Смарода Кастуш : другие произведения.

Нервы ни к чёрту

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Впереди и слева раздался утробный низкий вой, подхваченный сразу несколькими глотками; между деревьями, среди рваных ошмётков гнилого тумана, замелькали, припадающие к земле стремительные зыбкие тени. Звонко пропела тетива, посылая в размытый тёмный силуэт тупой арбалетный болт и тут же, без остановки ещё дважды исполнила свою безжалостную злую песню. Прелые заросли подлеска наполнились пронзительным предсмертным визгом и приземистые косматые тела, разом забывшие об осторожности, бросились в атаку. Замелькало, вертя широкие сверкающие полукруги, изогнутое лезвие глефы, окрасив яркой рубиновой кровью серые стволы; гулко рассекая сырой воздух, засвистело навершие тяжёлого шестопёра, с хрустом мозжа зубастые лохматые головы; широкий меч, обломанный выше середины, с чавкающим звуком вспарывал тощие поджарые животы. Магическим светом вспыхнули глазницы пожелтевшего черепа в руках чародейки, ослепив врагов и придав уверенности защищающимся. Свистнул обрывок толстой цепи, перебив лапу матёрому вожаку стаи, и враг с позором отступил, не удаляясь, впрочем, слишком далеко, чтобы вскорости пожрать своих мёртвых и раненных товарищей. Отряд похватал поклажу и потопал вперёд с удвоенным рвением, идущие в арьергарде поминутно оглядывались, ожидая преследования, но в этот раз всё обошлось. Заросли наконец стали редеть и впереди забрезжил долгожданный просвет.
  НЕРВЫ НИ К ЧЁРТУ
  
  
  
  ПРЕДИСЛОВИЕ
  
  По сторонам неширокой извилистой тропы, заваленной прошлогодними листьями, торчали корявые полумёртвые деревья с вывороченными из влажной земли узловатыми корнями; нередко встречались щелястые трухлявые пни, покрытые бурым мхом и осклизлыми белёсыми грибами на тонких извилистых ножках.
  Мелкий противный гнус серыми тучами клубился вокруг, залезая в рот, нос, уши, за шиворот, попадая в глаза и путаясь в волосах, несмотря на отпугивающее заклинание и едкую вонючую мазь от насекомых. Под ногами омерзительно чвакало, влажные ломкие ветви хлестали по лицу и цеплялись за одежду, клочья серой паутины противно липли к коже.
  Из переплетения ветвей тот и дело раздавались надрывные всхлипывающие вопли какой-то болотной птицы, в наполненных вонючей рыжеватой водой бочагах [1] сердито квакали на разные голоса потревоженные лягушки.
  Отряд двигался уже несколько часов и всем хотелось поскорее покинуть это унылое гнетущее место. Шли гуськом, изредка перебрасываясь негромкими репликами с впереди или сзади идущими. На привал решено было не останавливаться, чтобы успеть выбраться из этого заколдованного леса до темноты.
  Идущий в авангарде старик в перекинутой через плечо накидке, похожей на старую лошадиную попону, вдруг резко остановился, выкинув вверх руку в кольчужной перчатке. Шагающий следом сутулый человечек, в скроенном из разнокалиберных кусков кожи плаще, едва не налетел на него, погружённый в одному ему ведомые мысли. Остальные члены отряда притихли и начали лихорадочно озираться по сторонам, сбрасывая на землю походное снаряжение и хватаясь за оружие.
  Впереди и слева раздался утробный низкий вой, подхваченный сразу несколькими глотками; между деревьями, среди рваных ошмётков гнилого тумана, замелькали, припадающие к земле стремительные зыбкие тени.
  Звонко пропела тетива, посылая в размытый тёмный силуэт тупой арбалетный болт и тут же, без остановки ещё дважды исполнила свою безжалостную злую песню. Прелые заросли подлеска наполнились пронзительным предсмертным визгом и приземистые косматые тела, разом забывшие об осторожности, бросились в атаку.
  Замелькало, вертя широкие сверкающие полукруги, изогнутое лезвие глефы [2], окрасив яркой рубиновой кровью серые стволы; гулко рассекая сырой воздух, засвистело навершие тяжёлого шестопёра, с хрустом мозжа зубастые лохматые головы; широкий меч, обломанный выше середины, с чавкающим звуком вспарывал тощие поджарые животы. Магическим светом вспыхнули глазницы пожелтевшего черепа в руках чародейки, ослепив врагов и придав уверенности защищающимся. Свистнул обрывок толстой цепи, перебив лапу матёрому вожаку стаи, и враг с позором отступил, не удаляясь, впрочем, слишком далеко, чтобы вскорости пожрать своих мёртвых и раненных товарищей.
  Отряд похватал поклажу и потопал вперёд с удвоенным рвением, идущие в арьергарде поминутно оглядывались, ожидая преследования, но в этот раз всё обошлось. Заросли наконец стали редеть и впереди забрезжил долгожданный просвет.
  
  __________________________________________________
  1. Бочага (мочага) - глубокая лужа, колдобина, яма, залитая водой.
  2. Глефа - вид древкового пехотного холодного оружия ближнего боя.
  
  
  
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СОИСКАТЕЛИ
  
  1. ТЕРЕЗА. ДОБРОВОЛЬНАЯ ИЗГНАННИЦА
  
  Таверна была из самых что ни на есть паршивых, да в этом райончике других и не водилось: стены кое-как сколоченные из гнилых досок - видимо, остатков кораблекрушений, собранных на берегу после хорошего шторма; развешенные по ним, в качестве декора, рваные рыбацкие сети; коптящие смоляные факела в ржавых держателях; колченогие столы с засаленными, изрезанными похабными надписями столешницами; ветхие скамьи и табуреты, готовые в любой миг развалиться под тобой.
  Вот стойка была хороша: крепкая, под стать громадному краснорожему бармену в замызганном холщовом переднике поверх вылинявшей рубахи без ворота с завёрнутыми рукавами. Полупинтовая глиняная кружка, которую тот небрежно отирал своим грязным передником, в его могучих, заросших рыжим волосом веснушчатых ручищах, казалась не больше стаканчика для микстуры.
  Тереза остановилась в дверях, отыскивая глазами свободное место и вскользь оглядывая посетителей. Несмотря на обилие жутких морд с хищными взглядами и крепких, покрытых шрамами и татуировками тел, те, кого она ожидала здесь увидеть, угадывались сразу и безошибочно. Эти двое отличались от местного сброда, как матёрые волки в стае задрипанных дворовых шавок.
  Заприметив в дальнем углу, слева от стойки, пустующий столик, Тереза направилась к нему по утоптанному земляному полу, подметая полами рясы сравнительно чистые опилки вперемежку с куриным помётом. Куры бродили тут же между ногами посетителей, склёвывая всё, что сметалось со столов на пол.
  Поддав ногой зазевавшейся курице и походя двинув коленом в пах какому-то замухрышке, попытавшемуся загородить ей дорогу, Тереза протолкалась к неприметному столику. Он был мал: едва ли с днище от бочки - видимо поэтому его не заняли, и рядом с ним не стояло ни скамьи, ни табурета.
  Тереза огляделась в поисках какого-нибудь сиденья, но не обнаружила такового: народу в таверне было в избытке и, если на некоторых скамьях ещё оставались свободные места, то табуреты были заняты все до единого.
  Несколько забулдыг поставили на стол свои кружки и, оторвавшись от пожирания похожей на помои стряпни, с мрачным интересом наблюдали за ней. Сидящий за ближайшим столиком ханурик гадко ухмылялся, обнажая редкие гнилые зубы. Тереза медленно повернулась к нему, на ходу доставая из-за пазухи маленький пухлый томик Святого Устава, обтянутый бурой кожей и окованный по углам тусклой медью.
  - Брат мой, не мог бы ты пересесть на скамью и уступить свой табурет скромной служительнице Лазурной Девы во имя Всепрощающего? - смиренно попросила она.
  Ухмылка ханурика стала ещё гаже.
  - Садись с нами, сестра, - елейным голоском, резко контрастирующим с его ехидной харей, произнёс он. - Не побрезгуй соседством грешных братьев твоих и раздели с нами простую трапезу нашу.
  Уже половина залы уставилась на них, ожидая чем закончится дело. Те двое, казалось бы, не проявили никакого интереса, но Тереза точно знала, что сейчас они внимательно наблюдают за ней.
  - Моя Пречистая Госпожа велит мне блюсти целомудрие, не пить вина и не садиться за один стол с мужчинами. Прошу простить меня и не склонять к греху.
  - Блюсти целомудрие... - ханурик визгливо захихикал. - Это с твоим-то пузом! Уж не от Пречистой ли Девы ты забрюхатела? Или это Всепрощающий расстарался?
  Он откинулся на своём табурете и скабрезно осклабился, нагло глядя Терезе прямо в глаза. Его собутыльники дружно зареготали, далеко брызжа нечистой слюной. В зале тоже местами раздались одобрительные смешки.
  Тереза потупила глаза, подняла к губам томик Святого Устава, поцеловала его, мысленно испросив прощения у Лазурной Госпожи, и что есть силы врезала окованным медью углом прямо в гнилозубую ухмылку.
  В лица сидящих за столом брызнули мелкие рубиновые капли, осколки зубов застучали по грязной столешнице и бродяга кулем повалился на изгаженный курами пол.
  Никто ещё не успел ничего понять, а Тереза уже сидела за своим столиком на отвоёванном табурете.
  - Сука! - один из приятелей ханурика с запозданием вскочил со скамьи, таща из-за пояса длинный тонкий стилет. - А ну, ребзя, порвём эту тварь!
  Остальные с угрюмым сопением полезли из-за стола, доставая ножи и разматывая цепи.
  Тереза подтянула вверх свободно свисающий рукав рясы, обнажая запястье левой руки, на котором кожаными ремешками крепился миниатюрный арбалет, заряженный четырёхгранным кованым болтом.
  - Первый, кто сунется, получит этот болт между глаз, - тихо сказала она, обводя взглядом опешивших вояк. - И учтите, что я успею перезарядить арбалет как минимум дважды, прежде чем вы, недоумки, подойдёте ко мне. Да и остальных я найду чем приласкать.
  Правая рука привычно нащупала короткую деревянную колотушку укрытую от посторонних глаз под полой рясы. Ударная поверхность колотушки была густо усеяна круглыми стальными бляхами, а рукоятку обтягивала шершавая дублёная кожа.
  - А ну не бузить в моём заведении! - к ним уже проталкивался ражий бармен, видимо выполнявший, по совместительству, и роль местного вышибалы. - Быстро попрятали свои железки и марш головы проветрить. Ты меня знаешь, Мякиш - я два раза повторять не стану.
  Мякиш (тощий мужик с мутными глазами заядлого курильщика дым-травы) что-то проворчал недовольно, но спорить не решился. Он засунул свой стилет за пояс, посмотрел на Терезу долгим нехорошим взглядом и, скривив тонкие губы, медленно провёл большим пальцем по горлу. Остальные бродяги в это время подхватили под руки своего ещё не пришедшего в сознание товарища и потащили его к выходу, ругаясь сквозь зубы и сыпля, вполголоса, невнятными проклятиями.
  Проводив их глазами до самой двери, бармен повернулся к Терезе, которая уже спрятала арбалет в рукав и сидела с самым смиренным видом, положив руки на томик Святого Устава.
  - А ты, сестра, поумерь свой пыл, если не хочешь, чтобы тебя вышвырнули отсюда как шелудивую собачонку. Я ведь не посмотрю, что ты баба и... весталка.
  Он с презрением бросил взгляд на не в меру округлившийся живот Терезы, хорошо заметный при её стройной фигуре, и молча вернулся за свою стойку.
  Через минуту подбежала служанка (совсем ещё девочка), и украдкой бросая на Терезу восхищённые взгляды, осведомилась, чего той угодно.
  - Хлеба, - сказала она, кладя на стол несколько медных монеток. - И воды. Холодной.
  Служанка поклонилась и ушла выполнять заказ.
  Тереза откинулась на табурете, привалившись спиной к скрипучей стене таверны и принялась расшнуровывать тугие завязки плотного кожаного корсета, увенчанного жёстким лифом для поддержания груди. После беременности грудь сильно располнела и теперь лиф, усиленный вшитыми стальными пластинами, больно натирал и без того зудящую плоть.
  Завязки наконец поддались и Тереза смогла вздохнуть свободнее. А ведь какие-то три месяца назад она могла натянуть корсет через голову даже не расшнуровывая его.
  Она ненавидела своё теперешнее тело; ненавидела то существо, которое росло у неё внутри; ненавидела красавчика Тодора с его сладкими речами и нежными, как у девушки, пальцами. И этой упругой штучкой между ног... Да простит меня Пречистая Дева.
  И ещё она ненавидела эту старую суку - сестру Агнессу, которая вынудила её покинуть Обитель и прервать своё святое служение Лазурной Госпоже.
  Но больше всего Тереза ненавидела себя - за то, что поддалась на уговоры подруг; что вместе со всеми удрала в деревню на праздник Смены Года; что пила вино; что кружилась в весёлых плясках с деревенскими парнями и девушками; что не смогла противиться настойчивым ласкам Тодора в тёплой уютной полутьме душистого сеновала...
  И ведь не сказать, чтобы это был первый подобный инцидент в их Обители: весталки и раньше беременели и настоятельницы благополучно это скрывали. На ослушницу накладывалась строгая епитимья, по истечении которой она преспокойно возвращалась к своим обязанностям. Да если бы всех послушниц, нарушивших обет целомудрия изгоняли из Обители - там уже давно некому было бы поддерживать огонь в Священном Очаге, а за предсказаниями пришлось бы обращаться лишь к безумным, одурманенным ядовитыми испарениями, пифиям.
  Но случай Терезы был особенным: когда-то давно она отказалась стать любовницей сестры Агнессы - настоятельницы Лазурной Обители, положившей свой похотливый взгляд на юную воспитанницу. Более того, она поступила опрометчиво, рассказав другим послушницам об отвратительном предложении престарелой греховодницы и они все вместе посмеялись над ней, а той каким-то образом стало обо всём известно.
  И вот теперь старая ведьма решила отомстить: она потребовала от Терезы оставить служение и добровольно покинуть Обитель под страхом разоблачения её связи с мужчиной, что привело бы ту к экзекуции и позорному изгнанию...
  Юная служанка принесла краюху ржаного хлеба и глиняную кружку с водой. Вода оказалась не слишком холодной, но вполне чистой. Тереза сделала несколько больших глотков и принялась нервно крошить хлеб.
  Настало время присмотреться к потенциальным конкурентам... или партнёрам.
  
  
  
  2. АЛЬ-СААДИ. БРОДЯГА
  
  Под мостом было холодно, сыро, мерзко воняло тиной и нечистотами. Мост был старый, каменный, построенный ещё во времена расцвета Империи, он выгибался красивой дугой и был оснащён с обоих сторон широким крепким парапетом.
  Раньше такие мосты ладили через любую самую мелкую речушку и даже, иногда, через ручьи. Гранитом потом облицовывали, мрамором - денег в казне тогда много было. Под такими мостами, говорят, тролли селиться любили.
  И простоит такой мост лет двести, а то и больше, если селяне его не порушат, да на каменья не растащат. А вместо него другой нагородят: деревянный, плоский (без парапета, понятное дело), кривой, щелястый - ни от дождя под ними не укроешься, ни от чужих глаз.
  Тролли под такими мостами жить не станут. Может потому они и повывелись тролли-то?
  Аль-Саади выглянул наружу: дождь почти совсем перестал, облака немного рассеялись и в просветах стали видны яркие весенние звёзды.
  Он выбрался из-под моста, кутая своё тщедушное тело в непомерно длинный кожаный плащ. Мокрая земля неприятно холодила босые ступни. Лохмотья, заменявшие ему штаны, тут же вымокли в высокой траве и прилипли к тощим, покрытым гусиной кожей, ногам. Зубы его стучали от холода, а живот прилип к позвоночнику.
  Речушка, через которую был перекинут мост называлась Студёнуха, что на старом имперском наречии означало "холодный рыбный суп". Сейчас Аль-Саади не отказался бы от тарелочки наваристого рыбного супа, пусть даже и холодного.
  Он гулко сглотнул слюну: его живот был пуст уже третий день и он готов был сожрать не то что холодный суп, но даже сырые рыбные головы.
  Давеча ему удалось стащить у местных поселян тощего гуся, и он уже почти дожарил его, когда услышал собак. Пришлось убегать. Он никогда ещё так не бегал, и если бы не река, то в этот раз ни за что бы не ушёл...
  Он вышел на дорогу и побрёл вдоль обочины в сторону портового городка Весёлая Гавань, огни которого поблёскивали вдали. На самом деле городок назывался Солёной Гаванью, из-за постоянно дувших, со стороны Гнилых островов, солёных сырых ветров, но был переименован тамошним людом в "весёлую" - за бесшабашные кутежи и попойки, чуть ли не ежедневно устраиваемые студентами местного Университета.
  В Весёлой Гавани Аль-Саади не бывал уже добрых десять лет. Когда-то он и сам был студентом, но его отчислили с предпоследнего курса за слишком вольные взгляды и неуважение к университетскому руководству.
  Вот это были времена - он читал свои стихи шлюхам в портовых трактирах и никогда не возвращался домой трезвым. Может там ещё остался кто-нибудь, кто помнит мятежного поэта Аль-Саади и угостит его тарелкой холодного рыбного супа...
  В воздухе отчётливо запахло варёной рыбой.
  "Ну вот и голодные галлюцинации начались", - обречённо подумал Аль-Саади.
  Раньше нос никогда не подводил его. Он высморкался в рукав плаща и принюхался снова. Запах не исчез и вроде даже усилился.
  Он откинул с глаз мешковатый капюшон и огляделся. Рядом с рекой, текущей параллельно дороге, чуть в стороне от огней Весёлой Гавани, мерцало яркое пятнышко недалёкого костерка. Тонкий белый дымок стелился над степью, сносимый порывами прохладного ночного ветра.
  Аль-Саади прибавил шагу, почти побежал, а когда уже стали явственно различимы две тёмные фигуры, сидящие у костра, он нырнул в высокую мокрую траву и стал на карачках пробираться к желанному теплу.
  Тот, который сидел к Аль-Саади спиной, был укутан в какую-то обширную серую хламиду. Чёрное одеяние его собеседника, сидящего на противоположной от костра стороне, почти сливалось с окружающей его темнотой. Аль-Саади видел только нижнюю часть лица (остальное было скрыто клобуком) и узкие белые кисти подвижных рук. Над огнём висел закопчённый походный котелок, в котором кипело умопомрачительно пахнущее варево.
  "Должно быть такие же бродяги, как и я, - с надеждой подумал Аль-Саади. - Если и не накормят, то может хоть у костра посидеть разрешат".
  Его ноги ниже колен онемели и потеряли чувствительность; рукам, засунутым в широкие рукава плаща было немного полегче. Но он всё ещё не решался выйти к костру: в прошлый раз в подобной ситуации ему изрядно намяли бока за оскорбление своим обликом приличного общества, которое с виду мало чем отличалось от него самого.
  Аль-Саади подкрался уже так близко, что начал различать голоса.
  Сидящий спиной к нему тихо сипел что-то неразборчивое, на что "чёрный клобук" отвечал весёлым молодым голосом:
  - Вы законченный пессимист, сир Тибальд, но я всё же надеюсь, что когда-нибудь вы заслужите своё прощение.
  Он потянулся к котелку, чтобы помешать варево.
  У Аль-Саади от запаха закружилась голова, а желудок скрутило так, что он чуть не завыл.
  "Чёрный клобук" продолжал мешать варево, постукивая деревянной ложкой о стенки котелка. Неожиданно тот, который сидел спиной, встрепенулся и что-то тихо произнёс.
  - Нет, я ничего не слышал, - произнёс весёлый молодой голос. - Может быть какой-нибудь зверь?
  "Чёрный клобук" поднялся на ноги и принялся всматриваться в темноту за спиной своего спутника. Аль-Саади вжался в землю и старался не дышать.
  - Да нет там никого, сир Тибальд.
  Он уселся на своё место и сиплый снова что-то негромко сказал ему.
  - Ну хотите я пойду и проверю? - раздражённо спросил молодой.
  Сиплый что-то тихо ответил и медленно поднялся на ноги зябко кутаясь в свою серую хламиду. Он повернулся и посмотрел прямо туда, где лежал в траве дрожащий как заяц Аль-Саади. Его длинные волосы развивались на ветру, а лица было не разглядеть, поскольку он стоял спиной к костру. Аль-Саади видел только, как влажно блестят белки его глаз.
  Он начал говорить, почти так же тихо и сипло, но на этот раз Аль-Саади расслышал его:
  - Выйди к нашему костру, путник, если ты не задумал худого. Обогрейся и поешь. Меня зовут сир Тибальд, а моего эсквайра [3] - Сименс. Мы не причиним тебе вреда...
  
  __________________________________________________
  3. Эсквайр - оруженосец, щитоносец. Нетитулованный мелкопоместный дворянин, обладающий собственным гербом, но не являющийся пэром или рыцарем.
  
  
  
  3. ГИЛЬЕРМО. КОНТРАБАНДИСТ
  
  Пиво было скверное, как и весь этот заплесневелый, пропахший тухлой рыбой городишко, состоявший, казалось, из одних только борделей, притонов и полуразвалившихся халуп городской бедноты. Дома более зажиточных граждан, приличные трактирчики и лавчонки теснились только в районе городского Университета, да ещё у северной оконечности Королевской Верфи, где размещался Инженерный Квартал.
  Если бы не Университет, снабжавший клиентурой половину портовых шлюх и хозяев питейных заведений, да не Королевская Верфь, дающая работу двум третям городских голодранцев - город давно бы зачах и истаял, как выброшенная на берег медуза под раскалённым полуденным солнцем.
  Местный Университет (хотя и не мог тягаться по величине и комфорту со столичным) был старейшим в Империи учебным заведении и до сих пор считался очень престижным. Состоятельные родители почитали за честь отдать сыновей-недорослей в суровые стены этого храма науки. А развязные юнцы только и делали, что просаживали на паршивое вино и женщин не самого тяжёлого поведения деньги своих толстосумов-отцов, уверенных в том, что их отпрыски сейчас наполняют свои лохматые головы сокровенными знаниями.
  Гильермо не стал заказывать ничего кроме пива: не хватало ещё отравиться здешней снедью и попасть в лапы местного эскулапа.
  Он ни за что бы не переступил порог подобного заведения, если бы в объявлении о работе не значилось именно это место. Дело было не в бандитского вида сброде, наполнявшем его: Гильермо умел обращаться с подобными людишками и они его не беспокоили. Но к своему желудку он с некоторых пор относился крайне щепетильно: неожиданно приключившийся понос мог испортить все планы и похерить выполнение ответственного задания.
  Почему клиент выбрал именно это место было не понятно: может он просто не хотел тратиться на выпивку, которую, по негласной традиции, должен был оплатить наёмнику в случае положительного решения о принятии заказа.
  "Жмот, - мысленно попенял потенциальному заказчику Гильермо, с отвращением прихлёбывая дрянную бурду, которая здесь называлась пивом. - Если ты начнёшь экономить и на оплате заказа, то боюсь, что мы с тобой не сработаемся".
  Гильермо приехал в Солёную Гавань со своей обычной целью - наняться на судно, перевозящее контрабанду из Песчаных Княжеств в Империю и предложить свои услуги в случае возникновения таможенных конфликтов. Когда-то он занимал не последнюю должность в местной городской страже и у него ещё остались старые связи.
  Обычно удавалось решать все проблемы полюбовно, но иногда случались размолвки, и тогда Гильермо отрабатывал свой хлеб в качестве опытного вояки, поскольку до службы в городской страже он успешно занимался каперством [4] в здешних мутных водах.
  Его последние несколько рейсов через Жемчужное море оказались настолько удачными, что он смог почти год безбедно существовать в районах Империи более приспособленных для комфортного времяпрепровождения. Там он провернул ещё несколько коммерческих операций сомнительного свойства, и уже даже решил завязать со своим незаконным бизнесом, открыв небольшую антикварную лавочку в Столице, но попался и вынужден был удариться в бега, бросив нажитое, спасая свою свободу и шкуру.
  Теперь всё снова приходилось начинать сначала, и когда в корчме на Державном Тракте Гильермо прочитал объявление о работе, то ему увиделся в этом знак судьбы. Объявление звучало таинственно и многообещающе, а он всё равно ничего не терял, так как в любое время мог вернуться к перевозке контрабанды.
  Он явился в назначенное место заранее, чтобы присмотреться к своим конкурентам и возможным напарникам (заказчик собирал команду из семи-восьми человек).
  Ждать пришлось недолго.
  Когда высокая смуглая женщина, обёрнутая в лохматую пятнистую шкуру перешагнула порог, чиркнув лезвием закинутой за спину глефы по покосившейся притолоке, Гильермо сделал мысленную пометку: вот и второй кандидат в охотники за сокровищем.
  Дикарка бесцеремонно вышвырнула подвыпивших доходяг из-за ближайшего к двери столика, уселась в одиночку на длинной скамье и сразу же принялась править точилом широкое лезвие своей смертоносной игрушки. При этом она не забывала бросать в залу свирепые взгляды из-под белёсых бровей.
  Её лицо пересекал тонкий розовый шрам; он бежал через левую бровь и глаз до середины щеки и отчётливо выделялся на дочерна загорелой коже. Виски были выбриты; выгоревшие на солнце длинные светлые волосы, собранные в пышный конский хвост, спадали за спину.
  Девочка-служанка попыталась было принять у дикарки заказ, но она так зыркнула на бедняжку, что та в страхе убежала за стойку и больше у её столика не появлялась. Громила-бармен поглядывал на новую посетительницу с явным неудовольствием, но пока ничего не предпринимал.
  Когда взгляд дикарки скользнул по Гильермо, ему показалось, что узкие щёлочки тёмных глаз стали ещё уже, а губы скривились ещё сильнее, обнажив кончики крепких белых зубов. Он понял, что разоблачён.
  Следующей соискательницей была странствующая монахиня в когда-то голубой, но теперь уже изрядно посеревшей рясе. Сперва Гильермо не обратил на неё особого внимания, подивившись только: что, такая как она, могла забыть в подобном месте? Но когда служительница культа хладнокровно вырубила главаря местной портовой шпаны по прозвищу Грак (хорошо известного Гильермо), а потом заставила отступить безбашенного травокура Мякиша с его сбродом - он решил, что нужно будет приглядеться к ней получше.
  Гильермо был уверен, что девчонка блефует, и ему хотелось бы посмотреть, как она выполнит свои угрозы, брошенные Мякишу и его головорезам, но тут некстати вмешался бармен и не дал произойти потасовке. Гильермо понимал его позицию: он не желал разрушений в своей забегаловке - но всё равно был разочарован.
  Монахиня заказала себе только воду и хлеб. Она была явно в интересном положении - месяце на четвёртом-пятом, что было странно в связи с её очевидной принадлежностью к Лазурному Сестринству, послушницы которого обязаны были блюсти целомудрие. Наверное получила пинка под зад из Обители и, теперь, в поисках средств к существованию, хочет принять участие в назревающей авантюре в качестве сестры милосердия или... маркитантки. На бойца, при всей своей воинственности, она явно не тянула.
  Время рандеву приближалось и Гильермо задумался. С одной стороны, его шансы попасть в состав наёмной команды повышались, но с другой - если на столь заманчивое предложение почти никто не откликнулся, то может стоит задаться вопросом: а так ли уж оно заманчиво?
  Он совсем уже было решил уйти не дожидаясь заказчика и заняться привычной перевозкой контрабанды, когда в дверях таверны появилась очень странная троица.
  
  __________________________________________________
  4. Каперы (корсары, приватиры) - частные лица, которые с разрешения верховной власти воюющего государства использовали вооруженное судно с целью захватывать торговые корабли неприятеля, а в известных случаях - и нейтральных держав.
  
  
  
  4. ЗУЗАННА. МОГИЛЬНАЯ ВОРОВКА
  
  Кладбище было старым и заброшенным: могильные холмики заросли травой и низким колючим кустарником ежевики; тесно натыканные надгробные плиты, покрытые трещинами и сколами перемежались безголовыми статуями святых, молитвенно сложивших мраморные ладони на груди. Тут и там из земли торчали покосившиеся деревянные столбики с прикреплёнными к ним полусгнившими тележными колёсами - знаками того, что похороненные под ними люди при жизни поклонялись Всепрощающему.
  Эти колёса и статуи появились здесь гораздо позже - уже после раскола Империи, когда культ Всепрощающего потеснил почитавшийся ранее культ Упоргорийского Пантеона и привёл к череде кровавых религиозных войн.
  Со внутренних сторон в ободья колёс были вбиты широкие кованные клинья, ржавые острия которых хищно торчали наружу. Они должны были символизировать золотые шипы на колёсах небесной квадриги [5], запряжённой четвёркой штормовых коней, в которой Верховный Зодчий ежедневно облетал окрестности своих земных и небесных владений. На одном из этих шипастых колёс Верховный впоследствии колесовал своего непокорного сына за то, что тот даровал людям всепрощение в час Последнего Суда.
  Согласно преданию, Верховный Зодчий, которому дана была власть распоряжаться движением светил и людскими судьбами, уступил последнюю прерогативу своему единственному сыну Осуду, достигшему того возраста, когда он уже мог занять своё место в Небесном Пантеоне. С этого дня Осуд волен был менять судьбы людей по своему усмотрению, воздавая праведникам и наказывая грешников.
  Подойдя к своим новым обязанностям ответственно, Осуд спустился с Упор-горы на землю и пятьдесят лет прожил среди людей, отказавшись на это время от всех своих божественных способностей. Через пятьдесят лет он сбросил с себя человеческую личину и вновь вернулся пред очи своего отца и Семерых Великих.
  "Я долго прожил среди людей и многое понял о них, - медленно произнёс он. - Я жил среди грешников и праведников, среди честолюбцев и бессребреников, среди разбойников и святых. И я узрел, что грешники уже наказаны самими собою за дела свои, ибо последствия неблаговидных поступков всю жизнь преследуют их, терзая душу и изнуряя плоть. Праведники же, даже находясь в нищете и телесной немощи, пребывают в спокойствии душевном и единением с миром и собой в благодарность за сотворённое ими добро".
  Слушал Верховный Зодчий слова возлюбленного сына своего, слушали с ним и Семеро Великих - и дивились они речам его.
  "А по сему, - продолжил Осуд, возвысив голос свой. - Я решил ниспослать прощение всем людям, что жили, живут и будут жить на свете, отныне и до Последнего Суда!"...
  А потом был отцовский гнев, проклятие Семерых Великих, требование изменить свою волю, отказ, колесование, изгнание их Небесного Пантеона и прочие религиозные бредни.
  Зузанна покачала головой (словно дивясь: как можно верить в подобную чушь?) и обвела взглядом неровные ряды каменных надгробий, настырно лезущие в луч света, отбрасываемый небольшим масляным фонарём, закрытым с трёх сторон плотными кожаными шорами.
  На большинстве надгробий была выбита восьмиконечная звезда, вписанная в правильную окружность - символ старой веры. Этим надгробиям было не менее четырёхсот лет и Зузанна не ожидала что-либо найти под этими сырыми, покрытыми мхом памятниками седой старины: поколения мародёров давно вытащили всё ценное, что могло там храниться. В могилах, увенчанных колёсами и статуями тоже вряд ли найдётся что-нибудь ценное - поклонники Всепрощающего редко украшают тела своих мертвецов.
  Но ей и не нужны были те безделушки, которые порой можно найти в старой могиле - её интересовало нечто совершенно иное.
  Было видно, что никто не бывал на этом кладбище уже очень и очень давно. Зузанна даже пожалела, что припёрлась сюда ночью, потратив почти весь день на ненужные наблюдения за перемещениями местных поселян.
  Она быстро шагала, ступая истёртыми подмётками высоких ботфортов прямо по вросшим в землю могильным плитам и давно просевшим земляным холмикам старых захоронений. Кусты ежевики коварно цеплялись за фалды длиннополого коверкотового сюртука, жёлтое пятно света от её фонаря плясало на грубой каменной кладке невысокой кладбищенской стены.
  Зузанна поводила лучом, ища тёмную кляксу пролома, и уверенно направилась прямо к ней. Она легко протиснулась в узкую щель, слегка задев стену широкими полями шляпы в форме усечённого конуса с тусклой оловянной пряжкой на лбу.
  Подрегулировав высоту фитиля, чтобы фонарь светил ярче, Зузанна медленно пошла вдоль стены, напряжённо вглядываясь себе под ноги, и вскоре нашла то, что искала. Это был неровный ряд почти совсем сравнявшихся с землёй могильных холмиков, лишённых даже намёка на какие бы то ни было надгробия.
  Именно это захоронение она и искала: колдунов, одержимых, проклятых, казнённых преступников и самоубийц всегда хоронили за кладбищенской оградой.
  Зузанна поставила фонарь на землю и потёрла озябшие пальцы рук.
  Самоубийцы, одержимые и преступники её сейчас не интересовали: она искала могилу известного колдуна, жившего в этой глуши в конце позапрошлого века, и по сведениям, почерпнутым из весьма достоверных источников, похороненного на этом самом кладбище.
  В захоронении было пятнадцать могил. Зузанна направила луч фонаря так, чтобы он освещал их все и принялась тщательно осматривать.
  Только с первого взгляда казалось, будто на всех могилах царит одинаковое весеннее разнотравье - при внимательном осмотре стало заметно, что три из них обильнее прочих поросли колючей травкой-краснопёркой.
  Существует легенда о том, как однажды святой Йохан, пропалывая монастырский огород, порезал палец об острый листочек этой травки и так осерчал, что проклял её, разрешив ей отныне расти только на окаянной земле.
  Но это всего лишь легенда.
  На самом же деле краснопёрка распространена повсеместно на всей территории Старой Империи, но существуют места, где она растёт особенно охотно и больше не растёт почти никакая другая трава - могилы проклятых и колдунов. И этому феномену есть очень простое объяснение.
  По старинному поверью, тела колдунов и проклятых при захоронении засыпают землёй, обильно перемешанной с хлорной известью, чтобы их неупокоенные души не могли вернуться обратно в бренные тела. А после такой профилактики там долгие годы не способна прорасти никакая иная трава кроме неприхотливой и вездесущей краснопёрки. Конечно с годами известь вымывается из почвы и земля становится пригодна для других растений, но травка-краснопёрка здесь всегда растёт гуще.
  Зузанна сняла с плеча потрёпанную холщовую сумку и принялась готовиться к обряду.
  
  __________________________________________________
  5. Квадрига - античная двухколёсная колесница с четырьмя запряжёнными конями. Часто использовалась в гонках или в триумфальных шествиях.
  
  
  
  5. СИМЕНС. ЛЕКАРЬ И ЭСКВАЙР
  
  Небо всё утро было затянуто низкими скучными облаками. То и дело начинал накрапывать мелкий противный дождик. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалась унылая степь, плоская, как грудь сестры Мирабеллы из монастырского лазарета. На горизонте маячили синими тенями далёкие горы.
  Дорога совсем раскисла и липкая жирная грязь раздражающе чавкала под башмаками.
  Иногда их обгоняли несуразные крестьянские колымаги, запряженные могучими флегматичными битюгами. Каждый раз Сименс с надеждой бросал взгляд на сира Тибальда, но водянистые голубые глаза, глядящие сквозь узкие прорези маски, были безучастны. Они привычно сходили на обочину, уступая дорогу очередной телеге с нахохлившимся понурым возницей, а затем вновь продолжали месить ногами грязь, потакая бессмысленному и обременительному обету благородного воителя.
  Единожды их обогнал, несущийся на полной скорости почтовый дилижанс, окатив жидкой грязью с ног до головы. Кучер и не подумал сбавить скорость, возможно приняв их за бродяг, и они едва успели отскочить в придорожную траву. Дилижанс чёрным вихрем промчался мимо, подскакивая на скрипучих рессорах, под надрывное ржание лошадей и визгливый свист бича.
  Сир Тибальд негромко просипел что-то, похожее на ругательство и изумлённый Сименс с весёлым недоверием уставился на него: уж не послышалось ли ему? Неужто его господин, непоколебимый даже тогда, когда речь идёт об исполнении самых ничтожных и необязательных правил, нарушил сейчас один из своих нелепых твердокаменных обетов?
  Он ожидал, что сир Тибальд что-то скажет, начнёт объясняться, но тот, как ни в чём не бывало, выбрался на дорогу и настырно побрёл вперёд, счищая на ходу ошмётки грязи со своего несуразного балахона. Сименс почувствовал себя обманутым, он поправил на плечах лямки заплечного мешка и угрюмо поплёлся следом.
  Они пообедали в придорожном трактире, знававшем и лучшие времена, посидели у жаркого камина, обсыхая, и снова двинулись в путь. В полночь их ждали в Солёной Гавани, где сир Тибальд собирался участвовать в соискании на выполнение очередного опасного предприятия по борьбе со злом и восстановлению справедливости.
  Сименс вздыхал: он уже давно подумывал о том, чтобы оставить свою хлопотную службу у сира Тибальда, не сулящую никаких перспектив, но всякий раз откладывал принятие окончательного решения. За прошедший год он сильно привязался к этому прямодушному чудаковатому старику и, хотя оный год не принёс ему даже пары золотых дублонов, Сименс не мог бы пожаловаться на то, что ему было скучно.
  Конечно им не случалось расколдовывать замков или рубить головы драконам, но однажды они перебили шайку разбойников, промышлявших торговлей детьми; разоблачили степную ведьму-кровососку, поселившуюся на заброшенной мельнице близ села Вышнее Быльё; изловили оборотня, терроризировавшего окрестности Пурпурной Обители, и оказавшегося тамошним бондарем, рядившимся в звериные шкуры...
  Низкое небо, весь день промаявшееся в неуверенности, к вечеру разродилось проливным дождём и им пришлось отсиживаться в прибрежных кустах у какой-то небольшой речушки, накинув на ветки старую лошадиную попону, служившую сиру Тибальду одеялом. Сименс, которому скучно было сидеть без дела, выломал длинную палку, соорудил импровизированную удочку и за час натаскал с десяток уклеек.
  Дождь понемногу начал стихать и было решено развести костёр, обогреться и перекусить.
  Сухостоя в прибрежных зарослях оказалось предостаточно, но он весь намок и не желал разжигаться, так что Сименсу пришлось плеснуть немного "горючей воды", применяемой для прижигания ран и уничтожения заразы. Костерок враз заполыхал.
  Сименс набрал в котелок речной воды, пристроил его над огнём и уселся чистить рыбу. Его обычное беззаботное расположение духа понемногу возвращалось.
  Сир Тибадьд уселся прямо на мокрую попону и протянул к костру широкие ладони с крепкими узловатыми пальцами, усеянными старыми шрамами и старческими пигментными пятнами. На белой лакированной маске, скрывавшей большую часть его изуродованного болезнью лица, плясали оранжевые отблески пламени.
  - Ты когда-нибудь задумывался, Сименс, для чего мы живём?
  С этого вопроса начиналась любая их "беседа" и Сименс давно уже перестал пытаться ответить на него; он просто терпеливо ждал продолжения. Сир Тибальд не нуждался в собеседнике - он нуждался в слушателе. Хорошо, что такое настроение накатывало на него нечасто - наверное всему виной проклятая погода.
  - Ты помнишь, Сименс, что Всепрощающий наделил людей правом самим вершить свои судьбы и даровал им прощение за всё то, что они сотворили и сотворят - отныне и до Последнего Суда?
  - Нет, сир Тибальд, - с самым невинным видом ответил тот, продолжая чистить рыбу. - Я тогда ещё был очень маленьким.
  - Не городи глупостей, Сименс! Ты знаешь, что это случилось на заре времён и никто из ныне живущих не мог присутствовать при сём. Я говорю тебе о Святом Уставе, где описана земная жизнь Всепрощающего. И, вообще, не смей меня перебивать! Чисти свою рыбу!
  - Слушаюсь, сир, - скромно пробормотал Сименс, скрывая улыбку.
  Чувство юмора не входило в число личностных качеств сира Тибальда.
  - Если тебе прощается всё, что бы ты не совершил, то выходит, что совершенно незачем быть хорошим - главное не нарушать тех правил, за которые тебя могут наказать сами люди. Но есть ещё душа, Сименс, и ей не объяснить, что ты не преступал никаких писанных законов, а за все остальные проступки уже заочно получил прощение. Душа судит по своим собственным законам и прощения не знает...
  Он замолчал и с шумом втянул в себя воздух через каплевидные отверстия в маске, расположенные на уровне носа. Сименс побросал рыбу в кипящую воду, добавил соли, лаврушки, сушёных овощей, и стал смотреть на старого воина, ожидая продолжения.
  - Я содеял в этой жизни очень много зла, Сименс. Прикрываясь людскими законами и Святым Уставом я совершал ужасные бесчинства, но я не ведал, что творил. Я ни разу не раскрывал Святого Устава, который постоянно носил под панцирем напротив сердца, довольствуясь лишь речами священников, звучавшими с амвонов в храмах. Я твёрдо верил в то, что поступаю правильно, но с годами моя вера стала слабеть...
  Сир Тибальд снова умолк и Сименс, воспользовавшись случаем, быстренько попробовал варево на соль.
  - У меня начала болеть душа, Сименс, и эта боль не шла ни в какое сравнение с болью телесной. А уж с ней-то я был знаком не понаслышке: меня неоднократно рубили мечом, дырявили из аркебузы, протыкали багинетом. [6] Дикие звери терзали моё тело, жара и холод изнуряли его снаружи, а жестокие болезни выжигали изнутри. Но я смеялся, Сименс, поверь мне - тогда я ещё умел смеяться...
  Сименсу очень трудно было в это поверить. Он не мог представите себе сира Тибальда не то что смеющимся, но даже улыбающимся.
  - Слова священников престали приносить мне успокоение и я впервые открыл Святой Устав. Я был потрясён, Сименс: оказалось, что Всепрощающий, кроме собственно прощения, оставил людям Заветы - правила по которым надлежит жить, чтобы не быть осуждённым своею собственной душой...
  Сир Тибальд нравоучительно поднял вверх узловатый палец. Он выговорился и его душевное состояние стремительно улучшалось.
  - Вы законченный пессимист, сир Тибальд, но я всё же надеюсь, что когда-нибудь вы заслужите своё прощение, - Сименс потянулся к котелку, чтобы помешать суп.
  Сир Тибальд вдруг как-то странно напрягся, прислушиваясь.
  - Ты ничего не слышал, Сименс? Мне показалось, что я уловил какие-то звуки...
  - Нет, я ничего не слышал, - Сименс продолжал помешивать суп, предвкушая скорую трапезу. - Может быть какой-нибудь зверь?
  - Это человек, - старик безучастно смотрел в огонь, но было видно, что он весь обратился в слух. - Ярдах в сорока прямо за моей спиной.
  Сименс поднялся на ноги и принялся всматриваться в темноту.
  - Да нет там никого, сир Тибальд.
  - Он там...
  - Ну хотите я пойду и проверю? - раздражённо спросил Сименс.
  - Нет, он может испугаться. Я сейчас сам позову его.
  Он медленно поднялся на ноги, зябко кутаясь в свой нелепый балахон, и повернулся спиной к костру. Его длинные пегие волосы развивались на ветру; он немного постоял, словно в нерешительности, а потом заговорил своим глухим сиплым голосом:
  - Выйди к нашему костру, путник, если ты не задумал худого. Обогрейся и поешь. Меня зовут сир Тибальд, а моего эсквайра - Сименс. Мы не причиним тебе вреда...
  
  __________________________________________________
  6. Багинет (штык) - холодное колющее оружие, примыкаемое к ружейному стволу для штыкового боя; может также носиться на поясном ремне.
  
  
  
  6. УТА. ДИКАРКА-САМОЗВАНКА
  
  Сырой ветер, настырно дующий со стороны гавани неприятно холодил голые колени и плечи, игрался тугим пучком волос на затылке, норовил сыпануть в глаза мелким песком. Было уже совсем темно, а тусклые газовые фонари горели только на пересечениях узких извилистых улочек.
  И не у кого было спросить дорогу: квартал словно вымер, хотя из окон, забранных щелястыми ставнями или кое-как завешенных дырявыми шторами, Ута то и дело ловила на себе плотоядные хищные взгляды.
  Наконец она разглядела неприметную вылинявшую вывеску, криво висящую над дверью длинного и низкого, похожего на сарай, строения - без окон, но с широким прощелком между верхним краем стены и крышей. Подвернувшийся кстати фонарь высветил на вывеске что-то похожее на трезубец и полустёртую надпись "Царь морей" - сомнений не осталось - это было то самое место, которое указывалось в объявлении.
  Ута тряхнула головой, рассыпав по плечам густые светлые волосы; придала лицу свирепое выражении и, скосолапив ноги, обутые в ременные сандалии с высокими меховыми гетрами, толкнула, висящую на одной петле дверь таверны.
  Привычно изображая воительницу из Речной Долины, она бесцеремонно стряхнула с первой попавшийся скамьи парочку захмелевших гуляк и уселась сама, широко расставив ноги. Когда она положила на колени свою верную глефу (точную копию такой, какими пользуются настоящие сумеречные девы) и принялась её натачивать - все те, кто ещё оставался за столом поспешили ретироваться, не забыв прихватить свои тарелки и кружки. Уту это вполне устраивало.
  Роль свирепой дикарки давалась ей легко: недаром ведь она, уже почти десять лет, изображала её на столичной гладиаторской арене с подставными боями. Помогала и внешность, которой она была обязана своему прадеду - выходцу со Змеиного Берега, и одной из бабушек - северянки с Китового Мыса. От прадеда ей досталась смуглая кожа и чёрные угли глаз, а от бабушки - роскошная кипа вьющихся светлых волос.
  Бои на арене не приносили серьёзных денег - большую часть выручки забирал распорядитель, а несогласные с таким положением дел получали пинка под зад. А ведь она уже далеко не девочка и ей пора уже задуматься о женитьбе, детях, уютном домике с камином и маленьком шляпном магазинчике.
  Сейчас в Столице был не сезон на гладиаторские бои и Ута упросила распорядителя отпустить её на месяц-другой из города не разрывая контракта, придумав душещипательную историю про больную мать и неоплаченную закладную за дом. Ей всегда хорошо удавалось придумывать очень правдоподобные истории - наверное потому, что она уделяла особое внимание деталям.
  Она не забывала время от времени окидывать залу свирепыми взглядами. Это должно было отбить у бармена и посетителей охоту познакомиться с ней поближе, а также выявить среди сброда, наполнявшего это смрадное место, других охотников за наградой.
  Одного она распознала сразу - плечистого тугомордого крепыша с цепким прищуром бывалого авантюриста. Он неприметно пристроился между тощим развязным парнем в расстёгнутой на впалой груди кожаной безрукавке и унылым детиной с мутным потухшим взглядом. Крепыш, с плохо скрываемым отвращением, тянул мелкими глотками пиво из щербатой глиняной кружки.
  Он лишь однажды скользнул по Уте равнодушными зенками, ещё когда она только появилась в дверях таверны, и, казалось, сразу потерял к её персоне всякий интерес, но с этого самого момента Уту не отпускало давящее ощущение того, что её пристального оценивающе разглядывают.
  Больше, как она не присматривалась, ей не удалось разглядеть никого, кто хоть как-то тянул бы на искателя приключений. Уте даже показалось, что кроме неё и плечистого крепыша здесь едва ли найдётся человек, который просто умеет читать. Наверное наниматель специально подобрал такое место, чтобы сразу становилось ясно - кто пришёл наниматься, а кто просто протирает штаны за ежевечерней кружечкой омерзительного местного пойла.
  То, что пойло, подаваемое здесь, омерзительно, Ута смогла понять даже не попробовав его - отвратный кислый запах навеки пропитал каждый уголок этой дрянной пародии на питейное заведение.
  Молоденькая монахиня, появившаяся в дверях, за полчаса до означенного в объявлении времени сбора, растрогала Уту. Девчонка явно была не промах, несмотря на свои молодость и рясу весталки, но в команде матёрых наёмников она станет явной обузой. И хотя себя Ута матёрым наёмником тоже не считала, но с глефой умела обращаться превосходно и рассчитывала получить равноценную со всеми участниками предприятия долю барыша.
  Когда до времени сбора оставалось не более десяти минут, Ута заметила в глазах крепыша искреннюю скуку и поняла, что тот собирается уходить. Неужели она ошиблась и он здесь не затем, чтобы участвовать в авантюре. Тогда, выходит, что кроме неё и девчонки-весталки больше никто не пришёл на соискание? Или она всё-таки зашла не в ту таверну?
  Но ведь в объявлении было ясно написано - "Царь морей", и значит никакой ошибки быть не могло. Неужто в Империи повывелись все авантюристы и предложение таинственного нанимателя совсем никого не заинтересовало кроме самозваной дикарки и странствующей девочки-монашки?
  Неожиданно в таверну ввалилась весьма диковинная компания и Ута поняла: может быть не всё ещё потеряно и есть шанс, что загадочная экспедиция всё же состоится. Тугомордый крепыш, который, видимо, всё же являлся одним из соискателей, снова шлёпнулся задом на скамью и придвинул к себе кружку с недопитым пивом.
  В таверне мигом стало тихо, все посетители с интересом уставились на вошедших.
  - Господа, - негромким сиплым голосом проговорил высокий седовласый старик в белой лакированной маске, скрывавшей большую часть его лица. - Позвольте осведомиться: а не в этом ли достойном заведении проходит соискание на участие в героическом походе?
  На старике, поверх блестящих стальных доспехов, была напялена обширная накидка из серой мешковины; на поясе, в широких ножнах, висел двуручный рыцарский меч.
  Его спутники выглядели не менее колоритно: стройный юноша в чёрном облачении лекаря или боевого мага и тщедушный, похожий на подростка мужчина неопределённого возраста, закутанный в огромный рыбацкий плащ.
  Старик обвёл залу светлыми жёсткими глазами, влажно блестевшими через прорези маски, ожидая ответа на свой вопрос. Его твёрдый острый подбородок, покрытый редкой седой щетиной нетерпеливо подрагивал.
  - Вы не ошиблись, благородный сир, - послышался спокойный голос из дальнего конца залы. - Соискание проходит именно здесь...
  
  
  
  7. ТИБАЛЬД. БЛАГОРОДНЫЙ ВОИТЕЛЬ
  
  Он поднялся из высокой мокрой травы - неуверенный и жалкий - маленький щуплый человечек в огромном рыбацком плаще, скроенном из разнокалиберных кусков рябой кожи; стал опасливо приближаться к костру, хромая, казалось, на обе ноги сразу и обхватив тонкими руками в непомерно широких рукавах свои узкие плечи.
  Подходя, он откинул с головы жёсткий треугольный капюшон, обнажив высокий бледный лоб с прилипшими к нему жидкими прядями волос неопределённого цвета, сквозь которые проступали ещё более бледные шрамы - три кривых перекрещенных линии, напоминающих руну "анут".
  Тибальд увидел пугливые бегающие глаза под редкими бровями; искусанные дрожащие губы; впалые щёки с нездоровым чахоточным румянцем, поросшие редкой нечистой порослью; тонкий горбатый нос с широкими трепетными ноздрями и безвольный скошенный подбородок над хилой кадыкастой шеей.
  И запах - Тибальд не мог бы спутать его ни с каким другим - запах страха и недоверия, запах затравленного дикого зверя, запах ликанта... Но сейчас это не имело ни малейшего значения - данный им обет требовал проявления гостеприимства к любому страждущему, а этот человек действительно испытывал страдание: от холода, голода и недавних побоев.
  - Благодарю вас, милостивые господа, - робко промямлил он, усаживаясь к огню на равноудалённом от обоих путников расстоянии. - Сир Тибальд, мастер Сименс...
  - Не назовёте ли и вы нам своё имя, почтенный, - с некоторым пренебрежением в голосе, осведомился лекарь.
  - Охотно, - бродяга протянул к огню озябшие руки с длинными тонки пальцами. - Чаще всего меня теперь называют "Выродком", но если господам будет угодно, то когда-то я был известен в здешних краях под именем Фархода Аль-Саади...
  - Ты лжёшь, презренный бродяга! - Сименс вскочил, отбросив на сидящего приблуду тонкую чёрную тень. - Я учился в Университете и многое слыхал о мятежном поэте Аль-Саади! О его благородной внешности, весёлом нраве и смелых выходках там до сих пор бродят легенды! Ты похож на него не больше, чем крыса на соловья!
  - Жизнь меняет людей, - смиренно ответствовал пришлый, отодвигаясь от костра и надвигая на лицо свой нелепый капюшон.
  - Прекрати, Сименс, - просипел Тибальд. - Нам нет дела до того, кем является наш гость, если он голоден и замёрз. Помни о данных обетах...
  - Это ваши обеты, сир Тибальд, а не мои! - яростно сверкнул глазами Сименс, нехотя усаживаясь на своё место. - И мне претит, что какой-то проходимец порочит светлое имя этого выдающегося человека! Я видел несколько гравюр с изображением Аль-Саади и клянусь черепахой, что это не он!
  И тогда незнакомец вдруг заговорил, не поднимая лица, скрытого в густой тени капюшона. Его голос был болезненно-скрипучим, но произносимые слова звучали волнующей музыкой для слуха старого воина:
  
  Когда сольётся рябь домов
  В аляповатую картину,
  Я побреду, скукожив спину,
  От льющих слёзы облаков.
  
  Накроет тень овал лица,
  Омытого волнАми грусти.
  И когти прямо в грудь запустит
  Тоска, которой нет конца... [7]
  
  Когда незнакомец умолк, Тибальд ещё долго сидел, отрешённо глядя в отблески оранжевого пламени, Сименс задумчиво морщил лоб, не умея совладать со своим лицом.
  - Я слышал эти стихи в несколько иной интерпретации, - неуверенно пробормотал он, косясь на случайного попутчика.
  - Тогда и я был иной, - тихо проскрипел незнакомец, обхватывая руками колени и ещё глубже утопая в своём треугольном капюшоне.
  - Однако, суп, должно быть, уже готов, Сименс, - сказал Тибальд. - Позаботьтесь в первую очередь о нашем госте, а потом уже и о нас самих.
  Сименс рассеянно кивнул, пребывая в явно растрёпанных чувствах. Покопавшись в заплечном мешке, он извлёк из него краюху ржаного хлеба, несколько мелких луковиц и пару мятых жестяных мисок. Наполнив миски ароматным горячим варевом, он протянул одну из них странному гостю, а вторую Тибальду. Сам же он принялся черпать суп прямо из котелка, имея вид человека, который уже очень давно пытается решить слишком сложную задачу и никак не может найти правильный ответ.
  Гость торопливо выхлебал суп и теперь ковырялся пальцами в мелких тушках, доставшихся ему варёных рыбёшек, жадно заедая их хлебом. Когда он потянулся за очередным куском, из рукава его плаща на тонкое запястье соскользнуло широкое железное кольцо с обрывком толстой кованой цепи. Бродяга поспешно спрятал своё сомнительное "украшение" обратно в рукав, бросив испуганный взгляд на своих сотрапезников.
  Тибальд сделал вид, что ничего не заметил, занятый неторопливым поглощением пищи; его ложка мерно постукивала о нижний край маски, скрывавшей верхнюю губу. Сименс был слишком захвачен собственными мыслями, чтобы обращать на что-либо внимание. Казалось, он целиком ушел в воспоминания о своей студенческой жизни.
  Бродяга тщательно подчищал остатки супа куском хлеба (оказалось, что он съел варёную рыбу прямо с костями) и Тибальд молча протянул ему свою, почти нетронутую, миску. Тот с благодарностью принял её и тут же начал шумно сёрбать, проворно работая ложкой.
  - Послушайте... э-э-э... любезный... - Сименс мялся, не зная, как следует обращаться к их странному гостю. - Если, по вашим словам, вы Аль-Саади, то не составит ли вам труда ответить, кто занимает в Университете пост декана на факультете естествознания?
  - Десять лет назад это был Мастер Том Дулли по прозвищу Жаборез, - неохотно откликнулся бродяга, словно уже жалея, что назвался своим настоящим именем. - Хотя я и не имел чести присутствовать на его скучнейших (по слухам) занятиях, поскольку учился на факультете изящной словесности.
  - А известно ли вам имя Гануша Клемента? - продолжал свой допрос Сименс.
  Тибальд пока предпочёл не вмешиваться в разговор.
  - Ган - Седой Медведь, - в голосе странника послышалась теплота и ностальгия. - Немало дрянного пива мы выпили с этим дебоширом в портовых кабаках...
  - Невероятно! - Сименс, казалось, был искренне удивлён. - Но если ты и вправду легендарный Аль-Саади, то почему бродишь в лохмотьях и шарахаешься от людей?
  - Это длинная и печальная история, - незнакомец снова укрылся в тени своего капюшона. - Но если милостивым господам будет угодно, то я могу рассказать её.
  Сименс был явно не против - азартное предвкушение ясно читалось на его гладком, ещё не знавшем бритвы лице. Он устроился у огня поудобнее, приготовившись слушать, но Тибальд был вынужден его разочаровать.
  - Мы охотно выслушаем ваш рассказ, почтенный Аль-Саади, - сказал он. - Но несколько позже. Сейчас нас ожидают в Солёной Гавани. Вы ведь, если я не ошибаюсь, направлялись именно туда? Так может быть составите нам с Сименсом компанию? А свою историю можете рассказать по пути...
  
  __________________________________________________
  7. Здесь и далее стихи Геннадия П. Мыша. Использованы с разрешения автора.
  
  
  
  ИНТЕРЛЮДИЯ. МЯТЕЖНЫЙ ПОЭТ
  
  Он уплыл учиться за море - это считалось престижным среди губернаторов Песчаных островов (одним из которых и являлся его старик) - отправлять своих детей получать образование на материке. Тем более, что и времена были неспокойные, колонии то и дело бунтовали и император уже начал подтягивать войска для подавления мятежей.
  Он рад был выбраться из пучины колониальной скуки и с головой окунуться в непрерывающийся праздник столичной жизни, ведь он не сомневался, что отец отправит его учиться в Столицу, но тот рассудил иначе.
  Решив, что Столица может оказать слишком сильное влияние на неокрепшее сознание провинциального шестнадцатилетнего юноши, он отдал предпочтение Солёной Гавани. Конечно тамошний Университет сильно уступал столичному в пышности и комфорте, а его профессора придерживались более консервативных взглядов на систему образования, но это было даже хорошо, потому что должно было дисциплинировать молодого человека и вытравить из его головы любые ростки вольнодумства.
  Отец терпеть не мог вольнодумства, являлся ярым сторонником той политики, которую Империя проводила в отношении своих колоний и очень боялся быть заподозренным в какой-либо нелояльности к Короне. Кроме того, Солёная Гавань находилась гораздо ближе к Песчаным островам и в случае любых осложнений достаточно было прыгнуть на любой проходящий мимо корабль и уже через несколько дней он оказался бы дома, тогда как из Столицы пришлось бы ещё неделю пилить в дилижансе до побережья.
  Он поступил на факультет изящной словесности, хотя его старик настаивал на юридическом. Это была своего рода месть отцу, за то, что вместо благоуханного воздуха столицы ему приходилось глотать сырые ветра Солёной Гавани.
  Но вскоре от разочарования не осталось и следа - его захватила учёба.
  Ему всегда очень нравилось читать, но в доме отца не водилось ничего кроме пыльных талмудов по философии и юриспруденции, а также целая куча научных трактатов, написанных совершенно невнятным заумным языком. Чтение беллетристики в их доме считалось никчемным праздным времяпрепровождением.
  Теперь же он дал себе волю, благо университетская библиотека изобиловала произведениями сочинителей практически всех стран, эпох и взглядов.
  Он посвящал чтению всё свободное время, открывая для себя всё новые жанры, поражаясь полёту фантазии авторов, дивясь точности образов и уносясь в невероятные волшебные миры, двери в которые распахивались для него с хрустящих пожелтевших страниц.
  Но больше всего он полюбил поэзию и со временем красота рифмованных слов навсегда завоевала его сердце, не оставив в нём место никаким иным предпочтениям.
  Господа преподаватели не могли нарадоваться на него: он никогда не пропускал занятий, с лёгкостью заучивал наизусть целые страницы и мог часами рассуждать о влиянии того или иного поэта на мировую литературу.
  Он начал писать стихи сам и вскоре у него появились друзья. Это были такие же восторженные юнцы как и он - поэты и пьяницы, прибывшие в Университет из самых разных точек Империи - от Змеиного Берега до Китового Мыса. С ними он впервые пошёл в таверну, попробовал вина и лишился невинности в борделе у Королевской Верфи.
  Так начались его бесшабашные студенческие годы.
  
  Когда сольётся рябь домов
  В аляповатую картину,
  Я побегу, скукожив спину,
  От льющих слёзы облаков.
  
  Но глянет солнце из-за туч,
  Тоска зелёная истает
  И сердце ликовать заставит
  Коснувшись кожи тёплый луч...
  
  Учёбу он вскоре забросил, считая, что ничему новому на факультете его уже научить не смогут, хотя пока ещё по привычке сдавал все экзамены и оставался завсегдатаем университетской библиотеки.
  Деньги от отца приходили исправно, но их стало не хватать на выпивку и баб, так что вскоре пришлось сменить таверны и бордели Инженерного Квартала на портовые трактиры и портовых шлюх.
  А потом началась война с южными колониями и деньги от отца переходить перестали.
  На корабль до Песчаных островов ему сесть не удалось, потому что порт тут же закрыли, да и нечем было заплатить за каюту - он давно промотал всё, что у него оставалось.
  В Весёлой Гавани уже давно зрели антиимперские настроения. Народ не одобрял политику Империи в отношении южных колоний.
  Ему тоже это было не по душе и свободолюбивые строки сами собой лились на измятые листы дешёвой серой бумаги. Он читал эти стихи в трактирах (именно тогда его стали называть мятежным поэтом) и всегда мог рассчитывать на кружку дрянного пива и тарелку жидкой похлёбки от неравнодушных слушателей.
  За эти стихи его и попёрли из Университета.
  Друзья (к счастью у него ещё оставались друзья) собрали немного денег и купили место на судне с контрабандой, которое должно было доставить его домой, но накануне прилетела весть о том, что мятежники разгромили имперские войска и объявили независимость Песчаных островов, которые отныне стали называться Песчаными Княжествами. Всех губернаторов (а значит и его отца тоже) предали суду как имперских ставленников и казнили вместе с семьями, а их дома заняли новоиспечённые песчаные князья.
  Возвращаться стало некуда и не к кому...
  Мать умерла рожая его, а старшие братья покинули отчий дом, когда он был ещё совсем ребёнком, да и не известно, что сталось с ними в бурлящем котле войны.
  Он, как и прежде читал свои стихи в трактирах за выпивку и еду, носил одежду с чужого плеча, которую не переменял месяцами и ночевал под заборами да в постелях портовых девок, разомлевших от его витиеватых комплиментов.
  Стихи его становились всё более злыми и уже откровенно поносИли императорский дом. Городская стража стала охотиться за ним, но всякий раз ему удавалось ускользать не без помощи своих восторженных почитателей. Друзья (у него всё ещё оставались друзья) уговаривали его покинуть Весёлую Гавань и укрыться там, где его никто не знает, обещая снабдить деньгами на дорогу. Он несколько раз брал у них деньги, но так никуда и не уехал.
  И однажды, когда он поздно ночью, пьяный вдрызг, шатаясь брёл по одной из тёмных улочек портовых кварталов, размышляя где бы переночевать, его схватили, обвинили в подстрекательстве к бунту и в кандалах отправили на каторжные работы...
  Он попал на серебряные рудники и несколько лет заживо гнил под землёй среди нескольких тысяч таких же точно обречённых, как и сам. Единственным, что поддерживало в нём силы к дальнейшему существованию, были стихи.
  Странно, но среди этих, потерявших, казалось, всякую надежду людей, у него нашлось немало слушателей. Они внимали ему, мысленно уносясь под синее вольное небо, к безбрежным степям, покрытым лесами горам и снежным равнинам своих родных мест.
  На рудниках снизилась добыча руды, начались стычки с охраной и, когда руководство шахты в качестве наказания снизило дневные рационы, каторжники подняли восстание. Они расклепали кирками свои цепи, забили камнями растерявшихся охранников и вырвались на поверхность, неся на руках мятежного поэта.
  Свобода вскружила им голову: разграбив (убивая и насилуя) рудничный посёлок, толпа опьянённых безнаказанностью каторжан волной накатила на прибрежную рыбацкую деревушку, сея разорение и смерть.
  Он пытался вразумить их, призывал остановиться, но его уже больше никто не слушал: каждый стал сам по себе. Когда же он бросился на одного из своих прежних товарищей, чтобы спасти от поругания десятилетнюю девочку, его избили железным цепом и бросили, посчитав мёртвым, в одну кучу с телами прочих жителей деревушки.
  Очнулся он от боли в ноге: над ним стоял молодой волк и пытался вырвать кусок мяса из его тощей икры. Заметив, что он ещё жив, волчонок отскочил с глухим ворчанием, но не напал, а принялся рвать зубами соседнее тело.
  Доползя до журчащего неподалёку ручья, стекающего в море, он напился воды, забился под перевёрнутую лодку и, завернувшись в брошенный кем-то старый рыбацкий плащ, проспал до позднего вечера.
  Проснувшись на закате, он вдруг понял, что чувствует себя гораздо лучше и что ему зверски хочется есть. Его раны чудесным образом затянулись, рассечённая, от ударов цепом, кожа на голове срослась, оставив лишь глубокие шрамы. Найдя в одном из домов несколько чёрствых лепёшек, сморщенную брюкву и немного сушёной рыбы, он поел и спешно покинул это гнетущее место.
  Путь его лежал на восток, в отдалённые провинции, где о нём никто не слыхал и где его точно не будут искать. Ему хотелось осесть где-нибудь на берегу тёплого моря, стать рыбаком и забыть о своей прошлой жизни.
  Но всё вышло совсем не так, как он хотел. Обострённая совесть поэта не давала ему спокойно мириться с несправедливостью; везде, где бы не останавливался, он читал свои стихи и люди вдруг начинали замечать всю беспросветность своей жизни и мечтать о лучшей доле. По всем восточным провинциям стали вспыхивать крестьянские восстания, но он к тому времени бывал уже далеко оттуда, узнавая о событиях из третьих рук.
  Слава о поэте в рыбацком плаще шла далеко впереди него. Где-то его встречали с распростёртыми объятьями, кормили лучшей едой и поили самими хмельными напитками, а где-то осыпали проклятьями, прогоняли камнями или пытались схватить и сдать властям.
  Пока что ему удавалось счастливо избегать серьёзных увечий и имперских легионеров. Каким то образом он начал чуять опасность загодя, раны заживали на нём как на собаке, а в ногах появилась небывалая ранее резвость.
  Вскоре он стал замечать, что всё больше поселений отказывались давать ему кров и стол, а легионеры, казалось, наводнили окрестные земли, как блохи собаку. Всё чаще ему приходилось ложиться спать голодным, ночевать под мостами, бегать и прятаться.
  Чтобы не подохнуть с голоду, он начал воровать еду у поселян, а они, в отместку, стали травить его собаками. Тогда-то и произошло событие, о котором он до сих пор искренне старается забыть и с криком просыпается по ночам в холодном поту, когда оно приходит к нему во снах.
  Обычно ему всегда удавалось уйти от собак, запутав следы, но в тот раз они настигли его и пришлось драться. Он выломал подходящую палку и приготовился защищаться.
  Четвёрка злобных остервенелых псов бросилась на него разом, палку сразу вырвали из рук, повалили на землю и принялись рвать слюнявыми зловонными пастями с жёлтыми клыками. Плотная кожа плаща спасла его от мгновенной гибели, но впоследствии ему не раз думалось, что смерть в тот день была бы для него, возможно, лучшим выходом.
  На голове вдруг запульсировали и раззуделись старые шрамы, напоминающие руну "анут", а потом тело деранула такая боль, по сравнению с которой собачьи укусы показались безобидной щекоткой. Суставы вывернуло как на дыбе, кожа загорелась, будто ошпаренная кипятком, глаза поползли из орбит, а пальцы ног и рук свело жесточайшей судорогой. Изо рта, разрывая лёгкие, вырвался крик непереносимой боли, превращаясь в звериное рычание, и лохматые деревенские шавки, вмиг растерявшие всю свою кровожадность, брызнули в стороны, как капли масла с раскалённой сковороды.
  Не одна из них не ушла: когда он очнулся их окоченевшие тела с переломанными хребтами валялись рядом в щедро окроплённой кровью траве, по которой словно промчался табун диких лошадей. Это было так страшно, что он поклялся лучше умереть, чем ещё раз подвергнуться испытанию, выпавшему ему в эту ночь.
  Много позже он понял, что волчонок, куснувший его за ногу, когда он валялся на куче мёртвых тел в разграбленной рыбацкой деревне, был молодым оборотнем-ликантом, заразившем его кровь вирусом страшной древней болезни. Это было словно проклятием, которое легло на него за то, что случилось с той деревней по его вине.
  Прошло уже почти одиннадцать лет с тех пор, как он покинул Весёлую Гавань. Обойдя окраинные области Старой Империи по периметру, он возвращался к тому месту, откуда началось его вынужденное путешествие - месту разбитых надежд и несбывшихся мечтаний...
  
  
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЗНАКОМСТВО
  
  8. АЛОНСО. ТАИНСТВЕННЫЙ НАНИМАТЕЛЬ
  
  Почтовый дилижанс упруго подскакивал на жёстких рессорах; визгливо свистел хлыст; бешено ржали кони; грязно ругался кучер, когда колесо влетало в очередную рытвину на дороге. Он торопился поспеть в Солёную Гавань к полудню (видимо за срочность ему полагалась какая-то премия) и не жалел ни лошадей, ни кареты, ни пассажиров.
  Но пассажиры были рады и этому: на юго-западное направление очень редко ходили государственные почтовые дилижансы и можно было считать, что всем им невероятно повезло. Частные службы пассажирских перевозок ломили несусветные цены за свои услуги, а попутные крестьянские телеги двигались со скоростью, не намного превышающей скорость пешего путника.
  Алонсо сидел, зажатый с обеих сторон рыхлым молодым священником, постоянно поправляющим свои жидкие сальные волосы, и пышнотелой дамой в широкополой шляпе с густой вуалью и миниатюрной вертлявой собачонкой на коленях.
  Сиденье напротив занимал какой-то мелкий торговец в нелепом головном уборе, похожем на мятый спальный колпак, и с окованным медью ларцом в руках. По обе стороны от него сидели два здоровенных мордоворота (то ли телохранители, то ли сыновья) и беспристрастно пялились в задёрнутые линялыми бархатными шторами окна, тщательно делая вид, что не имеют к торговцу никакого отношения.
  Вообще дилижанс был рассчитан только на четверых пассажиров, но ни один из них и не заикнулся напомнить об этом кучеру, поскольку именно он мог бы оказаться лишним, если бы тому вдруг вздумалось соблюдать правила предписанные Палатой Дальних Сообщений.
  Когда карета наконец сделала первую остановку на северной окраине города, Алонсо поспешил выйти, хотя ему и нужно было в портовые кварталы. Он вытащил из-под сиденья свой тощий саквояж, поспешно выбрался из экипажа, хромая на отсиженную в пути ногу, и тут же блаженно расправил затёкшие плечи.
  До встречи с потенциальными исполнителями оставалось ещё около двенадцати часов и можно было не торопясь покончить с несрочными, но важными делами.
  Алонсо верил, что на этот раз всё получится: четыре предыдущих экспедиции не принесли сколько-нибудь существенных результатов на пути продвижения к главной цели.
  Из первого и третьего походов вообще никто не вернулся, а двое выживших во втором походе здорово повредились рассудком - зато четвёртая экспедиция возвратились почти полным составом. Правда они не прошли и половины пути, а также все кроме одного наотрез отказались от участия в последующих кампаниях, но добыли несколько артефактов и собрали немного полезной информации о местности и нравах обитающих там людей и существ.
  Артефакты, сами по себе, не представляли большой ценности, но содержали в себе остаточный магический заряд и это доказывало, что Алонсо движется в правильном направлении. С тех самых пор он явственно почувствовал, что дело его не безнадёжно.
  Смущало лишь одно: стало очень трудно находить достаточное количество добровольцев. Их больше не прельщали ни щедрые посулы, ни грядущая слава, ни ратные подвиги - они хотели твёрдых гарантий, посуточной оплаты и процента от добычи.
  Скромная рента, приносимая крохотным поместьем, доставшимся в наследство от матери, таяла с каждым годом, а цель не становилась ближе. Сколько экспедиций ещё придётся отправить, прежде чем дело сдвинется с мёртвой точки?
  В этот раз Алонсо решил, что не станет больше доверять чужому опыту и возглавит поход сам. Всё или ничего. Нужно смотреть правде в лицо: если и нынешняя экспедиция пойдёт прахом, то от дальнейших попыток придётся отказаться, если и не навсегда, то надолго.
  Он неторопливо добрался до городской площади, наслаждаясь весной и хорошими предчувствиями; отыскал почтовое отделение и отправил несколько писем, написанных заранее. Затем он посетил в Инженерном Квартале престарелого дальнего родственника по материнской линии, от которого надеялся в недалёком будущем получить скромное наследство. И напоследок Алонсо отправился в Университет, где знакомый студент-недоучка, подрабатывавший писарем в университетской канцелярии, обещался за пару кувшинов вина, переписать для него кое-какие архивные документы и сделать копии старых карт.
  В канцелярии Скляня (так звали студента) не оказалось, но Алонсо без труда нашёл его в знакомом кабаке, где тот маялся за перепиской каких-то бумаг, глотая мелкими глотками жидкое пиво и судя по всему страдая от жестокого похмелья и безденежья. Он обрадовался Алонсо как давно потерянному и вновь обретённому брату и сразу полез копаться в лежащей на скамье плоской холщовой сумке.
  Алонсо кликнул кельнера [8] и попросил принести кувшин вина. Он уселся за стол напротив Скляня и принялся листать протянутые тем бумаги и карты. Студент-недоучка, бормоча слова благодарности, дрожащей рукой налил себе вина, залпом опрокинул чарку в страждущее горло и налил снова.
  Алонсо затолкал бумаги в саквояж и резко поднялся со скамьи. Не в меру оживившийся Склянь, принялся было возражать, но Алонсо жестом остановил его.
  - Ты очень помог мне, приятель, - сказал он глядя прямо в подобострастные мутные глаза университетского писаря. - И вскоре мне могут опять понадобиться твои услуги. Когда я снова буду в городе - обещаю устроить грандиозную попойку. А сейчас мне нужно идти. Не провожай меня.
  Он бросил на стол золотую монету и направился к выходу.
  В гостинице "Селёдочный хвост", где он останавливался каждый свой приезд в Солёную Гавань, ничего не изменилось. Алонсо снял свой старый номер, поднялся по узкой скрипучей лестнице на второй этаж и отпер тяжёлым ключом массивную дубовую дверь.
  Бросив саквояж на идеально заправленную кровать, он умылся из медного рукомойника, вытер лицо и руки ветхим, но вполне чистым полотенцем, и раскурив тонкую длинную сигару, уселся за столик у окна, чтобы внимательно изучить бумаги, добытые Склянем.
  Карты Алонсо сразу же отложил в сторону и принялся за архивные записи. Чтиво было захватывающим и читалось как приключенческий роман, но полезной информации было чуть. Его собственная записная книжка содержала куда больше сведений о Проклятых Землях.
  Когда в комнате уже порядком стемнело, он с сожалением оторвался от чтения, убрал документы в саквояж, поправил причёску перед старинным мутным зеркалом в бронзовой раме и вышел из номера.
  До встречи в "Царе морей" оставалось не более пяти часов и за это время нужно было решить несколько вопросов организационного характера и встретиться кое с кем ещё. Судьба экспедиции могла зависеть от этой встречи и, хотя Алонсо уже решился идти независимо от её результата, благоприятный исход мог бы здорово увеличить его шансы на успех.
  
  __________________________________________________
  8. Кельнер - официант, ресторанный слуга.
  
  
  
  9. ГИЛЬЕРМО. КОНТРАБАНДИСТ
  
  За стойкой, помимо широкого проёма, ведущего на кухню, пряталась неприметная дверь, которая скрывала за собой ещё одну залу - поменьше первой. Над очагом, сложенным из закопчённых кирпичей, на вертеле, истекая соком и источая умопомрачительный запах, целиком жарилась тушка небольшого поросёнка.
  В зале стояло всего три стола, окружённых вполне цивильными стульями с высокими спинками и широкими подлокотниками. Один из столов был сервирован плоскими глиняными тарелками, рядом с которыми, на линялой скатерти в неотмытых винных пятнах, лежали столовые ножи и узкие двузубые вилки с пожелтевшими костяными рукоятками. В середине стола тесной грудой были составлены приземистые оловянные кубки.
  Второй стол был пуст, за третьим шумно веселилась компания подвыпивших студентов из тех, что побогаче, да ещё - особняком от них - за кувшинчиком вина коротала время какая-то странная личность в обтёрханном сюртуке и надвинутой на самые глаза шляпе, похожей на перевёрнутый цветочный горшок с присобаченными к нему широкими обвислыми полями.
  Наниматель - невысокий изящный мужчина лет сорока с небольшим, в усах, с аккуратно подстриженной каштановой эспаньолкой и чуть вьющимися редеющими волосами - сделал приглашающий жест рукой и, подавая пример остальным, прошествовал через всю залу, во главу сервированного стола.
  - Прошу вас, сеньоры и сеньориты, присаживайтесь, - произнёс он, с отеческой улыбкой разглядывая столпившихся в дверях соискателей. - Сейчас подадут вино и закуски.
  Могучий старик, в сером балахоне поверх тускло сверкающих доспехов, вышел вперёд.
  - Благодарю вас, милорд, - просипел он, склоняясь в полупоклоне.
  Гильермо оттеснил его плечом и первым уселся за стол, развалясь на удобном стуле. Он взял со стола один из кубков и, покручивая в пальцах его тонкую ножку, принялся беззастенчиво разглядывать нанимателя. Он уже где-то встречал этого напыщенного хлыща, но никак не мог припомнить при каких обстоятельствах.
  Остальные соискатели тоже принялись рассаживаться.
  Дикарка приземлилась напротив, пристроив свою глефу между колен и положив на плечо обмотанное шершавой кожей древко. Рядом с Гильермо уселся старик, для которого его спутник - молодой человек в чёрном - вежливо отодвинул стул, прежде чем самому плюхнуться на соседнее сиденье. Рядом с дикаркой устроилась юная монашка, смиренно опустив глаза и перебирая длинными пальцами деревянные чётки. На дальнем конце стола, на самом краешке стула примостился второй спутник старика, сгорбившись и засунув кисти рук глубоко в рукава своего уродливого плаща. Одно место осталось незанятым.
  Какой-то не в меру любопытный бродяга полез в дверь вслед за ними, но был грубо схвачен барменом за шкирку и вышвырнут в общую залу, где, судя по звукам приземлился прямо на один из столов, опрокинув его вместе со всем, что на нём находилось. Из общей залы полились потоки чёрной брани, послышались хлёсткие звуки ударов, крики боли, пьяный гогот и хриплые проклятия.
  Наниматель скривился словно от зубной боли.
  - Однако, сеньоры, вы не находите, что здесь слишком шумно? Любезный!.. - крикнул он, обращаясь к бармену. - Вы не могли бы избавить наш слух от этой ужасной какофонии?!
  Бармен пропустил в залу девочку-служанку, на подносе у которой теснились высокие узкие кувшины с залитыми сургучом горлышками, и прикрыл дверь. Сразу сделалось значительно тише, только негромко похохатывали за соседним столом загулявшие студенты, трещали дрова в очаге, да с шипением капал на угли свиной жир.
  Гильермо, не дожидаясь, пока служанка расставит вино на столе, сграбастал с подноса один из кувшинов, сковырнул ножом тонкий слой сургуча и, с усилием вырвав зубами тугую пробку, принялся пить прямо из горлышка. Вино было холодное, ароматное, крепкое и, по сравнению с тем пойлом, которым он давился в общей зале, пилось как упоргорийский нектар. Его отношение к личности заказчика готово было поменяться к лучшему, но в этот момент он вдруг вспомнил, где уже видел эту холёную гладкую рожу и чуть не поперхнулся вином.
  Это случилось пять или шесть лет назад, когда Гильермо ещё служил в городской страже. Они с Раданом Безбровым и старым Золтаном дежурили в ту ночь у Западных Ворот.
  Ворота эти не открывались с самой Войны Восьми Великих Волшебников, когда связь с западными провинциями была окончательно и бесповоротна потеряна. У государства не хватало ни средств, ни желания выяснять, что там сейчас происходит, а из энтузиастов-одиночек никто так и не вернулся, чтобы хоть что-то рассказать. Университет, правда едва ли не ежегодно просил у Короны денег на подготовку полноценной экспедиции и несколько раз эти деньги даже выделялись, но были либо благополучно разворованы университетским руководством, либо потрачены на какие-нибудь более насущные для Университета нужды.
  Для жителей деревень и хуторов западного направления, влачащих своё жалкое существование по соседству с Проклятыми землями и несколько раз в год наезжающих в Солёную Гавань торговать, была отсыпана неширокая дорога вдоль городской стены аккурат до Северных Ворот, потому как Западные стояли наглухо запечатанными.
  Стена вокруг них за долгие годы просела и обрушилась из-за того, что местные власти экономили на ремонте, и местами уже не превышала четырёх-пяти метров. Вот бургомистр и решил, что именно через западную стену контрабандисты и проникают в город, поскольку портовые кварталы в те годы были просто наводнены контрабандным товаром, а городская стража никак не могла отследить пути его провоза.
  Если сказать по правде, то западная стена была тут совершенно ни при чём: контрабанда спокойно провозилась на частных судах с попустительства той самой городской стражи и Гильермо прекрасно об этом знал. Он и сам, оставаясь старшим на таможенных досмотрах, нередко закрывал глаза на сундуки с двойным дном и фальшивые стены в трюмах, каждый раз пряча за пазуху туго набитый кошель с дублонами.
  Старый Золтан с Раданом тоже были отлично осведомлены, какими путями попадает в город контрабанда и потому за тем, что происходило снаружи городских стен в ту ночь никто не следил, лишь изредка бросая рассеянные взгляды на кромку недалёкого леса, темнеющего на фоне неба, да поглядывая в сторону Сторожевого Замка, чтобы не пропустить случайного прихода начальника караула, который мог нагрянуть с внезапной проверкой. Время коротали за картишками и кувшинчиком лёгкого вина, и то, откуда у ворот появились эти двое так и осталось для всех загадкой.
  По дороге они пройти не могли, потому что тогда их непременно задержали бы на заставе, а значит, они либо вышли из леса, либо приковыляли от самого побережья. Один из них взялся колотить кулаками в ворота, рыдая и умоляя впустить его, но тут же начал изрыгать проклятья на головы застывших с раскрытыми ртами стражников. Второй, упав на колени и воздев к небу тощие руки, принимался то безумно хохотать, то неистово молиться Всепрощающему.
  Радан, как самый молодой и самый шустрый, метнулся за начальником караула и, когда тот явился собственной персоной, было решено не гонять стражников за стену, а спустить бедолагам верёвочную лестницу. Первый тут же взобрался по ней и со слезами на глазах полез к стражникам обниматься, но спустя мгновение уже набрасывался на них с руганью и кулаками. Второй же так и остался сидеть у ворот снаружи, оглашая ночную тишину то диким хохотом, то благочестивой молитвой до тех пор, пока Гильермо с Раданом не спустились за ним и не подняли на стену, обвязав вокруг талии верёвкой.
  Их поместили в специальные камеры для помешанных и несколько дней пытались выяснить кто они такие. В городе о них никто не слыхал, а сами о себе они ничего не рассказывали, продолжая молиться, плакать, ругаться и хохотать, но почему-то всем стало ясно, что они побывали в Проклятых землях.
  А через неделю их забрали к себе монахини из лазарета при Белой Обители и один из них (тот, что хохотал и молился) вскоре умер, а второй, наверняка пребывает там и поныне.
  Но незадолго до этого в Сторожевой Замок, заявился человек в неновом, но дорогом платье и сказал, что желал бы опознать людей, пришедших из Проклятых земель. Он долго разглядывал каждого через зарешёченные окошечки в дверях камер, а после заявил, что не знает никого из них. Начальник караула пытался задержать его и расспросить о том, что ему известно, но тот холодно сослался на неотложные дела и ушёл.
  Больше Гильермо никогда его не встречал. До сегодняшнего дня...
  
  
  
  10. СИМЕНС. ЛЕКАРЬ И ЭСКВАЙР
  
  Угрюмый мордоворот, сидящий справа от сира Тибальда, шумно глотал вино прямо из горлышка и рубиновые капли стекали по его щекам, застревая в многодневной чёрной щетине. Раз он чуть было не поперхнулся и вино, побежав по подбородку, закапало на воротник несвежей рубахи. Тогда он на мгновение прервался, чтобы перевести дух и отереть рот рукавом засаленного камзола с рваными кружевами на манжетах, но тут же возобновил своё занятие, намереваясь, как видимо влить в себя всё содержимое кувшина за раз.
  Молоденькая служанка закончив обносить гостей вином, робко подошла к Сименсу.
  - Вы не могли бы помочь мне открыть это вино, мастер? - застенчиво прошептала она, протягивая ему тяжёлый кривой штопор.
  - С огромным удовольствием, сударыня, - проворковал он в ответ, принимая штопор из её маленьких тёплых пальцев.
  Служанка залилась румянцем и поспешно убежала к очагу. Сименс ухмыльнулся и принялся откупоривать кувшины с вином.
  Ловко сняв поросёнка с вертела, молоденькая служанка стала пластать его тут же, на пустующем столе, огромным мясницким ножом. Загулявшие студенты притихли, одобрительно втягивая ароматы жареного мяса сизыми носами.
  Сименс гулко сглотнул слюну, ввинчивая штопор в пробку очередного кувшина и с усилием выдёргивая её. Несмотря на то, что он перекусил всего несколько часов назад, есть хотелось дико. Да и что такое для крепкого молодого организма - парочка костлявых рыбёшек, да жидкое хлёбово с сушёными овощами. А если учесть, что сир Тибальд был категорическим противником мяса, и Сименс, пребывая у него на службе, исключительно редко имел приятность разнообразить им свой рацион, то жареный поросёнок был просто даром небес, ниспосланным Верховным Зодчим.
  Молоденькая служанка начала обходить стол, наполняя тарелки гостей ломтями сочного жаренного мяса. Когда она остановилась рядом со стулом Сименса, тот украдкой ущипнул её за упругую ляжку - девчонка снова зарделась и чуть было не выронила очередной жирный кусок прямо ему на колени. Стрельнув по эсквайру влажными глазками, она торопливо умчалась за следующей порцией.
  - Милорд, не будет ли вам угодно разъяснить, для какой цели вы собрали сегодня нас всех в этом месте? - сипло осведомился благородный воитель.
  - Дон... - благодушно поправил его изысканный господин, занимающий место во главе стола, который, судя по всему и являлся их будущим нанимателем. - Моё имя - дон Алонсо Кастилльо. Но о делах после, а пока давайте знакомиться.
  Он налил в свой кубок вина и поднял его, призывая всех собравшихся последовать его примеру. Мордоворот не заставил себя ждать и до краёв наполнил свою посудину, щедро плеснув на скатерть. Сименс тоже налил себе полкубка, покосившись на сира Тибальда, который был ещё и категорическим противником спиртного, а потом, спохватившись предложил вино дамам. Монахиня коротко покачала головой, продолжая перебирать свои чётки; смуглая воительница, похожая на сумеречную деву, яростно зыркнула на него чёрными глазищами, схватила кувшин и набулькала себе сама.
  Сир Тибальд шумно поднялся из-за стола и хрипло откашлялся, собираясь провозгласить свой полный рыцарский титул, но мордоворот опередил его.
  - Гильермо. Контрабандист. - развязно процедил он, протягивая через стол широкую ладонь в потёртой кожаной перчатке. Дон Алонсо элегантным жестом пожал его руку.
  - Очень приятно, сеньор Гильермо, - ответил он, растягивая губы в вежливой улыбке.
  Старый воин ещё раз недовольно прокашлялся, привлекая внимание и сварливо просипел:
  - Сир Тибальд Несломленный, Рыцарь Белой Маски, к вашим услугам, милорд... дон...
  - Знакомство с вами честь для меня, сир, - промурлыкал дон Алонсо, довольно искренне. - Я много слышал о ваших подвигах в войне с Песчаными Княжествами.
  - Преступлениях, вы хотите сказать, - горько бросил старик, усаживаясь на своё место.
  - Ну что вы, сир. Я ничего такого не хочу, - мягко заметил дон Алонсо. - Я считаю вас храбрецом и истинным сыном Империи.
  Он перевёл взгляд на Сименса, оценивающе разглядывая его.
  - Сименс, - представился тот, коротко дёрнув головой. - Эсквайр сира Тибальда, а также его лекарь.
  Дон Алонсо ласково кивнул в ответ и с интересом повернулся к их третьему спутнику.
  Бродяга, видимо преодолев своё смущение, аппетитно уплетал свиную ногу, ловко управляясь со столовыми приборами, и не забывая при этом про вино.
  - Зовите меня просто Выродком, почтенный дон, - весело прочавкал он с набитым ртом. - Это имя мне наиболее всего подходит.
  - Не наговаривайте на себя сеньор Аль-Саади, - улыбнулся дон Алонсо, наслаждаясь удивлением своего визави. - Под этой замурзанной внешностью кроется незаурядный талант, трепетная душа и горячее сердце. А ведь я отлично помню те времена, когда ваши стихи учили наизусть и толпы восторженных почитателей готовы были носить вас на руках.
  - Сдаётся мне, что те времена безвозвратно прошли, - беззлобно возразил мятежный поэт, возвращаясь к еде.
  - А я считаю, что ваши лучшие времена ещё ждут вас, - не согласился с ним дон Алонсо. - И ваши лучшие стихи до сих пор не написаны.
  Сименс, приоткрыв рот, очумело внимал их диалогу. Он не мог поверить, что кто-то способен был узнать мятежного поэта в его теперешнем виде. Невероятная история, рассказанная их ночным гостем, вовсе не заставила его поверить, что перед ним легендарный Аль-Саади, посеяв только лишние сомнения, и теперь, получив окончательное подтверждение, он был несколько ошарашен услышанным.
  Сименс оглядел сидящих за столом.
  Никто не проявил к разговору хоть какого-нибудь интереса, да и вряд ли необразованный мужлан, юная весталка и дикая воительница могли хоть что-то слышать о мятежном поэте, судьба которого долгие годы оставалась загадкой.
  Сир Тибальд тоже остался безучастным, ломая хлеб и отщипывая от листика салата из миски со свежими овощами и зеленью. Впрочем он оставался безучастным большую часть времени со дня их знакомства и, хотя лицо его было привычно скрыто под маской, Сименсу всегда казалось, что даже если он снимет её, то разница едва ли будет заметна.
  - Сеньориты, - дон Алонсо учтиво склонил голову в сторону дам. - Не будет ли вам угодно назвать ваши дивные имена?
  
  
  
  11. УТА. ДИКАРКА-САМОЗВАНКА
  
  Несмотря на сочащееся соком жареное мясо и хорошее вино, терпкий аромат которого приятно щекотал ноздри, к еде и питью почти никто не притронулся. Только тщедушный бродяга, который, вероятно, и явился сюда лишь за тем, чтобы поужинать, торопливо поглощал свиную ногу. Да ещё дон Алонсо изредка пригубливал из своего кубка, заедая крупным белым виноградом, который он то и дело отщипывал от грозди, свисающей с края высокого бронзового блюда с фруктами.
  Тугомордый крепыш, назвавшийся Гильермо, отставил в сторону пустой кувшин и теперь, вальяжно откинувшись на спинку стула, глухо отстукивал короткими крепкими пальцами по поверхности деревянного подлокотника. Старик в белой маске крошил хлеб, уставясь в стол, а его молодой спутник украдкой флиртовал с молоденькой прислужницей, разносящей закуски. Монашка в тягости, казалось, была полностью поглощена беззвучной молитвой.
  Дон Алонсо принялся любезно болтать с бродягой как со старым знакомым, называя его каким-то южным именем - то ли Аль-Зафир, то ли Аль-Надим.
  У Уты сложилось впечатление, что каждый явился сюда с какой-то собственной целью, не имеющей ничего общего с участием в авантюрной миссии, о которой, кстати сказать, ещё не было произнесено ни слова. Она с раздражением воткнула двузубую вилку в столешницу и принялась кромсать мясо ножом.
  - Сеньориты, - дон Алонсо наконец счёл возможным уделить внимание и этой стороне стола. - Не будет ли вам угодно назвать ваши дивные имена?
  - Сестра Тереза, - негромко проговорила монашка, выдержав паузу и не отрывая взгляда от своих пальцев, продолжающих теребить чётки. - Бывшая послушница Лазурной Обители, а ныне добровольная проповедница учения Пречистой Госпожи.
  "Как же! Добровольная! - злорадно подумала Ута. - Ты это Всепрощающему расскажи".
  - Меня зовут Ута, - каркнула она, не дожидаясь пока дон Алонсо кончит рассыпаться в любезностях перед девчонкой. - И я хотела бы знать, какого рода задание вы для нас приготовили.
  Она грохнула по столу кулаком, попав по краю своей тарелки. Куски жирного мяса полетели на середину стола, кубок с вином опрокинулся, заливая скатерть.
  - Не нужно так волноваться сеньорита. Всему своё время... Милочка! - дон Алонсо кликнул молоденькую прислужницу. - Уберите со стола и принесите сеньоре... Уте (он по-отечески подмигнул ей) свежую порцию мяса.
  И тут Ута узнала его.
  Этот тип несколько раз появлялся на Арене после боёв (особенно неудачных) и разговаривал с гладиаторами, которые всегда не прочь были пожаловаться кому-нибудь на свою нелёгкую судьбу. Иногда после этих разговоров некоторые рвали контракт с распорядителем и уходили, чтобы никогда больше не вернуться. Правда были это по большей части неудачники, откровенно слабые бойцы, которым в подставных сражениях чаще всего доставалась роль проигравших.
  Так вот куда её угораздило попасть, польстившись на лёгкие деньги.
  Тугомордый Гильермо поймал её растерянный взгляд и злорадно осклабился.
  - В самом деле, милорд Алонсо... дон... не пора ли переходить к делу? - глухо просипел старик из-под своей маски.
  - Ну, если все уже утолили голод и жажду...
  - Я не отказался бы от добавки, - бродяга в фальшивом смущении развёл руки, демонстрируя тарелку, на которой одиноко лежала дочиста обглоданная кость.
  Ута метнула ему через стол свою, только что поданную ей расторопной прислужницей. Она немного не рассчитала силы и тарелка чуть было не слетела со стола, но бродяга ловко поймал её у самого края и, склонив голову в шутовском поклоне, улыбаясь Уте щербатым тонкогубым ртом, немедленно принялся за еду под неприязненными взглядами остальных соискателей.
  - Не обращайте на меня внимания, - прочавкал он с набитым ртом. - Я могу есть и слушать одновременно.
  Дон Алонсо снова подозвал прислужницу и велел ей убрать со стола лишние тарелки и пустые кувшины.
  - Так значит, сеньоры и сеньориты, вам не терпится узнать, для чего я собрал вас сегодня в этом месте. Но чтобы вам всё стало понятно мне придётся начать несколько издалека...
  - Кончай уже языком трепать, - грубо оборвал его тугомордый Гильермо. - Всем и так давно понятно, что разговор пойдёт о Проклятых землях. А попрёмся мы туда или нет - будет зависеть от того, сколько кошельков с дублонами ты нам отвалишь за это.
  - Всё бы вам мерить кошельками, сеньор Гильермо, - беззлобно улыбнулся ему дон Алонсо. - С тех пор, как вы покинули свой пост в городской страже, вам так и удалось научиться мыслить иными категориями.
  Гильермо угрюмо засопел, подливая себе вино.
  - А если я скажу, что вам никогда больше не придётся промышлять контрабандой и бегать от властей, а вместо лелеемой антикварной лавчонки, у вас будет роскошный ювелирный магазин на одной из главных улиц Столицы?!
  Дон Алонсо явно распалился: его глаза сверкали, щёки налились румянцем и, по всей вероятности, он сейчас и сам верил в то, что говорил.
  - А вам, - он указал унизанной перстнями рукой на оторопевшую монашку. - Не придётся отдавать свою будущую дочь в монастырь, чтобы уберечь её от нищеты или участи проститутки. Она вырастет в достатке и вольна будет сама выбирать своё будущее!
  Монашка зарделась и снова потупила глаза.
  "Хорошо их там учат в Лазурной Обители, - подумала Ута. - Прям сама добродетель. Хоть сейчас пиши с неё картину из жизни святой Ирмы".
  - Вы, Сименс, сможете купить любовь самых красивых женщин Империи. А вы, мой друг, - он повернулся к бродяге. - Получите то обращение, которого достойны по праву рождения!
  Бродяга одобрительно закивал ему головой, не отрываясь, впрочем, от самозабвенного обсасывания свиного рёбрышка.
  "А этот слушает, да ест", - подумала Ута.
  Дон Алонсо повернулся к ней.
  - Вам же милая Ута никогда больше не придётся сражаться на Арене с потными волосатыми мужиками, изображая из себя сумеречную деву...
  - Ну это только в том случае, если мы вернёмся обратно, - перебил его тугомордый Гильермо. - И даже если вернёмся, всё может быть не так радужно, как вы нам тут расписали. Не расскажите ли нам о тех двоих, которые несколько лет назад пришли из Проклятых земель, куда вы их снарядили? И что вы им наобещали, отправляя туда? И где они сейчас?
  Дон Алонсо растерянно смотрел на него хлопая ресницами и не зная что ответить.
  - Звучит заманчиво, - неожиданно просипел седой старик, резко ударяя двумя пальцами по краю столешницы. - Мы в деле. Надеюсь, ты со мной, Сименс?
  
  
  
  12. ТИБАЛЬД. БЛАГОРОДНЫЙ ВОИТЕЛЬ
  
  - Мы в деле. Надеюсь, ты со мной, Сименс?
  Сименс сидел приоткрыв рот, не зная что на это ответить, и Тибальд понял, что втайне наслаждается его смешной, почти детской растерянностью.
  - Но сир Тибальд... То что предлагает нам дон Алонсо - это же форменное самоубийство.
  - А чего ты ожидал поступая ко мне на службу? Что мы будем портить дорогое оружие и доспехи в рыцарских турнирах и наедать задницы за пиршественными столами?
  Сименс молчал.
  - Не слушай его, мальчик, - Гильермо устало массировал висок, болезненно скривив лицо, и сразу сделавшись как-то меньше и благопристойнее. - Он ищет смерти и тащит тебя за собой. Я лично встречал людей, которые вернулись из Проклятых земель и искренне заявляю, что предпочёл бы смерть подобной участи. И уж если идти туда, то не за пустые обещания.
  - Мои обещания вовсе не пусты! - подался вперёд дон Алонсо. - Если цели экспедиции будут достигнуты - нам всем хватит золота на десяток жизней.
  - Расскажи это тем двоим, которые вернулись назад! Какую награду они получили за свои труды?! Не утруждайся - я сам отвечу! Один из них приобрёл пожизненную прописку в бедламе при Белой Обители, а второй - уютную безымянную могилку на местном кладбище!
  Дон Алонсо сидел, опустив голову, его губы дрожали.
  - А что я должен был сделать?! - закричал он, подняв на Гильермо яростные глаза. - Рассказать всем о своём предприятии? И навсегда лишиться шанса на успех? Они были нытиками и трусами, и получили то, чего заслуживали! Если бы эти идиоты придерживались моих инструкций, то ничего подобного бы не случилось!
  Компания студентов за соседним столом попритихла, с опаской поглядывая в их сторону; угрюмая личность в запачканном сюртуке поблёскивала глазами из-под полей шляпы.
  - Для нас ты, наверняка, тоже понапридумывал всяких инструкций, учитывающих все возможные и невозможные ситуации. Но сам-то ты не пойдёшь бродить по мрачным лесам и гнилым болотам, а останешься здесь, наслаждаясь хорошим вином и свежими закусками. - Гильермо поддел вилкой кусок мяса и продемонстрировал его окружающим.
  Дон Алонсо вытянулся в кресле, нервно сжав губы.
  - А вот здесь вы ошибаетесь сеньор контрабандист, - процедил он. - В этот раз я лично собираюсь возглавить поход. Это должно послужить для вас гарантией моей уверенности в успехе предприятия.
  - Гарантией для меня послужит только кругленькая сумма в имперских дублонах, половину которой мне хотелось бы получить авансом.
  - Сейчас я не располагаю наличными средствами, поскольку все мои свободные сбережения вложены в оснащение экспедиции. Но я готов написать расписку...
  - А если ты загнёшься в дороге, то кто тогда отдаст мне мои денежки?
  - Это оправданный риск, сеньор Гильермо...
  - Ничего нельзя назвать оправданным риском, когда речь идёт о Проклятых землях. Я конечно не прочь прогуляться, но только исключительно на своих условиях.
  Неожиданно в разговор вступила смуглая девица в пятнистых шкурах:
  - А как же дух авантюризма? Всё или ничего! Неужели тебе никогда не хотелось поставить на кон свою жизнь, чтобы разом решить все проблемы или окончательно кануть в небытие? А может ты считаешь, что твоя никчёмная жизнь стоит дороже?
  Контрабандист мерзко усмехнулся, не удостоив дикарку ответом.
  Девчонка-весталка исподтишка поглядывала на оппонентов, не выпуская из рук чёток; Аль-Саади продолжал обсасывать рёбрышки, неопределённо улыбаясь каким-то своим собственным мыслям.
  Воспользовавшись возникшей паузой, Тибальд постучал пустым кубком по столу, привлекая внимание, и, откашлявшись, взял слово.
  - Полагаю, что всем желающим принять участие в экспедиции нужно недвусмысленно выразить своё согласие, а несогласным... - он покосился на Гильермо - Лучше будет покинуть зону переговоров прямо сейчас.
  Тот фыркнул и, не сказав ни слова, принялся нарочито медленно выбираться из-за стола.
  - Спасибо за угощение, дон Алонсо, - небрежным тоном проговорил он. - Надеюсь, что мы больше никогда с вами не увидимся. А сейчас позвольте откланяться - меня наверное уже заждались на "Счастливой жемчужине".
  Не оглядываясь он направился прямиком к выходу, но дон Алонсо остановил его:
  - До меня тут дошли слухи, что сегодня на "Счастливой жемчужине" произойдёт облава, как впрочем и на любом другом из частных судов, не гнушающихся перевозкой контрабанды. Бургомистр Солёной Гавани наконец-то решил всерьёз заняться борьбой с контрабандистами, в виду чего ожидаются суровые репрессии. А если учесть, что за вашу голову назначена награда в трёх провинциях Старой Империи, то я настоятельно советую вам быть осторожнее.
  Гильермо не оборачиваясь сделал всем ручкой и скрылся за дверью в общую залу, но за мгновение до этого Тибальду бросилось в глаза то, что его спина заметно напряглась.
  Он перевёл взгляд на оставшихся за столом и снова ударил по краю столешницы двумя сложенными пальцами, подтверждая, что всё ещё в деле.
  Дикарка, не раздумывая, повторила его жест; сытый и довольный как кот Аль-Саади небрежно шлёпнул рукой по столу; весталка, поцеловав чётки, положила их на скатерть и прикрыла узкой ладонью, а Сименс всё никак не мог определиться с выбором.
  - Ну разве я смог бы вас бросить? - проговорил он, наконец, натужно улыбаясь старому воину, но было совершенно очевидно, что мыслями он далеко отсюда - там, где самые красивые женщины Империи занимаются с ним, Всепрощающий ведает какими, непотребствами.
  - Я всегда знал, что могу положиться на тебя, мой мальчик! - Тибальд потрепал Сименса по плечу и обернулся к дону Алонсо. - А теперь, когда отряд наконец сформирован, не могли бы вы посвятить нас в детали предстоящего похода?
  - С удовольствием, сир! Но сперва... - дон Алонсо окинул взглядом всех присутствующих. - Мне хотелось бы познакомить вас с ещё одним участником... участницей нашей экспедиции.
  Он посмотрел куда-то в сторону и угрюмая личность, просидевшая весь вечер в одиночестве за кувшином вина, подошла к их столу и уселась на ранее пустовавшее место между Терезой и Аль-Саади. Сняв шляпу она оказалась ещё довольно молодой женщиной с чёрными курчавыми волосами, бледными губами и усталыми глазами в пол-лица, полуприкрытыми воспалёнными набухшими веками.
  - Позвольте представить сеньориту Зузанну МюррЕй. Она будет обеспечивать нашей экспедиции магическую поддержку и защиту.
  
  
  
  13. ЗУЗАННА. ОККУЛЬТИСТКА
  
  Копать было тяжело: корневая система краснопёрки пронзала каменистую почву на целый ярд. Приходилось работать лопатой как топором, вырубая и отбрасывая в сторону спутанные нити жёстких корней с комками налипшей на них сырой земли.
  Зузанна налегала всем весом на кромку штыка лопаты, сожалея о слишком коротком черенке; вырубала очередной квадратный кусок дёрна и, с усилием обрывая жёсткие корни, швыряла его в темноту. Несмотря на ночные заморозки, она скинула сюртук, оставшись в одной лишь нательной сорочке с широким воротом и свободными рукавами.
  Когда из-за облаков показалась ущербная луна, Зузанне удалось наконец добраться до относительно мягкого грунта - работа пошла быстрее и вскоре кончик лопаты вонзился в деревянную крышку гроба. Она дотянулась до фонаря и посветила себе под ноги. Гроб не сужался книзу, как это было принято, а больше походил на простой деревянный ящик, которые используют для перевозки скобяных изделий, каковым он скорее всего и являлся.
  Забитые землёй щели между досками были достаточно широкими, чтобы просунуть туда лопату, но воспользоваться ею как рычагом, несмотря на короткий черенок, всё равно бы не получилось из-за узости ямы. Зузанна выбросила лопату наружу и вытащила из кожаной петли на брючном ремне небольшую сподручную кирку с отполированной от частого использования рукоятью. Она всадила плоский обух кирки между гнилыми досками гроба, наступила ботфортом на другой её конец и, помогая себе руками, резко надавила.
  Доска затрещала, но выдержала; с чавкающим звуком вышли из разбухшей древесины пятидюймовый гвозди. Зузанна положила кирку на край ямы и, ухватившись за край доски, потянула его на себя. Чтобы было сподручней, она выбралась из могилы и принялась расшатывать доску, слыша как гвозди со скрипом покидают трухлявое дерево.
  Фонарь остался в яме и если бы не рассеянный лунный свет, то Зузанна ни за что бы не заметила своего ночного гостя. Она не ждала его так рано.
  Он сидел прямо на земле, вытянув одну ногу и опершись локтем на колено другой, смотрел на звёзды и курил трубку с длинным тонким мундштуком, популярную среди волшебников и лесорубов, поскольку ей нельзя было ненароком опались себе усы или бороду. Он не был похож на волшебника - скорее на лесоруба - такой же кряжистый и широкоплечий, с могучими руками и грузными ляжками, но Зузанна сразу поняла кто перед ней, отчасти потому, что вызывала-то она не лесоруба, а колдуна.
  - Давно сидишь? - она встала так, чтобы между ней и пришельцем оказалась разрытая могила. Несмотря на все предосторожности, ей было немного не по себе: впервые случалось вызывать дух колдуна такой силы.
  - Я ждал тебя, - замогильным голосом проговорил он, выпуская из ноздрей струи призрачного дыма и продолжая созерцать ночное небо. - Тебя... Или кого-то вроде.
  Зузанна поспешно осмотрела "периметр": все чёрные свечи по углам пентакля горели, защищённые от ветра бумажными фонариками, между которыми явственно поблёскивала тонкая серебряная цепочка. Полосы соли и пороха конечно видны не были, но Зузанна от всей души надеялась, что сделала их достаточно плотными. Если слухи хотя бы на треть правдивы, то даже через семьдесят лет он может представлять серьёзную опасность.
  - Зачем же я тебе понадобилась? - она ловко подтянула к себе сумку, в которой содержались всевозможные средства против призраков - от банальной святой воды до пепла казнённого отцеубийцы.
  - Я хочу, чтобы ты нашла мне новое тело.
  - Ишь ты! А моё тебе не подойдёт?
  - Вполне, - он усмехнулся. - Но чтобы мне снова облачиться в плоть требуется провести ритуал. А ты ведь не согласишься добровольно расстаться со своим телом?
  - Ещё чего захотел! - Зузанна перешагнула через яму и уселась на корточки напротив призрака. - Ты сейчас полностью в моей власти. А до меня тебе не добраться, несмотря на всё твоё прижизненное могущество.
  Он вдруг захохотал, запрокинув косматую медвежью голову и Зузанна отшатнулась, чуть не свалившись в могилу.
  - Захоти я - и ты умрёшь раньше, чем успеют спариться степные тушканчики, - он прикоснулся полупрозрачной рукой к серебряной цепи и звенья в месте касания начали стремительно ржаветь, пока не истлели полностью, оставив хорошо заметную брешь.
  Порох задымился и вспыхнул, стреляя колючими искрами; соль зашипела, испаряясь; чёрные свечи разом потухли, выпустив напоследок тонкие язычки сизого дыма.
  Зузанна нашарила в сумке алюминиевый цилиндр с пеплом отцеубийцы и принялась лихорадочно отворачивать крышку.
  - Не старайся, - он снова отвернул лицо к звёздам, обхватив колено рукой. - Неужели ты до сих пор не поняла, что на меня твоя бутафория не действует?
  - Так как же нам теперь быть? - она выронила из рук сумку и замерла в напряжённой позе.
  - Всё очень просто, - его улыбка могла бы сойти за доброжелательную, если бы не тёмные провалы глаз. - Мы заключим договор, благодаря которому каждый из нас получит то, чего он желает - и никто не окажется в накладе.
  - Но как мы сможем быть уверены в том, что условия договора будут соблюдены обеими сторонами?
  - Насчёт этого не волнуйся - мы проведём особый ритуал, который не позволит нам нарушить данное друг другу слово.
  
  
  
  14. ТЕРЕЗА. ПРОРИЦАТЕЛЬНИЦА
  
  Она уселась на соседний стул, сняла шляпу и положила её на скатерть перед собой. От неё дисгармонично тянуло пряным ароматом весенних степных трав и тяжёлым смрадом разрытой могилы. Её довольно длинные курчавые волосы рассыпались по воротнику и плечам заношенного мужского сюртука с кожаными заплатами на локтях.
  Тереза украдкой бросила любопытный взгляд на короткий вздёрнутый носик, плотно сжатые бледные губы и болезненный румянец своей соседки.
  - Позвольте представить сеньориту Зузанну Мюррей. Она будет обеспечивать нашей экспедиции магическую поддержку и защиту. - дон Алонсо откинулся на спинку стула, ожидая, какое впечатление произведут произнесённые им слова.
  - Колдун в отряде - это, конечно, неплохо, - старый сир Тибальд покосился на чародейку. - Но я привык больше полагаться на свой меч и воинское умение... К тому же Всепрощающий не одобрял колдовства...
  - А ещё, - перебил его дон Алонсо. - Зузанна прекрасный боец, следопыт и картограф. Кроме всего прочего, она уже участвовала в одной из организованных мною экспедиций, знает часть маршрута и осведомлена об опасностях, которые могут подстерегать нас в пути.
  - Можем мы наконец услышать, какого рода задание нам предстоит выполнить? - недовольно выдавила из себя смуглая Ута. - И какова будет оплата?
  - Я уже собирался об этом рассказать, - миролюбиво отозвался дон Алонсо. - Но меня грубо прервали. Итак, дела обстоят следующим образом...
  Тереза не запомнила всего, что он рассказал (она в любом случае решила присоединиться к экспедиции, поскольку ей некуда было податься после изгнания из Обители) и поэтому особенно не прислушивалась. Достаточно было того, что не нужно будет заботиться о пропитании и ночлеге, а опасности особенно не пугали: без общения с Лазурной Госпожой, дальнейшая жизнь всё равно казалась ей бессмысленной и никчёмной.
  Всё сводилось к тому, что после Войны Восьми Великих Волшебников, которая отгремела больше семидесяти лет назад, в Юго-Западных провинциях Старой Империи воцарилась анархия и беззаконие. Эти районы получили в народе название Проклятых земель. По дорогам бродили наспех сколоченные банды головорезов - остатки восьми разбитых армий, леса и болота наполняло невиданное ранее зверьё - побочные результаты магических экспериментов, на заброшенных капищах и древних курганах проводили свои жуткие обряды адепты различных тёмных культов.
  Но оказывается, что кое-где в глубине Проклятых земель всё ещё сохранились цивилизованные поселения. На помощь Короны они давно уже не надеялись, а сами пробиться к обжитым районам не могли; научились как-то ладить с разбойниками и сектантами или противостоять им; наладили какое-то подобие инфраструктуры.
  До одного из таких поселений и удалось добраться Зузанне, которая была в составе последнего, посланного в Проклятые земли, отряда. Дальше лидер отряда идти отказался, и группа, отдохнув и пополнив запасы питьевой воды, повернула обратно. Зузанне пришлось возвращаться вместе со всеми, поскольку продолжать поход в одиночку она не могла, а на активную помощь местных жителей рассчитывать не приходилось.
  Целью же экспедиции был заброшенный замок одного из восьми волшебников - местного барона - на землях которого произошли самые жестокие и кровопролитные сражения. В старых манускриптах дон Алонсо прочитал о древнем талисмане огромной силы, хранящемся в одном из подземелий замка и питающем его магической энергией.
  Кроме того подвалы замка должны были ломиться от богатств, которыми издревле славился род барона-колдуна - дон Алонсо был абсолютно уверен, что у того хватило ума не растратить их все на военные действия. Местных эти сокровища не интересовали, поскольку в Проклятых землях значения не имели: там были в ходу совершенно иные ценности.
  Задача экспедиции состояла в том, чтобы добраться до замка, по пути зачищая местность от особо настырных головорезов и магической фауны, и вернуться обратно с волшебным артефактом и таким количеством золота, какое они в состоянии будут унести. Половину золота и артефакт забирал себе дон Алонсо, как идейный вдохновитель и финансовый организатор экспедиции, а вторую половину делили между собой остальные участники.
  Тереза заметила, что кроме смуглой Уты и красавчика Сименса денежная сторона похоже никого особо не интересовала. Бродяга наелся и теперь благодушно слушал рассказ дона Алонсо, потягивая вино, а старый сир Тибальд интересовался в основном предполагаемым вооружением разбойников и особенностями рельефа.
  - О какой магической поддержке вы нам говорили? - спросила Ута у дона Алонсо.
  Слушая его рассказ, она всё больше теряла свою напускную воинственность и если бы не упоминание о подвалах, набитых золотом, затеплившее в её глазах алчные огоньки, то наверное ретировалась бы вслед за грубияном Гильермо.
  - Думаю, об этом вам лучше расскажет сеньорита Зузанна, - улыбнулся дон Алонсо, кивнув в сторону чародейки.
  - Как хорошо известно, все колдуны, перешагнувшие определённую границу могущества, становятся практически бессмертны. - Скучным голосом заговорила соседка Терезы. - Их можно уничтожить физически, но дух ещё многие столетия будет привязан к останкам и, в принципе, способен вновь воплотиться если для него найдётся подходящее тело и будет проведён особый ритуал. В бестелесном состоянии колдун теряет большую часть своей прижизненной силы, но всё равно может быть очень опасен (особенно по ночам), если достаточно близко подойти к месту его захоронения...
  - Вы произносите кощунственные речи, миледи! - с негодованием одёрнул её старый рыцарь. - Все знают, что после смерти души попадают в Подземные Чертоги, созданные Верховным Зодчим, где и дожидаются Последнего Суда, на котором обретут прощение за свои проступки, дарованное людям Всепрощающим. Всем! Даже богомерзким колдунам!
  Чародейка терпеливо выслушала его гневную тираду и спокойно продолжила:
  - Один из таких бестелесных духов и станет помогать нам в нашем походе.
  - Но если я вас правильно поняла, то дух привязан с останкам тела, - поразмыслив, спросила Ута. - Как же в таком случае он сможет нам помочь?
  - Всё очень просто, - Зузанна с лёгкой долей уважения посмотрела на смуглую воительницу. - У меня его череп...
  Наступило долгое молчание. Дон Алонсо наслаждался эффектом, произведённым словами его протеже, Сименс и Аль-Саади с откровенным интересом разглядывали свою будущую попутчицу, старый сир Тибальд отчётливо скрипел зубами.
  И вдруг на Терезу накатило. Нахлынувшее чувство было ей хорошо знакомо, но она ещё ни разу не испытывала его с тех пор, как покинула Лазурную Обитель: это было невероятно, но Пречистая Госпожа желала говорить с ней...
  Когда она вновь пришла в себя, её сердце бешено колотилось, глаза застилали слёзы счастья, а на душе было безмятежно и радостно. Все сгрудились вокруг с тревожными взволнованными лицами; красавчик Сименс держал её руку, проверяя пульс, а дон Алонсо обмахивал лицо батистовым носовым платком.
  - Что с вами, сеньорита Тереза? - обеспокоенно спросил он, заметив, что она очнулась.
  - Лазурная Госпожа только что беседовала со мной, - прощебетала счастливая девушка. - Она позволила мне лицезреть частичку нашего будущего. Я видела всех вас - все были живы и здоровы, а это значит в ближайшее время с нами не должно случиться ничего дурного...
  Она прикрыла глаза и взволнованно зашептала:
  - О, Всепрощающий, благодарю тебя за это чудо! Я и не подозревала, что Пречистая может общаться со своими дочерьми вне стен Обители!
  - Это хороший знак, сеньоры и сеньориты!- дон Алонсо запихал платок во внутренний карман камзола и победоносно оглядел собравшихся. - Вы понимаете, что это означает? Это означает, что теперь в нашем отряде появилась собственная прорицательница!
  
  
  
  ИНТЕРЛЮДИЯ-2. ВЕСТАЛКА
  
  Она родилась в семье рыбака, ходившего в море на наёмной лодке и отдававшего за неё львиную долю своего улова, и прачки, стиравшей на дому постельное бельё и одежду более состоятельным обывателям. Она была самым младшим ребёнком и с ранних лет чувствовала, что является обузой для своих небогатых родителей. Старшие сёстры уже вовсю помогали матери со стиркой и глажкой, а братишку, который был всего на год взрослее неё, отец начинал потихоньку брать с собой в море.
  У неё никогда не было ни одной новой вещи: всё приходилось донашивать за сёстрами, а из игрушек имелась только сплющенная редиска с нацарапанными на ней глазками и изогнутой полосочкой улыбающегося рта, завёрнутая в ветхую застиранную тряпицу. Она целыми днями баюкала эту "куколку" и пела ей колыбельную, которую слышала от матери.
  Несмотря на то, что отец по многу часов пропадал в море, а мать с сёстрами стирали и гладили с раннего утра до позднего вечера, денег в их семье почти не водилось. Большая часть заработанного отдавалась за право рыбачить в императорских водах и за аренду того клочка земли, на котором ютился их ветхий домишко да пятачок крохотного огорода. Нередко на ужин не было ничего, кроме ржаного сухаря, размоченного в тёплой воде, а порой и вовсе приходилось ложиться спать голодными.
  Отец, чтобы заработать лишний грош, выходил в море до поздней осени, до самого сезона тайфунов, когда другие рыбаки прятали свои лодки под навесами и принимались за копчение засоленной впрок рыбы, чтобы потом подороже продать её в городе, или шли наниматься на коптильни поселкового старосты - первого рыботорговца на всём восточном побережье.
  В один из холодных осенних дней, когда её отец и братишка уже возвращались с уловом домой, погода неожиданно испортилась, море разволновалось и налетевший ветер выбросил их лодку на прибрежные скалы, разбив в мелкие щепки...
  После скромных похорон, их домишко был продан за долги, а сами они, вместе с матерью и сёстрами, отправились в город, чтобы найти приют в одном из работных домов. Там им выделили угол в душной общей комнате, где кроме них ютилось ещё три или четыре семьи; выдали одинаковые серые платья из грубой холстины и накормили жидкой похлёбкой, основными ингредиентами которой были вода и гнилая капуста.
  Вскоре мать нашла себе и старшим сёстрам работу прядильщицами на ткацкой мануфактуре. Они уходили засветло и возвращались с первыми звёздами, а она, как самая младшая, да к тому же, очень маленькая и слабая для своего возраста, от постоянного недоедания, оставалась целыми днями совсем одна - сидела, поджав ноги, в пыльном углу и баюкала на руках свою уродливую "куколку". Редиска, из которой та была сделана, со временем ссохлась и пожухла так, что "куколка" стала напоминать теперь маленького сморщенного старичка, зачем-то завёрнутого в пелёнку.
  Однажды ночью ей привиделся страшный сон: снилось, что её мать и сёстры горят в огне, кричат, задыхаются, но никак не могут выбраться наружу. Видение было настолько ярким, что она проснулась с криком, а потом остаток ночи никак не могла успокоиться, заходясь в истерических приступах рыданий и вызывая ворчливое бормотание недовольных соседок.
  Утром она не смогла подняться с постели и одна из её сестёр - Феона - осталась дома, чтобы ухаживать за ней. А вечером они узнали, что на мануфактуре случился большой пожар и их сёстры вместе с матерью погибли в огне...
  Одна из соседок по комнате, поражённая страшным и удивительным совпадением, заподозрила у девочки дар предвидения и, отыскав на городском рынке монахиню-весталку, привела ту к её постели. Монахиня внимательно выслушала сбивчивые рассказы остальных соседок, дала Феоне несколько медных монеток и наказала заботиться о младшей сестре, пообещав вскоре вернуться и проведать её.
  Феона, подавленная ужасной смертью матери и сестёр, бледная, с сухими красными глазами, машинально взяла предложенные деньги, а тем же вечером, вусмерть напившись в портовом трактире, бросилась в тёмную воду городского канала...
  Но она узнала об этом не сразу, поскольку провалялась все последующие дни в лихорадке, и когда очнулась, то увидела себя лежащей на охапке сухого душистого сена, до шеи укрытая мягким шерстяным одеялом, едущая в щелястой крестьянской телеге, под тоскливые скрипы деревянных колёс. Рядом с телегой шла давешняя монашка и смотрела на неё с мягкой печальной улыбкой.
  - Теперь всё будет хорошо, девочка, - ласково проговорила она, нащупав под одеялом её руку. - Пречистая Госпожа позаботится о тебе...
  Так она оказалась в Лазурной Обители.
  В комнате, где её поселили вместе с двумя десятками других девочек - по большей части таких же сирот, как и она сама - было много света, свободного пространства и свежего воздуха. На окнах с широкими подоконниками трепетали невесомые полупрозрачные занавески, высокие потолки покрывали замысловатые завитушки лепнины, по гладкому паркету пола было так приятно скользить в домашних войлочных туфлях.
  Ей досталась уютная кроватка с невероятно удобными тюфяком, застеленным белоснежной накрахмаленной простынёй, нежнейшим стёганым одеялом и невообразимо мягкой пуховой подушкой, заправленной в наволочку с рюшами.
  Рядом с кроваткой стоял маленький деревянный комод с выдвижными шуфлядками. Одна из них даже запиралась на настоящий замок, ключик от которого лежал глубоко в кармашке её нового ситцевого платья, точно такого же, как и у всех других девочек.
  В этой шуфлядке хранились теперь все её сокровища - "куколка" из сморщенной редиски и маленькая толстая книжечка в кожаной обложке, полученная в подарок от настоятельницы. Точно такую же, вместе с платьем, войлочными туфлями, панталонами и длинной ночной сорочкой, получила каждая из девочек.
  Эти книжечки назывались "Святым Уставом" и по ним более старшие послушницы учили юных воспитанниц читать, а временами и сами читали им оттуда разные истории. Все они были о человеке по имени Осуд, который был богом, и поэтому иногда его ещё называли Всепрощающим.
  Некоторые истории были смешные, некоторые печальные, а некоторые поучительные, но все они были очень интересными. Раньше никто никогда не рассказывал ей таких чудесных удивительных историй, и она хотела поскорее выучиться чтению, чтобы можно было, наконец, прочитать их все самой.
  Всё свободное время она проводила сидя с ногами на удобном широком подоконнике в общей спальне, водя тонким пальцем по чёрным закорючкам букв и с удивлением осознавая, как они превращаются в слова и образы. Немудрено, что читать она научилась раньше всех прочих девочек, которые убирали свои книжечки в комоды сразу после окончания обязательных ежедневных занятий, и вскоре знала уже все истории о Всепрощающем.
  Это был самый лучший человек когда-либо ступавший по земле - добрый и мудрый, весёлый и щедрый, верный своим соратникам и беспощадный к врагам. Он немного напоминал её отца-рыбака, а в конце книги тоже погиб. И хотя по-настоящему он не умер, поскольку был богом, но всё равно было очень грустно.
  Учёба давалась ей легко. Кроме чтения их учили письму, иконописи и истории Четырёх Обителей, а когда они немного подросли появились и новые дисциплины.
  Высокая сухая старуха - сестра Адель из Белой Обители - преподавала врачевание: рассказывала о недугах тела и души, учила как с ними справляться, показывала как обрабатывать и перевязывать раны, вправлять кости, накладывать лонгет, собирать травы, готовить микстуры, изгонять злых духов и принимать роды.
  Пышнотелая и румяная послушница Пурпурной Обители - сестра Зорица в ярко-красной рясе, похожей на сарафан с капюшоном - учила домашнему хозяйству: печь пироги, варить похлёбку, полоть грядки на монастырском огороде, ухаживать за монастырским садом, ходить за скотиной, ощипывать уток и курей, прясть, ткать, вязать, вышивать и шить одежду...
  Но больше всего ей нравилось то, чему обучала тонкая как молодое деревце и крепенькая как недозрелое яблоко сестра Виорика из Изумрудной Обители - воинское искусство.
  Во времена первых королевских династий, когда в Империи царил покой и порядок, и непорочная девушка с сундучком золотых монет могла беспрепятственно пройти её из конца в конец без риска лишиться невинности или денег, воинское искусство не преподавалось ни в одной из обителей, кроме Изумрудной.
  Но в нынешнее неспокойное время: после религиозных междоусобиц, Войны Восьми Великих Волшебников и колониальных бунтов - когда проезжие тракты кишмя кишели недобитыми бойцами крестьянских армий, беглыми каторжниками, да и просто разным бродячим и разбойным людом, каждые руки, умеющие держать оружие были на особом счету.
  Тридцать лет назад ватага голодранцев оккупировала Лазурную Обитель: сокровищница была разграблена, сады сожжены, животные убиты и съедены, Святой Очаг затоптан, а все послушницы (включая и девятилетних девочек) изнасилованы. С тех самых пор воинское искусство стало обязательным предметом для всех послушниц без исключения. Даже немощные старухи из Белой Обители и румяные матроны из Пурпурной - впредь обязаны были учиться защищать себя.
  Конечно это давалось далеко не каждой послушнице, но из тех, кто проходил до конца все испытания, формировались особые защитные гарнизоны. Этих послушниц освобождали почти от всех монастырских обязанностей, за исключением дежурств у Священного Очага и ритуалов ментального общения со Святыми Покровительницами.
  У каждой обители была своя собственная Покровительница.
  Существует легенда, что однажды, когда Всепрощающий бродил по земле в человеческом обличии, он остановился в доме, где жили четыре женщины: мать, вдова, сестра и дочь человека, погибшего от морового поветрия. Дом пребывал в упадке и запустении после гибели кормильца и защитника: мать скорбела о гибели старшего сына и тревожилась за своих младших детей; вдова - без мужа никак не могла свести концы с концами в домашних делах; сестра боялась выходить из дома из-за приставаний нахальных ухажёров, которых раньше утихомиривал её старший брат; а дочь - всё время плакала, горюя, что никак не смогла предотвратить смерть родителя.
  После того, как женщины поведали Всепрощающему свою печальную историю, тот, расчувствовавшись, одарил каждую из них чудодейственными способностями: старуху - искусством врачевания, дабы умела она отныне исцелять смертельные болезни и раны, и могла больше не опасаться за здоровье своих детей и внуков; вдовицу - талантом ведения домашнего хозяйства, дабы и без мужика в дому у неё всё ладилось и одолевалось; сестрицу - боевыми умениями, дабы даже без братской помощи могла она постоять за себя; а дочь - даром ясновидения, дабы умела она предчувствовать беду и отводить её.
  Эти четыре женщины со временем и основали четыре обители, в которых зажглись Священные Очаги, дающие приют и успокоение всем обиженным, оставленным, потерянным и потерявшим. Там они учились лечить и защищать, заботиться о себе и ближних, а некоторые даже обретали мистическую способность видеть будущее...
  Она тоже обладала этим даром и, с тех пор, как он открылся у неё в работном доме, Лазурная Госпожа уже несколько раз говорила с ней и разрешала увидеть будущее. Сами по себе эти видения не представлялись её чем-то увлекательным или любопытным (скорее она испытывала тревогу и смятение), зато общение с Пречистой Девой каждый раз было волшебным, незабываемым и волнительным.
  Но подобные моменты случались исключительно редко, а помимо них, да ещё чтения Святого Устава и регулярных дежурств у Священного Очага ничего не доставляло ей большего удовольствия, чем занятия у сестры Виорики.
  Несмотря на то, что она была самой маленькой и щуплой среди младших послушниц, даже более старшие девочки опасались становиться с ней в паре, когда отрабатывались приёмы с боевой колотушкой. Она быстрее и точнее всех поражала соломенные мишени из лёгкого наручного арбалета, а полоса препятствий, на которой нередко валились от изнеможения даже самые выносливые, представлялась ей весёлым развлечением.
  Годы шли, у неё появилось множество подруг, хотя не обошлось и без завистниц.
  Она готовилась вступить в защитный гарнизон и подумывала о переводе в Изумрудную Обитель, где (как поговаривали) были не такие строгие порядки и послушницам даже изредка разрешалось выступать на рыцарских турнирах. Её останавливало лишь одно - если она покинет обитель, то Лазурная Госпожа перестанет общаться с ней, а она ещё не готова была отказаться от этих чудесных всезатмевающих мгновений настоящего счастья.
  Уже давно произошёл и отчасти забылся тот неприятный случай с сестрой Агнессой - новой настоятельницей, назначенной Советом Четырёх Обителей.
  Уже перестала накатывать душная волна смущения и стыда, при воспоминании о жарких настойчивых ласках более опытной подруги в тёмной, наполненной неясными шепотками общей спальне.
  Уже близился очередной Праздник Смены Года, и всё чаще доносилась музыка и беззаботный смех со стороны деревеньки, что теснилась у подножия холма, который зубчатой сапфировой короной украшала Лазурная Обитель.
  Её лучшие годы пролетели в этих стенах и ещё более славные ожидали впереди, несмотря на то, какой бы выбор она ни сделала: вступила ли в защитный гарнизон, перевелась в Изумрудную Обитель или избрала путь весталки, дабы светозарным маяком освещать людям суровые и туманные дали грядущего...
  
  
  
  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ОТБЫТИЕ
  
  15. АЛЬ-СААДИ. БРОДЯГА
  
  Видимо, ночью подморозило: подбитый истёртым войлоком плащ местами примёрз к стылой земле, а левый бок окончательно закоченел. Но погода обещала быть чудесной: солнце уже успело подняться довольно высоко над горизонтом и, теперь, яростно припекало - правое плечо чувствовало его жар даже сквозь грубую кожу рукава. От земли и мелких лужиц, подёрнутых тонкой корочкой ледка, шёл пар.
  Нестерпимо воняло тухлятиной и желудок тут же скрутило болезненным спазмом, но блевать было совершенно нечем. Всё, что было можно, Аль-Саади выблевал раньше - перед тем, как свалиться под этим самым забором прямо на кучу благоухающую кухонных отбросов не в силах более продолжать движение.
  Этой ночью он совершил грандиозный вояж по тавернам, трактирам и кабакам Весёлой Гавани; выпил прорву дрянного пойла и повстречал кучу старых университетских знакомцев, которые сразу же признали его, стоило лишь сверкнуть краешком золотой монеты - одной из тех, что выдал в качестве задатка дон Алонсо на оплату гостиницы, услуг цирюльника и приобретение нового гардероба.
  Аль-Саади тяжело поднялся на ноги и сразу же чуть не повалился опять: голова страшно кружилась, а в висках набатом стучала дурная кровь. Он прислонился плечом к забору и поочерёдно обшарил карманы плаща. Один карман оказался совершенно пуст, если не считать нескольких набившихся туда осклизлых картофельных очисток, а в другом, среди табачного крошева и сомнительных хлебных корок, нашлось несколько мелких медных монеток.
  "На цирюльника хватит, - подумал он, отгоняя навязчивую мысль о кувшинчике пива. - Гостиница мне уже не нужна, а вот гардеробом пока придётся довольствоваться старым".
  Зябко поджимая пальцы босых ног, Аль-Саади, пошатываясь, направился к выходу из тупикового проулка в котором проснулся, на ходу отряхивая с плаща прилипшие к нему гнилые капустные листья, луковую шелуху и яичные скорлупки.
  Сперва цирюльник даже не хотел впускать его на порог своего грошового заведения, но увидев деньги нехотя согласился. Он тщательно выбрил Аль-Саади щёки, подбородок и шею; помыл ему голову, подозрительно косясь на шрамы; остриг ногти и даже сбрызнул напоследок душистой фиалковой водой из пузатого флакона синего стекла.
  День только начинался и идти было совершенно некуда. Поход решено было начать завтра рано утром от границы Проклятых земель, куда сегодня всех участников должна будет доставить пара пассажирских дилижансов, зафрахтованная доном Алонсо на три часа пополудни. До этого времени нужно было чем-то себя занять.
  В Весёлой Гавани Аль-Саади давно уже никто не искал, но светиться в людных районах всё равно было ни к чему: попадись он на глаза городской страже - запросто могли прихватить за бродяжничество.
  Денег совсем не осталось, а в животе снова было пусто и он решил податься в доки, чтобы подрядиться носильщиком на погрузку какого-нибудь судна - заработать на миску супа и кусок хлеба. Да и от людных кварталов подальше...
  Свободно ориентируясь в запутанном переплетении узких, провонявших рыбой и водорослями улочек, где ровным счётом ничего не поменялось за время его десятилетнего отсутствия, Аль-Саади повлёк своё подрагивающее тело в сторону доков, которые находились аккурат между гаванью и Королевской Верфью.
  В гавани царило непонятное оживление: тут и там, среди вылинявших рыбацких безрукавок и пёстрого тряпья матросни, мелькали, посверкивая нагрудными пластинами, кожаные доспехи городских стражников; беспокойный гул голосов то и дело прорезали зычные выкрики приказов, сглатываемые порывами сырого ветра; растрёпанными язычками пламени колыхались плюмажи на офицерских шлемах; звонко клацали по брусчатке подкованные сапоги вестовых.
  Укрывшись под сенью развешенных для просушки драных сетей и пониже надвинув на глаза капюшон, Аль-Саади с тревогой и любопытством наблюдал за всей этой непонятной суетой, силясь разобраться в происходящем.
  Эпицентром странных событий, как вскоре стало ясно, был участок пирса за мостками, у которых покачивалась, скинув сходни, небольшая двухмачтовая шхуна с задорно вздёрнутым коротким бушпритом. Человеческая масса там была особенно густа, а выход на мостки перекрывало редкое оцепление.
  Здравый смысл уговаривал Аль-Саади не соваться, а идти куда шёл, но врождённое болезненное любопытство и потребность всегда находиться в центре событий в очередной раз пересилило доводы разума. Стараясь не привлекать к себе чрезмерного внимания, он протолкался поближе, держась в тени составленных друг на друга деревянных ящиков и пузатых осмолённых бочонков.
  С палубы шхуны стали выводить по сходням каких-то угрюмых помятых личностей с разбитыми лицами, закованных в кандалы. Стражники подгоняли их пинками и древками пик. Последним, судя по широченным обшлагам долгополого мундира и кавалерийским сапогам со шпорами, шёл капитан. Он был без шляпы и перевязи, нафабренные усы его уныло обвисли, на припухшей щеке виднелась свежая ссадина.
  Офицер стражи, бросил короткое распоряжение и оцепление принялось бесцеремонно теснить толпу, высвобождая коридор для подконвойных. Толпа нехотя отхлынула, увлекая за собой Аль-Саади.
  - Что тут хоть случилось-то? - сиплым шёпотом спросили у него за спиной. Видимо это был кто-то из только что подошедших.
  - Контрабандистов накрыли, - мрачно ответили ему.
  - Да иди ты?! Это ж "Счастливая жемчужина"... У капитана Мигеля вся стража куплена...
  - Значит не вся... А в Сторожевом Замке, я слыхал, сегодня тоже головы полетели...
  - Да иди ты?!..
  Дальше Аль-Саади уже не слушал. Протискиваясь между плечами любопытных, он спешно зашагал вдоль недлинного ряда арестованных, цепко вглядываясь в опухшие от побоев небритые лица.
  Гильермо он узнал не сразу: один глаз у того совершенно заплыл, нос был свёрнут набок, а губы напоминали размазанный по мостовой помидор. Он прижимал к телу левую руку и болезненно морщился при каждом шаге.
  Аль-Саади был настолько поражён увиденным, что остановился как вкопанный, за что тут же был награждён увесистым тычком от ближайшего стражника.
  - Пшёл с дороги, мер-р-рзавец! - прошипел тот, замахиваясь повторно, но мятежный поэт уже успел скользнуть за спины менее проворных горожан.
  
  
  
  16. СИМЕНС. ЛЕКАРЬ И ЭСКВАЙР
  
  Ночь была сырой и промозглой. Тусклые газовые фонари на перекрёстках кривых улиц лениво отражались в подёрнутых ледком мелких лужицах.
  Перед уходом дон Алонсо раздал всем соискателям деньги на ночлег и сопутствующие нужды, обозначив место и время утреннего сбора. Сир Тибальд вышел из-за стола не удостоив вниманием горсти монет, полагающихся ему по праву участия в предприятии, поскольку принял дурацкий обет не прикасаться к деньгам, но Сименс (не столь щепетильный в этом вопросе) украдкой от сюзерена сгрёб их в свою поясную суму под одобрительным взглядом таинственного нанимателя.
  Он раздумывал: не задержаться ли в таверне ожидая, пока освободится от работы молоденькая служанка на которую он имел виды, но сир Тибальд недвусмысленно выразил своё мнение насчёт их дальнейших действий, в результате чего Сименсу пришлось поменять свои планы и следовать за благородным воителем на постоялый двор.
  Одно лишь обстоятельство утешало его: скромная монахиня-весталка отправилась вместе с ними, намереваясь снять на ночь комнату в том же самом дешёвом заведении у Северных Ворот. Вышагивая в ночной тишине по разбитым мостовым портового города Сименсу изредка удавалось украдкой бросить взгляд на её точёный полудетский профиль.
  Сир Тибальд по обыкновению молчал, угрюмо зыркая провалами глаз сквозь прорези маски; весталка легко ступала не глядя под ноги, обратя лицо к размытым по весеннему небу пятнам далёких звёзд; Сименс же маялся скоропостижно свалившимся на него золотом, которое он так редко держал в руках с тех пор как поступил на службу к странствующему рыцарю, а также невозможностью потратить его в самый короткий промежуток времени.
  Он втайне завидовал бродяге назвавшемуся Аль-Саади, который получив свой задаток тут же скрылся в ближайшей подворотне с видом человека, которому судьба отвалила желанный шанс, а тот, не будучи полным дураком, собрался этим шансом немедленно воспользоваться.
  "Вряд ли мы ещё когда-нибудь с ним встретимся", - злорадно думал он.
  - Кохо я вишу! - раздался вдруг из темноты глумливый, непомерно шепелявящий голос, заставивший Сименса вернуться к реальности.
  От покрытых мохнатой плесенью и ржавыми потёками стен отделились три скособоченные фигуры в живописных лохмотьях и нагло встали поперёк дороги, перекрыв путь. Ещё двое вынырнули из ближайшего закоулка, а четверо, сливаясь в многоголовую и многоногую косматую фигуру, торопливо возникли сзади.
  Один из заступивших дорогу шагнул вперёд, проявившись в мертвенном свете газового фонаря. Его тонкие растрескавшиеся губы растянулись в кривой усмешке, обнажая кровящие дёсны с редкими пеньками зубов.
  - Это ше наша курошка! А ш нею тва петушка! Пошабавимша парни?!
  Стоящий рядом с ним долговязый заморыш с бледным отёчным лицом и длинными пегими патлами ловко выхватил из-за пояса тонкий стилет и, поднеся его к жабьему рту, похабно провёл по лезвию острым кончиком подрагивающего влажного языка.
  Остальные душегубцы, поблёскивая редкозубыми ухмылками, потащили из-за поясов и отворотов просторных рубах широкие мясницкие тесаки, самодельные буздыганы [9] с литыми кособокими навершиями и тяжёлые цепи с расклёпанными кольцами кандалов.
  - Не будет ли угодно господам объясниться? - холодно уронил сир Тибальд, откидывая в сторону край накидки, чтобы стали видны широченные, окованные почерневшей медью ножны, суженный конец которых болтался в дюйме от пошарканных булыжников мостовой.
  - Иди своей дорогой, дедуля, - ласково прогнусавил жаборотый. - Нам нужна лишь девка. А к тебе претензий нет. Железяку вот токмо свою оставь: поди и поднять-то уже не сумеешь. Нам она скорее пригодится... Эй, Могила! Помоги благородному сиру разоружиться.
  За спиной одобрительно засопели и, отделившись от тёмной четырёхглавой фигуры, к сиру Тибальду направился здоровенный амбал в просторных мешковатых штанах и короткой кожаной жилетке на голое тело.
  Сименса охватило головокружительное и пьянящее предвкушение драки - то самое, из-за которого он до сих пор не бросил свою службу у старого воина. Он напрягся как сжатая до упора пружина, готовый в любой момент броситься на врага.
  Случайно его взгляд упал на монахиню. Та, с прежней отрешённой улыбкой глядела на звёзды, упрятав кисти рук в широкие рукава рясы.
  "Блаженная", - мелькнуло в голове у Сименса.
  Амбал тем временем, подойдя к сиру Тибальду, пробасил добродушно:
  - Извольте отдать оружие блаародный сир...
  Тот не удостоил его ответом глядя на шепелявого с жаборотым.
  - Боюсь, что я не смогу уступить вам свой меч, господа, - тем же бесцветным голосом заговорил он. - Вещь эта фамильная и не подлежит передачи в чужие руки. Что же касается девушки, то она пойдёт с нами, поскольку мы отвечаем за неё благополучие. Вам же, господа, я настоятельно рекомендую расступиться и дать нам пройти.
  Жаборотый нехорошо улыбнулся.
  - Значит по хорошему вы не хотите... - подытожил он. - Хохмач! Бородуля! Хватайте девку! А мы пока потолкуем с этими господами...
  Сименс понял, что время пришло. Увернувшись от просвистевшего из темноты обрывка цепи, он кинулся под ноги набегающим сзади. Прижимая локти к рёбрам и прикрывая ладонями лицо, он прокатился по мостовой, булыжники которой немилосердно прошлись по его бёдрам, спине и плечам, но зато нападавшие повалились как срезанная косой трава.
  Вскочив на ноги, он тряхнул головой, прогоняя головокружение.
  Трое, сбитых им с ног, силились подняться, и Сименс, одного за другим, успокоил их ударами по затылку тяжёлым каменным пестиком, который обычно применялся им для растирания в ступке лекарственных трав, семян и кореньев.
  Теперь можно было оглядеть поле битвы.
  Двое, бросившихся на весталку, уже потеряли своё оружие, чему Сименс был несказанно удивлён. Сейчас они, вжимаясь в стену и закрывая головы руками, пытались увернуться от града сыплющихся на них ударов боевой колотушки.
  Амбал в жилетке, судя по его болезненно согнутой позе, вылезшим из орбит глазам и перекошенному рту, успел получить от сира Тибальда рукоятью меча в солнечное сплетение, и теперь судорожно пытался сделать вдох.
  Сам же благородный воитель вовсю теснил жаборотого и ещё одного негодяя, орудующего кривым кинжалом, легко отбивая ножнами меча их стремительные подлые выпады. Даже в бою с этим портовым сбродом он придерживался своего главного обета, который не уставал повторять Сименсу: "Не обнажай клинок без самой веской причины и всеми силами старайся избегать смертоубийства".
  Но шепелявый главарь не был столь благороден: укрывшись за спинами своих подельников, он яростно целился в сира Тибальда из длинноствольной пистоли.
  С застрявшими в горле запоздалыми словами предостережения, Сименс бросился к старому воину в стремлении оттолкнуть его с пути смертоносного свинцового шарика. Но в этот момент стилет, выбитый из руки жаборотого, отлетел далеко в сторону; тот скрючился, прижимая к животу вывихнутые пальцы; а шепелявый, воспользовавшись открывшимся просветом между спинами, выстрелил в упор - прямо в грудь благородному воителю.
  
  __________________________________________________
  9. Буздыган - разновидность булавы, навершие которой усеяно шипами.
  
  
  
  17. ЗУЗАННА. ОККУЛЬТИСТКА
  
  Свет зарождающегося дня мягко лился сквозь просветы в рассохшихся бамбуковых занавесках, за окном заливисто щебетали какие-то ранние пичуги. Постоялый двор уже давно проснулся и жил своей обычной утренней жизнью: с улицы доносилось фырканье лошадей, блеянье коз, поросячье похрюкивание и пронзительный голос хозяйки, раздающей задания нерадивым работникам.
  Зузанна сладко потянулась, рывком села на пронзительно скрипнувшей кровати и спустила вниз босые ноги. Сон, пусть даже совсем недолгий, взбодрил её и хотелось поскорее заняться сборами в дорогу. Отоспаться можно будет и позже - в дилижансе.
  Вчера она так и улеглась - не раздеваясь - лишь скинула на пол пыльные ботфорты да швырнула шляпу на стоящее в углу и укрытое вытертым пледом колченогое кресло.
  Сейчас в этом кресле сидел он и пристально таращился на Зузанну. Даже в мыслях она старалась не поминать его по имени, чтобы не навлечь на себя и толики его проклятья.
  В комнате было ещё довольно темно и призрак был вполне различим, хотя из-за полосок утреннего света, Зузанна видела его тучную фигуру как сквозь щели в редком заборе. Должно быть, чувство неприязни по отношению к нему так явно выразились на её лице, что он, криво усмехнувшись, отвёл в сторону тёмные провалы глаз.
  Стараясь не глядеть в тот угол, Зузанна натянула тугие ботфорты, подошла к окну и решительно отдёрнула в стороны занавески. Солнечный свет заполнил комнату. Она украдкой глянула через плечо - в кресле больше никого не было.
  Дилижансы, зафрахтованные доном Алонсо уже прибыли - во дворе стояли две потрёпанные почтовые кареты с сорванными гербами Палаты Дальних Сообщений, которые очевидно уже давно были списаны со службы. Вместо положенной по почтовому уставу четвёрки вороных, каждый экипаж были запряжён парой разномастных кляч - определённо коммерческое предприятие хозяина дилижансов переживало не самые лучшие времена.
  Возница - невысокий коренастый мужик до глаз заросший русой бородищей, с копной косматых нечёсаных волос - подвешивал к мордам лошадей полотняные торбы с овсом. Его помощник - темнокожий мальчишка (явно уроженец Змеиного Берега) - обтирал взмыленные бока животных жёсткой крупнопористой губкой. На земле, привалившись к ободу колеса одного из экипажей, лежала здоровенная лохматая псина грязно-жёлтой масти, раскидав длинные лапы и вывалив в дорожную пыль влажный алый язык.
  Зузанна спустилась вниз - в общую залу, бросила на стойку серебряный реал и потребовала принести себе плотный завтрак и счёт за комнату. Спустя малое время расторопная служанка выставила на стол перед нею плоскую тарелку с кусками ржаного хлеба накрытого ломтями холодной телятины, сковородку со скворчащей яичницей и полпинты пива в высокой оловянной кружке с откидывающейся крышечкой. Рядом легла грифельная табличка с начертанной мелом цифирью.
  Половина ставней на окнах ещё не была снята и в зале царил полумрак.
  Призрак сидел в простенке между двух деревянных колонн, за угловым столиком рядом с грудой пустых бочек. На Зузанну он не смотрел - пускал в потолок кольца дыма из своей трубки, опершись локтем о неструганную столешницу - но аппетит у неё всё равно пропал. Поковыряв двузубой вилкой яичницу и пару раз откусив от куска хлеба с телятиной, она залпом выпила пиво, оставила на столе полпесеты за комнату и торопливо вышла ну улицу.
  - Эй, любезный!
  Косматый возница обернулся на её голос, и она сунула ему под нос свиток с контрактом.
  - Отправь своего мальчишку наверх - пусть спустит мой багаж.
  Мальчишка с пёстрой повязкой на голове, из-под которой выбивались курчавые чёрные волосы, презрительно фыркнул. Собака встрепенулась, покосившись рыжим глазом на Зузанну, протяжно зевнула и снова задремала, уложив кудлатую голову на лапы.
  Возница неторопливо развернул свиток и долго изучал его, шевеля губами. Один его глаз поблёскивал из-под кустистых бровей голубой льдинкой, второй был покрыт мутным сизым бельмом. Наконец он вернул свиток Зузанне, коротко поклонившись ей.
  - Ступай с этой пани, Дадли, - велел он пацану. - И делай, что она тебе скажет.
  Мальчишка далеко сплюнул сквозь зубы и, засунув руки глубоко в карманы своих широких коротких штанов, пренебрежительно сощурился. Однако, когда Зузанна направилась к дверям своей комнаты, он нехотя стал подниматься по лестнице вслед за ней.
  Большой, окованный позеленевшей медью сундук с книгами пришлось оставить - не тащить же эту громадину с собой в пеший поход. За полреала Зузанна договорилась с хозяйкой о его долгосрочном хранении. Чтобы не вызывать у будущих постояльцев комнаты нездорового любопытства, сундук накрыли старой узорчатой скатертью и поставили на него большущую кадку с фикусом.
  Замки были надёжные - с секретом, но на всякий случай Зузанна поставила охранное заклинание средней силы: всякий, кто бы ни попытался вскрыть сундук должен был немедленно вспомнить о каком-нибудь важном деле не терпящем отлагательств. Это могло быть приглашение в гости, полученное двадцать лет назад от троюродной тётушки, или свеча, оставленная не затушенной в доме на другом краю Империи. Главное, что нерадивому взломщику сразу становилось не до сундука случайно обнаруженного им в дешёвой комнатке на третьесортном постоялом дворе под кадкой с засохшим фикусом.
  С собой Зузанна взяла только два пузатых саквояжа с самыми необходимыми магическими ингредиентами и вместительную холщовую сумку.
  Саквояжи закрепили на крыше одного из дилижансов среди мешков с галетами, сушёными овощами, вяленым мясом и кожаными бурдюками с водой, ромом и вином - припасами, закупленными доном Алонсо заранее. На крыше другого дилижанса крепился плоский деревянный ящик (очевидно с оружием) и баулы с тёплой одеждой, доспехами и походным инвентарём.
  Холщовую сумку Зузанна оставила при себе. В ней, среди самых быстродействующих лечебных зелий, самых эффективных свитков с заклинаниями и самых надёжных магических амулетов, лежало её главное отвратительное сокровище - обёрнутый в мягкую плотную ткань пожелтевший ухмыляющийся череп...
  
  
  
  18. ГИЛЬЕРМО. АРЕСТАНТ
  
  В порту было почти так же людно, как днём. Где-то, в оранжевом свете коптящих факелов, шла поздняя погрузка, которую не успели закончить вовремя; в закопчённых баках и котлах, окружённых чумазыми смольщиками, булькала растопленная смола; повсюду, шатаясь, бродила пьяная матросня в обнимку с полуголыми девками - горланила песни и устраивала потасовки.
  Ещё днём, у знакомого скупщика краденного - старого Туюба - Гильермо узнал что капитану Мигелю требуются тёртые парни в команду, но сроки поджимали и, даже не найдя достаточного количества подходящих людей, он собирается отчалить на рассвете. "Счастливая жемчужина" была готова к отплытию: груз (легальный и нелегальный) был погружен и закреплён. Нужно было спешить.
  Он не был знаком с капитаном Мигелем лично, и поэтому старый Туюб дал ему крупную костяную пуговицу с затейливой резьбой - знак, что соискатель пришёл от верного человека.
  На палубе, по случаю раннего подъёма, было немноголюдно: контрабандисты (в отличие от моряков торгового флота) - народ дисциплинированный. Лишь несколько человек о чём-то негромко переговаривались, стоя под вантами в тени грот-мачты, до кто-то шумно сопел на юте, [10] почти не различимый в приглушённом свете кормовых фонарей.
  Гильермо взошёл на палубу и направился прямиком к капитанской каюте. Разговорчики у грот-мачты притихли. В ответ на негромкий стук, дверь почти сразу же отворили, словно капитан Мигель только и дожидался его прихода. Он был без шляпы и перевязи, в одной батистовой сорочке (должно быть готовился ко сну), на бледной щеке багровела свежая царапина. На Гильермо он глянул с откровенной досадой, но когда тот украдкой показал ему пуговицу старого Туюба, нехотя отошёл в сторону, приглашая пройти в каюту.
  Он понял, что попал в ловушку сразу же, как только его глаза привыкли к свету.
  За капитанским столом, сложив на нём шляпу, перчатки, пару пистолей и офицерский палаш, сидел и пил капитанское вино лейтенант городской стражи Гаспаро. По обеим сторонам от стола торчали два красномордых стражника с обнажёнными клинками, а в дверной проём, ощетинившись пиками, ломилось ещё четверо. Капитан Мигель отстранённо уселся на свою не заправленную постель, опустив глаза.
  Гаспаро не мог знать Гильермо в лицо, поскольку перевёлся в городскую стражу из Легиона уже после того, как тот покинул её. А вот сам Гильермо был изрядно наслышан о сволочном нраве и мерзком характере новоявленного лейтенанта, и не раз, во время отгрузок в порту, видел издали его плюгавую фигуру.
  Гаспаро брезгливо, как на какую-то гадость, посмотрел на него.
  - Кто это у нас здесь? - лениво осведомился он, потягиваю рубиновую жидкость из высокого хрустального бокала.
  Холёный дон Алонсо предупреждал об облаве, но Гильермо счёл это пустым сотрясанием воздуха - бессильной местью обиженного его отказом нанимателя. Он прекрасно знал как крепко повязаны контрабандисты с офицерами городской стражи, чтобы принять его слова всерьёз. Но, видимо, терпение бургомистра окончательно лопнуло, раз он наконец решился на этот шаг. Впрочем, для Гильермо ещё не всё было потеряно - мало ли кого могло занести ночью на "мирное торговое судно".
  - Я хотел бы знать, что здесь происходит! - Гильермо изобразил праведный гнев, упираясь взглядом в рыбьи бельма вальяжного лейтенанта. - Я пришёл к капитану Мигелю, чтобы передать с ним письмо до Каменного Острова, а тут чёрт знает что!..
  - Ну так подайте ваше письмо сюда. Я посмотрю, - Гаспаро бесшумно похлопал по краю стола вялой анемичной ладонью.
  Гильермо понял, что спорол лишнего.
  - Кажется, я, позабыл его в гостинице, - с наигранной озабоченностью проговорил он, шаря под подкладкой камзола.
  - Тогда напишите записку хозяину, - Гаспаро подлил себе вина и в упор посмотрел на Гильермо. - Я пошлю к нему вестового.
  - Ещё не хватало, чтобы какой-то мужлан копался в моих вещах! - Гильермо чувствовал, что переигрывает, но ему необходимо было отвлечь внимание рядовых стражников. Он понимал, что Гаспаро не поверил ни единому его слову и надеяться можно было только на свои боевые качества и внезапность.
  Он обернулся к стражникам, охранявшим двери в каюту, как бы ища у них поддержки. Двое уже вышли наружу, оставив дверь приоткрытой, а те, что остались внутри, стояли вразвалку, опустив пики и ехидно скалились, наслаждаясь неожиданным представлением.
  Гильермо сходу бросился на них, вырвал пику из рук одного и наступил ногой на древко пики другого, швырнул очумевших стражников на расплескавшего вино лейтенанта и его охрану, ударом плеча распахнул тяжёлую дверь каюты и выскочил на палубу.
  Стражники, дежурившие снаружи, уже со всех ног бежали к нему от грот-мачты. Отбросив в сторону ненужную трофейную пику, Гильермо бросился к фальшборту, намереваясь перескочить на причал, но угодил сапогом в бухту каната, покатился по надраенной палубе и, что есть силы, приложился головой о лафет корабельной пушки.
  Что было после он запомнил урывками: сначала его долго топтали сапогами озверевшие стражники, а подонок Гаспаро бил по лицу расслабленной ладонью; потом, вместе с другими бедолагами (закованных в кандалы и замордованных до потери мысли о сопротивлении), вели на верёвке через портовые кварталы, подгоняя уколами пик; и, наконец, вывернув карманы и отобрав кушаки, перевязи и нашейные платки, заперли всех вместе в тесном вонючем каземате с узким, густо зарешёченным окошком на уровне заплывших глаз.
  Ещё до вечера, от бродяги, проскользнувшего сквозь оцепление, Гильермо узнал, что они находится в Морском Бастионе, обвиняются во всех возможных преступлениях и заочно приговорены к смертной казни через повешенье. Бродяга даже умудрился просунуть сквозь прутья решётки содранную где-то листовку, в которой говорилось, что казнь состоится завтра утром на площади у Королевской Верфи. Приглашены все желающие!
  Видимо здорово они насолили бургомистру, раз он пошёл на такие меры. Обычно пойманных контрабандистов отправляли на серебряные рудники или рубили им руку до локтя. Почти в любом портовом трактире можно было повстречать однорукого пьяницу, который, за рюмку горькой наливки и миску горохового супа, сведёт тебя с хозяином лавки, торгующей контрабандным товаром; укажет фарватер между отмелей Ветряного Залива; или назовёт время, когда сменяются ночные караулы на фасах [11] Морского Бастиона.
  Спать пришлось стоя, прислонившись плечом к каменной кладке. Кто-то надрывно кашлял, кто-то плакал, кто-то исступлённо молился (поминая Верховного Зодчего, Всепрощающего и ещё каких-то, неизвестных Гильермо, богов), кто-то грязно ругался сквозь зубы.
  Утром их даже не покормили: по одному вывели в коридор, освободили от кандалов, крепко скрутили за спиной руки и, напялив на голову холщовые мешки, вытолкали на улицу. Инда на солнце не дали взглянуть в последний разок.
  Мешок вонял немытым телом и застарелой блевотиной - похоже в нём повесили уже не одного "мерзавца" - надёжный блюститель благочестия, скрывающий от праведных горожан нелицеприятное зрелище вытаращенных, налитых кровью глаз и вываливающихся изо рта распухших фиолетовых языков.
  Гильермо грубо затолкали в карету и повезли. Рядом угрюмо сопели ещё несколько человек, но тесно не было.
  Неужто кто-то всё-таки узнал его. Надо же - карету дали: государственному преступнику не пристало плестись на верёвке вместе с портовым отребьем. Может ещё и последнее желание исполнят. А то и вовсе - в Столицу отправят - на суд. В Столице любят устраивать показательные судебные процессы...
  Это последняя мысль показалась Гильермо особенно заманчивой: до Столицы неделю пилить - авось по дороге и сбежать бы получилось.
  Но гул голосов за окнами нарастал; карета пошла медленнее - видимо протискиваясь сквозь толпу, и Гильермо вдруг с пугающей ясностью осознал: это конец. Ему показалось даже , что он слышит зычный голос глашатая, выкрикивающего приговоры...
  "Неужели, я так и не увижу солнца..."
  
  __________________________________________________
  10. Ют - кормовая надстройка судна или кормовая часть верхней палубы.
  11. Фас (в военном деле) - сторона укрепления, обращённая к противнику.
  
  
  
  19. ТИБАЛЬД. БЛАГОРОДНЫЙ ВОИТЕЛЬ
  
  Какой кретин додумался выложить ристалище камнем? И куда, дери его, делся этот треклятый шлем? Должно быть слетел при падении. Всепрощающий, до чего же больно! Обидно будет - уцелев после такого удара, расколоть голову о дурацкий булыжник.
  Под шею и затылок легло что-то мягкое, губы смочила вода, а ноздри обжёг раствор соли аммония. Тибальд закашлялся и открыл глаза.
  И следом пришло осознание, что он уже не самоуверенный семнадцатилетний юнец на рыцарском турнире в Лебединой Заводи, поверженный с коня коронным ударом сира Годфри Надменного, прозванного Щитобоем, а старый потрёпанный жизнью рыцарь вероломно сражённый подлым выстрелом уличного грабителя.
  Сименс и юная монахиня хлопотали над ним, приводя в чувство.
  Он брезгливо отстранил от своего носа флакон с едко пахнущей дрянью и попытался приподняться на локтях, но сильные руки мягко, и в то же время настойчиво, вернули его в прежнее положение.
  - Вам необходимо немного полежать, сир, - услышал он встревоженный голос своего эсквайра. - Вы крепко приложились головой о мостовую.
  Тибальд нехотя подчинился. Он провёл рукой по груди, надеясь отыскать на панцире вмятину от выстрела, но нащупал только развязанный ворот нательной рубахи и свою дряблую безволосую кожу.
  - Боюсь, что ваш нагрудник придётся нести к оружейнику, - нервно хохотнул Сименс. - Его так разворотило, что в дырку можно кулак засунуть!
  Смысл этих слов дошёл до сознания Тибальда не сразу, а когда он наконец понял их значение, то снова принялся шарить рукой по своей груди. Под левым соском болело - сильно, возможно, даже были сломаны рёбра, - но никакой рваной раны, торчащих обломков костей и бьющей фонтаном крови не было и в помине.
  - Лазурная Дева хранит вас, сир, - кротко произнесла монахиня и сунула в его руку какой-то предмет.
  Тибальд сразу узнал на ощупь кожаный переплёт Святого Устава, томик которого всегда носил с собой. Он медленно поднёс его к глазам.
  Невдалеке горел одинокий фонарь - свету давал мало, но можно было разглядеть во что превратилась эта удивительная книга после прямого попадания куска свинца. Из большущей дыры с обугленными краями торчали рваные клочья бумаги.
  Тибальд нежно провёл большим пальцем по истёршейся позолоте тиснения, бережно пролистал обезображенные страницы. Из самой середины бумажного крошева на его ладонь выпал тяжёлый сплющенный жакан. [12] Некоторое время старый воин бездумно разглядывал его, катая по ладони, а потом уронил, рассеянно разжав пальцы.
  "Не разгадать нам замыслов Верховного Зодчего..."
  - Помоги мне подняться, - велел он Сименсу и на этот раз тот не стал возражать.
  Он наклонился, позволив обвить рукой свою шею, подхватил Тибальда под микитки и осторожно поставил его на ноги.
  В неясном свете фонаря было видно, что камни мостовой и стены ближайших домов обильно забрызганы кровью; тут и там валяется потерянное в схватке оружие. Но отрубленных рук, ног, голов (как и бездыханных тел) в непосредственной близости не наблюдалось. Тибальд вздохнул с облегчением.
  - Половина мерзавцев бросились в рассыпную, как только вы повалились на землю, сир, не удосужившись даже подобрать своё дреколье, - Сименс презрительно сплюнул. - А остальные расползлись, пока я приводил вас в чувство. Но сестра Тереза успела засадить двоим негодяям арбалетные болты в мягкое место.
  - Троим... - чуть слышно поправила его монахиня.
  Старый воин неодобрительно посмотрел на неё. Она стояла, потупив глаза, с самым целомудренным и добродетельным видом. Кровь, в пылу сражения прилившую к её раскрасневшимся щекам, легко можно было принять за стыдливый румянец раскаяния, но свежая царапина на носу, да выглядывающий из разорванного рукава рясы наручный арбалет самого зловещего вида, заставляли сомневаться в его искренности.
  Засунув изувеченную книгу за пазуху, Тибальд подобрал свой меч, пристегнул ножны к кольцу на поясе, и молча оглянулся на спутников, давая понять, что ночное приключение закончено и пора возвращаться на постоялый двор, дабы хорошенько выспаться перед завтрашней дорогой.
  Вчера вечером, прежде чем заявиться в "Царя морей", Тибальд и Сименс, сопровождаемые Аль-Саади, решили отыскать место для постоя. Тибальд никогда не заботился заранее о еде и ночлеге, полагая, что Всепрощающий не обделит своих слуг милостью, но прагматичный Сименс полагал иначе.
  Соседствующие с Северными Воротами кварталы изобиловали дешёвыми постоялыми дворами, но в их тощей мошне едва ли набралось бы медных монет даже на приличный ужин. За мазь от подагры, приготовленную Сименсом для отца мужеподобной хозяйки одного из этих грошовых заведений, та любезно согласилась предоставить им ночлег на конюшне и забрать на хранение их вещи.
  Сестра Тереза остановилась по соседству от них - в такой же точно дешёвой гостинице. Она рассказала, что помогла принять трудные роды у хозяйской дочери, забрюхатевшей от заезжего проходимца, за что получила постель в каморке под лестницей. Это было очень кстати, ведь иначе ей пришлось бы останавливаться в Белой Обители, где уж точно не удалось бы избежать нежелательных расспросов.
  Сименс, мошну которого теперь отягощали монеты, полученные от дона Алонсо, побежал будить хозяйку, чтобы потребовать у неё лучшие комнаты. Но Тибальд с ним не пошёл -он протиснулся в приотворённые ворота конюшни, ощупью добрался до сваленного в углу вороха прошлогоднего сена и повалился в его упругие колючие объятья. Лошади тревожно заржали почуяв чужака, но вскоре успокоились.
  В конюшне было прохладно, пахло скошенной травой, сыромятной кожей и конским навозом. Тибальд отстегнул от пояса ножны, положил их под голову и до шеи завернулся в попону. Он мельком посочувствовал Сименсу, который променял это чудесное ложе на душно натопленную комнатушку с пыльным топчаном под застиранной простынёй, кишащем клопами и воняющем плесенью.
  Нащупав за пазухой загубленную книгу, спасшую ему жизнь, с которой не расставался добрых сорок лет, Тибальд положил на неё ладонь и незаметно для себя провалился в глубокий, не омрачённый привычными кошмарами, сон.
  
  __________________________________________________
  12. Жакан - самодельная тяжёлая пуля для стрельбы из гладкоствольного оружия.
  
  
  
  20. АЛОНСО. ТАИНСТВЕННЫЙ НАНИМАТЕЛЬ
  
  Солнечный луч, как мелкий воришка, проник сквозь дырку в тяжёлых пыльных шторах и золотистым пятнышком упал на лоб спящего человека.
  По мере того, как солнце всё выше поднималось над горизонтом, пятнышко опускалось всё ниже - достигло левой брови, заплясало в уголке прикрытого веком глаза. Ресницы задрожали, человек издал неопределённый, но явно выражающий неудовольствие, звук и не просыпаясь прикрыл глаза рукой, по локоть вылезшей из широкого рукава ночной сорочки.
  Пятнышко света поползло дальше, скользнуло по щеке и принялось карабкаться по крылу горбатого аристократического носа. Человек звонко чихнул и проснулся.
  Утро ещё даже не успело до конца вступить в свои права, а под окнами уже кто-то ругался. Алонсо различил хриплый баритон хозяина, визгливое квохтанье кухарки и приглушённые выкрики кого-то третьего, чей голос показался ему знакомым.
  Он отвёл рукой штору (в воздухе тотчас закружились мириады мельчайших пылинок), прислонился лицом к мутному стеклу окна, щурясь от яркого света и попытался определить по какому случаю ругань. Впрочем, жителям Солёной Гавани причина для ругани была не нужна: озлобленные запретом правительства на торговлю с Песчаными островами и пугающей близостью Проклятых земель - они вспыхивали как сухая солома по самому малейшему поводу, а то и вовсе без всякого повода.
  Но в этот раз повод, видимо, всё-таки был: в почтенное заведение - одно из лучших в городе, куда не побрезговало бы поселиться даже лицо королевской крови, случись ему ненароком оказаться в этой дыре - ломился совершеннейший бродяга, которому место разве что под забором, где он, судя по его виду, и ночевал.
  Вокруг бранящихся уже начали собираться зеваки, а в отдалении показался полусонный после ночного дежурства стражник. Алонсо спешно распахнул оконную раму.
  - Милейший! - обратился он к хозяину, стараясь перекричать уличный гвалт. - Этот человек пришёл ко мне. Будьте так любезны посадить его на кухне и накормить горячим, а я сию минуту спущусь вниз.
  Хозяин тотчас же перестал драть глотку и, поклонившись Алонсо, брезгливо взял бродягу под локоток и увлёк за собой. Продолжающая ворчать кухарка отправилась следом за ними, разочарованная толпа быстро рассеялась, а зевающий блюститель порядка повернул в сторону Сторожевого замка.
  Алонсо накинул на плечи пёстрый бархатный халат, сунул ноги в разношенные домашние туфли без задников и, аккуратно расчесав перед зеркалом усы, спустился в общую залу. Хозяин, уже поджидавший у подножия лестницы, с благодарностью принял от него полреала и проводил на кухню.
  Аль-Саади сидел у самого края разделочного стола и, с нескрываемым удовольствием, шумно хлебал густое варево из щербатой глиняной миски.
  Несмотря на то, что вчера Алонсо выдал ему деньги на новую одежду, на том по-прежнему был его безобразный, скроенный из лоскутов плащ. Очевидно все деньги ушли на выпивку: несмотря на гладко выбритые щёки и аккуратно причёсанные чистые волосы, на его лице явственно читались последствия бурной бессонной ночи.
  - Дон Алонсо... - Аль-Саади поспешно проглотил недожёванный кусок. - Я должен вам срочно кое-что рассказать...
  Алонсо подсел напротив и стал молча дожидаться пока мятежный поэт торопливо подберёт куском хлеба остатки ароматного месива из мяса и овощей.
  - Вы оказались чертовски правы насчёт "Счастливой жемчужины", - вполголоса затараторил тот, тщательно облизывая ложку. - Ночью в порту действительно была облава и наш приятель Гильермо имел глупость сунуться туда несмотря на ваше предостережение.
  Алонсо втайне возликовал, но ничем не выдал своей радости.
  - И вы решили, милейший, что меня хоть сколько-то интересует судьба этого болвана? - надменно спросил он, выпрямляя спину и сплетая руки на груди.
  - Но ведь его вздёрнут... - Аль-Саади был растерян. - Весь город уже увешан прокламациями [13] с указом о предстоящей публичной казни!
  - А мне то что до всего этого? От сделал свой выбор - туда ему и дорога!
  - Но мы же сидели с ним за одним столом, делили хлеб... Он без малого наш боевой товарищ... И ведь не станете вы отрицать, что его воинское мастерство и опыт контрабандиста могли бы здорово пригодиться в нашем походе?
  - Но, милейший Аль-Саади! Вы же своими ушами слышали его слова: он отказался участвовать в экспедиции.
  - Если вы поможете ему освободиться, то я уверен, что из чувства благодарности он примет ваше предложение.
  - Такие люди как сеньор Гильермо не умеют быть благодарными. К тому же, что я теперь могу сделать? Сторожевой Замок можно взять только штурмом. А я в любом случае не стану ничего предпринимать - у меня на этот город ещё имеются некоторые виды и ссориться с местными властями я пока не собираюсь.
  - Когда я добирался до вас, то кое-что услыхал в толпе... - Аль-Саади придвинулся ближе к Алонсо и понизил голос. - Я узнал, что команду капитана Мигеля, который по слухам является зятем коменданта Морского Бастиона дона Ансельмо, не повели в Сторожевой Замок, а заперли до поры в арестантской при этом самом бастионе, куда обычно сволакивают нищих и бродяг. На рассвете все эти бедолаги были выгнаны из бастиона взашей, чтобы освободить казематы для новых заключённых. Мне это рассказал один попрошайка у Северных Ворот.
  - И вы считаете, милейший, что штурмовать Морской Бастион будет легче, чем Сторожевой Замок? - ехидно осведомился Алонсо.
  - Я считаю, что команду "Счастливой жемчужины" засадили отдельно, чтобы успеть отделить овец от волков, то есть незаметно освободить тех, кто ещё нужен капитану Мигелю, а остальных...
  - Я понял метафору. - холодно отрезал Алонсо. - Что конкретно я должен предпринять?
  - Если сунуть на лапу кому нужно (а я уверен, что вы знаете нужных людей), то одного волка можно будет незаметно обрядить в овечью шкуру...
  
  __________________________________________________
  13. Прокламация (от лат. proclamatio - всенародное объявление) - провозглашение, торжественное обнародование, воззвание.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"