой диспозиции тем, что творилось в 90-е, подавляющая масса зрителей и участников была шокирована. В таком контексте можно понять (хотя и не принять) аргумент Дмитрия Быкова о том, что предпочитает социализм, который по сравнению с нынешней все же выглядит более гуманной системой. Глядя на это со стороны порой сам себе задаю вопрос и не нахожу твердого ответа: а смог ли бы ты сохранить свои "антисоветские" убеждения, если бы глотнул того лиха, которое в лихие 90-е обрушилось на бывших соотечественников?
  
  И тем не менее, вопрос остается: Можно ли с уверенностью утверждать, что если бы сценарий смены режима проходил так же разумно и последовательно, как в Чехии, Польше или Прибалтике, то никакой бы ностальгии по брежневщине и сталинщине не возникло?
  
  Впрочем, вопрос этот из категори спекулятивных, потому что такие сценарии в российском практикуме просто были исключены. Непреложный факт, как уже отмечалось раньше, состоит в том, что смена режима не была национальным выбором и проектом. А выбора не было потому, что нация реально не представляла, какая модель образа жизни придет на смену. Да никто у нее об этом и не спросил.
  
  Такой вот замкнутый круг!
  
  Другой вопрос, возможен ли в России откат в прежнее системное состояние? Сомневаюсь, хотя рецидивы и имеют место. И могут проявиться еще не раз и резче. А сомневаюсь потому, что эксперимент, навязанный обществу, уже забил два крепких крюка в тело истории.
  
  Один крюк - это власть крупных собственников в адской смеси частного с государственным. Но поскольку некие элементарные правовые возможности на приватизацию были все же объявлены, ею воспользовались на уровне среднего и мелкого бизнеса и некоторые обычные граждане с высокой энергетикой. Более того, целое десятилетие под девизом "спасение утопающих дело рук самих утопающих" были вынуждены крутиться и те, кто по натуре неисправимый совок. Хотя бы на уровне огродных участков.
  
  Второй крюк - магазинные полки, наполнившиеся товарами. К ним быстро привыкают, но трудно отказаться. Возможно, на это способны еще некоторые упертые старики, но вряд ли подпишется молодежь. Как и от права на пересечение границы. Такие необратимости, наверное, понимает даже товарищ Зюганов. Поэтому вряд ли бы он решился к столетию Октября повторить сценарий 17-го с конфискациями, продразверсткой и коллективизацией.
  
  История учит, что если она и ходит по кругу, то - по спиралевым все же кольцам. То есть, на каждом витке есть лишь внешняя схожесть, а начинка меняется. И полного возврата к прошлому не бывает.
  
  К примеру, Брежнев и его старческая команда пытались возродить сталинизм. Но не решились. Не получилось. И к 90-летию рождения Вождя, когда, казалось бы, был хороший повод об этом внятно заявить, ограничились статьей в "Правде", где сбалансированно промямлили и о "некоторых достижениях", и о "злоупотреблениях".
  Ну, и до массовых кровопусканий, конечно, не дошло. А почему? Да уже потому, хотя бы, что "соратники" при дряхлеющем Генералиссимусе изрядно струхнули. Они не желала больше сумасбродной тирании, поволяющей рубить головы всем без исключения. И ввели "коллективное руководство" и табу на физическое устранение политических соперников, которым дорожило. Новый порядок, заложенный при Хрущеве и укрепившийся в брежневщину, основывался на расширении привелегий для "избранных". А они, в свою очередь, прививали вкус к спокойной, ленивой и сытой жизни.
  
  Этому способствовала и сама конструкция послевоенного мира, основывающаяся на ядерном паритете, ограничивавшем агрессивность. После Сталина и Карибского кризиса в мире воцарился концепт "мирного сосуществования двух систем", замороженный при температуре "холодной войны". О Большой войне с Америкой или НАТО на кремлевской орбите уже всерьез никто не думал. Как и о "мировой революции", которая перешла в область риторики и мелких пакостей, необходимых, с точки зрения Кремля, для поддержания реноме сверхдержавы на левом фланге.
  
  Другой вопрос, что этот климат базировался на гонке воружения, которая и стала сутью заморозки. Она-то и стала миной замедленного действия, которая подорвет систему изнутри. Но это был уже триумф искусства западных стратегов, ловко подигрывших кремлевским старцам в разорительной и непосильной для Москвы претензии на мировое лидерство. И продолжавшей жить в угаре ублюдочных представлений о "классовой борьбе" и "мировой революции".
  
  Ну и, конечно, настроения в обществе сильно изменились в годы "оттепели". В отличие от нынешней ситуации, тогда еще в нем не остыли, не поросли травой забвения личные воспоминания о "счастливой жизни под сталинской звездой". Тогда все по классике: ни верхи, ни низы уже хотели и не могли возвращаться в прежнее состояние. Поэтому вернулись ровно настолько, насколько позволял виток по спирали.
  
  Вот и сегодня, хотя порой видится, будто все повторяется, на самом деле, это лишь кажется. Конечно, рожденный в состоянии выкидыша, российский капитализм, способен еще на разные мимикрии, раздираемые сочетанием несочетаемого. И для социального менталитета, отягощенного историческим наследием, для народа-государственника будет характерно стремление к социальному государству. К социализму. Только на этот раз это уже будет иной социализм - социал-демократического толка, рыночного разлива. То есть, даже с "суверенными" прибамбасами, это будет уже нечто в русле общемирового потока.
  
  
  
  Их время
  
  Сегодня нет недостатка в суждениях относительно "русской судьбы" и особенностей менталитета российского социума, исполненных унылых обобщений и фатализма. Говорится в этой связи, в частности, о двух типах цивилизаций - коллективистской, основанной на православии, общине и культе государства. И индивидуалистской, опирающейся на католицизм плюс протестанство и уважение к личности. Отсюда вытекает извечная дилемма между царизмом (тоталитаризмом) и парламентаризмом (демократией). И соотвествующие им несовместимость и противоборства. Знатоки этих различий, в зависимости от политической ориентации, либо с вызовом и боевым азартом защищают и проповедуют этот антогонизм. Либо тоскливо пророчат бесконечность "хождения по кругу".
  
  Такая хандра часто посещает и автора этого текста. Тем не менее, аналитические прикидки и логика диктуют мажор.
  
  Первый довод - о том, что мир развивается по спирали, мы уже проходили. Но есть и второй, не менее важный и убедительный. Он в лицах и образе мышления детей, смены, которая подспудно выпочковалась в "племя молодое, незнакомое".Их принципиальное отличие от нас состоит не столько в энергетике , сколько в привычках . А они - привязчивое свойство, источающее большую силу. Особенно, если обретаются с пеленок.
  
  В принципе человек может привыкнуть ко всему - кроме чисто физиологического - боли, мороза, голода...Например, к скромному, примитивному потреблению . К лицемерию и "двойному языку". К бардаку, в котором легче "крутиться". Даже к "черте оседлости" в пределах государственных границ и т.п. Живучесть социализма была в том, что все эти "неудобства" компенсировались реальными благами, опять же забуревшими в привычки: низкая интенсивность труда, бесплатная социалка, всеобщая занятость и низкие цены на продукты, снимающие беспокойство за завтрашний день. Люди, чьи отцы жили в тех же координатах и "дурными" привычками не страдали, принимали такой мир как данность. Как объективную реальность. И учились жить внутри кокона, ища радости и преимущества в слабостях и позитивах обретенного пространства.
  
  Сегодня - после смены парадигмы - возникли поколения, чьи привычки с "чистого листа" "обуржуазены". Будь то выбор игрушек или еды, путешествия или места учебы, наконец, реальные уроки, как заработать или добыть деньги на удовольствия и самоутверждение в жизни. "Всемирная паутина" опутала их соблазнами и богатствами возможностей открытого мира, возбуждающими аппетит.
  
  Молодежь это все усвоила хорошо еще и потому, что занятая собственным процветанием , власть временно забыла об идеологии. А когда спохватилась, то в попыхах сочинила такую затхлую и скудоумную туфту, что сама в ней уже запуталась.
  
  Варясь в собственном социуме, молодые выстроили в мозгах и душах свои формулы мировосприятия и алгоритмы поведения. Подозреваю, что даже если бы их родители сильно постарались, рассказывая сказки про социализм и величие Империи, созданной Сталиным, это все равно осело лишь на обочине сознания. Ведь даже мы, взращенные в идеологическом газе, в юности были достаточно индиферентны к идеологии. То есть подчинялись "правилам" автоматически, не вдумываясь в них и не придавая им большего значения, чем знакам дорожного движения.
  
  Чего уж говорить о тех, кто родились в годы "перестройки" и позже . То есть о детях эпохи Интернета и айфонов, которых не выманишь "за туманом". Они и обстоятельствами, и соблазнами со школы орентированы на бизнес или власть. И очень раздражаются, когда видят, как закупорены ходы и туда, и сюда. В отличие от своих папаш, уже в силу возраста - они не могут себе позволить пятиться назад. Им приходится смотреть в будущее. И потому хотят перемен.
  
  Как бы не задуривали мозги мохоркой про "скрепы" и "суверенную демократию" первоканальные звезды, как бы не возбуждали антиамериканизмом и реваншизмом, молодым все равно ближе и понятней их сверстники и качество жизни Запада. Ими ценится их язык и мода, предприимчивость и рационализм, независимость и индивидуализм.Во всяком случае, трудно представить себе иной облик нового поколения. С тоской по Распределителю и Империи, бригадам коммунистического труда и комсомольским собраниям, с гарантированной пайкой и отдыхом на крымских берегах. Как и перспективу жить в феодальной стране, где карьерные лифты основаны на близости к телу монарха и вассальной преданности.
  
  Тем более, что и в конфликте "отцов и детей" на самом деле нет неразрешимой остроты. Ведь еще древние поняли, что в одну воду дважды входить нельзя. И отцы со своими грезами о прошлом , хлебнув нового пойла со всей его "извращенностью", все равно будущее видят иначе. В этой картинке уже нет категоричного отрицания частной собственности и, тем более, изобилия на полках. А это практически значит , что им нужен совсем не тот социализм, в котором прошла первая половина их жизни.
  
  Да и много ли энергии может внести этот быстро тающий до "последнего солдата" слой народонаселения!
  
  Если уж говорить о реальном влиянии на течение жизни, то оно более всего заметно сегодня со стороны "молодых отцов" - тех, кому под 40 или 50. Особенность этого сектора отцовства в том, что о "развитом социализме" у них довольно смутные и схематичные воспоминания. Ведь тогда они еще были в подростковом возрасте. Но зато хорошо помнят маразмы лихих 90-х. Людям с такой биографией легко стать искренними пропагандистами "Великого прошлого" и ренессанса "подлинного социализма". Что мы и наблюдаем в ломках современной России.
  
  Тем более, что вся мировая флотилия во главе с ее авангардными авианосцами движется в сторону некоего подобия социализма. В основе этого курса не только "классовая борьба" и конвергенция, о которых писано-переписано. Но и мощные экономические и геополитические сдвиги, наложившиеся сверху. Первый выражается в том, что, как толкует статистика, на планете, в первую очередь - в развитых странах - падает доля труда в ВВП. И это понятно - растет его эффективность, соответственно - уменьшается занятость в производственных секторах. Поэтому все больше доходов концентрируется у государства, которое их затем раздает населению.
  
  Добро бы, если б они возвращались - хотя бы частично к тем, кто вкалывает, что говорится, в поте лица. Или ограничивались социалкой для заслуженных иждивенцев - стариков, убогих и детей. Но ведь сегодня в "политкорректном" мире бурно прогрессирует тенденция, когда распухает доля бездельников, облагодетельстванных незаслуженно - мигрантов. Причем самых непродуктивных и наглых, подобно саранче тучами наплывающих на Запад со всех сторон Востока (надеюсь, читатель понимает, что здесь используются не географические, а цивилизационные координаты).
  
  Хорошо это или плохо - можно долго дискутировать . Но сам этот тренд социальной политики бесспорен и очевиден. И он охватил практически все страны, еще недавно считавшихся "оплотом капитализма".
  
  В связи с этим возникает вопрос: так если Запад идет к социализму, значит ностальгия по нему - в русле общих чаяний. И никакая не "обочина" магистральной трассы.
  
  Снимаю вопрос об оценке тренда. Оставлю лишь самое важное и бесспорное - речь идет не просто о разных "социализмах" - об инородных системах. Ибо западная редакция -это, как ни крути, как не экспериментрируй, в основе своей - частная собственность и рынок с его конкуренцией. И в этом -фундаментально-базисном - единство и единообразие механизмов, с помощью которых не только флагманы в ликах США и Европы, но и Китай, Япония, Индия, Ю. Корея, Тайвань... Да и Россия в том числе. И никой "суверенности"у нее в этом нет; есть лишь извращения. Ломка.
  
  Но ломка не может продолжаться долго. В глобальном масштабе ее цикл исчисляется секундами, на шкале поколения - годами, причем едва ли - десятилетиями. Поэтому нынешние метания и мудрствования на предмет "особого пути" это всего лишь нормально ненормальная отрыжка уникального опыта исторической судьбы. И все приемы внести в этот поток коррекцию географического фактора - Запада и Востока - дегемагогия того же разлива.
  
  Что касается надстройки, так сказать, палубы, то тут, конечно, национального разнообразия хватает: от демократической классики с разделением властей до "коллективного руководства" по-китайски и вождизма. И этого неизбежно, поскольку отражает культурно-исторические особенности. Только и здесь - на идеологическом фронте -единство базиса диктует общие черты:
  
  Технологии важней идеологии. Это не означает отказа об "национально-неповторимого". Это означает, что на успех нации нельзя расчитывать при технологической отсталости.
  
  Открытость вместо изоляции. Опять же: нация зачахнет, если замкнется. Ибо в условиях глобальности рынка невозможно успешно развиваться.
  
  Конкуренция и лидерство вместо коллективной уравниловки и безответственности . Это значит, что современная наукоемкая и интеллектуализированная экономика базируется на личностях, индивидуумах. Для их появления необходимы состязательность и отбор. В то время, как коллективное производство и стрижка под гребень - это для эпохи конвееров и простого труда.
  
  Без этого рыночный механизм сегодня просто буксует, не работает.
  
  И именно благодаря этой общности в регионах "традиционной самодостаточности" поперли диковинные цветы "экономических чудес", начались скачки и прорывы, которые и не снились самой богатой в мире стране с дармовыми ресурсами от Бога. А само понятие Запад давно уже потекло в своем географическом значении по всем направлениям. И стало причиной не только смены костюмов, но и подвижек в образе мышления .
  
  При этом мир отнюдь не законстенел в своем постоянстве и совершенстве. Поиском новых концептов "качества жизни" озабочены отнюдь не только славяне. Общество потребления. Массовая культура. Мистика мировой банковско-финансовой системы. Экологический тупик. Ресурсы планеты...Все эти проблемы давно обозначены. И над ними маются мыслители и политики в самых разных точках планеты.
  
  Иллюстрией могут служить идеи "ресурсоориентированной экономики" американского футуролога Жака Фреско, широко разрекламированные в сериале "Дух времени" режиссером Питером Джозефом. Подвергая уничтожительной критике американскую Федеральную резервную систему, он пропагандирует альтернативу образа жизни в мире, отменившем монетарную систему. Проще говоря, в мире, отказавшемся от денег. В своем "Проекте Венера", изложенном в книге "Всего не купишь за деньги", Фреско описывает "город будущего", в котором благодаря передовым технологиям и автоматизации люди живут в гармонии с окружающей среды. А экономика ориентирована не на прибыль, а на "разумные потребности" человека, соответствующие его природе. Это очень созвучно с идеями, над которыми маялись вполне серьезные интеллектуалы в начале 60-х в связи с объявленной Никитой "стройкой коммунизма".
  
  Примечательно, что основой такого устройства Фреско считает неисчерпаемость природных ресурсов, а фундаментальным условием реализации проекта -всемирный, а не локальный масштаб. Для этого он пытается придать ему характер движения с мировой сетевой паутиной в виде общественных отделений и привлечения энтузиастов разного профиля.
  
  Думаю, если бы, говоря про "скрепы", "суверенность" и "духовное возрождение" России, авторы терминов обсуждали в конкретике нечто подобное, они вполне бы влились в общее русло глобального диспута. А их лидер мог бы претендовать на роль Махатмы Ганди, о котором, якобы, грустит, как о достойном собеседнике.
  
  Увы, те, кто, действительно озабочен поисками "высокого смысла" - скрипят в тиши своих грядок. А трубит и бренчит гопота, ничего не несущая ни во благо будущего своей страны. Ни в банк актуальных забот человечества. Одну лишь злобу и истерику на почве тупости и комплексов.
  
  Так что в реальной перспективе задача стоит весьма банальная : научиться жить по-человечески. От слова - человечество. Это значит идти, а не метаться, работать, а не штурмовать, состязаться, а не бороться, стимулировать, а не выравнивать, учиться, а не учить других, жить, а не выживать. И это уже было бы огромным достижением.
  
  
  ЗАНАВЕС
  
  Попытка поставить точку
  
  Жизнь прожить - не поле перейти. Звучит пафосно. Хотя на самом деле она проскакивает как "мимолетное виденье".
  
  Но в любом случае уместно под занавес задаться простым бунинским вопросом:
  
  И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
  И лазурь, и полуденный зной...
  Срок настанет - господь сына блудного спросит:
  Был ли счастлив ты в жизни земной?
  
  Не знаю, как бы ответил, если б подводил собственные итоги. Только ведь в данном контексте он адресован к достаточно размытому и абстрактному тебе. Ведь изначальный посыл требует свое персональное присутствие в судьбе поколения ограничить лишь редкими слайдами для иллюстраций. На суконном ученом языке это означает - быть в качестве "эмпирического объекта" социологического ( а также геополитического ,культурологического и прочего) анализа.
  
  А при такой попытке обобщить картинка выглядит весьма противоречивой. С одной стороны, моему поколению несказанно подфартило, чтобы наслаждаться благополучием и позитивными эмоциями. Жизнь без войны, в поразительной динамике технологических и социальных перемен, была интересной, разнообразной, с очень яркими пятнами и благими ожиданиями. Это была достаточно комфортное существование, без натурального голода, от которого не были избавлены хотя бы фрагментарно (из-за войн) предыдущие поколения даже самых богатых стран.
  
  Но в то же время произошли две тектонических ломки жизненных укладов. Первая -со смертью Сталина, вторая - и самой системы, которую он апогейно олицетворил. Обе они сопровождались душераздирающими личными драмами. А главное - расколом общества, сравнимомого с состоянием гражданской войны. Итогом стало то, что значительная (и это дипломатическая оценка) часть моего поколения превратилась в динозавров, обративших взоры в прошлое, и самим своим существованием мешающим другим двигаться вперед.
  
  И это самый грустный и позорный итог моей когорты. В этой связи хорошо запомнились откровения пятидесятилетнего мужчины в компании молодых людей: "Возраст - не индульгенция на авторитет. Увы, нашему поколению гордиться перед вами особенно нечем. У нас не было Большой войны, в которой мы отважно победили. А на войнах маленьких, внутренних вели себя, как мыши. Сидели по щелям, прижав хвосты. Нам даже примитивную свободу в виде гласности и частной собственности подарили хозяева. Но и ею многие не смогли распорядиться и шарахнулись, просясь назад в ярмо. Чем уж тут гордиться. А те немногие, кто все-таки противились несвободе и ценят ее, уповают только на вас - молодых", - честно признался он.
  
  Увы, готов подписаться под каждым словом этой грустной исповеди. Какая уж тут может быть бравада, если даже дареные перемены смогла принять только незначительная часть твоих современников. И если ты даже оказался в ней, то это не основание для гордости.Не результат борьбы и рисков. И даже не секрет особой просвещенности и проницательности. Просто так сложились обстоятельства.
  
  Помню, ответом было оцепенение, напряженная тишина. Однако, в ней не было ни злорадства, ни иронии - только молчаливое уважение за столь болезненное признание. По этой реакции я почувствовал тогда, насколько другими стали наши дети. И как много им предстоит обдумать, спроектировать и поменять, чтобы заведенные новые механизмы работали без обратного хода.
  
  Впрочем, в том, что судьба моего поколения сложилась так, а не иначе, тоже есть свой исторический резон и логика. И для всей Европы, и для ее восточной части, наверное, это была реакция релакса после кошмаров первой половины буйного 20 века. Намучившись и смертельно устав от войн и революций, люди с радостью превратились в скучных сонных обывателей, ценящих покой и стабильность. То есть предпочли жить, не мудрствуя и не импровизируя. Цепляясь за привычный образ жизни, даже если он исчерпал свои ресурсы. Так на Западе родилась "политкорректность", позволяющая закрывать глаза и не видеть, как перестают быть хозяевами в собственном доме. А на Востоке масса людей шарахнулась от свободы, нарушившей их запрограммированное и размеренное существование.
  
  Но все проходит и меняется. Звоночки, вроде 11 сентября 2001- го, которым отмечен приход Миллениума, требуют реакции. Спящие просыпаются, вялых сменяют дерзкие и энергичные. Знаки эти видны с обеих сторон. Напряжение растет. И думается мне, что у детей наших будет совсем иное, куда менее определенное и спокойное будущее.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"