Слесарчук Карповецкий Александр Александрович : другие произведения.

Детские рассказы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказы детям школьного возраста
  
  
   А. КАРПОВЕЦКИЙ
  
  
  
  ДЕТСКИЕ
  РАССКАЗЫ
  
  
  
  
  
  
  
  
   М о с к в а
   2015
  
  
  
  А. Карповецкий. Детские рассказы.
  
   Книга А. Карповецкого "Детские рассказы" включила в себя значительный ряд рассказов для детей школьного возраста. Повествование ведется, главным образом, от имени главного героя, где он рассказывает об ощущениях в мире взросления вна-чале пятилетнего малыша, а затем подростка в типичном украин-ском селе - конца 1950-х - 1960 гг., когда жил с отцом, с матерью и с бабушкой тот, кто спустя долгие годы, решил вспомнить из своего счастливого детства, особо запомнившиеся впечатления. Этот мир - от ожидания срубленной елочки, за которой от-правился в лес отец малыша, подарков и первого сознательного посещения родственников, соседей, первого знакомства с сель-ской церковью до похода на зимнюю рыбалку, до выпаса коровы в роли пастушка с друзьями в лесу... И до того состояния, когда автор сам уже имеет внуков, таких же маленьких дошколят, ка-ким был сам когда-то, внуков, которых также вот-вот можно бу-дет назвать подростками.
   Эта книга - дань памяти родным и близким, самому себе, тому волшебному времени, когда все еще только-только начина-ется, а у будущего нет никакого окончания. Оно вечно, как дет-ская убежденность, что весь мир - это ты сам и все то, что мож-но объяснить лишь детской сообразительностью.
   Книга посвящена детям и взрослым. Книга адресована взрослым и детям, кто верит в счастливое детство и кто когда-то любил слушать сказки...
  
  
  
   Александр Карповецкий, 2015.
   А. Денисенко, составление, 2015.
   В. Басовский, худож. оформление, 2015.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   СЛОВО ДЕТЯМ И ВЗРОСЛЫМ
  
  Мы, взрослые, все родом из детства! Чем взрослее мы становимся и чем дальше детство от нас "убегает", тем чаще мы вспоминаем себя такими, ка-кими были рядом с мамами и папами, и как наивно и трогательно мы смотрели на то, что нас окружало.
  Сидели мы на завалинке деревенского дома, или же мы обращали свои взоры за горизонт, ожидая Деда Мороза или Фею с волшебной палочкой, мы думали, что мы взрослые, а наши мамы и папы, как дети, не всегда понимают нас. Соб-ственно говоря, и дети, и взрослые - это одно и то же! Просто, взрослые думают, что дети "маленькие" и "не-смышленые", а дети, наоборот, думают, что взрослые "скучные", потому что не понимают детей и вечно заняты совершенно неважными делами.
   Глядя в окошко из городской кварти-ры на детскую площадку, на которой дети играют либо в футбол, либо лепят фигуры в песочнице, взрослые зачастую думают о том, что маленький ребенок не может самостоятельно жить в ок-ружающем его мире.
  В книге А. Карповецкого "Детские рассказы" это частично опровергается. Здесь ребятишки лучше взрослых ведут счет конфетам, ходят на зимнюю ры-балку и ловят рыбу, пасут коров на лугу и в лесу, где случаются разные приклю-чения и даже подстерегают опасности.
  "А взрослые?! Находясь на даче, они засматриваются на собственных внуков так, как будто те беззащитные и не знают, что происходит в мире. Какие эти взрослые наивные!"
  Так рассуждают те, кому я предна-значил почитать эту книгу, - дети!
  А теперь скажу и следующее слово от автора. Оглядываясь на своё детство, мы, взрослые - мамы и папы, в первую очередь, вспоминаем тех, кто был с нами рядом - родителей, бабушек и дедушек. А также друзей: и ныне здравствующих, с кем ещё можно встретиться и вспомнить самые счастливые годы нашей жизни, и тех, кто всегда к нам близок только в нашей памяти.
  Именно это ощущаю я, давно уже де-душка, в своем почти шестидесятилет-нем возрасте.
  Сегодня мои подрастающие внуки за-дают мне те же самые вопросы, кото-рые, в своё время, и я адресовал моим родителям. В силу этого самого об-стоятельства, у меня и появилось жгу-чее желание рассказать внукам о своём детстве, вспомнить в нем эпизод за эпизодом. Особенно те мгновения, когда рядом были мама, папа, бабушка и де-душка, а также дяди и тети.
  А теперь мое слово одновременно и детям, и взрослым. Взрослым и детям.
   Однажды, ведя за руку внучку в дет-ский сад, я вспомнил, как меня в трёх-летнем возрасте мама впервые привела в такой же детский сад, только в деревне, где я вырос. Что из этого "первого шага в коллективную жизнь" получилось, вы, ребятишки, и вы, уважаемые взрослые, читайте в этой моей книжке - в рассказе "Куда ушла мама?"
   За этим, очень ярким "эпизодом", мне вспомнился и второй: как меня, спящего трехлетнего малыша, взрослые оставили одного в доме, как я на них "обиделся" и как выпал в окно, словно, неосторожный птенец, из гнезда. Хорошо, что мы жили в деревне, на первом этаже! Отсюда появился рассказ "Рождённый в рубашке".
   Под самый Новый год все дети зага-дывают свои сокровенные желания и пишут Деду Морозу записки, кладя их под пушистую зелёную ёлку, а, просыпа-ясь утром, находят там подарки.
  Все мы долгое время, - а некоторые и всю жизнь, - верим в сбывшееся ново-годнее "чудо". Ведь оно случается!
   На новогоднюю тему у меня написа-лось несколько рассказов - "Ёлочка от-таяла", "Сладкое слово "сюрприз" и "Если бы Новый год был утром!"
   Самый большой праздник после Ново-го года - Рождество. Это праздник та-инства, за которым следуют весёлые дни колядок - сбора подарков у соседей. Чтобы узнать, как это происходит, читайте рассказы "Рождество (или ёщё один день взросления)", "Засевка и щедровка" и "Настоящая коляда".
   Теперь позвольте слово о празднике весны - загадочной Пасхе, когда взрослые ходят, бывает, за несколько километров в церковь и проводят в ней всю ночь - освящают куличи и яйца и воз-вращаются домой только с восходом солнца. Там, кто впервые в жизни уви-дит праздничное трёхкратное шествие вокруг храма, кто постоит в гуще наро-да с зажжённой свечой, тот уже нико-гда не забудет этой красочной яркой картины!
  "Объяснения на Страстной неделе", "Первая дорога к храму" и "Воскресение Христово" - это для вас мои детские рассказы-воспоминания о самом первом соприкосновении с церковью и религией.
  А вот авторские "Рыбацкие рассказы" навеяны воспоминаниями о зимней рыбалке с отцом на сельском пруду, усыпанном рыбаками, когда этот пруд казался мне, тогда еще пятилетнему малышу, большим загадочным миром.
  Наша память избирательна, и в её "кладовых" она очень бережно хранит свои самые яркие кусочки-эпизоды из прошлого.
  Единственная детская встреча на сельской улице с экзотическими домаш-ними животными - сильными длинноро-гими волами, которых сегодня уже нигде в нашем хозяйстве не встретишь, - подсказала мне идею поведать для вас и об этом случае - в рассказе "Цоб-цобе". А бытовой случай игры со спичками (что не рекомендуется делать ни взрослым, ни детям), когда моей бабушке каким-то чудом удалось спасти загоревшийся дом с соломенной крышей, я, виновник той драмы, испугавшийся гнева родителей, и спрятавшийся от них, описал в рассказе "Плач в камышах".
  Всегда свое заслуженное место в ка-лейдоскопе воспоминаний о детстве, по-вторю, занимают наши друзья. Ведь это только вместе с ними мы начинаем познавать весь окружающий нас, зага-дочный, мир.
  А что значило поделиться с другом краюхой белого хлебца, посыпанного са-харом, или же чёрного, - пропитанного растительным маслом "с сольцой", то есть просоленным?! О, это, как гово-рится, делом было святым и, конечно же, представляло для каждого из нас особую радость!
   В повести "Пастухи" - в рассказах "Старший пастух", "На чужой терри-тории", "Дед Мох и другие" и "Золотые караси" мною, автором, отдана дань любви и памяти моему другу детства и однокласснику. Имя его Дубовой Павел, а теперь его уже с нами нет...
   Кто из нас не любил в детстве слу-шать сказки?! "...По щучьему веленью, по моему хотенью, пойди-ка, топор, на-коли дров, а дрова - ну-ка, сами в избу ступайте да в печь кладитесь!.."
  Кому-то сказки родители устно рас-сказывали или же читали перед сном, а кто-то из детей, обучившись грамоте, самостоятельно читал книжки чуть не "взахлёб". А вот, к примеру, моя бабуш-ка - была, отчасти, сказочницей, и она мне сказки рассказывала по памяти, безо всяких книжек. По прошествии, без малого, шестидесяти лет, я попытался восстановить одну такую бабушкину сказку, о хлопце Пачко. Я украинец, и имя главного героя данной сказки - ук-раинское, но, надеюсь, что оно будет воспринято и запомнено всеми детьми, как имя одного из неунывающих, трудо-любивых и счастливых героев разных приключений. Остается добавить, что эта, придуманная сначала моею бабуш-кой, а затем и мною сказка, с названием "Птица счастья", повествует о поиске счастья и своего доброго места в жизни, которого, не сомневаюсь, хотят все и в любом возрасте. И взрослые, и дети.
  Я рад, что этой сказке нашлось место в моей книжке, как рад и возможности пообщаться с вами, мои дорогие, и очень мною уважаемые, читатели.
  
   Александр Карповецкий,
   член Союза писателей России
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Часть 1
  
  
  
   СЛАДКОЕ
   СЧАСТЬЕ
   ДЕТСТВА
  
  
  
  
  
  
  
  
   СЛАДКОЕ СЧАСТЬЕ ДЕТСТВА
  
  
   Куда ушла мама?
  
   Утром мама разбудила меня раньше, чем обычно. Покормила, одела и с вну-шением сказала:
  - Мы с тобой сегодня пойдём в детский сад. Тебе три с половиной годика. Ты уже большой. Большие дети дома не сидят, а ходят куда?.. В садик!
   Мама взяла меня за руку и повела в совхозный сад. Он располагался в самом центре села, за церковью, в парке. Мама шла рядом и рассказывала, как хорошо мне будет в том садике.
   - Там много маленьких, как и ты сам, детишек. Они всё время играют в пе-сочницах, залазят на детские горки и скатываются оттуда по желобку. В садике очень вкусно кормят, и там послушным детям дают конфеты.
   Описание такого моего будущего сча-стья мне очень понравилось. Я выслушал его и задал маме несколько вопросов:
  - Мама, а какие именно конфеты дают в садике - леденцы или же шоколадные?
  - В понедельник дают карамельки, во вторник - шоколадные, в среду - опять леденцы, а в четверг - снова шоколадные. Чтобы дети попеременно ели те и другие. Я знаю: ты у меня больше всего любишь шоколадные батончики. Они там тоже бывают.
  - Это хорошо. Потому, что батончики вкусные и мягкие, а карамельки, если их кусать зубами, могут зубы поломать. А мои зубы еще зубки - молочные. Когда мне будет семь лет, у меня вырастут другие - костяные. Тогда я ими буду раскусывать не только мягкие батончики, но и жесткие леденцы.
  Надо было пройти церковь; за нею мы завернули направо, ступили на пешеход-ную дорожку, и вскоре подошли к сади-ку. Возле него, на детской площадке, иг-рали несколько ребятишек, и стояла взрослая тётя. Мама вежливо поздорова-лась с ней:
  - Здравствуйте, Людмила Франциевна. А вот и мы. Сынок, назови тёте воспита-тельнице свое имя.
  - Меня зовут Саша. А какие конфеты будут сегодня давать - карамельки или шоколадные?
   На мой вопрос тётя почему-то не от-ветила, а лишь рассмеялась. Тут мама объяснила ей, что я большой любитель шоколадных конфет, но в особенности - батончиков. А потом меня попросила пойти к детям и поиграть с ними.
  Дома у меня не было такой красивой, ровной, загороженной крашеными дос-ками, песочницы. Я тут же побежал к новым друзьям, нашёл в песочнице со-вочек и начал им перекапывать да пере-кучивать крупный белый песок.
  Мама все еще разговаривала с воспи-тательницей.
  Другие тоже приводили в садик своих детей. Дети тут же шли к нам, в песоч-ницу, а их мамы больше нисколько не задерживались, а тут же уходили. Моя же оставалась рядом и все разговаривала и разговаривала с воспитательницей. И та в садике была главной.
  И вот, наконец, она позвала всех детей и меня следовать за нею в здание садика, а там провела нас в большую комнату, где было много низких столов и стульев. Мы расселись, и там уже другая тётя расставила перед нами железные тарелки с кашей. Я такую железную посуду увидел впервые.
  Я подумал: "После каши будут разда-вать конфеты. Интересно, - спросил я себя, - сегодня раздадут леденцы или ба-тончики?.. Надо брать ложку и есть. Ма-ма пока еще здесь..." А она стояла рядом, у двери, и немножко странно улыбалась, наверно, пыталась понять: понравилась мне чужая еда или нет?
  После каши еще одна тётя, повар, принесла на подносе - тоже в железных кружках какой-то напиток.
  - Дети, сегодня у нас какао, - стала объяснять она. - Пейте, это очень вкусно и полезно! - И каждому из нас досталось по кружке.
  Я попробовал. Это какао в детском са-ду было менее заваристым, чем дома, и оказалось похожим на сладкое молоко. Оно мне понравилось, и я с удовольст-вием выпил все.
  "Сейчас принесут конфеты", - ожидал я. Но этого не происходило.
  В нашу столовую вошла та "главная" тётя и опять позвала всех идти за нею. Мы все встали и пошли.
  Моей мамы, - а она раньше стояла в дверях, - уже не было. Мне это совсем не понравилось.
  "Куда подевалась она?!"
  Я шёл куда-то за остальными, и мне хотелось заплакать.
  "Мама, ты зачем меня здесь оставила? Ты не говорила, что бросишь меня в этом садике и сама куда-то уйдёшь!.."
  Но мама, хотя я и расстроился, не появилась, и я начал плакать, сначала тихо, а потом громко. Я ревел до тех пор, пока она не пришла и не успокоила меня. Затем взяла меня за руку, и мы пошли домой.
  Больше в садик меня не водили.
  Зачем малыша водить в садик, если дома есть бабушка?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Рожденный в рубашке
  
   Бабушка уложила меня спать и начала рассказывать сказку.
  " ... И было у того царя Гороха три сына. Один был красивый, второй - мудрый, а третий - простой деревенский хлопец. А звали его Ванька - дурачок".
   - Бабушка, а он, и вправду, был ду-рачком? Я хочу, чтобы он стал очень умным, - говорю бабушке. Мне хочется зевнуть, но я перебарываю себя.
  - Спи, внучок, ба-аюньки!.. Будет наш Ванька - дурачок умным, как ты хочешь. Слушай дальше...
   А дальше я засыпаю, так и не узнав в этот раз ничего.
   Просыпаюсь. В доме я один.
   "А мама где? И бабы нет! Почему меня оставили одного? Когда я засыпал, дома была мама, и бабушка рассказывала мне сказку про Ванюшку. Куда они подевались? Я не хочу быть один!.."
   Никогда в своей жизни, - а я всё-таки прожил три с половиной года, - я так не плакал: назло маме и бабушке, оставив-ших меня одного!
   Наплакавшись, и видя, что никому я так и не нужен, спускаюсь с полатей. Возле печи нахожу железную кочергу. Она не очень-то и большая, может, чуть повыше меня будет. У этой кочерги име-ется удобная загнутая ручка. Мама или бабушка, я видел, берутся за неё одной рукой, засовывают в печь и выгребают оттуда золу. А ещё у кочерги острый "носик", которым можно вычерпать зо-лу даже из маленькой щели. Одною ру-кой поднять её у меня не получилось, а двумя - очень даже легко!
   Подхожу к входным дверям и с силой "клюю" по ней острым "носом" твердой кочерги.
  Рр-аз! Два! Три!..
  Всю дверь "исклевал", а взрослые всё не приходят. Что мне делать? Снова плачу и смотрю в окошко. Оно открыто. У меня под окошком длинная скамейка. На неё садятся взрослые, когда отдыхают и обедают. Несу сюда маленький стульчик и взбираюсь на эту скамейку. И... вот уже куда-то лечу. Но цепляюсь рубашкой за что-то твёрдое. Я повисаю в воздухе, ногами вверх, и кричу.
  Услышат ли меня сейчас мама или ба-бушка?
   Услышали. Первой прибежала мама. Она сняла меня со штакетины забора и, прижав к себе, начала успокаивать.
  С огорода подошла бабушка.
  - Как он? Осмотрела? - спросила она у мамы.
  - Ни одной царапины. В рубашке ро-дился, коль за неё зацепился. Ну, не плач, мой родной! Как же ты, внучек, нас напугал!
  - Пойдём в хату, пора обедать... И как мы могли оставить его одного?! - все удивлялась бабушка.
  - А я забыла окошко закрыть. Думала, Сенечка поспит часика два. А он и часа не поспал. Что ты с таким непоседой бу-дешь делать!
   Бабушка идёт спереди, открывая маме входные и сенные двери. В прихожей с полу она поднимает кочергу.
  - С кочергой воевал, внучек? - Бабуш-ка поворачивается к двери, чтобы за-крыть её. - О, горюшко ж ты моё!.. Галя, глянь, как он разукрасил дверь! Это, чтобы мы его больше не оставляли одно-го дома, нам знаки!
   Мама, прижимая меня к груди, обо-рачивается, и тоже смотрит на испор-ченную мною дверь.
  - Обрадовал же ты отца, сынок, не-множко в сердцах говорит она. - Ну, да ничего. Он снимет дверь с петель, выне-сет во двор, возьмёт рубанок и остругает. А ты будешь стоять, и смотреть, как папа из старой двери делает новую. Ладно? - ласково спрашивает она у меня.
  - Угу, - отвечаю ей и, окончательно успокоившись, и забыв про падение, прошу поставить меня на пол.
  Я уже взрослый и не всегда прошусь к маме на руки. Так, лишь иногда. А мама думает, что я маленький. Пускай думает. Она ставит меня на пол, и я начинаю бегать по хате на деревянной палке - своём "коньке - горбунке".
   В воскресенье отец снял "исклёван-ные" кочергой двери и вынес их во двор. Он положил их на деревянный "козлик", принёс длинный рубанок.
  - Папа, я буду тебе помогать. Это как называется? - показываю на инструмент.
  - Называется рубанок, - отвечает отец.
  - А что им делают?
  - Всё делают, сынок: окна, пол. Я сей-час буду строгать эту дверь. Видишь, она некрасивая, вся в дырочках. Зачем ты её исклевал? - Отец держал в руках рубанок и смотрел на меня, ожидая ответа.
  Я немного виновато ответил:
  - Потому, что я проснулся, а в хате не было ни мамы, ни бабы. Мне одному было скучно, и я начал плакать. Папа, у тебя нет рубанка, только маленького? Я тебе помогу.
  Я хочу сказать: "Я острогаю!", но не могу, оно не выговаривается у меня.
   И зачем люди придумывают такие сложные слова? Слова должны быть просты и всем понятны. Мама, баба, па-па. Или: солнышко, дождик, сказка, конфета, яблоко...
  - Ос-тро-га-ем сейчас дверь, словно прочтя мои мысли, говорит отец, чтобы я попытался, - и запомнить, и выговорить. Ну, повтори: "Острогаем дверь!"
  - А когда острогаем дверь, мы с тобой пойдём рыбачить? - говорю я и смотрю на него.
  - Молодец, быстро усваиваешь!.. Если к вечеру успеем ост-ро-гать, - закрепляет он урок, - обязательно сходим на речку и порыбачим. Да, тебе и в самом деле ну-жен рубанок. Теперь я это вижу! У меня где-то был один маленький. "Доводчик", называется. Скажи: "до-вод-чик"?.. Пойду, поищу.
  Он отходит.
  "Доводчик" - говорю я про себя, а произнести это сразу не получается. Надо сначала понять: что слово означает. До воды путь точно не укажет...
  Отец уходит, но вскоре возвращается, подавая мне этого "доводчика". Рубанок, как рубанок, только маленький.
  - Держи, плотник ты мой. Гляди, будто сделан специально для тебя. Сейчас принесу доску, которую тоже надо ост-рогать. И ты острогаешь!
   Отец больше не растягивает это слово, значит, скоро возьмется учить какому-нибудь другому.
  Я кручу-верчу в руках рубанок, сде-ланный, видно, специально для таких, как я, маленьких детей. Отец приносит небольшую, короткую доску, молоток и два гвоздика. Он прибивает её к дере-вянному стульчику, сидя на котором мама и бабушка доят нашу корову, "Марту".
  - Ну, подходи, столяр, к доске. Стано-вись возле неё - только слева. Вот так. - Отец помогает мне: левой рукой зажи-мает выступающий из рубанка, как у те-леночка, рог, правой обхватывает его заднюю часть.
  - Всё очень просто: левой рукой дер-жишь, правой - толкаешь. Давай вместе: рр-аз! Получилось. Во-от! Давай опять: два-а! Теперь сам, ну-ка: три-и!
  Я стругнул без помощи отца. Один раз, второй, третий. От моего маленького рубанка-доводчика на старой, шершавой, и пожелтевшей от времени, доске оставался белый и гладкий след...
  - Ни единой борозды! Молодец. За-помни: бо-роз-да! Хоть самолет с твоего аэродрома в небо поднимай!
  Я смотрю вверх, а папа смеется.
  - Гляди, так высоко больше не заби-райся! А уж если залез, так держи свой штурвал крепко, как я свой рубанок. По-нял, сын?
  "Штурвал" - повторяю про себя я, еще недавно летевший с верхотуры прямо к земле. Летчики - это, наверное, те, кто родились в рубашке!" - еще успеваю я подумать, хотя никак не могу взять в толк, что такое "родиться"? Одна мысль набегает на другую, и я бросаю их все, и просто повторяю движения папы, чтобы поскорее обновить дверь.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Конфетный счет
  
  Весь день я смотрю в окошко на доро-гу. Папа должен привезти из леса ёлку. Большую, на санях. Сказал: "Жди, сын, доставлю ее сегодня!"
  И я жду: вот-вот она покажется вдали - зеленая и пушистая, с топорщащимися иголками, обсыпанная снегом. Поскорее бы! Хотя и ждать тоже приятно. Все равно ведь это случится сегодня.
  Если уж папа чего-то пообещал - обя-зательно сдержит слово...
  А вот мама, идя в магазин, может ска-зать, что купит конфет, но сама забудет про обещание.
  Вот, как раз пришла из магазина.
  Она заглянула сначала в плетёную подвесную люльку, где спит мой ма-ленький братик, а затем начала доставать из сумки продукты. Вот, достаёт и на-хваливает.
  - Ну-ка, что же это я купила в этот раз?!.. Сахар-песочек: сделаем с тобой, сынок, из него пудру, и завтра я посыплю ею слойки. Не возражаешь? А ещё, смотри-ка, набрала вермишели: видишь, длинная какая?! Зна-аю, ты любишь та-кую. Ну, любишь?
  - Угу! - говорю я, смотря в сумку.
  - Взяла, вот, три коробка спичек. Они у нас закончились, ведь нечем печку растапливать?.. А вот и белый хлебушек: потрогай, мягкий, ещё даже тёплый. У тебя руки чистые?..
  - Да.
  - Тогда, сынок, бери, попробуй... Можешь не резать, откуси корочку! - ласково позволяет матушка то, что я и впрямь люблю: свежую поджаристую корочку... - Ну, как? Ах, какой аромат! Дай-ка я тоже откушу... М-м... вкусно-тища. Кусай еще!..
  - Мама, ну, не хочу я хлеба, - отвечаю не только с явным огорчением, но уже и с намеком. Похоже, в сумке конфет нет. Забыла опять, наверно, да старается от-влечь от них мои мысли.
  - Вот я сейчас налью тебе утреннего молочка. Будешь кушать этот мягкий хлебушек да запивать его. Согласись: это очень вкусно. И полезно!
  "Знаю!.. Все полезно, только не кон-феты!.." Я смотрю в нутро сумки: пус-тая. Немножко смятая, тёмно-синего цвета, сшитая мамой из дождевого плаща, она осталась лежать на табурете, не дождавшись благодарности за то, что несла хлеб, макароны. Да, без конфет для меня она просто сумка...
  "Хоть бы одну конфетку принесла!"
  "По одной они не продаются! - стала спорить оскорбленная сумка. - Не мень-ше, чем граммов по пятьдесят, а это три-четыре шоколадные брусочка, в фанти-ках, конечно".
  "Тоже мне, три конфеты, - говорю я, словно у меня есть хотя бы одна, - мне надо сразу полкило; их, правда, мне хва-тает на целых три дня.
  И ты тоже становишься забывчивой, как моя мамуля!..
  А ведь я, ожидая вас, старательно присматривал за братиком!"
   Мама раскладывает в кухне продукты. Интересуется:
  - Колюшка не просыпался?
  - Просыпался.
  - Не плакал?
  - Чуть - чуть! Я его тихонько покачал, и он опять заснул, - отвечаю и, насупив-шись, как оскорбленная добросовестная нянька, заслуга которой не поощряется конфетами, тихо ухожу в спальную ком-нату.
  - Извини, Санечка, о конфетах я как - то позабыла. К Колюшке спешила, ну, думаю, вдруг проснется, тебе хлопоты... - сказала мама и направилась к ребенку.
  
  "Никакие хлопоты мне не в тягость с конфетами!" - думаю я. Но мама, словно, слышит мои мысли и обещает:
  - В следующий раз обязательно куплю. Не забуду.
  "Обещай, обещай!.. После рождения братика ты, мамочка, стала уж больно забывчивой. И, может, перестала меня любить. Всё время возишься со своим Колюшкой, а про конфеты не пом-нишь!.."
  Подойдя к окну, я влезаю на малень-кий стульчик, затем перебираюсь на та-бурет. Становлюсь на коленки.
  За окном много снега. Толстым слоем он лежит повсюду: на толстых ветках корявой яблони, на провисающих от тя-жести электрических проводах. А на са-мой макушке столба снег накрыл боль-шое журавлиное гнездо, и оно стало по-хоже на белую шапку. На ветку вдруг вскочила синичка, уронила с ветки снег, но смотрит не под ноги, а прямо сквозь окно; уставилась в меня своими чёрными глазёнками. Они совсем не такие, как у кукол, не как пуговички, а живые и ум-ные. Птица, может даже, хочет со мной поговорить.
  Но только я потянулся к стеклу, чтобы слегка постучать по нему, сказать стуком "Привет!", как птичка, подскочив на тоненьких ножках, вспорхнула, и нет ее! Ладно, подожду другую... А снежок опять просыпался вниз, только уже со-всем мелкой пылью. Мне нравится, как он красиво искрится в лучах солнца, которое после обеда уже будто спешит к закату.
  - Мама! Я опять с синицей разговари-вал. Только она испугалась меня и уле-тела! - громко кричу я, поворачиваясь к кухне. Мама хоть и не выполнила обе-щанного, но молчать скучно. Мама на-скоро заглядывает ко мне, в спальню и, прикрывая дверь, говорит приглушенно:
  - Разговаривал - и хорошо! Но не кри-чи так громко, Колюшку разбудим. Ты лучше в своем окне отца, смотри, не прогляди!
  Из кухни, в конце концов, послышался плач, проснулся мамин любимчик. Да вскоре начал так реветь, как могут только такие вот несмышлёные карапузы. И почему таких любят больше, чем детей постарше? Ведь плачут и днём, и ночью, выспаться не дают, а им все сю-сю, больше всех любят! Это мне не понятно.
  По заснеженной дороге не спеша про-полз автобус, а ещё через некоторое время прошел незнакомый дядька, тя-нувший за верёвку пустые непослушные подпрыгивающие детские санки.
  "Почему в санках никто не сидит? Где же его ребенок? Отвез куда-то и оставил? Не понятно... Но пусть его, дядьку. Вот знать бы: куда запропастился мой собственный отец? Надо думать, дело было так: после работы он поехал в лес, и вот сейчас там, привязав к дереву ло-шадей, чтобы не отошли от дороги и не провалились в сугроб, рубит для меня в чаще самую красивую пушистую ново-годнюю ёлку...
  И тут на обочине дороги я увидел зна-комый силуэт. Да никак тётка Шура, от-цова сестрица, к нам жалует? Ура! Без конфет она не приходит. Надо бежать, сообщить маме радостную весть.
  Мама плотно закрыла дверь спальни; мне приходится привстать на носки ног, и все же я еле-еле дотягиваюсь до двер-ной ручки. Я нажимаю вперед, и тяжёлая дверь с трудом поддается, будто нехотя. Но я сильнее и открываю её нараспашку, подбегаю к маме и радостно ору:
  - К нам идёт тётка Шура!
  Мама уже покормила Колюшку и уло-жила обратно в люльку. Кроватка бра-тика висит посреди кухни на четырёх верёвках. Они крепятся к железному кольцу, свисающему с потолка. Такое же кольцо имеется и в моей спальне. Почти каждый вечер отец переносит люльку с братиком туда, и я подолгу не могу ус-нуть в своей кровати, когда он ревет.
  ...Я не выполнил маминого наказа. За-былся и закричал. От моего крика братик очнулся и вновь заплакал. Мама, спеша к нему, сердито бросила в мою сторону:
  - Ну вот, мы же договаривались? Ну, договаривались?
  - Нет!
  - Сам не выполняешь обещания! Ви-дишь, как можно просто забыть?
  - Угу.
  - Ладно, больше не обещай, но я про-шу тебя: будь повнимательней к брату, ладно?
  Я не ответил, поняв, что теперь оби-жаться мне не за что. Сам хорош! А мама начала покачивать плетёную люльку, приступив к колыбельной: "Баю, Ко-люшка, бай-бай, спи, малыш мой, за-сып-ай... Умненький. Люби-и-мый!.."
  Я от досады или от зависти убегаю в спальню и захлопываю дверь.
  "Уж подожду тётю Шуру здесь! Когда она придёт, Колюшка уже уснёт, и мама перевесит люльку сюда. И тогда тётя спросит: "А где старшенький-то?" И за-тем позовёт меня на кухню, и угостит конфетами".
  
   ***
  Мне слышно, как тётя Шура, открыв сенную дверь, входит в прихожую.
   После того, как тетя шумно сняла там верхнюю одежду, она потянула на себя скрипучие кухонные двери.
   Я представляю: вот она проходит на кухню, а вот будто слышу - здоровается с мамой. Я изо всех сил прислушиваюсь. Мама, видно, говорит, что Колюшка уснул, и она сейчас перенесёт люльку в спальню. Я угадал. Я отхожу подальше от двери и вижу издали, через дверное стекло, как она, встав на подставку-табурет, снимает крючок кроватки из кольца. Затем она бережно несёт в люль-ке спящего братика, а я, выгадав момент, по-взрослому услужливо открываю им двери, а после этого моментально про-скальзываю мимо и оказываюсь на кухне.
  - Тётя Шура, а я смотрел в окно и пер-вый увидел, что вы идете к нам!
  - Дорого-ой, ты мой, племя-анничек! Иди быстрей ко мне-е! Дай же я тебя расцел-уую! - Отцова сестрица притяги-вает меня к себе, прижимает. Нет, она прямо тискает меня и целует; она взъе-рошивает мне волосы, а напоследок, от-пуская от себя, вдруг восклицает:
  - Ой! Чуть не позабыла! Я же заходила в магазин и купила тебе гостинчик. Да-а! Конфет. Ой, где моя сумка, небось, забыла у калитки на дороге!.. Может, уж синицы склевали?
  - Да не-ет, вот же она! - показываю сумку из белой кожи, у которой от гор-дости, показалось, загорелись алым цве-том щеки.
  Сумка лежала у двери на полу, и тут же оказалась на коленях тети.
  - Ой, сумка-то здесь, а не оставила я конфеты в магазине?.. Не-ет, конечно нет! Для своего любимого племянничка разве ж я могла забыть их. Во-от! - Говоря это, тетя извлекала бумажный кулек. Такой большой! Там может поместиться десять конфет!
  "Только, пожалуйста, тетя, не взду-майте опять нарочно причитать! И не сделайте вида, что в кулек вместо конфет в магазине могли положить что-то другое! - Я не успокаивался и придумы-вал новые причины. - Или что в нем могла сделать дырку синица и все ута-щить, пока вы шли к нам в гости!.."
  Не разворачивая, тетя, наконец, подала кулек мне в руки.
  - Сегодня "батончики", твои любимые, племянник, бери!
  - Да, самые-самые любимые! Ух, аро-мат, как у шоколадных! Спасибочко, тёть Шура.
  - Угощайся, угощайся, мой хороший, на здоровьице!
  Тут же на кухне, на табурете, я разво-рачиваю огромный кулек, и на бумаге начинаю перекатывать и вслух пересчи-тывать любимые батончики.
  - Один, два, три...
  Из спальной комнаты выходит мама, поплотнее прикрывая за собой двери.
  - Саня, в спальню, пока, не ходи, Ко-люшку разбудишь.
  Это, мамочка, я давно знаю, не мешай пересчитывать конфеты! Раз, два... Вот теперь опять придется пересчитать!.. Сейчас я все окончательно сосчитаю, а затем возьму себе один батончик. Или, лучше, два. И пойду в другую комнату - в горницу. Там два окна, и оба выходят на дорогу. Не просмотреть бы, когда отец повезет мою и братика ёлку.
  Тетя и мама начинают между собой что-то обсуждать, но мне теперь это уже безразлично. Признаюсь, когда у меня нет никаких дел, я с большим интересом стараюсь постичь разговор взрослых.
  Не поверите: конфет оказалось двена-дцать штук.
  Что дальше?.. Три я откладываю в сто-рону - их я съем сегодня.
  Пересчитываю оставшиеся.
  Их еще много - девять. Раскладываю батончики на три кучки. Получается, по три конфеты еще на три дня. Ура! Всего четыре дня праздника.
  Затем бумаге я пытаюсь вернуть прежний вид кулька, чтобы сложить в него конфеты. Ловко свернуть бумагу, как у продавщицы в магазине, у меня не получается, но это не имеет никакого значения. Заворачиваю батончики, как могу, и уношу с собой в горницу.
   А три не завёрнутые, которые надо съесть сегодня?
  Не знаю, что вам и ответить! Поду-майте сами. Ну, например, мог я их раз-делить на троих: оставить одну себе, а две отнести маме и угостить мою добрую тетю?..
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Ёлочка оттаяла
  
  За обе щеки я уплетаю конфету "ба-тончик", жалея, что не могу долго сосать ее за одной щекой, как леденец, и смотрю в окно.
  Папа всё никак не довезёт из лесу ёлочку. Но он обещал привезти её сего-дня. Он никогда не обманывает. Обещал - хоть на рынке купит, но привезёт.
  Я сегодня считал: до Нового года ос-таётся десять дней. Если привезёт ёлку сегодня, - и в чём я нисколько не сомне-ваюсь, - завтра вместе с мамой он будет её наряжать.
  Я же присмотрю за братиком.
  Мама сходит в магазин и купит много разных конфет. Если забудет завтра, ку-пит послезавтра. Впереди еще десять дней, успеет купить!
  А ещё надо купить серебристого "до-ждя", которым обвивают ёлочку, чтобы она заблестела и стала еще краше. Уже и солнышко скоро уйдет за пригорки в своих далях, на дворе темнеет, а папа всё не покажется. Пора бы уже!
  Я хоть и маленький, но тоже мужчина и за отца переживаю!
  Управившись с батончиком, я начинаю негромко напевать любимую песенку, которую все давно выучили наизусть, а я так прямо с рождения. С первого дня. Или часа...
  "Маленькой ёлочке холодно зимой, из лесу ёлочку взяли мы домой, сколько на ёлочке шариков цветных, розовых пря-ников, шишек золотых..."
  
   ***
  Я развернул бумагу, в которой, когда она была ровным кульком, находилось двенадцать конфет, а теперь оставалось ещё девять. И уже хотел было приняться за следующую, когда услышал голос тёти Шуры.
   Она звала меня, и я, спрятав конфеты под подушку, поспешил из горницы на кухню.
  - Ну, что: не спешит папа с ёлочкой? - спрашивает меня отцова сестрица.
  - Вы не думайте, он обязательно по-спешит, тётя Шура. Может, он везёт елочку на санях из дальнего, Бурковец-кого, леса? - вздыхая, отвечаю я, одно-временно ища ответа в ее глазах. - Даже если я засну, то утром проснусь, а ёлочка уже стоит в прихожей! Вот здорово! Так что вы не переживайте, тетя Шура, при-ходите к нам завтра и увидите!
  - Приходи, приходи, - говорит мама, -поможешь нам елку наряжать.
  - Спасибо, золотые мои. Но завтра я не смогу. У меня, небось, тоже дети. А к тому же, и нам один дядька обещал при-везти ёлку, тоже из лесу. А пожалую я к вам на следующей неделе. И тебе, Са-нечка, ещё конфет принесу, не сомне-вайся.
  - Да я не сомневаюсь, тетя Шура. Нис-колечко!
  - Только ты их все сразу не ешь, а не-множко оставь и поразвесь на ёлку. Обещаешь?
  Я охотно подхожу к тётке Шуре очень близко, и она вновь сажает меня на ко-лени, тискает и гладит по голове.
  - Санечка! Сыночек мой, сластёночка ты моя-а! - говорит мне с любовью.
  Я чуть прикрываю глаза. Так бы и си-дел у тётки на коленях до вечера, пока не приедет из лесу отец с новогодней ёлкой. Пусть бы она убедилась, что отец слово держит.
  Почему-то в этот момент мне при-ходит в голову одна мысль: что мы с ней очень, очень близки и похожи. И имена наши, может, одинаковые? Тётушку зо-вут Шура, или Александра? Отца тоже так зовут, Александром и Сашей. И меня, вот, - тоже Сашей, а ласковее - Саней. Это ведь одно имя. Почему нас всех так назвали? Спросить сейчас ее, или пока не спрашивать?
  Я недолго раздумывал, и в следующий миг уже задал свой вопрос:
  - Теть Шур, кто назвал вас, отца и меня одним и тем же именем? На свете есть же много имён.
  Тётка и мама немного посмеялись, но все же дорогая родственница восприняла мой вопрос серьезно и отвечала:
  - Мне и отцу дал это имя батюшка, священник нашей церкви. Мы с отцом родились в день святого Александра. А ты родился... Когда он родился-то? - спросила она маму. Но я ее опередил:
  - В ноябре я родился, в дни праздника революции, - отвечаю и победоносно смотрю на маму и тётку. Я что им, ма-ленький, что ли?!
  - Ну, значит, твой святой, Александр, что с неба тебя защищает, родился, при-мерно, в те же дни, - отвечает мама. - Вот поэтому, мы с папой и назвали тебя кем?..
  - Сашей!
  - Ну, да, Алексашей! - ответила тетя Шура, прыснув в кулак вслед за моей мамой.
  - Этот святой, он что, тоже родился вместе со мной? - сильно удивляюсь я.
  Взрослые люди знают больше, поэтому они опять могут и засмеяться, и улыбнуться снисходительной улыбкой. Ну и что? Мне совсем не стыдно задавать им вопросы и получать даже немножко обидные ответы, когда смеются родные. И я, когда вырасту, буду знать всё: и не только про святого Александра. Но также, почему днём светло, а ночью - темно, хотя это мне и сейчас понятно: потому земля и солнце - круглые, и они крутятся подле друг друга. Только еще надо узнать, кто их раскрутил? Этого, к сожалению, я ещё не понимаю.
  - Твоему святому покровителю очень, очень много лет, - с готовностью расска-зывает тетя Шура. Он родился так давно, что люди и не помнят, в каком году это произошло. Только один месяц и запом-нили, - что ноябрь. А то, может, тебе не по вкусу твоё собственное имя? Но оно означает - победитель...Ты бы хоть рас-толковала ему?! - предлагает тетя маме.
  - Да все ему нравится! Не видишь, что ли? - говорит с улыбкой мама.
  Как здорово, что моим именем зовут и отца, и вас, тётя Шура. И все мы победи-тели! Мне нравится!
  И тут я слышу доносящийся со двора шум: радостное ржание лошадей и голос отца.
  - Папка приехал! Ёлку привёз! - это воскликнула мама.
  Я же опрометью бросился из кухни в прихожую и прилип к окну. Отец рас-прягал гнедых, а на санях возлежала, будто заранее нежась от восторга, глядя на меня, большая зелёная лесная раскра-савица.
  Что дальше?
  - Папа! Папа! - дальше кричу я, и стучу по стеклу кулаком.
  Но папа меня не слышит и не видит. Он занимается лошадьми: кормит их, а затем поит - носит из колодца воду. А я что? Я терпеливо жду.
  Наконец, папа поднимает из саней ёлочку и направляется в дом. Я отчаянно стучу по стеклу. Отец мне улыбается, машет рукой и затем открывает дверь на веранду.
  
   ***
  Он входит в прихожую и вносит ёлку. Я прыгаю от радости, и пою:
  "Маленькой ёлочке холодно зимой,
  Из лесу ёлочку привёз отец домой!.."
  - Сынок, ты ждал ёлку? (Он еще спрашивает!) Ну, давай, показывай, куда её поставить? - говорит папа и собира-ется войти с ней в комнату и прислонить к столу.
  - Надо, чтобы она оттаяла? - говорю я то, о чем слышал раньше. Это чтобы ел-ке не было больно. Ветки ее еще твердые и могут поломаться.
  Отец внимательно смотрит на меня и восхищенно качает головой.
  - Вот это по-хозяйски!
  И это для меня одна из самых больших похвал.
  Я понимаю, что все трое взрослых одобряют меня, но я на это не реагирую, я просто осматриваю дерево: на игольча-тых ветках ещё кое - где виден снег.
   Особенно сильно он прилип к толстым и длинным нижним ветвям. Их называют "лапы".
  В доме тепло и скоро эти лапы осво-бодятся от снега и помягчеют.
  Отец начал раздеваться. Снял шапку, тулуп, принялся за валенки.
   - Как там наш Колюшка?
  - Пап, а я сегодня нянчился с ним, пока мама в магазин ходила. И он у меня не плакал.
  - Не плакал, потому, что спал?
  - Ага! Он спал и ворочался. Просыпал-ся на немножко. А я смотрел, чтобы у него изо рта не выпала пустышка и по-правлял ее.
  - Ну, пойдём в кухню, открывай, сы-нок, дверь.
  Я привстаю на носки, тяну на себя дверную ручку и открываю чуть скрип-нувшие двери.
  - Надо бы петли смазать, - уже не в первый раз говорит отец, входя первым в жарко натопленную комнату.
  - О-о! Так у нас гости? Что же ты, сы-нок, ничего не сказал? - говорит отец. - Здравствуй, сестрица!
  Я старательно закрываю за нами обо-ими дверь и смотрю, как тётка Шура, встав со стула и подойдя к отцу, поздо-ровалась тоже и поцеловала его.
  Люлька-кроватка с братиком снова висит на кухне.
  Отец склонился над Колюшкой, под-ставляя своё лицо под его маленькую ручонку. Братик-карапуз трогает отца за нос, начинает активней двигаться и что-то говорить на своем "агушечьем" языке.
  - Что ты мне рассказываешь? Ах, ты, агуша! - радуется отец.
  - Саша, погодил бы! Ты же ещё весь холодный,- обращается мама к отцу. А он что, малыш, не чувствует что ли? - удивляется она, видя, как братик трогает колючие папины щеки.
  - Закаленный!
  - Ага! Только не торопи с закалкой -то!.. Я иду, ставлю на стол суп... Ты, Шура, повечеряешь с нами?
  - А, наливай и мне! Посижу с братом, да и на диете я не сижу, - говорит тётя.
  - Вот и правильно! - одобряет папа, - и мне с тобой побалакать приятно!
  Я стою посреди кухни, слушаю разго-воры взрослых и думаю о конфетах, припрятанных мною под подушкой.
  "Пойду-ка я лучше в горницу, да съем ещё один "батончик". Иначе, мама сейчас вспомнит обо мне и заставит кушать суп, а его я сегодня уже ел".
  Открываю слегка скрипучую кухонную дверь.
  - Ты куда, сынок? Кушать же будем!
  - Да, не, мам, я к ёлочке. Только по-смотрю, оттаяла она или нет? - Я отве-чаю маме, закрываю за собой дверь, оказываюсь один на один с елкой, кото-рая заполнила своим запахом все вокруг, перебивая даже память о вкусе шоко-ладных батончиков. Я присаживаюсь на корточки, чтобы посмотреть, как растаял снег, и тут вижу, что под елкой образо-валась лужа воды.
  Если бы елка оттаивала на кухне, то там сейчас пришлось бы работать половой тряпкой.
  "Так вот зачем елке нужно оттаивать: чтобы не наделать в доме луж!" - говорю я себе и радуюсь: больше не нужно ждать.
   Сейчас, когда все поедят супа, мы пе-ренесем эту зеленую пушистую лесную сказку в большую комнату, и папа уста-новит ее на "крестовину".
   Только наряжать, скорее всего, ее придется уже завтра.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Сладкое слово "сюрприз"
  
  - Сколько дней осталось до Нового года? - утром спрашивает меня мама.
  - Я вчера считал, было десять. Сего-дня, значит, осталось ровно девять. Мы начнем наряжать ёлочку?!
  Утром, пока я спал, отец перенёс ёлку с прихожей комнаты в спальню. Он на-крепко вставил её в отверстие деревянной "крестовины" и переместил в правый угол комнаты.
  Кровать моя стоит в левом углу, а по-середине находится окно, в которое я всегда смотрю на улицу.
  Зелёная ёлочка за ночь успела, и обсо-хнуть, и размякнуть.
  Я схватился было за её зелёную лапу, и уколол себе пальцы. Кусачая! Но стала за ночь еще ароматнее! Мне казалось, что этот запах я ощущал даже во сне и от него же проснулся.
   - Да, нарядим сегодня! А чего тянуть? Уж мы оденем её как надо: нарядно, по-праздничному! У нас с тобой и братиком целый день впереди. Покормлю сейчас Колюшку, он уснёт, сразу и начнём, чего тянуть? - говорит мама, направляя рот братика к себе в грудь. Кажется, она сама в нетерпении: как маленькая - тоже хочется елку наряжать.
  - Мама, а вы не пойдёте в магазин за разноцветным "дождем"?.. А игрушек у нас хватит? В прошлом году я нечаянно разбил две игрушки - красную и голу-бую. Я помню, ты обещала новые купить. Купила?.. Ага, опять забыла!
  - Ну, и забыла! Так что ж? Еще ругать меня начнешь?.. Лучше напомни сейчас, чтобы я конфет купила.
  - Ага! Мам, не забудь купить конфет. А игрушки не обязательно. Я лучше конфеты на ветки повешу.
  - Идти? А за братиком присмотришь?
  - Присмотрю. Вы только купите мне конфет. Килограмм, если денег хватит.
  - Погоди, а ведь мы не две игрушки расколотили, а три. Три надо купить! Вспомни, когда мы разбирали ёлку, тре-тью я уронила напоследок? Ну?..
   - Помню, она была круглая, золоти-стая и большая. Лишь я к ней притро-нулся, как она тут же упала. В ней два усика из тоненькой проволочки, и один обломился. Я ещё тогда плакал.
  - У тебя, сын, хорошая память. Но это я рано ветку дернула. Ну, правда же?!.. Что улыбаешься?.. Ладно, оба виноваты, но это не беда.
  Да, игрушки часто ломаются.
  - А конфеты? А "дождь"?
  - В магазин, ни за какой мишурой я не пойду, у нас ее и без "дождя" достаточ-но. Новых игрушек, кажется, папа уже прикупил и хочет нам сделать сюрприз!
  - Что такое сюрприз?
  - Погоди, скоро узнаешь!.. Вот что ка-сается конфет, они у нас есть в коробках. Так что, в магазин позже схожу... Ну, - перешла затем она к своему грудному малютке, - покушал, мой дорогой? А те-перь, давай, ложись-ка и поспи. Во-от. Ты мой хорошенький...
  "Я стал замечать, что ты, мамочка, са-мые ласковые слова говоришь не мне, а Колюшке! Значит, ты его больше лю-бишь. Только ведь он все равно не по-нимает, а я - понимаю. А потому надо со мной так разговаривать, а не с братом. С ним надо попроще! И ты, мамочка, спе-циально стала разговаривать со мной, как со взрослым, чтобы уделять меньше внимания! Вот что я думаю обо всем этом! И я на тебя обижаюсь!"
   - Мама, почему ты стала любить больше Колюшку, он же маленький?
   - С чего ты взял это, Сашенька? - мама слегка растерянно посмотрела на меня. - Я и тебя люблю, а Коленьку тоже надо приучать к любви. А как же! Кого любят - они тем же отвечают. А вот не буду обращаться к нему с ласковыми словами, так вырастет еще, не дай Бог, грубияном. А нам такого грубияна не надо! Правда, Коленька? Ах, ты мой сла-аденький, ах, ты моя крови-инушка!
  Мама наклонилась и в люльке поцело-вала Колюшку.
  - Его так ты целу-уешь, а меня так не хо-очешь...
  Мама наклоняется, упирает руки в ко-ленки и шепчет:
  - Сашенька, это совсем не так. Подой-ди-ка, сейчас увидишь! - Мама улыбается во весь рот, и я чувствую, что сейчас ее губы будут целовать и мое лицо, мой лоб, а когда я от смущения отвернусь, - то и мой затылок. - Иди, иди ко мне, мой малышок. Мой любименький ревнивчик, ну, иди же сюда...
  После маминых поцелуев я почти ус-покаиваюсь.
  - Мам, можно уже наряжать елку, Ко-ленька спит.
  Мама соглашается, и мы идём с ней в спальню, к ожидающей нас зеленой кра-савице, которую вчера срубили в лесу.
  Немножко расстроенный, что пока еще нет конфет, которые можно развешивать на зеленых "лапках", я не замечаю, что мама принесла с собою кулек с конфета-ми. После этого мама поворачивает меня к себе и прикладывает мне его к груди. Огромный кулёчище!
  - Вот тебе "игрушки"! Наряжай! Съешь парочку, а остальные - на ветки.
  Я заглядываю внутрь, а там разных конфет, ну, - килограмм! Разных! В хру-стящих фантиках. Самых любимых!
  - Мамочка! Спасибо! - восклицаю в восторге я.
  - Рад? Это - сюрприз!
  - А-а! - произношу я. Но все же, не со-всем понимаю значение этого слова. В нем и обман, и неожиданный подарок.
  - Итак, начнем, сынок! Ты будешь подвешивать к веткам конфеты, а я - стеклянные игрушки. Тогда все игрушки останутся целыми. Договорились?
  Мне обидно слышать, что меня счита-ют недостаточно ловким, но я, конечно, соглашаюсь; только прошу маму подвя-зывать к каждой конфетке ниточку с двумя кончиками.
  - А, ладно! Сюрприз так сюрприз!.. Мама уходит, но вскоре возвращается с новым большим бумажным пакетом, втрое больше прежнего, и высыпает все его содержимое на стол. Там образуется большая гора ароматных самоцветов.
  - Ого-о! Сюрпри-из!
  Столько шоколадных конфет мне ви-деть ещё не приходилось. И они все раз-ные, многие в блестящих обёртках. Са-мые любимые. Но оказались здесь и мои любимые "батончики", еще и "Коровки", "Гусиные лапки" и всякая карамель, какую прежде я ни разу не видал.
  - Мам, где ты так много конфет купи-ла? У нас в магазине я их не видел... "А мне не показывала!" - немножко с гор-чинкой думаю про себя.
   Мне кажется, я уже знаю мамин ответ, но не спросить её я не мог. Попробовали бы вы оказаться на моем месте!
   - Сам-то что думаешь? Летом в огоро-де вырастила, потом лопатой накопала, да оттуда да в горницу отнесла, там при-прятала до зимы, а сейчас вспомнила, и вот - тебе наряжать принесла! Теперь все уяснил?
  - Уяснил, - сказал я, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться.
  - А тебе не показывала потому, чтобы ты, сластёна мой маленький, не перетас-кал бы все, по одной, себе в рот еще до наступления Нового года!
  Нет, такого веселого ответа я не ожи-дал, но он мне, не скрою, понравился!
  - А ты правильно сделала, мамочка, что не рассказала мне про конфеты. Я бы точно не сдержался и все-все слопал, если бы знал, где они лежат.
  - Знаю, знаю, что слопал бы!.. Ну, чего стоишь?! Бери в рот, да потом по одной с ниточками и подвязывай к веточкам. Как все подвяжешь, позовёшь меня. Я пока пойду на кухню суп доварю, да тебе блинчиков испеку. Игрушки потом подвешу. Так пойдет, сынок?
  - Пойдет! - успеваю сказать я, затал-кивая первую шоколадную конфету в рот.
  Мама, довольная за мое детское сча-стье, уходит. Я остаюсь в спальне с ёлочкой и, взяв конфету, подвязываю её к самой нижней ветке. На моей кровати так много конфет! Многие из них мама не подвязала, и они спокойненько лежат себе без верёвочек. Так и просят меня, чтобы я их попробовал. И я не могу себя сдерживать: разворачиваю "Коровку" и отправляю в рот. Не могу я просто так смотреть на конфеты! Если их не есть и не подвешивать на елку, так для чего они?! Я лично могу скушать их много. Но просто никто их много не ест, да и зубы ещё понадобятся, а от излишества сладкого они, говорит мама, страдают. Если бы не это, то я бы их ел по пять или десять штук в день и капризничал бы, когда мне их не покупают. Так поступают все не ведающие о кариесе дети. Это, говорит мама, - ужасная боль!
  Пока мама занята на кухне своими де-лами, припрячу-ка я несколько конфеток под подушку.
  Их так много, что столько нашей елке не нужно.
  С этими думами я успеваю припрятать пять конфет, и затем в комнату входит мама.
  - Саша, ты повесил всего... две конфе-ты? Чем же ты занимался? Конфеты пе-ресчитывал? Я суп доварила, пойдём, покушаем.
  - Я не хочу супа, мама...
  - А конфеты хочешь! Пойдём-ка, да-вай...
  Мама настойчиво берёт меня за руку, отводит на кухню, кормит вкусным су-пом, и только после этого отпускает ме-ня. Я выслушиваю новые наставления:
  - Смотри, не объешься конфетами! Ну, еще одну, и пока хватит, ладно? Иди, на-чинай их подвешивать к веточкам, иначе и за весь день не нарядим ёлку. Скоро я подойду, и мы займёмся игрушками. Ты будешь их мне подавать. Твоего роста хватит. Ладно?
  - Ладно, мама.
  С мамой нельзя спорить, она все равно всегда права. Моя мама - самая лучшая на свете. И я больше всего люблю ее, папу, братика и конфеты...
  У меня там под подушкой как раз пять моих припрятанных конфет. Одну из них я сейчас съем, а четыре оставлю на Новый год. Сделаю этот... сюрприз: себе - раз, маме - два, папе - три и братику - четыре... Нет, братику рановато есть конфеты, у него и зубов-то еще нет! Зна-чит, я сейчас могу съесть еще целых две конфеты.
  Теперь все подсчитано. Можно при-ступать к елке.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Примирение с братиком
  
  Начало уже темнеть, когда мы с мамой нарядили нашу ёлку. По правде-то сказать, моей заслуги в том оказалось мало. Я прицепил к веточкам лишь две-надцать конфет. Потом их стала подве-шивать мамочка. И ещё много их оста-лось лежать на столе.
  Мама посмотрела на меня так, словно спросила: "А не нарочно ли ты тянул время с подвешиванием конфет, чтобы больше осталось в кульке, и чтобы потом их можно было потихоньку уплетать?" Не знаю, чтобы я ей ответил, если бы она так и спросила.
  А что до настоящих игрушек, я их только доставал из посылочного ящика и подавал маме в руки. Она ловко подвя-зывала их к каждой веточке, а затем всю ёлку мы покрыли разноцветными тоню-сенькими ленточками, которые почему-то называют "дождем". Я лично думаю, что разноцветных струек у дождя быть не может.
  На самую верхнюю веточку мама вставила красную пятиконечную звезду. Затем она победоносно взглянула на ме-ня. Здесь я не сдержался и громко вос-кликнул: "Ура-а!".
  Мама опять сделала замечание.
  (Да, я всегда забываю о спящем брати-ке).
  - Споем-ка, лучше, песенку про ёлочку. Только тихонько.
  И она запела первой, как по слогам, и с расстановкой:
  - На - ша, ёл - ка, вы - со - ка, до - ста - ёт, до по - тол - ка...
  Мне очень нравится эта песенка, и я спел два куплета. Люблю, когда мама меня нахваливает. Думаю, что всем де-тям это нравится.
   ***
  Когда с работы вернулся папа и увидел нашу зеленую красавицу - всю в иг-рушках и конфетах, он спросил меня, принимал ли участие в украшении елки его старший сын? (Спрашивая о старшем сыне, папа имеет в виду меня). Я ответил, что подвешивал конфеты, а потом подавал игрушки, и ни одной не разбил.
  Мне показалось, что из моего ответа папа вывел следующее: игрушки меня интересовали меньше, и я просто хочу отвлечь внимание от главного. Но папа только похвалил меня, а затем поднял на руки и подбросил несколько раз вверх - к самому потолку. Я, конечно, радостно кричал.
  Тут мамочка, быстро появившись в комнате, сделала нам строгое внушение: "Колюшка-то еще спит, расшумелись!"
  Папа поставил меня на пол и хотел пойти к Колюшке. Я огорчился и спросил у него:
  - Ну, почему этот ваш Колюшка всё время спит? Ведь когда он спит, мама не разрешает мне ничего делать. Я не могу ни бегать, ни прыгать, ни смеяться. Ни-чего не могу...
  Папа покачал головой.
  - Я думал, Саша, что ты уже взрослый, и что ты всё понимаешь. Во-первых, Колюшка не только наш с мамой сын, но и твой брат. И тебе нужно говорить не "ваш", а "наш" Колюшка. Ты меня по-нял, сынок?
  - Хорошо, теперь буду всегда говорить "наш". Но он почему-то всегда спит!
  - Так будет не всегда, успокойся, еще вместе играть будете! А пока, когда он спит, он все время растёт. Вот ты, дума-ешь, что сам был другим? Но тогда по-чему так быстро вырос? Как думаешь?
  Папа спросил, но отвечать уже было нечего.
  - В общем, Александр, ты должен тер-пеливо ждать, пока твой братик вырастет и станет таким же большим, как ты. И, само собой, ты должен слушаться маму: делать то, что она тебе говорит. Не успе-ешь оглянуться, как уже вдвоем с братом будете конфеты на елке развешивать. А я обещаю - конфет буду покупать вдвое больше.
  - Правда, папа?!
  - Правда. По рукам?
  - По рукам!
  - Обещаешь беречь брата?
  - Обещаю.
  - Как взрослый обещаешь?
  - Да, папа, как взрослый!
  После этого я на всякий случай огля-нулся. Но на это потребовалось совсем немного времени. Я про себя вздохнул. Нет, я еще тысячу раз успею оглянуться, пока вырастет мой брат, и я смогу делать, что захочу. И только обещание, что когда-нибудь на этом столе будет лежать не одна груда конфет, а две, окончатель-но примирило меня с моим братиком.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Если бы Новый год был утром!
  
  Все любят, когда наступает Новый год. Взрослым тоже нравится этот праздник, но мы, дети, радуемся больше. Мы больше смеемся и веселимся, и мы более искренне ждем подарков от Деда Мороза. И еще мы верим, что под ёлку их кладет заяц или снегурочка. Точно никому неизвестно, даже маме.
  Поэтому взрослым подарки под ёлку не кладут. Вот в этот раз... я видел, что папа купил маме новогодний подарок - варежки в магазине "Рукавички". И просто подал их маме, и поздравил ее с Новым годом.
  Я же, когда заказал себе подарок - коньки, знал, что у нас магазина с назва-нием "Коньки" нет. И папа подтвердил, что такой подарок может сделать только Дед Мороз. Папа не умеет обманывать. И Дед Мороз всегда всем говорит только правду.
  - Ровно под Новый год, тридцать пер-вого числа, - сказал мне утром папа, со-бираясь на работу, - ты получишь свой подарок. Верь!
  Я удивился его сборам. На дворе же с утра праздник!
  - Да, праздник, и большой, - сказал папа и подмигнул. - Но чтобы этот день был веселее, взрослые должны его под-готовить, - загадочно объяснил он в ответ на мое недоумение.
  - А весной! Был праздник Первого Мая. И ты в тот день не работал.
  Над моим вопросом папа призадумал-ся; кажется, я его сильно озадачил, да так, что мне его стало даже чуточку жалко. Но все же он думал не долго.
  - Скажи-ка мне, когда празднуют Но-вый год?
  - С утра и до вечера!
  - Хорошо, а когда Куранты бьют и все кричат "Ура"?
  - Тридцать первого января, ночью, ко-гда дети спят.
  - Да ты что сыну голову морочишь? Сам-то понимаешь, что говоришь? - вдруг пытается разрешить все вопросы мама. - Когда это такие дети по ночам "Ура!" кричат. Спят уж давно. Словом, сынок, для вас Новый год после обеда и до сна. Вот так!
  - Ура, до сна! А если я в десять спать лягу?
  - И хорошо. Ну, примирила я вас?
  Да, мама справилась с задачей.
  Я вспомнил, что в прошлом году был уже вечер, а я все бегал в спальню, ста-новился на коленки, ища под ёлкой по-дарок Деда Мороза - красивые теплые вязаные рукавички.
  - В общем, пойду я, - сказал папа. - Думаю, не задержусь. Все-таки сын прав: праздник есть праздник! Умница.
  - А все-таки жаль, папа, что сегодня с утра до вечера рабочий день. И вообще, мне бы хотелось, что бы тридцать первое декабря наступало утром, когда все про-сыпаются. Тогда бы ты не работал. Мы бы просто встали и начали праздновать!
  Папа улыбнулся и начал одеваться.
  
   ***
  Весь день я ждал папу с работы: смот-рел в окно, и, закрыв дверь (чтобы не разбудить братика), прыгал у ёлки, пел про неё песни и откусывал кусочек за кусочком как от припрятанных под по-душкой, так и от лежавших на столе шо-коладных конфет.
  Маме было не до меня. У нас весь день плакал и капризничал Колюшка. Мама даже забыла покормить меня супом. По-этому я съел аж пять конфет. Если праздник с утра, то я не терял времени даром. А запасы и не думали заканчи-ваться. Праздник можно было протянуть до самой ночи, а потом продлять Новый год хоть еще на неделю! А после старого Нового года мне разрешат поедать конфеты с ёлки, висящие, как игрушки. Тогда я возьму маленькие ножницы, по-дойду к наряженной "лапке" и срежу любую понравившуюся мне конфету. Потом две. Потом три. Больше мне ку-шать не позволят: во всем виноват кариес, от которого ужасно больно. Но сегодня есть можно, потому что Новый год, и все всё едят и пьют.
  С работы папу я так и не дождался. После обеда за окном закружило, будто пришла настоящая белая вьюга.
  А потом быстро стемнело.
  Но я уже успел вдоволь наиграться и напрыгаться; и песенки про ёлку спел, которые знал наизусть.
   Когда в доме стало совсем темно, мама зажгла на кухне свет и зашла ко мне.
  - Я сейчас принесу сюда люльку. Ко-люшка наконец-то прекратил капризни-чать, уснул. Ты иди пока на кухню и жди папу там, - попросила она меня.
  - Мама, можно я тихонько полежу на своей кровати? Лягу и подожду его здесь. Я так устал, так устал... - Я говорю все это и глубоко, как взрослый, нарочно, вздыхаю.
  - А покушать не хочешь? Ты же сего-дня не обедал.
  - Не хочу. Ну, мамочка, я немножко отдохну, придёт папа, я встану, и мы вместе с ним поедим. Ладно?
  Что дальше?
  А дальше мама соглашается и уходит за уснувшим братиком.
  Я забираюсь на кровать, засовываю руку под подушку и достаю ещё одну конфету, "Белочку". Развернув фантик, засовываю её в рот и залезаю под одея-ло. Последнее, что я слышу: мама несёт в кроватке моего несмышлёного братика-плаксу и подвешивает его люльку за крюк к потолочному кольцу.
   ***
  Мне снится Дед Мороз. Он в красном, из парчи, халате с большим пушистым воротником и в красной шапке с меховой оторочкой. На его халате серебристые звезды. За спиной у него очень большой белый мешок с надписью "Подарки". На ногах его белые валенки... И еще у него широкая белая, как пена в ванночке, борода. А вот лицо - не Деда Мороза, а почему-то папино.
  Он заходит ко мне в спальню, подходит к кровати, наклоняется надо мной и говорит:
  - Подарок, который ты мне заказал, я уже положил под ёлку. Утром, как про-снёшься, не забудь туда заглянуть.
  - Спасибо, папа! Приходи с работы скорей!
  В ответ я еще что-то бормочу во сне, наверно, прошу передать "Спасибо" и Деду Морозу и медленно переворачива-юсь на другой бок.
  И во сне я знаю, что как только я про-снусь - тут же наступит Новый год. Ут-ром! Именно с той минуты, когда я под-ниму зеленую лапу елки и увижу там ко-робку. Я знаю: там лежат коньки, о ко-торых я мечтал всю свою жизнь.
  Так что Новый год - он приходит ут-ром. Ну, сами посудите, какой смысл в нем поздним вечером и ночью?..
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Часть 2
  
  
  
   ОКНО
   В МИР
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ОКНО В МИР
  
  
   Рождество
  (или еще один день взросления)
  
  Самый большой праздник после на-ступления Нового года - Рождество. В этот день взрослые не работают, но и дома тоже не сидят, а ходят к родствен-никам или к друзьям в гости.
  В этот день много лет назад родился Иисус Христос. Он родился в яслях, из которых кушают овцы, потому что вер-теп, где он появился на свет, - это дом для домашних животных, а там не было кровати и такой люльки, в которой сейчас лежит и сопит своим малюсеньким носиком мой брат Николенька.
   Когда же Иисус стал уже побольше, как я, он, видимо, любил с мамой Мари-ей и отцом Иосифом ходить к родствен-никам в гости. И это ему так понрави-лось, что когда он стал всесильным предсказателем, он всем наказывал так и поступать: на праздники обязательно всем встречаться.
  Утром отец сказал, что мы с ним и с бабой Марией поедем на лошадях в гости к его сестре тётке Шуре на другой конец села. И, если успеем, то заедем к маминому брату Ивану в соседнее село Бейзымовку, где я ещё ни разу не бывал. Моя бабушка долго лежала в больнице, а тут её выписали. Она живет с нами. И хорошо. Мне с ней никогда не скучно. Она знает наизусть много сказок и рас-сказывает без запинки, только иногда за-дает вопросы и стыдит за незнание.
  А ещё у бабушки есть прядильный станок, и она прядёт на нём изо льна толстые нитки. Из этой пряжи, которую так и зовут - "льном", она умеет изго-тавливать рушники, наволочки и даже рубашки. Они поначалу серые и некра-сивые, но потом их отбеливают, а после этого искусно расшивают разноцветными узорами. В такой, красивой, рубашке ходим и я, и мой отец.
  Сначала у бабушки из прядильного станка ниточки выходят тоненькими и серыми. Она их сматывает в большой клубок, даёт мне его в руки, а сама бе-рётся за веретено. Затем я разматываю ниточку, а баба наматывает её на это ве-ретено - деревянную гладкую палочку, похожую на юлу, только очень тонкую!
  И я всегда прошу бабушку рассказы-вать сказки. Она рассказывает, а я вни-мательно слушаю. Я могу хоть весь день помогать бабушке, лишь бы слушать всякие интересные истории про Ива-нушку-дурака, скатерть-самобранку или о сером волке и каких-нибудь других го-ворящих животных. На самом же деле, Иван вовсе не дурак, а только прикиды-вается. Он, может, даже очень умный.
   Пока мы с бабушкой собирались, мама испекла в печке, сразу на четырёх противнях, пироги: с капустой, с луком и с яйцами, с фасолью, а также и мои самые любимые - яблочные, посыпанные сахаром.
   "И зачем нам так много пирогов? Мы же собрались в гости?!.."
   - Мама, возьмёте пироги с собой, - го-ворит моя мама бабе Марии. - Поделите между семьёй дочери и моего брата.
  Бабушка Мария никакая моей маме не "мама". Она мама моему отцу. Тогда за-чем она называет её "мамой"?
  Мне это непонятно, но взрослые час-тенько все запутают, а потом привыкают. Как-нибудь, в другой раз, я спрошу у мамы, зачем она называет бабушку, маму отца, своей "мамой", тем более, что бабушка уже старенькая. И зовут ее "бабушка", а вовсе не "мама". Мамы они хоть и взрослые, но еще молодые.
  А сейчас мне некогда, нужно еще ус-петь одеться, пока папа не подъехал на лошадях.
  
  Папа сходил на конюшню и запряг двух красивых гнедых коней, с белыми пятнами на их лбах и ногах. (Поначалу я пугался, когда они громко ржали, но по-том привык, стал различать их настрое-ние, а сейчас мне даже очень нравится, как они голосят). Наконец, я слышу их нетерпеливое ржанье во дворе.
  - Мам! Баб! Папа приехал! - объявляю я громко, вбежав в кухню, и опять, - в который раз! - от моего крика проснулся в люльке братик Колюшка.
   Но мама не успевает меня поругать. Я убегаю в прихожую, оттуда - в сени. От-крываю двери в студёную веранду и встречаю там папу.
  - Как дела, сынок? Вы собрались?
  - Я готов, а бабушка - еще немножко, и соберется.
  - День сейчас короткий, надо уж ехать. Иди, позови, а я пока заготовлю для ло-шадей корма.
  Это значит, что он сейчас достанет из погреба свеклы да принесет из сенника мешковину сена...
  
   ***
  Но вот мы с бабушкой сидим в санях, на мягкой мешковине, и отец выезжает со двора. Ворота не надо ни открывать, ни закрывать. Во дворе, на улице, всюду очень много снега. У всех односельчан, кто имеет лошадей, деревянные ворота постоянно открыты.
  Мы катим по знакомой мне улице. Папа с бабушкой о чём-то беседуют, я смотрю по сторонам. Справа и слева стоят огромные деревья. Их длинные ветки согнуты снегом.
  Крыши домов спрятаны под белыми холодными шапками, а над ними через трубы вылетают и поднимаются к небу струи дыма.
  Из окна в моей комнате такой дивной красоты не увидишь...
  Приехали к тёте Шуре. Дом у неё ста-рый, деревянный, но очень тёплый, хоть и сверху покрыт железом, а теперь и толстым снегом. Дом построили, как она говорила, ещё при царе Горохе. Надо будет расспросить у бабушки: не тот ли это царь, о котором она рассказывала мне сказку?
  Что делают в гостях, я не буду расска-зывать, да вы и сами знаете. У тётки Шуры семья большая. Мужа зовут Игнат, и у него одна нога не сгибается в коленке, он калека.
  А детей у них много: я насчитал пяте-рых. Из них Тося, Валя и Андрей уже ходят в школу.
  С ними мне было не интересно. Васятко такой же маленький, как и мой братик - в люльке. И только Мишка, по возрасту такой же, как я. Мы с ним играли и ели конфеты. Мне их тётя Шура насовала в карманы и еще завернула кулёк - "на обратную дорогу".
  Дома у меня конфеты всё ещё висят на новогодней ёлке, но я, пока что, ни одной не срезал ножницами. Подожду, когда закончатся подаренные доброй тетушкой запасы.
  Мы с Мишкой толком не наигрались, а меня уже позвали одеваться. Нам пора было ехать к другим гостям.
  И вот мы уже за селом. Дорога здесь расчищена от снега трактором, и прохо-дит она возле Бейзымовского леса.
  Дальше папа достал из саней кнут и не успел им взмахнуть, как гнедые уже по-няли, чего от них хотят. Они перешли на рысь, сани будто понеслись. А гнедой, правый, громко заржал, видать, недо-вольный, что ему показали кнут. Тут я подумал, что надо бы мне дать этим ло-шадкам имена, как дают в сказках. Во-первых, - чтобы к ним можно было об-ращаться, а, во-вторых, - чтобы можно было приказывать. Посоветуюсь-ка я с папой.
  - Па!
  - Чего, сынок?
  - А почему у твоих коней нет имён? Я хочу дать им имена.
  - Почему бы и нет?! Дай. Только у них имена уже есть. У каждого. Гнедого, что справа, я зову "Ветром", потому, что он шустрый, а левая лошадь зовётся "Ма-русей"
  - Как - "Марусей"? Так частенько все зовут нашу бабушку! И потом... разве это не кони, а лошади?
  Я был сильно удивлён. Я считал, что такие сильные животные могли быть только конями. Оказалось, они, как муж и жена.
   - Маруська! Не отставай от Ветра! - громко прикрикнул папа, и я увидел, что лошадь его хорошо поняла. Фыркая и прядая ушами, она подняла голову выше и побежала резвее.
  Я стал смотреть влево, на лес. На ветках тонких берёз лежало так много снега, что они, измученные тяжестью, изогнулись. Некоторые были, словно, коромысло, на котором мама носит из колодца воду.
  По обочине дороги навстречу нам бе-жали низкорослые кустарники, напрочь заметённые снегом. Стояли ровнёхонько, нисколько не наклоняясь к земле. А вверху ярко светило солнце, но, конечно, нас не грело, потому что зимой оно лишь светит, чтобы люди видели всё вокруг, куда надо идти или ехать; а согревать должны теплые тулупы и печки.
  У дяди Вани, маминого брата, ворота также оказались открыты настежь, и была видна меж ними санная колея. Значит, он тоже, как и отец, ездит на лошадях. Интересно, какие они у него: гнедые, чёрные, серые?
  Двор у наших родственников был длинным и узким. Как только мы в него въехали, я сразу увидел лошадей. Их привязали к саням, и они что-то там ели, вскидывая, время от времени, головы. Они оказались серыми, с белыми пятнами на шее, по бокам и ногам.
  Таких называют "кони в яблоках". Мне такая масть, да и название, совсем не нравятся. Я люблю только гнедых, как у папы, - тёмно-красных! И хотя у дяди Вани кони были рослыми, рас-кормленными, даже чуть толстоватыми, я перестал их рассматривать и ушёл с бабушкой в дом.
  На веранде нас встретил мамин брат. Он поздоровался с бабушкой, а мне про-тянул руку, подставив ее так, чтобы моя ладонь не промахнулась.
  - Ну, здравствуй, племянничек! Здоро-ваться-то по-нашински умеешь?
   Я ответил, что умею и без промедле-ния хлопнул по этой ладони. Она даже не покачнулась. Дядя оказался сильным.
  - Проходите в хату, а я пока выйду к Саше, - сказал он о папе.
  В прихожей нас уже ждала моя сестра Катя. Она старше меня всего на год, но я ещё не решил, буду ли я с ней играть. С девчонками я ещё не играл ни разу. Как только мы разделись, она сразу взяла меня за руку и повела в свою комнату. У них на кухне висела такая же, из лозы, люлька, как и у нас. В ней тоже тихонько спал малыш.
  Катя подвела меня к кроватке и сказала:
  - Это мой братик, его зовут Ваня. Он ещё маленький, поэтому всегда спит. Покушает и спит. Что ему ещё делать?
  - Я знаю, почему он спит. Ему надо вырасти.
  - Я тоже знаю. А ты умный.
   - У меня тоже есть такой же маленький братик, и зовут его Коля. Только он много плачет.
   - А наш Ваня - плачет, но не долго, только тогда, когда хочет кушать. Я по-кормлю его из бутылочки, и он дальше спит, - отвечала мне Катя. Разговор у нас наладился без проблем.
  - А мне кормить братика не разрешают, да я и сам не хочу. Пойдём с тобой играть, что ли? У тебя есть игрушки? - перешел я к делу.
  Мы прошли с ней в детскую комнату. Катя показала мне игрушки - две куклы, резиновый мячик и бумажную трубочку со стёклышками. Играть в куклы я отка-зался сразу же. В мячик играют во дворе, когда тепло - весной или летом. Сейчас была зима. Дети постарше меня ходили играть на лед в хоккей: там бьют клюш-кой по маленькой чёрной шайбе. Я видел это много раз, но сам в хоккей ещё не играл.
  - Давай так, - заключила Катя, - я буду играть в куклы, а ты бери калейдоскоп и смотри в трубочку, и вот так крути её. Смотри!..
   Сестра показала мне, куда надо смот-реть и как поворачивать чудо-трубочку. Она меня очень даже заинтересовала. Я смотрел в стекло, медленно поворачивая трубочку то вправо, то влево. Внутри находилось много разноцветных камен-ных цветков.
  Это, как оказалось, были просто оско-лочки цветных стекол, они то собирались вместе, то рассыпались, образовывая кружочки, треугольнички и другие удивительные узоры.
  Я долго-долго покручивал это чудо, название которого я не запомнил, думая:
  "Вот бы мне выпросить это у сестрён-ки, или же выменять на какую-нибудь вещицу! Мне никогда не надоест смот-реть вовнутрь этой игрушки".
   Но у меня ничего с собой не было.
   Позабавлявшись с этой диковинной трубочкой, я, сам не ожидая от себя такой смелости, спросил у Кати разрешения взять трубочку домой.
  Наверно, потому, что Катя была мне сестрой.
   - Когда я в другой раз к тебе опять приеду, я верну её тебе. Даю честное слово, - говорю я очень даже серьёзно. - Хочу маме показать.
   А Катя мне отвечает:
  - Возьми её насовсем. Я уже насмотре-лась в неё. По мне, так лучше игры в куклы, чем смотреть на эти цветные стёклышки. А ты, когда ко мне поедешь, привези куклу.
   Я ответил, что у меня кукол нет, и ни-когда не будет, но я попрошу маму или же бабулю, и они попросту купят куклу в магазине.
   Я взял чудо-трубочку и больше не выпускал из рук, даже когда мы с Катей ели картошку и котлеты.
   Катина мама, тётя Галя, угостила меня конфетами. Я не стал отказываться, хотя у меня их было уже и так много.
  Вообще-то, и они когда-нибудь долж-ны были закончиться. Но я об этом не жалел, потому что уже бывал в разных местах, посмотрел, как живут другие люди, узнал, чем дышат девочки, стал понимать больше и повзрослел.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Засевка и щедровка
  
   За день до наступления Старого Но-вого года к нам в дом зашёл сосед Ва-силь. Он старше меня на несколько лет, поэтому я с ним еще не дружу. Василь поздоровался с моей мамой, а мне даже руки не подал: маленький, видишь ли, я для него. Сосед поинтересовался, но опять же, не у меня, а у мамы:
  - Тётя Галь, отпустите завтра Сашу со мной, пойдем колядовать!
   - Пускай идёт, если тебе с ним проблем не будет? - ответила соседу мама.
  Она вначале засомневалась: смогу ли я колядовать со старшими ребятишками.
   Но ведь взрослеют не тогда, когда до-ма штаны протирают. Или это не так?
  - ...Спасибо, теть Галь. Только скажи-те: а колядки и щедровки, ну, хоть какие-нибудь, он выучил? Сосед, говоря это, как назло, не глядел в мою сторону.
  По правде-то, я знал одну колядку: услышал вечером перед Рождеством от колядников, зашедшим к нам на веранду со своими веселыми приговорами. "Ко-ляд-коляд, колядница, добра с мёдом паляница. А без мёду не така, дайте, дядька, пятачка. А вы, баба - гроши, бу-дете хороши!"
  Ну, чем я соседу не хорош?! Я на него за недоверие, конечно, обиделся. И чего все спрашивает не у меня, а у мамы, я-то ведь тоже умею говорить?!
  - Нет, Василька, не знает он ещё ни колядок, ни щедровок, но он может вы-учить. Сколько? Трех колядочек с него хватит? - Мама разговаривает с соседом и, в отличие от него, на меня с улыбкой поглядывает. - В каждой хате вы, все равно ж, пропоете не больше одной?! Сразу же хозяева сдаются, говорят: "Достаточно!" И одаривают конфетами и деньгами. Только денег ему не давайте. Нечего малышей деньгами баловать. Мама говорит, как о чем-то уже решен-ном, и я прямо представляю, как мы, ко-лядники, прошедшие по селу, сидим и делим деньги, как разбойники. Только Старый Новый год - это светлый празд-ник, и все люди отдают деньги и конфеты добровольно. Надо только зайти в дом и скороговоркой пропеть.
  Как подумал я об этом, тут меня и прорвало:
  "Коляд-коляд, колядница..." - И я нараспев, выдал им обоим до конца всю однажды запомненную мною колядку.
  - Когда же ты успел выучить, сынок?
  - Да что тут сложного, мама! Я слышал её и несколько дней назад, и в прошлом году, после Рождества, когда её тоже пели.
  - Здорово! Хорошая память! Тогда, конечно, выучит и новенькое! Разучи до завтра, еще хотя бы одну. Понял?
  - Понял.
   Василь теперь смотрел на меня, я видел, что он меня зауважал. Сосед хо-дил во второй класс, а мне и до первого ещё два года ждать. Правда, я уже могу читать, но только по слогам. Заученно, а не по листочку, колядовать легче. Хотя читать тоже надо. Что-нибудь прочита-ешь незаметно, выучишь, а потом рас-скажешь кому-то, и тебя зауважают. Бу-дут думать, что ты и сам все знаешь. Ба-бушка это хорошо поняла, и меня читать научила. Я перечитал весь "Букварь" и почти научился писать все буквы. Их тридцать три. Из них я уже складываю слова.
  Сначала бабушка рассказывала мне сказки за просто так, а потом только по-сле того, как я прочитаю какую-нибудь страничку из "Букваря", вот я и научил-ся. Жаль, что такие маленькие, как я, не ходят в школу. Я бы ходил туда с порт-фелем, складывая в него учебники, тет-радки, коробку цветных карандашей. А Василь сопровождал бы меня туда и об-ратно. Но он долго не захочет водиться со мной. Это же не колядки, где за мной надо приглядывать всего один день.
  - Все, готовься, завтра за тобой приду! - сказал мне Василь.
  - Ура! Только бы не было мороза!
  Лучше бы я не упоминал о морозе. Те-перь мама начнет укутывать меня, хотя я и так не замерз бы. Другие же мороза не бояться, а мне что, всю жизнь привыкать? Я, между прочим, на пруду с отцом и дядей Лёшей полдня рыбачил! И хоть бы что!
  - А что мороз? Ну, если ты боишься, тогда сиди дома. - Василь пошел к две-рям.
  - Он не боится мороза, только я Сашу потеплее одену! Приходи завтра, обяза-тельно, как договорились.
  Василь, при этом, опять перестал смотреть на меня.
  - Теть Галь, тогда я к вам прямо утром зайду. Поколядую, а заодно, поучу его, - кивнул он в мою сторону, - засевать. Только уж вы приготовьте зерно и торбу - конфеты собирать.
  - Торбу я ему найду, а пшеница - вон, в каморе, полон мешок стоит. Сам подой-дёт, да наберёт полные карманы. Ва-силька, а с какой компанией вы будете ходить за конфетами? - поинтересовалась мама у соседа. - Постарше-то кто есть?
  Василь на одну секунду призадумался.
  Наверное, он вспоминал, с кем прежде уже колядовал перед Рождеством.
  - Со мной будут двоюродный брат Во-лодя, да еще одноклассник Броня Мыс-линский. Только мы не за одними кон-фетами пойдем, а и за деньгами, - говорил сосед на полном серьезе, и я подумал, что для денег нужен особенный мешок.
  Мама тихонько засмеялась.
  - Ну, хорошо, Вася. Все обговорили. Погоди, а ты не хочешь ли поесть чего-нибудь. А то садись-ка к столу, вот по-кормлю тебя да Сашу заодно, у меня сейчас манная каша на плите, - предло-жила мама. Но сосед наотрез отказался и, важно попрощавшись, ушёл домой.
  Василю-то хорошо: ругать его, за то, что есть отказался, моя мама не станет. А мне наотрез отказаться никак нельзя. Только покапризничать, да и то немнож-ко. Я откажусь, а она скажет: "Не ешь каши, так и конфет сегодня не видать!" А ещё, того хуже, передумает и не отпустит завтра вечером колядовать. Причину найдет и скажет: на улице сильный мороз, как ты, сынок, и предсказывал.
  Но я не предсказатель. Я, вообще, ни-чего не могу сделать сам: мной все по-стоянно управляют. Лучше уж я сейчас съем эту жидкую кашу, а днем посвящу свое время игре с братиком. Мама это оценит и в мороз отпустит на улицу.
   ***
  Утром, когда мама возилась с нашим маленьким Колюшкой, пришёл сосед Василь. Из прихожей он постучал в ку-хонную дверь и громко произнёс:
  - Хозяйка! Позволите ль колядовать?
  Колюшка капризничал, мама как раз нервничала, а я крутился рядом и ста-рался ей помочь. Мама это почему-то не оценила. Она сказала сухо и чуть раз-драженно:
  - Саша, иди, давай к Васильку, коля-дуйте уж, чего там! Только помни: дверь на кухню не открывайте, а зерно можете рассыпать прямо в прихожей. Люди раз-ные: кому-то важно, чтобы потом было меньше уборки.
  Два раза повторять мне это было не нужно. Я кинулся к двери, дотянулся на носочках к ручке и, открыв её, чуть не столкнулся с соседом.
  - Мама сказала, чтобы мы с тобой ко-лядовали и засевали здесь! На кухне - нельзя, там маленький Колюшка! - сказал я, поняв совет мамы относительно колядок у соседей, как приказ: дальше порог в собственном дому не перейти.
  - Хорошо. Теть Галя правильно рассу-дила. Там маленький, и нечего его пугать. Давай колядовать здесь. А чем ты будешь засевать? А где ж пшеница? - спрашивает Василь.
  Пшеница? В мешке, мешок в каморе, камора в сенях - налево дверь, - вспом-нив, отвечаю без запинки соседу.
  - Так сходи, набери в карманы и при-ходи. У тебя, горе-колядник, и карманов-то, гляжу, на штанах нет! Э-эх! - Василь стал ощупывать меня взором, ища несуществующие карманы. Один такой был на рубашке. - В карман рубашки зерно не насыпают!.. Ладно, поколядуем, а засеем моим зерном. Держи.
  Из кармана вельветовых брюк сосед достал жмень зерна. Я подставил правую ладонь. Он сыпнул чуточку.
  - А теперь переложи зерно из правой руки в левую.
  - Это ещё зачем? Я же не левша? Засе-вают из правой...
  - Правильно. Но ты махнёшь рукой, и вся пшеница тут же улетит, а надо рас-сыпать понемножку. Зажми, сколько сможешь в левой руке, да подсыпай по-маленьку на правую ладошку. Правша! Понял?
  Я сделал все, как было сказано. В это время приоткрылась дверь, заглянула мама.
  - Колядники, чего не колядуете? - в недоумении спросила она.
  - Я Саше рассказывал, в какой руке надо держать зерно, а какой разбрасывать его. Мы сейчас уже начинаем, - отвечал сосед.
  - Какой ты молодец, Вася. Ну, ладно, продолжайте. - Мама закрыла дверь.
  - Теперь научу тебя, как надо засевать. Четырнадцатого, утром, я приду к тебе первому. Понял? Затем ты придёшь ко мне. Есть такая примета, - чтобы в хату первым зашёл мужик, или мальчик. Понимаешь?
  И хотя я ничего в таком обычае не понимаю, отвечаю: "Да", и для убеди-тельности несколько раз киваю головой.
  - А теперь мы становимся у самой две-ри, на входе, чтобы пшеницу было куда бросать. Когда начинаем колядовать, обычно зовем хозяев стуком в окно. Они выходят на веранду, открывают двери, а мы, колядники, остаёмся во дворе. В ха-ту нас не пустят, а попросят колядовать на улице или же на веранде.
  - А почему?
  - Почему! Сам подумай: колядников ходит много, и если всех запускать в дом, они всё тепло вынесут на улицу. А вот засевальщиков обязательно пригласят. Те ходят по двое, трое человек.
  - А зачем засевают? Мама говорит, что потом все равно убирать придется.
  - Не знаю. Наверно, чтобы у хозяев потом был богатый урожай.
  - А!
  - Ну, раз все понял, тогда начинаем.
  И тут мой сосед, а вслед за ним и я, запеваем:
  - Хозяйка, позвольте у вас засевать?..
  - Мама, позвольте у вас засевать?..
  - Засевайте! - услышали мы из кухни голос мамы.
  "Сею, сею, засеваю, с Новым годом поздравляю!", "Чтоб у вас родило жито, дайте нам блинов корыто!"
  Мы щедро разбрасывали пшеницу по всей комнате. Зёрна стучали по деревян-ному полу горницы и по дверям кухни, попадали в портреты родни, развешанных по стенам, а также и в образы Божьей Матери и Бога Отца, выставленных по углам прихожей.
  Василь спел ещё одну щедровку.
  "Чтобы были вы богаты, чтобы гроши имел тятя!"
  Я не знал её, поэтому слушал и пробо-вал запомнить.
   - А теперь давай колядовать, - сказал сосед и крикнул в дверь.
  - Тётя Галь, позвольте колядовать?..
  - Мама, можно мы вам споём колядку? - обратился туда же и я.
  - Колядуйте, дети, колядуйте... - ус-лышали мы мамин голос.
  "Коляд-коляд, колядница. Добра с мё-дом паляница..."
  В два голоса, мы с соседом спели до конца всю эту рождественскую песенку.
  - А давай споём твоей маме ещё одну. Если ты её не знаешь, учи слова, - обра-тился Василь ко мне. И он начал:
  - Щедрый вечер, добрый вечер. Доб-рым людям на здоровье!..
  Раньше я уже слышал эти слова и стал подпевать.
  - А давай, я спою ещё одну щедровку. Ты такую, наверно и вовсе не слышал...
   Но тут к нам вышла мама.
  - Хватит петь, колядники, Колюшку разбудите.
  Она угостила нас конфетами и подала мне и Василю по рублю.
  - Большое вам спасибо, хозяйка, - по-благодарил сосед маму.
  - Мама, спасибо вам за конфеты и гроши, - говорю вслух и я, а про себя думаю, куда бы мне теперь припрятать этот рубль? А куда я дену все те деньги, которые наколядую сегодня вечером с хлопцами? Но время подумать еще было. До вечера. Репетиция прошла удачно.
  - Вася, во сколько вечером зайдёшь за Сашей?
  - А как только меня вызовут одно-классники, так мы сразу к вам и придём. Только пусть хоть чуть-чуть стемнеет. - И сосед засобирался домой.
  "Куда же мне положить бумажный рубль, подаренный мамой. Положу-ка я его под свою подушку. Там его не най-дут. Нет, неважная это мысль. Мама за-стилает мою постель и взбивает подушку. Увидит тут рубль и перепрячет в другое место куда-нибудь у себя, да потом потратит".
  Я носился с этой ценной мятой бу-мажкой, потеряв покой. Вынимал из кармана рубашки и совал её, то туда, то сюда. Затем перепрятывал вновь. Иногда я подбегал к маме и спрашивал, могу ли я потратить этот рубль по своему ра-зумению - купить то, что сам пожелаю. Мама всегда отвечала одно и то же: что могу.
  - А сколько килограммов конфет я мо-гу на него купить?
  - Опять ему конфет! Да у тебя ж их еще много! И на ёлочке ещё висят, и вечером ты ещё нащедруешь. Ты бы копил денежки на что-то другое.
  Мама, наверно, опять, права. Но как она не понимает, что конфеты, как бы их ни было много, всё же, когда-нибудь за-кончатся. Вот на этот случай я и интере-суюсь: смогу ли купить еще? На целый рубль!
  "Куда же, всё - таки, мне его поло-жить? Чтобы никто не нашёл, да так, чтобы самому потом не забыть, куда спрячу?
   Я стоял в раздумье, а в это время кто-то открывал дверь в сенях.
  "Бабушка! Как же я мог о ней забыть?! Вот ей и отдам свой рубль на хранение. А когда придет пора, идти в магазин, попрошу её вернуть".
  Вбегаю в прихожую, зажав в руке рубль.
  Бабушка не спеша снимает верхнюю одежду.
  - Баба, а далеко вы ходили?
  - Недалеко. Ходила в церковь, внучек.
  - А что вы там делали?
  - Молилась Богу.
  Я знал, что бабушка так ответит. Но сегодня я, наконец, спросил о том, о чем всегда хотелось:
  - А как молятся Богу?
  - Видишь, по углам на стене висят иконы? В левом - наш Господь Вседер-житель, а в правом - Матерь Божия с младенцем Иисусом.
  - Конечно, вижу, бабушка. Здесь же светло.
  - Я сейчас им помолюсь, а ты - по-смотри. А хочешь, весной, на Пасху, возьму и тебя с собой в церковь?
  - Хочу!
  Бабушка внимательно заглянула мне в глаза, словно хотела что-то увидеть и у меня внутри, будто с облегчением вздохнула, повернулась лицом к иконам и стала тихо шептать какие-то слова. А затем правой рукой, держа три пальца в щепоти, дотронулась до лба, живота, сначала одного, а потом другого плеча.
  Я знал, что в это в это время говорить с ней нельзя. А когда она закончила мо-литься, я показал ей рубль.
  - Рубль? Где же ты его взял? Нашёл?
  - Мамочка дала. И Василю тоже. Мы с ним засевали. Видите, сколько пшеницы набросали?
  - Вижу, внучек. Значит, в этом году у нас будет богатый урожай. На огороде вырастут и жито с ячменём, и картошка со свеклой. И всё благодаря тебе и Васи-лю. Может, он тебя возьмёт вечером с собой колядовать? Ты, случаем, не про-сился? - спросила бабушка с улыбкой, как будто и сама знала ответ. Но я на всякий случай признался во всем:
  - Сказал, что возьмёт. Он и приходил к нам за этим, чтобы меня взять с собой. Еще вчера.
  - Давай свой рубль, я спрячу его. А ку-да ты спрячешь остальные деньги, кото-рые вечером наколядуешь? Их же может быть много, село-то у нас не маленькое.
  Я не знал, что ответить бабушке, и принялся думать. Что делать с маминым рублём, я уже решил - куплю когда-нибудь конфет. А если денег будет мно-го, скажем, десять рублей, что с ними-то делать? Все тоже на конфеты потратить? Стало немножко жалко. Мама с бабуш-кой конфеты мне итак покупают. Тётя Шура, идя к нам в гости, каждый раз их приносит. Что же мне, всё-таки, решить?
  - Бабуля, я куплю велосипед!
  Я не зря размышлял. И решил так: если на велосипед денег окажется не дос-таточно, бабушка мне добавит из своей пенсии.
  И я заявляю об этом, будучи уверен, что получу самый благоприятный ответ.
  - Ну и хитрец же ты, Саша! Денег ещё не наколядовал, а уже хочешь целый ве-лосипед.
  - Да ведь я не всерьез прошу, просто говорю, что можно купить на деньги.
  - В такой праздник все слова имеют особое значение: и у хороших людей же-лания исполняются. Добавлю я тебе рублей, сколько не хватит, ты не пере-живай. Ну, покажи, как я молюсь?
  - Вот так! - говорю я и неумело кре-щусь.
  - Погоди, не спеши... Руку сначала клади на правую сторону груди. Та-ак!.. Потом на левую. Получилось?.. Вот и хорошо, дай тебе, Господь, всего! Пой-дём теперь к маме, пора обедать.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Настоящая коляда
  
   Я весь измаялся, дожидаясь вечера. Ждал наступления послеобеденного времени, когда, наконец, стемнеет и за мной зайдёт сосед Василь с друзьями, чтобы нам вместе пойти колядовать.
  Колядки - это такие маленькие рожде-ственские песенки. Их поют и малые дети, и школьники, и даже взрослые. Взрослые могут нарядиться - кто козой, а кто бараном. Идут себе по улице и заходят в каждый двор. Стучат в окна, вызывают из домов хозяев. И поют для них - здесь же, возле дома, на веранде или в сенях - вот эти самые рождественские песенки.
  Несколько колядок я уже выучил наи-зусть, и готов их пропеть хозяевам сего-дня вечером - за угощение.
  Мама отыскала в каморе, в деревянном сундуке, старую торбу. С ней ходил колядовать, наверное, ещё мой отец. Она оказалась очень потёртой, но хоть не дырявой. Если я сегодня наколядую гостинцев - конфет и пряников, хотя бы, половину торбы, то мне моих сладостей хватит надолго. А если насобираю щед-рот ещё и деньгами, то куплю по весне велосипед. Детский, конечно. Только быстрей бы темнело, так хочется поско-рее исполнить мечту!
  Я услышал, стоя у окна на табурете, что где-то на нашей улице уже запели самую настоящую колядку.
  Ну, вот и стемнело. А хлопцы никак не шли. Может, сосед Василь забыл про меня?.. А, может, и коляда на улице по-мерещилась?.. Ух, отлегло! Ура! В окно веранды постучали, а затем раздался зов:
  - Хозяйка, позвольте колядовать?
  Вбегаю на кухню.
  - Мама, к нам колядники!
  - Слышу. Я сейчас иду к ним, а ты не зевай - тёплые штаны и пальто одевай. И выходи скорей к хлопцам, - говорит мама и уходит.
  Пока Василь со своими одноклассни-ками пели в веранде для мамы колядку, я, надев верхнюю одежду, вышел к ним. Мама одаривала каждого конфетами и пряниками.
  Они благодарили, а Василь подошел ко мне:
  - Готов, что ли, колядник?
  - Я вас так долго ждал, и давно уже был готов, - отвечаю серьезно Василю, но его брат Володя засмеялся.
  - А где же твоя торба? Конфеты куда складывать будешь? Поди, и зерно забыл в карманы набрать?..
   Мама вступилась за меня.
  - Подождите его, хлопцы. Торбу я ему приготовила. Она на кухне лежит. А пшеницы я сейчас ему полные карманы насыплю. Сынок, идём скорей! Гово-ришь, целый день готовился и ждал хлопцев, а не все приготовил!
  Через минуту мама вывела меня из дому на улицу, за ворота.
  - Ну, счастливо, сынок. Доброго праздника, ребята!..
  Я оказался в другой жизни.
  - В какую сторону пойдём: к центру или Троще? - спросил Броня.
  - Двигаем к окраине - к "пустохе", - без промедления ответил мой сосед.
  Все они были одноклассниками, Васи-лю верили, и тут же с ним согласились. Я же своего мнения высказать не мог. Спасибо, хоть еще взяли с собой.
  В ближайший дом - к родителям соседа заходить не пришлось. Друзья Василя там уже побывали. Я хотел было са-мостоятельно свернуть в следующий, после соседского, дом, но Василь меня тут же одёрнул:
  - Ты что! Куда собрался? Не знаешь, кто тут живёт?
  - Знаю, баба Ганя.
  - Вот именно! Её хату все нормальные люди обходят стороной.
  - Я нормальный!
  - Да у здешней бабы Гани снега зимой не выпросить, не говоря уже о конфетах и грошиках.
   "Когда вернусь домой, расспрошу у мамы или бабушки об этой жадной со-седке, - подумал я. - И о других соседях, чтобы меня считали нормальным!"
  Василь же уверенно завернул в после-дующий дом. Это он объяснил так:
  - В прошлом году в этой хате нас ода-рили дорогими шоколадными конфетами, и каждому дали по рублю. Здесь живёт лесничий по прозвищу "Борух". Знаешь такого? - обратился ко мне Василь. - Он ездит по селу на серых откормленных лошадях.
  - Знаю!
  "Видел я, глядя в окно, этих коней. Но они серые, и мне не очень-то нравятся. У моего отца - гнедые! Всем коням - кони! - тут же подумалось мне".
  Открыв калитку Боруха, мы вошли в большой двор со многими хозяйствен-ными постройками. Услышав нас, залаяла у хлева собака, но не выбежала. Видимо, ее закрыли там, чтобы зря не брехала на многочисленных гостей.
  Возле крыльца мы останавливаемся. Мой сосед, подойдя к окошку, в котором горел свет, громко постучал, а затем вернулся. Не прошло и минуты, как в доме ярче зажегся свет. Как только заго-релась лампочка на веранде и на крыльце, мы одновременно прокричали:
  - Позвольте у вас колядовать?!..
  В открытой двери веранды стоял лес-ничий, Борух.
  - Заходите, хлопцы, - без лишних слов позвал он нас и, оставив дверь открытой, ушёл в сени, оттуда - в прихожую, ука-зывая за собой путь: чтобы мы просле-довали за ним в дом.
  - Колядуйте! - сказал хозяин, рассмат-ривая нас при ярком свете.
  - Коляд-коляд, колядница, добра с мё-дом паляница...
  Едва мы закончили петь эту колядку, как богатому хозяину захотелось услы-шать от нас ещё одну рождественскую песенку.
  - А спойте-ка мне, хлопцы, какую - ни будь щедровку. - И добавил, будто за-сомневавшись, - если, конечно, знаете.
  Я знал всего одну такую рождествен-скую песенку, но мои товарищи начали именно с неё.
  - Щедрый вечер, добрый вечер, добрым людям на здоровье...
   - Порадовали вы меня, порадовали. Скажите мне, хлопцы, чьи вы будете? Двоих из вас я хорошо знаю. - Он ткнул пальцем в Володю. - Ты будешь Володя Дубовик - вылитый в отца, не перепутать. А ты, - сказал другому, - Василь Дубовик - его двоюродный брат.
  Хозяин повернулся к третьему из нас, к Броне.
  - А ты - чей, скажи-ка?
  - Зовут меня Броня, а фамилия - Мыс-линский.
  - Ага! Твоего отца зовут Станислав? Знаю такого. Ну, а как зовут тебя, самый взрослый колядник? - Эти шутливые слова Борух обратил ко мне.
  К этому времени я приготовил ему свой ответ.
  - Меня-то Сашей зовут. И моего папу так зовут. Мою тётку зовут Шурой, но это одно и то же имя. А фамилия моя...
  - Полищук! - тут же вычислил по име-нам Борух. - Теперь знаю, чей ты, хлопец, будешь. Ну, добро, артисты. Подождите минутку.
  Он оставил нас одних и на время ушёл в другую комнату.
  - Сейчас вынесет конфеты и гроши, - сказал мой всезнающий сосед, и он не ошибся.
  Вскоре хозяин одаривал нас шоколад-ными конфетами и бумажными рублями. За такую щедрость мы поблагодарили его украинской песенкой.
  - Мы щедровочку спеваем, счастья в доме всем желаем; чтоб росла у вас пшеница, прорастала вся пашница; чтобы хлеб и пироги всегда были на столе; чтоб в карманах были гроши, вы щедры к нам и хороши...
  Хозяин улыбался. Он был доволен.
   - Какие вы молодцы! Я жду вас, хлоп-цы, завтра утром. Засеете мне в хате, по-лучите ещё по рублю, - провожая нас во двор, напоследок сообщил он радостную весть.
  Выйдя на дорогу, мы шумно радова-лись. В первой же хате заработали по рублю! И нас пригласили на завтрашнее утро заработать ещё по столько же!
  Ну и богатый же этот дядечка. Инте-ресно, где он находит такие деньжищи, живя в лесу?
   - Василь, откуда у дяди Боруха столь-ко денег? - живо интересуюсь я у своего соседа.
   - Рано тебе ещё, Саша, считать чужие деньги. Но, так уж и быть, скажу одному тебе, по-соседски. Броня, Володя, за-кройте уши!
  Одноклассники Василя засмеялись, а он продолжил:
  - Видел ты его пасеку?
  - Нет.
  - Отец говорит, у Боруха там сто уль-ев. А мёд любят все! Понятно?
  - Да.
  - Вот. Всё село к нему за мёдом ходит, и твои родители тоже. И все несут ему гроши. Отсюда и щедрость дядька Боруха.
  - А я подумал, что он просто добрый.
  - Ну, добрый, конечно, тоже. Слыхал, завтра еще звал, чтобы денег дать.
  - И конфет?
  - Само собой!
  Втроём ребята захохотали.
  Им были важнее деньги, и мое напо-минание о конфетах показалось им очень смешным.
  Возле нас проходила компания взрос-лых колядников. На одном из них был надет бараний тулуп - мехом наружу, а к чёрной шапке были пристёгнуты белые, из картона, рога.
  По всей нашей длинной-предлинной сельской улице отовсюду уже только и слышалось: "Хозяева! Позвольте коля-довать?.." А чуть погодя слышалась и песенка. "Коляд-коляд, колядница..."
  В следующей хате жили две старенькие бабушки. Они угостили нас самыми дешевыми конфетами - мятными. Мне они не очень нравились, горчили, но ко-гда-нибудь шоколадные конфеты и деньги у меня закончатся, и тогда я буду их сосать.
  Я вышагиваю впереди ребят, с торбой наперевес, и поворачиваю в следующий двор, но тут меня опять остановили. Это уже Броня.
  - Ты куда собрался? Ты знаешь, сколь-ко в этой хате детей? Здесь мои соседи - Мельники. У них десять детей, может, и больше. Я сам точно не знаю. У них не отыщешь даже лишней конфеты, не то, что денег.
  И только Броня успел произнести эти слова, как чей-то хриплый голос произ-нёс в темноте.
   - Ну, здравствуйте, хлопцы! А теперь, ну-ка, поворачивайте ко мне!
  Мы замерли на месте. Когда со двора, открыв калитку, на улицу вышел дед Сидор, все облегчённо вздохнули. Этого деда, инвалида войны, с инвалидной машиной - "Запорожцем" - все хорошо знали.
  Когда он, бывало, на ехал по сельскому пыльному шоссе, все мальчишки вы-бегали со дворов и сопровождали его ез-ду различными веселыми криками.
  - Я вам говорю, смелее заходите! - подбадривал он нас. - Ступайте хоть прямо в дом. Я живу один, и конфеты у меня для детей всегда имеются. - Инва-лид, с одной негнущейся ногой медленно шёл впереди нас и тоже предложил:
  - И завтра утром ко мне зайдите. Я дам каждому по пятьдесят копеек. Можете бывать у меня не только в праздники, но и в будние дни. Я вас, шкодливых ребя-тишек, очень люблю! Знаете, сколько у меня внуков? Одиннадцать! И всем им хватает моих конфет!
  Миновав новый дом, где жили его дети и внуки, мы подошли к старенькой глиняной хатке.
   В одном окошке горел тусклый свет. Дед Сидор щёлкнул чёрным включателем у двери, зажёг уличную лампочку и произнёс:
  - Колядуйте, молодцы мои, здесь! И спойте мне щедровку. А я пока схожу за гостинцами.
  Дед Сидор ушёл в свою старую-престарую, покрытую соломой хату, а мы, испросив разрешение, начали петь колядку, а за ней спели и щедровку. Ка-ждому из нас он положил на протянутую ладонь пятьдесят копеек, а во вторую руку подал по четыре штуки дорогих шоколадных конфет.
  - Жду вас, хлопчики, завтра утром - засевать, а кто придёт ко мне первым - тому рубль, - сказал он на прощанье.
  Мы опять вышли на дорогу и направи-лись к родителям Брони.
  - А ты, Броня, что нам говорил? Не бу-дет вам тут монет!.. - стал насмехаться Володя, брат моего соседа.
   - Уф! Я так испугался, когда вдруг ус-лышал хриплый голос! Я-то думал...
  - Ладно, сейчас мы поглядим, чем нас одарят твои родители. Ты у них один...
  Домой я вернулся уже очень поздно. Мама оставила приоткрытыми двери веранды и сеней. Она ждала меня. Я был на седьмом небе. У меня была половина торбы конфет и много денег. Мне очень хотелось их сосчитать, но мама остудила меня.
  - Ложись-ка спать, сынок, а завтра все спокойно сосчитаешь.
  - Мам, разбудите меня завтра рано-рано, как можно раньше, ладно?
   - Зачем тебе рано вставать? - тихонь-ко поинтересовалась она.
   - Пойду засевать. Борух сказал, кто придёт к нему первым - того одарит рублём. И дед Сидор приглашал, перво-му засевальщику тоже пообещал рубль. Он бедный, но у него есть машина - "Запорожец". А Борух - богатый, у него большая пасека и много мёда. А почему он не купил машину?
   - Не знаю, и зачем мне знать, сынок? Ну, теперь спи, давай, а завтра что смогу, то объясню. Хорошо?
   - Хорошо, мама. Только не забудьте: рано-рано. Раньше хлопцев! Засевать я схожу только к Боруху и к деду Сидору, а заработаю сразу два рубля! Тогда уж точно мне на велосипед хватит.
  - На какой еще велосипед? Небось, ба-бушка пообещала?
  - Да это я так, понарошку. Посмот-рим... Мама, а можно, я сосчитаю деньги сейчас. Вдруг, там не хватит? А сколько стоит детский велосипед?
  - Спи, сынок. Колюшку разбудишь. Завтра утром все сосчитаешь. Я и свет уже выключила.
  Мама наклонилась и поцеловала меня два раза - в лоб и левую щеку. Ночью мне приснилось тёплое лето и тёмно-красный детский велосипед, на который я заработал всего за один вечер - ново-годними песнями-колядками.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Объяснения на Страстной неделе
  
  В начале апреля к нам в гости пришла тётя Шура и, угостив конфетами, произнесла это загадочное слово - "пас-ха".
  - Мама, когда у нас Пасха? - обрати-лась она к бабушке, к своей маме, кото-рая, очевидно, должна была это знать.
  Слово "пасха" я слышал и раньше, но что оно означает, пока не знал.
  Бабушка дочери отвечала:
  - В этом году святая Пасха - день Христова Воскресения - по церковному календарю выпадает на 12 апреля.
  - Ранняя, значит, в этом году Пасха. Мама, вы в церковь-то ведь пойдёте? - спросила тетя Шура у бабушки.
  - А как же! Пойду ко всенощной заут-ренней молитве.
  - Мама, возьмите с собой и меня. Я давно не ходила ко всенощной.
  - А как же дети? Маленький Васятко - то?
  - Так старшие - Тося и Валя - уже большие. Небось, приглядят за ним.
  - Тогда приходи одиннадцатого, ближе к вечеру, как подоишь корову. Пойдём вместе. И внучка с собой возьмём, - от-ветила бабушка, поглаживая меня по голове.
  - Баб, а баб?
  - Чего, внучек?
  - А что такое "пасха"? - поднимаю на бабушку глаза.
  - Пасха? Это, Саша, самый большой христианский праздник. Светлое Хри-стово Воскресение! В этот день много лет назад Иисус Христос воскрес из мёртвых. Он вознёсся на Небо и стал нашим Богом - наравне с Богом Отцом и Святым Духом. А потом Богом Единым в трех лицах. Понял, внучек?
  - Ага! Только непонятно: сколько там, на небе, всего богов?
  Мне ответила тётка Шура.
  - Тебе же сказано, Саша. Бог у нас стал один.
  - А бабуля только что говорила - три.
  Я снова смотрю на бабушку, ища у неё поддержку. Бабушка покачала головой, но миролюбиво ответила.
  - Христос нам и Бог Отец, и Бог Сын и Бог - Дух Святой. Как немного подрас-тёшь, я тебе всё подробно объясню.
  Я соглашаюсь с бабушкой, но, на са-мом-то деле, я с ней не совсем согласен. Мне непонятно, как может Бог быть од-новременно и отцом, и сыном? Так ведь не бывает. Почему так могло случиться с самим Богом, спрашивать я сейчас не буду. Но я теперь очень-очень хочу по-смотреть на этих небесных Богов. Они в церкви!
  Я хоть и не был в церкви, но, со слов бабушки, уже кое-что знаю. И то, что Бог Иисус Христос ушёл жить на небо, я понимаю. Но "пасха" - то это что?!
  - Бабушка, можно мне спросить?
  - Спрашивай, внучек.
  - Скажите, что такое "пасха"? Почему это слово произносят все только один день в году?
  - А-а! Вот ты о чём... - Бабушка заду-малась, а тётка Шура улыбнулась и отве-тила мне.
  - Ты всё сразу хочешь знать? Может, подождешь, когда подрастешь?
  - Ладно, только мне уже сейчас инте-ресно!
   - Это хорошо, Шура, что он такой лю-бопытный, - сказала бабушка. - Я сейчас ему объясню. - И она стала объяснять так, что стали появляться новые непо-нятные слова. - Слово "пасха" не наше, а пришло к нам с Израиля, земли обето-ванной, - говорила она, где жил Иисус Христос с Божьей Матерью Марией и отцом Иосифом, понимаешь?
  - Ага!
  - И слово это переводится, как "избав-ление", а это - исход евреев из египет-ского плена.
  Видимо, на моём лице бабушка увидела столько новых вопросов, что поняла: она никогда не сможет на них ответить. Но на нее смотрела тетя Шура и тоже слушала. Бабушка повернулась к ней. - Избранный Богом народ - израильтяне, еще задолго до рождения Иисуса Христа, жили в соседней стране, ну, в Египте. Так?
  - Так! - сказала тетя Шура.
  - Тамошний царь их держал в плену, и домой, в свою землю, не отпускал. Так?
  Тетя не успела кивнуть, как я первый спросил:
  - Почему не отпускал, баба?
  - Не перебивай меня, внучек! А то за-путаюсь! - Бабушка начала сердится. - Не хотел их отпускать, и всё тут. Они работали на этого царя, и были рабами...
  - Да ты ему про Христа сразу расскажи, мама!
  - Хорошо. Только нельзя про Христа без истории! У этого избранного народа сначала был свой очень мудрый пророк, - продолжала бабушка. - Звали его царем Моисеем. Благодаря ему, народ обрел свою землю, которую все евреи назы-вают обетованной...
  Бабушка продолжала говорить; я же думал о своём:
  "Опять она произнесла непонятные слова.
   И никогда она не рассказывала сказки об этом умном царе Моисее.
   В другой раз, когда сядет за свой пря-дильный станок, начнёт прясть пряжу и даст мне в руки моток ниток, я обяза-тельно попрошу её рассказать все по-подробней.
  А сейчас я ничего не понимаю, и можно больше ничего не говорить.
  Но бабушка остановиться не смогла.
   - Пасха и переводится на наш язык, как "исход" из Египта, "избавление" от рабства, или же, как "царь дней" - Ве-ликий день.
  Тут бабушка, наконец, остановилась, закончила свой рассказ, видимо поняв, что после каждого объяснения появля-ются новые слова, рождающие у меня в голове новые вопросы. И ладно бы во-просы. А что если там клубок невесть каких мыслей?..
  - Баба, а когда вы будете прясть пря-жу? Когда дадите мне веретено и нит-ки?
  - Сейчас пошел Великий Пост - Стра-стная Седмица - работать нельзя. Две-надцатого наступит Святая Пасха. После Воскресения Христово будет у нас Пасхальная Светлая Седмица; она за-канчивается Фоминым воскресеньем - Красной Горькой. - Она спохватилась, пресеклась и добавила: - Этого тебе всего не запомнить, внучек...
  - Да не, я запомню. Только вы говорите помедленней, ладно?
  - Это неделя весёлых весенних празд-ников и хороводов, на которые сжигают чучело зимы. На второй неделе после Святой Пасхи, во вторник, - это уже 21 апреля, - наступит Радуница - пасхаль-ное поминовение усопших родителей и всех наших родственников. И только по-сле этого праздника разрешается рабо-тать. Тогда и будем с тобою ткать изо льна нитки и прясть пряжу. А тебе, что, внучек, так хочется поработать? - вдруг ласково спросила она.
  - Хочется, бабушка. Я буду держать веретено с нитками, а вы расскажете мне сказку об этом царе Моисее.
  Бабушка согласилась со мной, а я, ус-лышав во дворе ржанье гнедых, убежал встречать отца.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Первая дорога к храму
  
  - Баба, когда уже наступит праздник - Христово Воскресение? - проснувшись утром, спрашиваю у только что зашед-шей в дом бабушки Марии.
  - Сегодня у нас Чистый Страстной четверг. Я ходила в церковь: была на ис-поведи, причастилась. Принесла тебе вот эту просфору. Скушай её, внучек. Она придаст тебе небывалую силу.
  Бабушка, вынув из вязаной кофты ку-сочек белого хлебушка, сунула мне в руку. Я, конечно же, ей не до конца по-верил; наверное, шутит со мной, как с ребенком, вот и все. Но спорить, как и всегда, я не стал. Молча, положил хле-бушек в рот и начал жевать. Посмотрим, появится ли у меня новые силы? Стану ли я сегодня сильнее, чем вчера?
  - Чем там мама занимается? - уже поч-ти раздевшись, спросила бабушка.
  - Яички красит. И в печке что-то вкус-ное печёт.
  - Не что-то, а пасху да куличи. Пойду ей помогать. Завтра наступает Крестопо-клонная страстная пятница и заканчива-ется Великодный Пост. А в ночь Вели-кой Субботы пойдём с тобой на пас-хальное богослужение. Вот только дел у нас с мамой ещё невпроворот. В доме нужно сделать генеральную уборку.
  - Баба, а вы сейчас, в свои "святые" дни, совсем ничего не едите? Иисус Христос не разрешает?
  - Нельзя так говорить, Саша! Я пила воду и съела просфору. И больше ничего не хочу. В одной просфоре силы больше, чем во всех твоих конфетах.
  Здесь бабушка преувеличивает. Я могу наесться четырьмя конфетами, а тут съел просфору, и кушать ещё больше захотел. Но я ей об этом не скажу. Обидится ведь. Взрослые такие обидчивые! Ничего не спроси, никогда не скажи ничего лишнего...
  - Скорей бы уже воскресал Иисус Христос! И наступал его праздник.
  - Нельзя так говорить! - Бабушка по-вернулась лицом к иконам и помолилась, сказав в конце:
  - Господи Иисусе Христе, Сыне Бо-жий! Помилуй же неразумное дитя твое. Ибо по недомыслию и малолетию это все говорится им.
  Я понимал, что снова сказал что-то не то. Но так, наверно, теперь будет всегда, подумал я, и чтобы бабушка на меня не сердилась, попросил:
  - Бабушка, научите и меня молиться. В прошлый раз я не хотел учиться, а сейчас - хочу.
  Бабушкино лицо просияло. Она, по-дойдя ко мне, развернула меня к иконам. Затем взяла мою правую руку, сложила вместе три пальца - большой, указатель-ный и средний. Безымянный же и мизинец согнула и прижала к ладони.
  - А теперь тяни руку, приставляй три пальчика в щепотке ко лбу и повторяй за мной:
  - Во имя Отца...
  - Во имя Отца...
   Затем опускай пальчики на живот и говори:
  - И Сына... Ну, повторяй!
  - И Сына...
  - Безымянный пальчик и мизинец прижимай к ладони.
  - Я прижимаю, но они не держаться, отжимаются.
  - Теперь ставь три пальчика себе на правое плечо и говори: "И Святого Ду-ха..."
  - И Святого Духа...
  Бабушка помогла мне: поставила мою руку с согнутыми пальцами на правое плечо, затем на левое. А в конце она произнесла:
  - Аминь!
  Я повторил:
  -Аминь!
  - Молодец, внучек! Для первого раза - хорошо. Берём тебя с Шурой в церковь. Пойдешь с нами вечером, в Великую Субботу, на всю пасхальную ночь?
  - Да! Пойду!
  - Не уснёшь ночью в церкви-то?
  - Я же днём высплюсь, бабушка!
  - И то, правда! Идём к маме, будем ей помогать...
  
   ***
  Очень долго тянулась пятница. Второй день у мамы весь день горит и пышет в печи, что-то варится и печётся. Теперь-то я знаю: это - "святая" пасха, куличи да калачи. Хотя, как можно выпекать в печи сам праздник - Пасху?
  Я спросил у мамы. Она ответила, что та пасха, которая в печи, - всего лишь белый, сладкий и вкусный хлеб.
  Но бабушка-то сказала, что этот хлеб - пасха - не совсем хлеб, а она есть "тело Христово". Я теперь не знаю, кому больше поверить - маме или бабушке?
  У мамы в эти (святые) дни очень много дел! Бабушка ей во всём помогает. И только у одного папы никакой заботы. Знай, работает где-то в совхозе. Приедет домой, покушает и опять исчезает на свою работу. Он любит повторять: "Моя работа нас всех кормит".
  А я вижу, что кормит нас всех не он, а мама. Кому из них больше поверить? И я стараюсь ей помогать, не у печи, а слежу за братиком Колюшкой. Я кормлю его из бутылочки и качаю люльку, чтобы он поскорее заснул. К моей радости, он се-годня не плачет и не капризничает. Мо-жет, понимает, что у всех - у мамы и у бабушки - много дел? Хотя он, конечно, ещё слишком маленький, чтобы такие вещи понимать. Я-то уже большой. Осе-нью исполнилось пять лет. Теперь я умею читать, учусь писать слова и знаю много народных сказок. А ещё я умею рыбачить и колядовать. А завтра вече-ром впервые попаду с бабушкой и тёткой в церковь.
  
   ***
  Днём, в субботу, бабушка с каким-то особым значением и говорит маме:
  - Сегодня Великая пасхальная Суббота. До вечера нужно успеть сделать все домашние дела. А завтра - Светлое Христово Воскресение - Святая Пасха. Работать в этот день - великий грех для всех христиан.
  "Почему бабушка называет субботу - великой? Обыкновенная суббота, как и все другие. Хочется спросить у неё, но вдруг я рассержу её своим глупым во-просом. Я всегда об этом думаю, и зря вопросов не задаю... Не буду и сегодня спрашивать, ведь вечером нам идти в церковь. Быстрей бы он уже наступал: быстрее бы воскресал наш Иисус Хри-стос. Я хочу сам посмотреть, как он ста-нет воскресать".
  Я тихо-тихо качаю в кухне подвесную люльку-кроватку с маленьким братиком Колюшкой и пою ему колыбельную пе-сенку:
  - Баю, баю-шки, бай-бай. Спи, Ко-люш-ка, засы-пай...
  - Сынок, ты пой потише, иначе он не уснёт, - говорит мне мама.
  - Хорошо, мама, буду петь тихонько. Баба, а когда придёт тётя Шура? Сегодня вечером? И как только она придёт, мы сразу же пойдём в церковь?
  Бабушка подошла ко мне, заглянула в кроватку.
  Потом она сказала мне шёпотом:
  - Ты опять громко говоришь. Тихонько пой братику колыбельную песенку. Ко-гда же Колюшка уснёт, и ты ложись спать. А как проснёшься, так сразу же пойдём в церковь.
  - Хорошо, бабушка, - отвечаю ей шё-потом, и тихонько продолжаю напевать Колюшке колыбельную:
  - Баю, баю-шки, ба-ю. Не ло-жись ты на кра-ю. При-дёт се-рень-кий вол-чок, и у-ку-сит за бо-чок...
  
   ***
   Пришла тётя Шура и меня разбудила. Она была одета во всё новое. Такой кра-сивой её я ещё не видел. И опять угостила конфетами.
  Я сказал тёте Шуре "Большое спаси-бо", и положил конфеты под подушку. Приду из церкви и переложу их куда-нибудь в другое место.
  Меня покормили супом, то есть, ко-нечно, поел я сам. Сладкого хлеба - пас-хи - пока не дали. Тётка Шура сказала, что пока нельзя. Я ей не поверил и опять задал вопрос: "Почему?"
   Мне ответила бабушка, в эти празд-ники она в нашей семье главная.
  - Пока батюшка наш в церкви не освя-тил нашу пасху, пасха эта остается обычным хлебом. А вот как только он окропит ее святой водой, пасха станет чудотворной - телом Христовым. Тогда, внучек, её можно будет кушать. У тебя сила будет прибывать не по дням, а по часам.
   Мне, конечно, это никогда не будет понятно: как может хлеб превратиться в тело? И как можно кушать тело самого Бога Иисуса Христа?..
  Меня все сильнее манила церковь. Я, как и взрослые, хотел все понять.
  Наконец, и меня по-праздничному приодели. Костюмчик, в котором ходят моряки, мне очень даже понравился. Особенно головной убор - бескозырка с лентами!
  Ну, вот, кажется, собрались. Мы втро-ём (мама осталась с Колюшкой дома) - я, бабушка и тётя Шура, - выходим со двора за ворота и поворачиваем налево. В нашу же церковь надо поворачивать направо. Сколько раз я с отцом проезжал мимо неё на телеге и на санях!
  - Баб! Тёть Шур! Вы куда? Забыли где церковь? Нам же направо! - И я отчаянно тяну бабушку за руку.
  - Наша церковь закрыта, внучек. Мы идём в другую церковь - трощанскую. Где у нас Троща, знаешь? - ответила ба-бушка, задав вопрос и не отпуская моей руки.
  Я знал, где село Троща. Но почему наша - карповецкая - церковь закрыта? Сейчас же, как говорит бабушка, идут "святые" дни. И люди идут в церковь молиться, а она стоит закрытая...
  - Закрыта наша церковь, внучек.
  - Кто её закрыл и зачем?
  - Власти закрыли.
  - Кто такие "власти"?
  - Это люди, только они не ходят мо-литься Богу и не хотят, чтобы другие люди верили в него.
  - Почему, баба? Разве можно и не ве-рить?
  - Нельзя. Но многие не верят, потому что не знают истины. Бог есть - и ты верь.
  - Ладно. А что такое истины?
  - Может, дома останешься? - вдруг спрашивает тетя Шура.
  - Нет, я с вами хочу. Я больше не буду задавать вам глупые вопросы. Буду мол-чать.
  - Вопросы твои не глупые, - сказала бабушка. - Но ты, если потерпишь не-множко, будешь совсем умный мальчик... Смотри, Шура, со двора вышла тетка Ульяна. Подождём её?
  - Подождём, конечно. В компании бу-дет веселее идти, - ответила тётя.
   По дороге к нам присоединились ещё две тетушки или бабушки. Одну из них я знал. Зовут её Лисовета. Мы с отцом на-вещали её в начале зимы, вскоре после зимней рыбалки. Я тогда поймал на блесну большущего, даже пребольшуще-го окуня. Весь улов мы отвезли с отцом этой самой Лисовете. Бабушке она при-ходится родственницей.
   Мне с этими болтливыми тетками и бабушками и разговаривать особо не о чём. Они говорят всё об одном: о церкви, батюшке Богдане да празднике - Святой Пасхе. Я об этом уже всё знаю. Их раз-говоры мне сейчас не интересны. Но де-лать мне всё равно нечего, поэтому я, то обгоняя, то отставая от них, то слушаю тетушек и бабушек, то не слушаю.
   Вот начали говорить о погоде. Мне это интересно, теперь послушаю.
  - Мария, - обращается Лисовета к моей бабушке, - я вот что подмечаю: какая бы ни была "ранняя" Пасха, а в этот день Господь всегда посылает нам заме-чательную погоду. - Она поправляет платок под подбородком и продолжает: -Посмотри вокруг, сегодня только один-надцатое апреля - Великодная Суббота, - а снег уже весь сошёл. А тихо-то как! И какая теплынь?! Это Божья, Божья бла-годать!
  - Так всегда и было, Лисовета. Мне ещё моя покойная мама Прасковья рас-сказывала, царствие ей небесное. Я с девятисотого года, она с восемьсот ше-стьдесят пятого. Родила меня уже в три-дцать пять лет. Я была такой же малень-кой, как мой внучок Саша, что козлёноч-ком опять обгоняет нас...
  Я ощущал, что все смотрят на меня.
  - Пусть попрыгает!
  - ...Году в девятьсот пятом, девятьсот шестом мы шли с нею на Пасху в нашу карповецкую церковь. В тот год она была очень "ранней". Наша же церковь по-строена и освящена в тысяча семьсот че-тырнадцатом году. Тогда мама и сказала мне, что и ты сейчас. Господь наш в этот святой день, говорила она, всегда очень милостив к нам, людям. Сколько живу на свете, не припоминаю, чтобы на Вос-кресение Христово Господь ниспослал нам плохую погоду.
  Так ответила бабушка Мария нашей родственнице.
  Но у меня снова пропал интерес слу-шать эти разговоры. Лучше я пошагаю вперёд, только не козликом, а морячком. Мне так нравиться мой тёмно-синий морской костюм!..
  
   ***
  Шли мы долго. Я остановился и задрал голову, глядя вверх. На тёмном небе одна за другой, словно свечки, зажигались звёзды.
  Как же их там много! И никто все звёзды не сосчитает! Я сейчас выберу себе одну. Вот ту, что ярче всех светит. Только, как узнать, есть ли у неё назва-ние? А если нет, то я назову её своей звездой..."
  - Тётя Шура, можно у вас спросить? Вот та звёздочка, что светит ярче других, - показываю в небо пальцем, - как назы-вается?
  - Называется она Полярной. Это звезда моряков и путешественников. Её назы-вают ещё Северной Звездой. - Тётя Шура поправила на мне бескозырку. - Эта звезда всегда, где бы ты ни находился, морячок, покажет на Север. Мы сейчас идём на Юг, в Трощу. Эта звёзда у нас сзади. Завтра утром, у церкви, мы встре-тим Христово Воскресение. Взойдёт солнышко, и мы пойдём обратно, в Кар-повцы. В какую сторону пойдем?
  - К северу. А когда мы увидим, как воскресает наш Бог - Иисус Христос? Он воскреснет в церкви, или когда взойдёт солнце?
  Тётка Шура огляделась на прихожан, прислушалась, о чём они между собой толкуют, затем посмотрела на меня.
  - Не каждый человек может видеть, как воскресает Иисус Христос. Но когда ты вырастешь и будешь очень сильно верить в Бога, тогда ты поедешь в Иерусалим... Помнишь, баба тебе рассказывала: в этот город привёл пророк Моисей свой народ из египетского плена?
  - Помню, тётя. Он был у них царём, - отвечаю тёте Шуре, вспомнив бабушкин рассказ.
  Хорошо, пусть зовётся он царём. В Иерусалиме есть главный Храм нашего Бога - Храм Гроба Господня. Я сейчас поведаю тебе самую большую христиан-скую тайну. А ты слушай, и никогда её не забывай. Хорошо?
  - Я никогда не забуду, что вы мне сей-час расскажете, - отвечаю смотрящей на меня тёте Шуре.
  - Тогда слушай, - она взяла меня за руку. - Ты помнишь, где родился Иисус Христос?
  - В пещере, где были овцы.
  - После того, как Иисус Христос вос-крес - он вознёсся на Небо к своему родному Отцу...
  - У него на небе был отец? Бабушка говорила, его отца звали Иосифом. И еще, что он сам - и сын, и отец...
  - Не перебивай пока. Иосиф был ему отцом на земле, а на небе ждал его Бог Отец.
  - А-а!
  Я все равно совсем запутался. У чело-века, даже Бога, не может быть два отца, или две мамы. Но я решил, что больше не буду перебивать тётку Шуру. Пускай расскажет мне эту самую большую тайну до конца. Только бы не сердилась.
  - На месте пещеры, где родился ма-ленький мальчик, Иисус, потом уже Христос. Люди построили часовню. Над ней возвели огромную церковь - Храм Гроба Господня, чтобы молится ему, своему Богу. Уже очень много лет люди приходят (как мы сегодня, в ночь с Ве-ликой Субботы на Воскресенье) в этот святой Храм. Но в часовню, - а она не-большая и всех не вмещает, - заходят только два главных священника. Туда вносят большую лампаду и тридцать три свечи...
  - Почему тридцать три, а не сорок три? - спрашиваю тётку. ("Лучше бы я не за-давал ей этого нового вопроса!..") Тётка, однако, не обиделась, а наоборот похва-лила меня.
  - Молодец, Саша. Когда Иисус умер и на третий день вознёсся на Небо, ему было всего тридцать три года. Потому в эту часовню и вносят всего тридцать три свечи. А больше нельзя.
  - А-а, теперь мне понятно!..
  - Слушай дальше. Два главных свя-щенника молятся в часовне, а все люди - в том большом храме. В это время в церкви стоит гробовая тишина. Запомни: в церкви нельзя громко разговаривать, смеяться, сидеть, спать; там надо слушать священников или в сторонке молиться. Запомнил?
  - Да, запомнил.
  - В Храме Господнем верующие люди много часов подряд стоят и молятся.
  В церкви темно: все лампады и свечи потушены. И тут, вдруг, появляется из отверстия в куполе храма, - а значит, нисходит с неба от самого Бога, - столб яркого-яркого света. Его называют Бла-годатным огнём. Он опускается к людям и зажигает их лампадки и свечи. Этот огонь передаётся от человека к человеку, и вскоре весь огромный Храм Рождества Христова сияет огнями. Запомни же са-мое главное: если святой божественный огонь на людей не снизойдёт в этом главном Божьем Храме, в светлый день Воскресения Христова... (Тётка на не-сколько секунд замолчала и думала, что ей сказать дальше.
  Я замер в ожидании, боясь, что она сейчас скажет что-то ужасное)... Тогда все люди, что будут находиться в Храме и на земле попросту умрут...
  - И я тоже?..
  - И ты, и я, и твоя мама. Все люди.
  Я заплакал. Все, кто шёл с нами в цер-ковь, посмотрели на меня.
  - Шура, почему Саша плачет? Что ты ему сказала? - Бабушка подошла ко мне.
  - Баба... Мне тётя Шура сказала, что все мы умрём... если в церкви не за-жжётся огонь...
  Ладонью руки я вытираю слёзы и тихо всхлипываю.
  - Мама, я рассказала Саше, как в Храме Господнем зажигается на Пасху Бла-годатный огонь. Только и всего. Я про тот огонь говорила-то!
  - Ах, Шура, Шура! Саша ещё малень-кий, чтобы знать про такое, про апока-липсис, - назвала она другое страшное слово. - Дай мне руку, внучек. - Она взяла меня за руку и повела дальше, в соседнее село Трощу, к Храму нашего Бога Иисуса Христа.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Воскресение Христово
  
   Церковь стояла в центре села, на не-большом возвышении. Сзади неё вид-нелся (как я заметил) большой пруд, а вдалеке - лес. Стены храма были светло-зелёными, как молоденькие листики ранней весной, а купола - тёмно-зелёными, как лес. Рядом с большой церковью, справа, стояла ещё одна - ма-ленькая, тоже с зелёным куполом.
  "Маленькая церковь - это часовня, в ней молятся главные священники", - вспомнил я рассказ тётки Шуры. В это время она стояла рядом со мной, лицом к храму. И молилась.
  И молились все люди, перед тем, как войти в церковь.
  Я уже знал, что взрослые чем-то не-довольны, когда их перебивают во время молитвы. Улучив момент, я решаюсь и спрашиваю:
   - Тёть Шур, в большой церкви будем молиться мы, а в маленькой - главные священники?
  - Нет, Саша. Маленькая церковь это трапезная. Ну, дом-кухня, где после бо-гослужения вкушают освящённую пищу, батюшка Богдан и его помощницы - ма-тушки, певчие церковного хора и все ос-тальные, кто служит в этой церкви. Да-вай, складывай пальчики и прикладывай ко лбу. Помолимся с тобой.
  "Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, Аминь..."
  Что будет дальше?
   В церкви я впервые. Поднимаю глаза вверх и рассматриваю нарисованных на стенах богов. У многих над головой на-рисован круг. Что он означает, я пока не знаю. Надо будет спросить у бабушки или тётки. Но не сейчас. В церкви разго-варивать нельзя. Боги нарисованы кра-сивыми разноцветными красками. Они большие и почти все старые, с длинными белыми бородами. Смотрю вверх, на са-мый купол. Он не стеклянный, и я не знаю, как и откуда в храм этой ночью спустится огонь и зажжёт мою жёлтую, из воска, свечку... А есть Боги поменьше тех, что нарисованы на стенах. Они по-мещены в деревянные рамки - в образа, какие есть и в нашем доме.
  Почему столько много Богов? Бабушка и тётка говорили, что Бог у нас один. И зовут его Иисус Христос. Нет, я не забыл: ещё есть Бог Отец и Святой Дух. Они Боги? А Матерь Божья? Кто она - Бог? Вот сколько у меня вопросов! И я не могу их сейчас задать ни тётке, ни ба-бушке. Буду терпеть, а как выйдем из церкви, я расспрошу их обо всем этом снова! Образов так много, и они не по-хожи один на другого. Есть, правда, и похожие. Как же мне разобраться в них? Когда я вырасту, тогда и разберусь, только вначале надо будет съездить в тот самый, главный, Храм, где через купол войдёт огонь и зажжёт всем свечи. Сего-дня он тоже должен её зажечь; хотя во-прос - как он пройдет через непрозрач-ный купол?! И только бы остаться жить! Бабушка что-то хочет у меня спросить. Нельзя же разговаривать, бабушка?!..
  - Внучек, у тебя ноги не устали? - шё-потом спрашивает бабушка.
  - Нет, не устали. Баба, разговаривать же в церкви нельзя. Бог услышит. - Сказав это, я внимательно смотрю ей в глаза. Что она мне ответит? Похвалит?
  - Громко нельзя, а тихонько можно. Посмотри, другие люди тоже шепчутся.
  Я стал смотреть. И, правда, многие люди между собой шептались. Может, Бог не слышит шёпота? Спросить об этом у бабушки? Сейчас не буду, спрошу, когда выйдем из церкви...
   В центре храма, на возвышении, стояли красивые двери, из двух половинок, похожие на ворота. Оттуда послышался голос главного священника. Бабушка зовёт его просто - "батюшка", хотя у не-го есть имя Богдан. Он затянул песню. В первый раз тихонько.
  "Воскресение Твоё, Христе Спасе, Ан-гелы поют на Небесах..."
  Во второй раз он пропел эти же самые слова уже громче.
  Красивые ворота открылись.
  И батюшка в белой одежде, выйдя к нам на возвышение, очень громким го-лосом пропел эту песню, но не всю. Только до половины. Вторую же поло-вину песни пропели дяди и тёти. Может, батюшка забыл слова?
  Очень, очень долго главный священник пел разные песни. Вместе с ним их пели стоящие в сторонке от красивых ворот дяди и тёти. Пела моя бабушка и тётя Шура, баба Лисовета и все люди, кто был в храме. Особенно часто они повторяли слова одной песни, которые и я запомнил. Но не пел, а только слушал и слушал.
  "Христос воскресе из мертвых, смер-тию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав!.."
  Батюшка в белой одежде очень часто обращался к нам со словами самой ко-роткой песенки: "Христос воскрес!" Все ему отвечали, будто пели: "Воистину воскрес!". Я тоже повторял. А ещё смот-рел вверх, под купол, и ждал, что оттуда спустится божий огонь и зажжёт мою свечу.
  Но её зажгла от своей свечи тётя Шура. У меня заболели ноги и я начал дёргать бабушку за одежду. Она наклонилась ко мне.
  - Устал, внучек?
  - Нет, у меня только ноги болят. Ба-бушка, можно я сяду на пол, рядом с ва-ми? - шепчу я ей.
  - Нельзя, Саша! Потерпи, милок, ещё чуток. Служба уже заканчивается, и очень скоро мы выйдем из храма. По-терпишь?
  - Потерплю.
   Мне, и вправду, оставалось терпеть совсем немного. Белый батюшка, держа в руке железную круглую баночку на длинной цепи, начал ею размахивать.
  С неё вырывался синий дым с аромат-ным запахом. Таким дымом мне ещё дышать не приходилось.
  Батюшка повторил три раза короткую песенку "Христос воскрес!", и мы все ему ответили "Воистину воскрес!"
  Я осмелился и снова дёрнул бабушку за одежду.
  - Баба, а Иисус Христос уже воскрес? - спрашиваю тихонько.
  - Воскрес, внучек.
  - Я не видел. Когда?
  - Только-только что.
  - А огонь из купола на мою свечу, по-чему сверху не спустился? Зачем ее за-жгла тётя Шура?..
  - Стой тихонько, внучек. Я тебе потом всё объясню.
  - Мы все будем жить?
  - Да, да, будем, мой дорогой!
  Бабушка распрямилась и продолжила свои молитвы.
  Все, кто был в храме, начали двигаться по разным сторонам. Сдвинулись и мы, давая дорогу людям, которые выносили из церкви фонарь, иконы, флаги и крест. Флаги были не красные, как на демонст-рации, на которую брал меня весной отец. Главный священник шел за ними и размахивал цепью с круглым шаром, из которого всё время шел ароматный синий дым. За батюшкой шли те люди, которые пели на возвышении, рядом с красивыми воротами. Мы пошли за ними и вскоре оказались на улице.
  Двери храма зачем-то затворили. И все люди, - а их собралось очень много, - стояли вокруг церкви. Все начали вы-нимать из сумок и корзин полотенца и простыни. Они расстилали их рядом с собой на земле и выкладывали на них крашеные яйца, куличи и сладкие пасхи. Моя бабушка разостлала льняную до-рожку. Я помню, как помогал делать ей эту дорожку на ткацком станке.
  У всех людей горели зажжённые божьим огнём свечи, и было видно, как днём. Батюшка Богдан и те, кто нёс фла-ги, продолжали петь песни. Служители церкви начали обходить храм. Главный священник возле всех останавливался, макал веник в ведро с водой и размахивал им по всем сторонам.
  На меня попало несколько крупных капель. Я спросил у бабы, зачем он так делает: мочит нас водой?
  - Вода, что в ведре, святая. Ею ба-тюшка освящает нашу пищу - яйца, ку-личи и пасхи. Теперь их можно будет кушать. Они имеют большую силу.
  - Баба, и на меня попало несколько ка-пель, - обрадовано говорю бабушке. И спрашиваю: - Только мое тело никто кушать не будет?
  - Это очень хорошо, что тебя окропили святой водой, внучек. Теперь ты не дол-жен делать ничего плохого. Бог всегда будет с тобой, и он будет смотреть, что ты делаешь. И слушать, о чём ты гово-ришь. И в обиду он тебя не даст. И никто тебя не скушает, не бойся. Ты же видишь, все радуются!
  - Да. И я тоже радуюсь.
  - Вот так и живи. И в радости - пе-чалься по хорошим людям...
  Мне опять стало не совсем понятно, и я стал считать. Я сосчитал, что батюшка Богдан и те, кто был с ним, обошли цер-ковь три раза. И каждый раз они оста-навливались напротив дверей храма.
  И пели вместе с Богданом о воскрес-шем на Пасху в нашем Храме села Троща теле Бога Иисуса Христа.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Сказка о птице счастья
  
  Я, прочитав три страницы букваря, - вместо заданных двух, - обращаюсь к бабушке.
  - Баб, а баб?
  - Чего, внучек?
  - Можно, я буду вам помогать - дер-жать в руках клубочек с ниточками, а вы будете наматывать их на веретено?
  - А и то, твоя правда! Устала я стоять за станком, уже ноги болят. Теперь я по-сижу, а ты, вот, - постой с клубком-то. Твои ноженьки молоденькие, крепкие, а мои - старые и быстро устают.
  - Бабушка, а от чего же это у вас ноги устают?
  - От чего устают у старых людей, от того и у меня! - Отвечает бабушка, хочет еще что-то добавить, но я опережаю.
  - Ага, это от того, что вы много пожи-ли, - говорю и смотрю на доброе лицо со всеми знакомыми мне тонкими мор-щинками.
  - А ты, я вижу, и сам все знаешь. Так зачем же спрашиваешь? Погоди-ка, ты прочёл, как договаривались, две страни-цы в "Букваре"?
  - Даже три прочёл, бабуля. Могу ещё прочесть, вы только расскажите мне сказку. Новую! Которую ещё никто-никто ни разу не слышал!
  - Не знаю, не знаю... Таких не упомню, может, и не бывает таких... - Бабушка всерьез призадумалась, а я огорчился. Я могу слушать одну и ту же сказку и по несколько раз, но теперь хочется новую и интересную.
  - Кажется, вспомнила одну, расскажу тебе. Называется она "Сказка о счастье и о добром хлопце Пачко".
  - Вот это да! Рассказывайте! Сказку о Пачко я ещё никогда-никогда не слышал! - восклицаю я и тут же утихомириваюсь, чтобы не пропустить ни одного слова с самого начала.
  - Ну, вот, слушай, - начинает бабушка. - Жил-был хлопец Пачко. Один жил, прямо сирота казанская.
  - Почему - казанская? Он из Казани, а там татары, я знаю, - говорю я, но жду ответа. Когда взрослые говорят непонят-ное, я всегда у них переспрашиваю.
  - Пачко, внучек, хлопец наш - украин-ский. Прежде я тебе рассказывала сказку о Казанском ханстве, с которым долго воевал русский царь Иван Грозный...
  - Да помню я, бабушка. В Ленинграде есть Казанский собор, а в Москве церковь на Красной Площади с названием "За взятие Казани"!
  - Так ты о соборе Покрова Божией Матери толкуешь! - удивляется бабушка. - В Букваре вычитал?.. Ну, добрый хлопчик! Так, слушай дальше... Это уже получается продолжение старой сказки.
  - Ну, я же слушаю, бабушка!
  - Ладно. Грозный-то призвал прибыть из Казани на службу Московской Руси татарских князей, звали их мурзами. И, приехав в Москву, при дворце они при-беднялись, старались от царя получить побольше денег. Вот... Ну, с той поры народ стал смеяться над ними, обман-щиками, что всё прикидывались, будто они бедные, как те несчастные, что живут без отца да матери.
  - "Казанские сиротинушки!" - говорили им люди и свистели вслед.
  - А те не обижались?
  - Да кто их поймет!
  - А Пачко обижался?
  - Да нет. Он и в самом деле был круг-лым сиротой, и никто никогда над ним не смеялся.
  - Здорово!
  - Ну, вот... Рос наш хлопец Пачко у чужих людей. А как стал взрослым, ше-стнадцати лет, поблагодарил он своих хозяев за хлеб и за соль, за крышу и кров, да еще за хорошее воспитание. Хорошо его воспитали, ничего не скажешь. И грамоте обучили. Пачко умел читать и писать. И что дальше? Пошёл он по белу свету счастье искать. Каждый человек хочет счастья.
  - Оно как новая сказка?
  - Еще лучше, внучек, ты уж поверь своей бабушке. - И богатства все тоже ищут, ну, денег-то...
  - Ага. А у лесничего Боруха денег много! - говорю я, вспомнив коляду и щедрый поступок его: он каждого из четверых пришедших к нему колядников одарил целым рублём. На это в магазине давали килограмм конфет, правда, про-стых карамельных шариков.
  - Да нет! Он не богат. Да и богатым быть вовсе не обязательно. Если хватает на что жить, зачем лишние деньги?
  - Не-е, бабуля, лишних денег никогда не бывает.
  - Так только жадные люди говорят. А простые скажут: "Будет новый день, и даст Бог пищу. И - "Хлеб наш насущный даждь нам днесь!", - сказано в Еванге-лии... Так ты сказку будешь слушать, или перебивать меня?
  - Буду слушать сказку!
  Перестав наматывать льняную нитку на веретено, бабушка осенила себя крестным знамением, а затем продолжила и своё полезное хозяйское занятие, и занятие доброй сказочницы.
  - Вот, как и ты, наш Пачко и не мог взять в толк: а что же такое счастье? Но уж очень ему хотелось быть счастливым. Он знал, что счастье можно познать, если кого-то полюбить. Крепко полюбить, на всю жизнь, и чтобы его любили, ко-нечно... - Бабушка вздохнула. - Ну, что-то он знал, а чего-то не знал. Ведь своих родителей Пачко не помнил, а братьев и сестёр у него не было. Ну, а раз не было у него и своего дома, в котором он мог бы жить, так и ходил он по белу свету. Шел наш удалец от села к селу, просил хозяев принять его на работу - чтобы с голоду не помереть. А работников кормили и давали немного денег. Да и не один он такой на свете был. Не у каждого деньги бывали. Вот...
  Бабушка, опять вздохнув, что-то делает с нитками, тянет клубок, что в моих руках, а мне, ожидающему продолжения сказки, становится очень жалко хлопца Пачко. Я будто всхлипываю, и клубок нечаянно выскальзывает у меня из рук и катится по полу. Бабушка качает головой, встаёт со стула, но не порицает нис-колько, а, подойдя ко мне и погладив, целует в лоб и в лицо.
  - Внучек, ты мой маленький... Жало-стливый ты мой... Ничего, не плачь. Это же сказка, одна моя выдумка. В жизни такого хлопца Пачко и не было вовсе. - Говоря это, мягким фартуком бабушка вытирает мне слёзы.
   - Не было?
  - Нет, говорю тебе. Я его придумала.
  - Ы-ы! Хочу ска-азку! Про Пачко-о!..
  - А ну её, эту плохую сказку, только слезы от нее. Расскажу-ка я тебе другую.
  - Не-ет, бабушка! Рассказывайте э-эту, про Пачко-о... Пожалуйста, я вас очень прошу-у. - И вдруг я вскакиваю и сам поднимаю с пола клубок с нитками.
  - Так ты и не плачешь вовсе?! Ах, хит-рец!
  - Не, не плачу. Нисколечко!
  - Хорошо, будь по - твоему!
  Она опять усаживается на скрипучий, старый-престарый стул и бёрёт в руки веретено.
  - Значит, слушай дальше. - Она попра-вила сползшие с переносицы очки и на-чала: - Идёт наш хлопец Пачко по одной улице, смотрит, а во дворе хозяин коней поит. Лошади все, как на подбор, одина-ковые, все красивые и откормленные. Ну, а в масть-то...
  - Гнедые, бабушка?
  - Вот, вот, все до одной гнедые, внучек, как у отца твоего.
  Я доволен: мне нравятся именно гне-дые и с белыми пятнами-"звёздами" - на лбу и с белыми "носочками" над копы-тами. Бабушка продолжает:
  - Добрый день, - говорит, - хозяин! Не найдётся ли у вас для меня какая ни -будь работа? Может, вам дров наколоть? Может, траву покосить или что?..
  Богатый хозяин, оставив откормленных лошадей, подходит к работнику.
  - Скажи-ка, сначала, чей ты хлопец будешь? Вот, я доверю тебе своих лоша-дей, ты выведешь их в поле, накосишь в поле травы, пока за тобой есть глаз, а как отвернешься, ты - раз, да и сбежишь к цыганам. И вот поминай, как звали: и тебя, и мое добро!
  - Бабушка, а кони - добро?
  - Добро, внучек, добро... Ну, - говорит, - меня зовут Пачко. Я, - говорит, - круглый сирота. И у меня, - признается, - нет ни кола, ни двора. Хожу, - говорит, - по сёлам, и не страшусь, чтобы похарче-вать, ни какой работы. Зачем вы, добрый хозяин, меня обижаете, еще не зная, - на-зываете вором. Вы лучше посудите: куда мне деваться с такими видными вашими лошадьми? Угоню, их во всем свете сразу же за ваши признают, а меня в тюрьму заключат. А я и так сирота, и без тюрьмы доля моя незавидная.
  Понравился хозяину смекалистый ответ Пачко.
  - Постой, - вдруг говорит он, - ты не тот ли сирота, что ходит у нас в округе по сёлам в поисках работы?
  - Тот самый, Пачко. В нашей губернии я такой один.
  - Значит, вот, и до меня дошел?.. Слы-хал я о тебе от добрых людей! И сват мой из соседнего села Волосянка говорил о тебе. Ведь ты, - сказывал, - там работал на мельнице?
   - Приходилось и на мельнице работать, господин. - Целый месяц я харчевался у мельника Федота. А как смололи все, попросили меня со двора.
   - Заходи, - сказал хозяин и открыл калитку. - Так и быть, - говорит, - най-дётся для тебя, сирота Пачко, нехитрая работёнка. Денька на три-четыре оформлю тебя при поварах, в обиде твой голодный живот не останется.
  - Этого мне и достаточно.
  - Коль и впрямь такой покладистый, идём, Пачко, в хату, познакомлю тебя со своими домочадцами.
  
   ***
  Уже к вечеру Пачко наколол хозяину целую гору дров, потом истопил баньку, хотя его никто об этой услуге и не про-сил. Но только не мог наш Пачко ничего не делать: на завалинке сиднем сидеть, да семечки щелкать - это было занятие не его! А какую бы работу ни делал, он пел песни. Вот, таскает из колодца в баню воду и поёт: "Распрягайте хлопцы кони, тай, лягайте спочивать..." А голос был у Пачко красивый, бархатистый.
  - Это какой? - заинтересованно спра-шиваю у бабушки.
  - Ну, как тут ответить? Словом, бари-тон это мужской, не тихий, ни громкий, а приятный слуху, вот...
  - А-а... "Ба-ри-тон"... Это что?..
   Пояснив, как смогла, бабушка про-должила свой рассказ.
  - Не успело ещё красно солнышко прилечь за море и до утра отдохнуть, а уж, поди, все соседи того богатого хо-зяина, - а звали его Евдоким, - прознали, что работящий хлопец Пачко на их ули-це. Вот идут люди посмотреть на доброго работника, да песни его послушать!
  - Бархатистый мужской баритон?
  - Ну, да. И скажу тебе, как взрослому, внучек, начали засматриваться на кра-савца нашего Пачко взрослые девушки.
  - Он был красивый?
  - Да, вот как ты... А уж хозяйская, младшенькая дочь, Настенька, глаз с не-го не сводила. Старшая-то, Анна, жила с мужем, но и она не могла отвести своих серых глаз, когда Пачко ненароком про-ходил рядом. И она шептала на ушко Настеньке:
  - Вот такой тебе муж, сестрица, и ну-жен! И работящий он, и песни поёт так, что всякий заслушается. Не упусти, свое счастье, Настенька... Слово в слово...
  Тут я прервал бабушку и засмеялся.
  - Ты чего, дорогой? - улыбается она.
  - Наш Пачко счастье искал, а сам и был счастье!..
  - Ох, и смышленый ты у меня. И взрослый. Тогда слушай дальше, про любовь... "Да как же, Аннушка, дать хлопцу знать, что он нравится мне? Ведь, я порядочная девушка, и я стыжусь признаться первой в своей любви!.." Ой, внучек, не простое это дело!.. Вот признаешься, а он возьмет да и от-вернётся от тебя? Ну, как мне тут быть?
  - Не знаю, бабушка.
  - А-а! Так и Настенька мучилась. Го-ворит: "Отец наш строг, и про мою лю-бовь, узнав, что он скажет? Нет, не вы-даст он меня замуж за него, бедного, батрака Пачко...
   Румяные щечки Настеньки, полы-хающие румянцем, чуть побледнели. Все как обрывалось внутри, как подумает, что ее разлучат с Пачко. И девушка убегала подальше от глаз, чтобы никто не видел ее большой любви и страданий.
   На другой день, вставь пораньше, хо-зяин полез на чердак - будить своего но-вого работника. Дверь была открыта, а работника будто след простыл. Ушел?!
  Забеспокоился наш домовитый хозяин; ворча, спускался он по лестнице вниз.
  Глянь, а внизу на земле его ждет Пачко, опираясь на острые и блестящие вилы, готовый к батрацкой работе.
  - Доброе утро, хозяин! Я тут вашу скотинку обхаживал. Навоз убрал, соло-мы коровам да свиньям под ноги набро-сал. Правда, - сокрушается, - коней с ночного я не привёл, и не знаю, - говорит, - куда вы их вечером увели.
  - Да, увел, что-то беспокойно стало. Послушал нехороших людей, наговорили на тебя, увел я и спрятал скотину, а теперь вижу - обидел опять недоверием.
  - Ничего, добрый хозяин. Люди всякие бывают. Вы скажите, что сделать сего-дня? Вот, гляжу, у вас сено прошлогод-нее на чердаке, а новым запастись, я гляжу, вы еще не успели. Давайте, пока-жите, где косить?
  - Да, да! Сейчас же поедем с тобой! Будем вместе косить, пока роса на траве держится! - радостно воскликнул хозяин. - Только, - говорит, - сперва схожу за гнедыми, я их недалече в поле стрено-жил. Ты же зайди в хату, да скажи хо-зяйке собрать нам на двоих торбу с едой.
  Пачко не решается заходить в дом.
  - Иди же, смелей, хозяйка уже не спит, хлопочет у печи. Я тебе доверяю.
  Пачко все выполнил, а спустя час оба наших косаря принялись косить густую траву на широком лугу, прилегающем к лесу. Евдоким шел ведущим, а его моло-дой и сильный работник - за ним. Но Пачко наступал на "пятки" хозяину, и, в конце концов, попросил его:
  - Пропустите меня, хозяин, я пойду первым, буду приминать траву, а вы уж не спешите, и спокойно косите позади.
  Было Евдокиму сорок лет, а Пачко ше-стнадцать. Пропустил хозяин удальца, дивясь его ловкости, силе, твердому ша-гу. И подумал он, что не нужно отпускать работника. Только не мог такой добросовестный да ладный работник ра-ботать за одни харчи, пришлось бы ему платить деньгами. А коли так, - подумал Евдоким, - по завершению сенокоса по-прошу-ка я его у меня задержаться...
  - И задержал, бабушка?
  - Погоди, я расскажу все по порядку. Как сегодня вижу его, этого хлопца. Ра-ботал ли он, шёл ли попить воды или на-лаживал у косы твердым бруском ее лез-вие, знай, напевал себе в удовольствие. И так час, другой, одну за другой, пел он красивые наши украинские песни.
  - Пачко, а, Пачко, - говорит, не выдер-жав, Евдоким. - А скажи-ка ты мне, хло-пец, почему ты всегда такой развесёлый? Какую бы тяжёлую работу не взял, всё себе веселишься да песни поёшь?
  - Потому и пою, хозяин, что я самый счастливый человек на свете, - отвечал ему юноша.
  - Ты - счастливый? Знаешь ли ты, что такое счастье?! У тебя же никого нет: ни своего дома, ни родных, ни жены. Как может в этом состоянии человек быть счастливым? Мне этого не понять.
  - А чего тут сложного, - говорит ему Пачко. - Я живу и дышу воздухом, я слушаю птиц и радуюсь им. Я приношу пользу и вам, и себе: я поработаю, а вы досыта накормите меня хлебом и дадите ночлег. Что ещё надо человеку для счастья?
  - Для полного счастья этого всего че-ловеку мало. Человеку ещё нужно, что бы он был богат, чтобы его любили, и он был влюблен. Или же ты не согласен?
  - Я в работе нахожу свой душевный покой, сказал Пачко, поднимая деревян-ное косовище. - Давайте же будем косить, - добавил он, чуть погрустнев. Он не любил ни одну девушку, и не знал, кто бы полюбил его на всю жизнь.
  "Хороший ты хлопец, Пачко, и не жалко было бы отдать за тебя свою дочь, но ты бедняк: ни дома, ни хозяйства..."
  Евдоким вздохнул. А юноша запел, и с песней работа его вновь заспорилась. Хозяин стал заметно отставать.
  А ближе к полудню июльское солнце поднялось уже высоко, и косить траву, без росы, обоим косарям стало тяжелей. Тут уж хозяин с работником запрягли коней, да и покатили обратно домой. И когда ехали полем, а затем селом, Пачко всю дорогу был весел и пел то одну, то другую песню. Вот, помню, он пел: "...Несет Галя воду, коромысло гнется, а за нею Иванко, как барвинок вьется..."
  Другие девушки выходили с дворов на улицу и высматривали во все глаза, когда возле них проедет Пачко...
  Клубок с нитками в моих детских ру-чонках размотался до конца. Придержи-вая конец нитки, я подхожу к бабушке и спрашиваю:
  - Бабуля, а зачем ты и девушки смот-рели на Пачко? Наверно, вы все тоже хо-тели выйти за него замуж?
  - А как же! Каждая молодая девушка мечтает выйти замуж. - Тут бабушка вздохнула в третий или четвертый раз... Твои папа и мама, слава Богу, тоже, вна-чале полюбили друг друга, затем поже-нились и родили тебя. По-другому, детей и не бывает. Понимаешь, внучек?
  - А-а! Тогда я хочу, чтобы Пачко же-нился на Настеньке.
  - Видишь, и ты понял, что лучше с тем жить, кто тебя полюбил! Но надо было, чтобы и Пачко полюбил Настеньку.
   Бабушка загадочно улыбается, подавая мне в руки новый клубок льна. - Может, хватит на сегодня?
  - Бабулечка, родненькая, продолжайте. Каждую страничку букваря я готов прочитать по три раза...
  
   ***
  ...Три дня ездили в поле косить траву хозяин и его работник. А на третий день трава-то и подсохла, и её надо было пе-реворачивать да собирать. Тут вышли, в помощь хозяину, все его домочадцы: жена, дочь Анна с мужем и пятилетним сыном, и, конечно же, Настенька. И тру-дилась она лучше всех: и собирала сено, и подавала его на телегу к Пачко, и при этом, улыбалась ему.
  - И когда говорила с ним, наверно, краснела?
  - Да, когда нужных слов не находила. А Пачко всё, наконец, увидел, все понял, да, помня, как отец сокрушался о его бедности, ничего в ответ на ее любовь не предпринимал. Но песни о любви, правда, пел. Я и теперь их помню...
  - Он и тебе пел, бабушка? Ты же вы-думала его! - с хитрецой спрашиваю я.
  - Ой, все-то тебе расскажи!.. Слушай дальше. Вечером того же дня, как убрали сено, пришёл к хозяину Евдокиму его кум Трофим и стал просить Пачко пойти поработать к нему. Никакой другой срочной работы у Евдокима для нашего батрака не нашлось, но через две недели нужно было убирать пшеницу, и хозяин был согласен, чтобы Пачко пожил у него эти две недели, хотя бы ничего и не де-лал, а только ждал. Но вот как раз в это время в дом и заглянул тот кум и пред-ложил работу. Пачко Евдокиму-то:
  - Ну, никак не могу я сидеть без дела. Тут же помру от скуки!
  - Перехожу прямо к делу, - тут обра-довано говорит Трофим. - Моя старшая дочь, Варвара, чуть не сохнет по тебе, Пачко. Как увидела тебя да послушала твои песни, не может теперь, моя девица, ни есть, ни спать. Что ты поделаешь с такой любовью?! И к куму: а теперь прошу тебя, - говорит, - будь для Пачко посаженным отцом, а я зашлю к тебе сватов. И опять к юноше: ну, мол, что не радуешься, сиротинушка. Скажи, ты же-нишься на моей дочери? Со свадьбой де-ло не затянем, сыграем по осени!
  - А Настенька как же, бабуля?
  - Вот и я думаю: как? - бабушка тяжко вздохнула. - Э-эх! - И отложила работу.
  - Ты чего, баб? Ну, продолжай! - стал я тормошить ее. Она отвернулась, и мне показалось, что она украдкой промокну-ла в кончик фартука маленькую слезинку. - Ты, наверное, за Настю расстроилась? - спросил я.
  - Ну, все... Тут пришёл наш Пачко в замешательство: отвечает он, что не знает никакой Варвары, и как он может же-ниться на девушке, с которой даже не знаком?.. Вот, если бы ему предложил хозяин - жениться на своей Настеньке!
  - Да, это было бы здорово, - говорю я!
  Бабушка с любовью и пристально, долгим взором рассматривала меня и вдруг поманила и прижала к груди.
  - Кстати, не она ли стоит сзади, у печи? - сказала она. Я оглянулся, но это было продолжение сказки. - Посмотрел Пачко через плечо, а побледневшая Настенька стоит там, сложив руки у груди. Одним словом, ни жива, ни мертва.
  - Настенька! Душа моя! - только вы-молвил это Пачко, как девушка, тут же ахнув, вся пунцовая от стыда, счастья и переживаний, выбежала наружу.
  Тут Трофим, заметивший эту связь, возьми да скажи:
  - Если так, так чего же ты, хлопец, си-дишь тут с нами? Чего уж теперь: лети, сынок, догоняй птицу своего счастья!
  - Ой, и они поженились! - радостно воскликнул я.
  - Поженились, поженились! - И, сказав это, бабушка почему-то спрятала глаза. Она вновь взялась за работу. - За-болталась я тут, а дела стоят.
  - Ну, не-ет, рассказывай, бабушка!
  - Как ты хочешь, чтобы закончилась сказка?
  Я без промедления предложил:
  - Пусть они поженятся!
  - Хорошо. Будь по-твоему. На чем я остановилась?.. Ага...Значит, как услы-хал Пачко, что его любовь к Настеньке открылась, такими жалостливыми глаза-ми посмотрел на хозяина, вопрошая: не разгневался ли он, позволил ли любить его дочь?.. А тот сидел и только покачи-вал головой. Что было делать? Дочь по-любила бедняка...
  - Да не-ет, бабуля, ты ведь говорила, что ему разрешили пожениться с На-стенькой!
  - Скажем, дело там так и закончилось. Пачко выбежал из хаты вслед за На-стенькой. И он так ухватился за свою птицу счастья, что после этого стали они с нею жить в любви да в согласии. Ма-леньких деточек себе, вот, родили... И тебя, вот, мне на радость, родители по-дарили, такого умненького хлопчика!
  - Тут и сказке конец, да, бабушка?
  - Да, внучек. У каждой истории имеется свой конец. Главное, ведь наш конец счастливый, так, радость ты моя?!
  Мне показалось, что бабушка концовку сказки придумала, потому что забыла, что было на самом деле, как только пер-вая любовь Пачко всем открылась...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Часть 3
  
  
  
   ИЗ РЫБАЦКИХ
   РАССКАЗОВ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ИЗ РЫБАЦКИХ РАССКАЗОВ
  
  
   Вот это рыбак!
  
  К нам во двор заходил приятель отца, дядя Алексей. Его я считаю настоящим рыбаком. Рыбу он ловит лучше, чем отец. На селе дядю Лёшу всякий нахваливает и прозывает: "Вот это рыбак!" Есть ещё один настоящий - но, однорукий, шахтер Силенков. Правда, шахтер он бывший: потерял руку на шахте и возвратился обратно в село - рыбачить да пить. Получает, говорит мама, большую пенсию, и всю её пропивает. Пока пьёт, не рыбачит, а когда заканчиваются деньги, всё время ловит рыбу. Тогда его можно видеть на нашем Большом пруду при любой погоде. Или же на Малом, или на реке Тетерев, ближе к соседнему селу Волосовка. Там река протекает через лес, имеет большую глубину и черные ямы, в которых водятся крупные головли. Этому главному, теперь уже сельскому, рыбаку каждый раз удаётся-таки поймать несколько штук этой хитрой и недоступной многим рыбы. Затем он хо-дит по деревне - я сам видел - и предла-гает каждому, кого встретит, свой улов. Всего за пол-литра самогона, сколько бы рыбы ни поймал. С большим удовольст-вием, нарасхват, хозяйки берут у Силен-кова рыбу, наливают ему, взамен, воню-чий, из свеклы, самогон. Как говорит мама, спаивают хорошего мужика, а он этого не понимает. И как этот самогон пьют мужики, я не знаю.
  Однажды я только понюхал его в ста-кане, так меня чуть не вырвало от одного запаха. Когда вырасту, никогда не стану пить самогон, и даже вино. Ничего, кроме молока и лимонада.
  Однако мне пора бежать домой. Дядя Алексей и отец, поди, уже завтракают, и приняли, как говорит отцов приятель, "по десять капель - для согреву внутрен-ностей". Этот приятель отца прошлой зимой обещал, что когда мне исполнится пять лет, он возьмёт меня с собой на зимнюю рыбалку. Две недели назад мне уже стукнуло пять, и я сейчас напомню ему об этом. Если дядя Лёша тогда не соврал, то сегодня я впервые попаду на зимнюю рыбалку. Летняя же рыбалка не такая интересная, как зимняя. Забросить в пруд длинное удилище я пока ещё не могу, и оторвать его от воды мне тоже не по силам. Там мне остаётся только быть рядом с отцом, да собирать пойманную им рыбу в ведро. Другое дело, на зимней рыбалке! Удилища здесь маленькие, словно сделаны для детей. Одну удочку называют мормышкой, а вторую, что чу-ток подлиннее - блесной. У отца две мормышки и блесна. Попрошу себе мормышку, хотя на неё надо будет наде-вать червяка. Он такой маленький, крас-ненький, и я боюсь, что с ним не справ-люсь - не одену на крючок. Что ж, по-прошу отца. Одного не понимаю: а как же тогда однорукий Силенков надевает одной рукой на маленький крючочек та-кого тонюсенького червячка? Он, ведь, не просит посторонних, всегда рыбачит один. Мне бы очень хотелось посмот-реть, как он это делает! Если сегодня он рыбачит, я обязательно, хотя бы неза-метно, посмотрю, как же это может сде-лать человек без руки? Это же, прямо, невозможно!
  Обо всем этом я мечтаю, гуляя со сво-им другом, соседом - одногодком, Паш-кой. Наконец, не выдерживаю:
  - Все, пока, Пашка, я - домой. У нас сейчас "Вот это рыбак!". Он обещал взять меня на подледный лов, - говорю своему другу, собираясь бежать домой.
  - А мне можно с вами? - Друг умо-ляюще смотрит на меня.
  - Не знаю, возьмут ли взрослые меня, - важно отвечаю другу. - И потом: твой отец не рыбак. У него нет ни мормышки, ни блесны. С чем пойдешь?
  Пока Пашка соображает, что ответить, я отбегаю от него на несколько метров, но затем резко останавливаюсь. Жалко мне его, он же мне друг. И ни чуточку не виноват, что его отец не рыбачит. Пово-рачиваюсь к другу и обещаю:
  - Ладно, Пашка, завтра я тебе всё рас-скажу! И рыбой угощу!
  Убегаю домой - проситься на зимнюю рыбалку.
  
  
  
  
  
   На мотыля
  
  Я появляюсь на пороге как раз в тот момент, когда отец наливает приятелю в гранёную чарочку самогон, сколько тот просит - "десять капель".
  Я не совсем понимаю, почему он каж-дый раз так говорит. Разве полная, до краёв, стограммовая посудинка вмещает в себя всего "десять капель" этой вонючей жидкости? Я умею считать до ста.
  И вот, что я думаю по этому поводу. Если я досчитаю до ста, и умножу на де-сять, только тогда это будет походить на правду.
  Ладно, пускай согревают свои внут-ренности "десятью каплями", мне всё равно. Поправлять взрослых я не стану, иначе они обидятся на меня и не возьмут на рыбалку.
  - Здрасьте, дядя Алексей. В прошлом году вы обещали, когда мне исполнится пять лет, взять с собой на зимний лов. Мне на прошлой неделе уже исполнилось пять лет. Возьмёте меня? - говорю с порога, на одном дыхании.
  Рыбак поставил на стол полную чарку и стал внимательно меня рассматривать.
  "Он, что - впервые меня видит?" Я заметил: дядя Алексей всё делает мед-ленно, не спеша. Даже разговаривает медленно, а мог бы побыстрее. Мне, ко-нечно, не жалко, пусть рассматривает, лишь бы выполнил обещание.
  - Обещал, значит, возьму. Каким же ты стал взрослым, Сеня! Подойди ко мне поближе. Ещё ближе. Вот так! У меня есть для тебя гостинец.
  Дядя Алексей запустил руку в карман тёплых ватных штанов.
  "Знаю, сейчас достанет мятную кон-фету. В прошлом году я взял, а в этом - не возьму, потому, что я уже большой. Взрослые же люди конфеты не едят, а покупают их детям".
  Конфета оказалась не мятной, а "ко-ровкой". Обожаю эти светло-коричневые конфеты с мягкой начинкой внутри, я могу слопать их даже килограмм. Не знаю, как так получилось, но "коровка" тут же оказалась у меня в руке, а спустя несколько секунд - во рту.
  - Спасибо, дядя Алексей. Теперь мне можно готовиться к рыбалке? - спраши-ваю у него, жуя любимую "коровку".
  - Можешь готовиться. Вот с наживкой пока вопрос не решён.
  Я видел, что он был немного удивлен, но на мое счастье, взялся за дело всерьез.
  - Попроси у мамы немного белого хле-ба, затем разомни его в ладонях, чтобы он стал похожим на пластилин.
  "Рыбак что, пошутил? Это на летней рыбалке, если закончились черви, раз-минают в ладонях хлеб. На него клюёт плотва. Зимой ловят на маленькие крас-ненькие червячки. Как же они называ-ются? Вспомнил, мотыли! Сейчас я ска-жу, что тоже разбираюсь, на какую на-живку ловят рыбу зимой!"
  - Дядя Алексей, вы шутите. Зимой ни-кто на хлеб рыбу не ловит. Щуку и окунь ловят на блесну, а плотву и окуня - на мотыля.
  - Да-а? Что ты говоришь! А где же мы возьмем этого самого мотыля? В мёрзлой земле? - допытывается старый рыбак.
  Ему бы только шуточки отпускать. Я-то знаю ответ на этот вопрос.
  В прошлом году мы шли с отцом по замёрзшему пруду, и я видел, как рыбаки добывали мотыля. Ледорубами они про-рубили большущую полынью, очистили её от кусков льда. Вёдрами, привязан-ными к длинным шестам, рыбаки зачер-пывали со дна реки грязь, относили её метров за десять от проруби и вывалива-ли на лёд. Затем зачёрпывали чистую воду и поливали ею эту чёрную жижу. На поверхности воды появлялись эти самые маленькие красненькие червячки - мотыли.
   И было их видимо-невидимо. Мужики их собирали в спичечные коробки и прятали по карманам. Это для того, что-бы мотылям было тепло. А которые ос-тавались на поверхности воды, тут же, бедненькие, на морозе и замерзали, пре-вращались в малюсенькие красные льдинки.
  Рассказываю эту историю о мотылях дяде Алексею. Рыбак тем временем ку-шает суп, посматривает на меня да по-смеивается.
  - Ты, как погляжу, уже всё знаешь про мотыля. Тогда, рыбак, на самом деле, собирайся. Ищи тёплые штаны, да не за-будь о валенках, - наставляет он.
  Я побежал готовиться к рыбалке, но услышал, как он тихонько обратился к отцу:
  - Шура, твое последнее слово? Берем его?
  У меня слух хороший, и от этого во-проса мне стало не по себе.
  "Оказывается, дядя Алексей здесь не главный. Что же сейчас ответят ему?"
  - Куда теперь деваться? Ты уже по-обещал. Ладно, пускай собирается, - от-ветил отец.
  От радости я вновь заглянул на кухню и увидел, как посветлело лицо отца. Он посмотрел на меня и улыбнулся.
  "Хоть отец и уступает дяде Алексею в ловле рыбы, и улов его всегда намного меньше, но в нашей семье он - голова. Он только что сказал свое твердое последнее слово.
  Из горницы в кухню входит мама.
  - Мать, ты чем там занята? - с подхо-дом интересуется отец.
  - Чем я занята? Вышивкой. Рушники да наволочки на подушки вышиваю. А что такое? Вам ещё подлить?
  - Спасибо, Галя, супа мы уже наелись. Собирай-ка, лучше, сыночка на рыбалку. Только одень его потеплей. Сегодня мо-роза-то не больно, да на рыбалке и в де-сять градусов - как на Северном Полюсе.
  Это говорит отец. И вдруг до мамы доходит, что он вовсе не шутит. Взрос-лые мужчины между собой уже решили, что берут меня с собой. Она пытается противиться:
  - Ещё чего! Не нужна ему никакая ры-балка! Зима - не лето, чтобы малых детей студить. И сколько он там с вами высидит при таком-то морозе?
  Ответив взрослым, мама посмотрела в моё лицо. Я часто - часто моргал ресни-цами, изо всех сил сдерживая слёзы.
  "Как же так? Рыбак - не против, отец тоже сказал твердое слово, а мама может всё испортить? Значит, возьмут меня взрослые на рыбалку или нет, решает мама".
  Вдруг и она начала улыбаться.
  - Ладно, хорошо. Сейчас соберу его. Пускай идёт, но отпускаю его с вами не-надолго. Только вы там присматривайте за ним, а то примёрзнет ко льду, как пойманная краснопёрка, - наставляла она мужа и его приятеля, а затем обратилась ко мне.
  - Сеня, обещай, что не станешь сидеть на холодном льду сиднем. Бегай, прыгай, хлопай себя ладошками.
  "Насмешила! Ты, мама, умеешь вкусно жарить рыбу, но ничего не смыслишь в подлёдном лове. Возле лунки нельзя притоптывать и прихлопывать, а нужно вести себя тихо, иначе всю рыбу, которая рядом, подо льдом, распугаешь".
  Но я соглашаюсь со всеми доводами мамы, и она начинает меня одевать.
    
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   На блесну
  
  Недавно мне исполнилось пять лет, и сегодня взрослые, наконец-таки, берут меня с собой на зимнюю рыбалку. Минут за десять мама одевает меня во сто теплых одёжек. Становлюсь похожим на толстого неповоротливого Винни Пуха.
  Мама выводит меня из дома. Ожидая отца и его приятеля, я смело вдыхаю чистый морозный воздух, радуюсь ярко-му солнышку. С огорода мне хорошо ви-ден наш огромный замёрзший пруд. Он вытянут с юга на север, и напоминает мамину тарелку - селёдочницу. Я так думаю: наш Большой пруд будет краси-вее моря. Там что? Когда смотришь с берега вдаль, то видишь одну воду. Ну, и где там красота? А вот мне сейчас виден за прудом, справа, Трощанский лес. Сейчас он голый, без снега, но завтра снег - то выпадет. Лес станет белым и сказочным. А ещё, прямо на противопо-ложной стороне пруда я вижу длинную деревенскую улицу; она тянется к самому лесу. Поворачиваю голову налево, а в самом конце пруда - старая - престарая каменная мельница. Вся гладь льда за-канчивается там запрудой и мостом. Ле-том мы с отцом проезжали по мосту на лошадях, и за запрудой я видел водопад. Вот это красота! А в море водопадов нет...
  - Сын, так ты идёшь с нами рыбачить или передумал? - слышу голос отца.
  Он и дядя Алексей тихо проходят ми-мо.
  - Я с вами иду, на рыбалку! - без се-кунды промедления отвечаю отцу и бы-стро протягиваю руку.
  У рыбака - соседа за спиной висит большой деревянный сундук. В нём ле-жат настоящие рыбацкие снасти. В про-шлом году я подсмотрел: там есть даже маленький складной стульчик. В руке зажат тяжёлый ледоруб. Отец тоже несёт в одной руке ледоруб и деревянный стульчик, а за спиной у него висит ар-мейский вещмешок. А где же стульчик для меня? Как же так: они будут рыба-чить сидя, а я?
  Спрашиваю у отца:
  - Пап, а как же я буду ловить рыбу без стульчика? У нас их только два?
  Отец успокаивает:
  - Ты порыбачишь на блесну. Сидя, на неё никто не ловит. Ты должен знать.
  Да, я вспомнил. Прошлой зимой мы шли по зимнему пруду, и когда оказались среди рыбаков, я спросил: почему одни из них сидят, а другие - стоят. И отец мне всё объяснил.
  Тогда мы останавливались возле ры-бака, по прозвищу Вобла. Наверное, он всю свою рыбу сушит, поэтому так и прозывается. Вобла тогда сидел на стульчике и ловил на мормышку. В руке он держал совсем уж маленькую удочку, на конце которой одет кусочек резинки - ниппель от велосипедного колеса.
  Как сейчас вижу: через ниппель про-пущена тонюсенькая леска, и та уходит в лунку. Удочку Вобла держит в правой руке. И не просто держит - трясёт ею, медленно подтягивая вверх, к себе. Вот кончик резинки дёрнулся и резко опус-тился вниз. Рыба клюнула и была тут же вытащена из лунки на лёд. Крупная плотва - краснопёрка тогда шлёпнулась на прозрачный лёд, прямо у моих ног! Что я делаю? От радости я кричу. Неко-торое время рыба подпрыгивает на льду, затем, выдохшись, успокаивается и зати-хает. Рядом лежат уже с десяток её соро-дичей, примёрзших ко льду. Рыбак Вобла о чём-то спрашивает у отца. Я делаю вид, что не слушаю взрослых - трогаю пальцем уснувшую краснопёрку и раду-юсь от переизбытка чувств.
  - Нравится улов? - обращается Вобла ко мне.
  Я отвечаю и смотрю, как он зажимает леску между двух пальцев, очищает её от наледи, а затем насаживает на маленький крючок мормышки крошечного мотыля. Прочистив алюминиевой ложкой лунку от замёрзшей ледяной кашицы, Вобла медленно погружает мормышку под воду.
  - Посмотрел? Пошли дальше, - прервал науку удачного рыбака отец и взял меня за руку.
  Он подвёл меня к стоявшему в метрах десяти от Воблы другому знатоку под-водного лова, которого я видел впервые. Тот стоял у своей лунки и дёргал не-большую удочку снизу - вверх, и затем, уже медленно, отпускал. Дёрнул вверх - отпустил, снова дёрнул - отпустил. Это была уже не мормышка, а блесна. Рыбак, как подошел отец, протянул правую ру-ку, вынув её из рукавицы, одновременно перехватив удочку левой рукой, не пре-рывая рыбалки.
  - Володя, небось, уже запаслась баба Лизавета подсолнечным маслом, для улова-то? - спросил отец.
  - Если бы! Приболела, все больше на кровати лежит, - отвечал наш родствен-ник. - Так что, дядь Саш, самому при-дётся за маслом в магазин топать. А то - уху сварганю!
  - Скажи моей двоюродной тётушке, что мы с сыном собираемся зайти к ней, проведать. И хорошо бы нам попасть на твою уху, коли не шутишь.
  - Заходите, дядь Саш, передам бабушке все в точности.
  Пока отец вёл этот разговор, я внима-тельно следил за удочкой, на конце ко-торой торчал чёрный ниппель. С него свисала уходящая в лунку обычная леска, только потолще той, что я только что видел на мормышке рыбака Воблы. Племянник отца, и мой дальний дядька, за разговором вытягивает, разочек, из лунки блесну - маленькую серебряную рыбку с крючком. Просто так, чтобы убедиться, что блесна - наживка на месте. Её должны были проглотить в воде, либо какая - ни будь щука, либо прожорливый окунь.
   Но как эти рыбы - хищники могут проглотить блесну, если рыбаки так бы-стро дёргают вверх свои удилишки? И щука, и окунь, по моему разумению, просто не поспевают за ней!
  Я бы, например, по - другому ловил: опустил блесну до самого дна и наблю-дал за ней. Как наклонится ниппель резко вниз, как было у Воблы, так и тяни скорее блесну - рыба будет на крючке!
  - Что, сын, пригляделся, как ловят на блесну? - ласково спрашивает отец. Он опять берёт меня за руку.
  Мне неохота уходить. Продлевая удо-вольствие от общения с рыбаками, я спрашиваю дядю Володю:
  - А где же ваша рыба? Вы что, обратно в воду отпускаете её?
  - Да нет, пока ещё ни одной не поймал. А как словлю, так будет лежать на льду, у моих ног, как миленькая! - отвечает дальний родственник. - Сам посуди, вы же с отцом ко мне в гости придете. При-дете? Вот! Будь спокоен, Сеня, наловлю я, в честь вас, сегодня рыбы. Уважу. Бу-дет вам и уха, а коль добуду масла, - то и жарёха.
  Отец с дядей Володей переглянулись и рассмеялись. А мне, почему - то ниско-лечко не смешно. Рыба - то у нашего родственника совсем не ловилась. Мне показалось, что он попросту не умеет ловить на блесну. И все его обещания - только шутка, вот и смеется.
  ...Но сейчас мы с отцом сами будем ловить окуней да щук. Он - на мормыш-ку, я - на блесну. И я знаю, как! Благо, на пруду есть настоящие рыбаки!..
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Первая лунка
  
   Как только заканчивается наш огород, мы сразу же оказываемся на льду пруда. Хорошо - то как! В нашем селе за рыбой не надо далеко ходить. Нужно только её поймать. Сделал лунку - и рыбачь себе, хоть целый день! Замёрз - быстро сбегал домой, погрелся, а потом вернулся и вновь рыбачь.
  У нас так многие делают.
  Лишь бы погода не испортилась. Мне кажется, сегодня немного холодновато, но солнечно.
  Вообще - то, летняя рыбалка, может, и получше зимней. Бегаешь голышом возле отца, да рыбу собираешь. А тут меня мама укутала с головы до ног: не повер-нуться. Я не такой и маленький, мне уже пять. Не пойму: жарко или холодно? Ладно, потерплю, ведь я на зимней ры-балке. Здесь все рыбаки терпят.
  Народу - то собралось! Сидят, как фишки настольной игры, натыканные в лёд. Рыбачат. Сразу видно, клюёт сегодня рыба. Веди меня, папа. Подойдём, я всех твоих знакомых мужиков и родню обойду. Посмотрю, кто, чем сегодня по-хвалится. Ой, чего - то лёд больно про-гибается. И, никак, трещит? А вдруг, и меня не выдержит? Погоди, а почему это мы направились прямо к рыбакам, а не за мотылём?
  - Дядя Алексей, - обращаюсь не к отцу, а к его спутнику, рыбаку поумелей. - Вы, наверно, забыли о мотыле. Нам надо вон туда идти за ним, - говорю и показываю рукой на то место, где в отдалении, на льду, виднеется большое тёмное пятно - полынья.
  - Не беспокойся, рыбачок. Ты свой эк-замен на мотыля, без всяких сомнений, сдал. А я мотыля заранее намыл - два спичечных коробка. Один - для себя, второй - для вас с отцом. Хотя тебе мо-тыль и не нужен, ты же собираешься ры-бачить на блесну? - отвечает дядя Алек-сей и, словно командир в армии, отдает отцу команду:
  - Шура, отходи от меня в сторонку, метра на три. А ты, Сеня, - попросил он и меня, - шёл бы сейчас вперед.
  Отец внимает замечанию опытного рыбака и отходит в сторонку. А я иду впереди взрослых по чистому и очень прозрачному льду. В прошлом году мне удалось в нём разглядеть даже проплы-вающую рыбу. Подо мной лёд не проги-бается и не издаёт этого жуткого пу-гающего треска.
  Конечно, немножко боязно и мне, я же ребенок. Но, глядя на невозмутимых взрослых, я даю себе слово - не думать ни о чём плохом.
  Подошли к рыбакам, сидящим в метрах пяти друг от друга, по большому вы-тянутому кругу. Наш дядя Алексей оста-новился.
  - Шура, ты с Сеней постой тут, пока, а я займусь лунками, - сказал он и отошёл в сторону.
  Отец занялся мною: опустил с лица шарф, но тут же затянул его под торча-щим вверх воротником.
  - Холодновато! Дыши через нос. Много не разговаривай, побереги легкие. Уразумел? - советует отец.
  - Хорошо, папа. И я все уразумел!
  - Раз так, давай - ка теперь займёмся и твоей удочкой, - сказал отец и достал эту рыбную снасть из вещмешка.
  Я смотрел, как он удлиняет леску, ак-куратно снимая её из двух гвоздочков, вбитых в небольшую круглую деревяшку в верхней и нижней частях. Оловянная блесна - рыбка подпрыгивала на ней, просясь побыстрее опустить её в водную стихию, не зная, что идет на приманку окуням и щукам.
  - Этой глубины достаточно, - говорит отец, больше для себя, чем для меня, будто рассуждает. - Правда, тут поглуб-же будет, и, боюсь, с длинной леской, ты можешь не справиться: запутаешься.
  - Я справлюсь, пап, если тут глубоко, то и делай, как надо, - говорю я, глядя на него снизу вверх.
  По моей рыбацкой теории, блесна должна лежать на дне, выжидая, пока хищный окунь сам её не проглотит и не потащит в сторону.
  - А вот вдруг не справишься? Рост у тебя маленький, а глубина ого - го! По-нимать надо, рыбак!
  - Понял уже, - отвечаю отцу.
  - Ну, тогда - вот, держи! - Отец сунул мне в правую руку удилище. - Давай, подними - ка, над головой...
  Я поднял удочку с леской. Моя желез-ная рыбка - наживка лежала на льду. Отец укоротил леску, намотав её на гвоздочки, и попросил вновь поднять удилище. В этот раз блесна льда не кос-нулась. Мы остались довольны.
  - Ну, ловись рыбка, большая и малень-кая! - произнёс отец.
  - Шура, веди малого ко мне! Одна лунка готова! - позвал нас дядя Алексей.
  Отец подвёл меня к маленькой круглой проруби, уже очищенной ото льда.
  - Ну, рыбачок, опускай в лунку свою блесну. Да крепче держи удилище, иначе щука самого рыбаля может утащить вместе с удочкой, - смеясь, говорил при-ятель отца.
  Очень медленно опускаю, на всю длину лески, свою рыбку в ледяное отверстие, где внизу темнеет вода, а в ней шастают щуки и окуни - мой улов. В груди вдруг так сильно застучало сердце, словно захотело оттуда выскочить.
  Дядя Алексей, сделав для меня доброе дело, спокойно закуривает. Он совсем недавно бросил один окурок папиросы на лёд, и вновь принялся дымить. Курилка!.. А ещё, видать, он любит отпускать шуточки, от которых мне вовсе не весело. Ему же хорошо должно быть известно, что никакая щука не может утащить меня в лунку. Отверстие, ведь, во льду такое маленькое, а я - большой, да в одеждах, и мне никак не пролезть сквозь него. Даже голый не пролез бы. А, пускай дымит и шутит, мне не жалко.
  Он вдруг опять обращается ко мне:
  - Рыбачок, считать до пяти умеешь?
  - Умею, хоть до ста, - отвечаю. - Со-считать?
  - До ста не надо. Сосчитай до пяти и тяни блесну вверх - подсекай её, хитрю-щую. Никуда не денется, теперь - то уж точно попадётся к тебе на крючок.
  - Один, два, три... - начинаю считать.
  - Сынок, считай мысленно, вслух не надо, - внушает тут отец.
  - ...Четыре, пять, - считаю про себя, и тяну удочку вверх до тех пор, пока блес-на не показывается на поверхности. Мне кажется, что я уже вижу, как вместе с блесной из лунки высовывается здоро-венный окунь, хватающий ртом мороз-ный воздух.
  - Перебор. Давай ещё разок, - говорит сосед - рыбак и выпускает дым в мою сторону.
  "Фу! Ну и вонючий же этот дым. Ни-когда не буду курить. Зачем взрослые его глотают, а затем выпускают? Но им трудно что-то доказать. Даже про их глупости. Поэтому лучше промолчу. По-скорей бы папа вместе с приятелем ушли подальше от лунки".
  Не прошло и трёх минут, а у меня уже неплохо получалось. Опустив удилище вниз, я считал, мысленно, до пяти, а затем дёргал его вверх.
  - Порядок, Шура. Идём, поищем и для себя клёвое местечко, - позвал дядя Алексей отца.
  - Сынок, как ты считаешь - справишься сам? Мы с дядей Лёшей будем рыбачить неподалеку. В случае чего, приходи к нам, но только не клади удочку на лёд, возле лунки. Окунь утащит.
  - Не утащит.
  - А если, все же, утащит? Плакать не будешь? - отец смотрел на меня.
  Почему взрослые считают детей ма-ленькими, и говорят с ними не как между собой, а как с несмышленышами? Какой ответ он ждет от меня? И почему я должен плакать? Я пришёл сюда, между прочим, не плакать, а ловить рыбу. На блесну...
  
  
  
  
  
   На мормышку
  
  Рыбачу один. Опускаю леску вниз, иногда проговариваю про себя, как в той сказке: "Ловись рыбка, большая и ма-ленькая", затем тяну свою короткую удочку вверх. Десять раз опускаю и столько же поднимаю, на одиннадцатый вытаскиваю блесну - наживку из лунки на поверхность - посмотреть, не пленился ли её обманчивым блеском, не проглотил ли её прожорливый хитрющий окунь? Только я всё равно хитрее: потому, что я - человек, а он всего лишь окунь, рыба. И не он меня ловит, а я - его.
  Однако окунь почему-то не хочет за-глатывать мою оловянную рыбку. Мо-жет, он своим рыбьим мозгом сообража-ет, что наживка не настоящая и такая добыча для него - конец? Подплывёт, понюхает, что она не пахнет едой, да уп-лывает по своим делам, похихикивает. А я тут стой и мёрзни! Схожу - ка я к отцу и дяде Алексею, посмотрю, много ли там наловили на мормышки. К следующей зиме и я, как подрасту еще малость, как взрослые мормышить начну.
  А рыбаки всё прибывают и прибывают. Скоро их будет больше, чем самой рыбы.
  Вынимаю из лунки блесну и, припод-няв удочку высоко над головой, иду к отцу. Останавливаюсь возле незнакомого мне рыбака, рассматриваю пойманный улов, успевший примёрзнуть ко льду. Несколько окуней, с мою ладошку, и несколько покрупней, как ладонь у взрослых. Пять краснопёрок, среднень-ких. Ничего, молодец, рыбак! Хоть бы он поймал вот прямо сейчас, при мне! Одним только глазом взглянуть, как он станет тянуть рыбу из лунки. Рыбак этот на меня - ноль внимания. Понимаю, ему некогда смотреть по сторонам. Ладно, пойду дальше.
  У второго рыбака примёрзшей ко льду рыбы было раза в два побольше, чем у первого. У третьего же - вот это да! - окуней и краснопёрок будет чисто с пол-ведра.
  Интересно, как он будет их отдирать ото льда? Вся рыба давно тут к нему примёрзла, и сам дядька тоже весь поси-нел и врос в лед со своим стульчиком. Даже очки на его носу, казалось, были сделаны изо льда. Ему бы, бедному, принять десять капель для согреву, как любит говорить дядя Алексей.
  Вот и они, легки на помине. Ух, ты! У отца-то!.. Пять... нет, - шесть штук! А у соседа...- считай скорее, - аж двенадцать! Рыбак - он и есть рыбак. Мне бы научиться ловко так удить! Поначалу, хотя бы, как отец, а уж затем,- как на-стоящие рыбаки!..
  - Сеня, ты здесь? А где твоя добыча? - завидев меня, считающего рыбу, спросил дядя Лёша.
  - Моя пока ещё в воде, а как поймаю, так ляжет у моих ног, как миленькая! - отвечаю словами дальнего родственника, которые я помнил с прошлой зимы, впервые услыхав их на этом же пруду.
  - Как складно трезвонишь. Хлопец, лучше скажи честно: ты не замёрз ли там, один?
  - Не-а, нисколечко. Только я, дядя Лё-ша, наверно, невезучий. Ни одной рыбы не поймал. Или на блесну сегодня совсем не ловится.
  - Это почему так решил? Мы же только что пришли. Ещё поймаешь, обязательно поймаешь! А что главное на рыбалке? - неожиданно и загадочно спрашивает он.
  - Уметь поймать рыбу, что же ещё? - отвечаю без заминки.
  Дядя Леша улыбается.
  - Нет, не умение, хотя рыбаку и без этого нельзя. Самое главное в рыбалке, брат, это выдержка. - И поучительно продолжает: - Рыбак ведёт с рыбой по-единок: кто кого из них пересидит и пе-реглядит: только рыбак сверху, а рыбка снизу. Понятно?.. Видишь, сколько я "высидел" и "выглядел" окуньков да плотвичек?
  - Вижу, двенадцать.
  - Вот то-то!.. Ага!.. Погоди, погоди... Смотри, скорей, - поклевка!
  Ниппель на мормышке подёргивался. Вначале подёргивание было еле-еле за-метным. Рыбак даже замедлил движение лески вверх, к лунке, а затем и вовсе ос-тановил его.
  Заворожено смотрю и я. Вскоре подёр-гивание ниппеля стало более заметным, и вдруг его чёрный "хоботок" резко, - и несколько раз кряду, - наклонился вниз, к лунке. Рыбак, видимо, ожидал от хит-рющей рыбы именно этого движения. Он тут же сделал удилищем подсечку - дёрнул леску кверху, и затем мгновенно остановил её. Ниппель опустил свой "хоботок" вниз, более не шелохнувшись. Я был уверен: рыба попалась - заглот-нула мотыля вместе с мормышкой.
  Дядя Алексей начал плавно подтяги-вать рыбу к поверхности. И вот в лунке показалась её большущая голова. Я пе-реживал: вдруг она не пролезет сквозь такое маленькое отверстие? Но уже через следующее мгновение рыбина плюх-нулась на лёд и начала подпрыгивать. Это была крупная краснопёрка, и это был её последний танец.
  Я поднял голову; сверху удачливый рыбак смотрел на моё светящееся от сча-стья лицо.
  - Видал? Плотва - не окунь, который с ходу заглатывает мотыля с мормышкой. - Дядя Алексей говорил с серьезностью, но его лицо тоже светилось, ведь он пе-рехитрил свою добычу. - Такая, как эта, осторожничает, остановится у наживки и думает: скушать - не скушать? Потом: ладно, дескать, попробую отщипнуть ку-сочек от мотыля, вдруг да понравится. И осторожненько так, по ломтику, начинает завтракать. И вот тут, рыбачок, не спеши, включай всю свою выдержку. А сделал лишнее движение - отодвинул от рыбьего рта мотыля - плотвы и нет! Так что сначала дай рыбке подумать, раз, другой отщипнуть, попробовать новый кусочек.
  Я все внимательно выслушал.
  - Вашей плотве понравился мотыль, и она решила им позавтракать, хотя до этого не хотела кушать, - сказал я понят-ливо и гордо дяде Алексею.
  - И вот, она, - как ты говоришь, - уже у наших ног! - добавил отцов приятель.
  Рыбак стал многословнее. И я понял, что в рыбалке важна не только выдержка, но и умение порадоваться своей ры-бацкой удаче.
  - Это не я, а дядя Володя, наш родст-венник, мне так говорил прошлой зимой, - признаюсь я. Тяжело вздыхаю и гово-рю:
  - Дядя Алексей, я сегодня просто неве-зучий. На блесну не клюют ни щука, ни окунь, а рыбачить на мормышку, вы сами говорили, я ещё не дорос.
  - Кто тебе сказал, что на блесну рыба не ловится? Сеня, ты меня не так понял. Но ты прав, очень важно заручиться ры-бацкой удачей. На блесну ловить, в об-щем, даже проще: опускаешь удочку вниз, выжидаешь, и тянешь вверх. На мормышку - маленько посложнее. Тут всегда на стороже пальцы рук. Вот эти, - рыбак показал мне два пальца правой руки - большой и указательный. - На указательном пальце лежит удочка, так? А большим, вот гляди, - я прижимаю её. И когда хитрая плотвичка, даже самая маленькая, касается своими губками мо-тыля, я уже чувствую её этими двумя пальцами. Дальше включается выдержка. Как я говорил, у тебя своя, а у рыбы своя. И тут уже, как говорится, - кто кого объегорит.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Главный секрет рыбака
  
  - Ты знаешь однорукого дядю Силен-кова? - спрашивает меня приятель отца. Тебе, все-таки, пять лет уже. Должен знать!
  - Знаю, конечно, дядя Лёша. Кто же его не знает? В нашем селе он - первый рыбак, а вы - второй,- отвечаю ему.
  В моей руке удочка с блесной. Здесь, на зимнем пруду среди рыбаков я самый маленький.
  Некоторое время дядя Алексей смотрел не на мормышку, а на меня.
  - И ты, Сеня, когда вырастешь, можешь быть первым.
  Он что, смеется?! Но мне все равно не обидно. Я его понимаю. Возле его лунки уже много пойманной рыбы, и он согла-сен быть, хотя бы, вторым.
  - Ты давай, вот что... Ступай во-он к тем рыбакам, - перехватив удочку левой рукой, он правую вытянул вперёд, в сто-рону группы рыболовов. - Видишь, там все рыбаки сидящие, а один - стоящий?
  - Вижу, - отвечаю.
  - Вот он и есть однорукий Силенков. Ловит на блесну. Подойди-ка, посмотри, как у него идут дела? Потом придёшь и расскажешь. Удочку только оставь, по-ложи вот тут... И не бойся, не потеряем мы тебя. Я буду наблюдать за тобой. Ну, давай, ступай, рыбачок.
  Делаю с десяток шагов и тут же слышу слова отца, увлеченного подводным ло-вом.
  - Сеня, ты это куда?
  Поворачиваюсь, чтобы ответить, но Рыбак опережает - отвечает за меня.
  - Я отправил его к Силенкову. Пускай посмотрит, какая у него сегодня удача. - Видя, что отец не возражает, подталки-вает дальше: - Иди, Сеня, иди. А не то главное событие упустишь! - И напос-ледок ободряюще подмигивает.
  Мне надо поспешить. Но по скользко-му льду я иду медленно, стараясь не упасть.
  На огромном, как море, пруду собра-лось столько рыбаков, что хоть до ста досчитай, все равно их больше. А и то: чего ради по хатам сидеть? Дела все пе-ределаны, снег ещё не выпал, чтобы его чистить. Играть в хоккей взрослых не заставишь. Гоняют шайбу только те, кто ходит в школу. А вот выйти на первый твердый лед порыбачить - кто от такого откажется?!
  Рыбаки с нашей улицы садятся побли-же к берегу, и только с этой стороны. Мужики с противоположной, что через пруд, рассаживаются у своего. Посере-дине пруда - никого. Там русло реки Те-терев, и оно долго не замерзает. Только ближе к Новому году создадутся усло-вия, когда можно решиться на переход от одного берега к другому, через текущее между дном и льдом русло реки.
  Нет на свете ничего загадочнее и краше нашего Большого пруда! Он сейчас, и без снега, - красив! И загадочен...
  Издалека узнаю этого однорукого ры-бака. Один рукав его, с левой стороны, заправлен в карман тулупа. Руки в нем нет. На голове его - кроличья шапка, на которой одно "ухо" торчит вверх, а дру-гое вниз. Рыбак сейчас стоит ко мне спиной, и я незаметно подхожу.
  Шага за три до моего появления, как нарочно, напоказ, он вытаскивает на лёд пестрого, красивого окуня. Он будет ве-личиной с ладонь взрослого человека, и даже в воздухе кажется шершавым, бла-годаря его жестким мелким чешуйкам.
  Первый на селе рыбак повернулся бо-ком, а затем, заметив меня, негромко воскликнул:
  - Господи Иисусе! Кто же ты будешь: одет, как колобок, а по виду - рыбак. Ты, случаем, не потерялся ли тут? - шутливо спрашивает лучший удачливый рыболов.
  - И ничего я не потерялся. А я вас знаю: вы - однорукий Силенков. Вы ло-вите на блесну, и я на блесну ловлю. Только у меня не ловится, даже не клюет. Я пришёл к вам, чтобы посмотреть, на вас. И сколько вы рыбы наловили. Вы же самый - самый первый! А послал меня к вам дядя Лёша. Вон он!.. Он дружит с моим отцом. Дядя Алексей - второй, после вас, рыбак в нашем селе. Вы сами, наверно, знаете... Можно, я потрогаю вашу рыбу?
  Эту речь я выпускаю из себя, словно ленту из пулемёта. Мои слова закончи-лись, и я начинаю рассматривать целую кучу рыбы - окуней да щучек - вокруг лунки рыбака - чемпиона. Последний окунь, пойманный при мне, всё ещё под-прыгивает на льду. Он не хочет остано-виться, словно, знает, что тут же и за-мёрзнет. Во все глаза смотрю на этого красивого зубастого окуня и протягиваю к нему палец. И думаю: вот бы и мне та-кого поймать! И потом показать соседу Пашке, чтобы у него от зависти слюнки потекли. Но это мне надо не из вредности, а для того, чтобы он признал во мне настоящего рыбака.
  Тем временем лучший на селе рыбак, наконец, отвечает на мою словесную ти-раду.
  - Большое спасибо за похвалу! Теперь буду знать, кто я есть на селе! Значит, я - первый? А второй, стало быть, кто тебя послал ко мне. Вроде, как удостоверить-ся? Понятно. А ты, не исключаю, метишь быть, после нас, третьим?
  Сельская знаменитость без руки что-то говорит, но я его почти не слушаю. Про-должаю глазеть на рыбу: и ту, что в куче, уже примёрзшую ко льду, и на ту, что прыгает, как на сковородке. Только ледяной. Неужто столь много рыбы на-ловлено на блесну? Да тут же улова, если всё подобрать, - на полное десятилит-ровое ведро! Но почему вот у него, этого однорукого, дяди Силенкова, рыба клюёт и заглатывает точно такую же, как у меня, рыбку - наживку, а мою стороной обходит?
  - Дядя, а вы мне можете ответить: по-чему у вас на блесну рыба клюёт, а у меня - нет? - произношу я мысли вслух.
  - Рыбак, скажи, для начала, как хоть зовут тебя?
  - Мое имя Семён. Но пока я маленький, все меня зовут Сеней, - отвечаю, подняв глаза.
  - Значит, ты - Семён, а твой отец, стало быть, Александр. Так?
  - Кто называет его Сашей, кто Шурой, а кто - Александром, повежливей. Это одно имя, но зовут по-разному. А теперь вы мне ответите: почему у вас ловится, а у меня - нет? Из-за возраста?
  Я уже непрерывно смотрю на рыбака снизу вверх.
  - А ты, все же, забавный малый. Что до - ответа, то он будет таков. У того всегда клюёт, - хоть зимой, хоть летом, да в любую погоду, - кто наработал свое умение. Тут дело не в возрасте: хочешь меня догнать - учись.
  Такой ответ мне совсем не понравился. Я-то рассчитывал, что самый опытный рыбак поделится со мной, пятилетним, хотя бы одним своим секретом. Выраже-ние моего растерянного взгляда его явно рассмешило.
  Он подобрел.
  - Да, ты прав, что недоволен моим от-ветом. Не любите вы, когда вас поучают, да еще учиться заставляют. Так? Так! Но пока никакого другого ответа я тебе дать не могу. - С этими словами рыбак вынул из лунки удилище с блесной, что зависли низко, против уровня моих глаз.
  - Это точно! - соглашаюсь я и как можно громче вздыхаю.
  Он засмеялся.
  - Ну, что с тобой поделаешь? Ладно, выдам тебе, рыбак Семён, свой особен-ный секрет. Смотри на мою руку. Ви-дишь, я ловлю без рукавицы?
  - Вижу, - отвечаю ему.
  - Вот. Я сжимаю удочку двумя паль-цами: большим и указательным. Верно?
  - Верно. Так и надо!
  - Вот. Они очень чувствительны. И че-рез удочку, леску и блесну я чувствую рыбу лучше других. Когда рыба только трогает блесну, или мотыль на мормыш-ке, я не вытаскиваю её до тех пор, пока она не заглотит мою наживку. Одна рука рыбачит за двоих. Теперь, понимаешь, будущий лучший на селе рыбак?
  - А-а! Теперь-то мне понятно, - отвечаю и смотрю, не мигая, снизу вверх, на первого сельского рыбака. - Только мне нужен секрет для двух рук. - Я подни-маю обе свои руки и показываю ему.
  - Вот, вот!.. Ну, коли все уже понял, так и молодец! Будешь рыбаком. Может, и третьим, пока, да дело не в очереди. Я останусь первым, дядя Алексей - вторым. Ты, как вырастешь, может, догонишь. А перегонишь, так, стало быть, и пригодилась чья-нибудь наука. А моя, однорукая, дай-то бог, чтобы тебе нико-гда не пригодилась. Согласен?
  - Согласен, - отвечаю первому рыбаку, и от его похвалы и доброты мне стано-виться легко и радостно. Я широко улы-баюсь.
  А рыбак тут вдруг и вовсе громко хо-хочет.
  - Ну, по руке!
  - По рукам! - говорю я и кладу в его ладонь свои две ладошки в рукавицах.
  На его продолжающийся смех рыбаки перестают рыбачить и оборачиваются к нам.
  Они недоумевают: серьёзный рыбак, Силенков, а допускает такую оплошность - пугает подо льдом не пойманную добычу.
  Рыбак вдруг нагибается и прижимает меня к себе одной рукой. И затем ласково так мне говорит.
  - Подержи-ка мою удочку, рыбак. А я пока очищу лунку от наледи. Тут, брат, если уж начал ловить - так не зевай!
  "Это будет мне вторым уроком!" - ду-маю я про себя и внимательно рассмат-риваю чужое короткое деревянное уди-лище. Оно ничем не отличается от моего. Разве только тем, что старое, и сделано много лет назад. Древко почернело от времени, и издаёт въедливый резкий рыбный запах.
  - Вот и ладно... Спасибо, рыбак Семён. Давай удочку!.. Нет, погоди-ка!.. Попридержи ещё чуток... Хочу сделать тебе подарок.
  Силенков наклонился к окуню, сде-лавшему последнее в жизни сальто, сгрёб его единственной рукой.
  - Бери его! Хорош?
  - Хорош!
  - Ну, вот!..
  Сняв с меня рукавицу, он сунул в неё окуня, затем взял обратно свою удочку.
  - Ну, бывай, будущий первый на селе рыбак!
  Быстрым шагом, с добычей, я гордо направляюсь к дяде Алексею за своей удочкой. Рассказываю ему, вкратце, о большом улове однорукого Силенкова. Не до разговоров мне сейчас!
  Рыбачил я в остаток того короткого дня, как мне и советовали, вполне терпе-ливо. Только рыба всё равно не клевала. Пробовал я, правда, ненадолго, снимать и правую вязаную рукавицу, чтобы мои пальцы чувствовали прикосновение оку-ня к блесне. Но рука быстро мёрзла, и я снова надевал рукавицу. Я уже устал ждать, почти перестал надеяться на уда-чу, когда долгожданный хитрый окунь, совсем неожиданно для меня, схватил мою железную рыбку - наживку и пота-щил её в сторону от лунки, вглубь. Я даже чуть испугался. Ещё бы! Окунь, - а я был уверен, что это он, - чуть не вырвал из рук удилище. Ох, и ухватился же я за него обеими руками! И как я потянул рыбу вверх! К небу! Наконец-таки пойманная мною, она, трепыхаясь, вы-скочив из лунки, зависла на леске в воз-духе.
  - Поймал! Поймал! - кричал я громко с поднятым удилищем над головой. С первым в своей жизни уловом бежал я в сторону отца и его приятеля, дяди Леши.
  - Смотрите, окунь! - говорил я возле каждого рыбака, делая остановку, и по-казывал пойманную впервые рыбу.
  - Что тут сказать - молодец!
  - Похвально! - говорили мне рыболо-вы, улыбаясь.
  - Какой у меня большой окунь! Только посмотрите!
  - Ого! И впрямь не маленький. А ты, чей такой удачливый будешь? - спраши-вали меня. И как тебя звать - величать?
  - Я же ваш, сельский! Сеня я, по отче-ству - Александрыч. Во-он мой папа.
  - Молодец, Сеня! Вырастешь, точно первым среди нас будешь!
  - Что мне ждать? Я и сейчас уже рыбак! Правда, третий, пока...
  Мужики, по мере того, как я прибли-жался с окунем к отцу, поворачивались ко мне, улыбались, а я продолжал слы-шать за спиной их негромкий смех и до-брые слова.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Часть 4
  
  
  
   ДЕТСТВО,
  ОТРОЧЕСТВО
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО
  
   Плач в камышах
  
   - Пойдём, поиграем во что-нибудь, - говорю брату и тяну его за руку.
   - А ты скажи, во что мы будем играть? - спрашивает пятилетний братик, но покорно следует за мной.
   - Давай, сходим за Павликом, и мы втроём можем поиграть в городки.
   - Я не хочу в городки. Давай, в какую-нибудь другую игру.
   - Ну, в какую?
   - В "ножички".
   - Маленьким детям нельзя играть в "ножички". Ножом можно поранить се-бе руку. Да и бабушка всё время в доме. Как ты умыкнёшь нож? - Смотрю на брата, отпустив его руку.
   - Вы с Павликом в "ножички" играете, а мне нельзя?! - Брат готов заплакать.
  Чтобы его успокоить, я придумываю на ходу свой план, как вынести из дому нож. Мы проходим возле северной стены нашего старенького дома. Его крыша покрыта соломенными снопами, а самая холодная, северная сторона, с одним не-большим окошком посередине, утеплена толстой прослойкой из житной соломы. Длинные жерди стоят вертикально, в метре друг от друга, не давая огромному туку соломы отпасть от стены.
  В хозяйстве используют солому, как подстилку для домашнего скота - коровы и свиней. С одного угла дома солома уже наполовину выбрана, и там я легко взбираюсь наверх. Подаю руку млад-шему брату, подтаскивая его к себе. И теперь делюсь своим простым планом.
   - Пока посидим здесь, мы проследим за бабушкой. Как только уйдёт в огород, я шустренько сбегаю за ножичком. А вот затем мы сходим за Павликом и поиграем с ним, все вместе. Ну, согласен?
  - Согласен, - отвечает брат. - А долго мы будем здесь сидеть?
  - Пока бабушка не приготовит обед и не уйдёт в огород.
  - А когда она приготовит нам обед? Я уже хочу кушать. Не хочу больше здесь сидеть. - Брат явно капризничал.
  - Когда приготовит, тогда выйдет из дому и нас позовёт. Если же ты будешь гнуть свое, я оставлю тебя одного, а сам убегу к Павлику.
  Мои слова произвели волшебное дей-ствие. Брат замолчал и больше не ка-призничал. Он лишь изредка повторял:
  - Хватит, пора поиграть!
  А во что можно было играть, лёжа в соломе, как на наблюдательном пункте?
  Впрочем, я утешал брата.
  - Мы с тобой разведчики, - говорил я. - Наша задача - выследить бабушку. И вот, как только она зовёт нас кушать, а сама направляется в огород, мы оставля-ем свой пост. Я бегу в хату за ножом, ты - к Павлику. И втроем мы начинаем иг-рать в "ножички".
  - А, может, сначала покушаем, а потом возьмем ножик и сходим к Павлику? Ба-бушка, пока мы будем кушать, уйдёт в огород, - рассуждал мой пятилетний брат.
  В конце концов, я с ним согласился. Я и сам уже немного проголодался. Куда нам спешить? Поедим борща, напьёмся, от пуза, молока, а уж затем можно будет и в "ножички" поиграть.
  Я ложусь на спину и поднимаю ноги вверх. Из кармана моих шорт в солому выпадает коробок спичек. Вспоминаю, как вчера я "подобрал" его во дворе, на плите, на которой бабушка варит свиньям картофель в большом чугунке. Я хотел тот коробок отнести в дом, спрятать от дождя, да забыл выложить из кармана. Достаю коробок и открываю его: чтобы удостовериться, полон ли он спичками. Тоненьких этих спичек с коричневыми фосфорными головками в коробочек поместилось очень много! Вытаскиваю одну спичку и рассматриваю, просто так, от нечего делать.
  - А детям нельзя брать в руки спички. Так бабушка говорит.
  Я махнул рукой.
  - Нельзя таким, как ты - маленьким. Я уже взрослый. В сентябре пойду в третий класс. Не мешай изучать спичку!
   Не знаю, как так получилось, но затем я приставил фосфорную головку спички к коричневой полоске коробка и слегка провёл по ней. Чирк! Она вдруг ярко вспыхнула, оторвалась от палочки и упала глубоко в солому, которая тут же загорелась.
  Пламя вырастало, брат начал кричать, а я, испугавшись, схватил его за руку и потянул с высоты вниз.
  На наше "счастье", в это время ба-бушка вышла из дома и, услышав этот крик, прибежала к нам.
  - Ой, пожар! Люди! Горим! - закричала бабушка, увидев султан дыма уже по-лыхнувшей соломы.
  Я стоял в стороне, дрожа от страха, держал за руку громко орущего брата, не зная, что мне делать. Бабушка не рас-терялась. Она начала хватать руками го-рящую солому, отбрасывая её на не-сколько метров от стены дома. Огонь не успел переброситься, опять же, к сча-стью, на соломенную крышу.
  За несколько минут бабушка убрала горящую солому от глиняной стены. Те-перь солома продолжала гореть в не-скольких метрах от дома. Бабушка куда-то убежала, но вскоре возвратилась с ви-лами в руках. Почему-то я решил, что она сейчас, чего доброго, начнет ругать, махать ими да заденет меня. Отпустив руку орущего брата, я убегаю в огород.
  - Ты куда убегаешь, поджигатель?! Чуть дом не сжёг! Вернись! Придёшь домой, я тебе покажу спички! - и впрямь заругалась бабушка, начав откидывать вилами полыхающую солому подальше от дома.
  Бегу и оглядываюсь назад. Понимаю, что сейчас ей не до меня. От наказания я сейчас спасусь бегством, но когда-нибудь мне придётся возвратиться домой. И тогда... Когда с работы придут отец и мать, она обо всём им расскажет. Что же я наделал? Чуть было не сжёг дом. Если бы не бабушка... Где бы мы тогда жили?..
  Даже маленький брат предупреждал: "Нельзя брать в руки спички".
  Останавливаюсь лишь за огородом, на берегу пруда. Перевожу дыхание, слышу, как колотится в груди сердце. Где же мне спрятаться? Конечно же, в камышах.
  Летом река Тетерев обмелела, и вода от огородов отступила, образуя сплошные густые камыши.
  Зайдя в них подальше от берега, обу-страиваю себе схрон. Делаю из зелёных листьев мягкую кровать и ложусь. Здесь меня никто не отыщет. Изредка припод-нимаюсь, осматривая берег и огород. Ба-бушка за мной не погналась.
  В огород она тоже не вышла работать. Видать, кормит брата и приходит в себя от переживаний.
  "Бабушка, милая, я уже осознал свой плохой проступок. Никогда больше не возьму в руки спички, даже когда вырас-ту. Курить я не буду, тогда зачем мне спички? От них одни неприятности. Вон, чуть дом не спалил. Что же мне за это будет? Известно, что! Бабушка может наказать розгами, отец выпороть кнутом, мать отругать..." Хотя и не было такого никогда, тем более, получить выволочку одновременно ото всех сразу.
  Я уснул. Сколько времени я проспал, не знаю.
  Солнце уже приклонилось к самому горизонту. Просыпаюсь от громкого го-лоса бабушки. Она зовёт меня:
  - Сеня, где ты спрятался?! Я знаю, ты в камышах! Иди домой, внучек! Я не буду тебя наказывать!
   Приподнимаю голову, и тут же пря-чусь обратно в камыше. Бабушка стоит на берегу, держа за руку брата. Она по-вторно зовёт меня, но я не отзываюсь. Боюсь наказания. Я-то хорошо понимаю, что его мне никак не избежать. Бабушка ещё несколько раз зовёт меня, а напос-ледок говорит:
   - Не выйдешь? Ну, так оставайся здесь на всю ночь. Скоро придёт отец, я рас-скажу ему всё. Не хотела говорить, но, видать, ты заслуживаешь наказания.
  Тоненьким голоском запел и мой бра-тец.
   - Сеня, выходи! Бабушка меня не по-била! И тебе ничего не будет!
  "Ага! Так я вам и поверил! Хорошо брату, он-то маленький, и его не накажут. Меня же могут выпороть, как сидорову козу..."
   Бабушка с братом уходят, а я припод-нимаюсь в камышах во весь рост и смот-рю им вслед.
   Уже начало темнеть, когда на тропинке показалась фигура отца. Я испугался ещё больше. Лежал на камышовой кровати, от страха стучал зубами и молча, слушал его наставление.
   - Сынок! Пойдём домой. Никто не собирается тебя наказывать. Дом не сго-рел, стоит, где стоял. Бабушка, конечно, сильно напугалась. Сам понимаешь, а вдруг бы не справилась?.. Но она уже успокоилась. Я знаю, что ты боишься наказания. Прошу тебя - на будущее: не бери больше спичек. Ты нечаянно чирк-нул спичкой, а вот и полыхнуло. Так вот пожары и случаются. Но это случай-ность. Ведь ты же не хотел, чтобы дом сгорел. Ну, отвечай же, сынок?
   Отец замолчал, прислушался. Я очень хотел ответить отцу, что так все и было, как он говорит. Чуть высунув голову поверх камыша, я смотрел в темноте на отца и тихо плакал. И уже было открыл рот, чтобы заплакать навзрыд, в знак своего покаяния, но отец упредил меня.
  - Я ухожу, а ты приходи, погодя чуток. Если так боишься, в хату не ходи. Поле-зай на чердак, там много сена. В нём и спи. В камышах до утра не оставайся. Уже август, и ночи холодные. Просту-дишься. Лестницу к чердаку я приставлю и открою дверь. Ну, я пошёл...
   Отец уходит. Больше я не сдерживаю себя.
  В тот августовский вечер мой громкий плач был слышен не только в камышах Большого пруда реки Тетерев. Его слы-шали все жители моей, шевченковской, улицы, а быть может, и всё село.
   Спустя полвека я отчётливо слышу его.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   "Цоб-цобе!"
  
   Мы шли из школы...
   Наша первая учительница, Нина Де-нисовна, на уроке литературы рассказы-вала нам, как в прежние времена, когда ещё не было холодильников, ценилась людьми соль.
  - Были люди, называли их чумаками. Они ездили за солью очень далеко - в Крым.
  Её здесь выпаривали из солёной воды и продавали всем, кто за ней сюда при-езжал, тем же чумакам.
  Без соли, вы знаете, не вкусны ни суп, ни вареное яйцо.
  Без соли не засолишь и огурцов с ка-пустой, и сало надолго не сохранишь. Это сейчас соли много в магазине, по-тому, что ее возят поездами и фурами, а раньше было по-другому.
  В прошлые века у людей был один вид транспорта - кони. Но они хороши для работы в поле и огороде. Волы же использовались людьми преимущест-венно для тяжёлых работ. Например, в лесу, когда нужно для строительства до-ма погрузить и привезти, за один раз, много груза. Опять же, - за солью: этот груз тяжёлый. На дальние расстояния возили обычно волами.
  - Они сегодня - редкость, в диковинку. Кто из вас видел волов? - обратилась учительница к классу.
  Все мы, ученики, молчали. И только один - Харченко - поднял руку.
  - Расскажи нам, Ваня, где ты их видел? Как они выглядят? - спросила Нина Де-нисовна.
  - У меня отец работает водителем. Ле-том он взял меня с собой в одну поездку. Мы проезжали какое-то село и по доро-ге шли волы. Они похожи на крупных коров.
  И это всё, что рассказал нам Ваня на уроке о своей встрече с волами.
  Теперь мы шли из школы.
  Метров за пятьдесят, впереди нас, ехала большая телега. Мы не обращали на нее никакого внимания. Едет своей дорогой и едет. Через каждые пять минут по дороге, в обе стороны, бежали чьи-то лошади. Сверху на телеге сидел дядька, возница, и, погоняя лошадей длинным кнутом, приговаривал:
  - Но, пошли, пошли! Побыстрее, ро-димые! Кому сказал?! Но!..
  Одним лошадям стоило только пока-зать кнут, как они тут же переходили с медленного шага на "рысь". Иные же, сколько кнут не показывай, как ни стегай батогом по задней части, по крупу, как бегут "рысью" до кнутовья, так и продолжают себе бежать, точно вразва-лочку.
  Мы начали приближаться к телеге, думая, что она с лошадьми. И когда до них осталось не более десяти или пят-надцати шагов, Березняк Володя, отец которого работал в совхозе конюхом, радостно воскликнул:
  - Смотрите, да это же волы!
  - Волы-ы!
  - Точно - волы!
  С криками, мы, впятером, одновре-менно бросились догонять большущую телегу - арбу, запряжённую парой волов. Догнав и "окружив" её с двух сторон, мы начали отпускать несусветные шутки по адресу этих диковинных и редких уже в те, наши школьные годы, животных.
  - Волы! Здоровеньки булы!
  - Помычите, волы!
  - Почему так быстро бегаете?!
  - Ме - э!
  - Му - у!
  Эти тягловые домашние животные, которых мы видели впервые, были раза в два больше обыкновенных коров. Свет-ло-рыжего окраса, с толстыми шеями, огромными головами и внушительными рогами, они, казалось нам, должны были внушить почтение любому животному.
  На самом же деле волы миролюбивы, очень выносливы и покладисты, но лишь ужасно упрямы. Их природная, "чере-пашья" медлительность и нерастороп-ность казались нам даже комичными, а вместе с шутками вызывали у нас, третьеклассников, неудержимые при-ступы хохота.
  - Ха-ха-ха!... - хохотал Ваня Харченко, держась за живот.
  - Охо-хо-хо-хо!.. - гоготал Володя Березняк, и на лице у него показались слёзы.
  - Ой, не могу! Держите меня! А-ха - ха-ха!.. - приговаривал, смеясь, Тарасен-ко Митя.
  Сидящий в телеге на самом верхнем мешке с зерном их пожилой хозяин сон-ливостью напоминал своих питомцев. Клюя носом, с сощуренными глазами он озирался вокруг, совсем не реагируя на наш громкий смех и язвительные возгла-сы. Он побывал, наверно, во всяких си-туациях и повидал на своём веку и не та-ких, как мы, мелюзгу.
  Закончилась одна улица, и метров че-рез семьсот начиналась другая - Шев-ченко. Между ними находилось откры-тое пространство - разлив реки Тетерев с пологим спуском к водной глади.
  То был наш деревенский водопой для совхозного и домашнего скота.
  Тихоходные животные, свернув с обо-чины, медленно направились к воде.
   - Цоб-цобе! Цоб-цобе! - закричал, просыпаясь, погонщик волов и, видя их ленивое или же, наоборот, активное не-послушание, с небывалой для своего возраста прытью спрыгнул с телеги, прихватив с собой длинное кнутовище.
  Уже возле самой воды он, обогнав уп-рямых животных, стал спереди них. Подняв своё орудие устрашения, погон-щик начал стегать подневольных бедняг прямо по их мордам.
  - Цоб-цобе! Вы куда?! Тпру-у! Цоб-цобе! - орал этот незнакомый нам дядька, начав избивать непослушных животных уже не кожаным кнутом - батогом, а гибким дубовым кнутовищем.
   Волы никак не отреагировали на угро-зы и избиение их по передней части го-ловы. Они продолжили своё "мирное" медленное шествие к вожделенной дол-гожданной воде. Но не поворачивали от воды на окрик "Цоб!", что означало - поворачивай, вол, влево. И не уклоня-лись от наносимых хозяином ударов по той части головы, которая находилась между толстыми устрашающими рогами.
  Теперь же самому погонялу пришлось отступать в воду, видя в метре от себя крупные воловьи головы с торчащими, будто врозь, грозными рогами.
  Всё дальше и глубже в пруд отступал пожилой дядька-погонщик, выкрикивая устрашающие проклятия в адрес миро-любивых, но упрямых животных.
  - Скотина! Я вас напою! Вы у меня на-пьетесь!
  Волы же просто хотели пить. Они не понимали своего хозяина, почему он не пускает их к воде, а он, в свою очередь, не жалел животных, без его повеления свернувших с дороги к водопою.
  Понять погонщика волов было можно. Арба была доверху загружена зерном, и он испугался: волы могли забрести в во-ду слишком далеко. А в этом случае мешки с хлебом могли вымокнуть.
  Дядька как в воду глядел. Волы забре-ли в воду настолько глубоко, что она за-лила арбу с нижними мешками. И тут животные остановились. Они погрузили свои морды в воду и, не обращая ни на что внимания, начали утолять жажду.
  Погонщик, у которого сломалось о многострадальные лбы животных кнуто-вище, швырнул его в воду. Он стоял, по пояс в воде, и теперь терпеливо выжи-дал, когда его главная транспортная сила утолит голод по живительной влаге. Он, видать, уже смирился с бедой - с тем, что зерно в мешках насквозь промокло, и с ним надо будет что-то делать, чтобы вернуть ему прежний товарный вид.
   Молча, смотрел пожилой дядька на упрямую непокорную скотину, долго за-нятую подкреплением тягловых сил.
   Мы же, впятером, ухе не хватались за животы и не покатывались со смеху. Те-перь нам было жалко этих удивительных, может, слишком миролюбивых, животных. Они ничем, кроме природного упрямства, не могли ответить этому хозяину, видно, привыкшему видеть в волах только бессловесную скотину и больше ничего.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Пастухи
   (повесть)
  
  
   Старший пастух
  
   Доктору сельскохозяйственных наук
   Украины и России, профессору Дубовому
   Владимиру Ивановичу
  
  В половине четвёртого утра мама бу-дит меня.
  - Вставай, сынок. Володя со своими коровами уже возле наших ворот. И Павлик уже свою животинку выгоняет со двора. А ты все спишь. Или, может, сегодня не погонишь корову с хлопцами? Так что, мне идти отвязывать Марту, или же пускай пойдёт на пастбище с общественным стадом?.. Ну ладно, спи.
   Слышу сквозь сон, как мама отходит от моей кровати. "Как это - "спи"? Что подумают обо мне Володя и Пашка?" Я вскакиваю, мигом надеваю брюки, ру-башку и выхожу в кухню.
  На столе в литровой банке нахожу парное молоко. Выпиваю две трети, больше не осиливаю. Мама поворачива-ется ко мне от пышущей жаром печки, в которой варятся суп, борщ да каша, а на сковородке жарится картофель.
  - Ты опять не успел поесть жареной картошки. Торбу я тебе приготовила, стоит на веранде. Ну, так я пошла в хлев за Мартой?
  - Ага. Мне осталось найти кеды.
  - Они стоят на веранде, - подсказывает мама и уходит за коровой.
  Пять минут назад мне ещё снился странный и непонятный сон: ночью я увел соседского коня Орлика и уехал на нём в ночное. Стреножил, отпустил на выпас, а далее - не знаю, что с ним де-лать? Очень уж нравится мне этот мо-лодой вороной, с белой звездой на лбу.
  Я не хочу, чтобы наступало утро: меня найдут и посадят в тюрьму. А кто пого-нит на пастбище корову? И главное: что подумает и скажет пастухам обо мне Во-лодя? Как мне теперь смотреть ему в глаза? А когда меня отпустят, он непре-менно меня отругает.
  "Зачем же ты, Сеня, украл соседского коня? - скажет он. - Знаю, он тебе нра-вится, так ты бы попросил дядю Павла: хочу, дескать, прокатится на вашем Ор-лике, искупать его в Тетереве да выпасти в ночь. С большим удовольствием он разрешил бы тебе взять его! И ещё сказал бы спасибо. Каково ему с негнущейся в коленке ногой садится на коня, да возвращаться с пастбища за полтора ки-лометра до хаты? А? Ты же поступил, как цыган, что коней крадёт!.."
  Выходим с Мартой за ворота. Володя пожимает мне руку, а его черно-пёстрые голландки - Мамка и Майка, оторвавшись от росистого спорыша, приветствуют Марту мычанием. Возле своего двора нас встречает мой ровесник Пашка. Его наглая швейцарская рыже-белая симментала крутит головой, намекая подходящим к ней коровам о своих не-добрых намерениях.
  - Паша, возьми свою Зорьку на верёвку, коль она не умеет себя правильно вести в обществе, - обращается к двоюродному брату Володя.
  - Сегодня мы втроём? А где Андрей Кульбабка? - интересуюсь у старшего (по возрасту и опыту) пастуха.
  - А кто ж его знает?! Вчера вечером, при расставании, он ничего не говорил, что его сегодня не будет. Я постоял ми-нут пять, у ворот, свистнул пару раз, по-кричал. Ни мать, ни он из дома не вышли, - говорил "старший". И что делать? Я же не пойду его будить, у меня две коровы на улице.
  - И мне не говорил, куда пойдет. А жаль: нет Андрея - и не с кем в карты сыграть "в дурака на пару".
  - Тебе, Сеня, - я замечаю, - лишь бы в карты было с кем перекинуться. Не о том думаешь. Мы коровьи пастухи, или картёжники?
  Я жалею, что проговорился о картах. Грешен в этом развлечении! Володя и сам не против этого занятия - заняться на досуге картишками, когда коровы сыты и лежат на берегу, у воды, пережёвывая траву. Из нас, пастухов, он самый серь-ёзный, и к нашей работе - индивидуаль-ному выпасу личных коров - подходит очень ответственно.
  В сентябре он пойдёт только в девятый класс, мы с Пашкой - в седьмой. Кульбабка на год старше Володи, пере-шёл в десятый, но сравнивать их нельзя. Володя в пастушьем деле не уступит даже всезнающему деду Моху. Тот из-редка присоединяется к нам на часок со своей коровенкой Рыжей. "Коровен-кой?!" Да она у него так откормлена, что издалека похожа на круглый бочонок. Пастух этот не прочь почесать с нами, молодёжью, свой стариковский язык.
  Наша улица, из десятка сельских, самая длинная. Километра два с половиной, вот так! Коровы не лошади, бегать их заставлять нельзя. В особенности, после того, как они наелись "от пуза" сочной питательной травы.
  Сейчас коровы голодные, и "обгрыза-ют шершавыми, как наждак, языками, мини-полянки едва не через каждые де-сять метров. Опускают головы к роси-стой траве так, словно забодают каждого, кто подойдет поближе. А большие, на выкате, глаза заранее так и сминают, приближаясь все ближе, спорыши и мо-лодые лопухи, растущие вдоль дороги.
  Мы своих любимых животинок не по-нукаем, не орём на них и не дёргаем за верёвки.
  Гоним на пастбища не общественное, совхозное стадо, а свои, личные коровы. Отношение к ним у нас самое бережное, как к детишкам в их нежном возрасте.
  С Володей я никогда не спорю. А за-чем? У нас он хоть не как дед Мох, но тоже опытный и всезнающий пастух. Пускай командует! Начну показывать своё "я", так Володя скажет: "Завтра к нам не присоединяйся, паси свою корову где-нибудь отдельно". А это значит, что нашей корове придется пойти в стаде на общественные пастбища, и у неё резко упадут надои молока.
  Да и чем тогда мне заняться? Целыми днями купаться да рыбачить? Тогда отец мне скажет: "Давай-ка, сын, поезжай вместо меня на Вязову, походи за сов-хозными коровами. А я займусь новой хатой, тут ещё работ - невпроворот. Хоть какая-то польза будет с тебя".
  Пускай с Володей спорит Пашка. Ему можно, они братья.
  - Пастухи мы, - коротко отвечаю старшему пастуху. А что бы к нему под-ладиться, проявляю, так сказать, значи-мый интерес к нашему общему, пас-тушьему делу.
  - Володя, куда сегодня погоним коров? В лесополосу? Так нам пора уже завора-чивать коров направо. Или же - в Трощанский лес?
  - Пускай прямо идут. Походим с ними по лесным дорогам. На грибы попрошу не отвлекаться! Это касается, прежде всего, тебя, Семён. Ну, уж если попадут-ся, ладно; но брать только те, что вырос-ли на самой тропинке и их никак не обойти, - миролюбиво, но строго говорит наш старший, радуя не столь уж катего-ричным "не".
  Село окружают три леса. Трощанский лес - ближний к нашей, шевченковской, улице, и мой самый любимый. Мною в нём хожены-перехожены всё тропинки; мне в нем знакомы все дубовые и берё-зовые рощи. Я знаю здесь каждый кустик, возле которого можно отыскать тот или иной съедобный гриб - белый, под-берёзовик, подосиновик или моховик.
  Когда наши ненасытные коровы вдо-воль наполнят свои огромные желудки лесной травой, напьются воды из Тете-рева, и будут, как сонные тетери, возле-жать на берегу, в эти самые часы наш старший пастух станет добрым и счаст-ливым. У него можно будет отпроситься на часок - порыбачить или сбегать в лес за грибами. В это обеденное время Паш-ка, обычно, рыбачит, я же становлюсь грибником. Мне и часа хватает, чтобы, обойти главные грибные тропы, принести полную торбу грибов и похвалиться своими способностями грибника перед друзьями. Каждый раз я предлагаю часть грибов Володе, но он всё время отказы-вается их принимать.
  - Спасибо, Сеня, - каждый раз говорит он мне, - но я не люблю грибов. Рыбу, грешен, обожаю, и в любом виде: жаре-ную, варёную, сушёную.
  В начале лета мне удалось в Тетереве наловить, за один лишь клев, полведёрка небольших окуньков да плотвичек. Я решил покрасоваться перед пастухами - угостить их собственной воблой. Вече-ром опустил свой улов в солёную воду, а на рассвете, нанизав окуньков и плотви-чек на проволоку, протянул её между двумя вишнями, на солнцепёке.
  Спустя несколько дней, отец мне и го-ворит.
  - Сынок, ты воблу свою сними да вы-брось свиньям. Хотя я и сомневаюсь, будут ли, они её жрать. Там такие "мо-тыли", что можно с ними хоть на рыбал-ку идти.
  Об этой сушёной вобле я, не будь ду-раком, не рассказывал никому. Зачем? Чтобы меня подняли на смех? Но мысль с той поры не покидала: самому нало-вить хорошей рыбы, приготовить воблу, как полагается, и угостить ею уважаемого мною соседа и старшего пастуха.
  Пройдя с коровами дорожный знак, указывающий, что село Карповцы за-кончилось, мы заворачиваем налево. Недалеко, метров за триста, виднеется обмелевшая речка, а чуть левее пере-брошено через Тетерев - от берега к бе-регу - толстое длинное дерево. Его спи-лил в лесу лесник Онищенко - мужик строгий, но уж очень дотошный до нас, пастухов. Мы ходим с коровами по его территории - по лесным дорогам и тропкам. Каждый раз, повстречав нас в лесу, он останавливает своего скакуна и читает нам ликбез, на тему: как себя правильно вести, куда в лесу можно со-ваться с коровами, а куда - и носа не ка-зать. Мы, по совету Володи, терпеливо его слушаем и киваем головами, в знак повиновения. Чего не сделаешь для соб-ственных коров?! И я думаю, что этот строгий лесной надзиратель попёр бы меня взашей из леса, а на отца наложил бы штраф, будь я тут один. В обществе же Володи Дубовика он не может так поступить. У нашего старшего пастуха отец работает на совхозной мельнице. Там он самый главный - после директора совхоза, как в лесу главный Онищенко. Зачем "главным" ссориться?
  Мы с Пашкой снимаем со своих коров верёвки, отпуская их - самостоятельно перейти речку вброд. Володе этого де-лать не надо. Его коровы настолько по-слушны, что ходят безо всяких верёвок! Они понимают каждое его слово. Осо-бенно, старая, ведущая - Мамка.
  Володя шествует во главе нашего ко-ровьего каравана. Мамка идёт везде и всюду, след в след, за хозяином; за нею - шествует ее дочка Майка; а уже после "передовиков" следуем мы: я, Пашка и Андрей Кульбабка, держа своих, не все-гда послушных, коров на коротких или же длинных поводках.
  Переходим Тетерев по "мостику" из толстой высохшей липы. Дальновидный лесник Онищенко поступил предусмот-рительно: топором срубил у лежащего дерева только верхние ветки, мешающие проходу по нему. А все боковые ветки оставил, чтобы и стар, и млад, смогли безбоязненно пройти по липе на другую сторону реки, держась за некоторые из них, словно за перила.
  А затем какой-то умелец, пришедший в лес с топором, видно, не один час, от-сидев на этой липе, острогал всю верх-нюю часть ствола. И "мост" получил ровную поверхность.
   К этой лесной "переправе" тянулись грибники нашей улицы, обычно поутру, когда вода в реке слишком холодная.
   А кому охота снимать штаны и бо-тинки? Весной и осенью тем более не хочется, а лес со своими чудесными пеньками, усеянными опятами, притя-гивает многих.
  - Володя, куда двигаем? На какую до-рогу? - спрашивает Пашка у брата, за-крепляя верёвку на шее у Зорьки.
  - Ни на какую. Ты посмотри, куда на-правилась Мамка, - отвечает старший пастух. - Она поспешила к берёзовой рощице. Там, вокруг озерка, - ты забыл, а она помнит, - успела вырасти, после последнего нашего выпаса, молодая тра-ва. Отпускай Зорьку, пускай идёт за Мамкой и Майкой.
  Гуськом, друг за дружкой, четыре ко-ровы поспешили к лесу. На это пастбище, за речкой, общественный скот пастухи гонять не решались.
  Коров много, разбредутся по лесу, и если поймает лесник, то скандал пастухам обеспечен. Мы же, четверо, имели, благодаря Володиному отцу, некоторые привилегии. Не больше.
  Строгий Онищенко, однако, мог их тут же нас лишить, например, застукав всего лишь за игрой в карты.
  Однажды, в обеденный перерыв, когда коровы возлежали на солнцепеке и пе-режёвывали пищу, засовывая ее глубже в "книжки" своего бездонного желудка, Володя отпустил Пашку порыбачить. Хорошо, что я не отпросился в лес за грибами. И рыбачил-то мой сосед на речке, недалеко от коров. Таскал окунь-ков и плотвичек, каждый раз оглашая все вокруг радостными возгласами:
  - Поймал окунька!
  Не прошло и минуты, как Пашка вновь сообщал нам:
  - Попалась, плотвичка! Пятнадцатая!
  В этот момент и подъехал к нам Они-щенко. Он отозвал Володю в сторону. Ругать старшего пастуха при "младших" не стал. Мы только видели, как он пока-зывал жестами - на Пашку, на коров, да на лес.
  Потом Володя объяснил, что к чему.
  Коровы уже за рекой лежали на берегу, который приписан к лесному массиву, а значит, к владениям лесника. Лежали бы молочные кормилицы на общественном берегу, до речки, разделяющих оба бережка, лесник уже и не взглянул бы в нашу сторону.
  Четыре коровы не поднимают голов от росистой травы, набивают и набивают животы, словно, есть там какой-то пресс.
  Мы, три пастуха, стоим рядом с ними, смотрим на кормилиц. Каждый из нас думает о своём, а все вместе - о чем-то очень похожем, и, может, об одном и том же...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   На чужой территории
  
  Утром к нам троим, пасущим личных коров, присоединился со своей буренкой по кличке Маруся четвёртый - Кульбабка Андрей.
  - Я поставил тебе вчера "прогул". Ты где был, коровий пастух? - интересуется у него наш старший, Володя.
  - Ездил в райцентр покупать костюм, ботинки. Как-никак, через месяц я пойду в десятый класс, - отвечает будущий выпускник.
  - Не рановато ли экипируешься? - спрашивает Пашка. - До выпускного ве-чера ещё почти год, а ты костюм выби-раешь. Мой брат Василь пока не думает!
   Друг возится с леской, которую всегда имеет при себе, - наматывает её на дере-вяшку, "рогатину". Вдруг, да удастся порыбачить? Дождевые, вот они - под каждой коровьей лепехой.
  - А почем ты знаешь, о чём думает твой брат? От зари до зари Василь вкалывает в поле. Для помощника комбайнёра - пора заработков. Как-никак, страда, и ему попросту не до костюма, - с важностью возражает без месяца десятиклассник Кульбабка.
  - Баста, хлопцы! Хватит лясы точить. Сегодня выпас в лесу, на главной дороге, вдоль "ёлок". Запрягайте коров, - даёт указание старший пастух, и мы втроём беспрекословно подчиняемся.
   Перейдя "мост" через речку Тетерев, по толстой усохшей липе, каждый из нас, кроме Володи, направляется к своей корове.
  Завязываю верёвку на шее Марты, по-глаживая её по широкой белой твердой переносице, будто обтянутой бархаткой.
  - Красавица ты моя. Мартушечка... - говорю я, уже и не зная, как еще добрее поименовать свою кормилицу. - От удо-вольствия она поднимает голову вверх, шумно дышит через ноздри. Продлевая её коровью "радость", почёсываю и ее вытянутую шею. - Пойдём пастись, родная. Идём же, идем...
  Старший пастух, со своей стороны, громко кличет своих:
  - Мамка, Майка, ко мне!..
  Старую, опытную Мамку звать дважды не нужно. Она, словно дрессированная собака, услышав голос хозяина, на-правляется к нему.
  И вот уже Володя шагает во главе не-большого коровьего стада, за ним - Мамка и Майка, далее - мой ровесник Пашка со своей Зорькой. За соседом то-паем мы с Мартой. А замыкают шествие рогато-молочной "четвёрки" Кульбабка с Марусей.
  Трощанский лес поделён на большие и поменьше, не совсем правильной формы, прямоугольники.
  За дубовой рощей, начинающейся от разлива реки Тетерев, шли насаждения берёзового леса. За ним - смешанный лес, за которым следовали сосновый и снова дубовый. И так далее. Посадки леса были отделены друг от друга дорогами, тропинками или же рвами. Пройдя один такой прямоугольник в глубину леса, попадаешь на широкую, главную дорогу, разрезающую лесной массив надвое. Во второй его части и находились "ёлки" - еловый лес, к которому мы, пастухи, привели своих, все еще полу голодных, коровушек.
   Что может быть прелестней и полезней утренней свежести елового леса?!
  Мы вдыхали его целебный пьянящий аромат, начав слушать многоголосие проснувшихся птиц.
   За этим еловым лесом, на востоке, вот-вот должно было взойти солнце. Ут-ренняя туманная дымка таинственно окутывала широкую лесную дорогу.
   И хотя главная дорога, заросшая сочной травой и белым клевером, была просторной, старший пастух не разрешал нам отпускать коров в самостоятельное путешествие. Каждый из нас, кроме Володи, держал свою молочную кормилицу на верёвке. И только в случае крайней необходимости можно было отпустить корову, всего на пару минут, чтобы сбегать за ближайший куст.
  Коровы опустили головы к траве, при-ступив, наконец, к плотному завтраку. Мы немного расслабились, начали пере-говариваться между собой.
   - Володя, когда коровы насытятся, в каком месте мы уложим их на отдых? - интересуется Пашка у брата.
  Его интерес заключается в рыбалке. Если наши коровы будут лежать на бере-гу по ту сторону реки, на общественном выпасе, в этом случае Пашка сможет по-рыбачить. Ему разрешение на это удо-вольствие и спрашивать не нужно.
  Два часа рыбалки! Примерно столько времени коровы будут, лёжа, отрыгивать да пережёвывать траву.
  В том случае, когда наши сытые кор-милицы ложатся, едва выйдя из леса, на этом запретном берегу, контролируемом Онищенко, ни о какой рыбалке, пастух, и думать не моги!
  И ты, Сеня - пастушок, не смей даже помыслить о грибах! Какое решение примет старший пастух, обличённый не-гласной властью над нами (Володя-то), мы с Пашкой пока ещё не ведаем.
  Володя беззлобно отвечает своему младшему двоюродному брату:
  - Ишь ты, какой хитрец! Хочешь по-рыбачить! Я вот тебе порыбачу! Ты ры-бак, или коровий пастух?
  И добавляет неопределённо:
  - Уложим их у водопоя. Вот только не знаю, станут ли коровы переходить речку на ту сторону. Перейдут - порыбачишь, а уж останутся по эту сторону, - увы... - И то ли философски заключает, то ли успокаивает: - Ничего с тобой не случится, от тоски с нами не помрёшь.
  - Ни в картишки перекинуться, ни по-рыбачить - ничего нельзя с этими про-жорливыми дойными му-муками. Когда же закончатся мои муки? - шутливо за-мечает неунывающий сосед.
  - Поартачься мне, поартачься! Стоит мне только намекнуть отцу, что Зорька составляет для тебя одно мучение, как он, ты это сам знаешь, очень даже быстро приведёт тебя в состояние повышенной ответственности, как прапорщик за-правщика танка.
  - Ты этого, Володя, конечно, не сдела-ешь, - слышится совсем не философский ответ. - Ты мне кто: брат, или не брат? И я не прапорщик, а наши милые коровки не танки. Так ведь, буренушки?
  Мы все смеемся.
  А что до отца моего одноклассника, до дяди Павла, то он мужик и впрямь серь-езный. С виду он весьма приятной на-ружности, и говорлив, и улыбчив. Но кто хорошо знал его по делам, говорил, что он по отношению к своим детям уж больно строгошенек. Для него, прежде всего, - работа по хозяйству, а в футболах и хоккеях он не видит никакой пользы. Так часто и приговаривал: "Я вам покажу футбол да хоккей!"
  Единственной его слабостью была ры-ба: обожал её и употреблял ее неограни-ченно, а, кроме того, - и в любом съе-добном виде. Отсюда младшему сыну было от него известное послабление. Пашка мог, переделав всю работу, от-просится на рыбалку. И отец позволял! Когда же вечером сын пригонял сытую корову, а в придачу приносил с собой десяток-другой пойманных рыбёшек, дядя Павел ему говорил:
  - Молодец, сынок! Вот это я понимаю, мужик растет: и корова сыта, и отец родной с рыбой!
  Володя, конечно же, никогда бы и не подумал оговорить Пашку перед своим строгим дядей. Он любил шебутного, го-ворливого брата, прощая ему шалости и небольшие грешки. А кто безгрешен? И чего не скажешь в шутейном-то разго-воре?
  Так о чем это я? Была между братьями перепалка.
  - Паша, прекращай базар! Уши, ведь, надеру! - Подняв вверх кулак, старший пастух грозится, и на этом их словесный спор пресекается.
  Несколько минут молчим.
  Тут, вдруг, тишину нарушает корова Андрея, Маруся.
  Издав громкое "му-э", она мотнула головой и прокачала воздухом ноздри.
  - Хлопцы, гадюка! - Оповестил нас Кульбабка. - Перед самым носом у Ма-руськи проползла! Сантиметров с во-семьдесят будет! Успокойся, Маруся... - Андрей, удерживая корову на верёвке, быстро уменьшил длину поводка санти-метров до пятидесяти.
  Подойдя вплотную, пастух почесал корове вытянутую шею, затем погладил округляющийся живот.
   - Успокоилась? Ну и хорошо. Накло-няй голову к траве. Так, молодчина. - Андрей отпустил верёвку, отступив от коровы метра на три.
  - Андрей, ты уверен, что это была га-дюка? - спрашиваю у самого старшего, по возрасту, пастуха.
  - А как же! С нескольких шагов смот-рел на неё, - отвечает мне Андрей.
  - Ты говоришь, гадюка была санти-метров восемьдесят? - переспросил старший пастух. - Что-то не верится. Знай на будущее: даже взрослая особь может достигнуть, примерно, лишь по-луметровой длины, ну, пусть, чуток бо-лее того. Конечно, встречаются экземп-лярчики и до восьмидесяти сантиметров, но это как исключение. Понял? А обыч-но гадюки до тридцати-сорока санти-метров. Но в наших небольших лесах и такие на глаза попадаются очень редко.
  - Но ведь попадаются!
  - А я что, спорю? Но думаю, - заклю-чил Володя, - ты принял за гадюку ужа.
  Андрею очень не хотелось быть по-срамлённым, к тому же, младшим, по возрасту, товарищем.
  - Какой там уж?! Ты считаешь, я не могу отличить одного гада от другого?
  Кульбабка стал перечислять Дубовику отличительные признаки ядовитых и безвредных змей. Одни, - говорил, - гады, другие - ужи.
  - Глаза у ужей большие и круглые, как у кошек, и зрачки их часто меняют цвет, потому что они отыскивают добычу при помощи глаз. А у гадюк зрачки как по-перечные "палочки". Так?
  - Ну, может, и так. Что мне с такого знания? Я их по внешнему виду разли-чаю, а в глаза вообще не заглядываю!
   Володя, казалось, нарочно поддразни-вал Андрея, проверяя на знания из курса школьной "биологии".
  - А знаешь, что бывают черные гадюки и черные ужи?
  - А зачем мне!
  - И я раньше про то ничего не знал, - продолжил более примирительно стар-ший пастух, - но вот однажды, а дело было прошлым летом, я выпасал Мамку и Майку в Хуторшевченковском лесу... И... Рассказывать?
  - Да, теперь уж расскажи!
  - Так вот, дело было после продолжи-тельного проливного дождя, и я увидел, что поперёк тропинки протянулась чёр-ная лента; но, видно, крупной змеи. Го-лова ее была скрыта в траве. Смекаю: чёрное туловище - значит, уж, а не га-дюка. Крупный уж мне бы пригодился для ремня. Из кожи ужей получаются красивые ремни.
  - Да знаем!
  - Да у меня самого был такой! - под-тверждает Пашка.
  - Ну, вот: я нагнулся и безо всякой предосторожности взял ужа его рукой и поднял. Тут этот гад как зашипит! Ужи-то, когда их берешь в руки, не шипят. И у меня моментально срабатывает защита. Второй рукой я перехватываю змеюку за шею, да так сильно сдавливаю, чтобы она уже никак не смогла достать меня пастью. Гляжу, а её зрачки - в форме "палочек". Гадюка! Не передать моей жути! Я и зашвырнул её в лес.
  - А что она тебя не укусила?
  - На это ответить могу только одним, - важно отвечал Володя. - Был дождь, и гад без тепла быстро задубел.
  - Да, повезло тебе!
  - А то!..
  - А вот послушайте мой случай, только с речным ужом, - далее развил тему Андрей. - Этим летом я купался в Тете-реве, у водопоя. Уже выходил из воды. Смотрю, плывёт огромный уж. "Ага, - думаю, попался! Сделаю-ка я из тебя ремешок..." Ну, да, сделал! Только я схватил его за туловище, как мой ужик взмахнул хвостом, да так обдал меня струёй белой жидкости, что, скажу вам, хлопцы, - запашок был - врагу не поже-лаешь! Смесь чесночного перегара с ка-ким-то химическим веществом. И это еще легко сказано! - серьезно продолжал Андрей. - И хотя я тоже зашвырнул того толстого ужа, прямо на берег, меня вдруг так стошнило, что отбило все мысли о ремешке. Часа полтора тёр кожу и мылом, и песком, но от того запаха в тот день избавиться так и не удалось. До сих пор я его ощущаю. В памяти, конеч-но.
  Вдвоём с Пашкой мы посмеялись. Во-лодя же лишь улыбнулся. И оставляя в этих "уже-гадючных" историях послед-нее слово за собой, сказал:
  - Всё же, я считаю, что Андрей видел не гадюку, а обыкновенного ужа.
  - Не ужа я видел, а гадюку! - попытал-ся не сдаться Кульбабка.
   Неизвестно, сколько ещё продолжился бы их бездоказательный спор, если бы на дорогу внезапно не выбежал ёж. Его первым увидел Пашка.
  - Смотрите, "игольная подушка" на тонких ножках!
  Мы все переглянулись и, как воды в рот набрав, разглядывали это обыкно-венное, чуть продолговатое колючее лесное чудо и за него радовались. И ни-кто не думал спорить, зачем ежу его острые иголки?
  - К слову будет сказано, - прервал молчание, спустя пару минут, старший пастух. - Главным врагом гадюки явля-ется этот самый ёж. У него иммунитет против ее яда. Однажды мне приходилось увидеть, какую тактику он применяет, нападая на гадюку. Могу рассказать...
  - Про тактику?
  - Да нет, просто историю! - чуть сму-тился он.
  - Давай, послушаем!
  Откликнулись мы вдвоем с Пашкой. Андрей помалкивал, дуя себе в ус. У не-го, видать, был не большой жизненный опыт в общении с лесными зверями, как он мог быть у старшего пастуха.
  - Ладно, слушайте, - начал он свое но-вое повествование. - Нападение ежа на гадюку я видел на этой самой дороге, только в самом конце Трощанского леса. Смотрю так метров с пяти. Ежу захоте-лось покушать, и раз - напал. Сделал надкус и - тут же свернулся в клубок, ну, подставил иголки. Думаю: змея решила, что он ошибся, испугался, и тоже несколько раз цапнула его, да прямо за иголки! И тут еж развернулся и опять - цап! Спектакль! Повторялась это не-сколько раз. Представляете?! Глянь: эта огромная змеюка обессилила и затихла - сдалась на милость победителя.
  - Видать, у них, ползучих, без солнца энергия быстро кончается.
  - Вот, вот, как у батареек, ха-ха-ха!..
  - Смотрите, кто-то идёт! - закричал глазастый Пашка.
  В конце извилистой лесной дороги по-казался человек и с ним рыжая корова. Они медленно приближались к нам.
  - Кто это может быть? - спросил я.
  - Дед Пихто! - ответил, повеселев, Володя. - Забыли, что ли, деда Моха? Он в счастливой пятерке, кому Онищенко разрешает выпас коровы в этом месте.
  - За какие такие заслуги? - интересу-ется Пашка.
  - Заслуги есть или нет, не знаю. Соседи они. Живут душа в душу, получше иных родных братьев. Хлопцы, - добавил предупреждающе он, - только эту тему надо бы держать на замке. Вы меня правильно поняли?
  - Чего не понять? Пусть себе дружат, как хотят, рука руку моет, нам-то что!
  - Моет, не моет - а то не нашего ума дело, и баста!
  - Да поняли мы, у каждого своя терри-тория. И у ежа, и у змеи.
  Можно было и посмеяться, только все уже смотрели на Моха, безо всякого не-терпения ожидая, когда он, в конце кон-цов, дойдет до нас со своей Рыжей, ко-торая, казалось, не могла пропустить ни одного сочного куста...
  
  
  
  
  
  
   Дед Мох и другие
  
  - Здоровы будем, хлопцы!
   Семидесятилетний дед по прозвищу "Мох" отпустил верёвку своей старой, ярко-рыжей масти, коровы. Он подошёл к стоящим на лесной дороге четверым владельцам персональных коров и по-здоровался с каждым за руку, правда, по "старшинству". Поначалу боле продол-жительно он пожимал руку Володе, опытному пастуху, затем Андрею. С Пашкой, моим одногодкой, и со мной дед поздоровался, как мне показалось, нехотя, как здороваются только с подро-стками. Так, мимоходом, протянул руку, и особого ответного чувства к нашему серьезному рукопожатию не проявил.
   Не знаю, как Пашка, а я так тут же обиделся на этого человека. "Как же иначе! Считает нас, четырнадцатилетних парубков, недорослями и, может, глу-пыми? Мы это тебе, старый ты пень, припомним!" Всякое уважения к его старости у меня улетучилось.
  - Как дела, молодежь? Как ваши коро-вы? С какого времени пасётесь?
   Мох остановился возле Володи, и, значит, вопросы были адресованы, как бы, ему одному.
  - С полшестого, дед, - отвечал за себя и за нас старший пастух.
  - Э-э! Я-то сам с пяти! Ещё полчасика, кумекаю, - и моя Рыжая насытится от брюха!
  Дед Мох достал из нижнего правого кармана старого пиджака расшитый темно-малиновый кисет, с левого - ров-но нарезанные газетные листочки.
   Прокашлялся.
  - Закурю, пожалуй, табачок? - сказал он, словно, спрашивая из вежливости. - Может, кто из вас тоже побалуется? Угощайтесь. - Дед Мох посмотрел на старших пастухов, Володю и Андрея. Для нас с Пашкой в его мозгу места, видно, не было.
  - Спасибо, но мы не курим, - ответил за всех наш старший.
  - Значит, никто не будет? - спросил Мох. Услыхав "Ага", одобрительно кив-нул: - А вот мне уже никак не бросить. Начал еще до войны, так с тех пор и дымлю, и дымлю, и дымлю. И перед смертью, видать, будь, кто со мной ря-дом, попрошу, чтобы смастерил мне са-мокрутку с этим, вот, табачком. А не станет сил попросить, знайте заранее!
  С этими словами, достав из кисета ще-потку табака, он высыпал его на бумажку, которую прежде чем сворачивать по-слюнявил с двух краев на кончике языка.
  Готовил он себе цигарку не спеша, с расстановкой и с особым, я заметил, к этому занятию отношением.
  Затем с явным удовольствием он втя-нул в себя дым, и, чуть приподняв голо-ву, долго выпускал из вытянутых в тру-бочку губ серовато-серую струю.
  Медленно крепкий запах табачного дыма распространялся в безветренном пространстве по всем сторонам.
  - Володя, я что - то должен тебе ска-зать... - вдруг заявил старый пастух, не договаривая и кивая в сторонку. - Отой-дем-ка для важного разговора. Вдвоём они отошли от нас метров на десять, и, показалось, секретничали целую веч-ность.
  Слово "важного" произвело на всех нас сильное действие.
  Что это они скрывают от нас? И почему Мох показывает жестом в сторону Пашки? Какая-то, прямо, загадка, да и только! И, значит, она была связана явно с моим другом.
  - Паша, чего это старый указывает на нас?.. Кстати, есть у Моха какое-нибудь нормальное имя?
   Пашка пожал плечами:
  - Как зовут Моха, не знаю, но чтобы кто-то его называл иначе, точно не слы-шал. Спросим потом у Володи... И впрямь на меня косится!.. Может, он вспомнил, как я горох в поле воровал, или как совхозный клевер косил? Но скоро точно узнаю, даже помимо своей воли. Вот увидишь, как только дед уйдёт, Володя начнёт меня по-братски учить уму-разуму. Тогда всё и прояснится. Пусть только Рыжая наестся до отвала. И лишь бы тут спать не легла. Видишь, уже еле притрагивается к траве.
  - Мох мне сразу не понравился. Здоро-вался нехотя, будто по принуждению. Много о себе воображает со своей коро-вой. Сколько лет его помню, он все никак не расстается со своей ненаглядной и преданной по гроб жизни коровой...
  Наш разговор слышал, - куда тут де-нешь слух? - и Андрей, стоявший рядом. Он бросил в траву верёвку и подошёл.
  - Да ладно, не ерепеньтесь. Мох, как Мох. Когда-нибудь сами будем такими. Конечно, если доживём. А зовут его, как и меня, Андреем. Ничего, нормальный мужик. Воевал, был ранен, контужен, вот жив остался, и, слава Богу. Не будем осуждать ветерана. - Сделав такое заме-чание, он продолжил: - А по поводу его вечной связи с Рыжухой так скажу. В его возрасте менять коров рискованно, может не хватить времени уму-разуму научить!
  - А, может, это она его учит? Тоже, поди, со стажем!
  - Ладно, сменим тему. Согласны?
  - Если тебе нужно наше согласие, так, пожалуйста. Для друга не жалко.
   - Тише, уже заканчивают, возвраща-ются. Сейчас тайна откроется.
  - Может, еще утаят?..
  - Не бойся, где знают двое, знает и свинья. А мы тем более!
  - Остряки!
  Кульбабка уходит к своей корове. Дед Мох и Володя подходят к нам.
  - Ну, как ты, Рыжая, скажи, наелась ли? - Пастух обратился к корове так, словно, был уверен в ее воспитанности. Она и впрямь, подняв голову, посмотрев на своего хозяина, дала ему свой коровий, краткий, но утвердительный ответ:
  - Му-у...
  - Мы с ней уходим. Будьте и впредь здоровы. Бог даст, еще свидимся. - По-жилой пастух, подойдя к напарнице, поднял верёвку, намотал её на левую ру-ку и на локоть, перехватывая правой. И они с Рыжей пошли вдоль широкой лес-ной дороги к берегу реки. Туда вскоре должны будем отправиться и мы, со сво-им сытым стадом из четырех коров.
  
   ***
  - Пашка, а Пашка? Ты мне брат, или не брат? - приступил старший пастух к воспитанию родственника.
  - Ну, о чем еще спросишь? Или сразу перейдешь к делу? Так давай, начинай. Я, как пионер, всегда готов к нотации, - стал петушиться Паша. - Я-то видел, как Мох помахивал рукой в мою сторону!..
  Пашка, видно, собрался с духом и на-морщил лоб. Он быстро вырастал в на-ших глазах. Он уже был готов не только выслушать очередной поток критики, но и вступил в пререкания.
   - Думаешь, все понял? Но сам аж про-свечиваешься насквозь. Дед Мох дело предлагал. Теперь уж подумаю, доверить ли его тебе? А то, вот, Сене поручу? - Володя посмотрел на нас. - А, может, сразу вам двоим?.. Чёрт с вами, рыбака-ми! А дело такое!.. Известный вам лесник, по фамилии Онищенко просил Моха, чтобы тот передал мне, а я - Пашке. Могу и вам...
  - Ну, что передал Онищенко? - тут же заинтересовался Пашка.
  На какое-то время зависла пауза.
   Наши ушки были на макушках. Речь шла о какой-то тайне, и любопытство уже нас распирало.
   Володя глянул на Пашку, затем, будто изучающе, на меня. Его лицо излучило хитроватую улыбку, которой прежде я на этом лице не видел.
   - Я уже сказал вам: "Чёрт с вами, с рыбаками"?
  - Ну?
  - Сказал, так что?
  - На днях Онищенко узнал от моего отца, что я и дядя Павел - любители ры-бы. В Тетереве её у нас много, но сетями-то ловить запрещено, а удочкой там таскать окуньков да плотвичек на пол-ладошки размером.
  - И что?
  - Разве это рыба, спрашиваю я?
  - А что, разве уже не рыба?
  Мы засмеялись.
   Это же дало повод моему другу за-щищать свою честь рыбака:
  - В последний раз я поймал три штуки по грамм двести каждая!
  - Ага! За два часа обеденного переры-ва! А вот Онищенко предлагает тебе ло-вить рыбу рядом с его домом! Знаешь о глубоком каменном карьере за берёзовой рощей?
  - Кто ж не знает? За считанные минуты её там ловится ведро. И самый маленький карась, рассказывал отец, тянет граммов на триста! А ты что, хочешь сказать, что Онищенко всерьез разрешил ловить карася в его личном рыбном хозяйстве? Мне?!
  - А ты против, что ли?
  - Ого! Я, конечно, рад! А за какие такие заслуги? Мох нас не разыгрывает?
  Паша недоумённо смотрел на двою-родного брата. Мы также ждали объяс-нений невиданной щедрости нашего лесника, которого мы все и всегда не-много побаивались.
  А, может, и очень даже сильно.
  - Онищенко и дед Мох не такие люди, чтобы розыгрыши устраивать! Оба серь-езные. А твоё дело, брат, если согласен, - наловить отцу рыбы, и чем больше, тем лучше. Хоть ведро желтых карасей!
  - Я бы тоже половил, - сказал я.
  Володя не возразил.
  - Можешь взять с собой Сеню, - кивнул он на меня, - в паре не будет скучно.
  Но Паша почему-то как попятился.
  - Ведро! Когда мне на рыбалку идти? Я каждый день корову пасу.
  - Было бы предложено.
  - Соглашайся, Паша! Можно ведь ко-рову на денёк выпустить с общественным стадом. А отец возражать не станет, сам знаешь! - Я уговаривал Пашку и уже сам жаждал той рыбалки.
  - Неплохо вы спелись, - сказал, немного завидуя, мой друг.
  - Сень, ты правду со мной пойдешь? - спросил меня Пашка.
  - Ну, сказано же, с удовольствием!
  - Тогда я двумя руками "за!"
  - Ну, пастухи, значит, договорились. Коровы морды поворотили от травы. Мамка! Майка! Пошли к Тетереву! Ну, за мной, родненькие!..
   Володя, наш старший пастух, встав во главе нашего небольшого отряда, от-вернулся от нас и медленно побрёл по широкой лесной дороге, казавшейся мягкой, будто с лесной подстилкой.
  Кстати сказать, на пути нам не встре-тилось ни одного значительного гриба. Год выдался на них не слишком урожай-ным. Но я был уверен, что рыбой свою семью, наконец, обеспечу не хуже, чем Паша своего отца. И еще исполню дав-нюю мечту: завялить рыбы и угостить ею, по-рыбацки, своих друзей.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Пруд золотых карасей
  
   С другом Пашкой, встав ни свет, ни заря, мы идём рыбачить. Не на реку Те-терев. Там рыбы много, и даже большую поймать можно, но все же рыбалка там без гарантии на успех. Маленькие окуньки и плотвичка-краснопёрка пер-выми набрасываются на червя, и большой рыбе за ними не поспеть. Нам разрешили порыбачить на дне каменного карьера, который местный лесник бережет, словно, свой личный рыбный пруд. Но он же однажды вдруг позволил нам порыбачить там какое-то время.
   Уж точно не скажу, за какие такие за-слуги, не наше это было дело обсуждать взрослых, когда они о чем-то между со-бою договорились. Теперь мы были про-сто обязаны наловить для родителей крупной рыбы - вкусных жёлтых кара-сей. Там их, говорили, пруд пруди!
  Рыбу я, конечно же, ем, если она при-готовлена и лежит на тарелке. Но ловлю редко. А вот друг Пашка наоборот: её не ест, а ловить обожает. Ему нравится сам процесс ловли. И еще он любит своего отца, который без рыбы будто бы жить не может.
  Пашке на рыбалке хорошо. Для него не так уж важно, большая рыба клюёт или маленькая. Была бы хорошая поклевка! Он может рыбачить хоть весь день, с раннего утра до позднего вечера, пока на воде не исчезнет из виду поплавок. Объяснить трудно, почему кто-то получает от процесса, созерцания по-плавка, ожидания "золотой рыбки" или "царь - рыбы" особенное удовольствие.
  Жёлтые караси водятся, обычно, в больших водоёмах, прудах и озёрах. Вода там "стоячая", много ила, а в нём и находится их корм - мотыль. В зависи-мости от погоды и времени суток, карась может клевать, а может и брезговать ва-шим "земным" червяком. Подводного мотыля налопался, да и плавает себе, вислобрюхий, по дну водоёма. Зачем ему проглатывать вашу наживку: чтобы вы его поймали и поджарили на сковородке? Не-ет, если уж попасть в такой переплет, то лучше голодным...
  Я иду, думаю об этом, стараясь разве-селить себя, хотя и без этого должно быть весело: мы с Пашей идем в такое рыбное местечко, где карась бросается даже на голый крючок. Так рассказывали те счастливые рыбаки, которые здесь хоть раз порыбачили.
  Но они здорово рисковали. В одном таком случае лесник "застукал" на месте преступления нашего местного отча-янного любителя ухи, да пальнул в него из ружья, зарядом с солью.
  Все же нам с Пашей немного боязно идти в этот каменный карьер, вдруг нас разыграли? Вдруг никакого разрешения Пашкиному дяде от лесника Онищенко не было? Вдруг решили нас испытать, не побоимся ли опасностей? Глупости?..
  Одно дело, когда я, собирая в лесу грибы, брожу вокруг этого озера, оста-навливаюсь на высоком крутом берегу, смотрю на овальное водное зеркало, за-стывшее на дне карьера. А другое дело - натурально спуститься туда, где ты сам весь, как на ладони!
  Вода же там чистая и прозрачная. Видны выступающие из воды камни. Со склона рыбы не видно, а спускаться вниз, к воде, всегда было страшновато.
  - Пашка, тебе не страшно?
  Друг недоумённо смотрит на меня, так, словно впервые видит.
  - Ты чё, Сеня, белены объелся? Как могла в твою башку втесаться такая глупая мысль? Моего дядю, ты считаешь совсем уже за вруна?!
  - Паш, ты это, со словами полегче бы!
  - Если не устраиваю, не ходи со мной. Онищенко он испугался!..
  - Ладно, остынь!..
  Молча, переходим реку Тетерев по лежащей поперек реки липе, поворачи-ваем направо и идём вдоль леса прями-ком к Троще. В самом его конце, на гра-нице с соседним селом, расположены два дома - Онищенко и деда Моха. Не доходя до них, метров за двести, повора-чиваем в берёзовую рощу, в конце кото-рой и находится каменный карьер.
  И только в березняке мы с Пашкой на-чинаем общаться друг с другом.
  - Паша, как думаешь, карась будет клевать? С погодой сегодня не залади-лось. Сплошной белый туман, - мягко говорю я другу.
  - Куда он денется. Оно и лучше, что туман. Встанет солнце, туман и рассеется. Нам придётся где-то прятаться: вода прозрачная, а рыба не дура, и очень хо-рошо видит того, кто на берегу. Но клёв будет отменный, в этом я нисколько не сомневаюсь.
  - Почему не сомневаешься? Карась рыба хитрая: может клевать, а может и нос отворотить. Знаю я его!
  - Много ты знаешь! Ты забыл, что в карьере нет ни ила, ни водорослей - ни-какой пищи. Потому и говорят местные рыбаки, что карась тут бросается на го-лый крючок от голодухи.
  - А, вот в чём дело! Как же я не дога-дался! Дно в карьере песчаное. Значит, Онищенко рыбу и кормит. Иначе, они не вырастали бы до таких размеров!
  Паша помялся, но согласился.
   - Ты прав. Зерном кормит, наверно, или комбикормом там разным. Поэтому и считает это владение своим!
  - А где он его достаёт, догадаться не трудно. На мельнице, у отца твоего двоюродного брата Володи!
  - Ну, да. Что зря гадать?! Все сходится. Вот почему мой дядька имеет на Они-щенко такое влияние! Я всё сказал. Если я и угадал, так ты держи язык на привязи, сосед!.. Ты запасную леску и крючки взял? - Пашка заранее с укором посмот-рел на меня, зная мой ответ.
  - Не-а! - отвечаю я, а потом искренне добавляю: - Да, за тобой, Паша, первен-ство. Это я признаю! - Говорю я это, чтобы снять напряжение.
  - Рыбак называется! - нехотя, все еще огрызается он, сам не будучи рад нашей внезапной размолвке. - Ты же на боль-шую рыбу шел! Там знаешь, какой ка-рась?! И на кило, и на полтора кило-грамма водится. Ну, ничего, у меня-то запасная леска всегда имеется.
  Мы пришли, наконец, на место.
  - Где будем вниз спускаться? Ты же грибник, частенько здесь бываешь, и этот карьер должен знать, - говорит Пашка и уже с улыбкой снисходительно смотрит на меня.
  Да, надо признать его верховенство.
  У него на самом деле есть преимуще-ство. Он в курсе какой-то тайны взрос-лых, а я тут к нему сбоку припека. Хоть и рад этой рыбалке, да все же чувствую себя здесь не совсем в своей тарелке.
  В утреннем белом тумане мы долго ищем место спуска к воде - в каменный карьер. Медленно спускаемся по еле за-метной тропинке, натыкаемся внизу, у воды, на два огромных камня.
  - Здесь в самый раз будет, - шепчет мне Пашка.
  - Ага! Развеется туман, нас и не будет видно за валунами, - отвечаю шёпотом.
  - Это местечко как специально при-способлено для рыбной ловли.
  - Как для сказочного дива, который приходит сюда за золотым карасем!
  - Не переживай, нет тут никакого осо-бенного дива.
  - А золотые караси есть?
  - Ясно дело, золотые. Ясное дело - есть!
   Нам остается это лишь подтвердить.
  - Ну, так начнем?
  - Начнем. Доставай наживку. - Лицо Пашки светится от радости.
  
   ***
  Не прошло и десяти секунд, как у Пашки клюнуло, поплавок из гусиного пера потянуло вниз, и он скрылся под водой. Пашка слегка подсёк - проткнул в глубине крючком рыбий рот и потянул удилище на себя.
  - Есть! Жёлтый карась! Вытянув до-бычу, он поймал ее, висящую и трепы-хающуюся на леске, левой рукой. - Грамм на четыреста потянет! - не сдер-живая восторга, возвестил он шепотом, торопясь, словно, рядом уже ожидала участи своей близняшки другая золотая рыбеха.
  Пока я смотрел, как Пашка снимает с крючка золотистого пойманного карася, мой поплавок тоже ушёл под воду. Уви-дев это и вздрогнув от неожиданности, я тяну удилище вверх без подсечки. Карась все же сам подсекается и летит из-под толщи пруда прямо на меня, как в атаку. Решаю не хватать его рукой, еще выскользнет и бултыхнется обратно до-мой, а мне разочарование и позор. Уж больно резво я поднял желторотого из воды - могу и промахнуться. Тот ударя-ется о ведёрко, слышится глухой удар по металлу и эхо звона. Поднимаю своего красавца-карася и показываю.
  - Глянь! Не легче твоего будет! - об-радовано шепчу я, но в это время друг, не слушая меня, уже азартно опять тянет рыбу.
  - Ух, ты! - Пашка крутит в руке своего второго и заявляет: - Этот потянет на полкило!
  Я тоже не намерен на него тратить внимание. Лишь краем глаза успеваю взглянуть на чужую добычу и забрасы-ваю леску с поплавком правее от преды-дущей точки координат на метр-полтора. Не более минуты прошло, как поплавок вдруг дёрнулся раз, другой, а затем как добросовестный сигнальщик выскочил, убедился, что я не "проспал" удачу и резко юркнул в подводный мир тоже с пойманной добычей. На этот раз леску потянуло от берега вдаль, да с такой скоростью, что я опешил.
  - Тяни! Да дергай же ты, подсекай! - прошипел Пашка так, что эхо по глади воды поскакало к другому берегу, обго-няя моего шустрого карася.
  Я, конечно, дернул, но леска, показа-лось мне, зазвенела, как струна. "Ну, всё, вот сейчас оборвёт!" - только и успеваю подумать, как пророк, как она на самом деле обрывается. Звона гитарной струны я не слышу, но зато от возбуждения все звенит и в душе, и в голове.
  - Паш, ты видел, какая "торпеда" унесла всю мою снасть?! - спрашиваю упавшим голосом у друга.
  - Видел и не такое! Подумаешь!.. Бери леску, крючок, короче - быстрее делай новую удочку... Постой!.. Тихо!.. Тяну!.. - тихо кричит он.
  Я смотрю, как Пашка, не теряя головы от азарта, профессионально делает под-сечку, а затем степенно вытаскивает на берег здоровенного, надо сказать, карася.
  - Вот так! Учись, сосед, пока я живой, - шёпотом произносит он и добавляет: - Этот уж точно килограммовый! Ну, дай бог, на сегодня не последний!..
  Друг бросает рыбу в ведро и насажи-вает на крючок нового червя. Я вожусь с леской и крючком. Нам некогда в ведра набрать воды. Такого клёва, признаться, я никак не ожидал. Наконец, вновь взмахнув слаженным из гибкой орешины удилищем, забрасываю приманку на крючке в то же самое счастливое место. "Какой же ты, Пашка молодец! - хвалю друга. - Если бы не твоя предусмотри-тельность, что бы я сейчас делал без за-пасных лески, крючка, поплавка?! Куко-вал бы на всю округу от досады!
  Ага!.. Пора тянуть!.. Улов!..
  Время для нас остановилось. Мы уже вслух не восторгались очередным пой-манным карасём. Таскали его одного за другим, да тихо, про себя, радовались своему немалому рыбацкому везению.
  Густой туман мало-помалу рассеялся, на востоке просветлело небо. Карась стал реже клевать, но нас это нисколько не расстроило. Частота была, что говорится, клевой! Мы, наловив на уху и на жареху, довольные, начали перебрасываться фразами.
  - Натаскали так, что и себе, и соседям достанется!
  Да, наши вёдра были почти полны, причем, не мелочью, а крупной рыбой. Для полной "горки", возможно, хватило бы два-три раза закинуть удочки и начать их сматывать.
   Вдруг, наверху карьера, прямо над нами, осыпались песок и мелкие камешки. Глядя снизу высоко вверх, мы на-пряглись. И - сразу в трепет!
  На нас смотрел хозяин леса и нашего, то есть его, рыбного карьера, Онищенко собственной персоной. Он стоял на самом краю обрыва, в старом выгоревшем плаще темно-зелёного цвета, в своей по-вседневной фуражке почти того же ко-лера и в высоких резиновых болотных сапогах.
  Казалось, он мог смело шагнуть в про-пасть и спуститься к нам по воздуху. За плечом виднелась двустволка. Деваться от него, куда бы то ни было, не имелось никакой возможности.
  "Сейчас он снимет ружьё и наведет на нас!.." - мелькнула ужасная мысль, а по-сле нее моё сознание парализовал на-стоящий страх.
  Дыхание застревало в горле, а лесник произнес:
  - Здравствуйте, добры молодцы! Ну! Сказывайте: как вам мои золотые караси? Добрый клёв с утра? - Голос казался громким. С хрипотцой. Но, все же, ми-ролюбивым. Спросив нас, но, может, и, не требуя ответа, лесник достал из кар-мана плаща пачку "Беломора"; вынул папиросу, постучал ее пустым концом по пачке.
  Мы с Пашкой все еще молчали. Ледя-ной страх, сковавший всю нашу смелость, проходил медленно. О крутом нраве Онищенко мы были слишком хорошо осведомлены.
  Он чиркнул спичкой, прикурил, пус-тил клуб дыма, который тут же унесло ветром, и сказал:
  - Молчите? Ну, ладно. Вижу и сам, что клев неплохой. Оба ваши ведра, вон, уже полнёхоньки. Вы вот что... пока не ухо-дите, подождите меня тут. Сейчас я про-верю верши, да, пожалуй, ещё подброшу вам настоящих золотых рыбок, каждому по одной, чтобы исполнили ваши жела-ния. Договорились, что ли, молчуны?
  Не припоминаю, кто из нас, Пашка или же я, выдавил одно единственное слово:
  - Договорились.
  Наверно, все-таки, Пашка, а я только так подумал. Он хоть и сдрейфил чуток, но ведь, идя сюда, имел на это какое-то разрешение; поэтому он должен был тут же успокоить меня, но пока не смел.
  Мы моргнули, и Онищенко исчез. Но было слышно, что он идет куда-то от нас за кромкой верхушки карьера. Мы с дру-гом некоторое время, молча, прислу-шивались. Оба мы не решались начать спор: кто испугался лесника больше.
  - Уф, что-то неохота мне его ждать!- сказал Пашка.
  Ага! Зачем нам ещё карасей? Даже золотых рыбок! - согласился я.
  - У нас почти полные вёдра, - сказал Пашка, глядя на меня, уйдем поскорее подобру-поздорову. Вдруг и впрямь его рыбки волшебные. Исполнят всего три желания на двоих, одному сразу два, а второму одно, еще рассоримся и дружбе конец. Ищи потом, где дом родной, - от-чего-то добавил он.
  Я мог бы поспорить с ним, но мне сей-час после его слов тоже больше всего за-хотелось поскорее оказаться дома. И рассориться с другом, тем более сейчас, я не хотел ни за что!
  И мы, оставив на берегу удочки, с тру-дом взобравшись наверх, с полными ведрами рыбы побежали по лесной тро-пинке...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Часть 5
  
  
  
   ВЗРОСЛЫЕ
   О ДЕТЯХ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ВЗРОСЛЫЕ О ДЕТЯХ
  
   О воспитании
  
   Мой старший зять - человек военный. Он всё делает по-военному. Так в своё время воспитал его отец - в прошлом тоже военный.
  Основной жизненный принцип свата таков: надейся в жизни, в первую оче-редь, на себя.
  (Я бы добавил: и на жену, но это уже не его и не моё открытие. Напоминание здесь, может, неуместно. Но в каждом генерале половина заслуг - его жены!).
  Отсюда сват делал вывод: жениться можешь лишь в том случае, когда име-ется почва под ногами - образование и профессия, и ты уже твёрдо знаешь, ку-да после ЗАГСа приведет дорожка, и твоя собственная, и твоей собственной молодой жены.
  - Только не к своим и не к ее родите-лям, даже подумать жутко! - говорил он мне на свадьбе сына и моей дочери.
   Я из вежливости возражал:
  - Да пускай поживут годик-другой у нас. Двухкомнатная квартира, мы с женой остались одни.
  - С этим я категори-ически не согла-сен! Ты, может, еще скажешь: давай, сват, скинемся деньгами, поможем молодым купить квартиру?
  - А что, в этом, собственно говоря, есть здоровое зерно! - говорю я, опять из вежливости. - Инвестируем деньги в благополучие пары. И целесообразно, и дальновидно! Хорошо мыслишь!
  - Я?!
  - Да. И дети тебе же скажут спасибо, - будто уговариваю свата, наливая в его рюмку водку.
  - Мне?!
  - Ну, условно. Тебе, мне, нашим женам, я об этом.
  - Женам?!
  - Ну, да!
  - Ни в коем случае, сват! Это не мой, не мой и еще раз не мой принцип! Сын должен достичь всего сам. Да! Достиже-ние очередного звания - его сугубо личное дело? Личное! Может, он и не достоин в продвижении по должности, а? А я вот иди к своему бывшему руко-водству воинской части и давай клян-чить ему должности и звания?
  - Многие так делают. Свои же дети.
  - Чтобы, как известная тебе "героиня" из фильма "Анкор, еще анкор!"? Упаси, Господи! Сам, сам! Только самостоя-тельно пусть всего добивается! Пусть покупает автомобиль, квартиру, дачу, - продолжает сват. И он уверен в том, что говорит. - Ничего ровным счётом не произойдёт, если дети пару-тройку лет поживут на съёмных квартирах. Только в этом случае они, надеюсь, познают цену вещам и деньгам. Да и вообще, будут знать, из чего состоит и жизнь, и счастье. И любовь, между прочим, тоже!
  - И любо-овь?!
  - Да! - философски заключает на-стоящий полковник и предлагает оче-редной достойный тост:
  - Давай, сват, выпьем за наших детей! И за твою, и за моего, теперь у нас кровь общая!
  
   ***
  Какие только тосты не провозглаша-ются на свадьбах!
  Мы со сватом не отказались выпить ни разу! Ни от одного тоста не отказались. Может быть, поэтому наши дети живут счастливо уже десять лет.
  Данила, старший внук, уже третье-классник; шебутной и шумный; радует родителей и нас, сватов, хорошей игрой на аккордеоне.
  Как только он начинает играть в суб-боту на даче "Подмосковные вечера", к нашим воротам подтягиваются соседи. Заслушиваются! Ну а мы, само собою, сидим и радуемся. Провожаем в воскре-сенье детей и внуков в Москву и слёзно их просим:
  - Антон! Алиса! Приезжайте в сле-дующие выходные! Будем ждать.
  - И пироги, и вареники приготовим для вас. Только приезжайте, - заверяет зятя моя жена.
   А на следующий день, когда мы с же-ной, "молодые" пенсионеры, остаёмся на даче одни, к нам приходят самые близкие наши друзья, Анна Григорьевна и Сергей Викторович.
  О чём могут говорить между собой пенсионеры? Да о чём угодно! Но, в первую очередь, разговор заходит о де-тях и о внуках.
  Анна Григорьевна, бывшая начальница жены, нахваливает за обедом нашего старшего внука Данилу.
  Слушать похвалу, конечно, приятно.
  - Какой же он у вас умница! Учится на одни пятёрки. И что важно - послушный. О чем ни попросишь его, - умеет ли, не умеет ли, - а начинает делать! И в музыке бо-ольшие успехи! Наверное, будет музыкантом. В следующий раз, как приедет, обязательно спрошу: хочет пе-рещеголять Рихтера или нет! - поёт сладкие дифирамбы соседка.
  Её муж Сергей причину успехов на-шего Данилы усмотрел в другом.
  - Всё дело в правильном воспитании мальчика. Вы посмотрите, как зять Антон правильно воспитывает детей. Что старшего, что младшего, трехлетнего Мишутку. Чуток провинился - на "ковёр" вызывает. Поставит перед собой: стой и слушай, как правильно себя вести. Что можно делать и чего нельзя. Прямо, по - Маяковскому: "что такое хорошо, и что такое плохо". Прочитает провинившемуся мораль, да и поставит на перевоспитание в угол. Разве тут вы-растишь "мальчишом-плохишом"? Это, правда, уже из другого, но не важно.
  - То есть как так не важно!..
  - Важно, важно, согласен! Но я не о том. А об отцовской строгости! Как вспомнит об этом, так вмиг плохая мысль перенастраивается в хорошую. Это уже из кибернетики?.. И ваша дочь Алиса спуску детям не даёт: и ногой может топнуть, и рукой по мягкому месту хлопнуть. Я всегда говорил, и сейчас скажу: всё-о дело в воспита-ании!
  - Или вы со мной не согласны, храни-тельницы семейного очага? Ответьте, пожалуйста! - обратился к женщинам сосед.
  Мы с Сергеем давно нашли друг с дру-гом общий, мужской язык, в особенности, за обеденным столом. Если обедаем у нас, приносит с собой и наливает он. Соответственно, если мы ужинаем у них, угощать моя обязанность. Такая у нас сложилась добрая традиция).
  - Я и согласна с тобой, Сергей, и не со-гласна.
  - Это моя жена начала высказываться о воспитании. Ну, впрямь, Макаренко и Ушинская нашего времени! Только ни-кто, кроме меня, не замечает этого.
  - Это как тебя понимать, Вера?
  Я на его стороне. "Так соседушка, так! Всыпь-ка ты этой бывшей воспитатель-нице детского садика!"
   - Или ты стоишь на той позиции, что все вытекает из воспитания? И в особен-ности, в младые, так сказать, годы? Дру-гими словами, ты не признаёшь фактор воспитания, как аспект основополагаю-щего принципа?
  "Ого, как глубокомысленно копает со-сед, что и нить логики терять начинаешь! Чувствуется рабоче-пролетарская закваска!"
   (Сергей перед пенсией работал масте-ром на заводе "ЗИЛ")
  Интересно, что ответит моя жена?
  - Согласна с тобой, что детей необхо-димо воспитывать: ежедневно, ежечасно и даже ежеминутно. И лучше всего - на собственном примере, как это делает наш зять. Его, в свою очередь, так воспитал отец. Он военный пенсионер. Жаль, вы его не знаете. Пётр Александрович с женой живут на даче круглый год. Ни в Москву, ни к нам, даже на дачу не приезжают. Известно, почему. Сейчас ни у кого нет свободного времени. - Жена вынула из пачки сигарету, я поднес зажигалку. - Но если старший внук Данила поддаётся воспитанию, то млад-ший - Мишутка - не перевоспитаем. По крайней мере, на этом этапе развития! Посудите сами... Звонит мне сватья, рассказывает: в прошлые выходные дети гостили у них. Она с дочерью чем-то там, в огороде занималась, Данила в саду музицировал. Антон возился с машиной, а Пётр Александрович уехал в райцентр за продуктами.
  " - Мишутка находился возле нас, - далее рассказывала мне сватья, Ольга Васильевна, - а затем, мы видели, убежал в дом. Ушёл и ушёл. Часами он может играть один. Напевает сам себе песенки, игрушек у него множество. Мы думали, он там играет. Заходим с Алисой через час в дом, а наш Мишутка... Что бы вы думали? Выдавил зубную пасту на пол, на мебель, на стулья. Размазывает её щёткой и песенки поёт. Какая милая картина, не правда ли?.."
   Докурив, жена погасила сигарету. (Я ей не делаю замечаний по поводу куре-ния, а она не "пилит" меня, когда в хо-рошей компании выпиваю.)
  Я ставлю чайник и разливаю остаток водки в две рюмки - "на посошок".
  Жена продолжает рассказ о младшем внуке.
   - Антон, со слов сватьи, на протяже-нии часа перевоспитывал Мишутку. Я сама неоднократно видела, как он это делает. Поставит перед собой и начинает муштровать. "Мишутка, ты что наделал? Так нельзя поступать. Кто будет убирать? Нехорошо так делать. Ай-я-яй!" А внук смотрит на доброго папу и повторяет по несколько раз, как заводной:
  - А маленьких детей бить нельзя. А маленьких детей бить нельзя...
  - Перевоспитать Мишутку можно, - продолжает жена, - но, скажу вам, уже сложно. Отвернись от него на минутку, он тут же выкинет какую-нибудь штуку!
  И тут же последовал пример.
   - Совсем недавно, в день рождения Данилы Алиса проторчала весь день на кухне: готовила обед и праздничный ужин. А на следующий день, в поне-дельник, ей надо было идти с Мишуткой к врачу. Утром она спохватилась: нет ни медицинских анализов, ни каких-то там справок. Она наехала на Антона: ты, дескать, их куда-то убрал, они лежали в ящике стола. Долго зять доказывал до-чери, что он видеть их - не видел, и знать о них - ничего не знал и не знает.
  Вдвоем, они в квартире всё вверх дном перевернули, а справок так и не нашли. Утром Алиса выносит мусорное ведро и перед тем, как опрокинуть его в мусоро-сборник, случайно замечает один листок с результатами анализов.
  Оказалось, Мишиных рук дело: вы-бросил их в ведро. Что с ним будешь де-лать?
  Алиса отругала сыночка, Антон вече-ром потратил час - занимался перевос-питанием. А с внучка, что? Как с гуся вода! Знай, твердит родителям своё: "А я маленький. А маленьких детей бить нельзя..."
  - Но эти Мишуткины шалости, - не успокаивалась Вера, покажутся вам цве-точками. На прошлой неделе он такое отчебучил. Такое...
  На улице просигналил автомобиль. Я взглянул на часы: одиннадцать. В это время местный фермер привозит на уча-стки молоко.
  - Вот! Молоко привезли! Как по рас-писанию. Григорьевна, ты молоко бу-дешь покупать? - обратилась жена к бывшей начальнице.
  - Буду, обязательно. И творога возьму. Вечером приглашаю вас на вареники.
   Женщины ушли к фермеру. Сергей был заинтригован недавней Мишуткиной шалостью.
  - Что натворил ваш младшенький? Рассказывай, - обратился он ко мне.
   Мне не хотелось выносить сор из из-бы. Моим принципом было правило: моя семья - моя крепость. Чтобы в моей се-мье не случалось: поссорились ли мы с женой, поругались ли наши дети, я умею держать язык за зубами. Это правило, увы, не распространяется на женщин.
  Вношу поправку: мою жену оно уж точно никаким боком не касается. Что тут поделаешь? Болтушка моя жёнушка!
  Тяну время: наливаю чай, смотрю в духовку, не подгорели ли пироги с ябло-ками. Вернётся жена - расскажет о по-следней выходке внучка. И пусть это ос-танется на её совести.
  Виктор мне и говорит:
   - Ты чего молчишь, соседушка? Я-то, наивный, думал, что мы с тобой друзья. Пятнадцать лет открываем и закрываем дачный сезон. Не хочешь рассказать? И не надо. Вера всё равно же расскажет.
  Вижу, Сергей обиделся на меня. Что ж, пора реабилитироваться перед соседом и другом.
   - Сергей, поверь: рассказывать особо нечего. Мишутка нашёл в компьютерной сумке отца борсетку. В ней находились его служебное удостоверение и води-тельские документы. Внучок, в очеред-ной раз их где-то похерил. Вечером зять хватился документов, а их и след про-стыл. Он и дочь сразу же к Мишутке: "Документы в сумке брал?" Внук им от-вечает в своём "стиле": "Не брал. Я - маленький, меня бить нельзя". Может, ты выбросил в мусорное ведро?" Малыш им отвечает, как попугайчик: "Может, выбросил в мусорное ведро..." Тут Али-са вспомнила, что совсем недавно она выносила ведро с мусором, естественно, и не думая проверять его...
  - Да-а! - протягивает Сергей.
  - Короче, в очередной раз наши дети разругались. А с четырёх утра зятёк де-журил у подъезда, возле мусоросборни-ка. Он дал денег таджику, и тот весь му-сор перебирал руками, искал борсетку.
  - Нашёл? - спросил Сергей.
  - Если бы. Но концовка в этой Мишут-киной истории, всё же, хорошая. Зять в расстроенных чувствах, после бессонной ночи, ушёл на работу - докладывать на-чальству о потере служебного удостове-рения. У военных это приравнивается, как минимум, к выговору с занесением в личное дело. Алиса же с утра продолжа-ла обхаживать Мишутку. Всё расспра-шивала. Не брал ли он папины докумен-ты. Спросила, в очередной раз, поставив вопрос по-другому: "Не брал ли ты в сумке "чёрный кошелёк"?
  - Чёрный кошелёк, мамочка, я бросил туда... - ответил Мишутка.
   Он привёл Алису к детской кроватке, показывая на стену. Дочь нашла борсет-ку, застрявшую между кроваткой и сте-ной. Она тут же позвонила Антону. И вовремя. Он уже был на полпути к на-чальству.
   В дом входили жена и Анна Григорь-евна. Слышу, как моя говорливая "по-ловина" рассказывает своей подруге эту историю, начиная издалека:
   - В третьем часу ночи звонит нам Алиса. В те выходные дети ездили на дачу к родителям Антона. А в воскресе-нье заезжали на часик в нашу квартиру. Алисе срочно потребовались какие-то вещи для Мишутки. Плачет, рассказыва-ет: после того, как они приехали домой, в компьютерной сумке не оказалось до-кументов. Андрей поехал на дачу к ро-дителям. Искал, не нашёл. Съездил к нам, перерыл вверх дном нашу квартиру. Зять ни на секунду не расстаётся со своим кампом. У него он служебный, к тому же, секретный, как и он сам. Не могу понять одного: зачем в такой "секрет-ной" сумке таскать ещё и все документы? Пойми, поди, нынешнюю молодёжь! Зомбированные они какие-то становятся от этих самых кампов и соцсетей. Могут ли они правильно воспитывать своих де-тей - наших внуков?..
  Я думал:
   "Жену, явно, понесло в разнос. С ней вновь случилось то, что иногда случает-ся. Ну, остановись, дорогая! Ты же так любишь его, так гордишься нашим зя-тем?!.."
  Я лихорадочно ищу выход, как оста-новить её.
  А в голове стучат слова: "Воспитание", "Перевоспитание", "Недовоспитание..."
  Взрослые...
  Дети...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   СОДЕРЖАНИЕ
  
  Слово детям и взрослым............
  
  ЧАСТЬ 1
  Сладкое счастье детства
  Куда ушла мама........................
  
  5
  
  
  
  16
  Рожденный в рубашке................
  Конфетный счет........................
  Елочка оттаяла..........................
  Сладкое слово "сюрприз"............
  Примирение с братиком..............
  Если бы Новый год был утром......
  
  ЧАСТЬ 2
  Окно в мир
  Рождество
  (или еще один день взросления)....
  Засевка и щедровка....................
  Настоящая коляда......................
  Объяснения на Страстной неделе...
  Первая дорога к храму................
  Воскресение Христово................
  Сказка о птице счастья................
  
  ЧАСТЬ 3
  Из рыбацких рассказов
  Вот это рыбак...........................
  На мотыля................................
  На блесну.................................
  Первая лунка............................
  На мормышку...........................
  Главный секрет рыбака...............
  
  ЧАСТЬ 4
  Детство, отрочество
  Плач в камышах........................
  "Цоб-цобе!"..............................
  Пастухи (повесть)
  Старший пастух........................
  На чужой территории................
  Дед Мох и другие......................
  Пруд золотых карасей.................
  
  
  ЧАСТЬ 5
   Взрослые о детях
  О воспитании............................
  
  
  
  
   23
  33
  49
  63
  76
  82
  
  
  
  
  92
  109
  130
  147
  156
  178
  189
  
  
  
  
  216
  221
  230
  239
  248
  257
  
  
  
  
  274
  286
  
  296
  313
  331
  344
  
  
  
  
  364
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"