Аннотация: Рассказ о том, как иногда приходит счастье.
Выпивали у Тайки Гаврилиной, поварихи из НТМО.
-- Ну, за них! - провозгласила грудастая Светка. - Хоть и горя от них... Но всё-таки!
-- Всё-таки, всё-таки! - хмыкнула ироничная Тамара, делая гримасу зеркалу, висящему напротив. - Куды ж без них-то.
-- Да просто никуды! - расплылась в сладкой улыбке розовощёкая Вера, с готовностью протягивая свой стакан.
-- О-офх!, -- сморщилась Валентина словно от предчувствия горечи выпиваемого, чокаясь с подружками. - Дались вам эти козлы. Как соберёмся, так один разговор. Слушать противно!
Она захрустела огурцом так яростно, будто это и был кусок того самого козла. Её косматые чёрные брови, никогда не знавшие рейсфедера, осуждающе сдвинулись.
Женщины заговорщически переглянулись.
-- Конечно, кое-кому хорошо говорить, когда под боком вон оно, сокровище.
Вера кивнула в угол, где, прислонившись к тёплой от ковра стене, спал муж Валентины, Василий. Его тёмное лицо напоминало смятые сапоги, а синяя сатиновая рубаха, складками уходящая под ремень, казалось, не содержала внутри себя ничего кроме атмосферного воздуха. Он спал так давно, что подружки почти забыли о его существовании.
-- Сокро-овище! - прищурилась Валентина. - Во, гляди. Раньше всех назюзился и в гостях спать наладился. Тьфу!
Она потянулась было рукой, но Светка остановила её.
-- Ладно, не буди. Пусть мужик отдохнёт. Что он тебе, мешает?
-- Да стыд головушке. Ишь, развалился!
Василий продолжал спать, не подавая примет активной жизни.
Вера, не обращаясь особенно ни к кому, проговорила.
-- Мой, бывало, как из рейса придёт, так с ходу - на пожарника сдавать. Только что сутки не дотягивал! Как-то засекла. Пятнадцать часов продрых!
Все знали верину историю, как, впрочем, и все другие истории. Помнили про страшную аварию, в которую угодил её муж-дальнобойщик, и как то, что от него осталось, пришлось везти аж из-под Ростова.
-- Говорю: что ж так устаёшь-то. Мешки, что ли, таскаешь? Работа у тебя -- сиди да сиди, баранку крути. А он: ты бы так посидела...
-- Мой тоже вот уставал, -- отозвалась Светка. - Всё детей шпыняла: не шумите, не смейте, идите вон на улицу играть. Охраняла сон. Дура! А он, как оказалось, натрахается там, что еле ноги волочит. А дома-то и спи-ит, и спи-ит!
Светка выгнала мужа давно. Уж и дети те повыросли. Уже им не до игр: вкалывают почём зря.
-- А у моего тёща гостит, -- хмыкнула уже заметно захмелевшая Тамара. - Звала его с собой, да куда-а там! Вам... Хи-хи, вам просил привет передать!
Она изобразила рукой нечто наподобие реверанса, опрокинув при этом салфеточницу.
-- Жениться не предлагает? - осведомилась Вера.
-- Чего-о?! -- вылупила Тамара оловянного цвета глаза. - Со своей развестись? Он три раза обосрётся, чем ей такое объявить. Знаешь, как боится! Однажды соседка увидела, как он ко мне заходит, так он полтора часа не мог отойти. Представляешь: полтора часа у него не вставал!
Девки захохотали в голос, и Тамара, видя, что набирает популярность, со вкусом продолжала, подкрепляя рассказ самыми откровенными жестами.
-- Я уж и так, и эдак. И вот так. Ни в какую! Гляжу: совсем сник парень. Одеваться стал! Уже в передней его перехватила... Ну, всё-таки сделали кое-как. А ты говоришь: жениться.
Она взяла бутылку и стала разливать не вполне твёрдой рукой
-- А оно тебе нужно, вот это, замуж? - скривила свой большой рот Валентина. - Уж куда как лучше иметь любовника. Жена его накормит, обстирает, если надо, вылечит. А ты - только удовольствие... Справила - и пошёл на фиг. Никто под ухом не храпит, не кашляет. Я извиняюсь, не пердит. Табачищем не воняет. Чуть перепьёт - выгнала на хрен. Иди, мол, тебе есть где ночевать. Красота!
-- Чья бы корова мычала, -- отозвалась Светка. - Ты бы вообще помалкивала. Что ты понимаешь!
-- Я-а?! - с нажимом выкрикнула Валентина.
-- Да, ты! - хором отозвались девчата. - Вон он, в углу, -- всё твоё понятие. Вот и иди к нему.
-- Да это...
Она аж захлебнулась от пьяного негодования.
-- Да это...
-- Ну, что, что "это"? - навалились, спаявшись в монолит, подружки.
-- О-о-ой! - брезгливо покосилась она в сторону мужа. - Да прям щас бы отдала, если б кто взял. Продала бы!
-- За сколько? - послышался вдруг тоненький голос хозяйки.
Повисла напряжённая пауза.
-- Ну... За стольник, -- ответила Валентина, изнемогая от общего куража.
Девки зашумели.
-- Смотри, не продешеви!
-- Да ты проси! Она больше даст!
-- Пятихатку хотя бы. А то водка кончается!
Тайка выскользнула из-за стола и, заскрипев дверцей шифоньера, достала сумочку.
-- Вот.
Она положила перед Валентиной хрустящую бумажку. И, достав новую бутылку, разлила по рюмкам.
-- Обмоем сделку!
Выпив, Валентина вытянула из пачки сигарету и удалилась на кухню.
-- Попрошу в моём доме не курить! - по-хозяйски крикнула Тайка.
-- Гы-гы!
Валентина высунулась в проём двери, нещадно дымя, и своим внушительным басом продолжала.
-- Скоро тебе вот это чмо всю квартиру прокурит.
Она кивнула в сторону Василия.
-- Будешь вонять как пепельница.
-- Пускай, -- взвизгнула Тайка. -- А я хочу, чтобы для свежего человека был тут свежий воздух. Ну-ка, марш на лестницу!
-- Человека све-ежего! Гы-гы! Тоже мне, свежий!
Подмигнув девчатам, Валентина со смехом повиновалась. За ней вышли Тамара и Вера.
Чай пили молча.
-- Ну, пора, -- сказала за всех Валентина. - Спасибо этому дому...
Она сделала шаг в сторону Василия, но Тайка, вскочив, преградила ей дорогу.
-- Вот, -- схватила она со стола сотенную бумажку и засунула Валентине за пазуху.
Та выкатила было свои чёрные, под коричневыми веками, глаза, но потом юмористически посмотрела на собирающихся девчат.
-- Что ж, ничего не поделаешь. Подождите меня, девчата. По дороге пива купим. На всю сотню!
Василий открыл глаза. В комнате темно. Из кухни доносится громыхание посуды.
-- Э-эй! - позвал он.
Появилась Тайка. На ней фартук в красный горошек. Над ним причёска с белым бантиком. Под ним круглые голые коленки.
-- А где Валька?
-- А что тебе Валька? - отвечает она вопросом на вопрос.
-- Как что? Вроде как жена.
-- "Жена"! Забыл, что было?
-- А что такое было?
-- А кто вот тут на коленях стоял, в любви объяснялся?
-- Чего-о?
-- Того-о! "Я-а, -- говорит. - с Валькой развожу-усь. Только тебя всю жизнь люби-ил!" Эх, ты!
-- Да чего ты такое буробишь. Не было этого!
-- Ах, уже и не было... Не было?
Встаёт перед ним на колени, поднимает лицо. Глаза её, серые с голубизной, полны слёз.
-- Неужели не было?
-- Но ведь... Кажется, правда, не было...
Незаметно для себя трогает её волосы. Они жёсткие от лака.
-- Пользуешься тем, что нет свидетелей.
-- Как... Нет? А девки?
-- А девки на лестнице курили.
-- А Валька?
-- А Вальку ты потом на кухню отозвал и всё ей сказал.
-- Один на один?
-- Зачем один на один. При мне.
-- А она?
-- А она драться полезла. Ты ещё меня защищал. Вот у меня синяк, погляди. Это она пнула.
Приподнимает юбку и показывает синяк, полученный накануне при разгрузке свежемороженой рыбы.
-- Неужели не помнишь?
-- Совсем не помню.
У неё пухлые белые щёчки, воздушно-нежные на ощупь.
У Валентины - выдающиеся костлявые скулы. Да она никогда и не позволяла ему брать лицо в ладони.
-- Нельзя так много пить.
-- Я был только со смены, голодный.
-- Так поздно со смены?
-- Всегда приезжаю в это время.
-- Какая гадкая работа.
-- Но денежная.
-- А уезжаешь?
-- В шесть тридцать.
-- С ума сойти. И какая же это жизнь?
Он тянется за сигаретой. Она ставит перед ним хрустальную пепельницу.
-- Хочешь опохмелиться?
Он глубоко затягивается. Она приносит запотевший графин и селёдочницу.
-- Принеси ещё одну рюмку.
Как красиво звенит хрусталь.
-- Почему ты не куришь?
-- Я же повар. Мне нельзя портить вкус.
-- Интересно... А что же мне не запрещаешь? Навоняю ведь.
-- Воняй. Ты тут хозяин.
Валентина ширококостная и высокая. Иногда может быть даже выше Василия - смотря какие наденет каблуки. Когда он впервые подошёл к ней на танцах, она смерила его взглядом и сказала: "Я с тобой вприсядку, что ли, пойду?" Другой бы смутился и ретировался. Но вчерашнего дембиля этим не проймёшь! Сжал в ладони её длинные пальцы так, что она привстала от боли, -- и утащил сразу в медленный танец. Как миленькая пошла! Знает, что такое танцы в Слободке. Тут за такой отказ можно и по роже схлопотать. Василий, конечно, никогда бы этого не сделал. Но слава Слободки и так работает на мужика. Хорошо работает. И всё равно девки из центра прутся сюда. Как мёдом им тут намазано! Слободским пацанам это по душе: до центра далеко, провожать долго. Пока доведёшь, можно много чего успеть. И опасности никакой: центральные слободских за версту обходят. Учёные! Может быть, поэтому девки-то их и не уважают? К слободским тянутся.
Как говорил "лейб-медик", бывший фельдшер: "Мужчины с большой потенцией любят крупных женщин". И ему, правда, нравится эта крупная... И у него ... с потенцией... Фу ты, аж неудобно. Хорошо, что кругом полумрак. А она... Делает вид, что не замечает. Или правда не замечает? Не-ет, притворяется. Ишь как дёрнулась! Усики вон чёрненькие... Мужики говорят: если есть усики, значит, темпераментная. Огонь-баба!
Ножки устали. Посидим на чужой скамеечке? Что? Сигарету? Почему не нравится? Наоборот. Мне очень нравится, что ты куришь. Это так по-свойски. Сразу видно: девка самостоятельная. Смуглая такая. С детства люблю смуглых. Бывало: идёт девушка в сарафане, вся загорелая-загорелая - глаз не могу оторвать. До чего нравится! Мы тоже пацанами всегда загорали до черноты. Над белыми обычно посмеивались. А ты натурально смуглая? Давай-ка... Ну, чего: не лезь, не лезь! Я же только... Ух ты, какая. Бронзовая! Клеопатра. Царица египетская. Да не бойся: кто тут увидит!
Надо же, какая ты сильная. Хоть на руках с тобой борись. Что? Ты на руках не против? Как-нибудь в другой раз: тут же столика нет. Ничего не залюсил! Ах, у тебя во дворе есть? Так пошли быстрее к тебе во двор.
А предки? Спят? А ты, значит, в сарайчике обитаешь. Ну, поборола, поборола. Сильная... Да не бойся, не порву. Так сними, если жалко! Де-евушка? Ты где, говорила, работаешь? Автоколонна связи, водитель. И говоришь, что девушка?..
Славно приложила. Могу ещё одну щёку подставить, как Христос учил. И всё равно ты не... Давай, бей ещё. Ещё...
Да не плачь. Такая большая, а плачешь. Чего "тебе хорошо"? А тебе отчего нехорошо? Жениться? Делов-то. Прямо завтра пойдём, да и подадим заявление... Ах, завтра выходной? Тогда в понедельник... Хотя нет, в понедельник такие дела не делают. Во вторник.
-- Тай, а где твоя Юлька?
-- Юлька-козюлька в Москве.
-- Вона! И чё это она там делает?
-- Да... В который раз пытается жизнь устраивать. За мужиком поехала.
-- Каким мужиком? Откуда он нарисовался?
-- В гости приезжал. Родители у него тут.
-- Да какой ей мужик! Она же маленькая.
-- Здра-асьте, добро-утро! Она твоего Володьки всего на три годика моложе. Уж и замужем побывала.
-- Так ты у нас бабушка?
-- Не-ет, пока ещё нет. Это ты старый дед. А я молоденькая!
Володя появился ещё в родительском доме. Ох, и хоровод же начался! Мамки, бабки, пелёнки, коляски ... Ленку родили уже в своей квартире. Внуки-внучки... "Отстань. Давай поспим. Лучше бы полку прибил! Тебе хорошо, а я так намоталась..."
Если обнять её за плечи, то руки на спине не сходятся. Как же так? Странно. Вроде бы так не было... Дылда какая.
"Ты что это такое придумал? Прекрати сейчас же. Давай по-нормальному! Слышишь? А то вообще на диван уйду."
"Да сколько можно! Каждый день, что ли? Ты у меня прямо какой-то маньяк стал. Прибей сначала полку. Да не та-ак! Дай сюда..."
"Коротышка беспомощный."
Какая же она чёрная. В кого такая уродина? Искурилась насмерть: лицо печёное, зубы жёлтые. И брови как у Брежнева. Да и вообще вся как мужик. Усы вон... Тьфу, прости, Господи. Дымит как паровоз. Больше меня!
То не даёт-не даёт, а то как обхватит - не вырвешься. Не поймёшь, кто кого имеет.
Вон как молотком орудует! Только попадись под горячую руку...
-- Василёк, ты идёшь?
-- К-куда?
-- У меня только одна постель.
Как здорово: "Ва-си-лёк". Никто ни разу так не назвал с тех пор, как бабушки не стало. Как это она догадалась! А как меня зовёт Валька?.. А ведь никак. А ведь правда никак. "Иди сюда", "сделай то". "Да не та-ак!"... "Ты". Она зовёт меня "ты". И больше никак.
Как ей идёт эта красная рубаха. Красное и белое на фоне тёмного ковра. Загляденье!
-- Что это шумит у тебя там?
-- Да... Кран подтекает. Давно уже.
-- У тебя есть ключи?
-- Брось, Василёк. Не сейчас же налаживать.
-- Почему? Минутное дело. Так есть ключи?
-- Ну, раз ты так уже рвёшься... Посмотри где-то там.
-- Заодно и искупаюсь.
У неё воздушно-нежная кожа. И вся она как маленькое облачко: невозможно сильно сжать, как ни старайся. Вся вмещается в объятия как в кокон... Белая-белая. Если долго смотреть, то наверное, ослепнешь. А хочется. Надо же, как хочется смотреть.
-- Вася-Василё-ок, -- тянет она тоненьким голосом.
Изо рта у неё пахнет конфетой.
-- ... большой-большой.
Василий выплывает из полудрёмы и начинает слушать, кажется, с середины.
-- Крупный такой и красивый. Чернявый хохол. Мы же, дуры, когда молодые, любим крупных да высоких. Бросила больную мать на старую тётку, побежала за ним на Украину. Там такую устроили встречу... Вся большая семья собралась. Песни пели. Ой, как пе-эли! А сестра его с подружкой пришла. И он в первую же ночь с ней выспался. Почти что у меня на глазах. Я в сенях сижу, реву. А он в передней хате с ней занимается. А та орёт. Хоть бы постеснялась!
Ближе к утру мать его вышла. Подсела ко мне на скамеечку и говорит: "Привыкай, дитятко, це доля наша жиночья такая. Терпи."
Василий пытается представить себе подобную сцену с Валентиной и усмехается.
-- А потом и началось.
Таисия слегка покосилась на его усмешку.
- Как вечер, так он на мотоцикл - и в соседний посёлок. Под утро вернётся, для вида подляжет ко мне. Помнёт-помнёт, да скажет: "Якась ты холодна. Друга жинка аж горыть, а ты... Бледна поханка. Усе! Жрать давай". Поест - и на работу. А вечером опять то же самое. А я сижу одна. Всё одна и одна. Сижу и молю Господа: накажи, покарай его! Разве Ты не видишь, как я страдаю.
Она остановилась передохнуть как от тяжкого труда.
-- Ну, вот и намолила. Возвращался он однажды от этой... Ещё по темноте. А впереди трубовоз. У трубовоза, кажется, задний огонь был неисправен чи шо... Он резко тормозит, и мой прямо головой налетает на эти трубы. Полчерепа снесло. Но остался жив! Представь себе: почти два месяца валялся в больнице, всё никак его господь не принимал. Даже доктор сказал: "Тут не иначе, как проклятие женщины". Так его старики после этого со мной разговаривать перестали! Это, вроде того, я во всём виновата. А я ещё терпела. Пока живой был, всё в больницу ездила. По дому всё делала как примерная сноха. Да... Но как умер - сразу собрала манатки и поминай как звали. Хоронить не стала. Это мне грех?
Василий пожал плечами. У него новый прилив сил, и это мешает слушать.
-- Вернулась домой. Думала, на работу обратно не возьмут... Ах ты, мой дорого-ой!
Повернувшись, она чувствует его готовность и уступает.
-- Взяли! - продолжает она, когда у обоих успокоилось дыхание. - Опять штукатуром-маляром. Силы ещё были. Но тут...
Она коротко откашлялась.
-- Тут умирает мама. Маму схоронила и неожиданно угодила в больницу.
-- Что так?
-- Сердце. Видно, всё это сказалось. Я никогда и не слышала, что бывает такое. Знаешь, лежу на спине и вижу: небо вот так стягивается, стягивается, стягивается... Совсем в пятачок. Вот говорят же "небо с овчинку". Вот у меня так по правде было.
Во дворе всё это случилось. Соседи "скорую" вызвали. Три недели в больнице отвалялась. И нате вам: нельзя теперь на прежней работе. Как быть? На что существовать?
Она положила голову ему на грудь.
-- И вот лежу я уже дома и думаю: а не пойти ли в повара? Готовлю я хорошо - мама научила. А документ... Да получу документ. Есть же какие-нибудь курсы! Вот так и попала.
-- А поваром не тяжело?
-- Ну, не сказать, чтобы легко. Но всё-таки не так, как на стройке.
Пробившийся сквозь занавеску лучик согревает щёку. Таисьи рядом нет.
Василий пробирается по устланному разными подстилками полу. Они непривычно щекочут подошвы. Пластмассовый писающий мальчик, висящий на белой двери, весело подмигивает.
Ослепительно белая кухня. Ослепительно белая Тайка, слегка прикрытая фартуком.
-- Ой, чего ты поднялся! Я хотела принести тебе завтрак в постель.
У неё две яркие родинки: одна между лопаток, другая на правой ягодице.
-- Ух ты, как вкусно. Что это такое?
-- Тебе не всё равно? Ешь, не спрашивай.
-- А это что за... червячки?
-- Я тебе... "червячки". Это круассаны.
-- А-а... Слышал.
-- Буду тебя откармливать. А то вон, рёбра-то... Гитара!
-- Бесполезно. Не в коня корм.
-- Не скажи. Если как следует взяться...
-- У меня в роду все тощие...
-- Ох, правда: до чего же мосластый!
-- ... но сильные.
-- И колючие.
-- Ох ты... А у тебя есть чем побриться?
-- Потом... Не отвлекайся.
Чем это так пахнет её постель? Духи не духи. Невозможно... Господи, невозможно надышаться!
Звонок звенит резко и требовательно. Таисья накидывает халат и, тряхнув причёской, на цыпочках скачет в переднюю. Василий нехотя напяливает трусы.
-- Вот они... Голу-убчики!
Валентина на массивных каблуках топает по всем подстилкам и останавливается у кровати. Смерив Василия взглядом, сгребает его одежду, лежащую на стуле, и бросает поверх одеяла.
-- Собирайся. Хватит тут...
Она выругалась по-мужицки громко и сочно.
Таисия стоит у входа в комнату, скрестив руки на груди. Валентина оборачивается и бросает на стол скомканную бумажку.
-- Вот твоя сотня.
Василий как на сцене стоит перед двумя женщинами и возится со штанами. "Молния" захватила полу рубахи и никак не хочет отпускать.
-- Ишь, слюби-ились тут! - не унимается Валентина. - Парочка, баран да ярочка. Давай, давай, не задерживай. Э-эх! Тоже мне, мужик. Ширинку застегнуть не может!
Она подскакивает и сильным движением освобождает "молнию". Перед тем, как застегнуть, залезает рукой в штаны.
-- Гос-споди, на что позавидовала, -- кивает на Тайку. - Тут осталось-то на раз поссать. Давай, не отвлекайся! - Это уже Василию. - Ишь, Ален Делон!
Василий присаживается на край кровати и начинает натягивать носки.
-- Володьке позвонила, -- сопровождает его действия Валентина. - Должен сегодня подъехать. Ещё Сашке, брату, скажу. Они тебе морду-то начистят. Не сомневайся!
Проходя мимо Тайки, бросает ей в лицо.
-- А тебе бы космы повыдрать, б... такая.
Они идут, как с каких-то - никто не помнил, с каких пор -- повелось у них в семье: она впереди, он на полшага сзади. На остановке стоят молча. Он курит очередную сигарету, с каждой затяжкой ощущая непобедимый аромат тайкиных духов на ладони и осточертевшую табачную горечь во рту. Она хмурит свои брежневские брови, раздумывая, что ещё эдакое можно было бы высказать мужу, и не слишком ли мягко она обошлась с Тайкой.
Вдали показывается еле заметное жёлто-красное пятнышко. Василий припечатывает окурок к грязному асфальту.
-- И просил её стать моей женой, -- добавляет он. -- На коленях!
Эти слова он произносит с неожиданным для себя наслаждением.
Жена раскрывает рот, и он успевает затолкать её в автобус до того, как схлопнутся двери.
Дверь в тайкину квартиру не заперта, как он оставил её, уходя в растрёпанных чувствах. Женщина сидит за столом, не поднимая головы на звук его шагов. Он опускается на стул. Она смотрит затуманенным взором на скомканную бумажку, лежащую между ними.
-- А счастье не купишь... -- произносит она в пространство.
Её серо-голубые глаза увлажняются и от этого словно увеличиваются в размерах.
-- Ведь я, правда, купила тебя. За стольник. - пищит она жалобным голосом и, шмыгнув носом, становится похожей на школьницу.