Аннотация: В центре повествования находится фигура первого объединителя Скифии царя Атея Великого (4 в. до н. э.), хотя книга не ограничивается рамками строго исторического романа, затрагивая и тему северной прародины человечества Гипербореи.
Песнь Сокола
'Ты за пределы земли, на поля Елисейские
Будешь послан богами - туда, где живет Радамант златовласый
Где пробегают светло беспечальные дни человека,
Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает;
Где сладкошумно летающий веет Зефир, Океаном
С легкой прохладой туда посылаемый людям блаженным.'
Гомер
Пролог.
Каждый край на земле извечно полнится слухами людскими, перерастающими подчас в самые замысловатые предания. Не обошли они стороной и равнины Рыжей Степи, растянувшиеся между сизыми отрогами Медных Гор и лазурными водами Борустена.
Народ здесь издревле селился все больше переметный, оседавший средь колосящихся таволгой и мятликом просторов до времени летнего кочевания, когда подходила пора гнать табуны и скот на север, в лесостепи, а потом - до конца осени, когда уходили на зимники в южные долины. Из постоянных старожилов Рыжей Степи все знали лишь нескольких умельцев, что хозяйства своего не держали, но слыли большими искусниками в литейном деле. Некоторые из них, такие как дед Марсак, по старинке разбивали в глухих оврагах войлочные шатры. Иные - плели из крепкого прутняка хижины прямо на перепутье степных дорог, а того чаще - у межевых камней, где в обычае было сходиться на торг общинникам из ближних и дальних выселков.
Тут всегда можно было выменять на мясо, мед и козий сыр изделия из олова, меди и железа - подойники, зернорезки и судки, браслеты и обручи-гривны с фигурками лосей и перепелов, женские клобуки с рогатыми львиными грифонами, бусы и кольца, а также конские нахрапники и бубенцы. Немало находилось людей, охочих и до шейных пекторалей с тонким тиснением или же медальонов в виде бронзовых лошадиных голов. Железо и оловянный колчедан умельцы добывали прямо из болотных рудных залежей, а медь - из горных сланцев.
От этих мастеров-искусников и расходились гулять по степи всяческие сказы, истории и пересуды. Одним из таких сказов было предание о Белом Ведуне из Запретного Леса. Дед Марсак, знававший много народу на своем долгом веку, частенько толковал путникам, забредавшим в его шатер, о сыне кожевника Арпанфа Скиле, сгинувшем без вести еще в малолетстве. Совсем несмышленым отроком попал он в Запретный Лес, идя по следу собаки, убежавшей от него в дубняки. Всем была известна дурная слава этого места, в котором пропадали и кони, и овцы, и люди, так что удальцов, желавших изведать его сумрачные чащобы, отродясь не водилось среди борустенитов. Но Скил, снедаемый тревогой о годовалом щенке волкодава, подаренном ему отцом, не внял строгому наказу обходить краем Запретный Лес. Домой он не вернулся, а в кочевье признали гибель подростка и скоро вовсе забыли о нем.
Минули многие годы. Давно отошел в страну предков кожевник Арпанф, так и не оставив после себя потомков, сменился и князь, и старейшины племени. Тогда и объявился в степи могучий старец-ведун, который бродил среди селений со своей собакой и удивлял общинников разными чудесами. Будто бы мог он изменять облик вещей, провидеть будущее и читать мысли людей. Никто не знал, какого он рода и племени, вот только самые ветхие борустены, еще помнящие Арпанфа, признали на шее у старца оберег в форме кабаньих клыков, выточенный из сердолика. Будто этот самый оберег преподнес когда-то кожевник своему сыну. Молодые же, в неуемности своей прыти и настырности не знающие сладу, проследили за странным кудесником и прознали, что каждый раз он теряется у самых границ Запретного Леса.
'Это Скил, сын Арпанфа, - украдкой шептались люди. - Все думали, помер в отрочестве, а он, выходит, еще здоровее всех нас будет. Как же выжил он в таком окаянном месте? Какими силами оделил его Запретный Лес? Что за тайну скрывает старик с собакой, которого пуще огня боятся даже князья? Ох, недоброе это дело...'
Поговаривали, что старец, которого так и прозвали Белый Ведун за его длинную, ниже пояса седую бороду и седые спутанные космы, не знавшие гребня, мог легко превращаться в филина, в волка, в лягушку, был неуязвим для оружия и часто становился невидимым.
Бывало, он приходил в становища к князьям и старейшинам, шептал им что-то, и они сразу собирали племя на совет. То были вести о вражьей опасности, моровом поветрии, голоде или иной нежданной напасти. И тогда общинники, без споров и колебаний снимались с места, чтоб избежать лютой беды. Белый Ведун никогда не ошибался. Появляясь всегда неприметно, он вызывал оторопь даже у бывалых воителей своим прямым взглядом из-под густых, словно мох, бровей. Женщины же, случалось, и вовсе падали без чувств со страха.
Именитые и имущие люди пытались задобрить старика подношениями и льстивым словом. Да только к золоту, лошадям, пестрой одежде и сладким похвалам ведун оставался равнодушным. Никто не знал, что у него на уме. А потому, страшась чем-либо не угодить всесильному лесному кудеснику, его с охотой привечали во всех кочевьях и станах, в избытке угощая вином, молоком и разными яствами. Так и ходил Белый Ведун с лохматой, как и он сам, собакой, опираясь на длинный посох, по дорогам и тропам Рыжей Степи, но неведом и темен оставался для людей его путь.
Часть 1. Тень красного солнца.
Глава 1. Узоры Будинов.
От необъятных просторов закатных степей веет безнадежной усталостью. Только кочевники-вадары умеют радоваться бескрайним полям, пыльным летом и покрытым белым саваном снега зимой. Из года в год проносятся их табуны где-то у окоема, поднимая облака пыли; и те, кому выпала доля жить на границе степей, в неясном страхе смотрят вдаль, в глубине души тщетно пытаясь представить себе неведомую кочевую жизнь.
Обитатели самой северной земли Срединной Державы теснились к горам Огранаула и к берегам огромного соленого озера Ораль, подальше от несущих пыльные бури степей. Тут множились их сады, вплетенные в единый узор с рощами и усадьбами, а в середине этого зеленого кольца возносилась белыми уступами на холме усадьба хранителя земли, кшатрапавана Сугдияна.
Род, из которого происходил Сугдиян, владел этой землей с незапамятных времен, еще тогда, когда Срединная Держава подчинила восточный берег озера Ораль и прошлась огнем и мечом дальше на Запад. В ту пору о кочевниках даже не слышали. Говорили, что они пришли позже, когда, после кровопролитных войн, обезлюдели земли, далеко на Западе поднялись города Хантикап и Мегалон, а в Срединной Державе не стало сил бороться с пришельцами.
Сугдиян служил державе верой и правдой, однако никогда не стремился завоевывать для нее славу в дальних походах. Будучи наследственным кшатрапаваном, он ездил в Суавадзан, столицу, расположившуюся далеко за горами, на советы, вершил во вверенных ему краях суд и восстанавливал порядок среди подданных. Но Сугдиян не любил столицу, слишком шумную и давно утратившую былое величие. Суавадзан превратился в пристанище всевозможных бродяг и любителей быстрой наживы, что не могло не огорчать сердце кшатрапавана.
Род его был прославлен с древних времен не только воинской доблестью, но добродетелью владетеля, и Сугдиян поддерживал эту репутацию. Случалось, что даже из других мест к нему приходили люди за помощью и он не отказывал никому, как мог восстанавливая справедливость, если она была нарушена. За это среди соседних паванов он получил прозвище 'драчун', ибо немало боев было им проведено ради защиты чести и достоинства сородичей.
С тех пор как жена его умерла в пору морового поветрия, пришедшего с Западных степей, Сугдиян еще больше отгородился от мира. Все так же обращались к нему просители, и он принимал их с улыбкой, но не устраивались уже в его доме пышные празднества и пиры, славившиеся прежде до самой столицы.
Все его нынешние радости были связаны с сыном, Дэвоуром, росшим с семи лет только под его надзором. Сугдиян баловал он его, пожалуй, более, чем подобало сыну кшатрапавана, однако по мере возможности обучал всему, что знал сам, пытаясь с детства привить преемнику чувство долга, чести и благородства.
Дэвоур тяжело переживал смерть матери, но от того крепче привязался к отцу. Частые отлучки Сугдияна заставляли Дэвоура безумно радоваться его возвращению - и с большим страхом ожидать нового гостя, который мог вырвать отца из родовых владений на неизвестное время.
При том что Дэвоур рос довольно капризным, в компании друзей - мальчишек из окрестных усадеб и из семей слуг - он обычно верховодил. Его слушали даже те из детей, что были старше его по возрасту. Он умел увлечь забавами, о которых потом долго рассказывали в округе взрослые, при детях - изо всех сил изображая строгое выражение лица, а без них - покатываясь от хохота. Дэвоур чаще придумывал игры сам или привносил в компанию те, о которых вычитал в отцовских книгах.
А уж настаивать на своем Дэвоур был готов до драки, до синяков и разбитых носов. Может быть, потому остальные признавали его своим вожаком, ибо в драке побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто готов идти до конца. Чувствуя это, даже старшие предпочитали уступить.
Сегодня с утра к Сугдияну вновь прибыл купец из самой столицы, из Суавадзана, и отец заперся с ним в верхних покоях. Дэвоур с другом, Стозаром, сыном слуги, бывшем на год старше самого Дэвоура, отправился в книгохранилище, где отец собирал редкие книги со всей державы. Зная о его слабостях, купцы и другие просители, обращавшиеся за заступничеством к Сугдияну, привозили ему книги в подарок, и ныне тут скопились образцы мысли и памятные свидетельства о событиях за многие сотни лет существования державы.
- Это наш старый язык, - уверенно заявил Стозар. - На таком говорили и писали сотни лет назад здесь и там, за степями. Говорят, тогда наш народ заселял все степи от Огранаула до реки Борусвяты, пока не пришла война.
- Ты можешь прочесть, что тут написано?
Стозар положил свиток на большой стол из темного дерева, освещенный рассеянным светом из окна, развернул и долго ворочал языком, изучая текст.
- Буквы плохо видно, - оправдался он, смущенно. - Не разобрать.
Дэвоур расстроился.
- Да неужели мы не сможем узнать, о чем в здесь говорится?
- У меня дед должен знать этот язык! - воскликнул Стозар обрадовано. - Он ведь еще помнит время, когда жил там, за степью.
- Так пошли к нему! - торопливо предложил Дэвоур.
Дед Стозара трудился в саду. Дэвоур не знал, сколько ему лет, да и сам Стозар затруднялся ответить. Сколько мальчишки помнили себя, столько помнили и седую бороду деда, сверкающую на солнце посреди зеленых грядок и насаждений.
- Дед, можно тебя?
Прищурившись, старик осмотрел подбежавших к нему мальчишек. В бороде спряталась улыбка.
- Вы чего без дела маетесь? Ну-ка, берите лопату, да грядку мне вскопайте - потом и поговорим!
Дэвоур растерянно взглянул на приятеля. Тот вздохнул, взглядом ответил: 'Ничего не поделаешь!' - и взял в руки лопату.
Помявшись, сын хранителя бережно положил свиток на лавку возле ограды и тоже занялся вскапыванием грядки. С непривычки лопата быстро натерла мозоли, но грядку они мужественно закончили.
- Ну, вот теперь можно отдохнуть и поговорить, - одобрительно кивнув, дед опустился на лавку. - Что там у вас?
- Да вот, - Дэвоур протянул свиток. - Стозар говорит, ты знаешь этот язык?
- Конечно, знаю, он же мой родной, - кивнул неторопливо дед, медленно водя пальцем по строчкам. - Книга хорошая, и писана не здесь, а за степями, в княжестве Верх.
- Наш род происходит из тех мест, - с гордостью сказал Стозар.
- Что же там говорится? - нетерпеливо спросил Дэвоур.
Старик развернул начало свитка, навернутого на две палочки, молча прочитал открывшийся текст, потом прикрыл глаза, точно припоминая что-то, и нараспев заговорил.
- 'Тот, кто читает книгу, пусть прочтет до конца. Тот, кто знает, найдет в ней то, что скрыто. Тот, кто не знает, пусть узнает. От начала времен было так, чтобы всякое доброе дело не погибло, но было сохранено. И отзвуки его летят вдаль, за горы и за леса, и песню спетую подхватывают и хранят там, в Светлом Граде, где лишь чистые сердцем находят приют'.
- А-а, - разочарованно протянул Стозар. - Сказки.
Дед усмехнулся.
- Давно ли минуло то время, когда ты просил меня рассказать тебе сказку на ночь?
- Ну, так это когда было! Я тогда маленьким был. Сколько можно сказки читать, нам уже пора жить в настоящем мире!
- А ты, Дэвоур, тоже так считаешь? - с лукавством спросил дед.
- Ну, я считаю, - серьезно начал сын хранителя, пытаясь соблюсти достоинство, - что сказки учат нас, как правильно жить, и поэтому я бы послушал.
- Что ж, слушайте.
'Мы узнали это от наших дедов, те же от своих, и истоки знаний этих теряются в вечности.
Когда Харн увидел мир, подаренный ему Све-Агором, в нем появилось новое, неведомое ему раньше чувство, которое мы сейчас называем благодарностью. Но он быстро переделал его на свой лад, превратив в зависть.
- Однако помни, - сказал ему Све-Агор, - ты не полновластный владыка в этом мире. Прошлый мир, созданный для тебя, погиб по твоей вине; не повтори своей ошибки, ибо третьего я для тебя создавать не буду.
Харн послушно согласился со Све-Агором, торопясь вступить во владения своим миром. Однако не было там ни тех, кто понимал бы Харна, ни даже тех, кто боялся его, ибо населяли его лишь неразумные создания.
Тогда Тавард привел в мир двенадцать первых людей, и они должны были говорить с Харном. Харн должен был учить и наставлять их; они же, по замыслу Све-Агора, должны были учить самого Харна - незаметно для него самого.
Харн научил первых людей магии и многим ремеслам, и они расселились по всей земле, от края до края, и поклонились Харну. Многие племена появились в разных концах земли, и даже языки у них стали непохожими'.
- А кто такой Харн? - спросил Стозар.
Дед помолчал.
- Об этом говорят разное. Сейчас о нем не любят вспоминать, полагая его источником всех бед; хотя я в свое время слышал, что источником бед людей являются только сами люди. Есть такие, что полагают Харна истинным владыкой этого мира, хотя вы, конечно, слышали от жрецов, что истинным повелителем всего является Ахур вместе с Мадой. Есть другие, говорящие, что Харн - это источник всего зла в нашем мире. Но я слышал, что Харн - это сын Ахура, как его называете вы, или Све-Агора, Светлого Бога, как его называли у нас раньше. И Ахур хочет воспитать Харна подобным себе.
- Ну и сынок у нашего верховного божества! - воскликнул Стозар с насмешкой.
- Детей любят такими, как они есть, - заметил дед. - Правда, если они растут куда-то вкривь, их пытаются исправить.
- Да неужто верховный бог не мог сотворить себе такого сына, как он пожелает?
- Видимо, в том был какой-то его замысел. Ну, что же, - старик отпустил свиток, и тот свернулся обратно в тяжелую трубочку. - Ступайте. А мне работать пора.
Он протянул свиток Дэвоуру. Тот принял с поклоном, но не удержал: свиток стал падать, и он схватил ее за одну из палочек, на которые был намотан папирус.
Палочка вдруг выскользнула из свитка. Дэвоур успел подхватить свиток, однако палочку уронил, и та глухо звякнула, ударившись о землю.
То ли деревянная, покрытая лаком, то ли сделанная из странного металла, она блестела на солнце всеми цветами радуги. Всю ее поверхность покрывали странные узоры, похожие на буквы - однако совершенно не узнаваемые.
Стозар поднял ее с земли и показал деду. Тот покачал головой.
- Не знаю, что это. Узоры на ней какие-то странные. Вот эти вроде похожи на нашу древнюю вышивку, - он показал на подол своей рубахи, - а вот эти ни на что не похожи. И мелко написано, не разберешь, где один знак заканчивается, а где новый начинается. Если это и письмена, то не наши. Что-нибудь более древнее. Но ты ее сохрани. Видно, что вещица не простая.
Дэвоур взял палочку, посмотрел на узоры - и небывалая тяжесть многих тысяч минувших лет вдруг проступила через них. Казалось, год за годом века покрывали ее поверхность, как слои неведомых букв.
Простившись со стариком, мальчишки отправились обратно в крепость.
- Как думаешь, палочка эта с самого начала была в свитке или потом туда попала? - спросил Стозар. Дэвоур пожал плечами.
- Помнишь, что там написано, в самом начале? Прочти до конца, и найдешь то, что скрыто. А эта палочка открывается, только если свиток развернуть до конца!
Дэвоур остановился, перемотал свиток в конец и с трепетом спрятал палочку обратно.
- Чего ты в нем нашел? - пожал плечами Стозар. - Я же говорю, это какие-то наши сказки, о том, что было давным-давно!
Дэвоур покачал головой.
- А ты знаешь, что говорит отец о сказках?
- Да знаю я! То же, что и все - что, мол, учат они нас, как надо жить, стремиться к добру, помогать слабым, уважать старших. Было бы за что помогать и уважать!
- Не угадал, - сдвинул брови Дэвоур. - Сказки - это рассказы о том, что было когда-то, но переделанные так, чтобы были понятны и нам.
- То есть, все эти небылицы, что метель - это когда Небесная Владычица взбивает свои подушки, или что земля наша - огромный диск, плавающий в океане - это все так и есть? Ты что, не слушал нашего учителя? - насмешливо посмотрел на Дэвоура его приятель.
- Да учителя нашего я слушал получше, чем ты! - тут же завелся Дэвоур. - А вот ты ничего сам не знаешь и не понимаешь, так что лучше помолчи!
Стозар обиделся и вправду замолчал.
Дэвоур, чувствуя, что зря погорячился, стал неуверенно объяснять.
- Просто это как бы не то, что мы можем увидеть глазами - а то, что можем почувствовать. Может быть, как говорят мудрецы, наш мир - это огромный шар, парящий в пространстве. Но мы на нем - как на корабле. И мы - его команда. Мы ведем его по необъятным и опасным морям страха, неизведанности и подводных течений. От нас зависит, будет ли наш мир готов к неожиданностям, которые возникнут перед ним - или же погибнет, покинутый своей командой...
Стозар посмотрел на друга в удивлении.
- Вот это ты выдал! Никогда не думал о людях - как о плывущих на корабле. А чего же мы тогда воюем и ссоримся, если мы все - в одной лодке?
- А то люди в одной семье не ссорятся! - с горечью сказал Дэвоур. - Вон в прошлом месяце, когда рыбу на озере вместе ловили - так меня Крунта чуть из лодки не выбросил, за то, что я карпа упустил! Так что, видно, в нас самих это - понимаем мы, что все вместе плывем, или нет...
Однако сильнее всего сейчас Дэвоура волновал найденный им свиток.
- Пойдем, попробую отца спросить - откуда он его взял, - позвал он Стозара.
Засунув свиток под мышку, он отправился в комнату, где сидели отец с гостем. Стозар почтительно остался под дверью.
Сугдиян принимал посетителей в небольшом помещении на первом ярусе главной башни, где при свете очага под навесом из темного бархата можно было спокойно беседовать, не опасаясь лишних ушей. Стены здесь были завешены красной тканой тесьмой со львами и единорогами, и только одна украшалась древним барельефом - человек с крыльями на спине собирал плоды со священного дерева. Между кшатрапаваном и гостем стоял стол, накрытый сладостями и вином, разлитым в родовые кубки с узорами пальметт и длинношеих лебедей.
Дверь скрипнула. Сугдиян поднял глаза.
- Чего тебе? - спросил он ласково, хотя появление сына и прервало его разговор с купцом.
- Ты не знаешь, что это? - Дэвоур подошел к отцу, не опасаясь гостя, и положил свиток ему на колени. При постороннем говорить о своих догадках он не стал.
Сугдиян взглянул мельком.
- Почитай. Тебе будет полезно. Книга написана будинами, которые считают, что сохранили истинный язык наших предков. А сейчас извини, я занят, - он указал на купца, возвращая свиток сыну.
Тот - коренастый полный человек средних лет, в лиловом распашном кафтане с бахромой на рукавах и подоле, с окладистой черной бородой - внимательно разглядывал свиток на коленях Кшатрапавана.
- Откуда у тебя это? - с удивлением спросил он. Сугдиян небрежно махнул рукой, взяв чашу с вином.
- Почтенный Гилдар, в моем хранилище скопилось более трех сотен древних сочинений; неужели ты думаешь, что я помню историю каждого из них?
- Нет, это ты должен помнить, - Гилдар знаком попросил мальчика передать свиток, и тот неохотно отдал его в руки гостя. - Оно из древних Посланий, как их называли в свое время наши заотары. Я видел всего несколько таких за свою жизнь. Если продать ее магам, они могут дать за нее стоимость всего твоего имения. Береги ее, это не детская игрушка! - Гилдар грозно сдвинул брови, отдавая свиток Дэвоуру.
Мальчик насупился и отступил под защиту отца.
- Дэвоур! Мне надо будет уехать, - произнес Сугдиян, поймав сына и притянув к себе. - Надеюсь, ты справишься тут один, ты уже достаточно взрослый.
- Скажи, отец, правда ли то, что тут написано?
Сугдиян внимательно посмотрел на открытый перед ним первый лист.
- Я плохо знаю этот язык. Быть может, наш гость что-то подскажет тебе?
Гилдар почесал бороду.
- В свое время, лет десять назад, мы ходили караваном в Мегалон, - начал он неторопливо. - Вадары тогда охотно нанимались охранниками в наши караваны, и пути через степь были безопаснее, чем сейчас. Давно бы нам надо навести там порядок, да все руки не доходят... Но я не об этом. Так вот, в Мегалоне передают предание о Светлом Граде, будто бы расположенном где-то в Горах Северного Заслона, однако там это считают лишь сказкой. С другой стороны, многие отправлялись на поиски этого города, и мало кто вернулся оттуда. Вернувшиеся же предпочитали ничего не рассказывать о своих странствиях. Вот только, насколько мне известно, мало что из описанного в древних книгах уцелело до наших дней. Так что едва ли там может стоять подобный город.
Дэвоур опустил голову и с грустью побрел прочь.
- Дэвоур! - окликнул его отец.
Мальчик обернулся. Сугдиян опустил ему руку на плечо.
- Не расстраивайся. Даже если города сейчас нет, это не значит, что его не может быть. И никто не мешает тебе возродить его. Это во власти людей. Куда достойнее не сожалеть об утраченном прошлом, но возрождать все то лучшее, что было когда-то и о чем говорят предания.
Дэвоур кивнул.
- Возвращайся скорее, - попросил он. Слова отца зародили в нем надежду, пока еще не ясную ему самому.
- Погоди, - удержал его отец. Дэвоур замер.
- Поедешь со мной. Пора тебя приобщать к моим делам, - оценивающе поглядев на сына, произнес наконец Сугдиян. А Дэвоур зажмурился от счастья, не смея сказать, как мечтал он сопровождать отца в его поездках.
Глава 2. Праздник.
Атай давно дожидался этого дня. Наконец-то ему выпадал случай показать свою удаль и ловкость перед сородичами. На празднике Пламенной Мады-Табити - покровительницы крова и 'царицы всех сколотов', бывшей одновременно и защитницей степных законов, и вершительницей справедливого суда над ослушниками, - неизменно присутствовал сам князь со своей семьей и дружиной, старейшины и самые видные соплеменники. Здесь важно было не упустить момент и обратить на себя внимание. А там, если заприметит его глава племени и позовет к себе в услужение, глядишь, можно и в люди выбиться.
Сметливый умом не по годам и крепкий телом, сын Олкабы явно выделялся среди сверстников. Он лучше всех стрелял из лука, быстрее всех бегал и мог укротить самых норовистых скакунов. Не единожды пытаясь приструнить сына, увещевая его быть скромнее, Олкаба лишь бессильно опускал руки. Да и о какой скромности можно говорить, когда кровь бурлит в жилах горячим ключом, понуждая к великим свершениям?
Статный молодец с широкими плечами, слегка вьющимися на концах русыми волосами и вздернутым подбородком, придающим лицу горделивое выражение, он выгодно отличался от своих товарищей, приковывая к себе взоры всех девушек выселка. И только одна из них - Камасария, дочь старейшины Токсара, к которой Атай испытывал скрытые чувства, всегда оставалась холодной и равнодушной. Что ж, отличившись в состязаниях, Атай мог произвести впечатление и на эту неприступную красавицу.
Юноша жадно разглядывал заполняющуюся народом равнину. Кочевье размещалось почти на самом мысу, у слияния двух рукавов, и это место, обрамленное лесистыми склонами и отмеченное лишь редкими канавами и проплешинами, было, пожалуй, самым пригодным для состязаний. Соискателям славы и княжеских подарков предстояло сойтись здесь в борьбе и конных скачках.
Дымились огромные котлы для варки мяса с высокими поддонами и ручками в форме медвежьих лап. Уже вынесены были из княжьих хранилищ чернолаковые канфары с вином, расписанные трезубцами и рогами туров.
Люди продолжали прибывать. Простые общинники узнавались сразу - по кожаным повязкам на голове и конопляным рубахам. Имущие борустениты, способные похвастать несколькими волами в стойле и лошадьми в загоне, щеголяли в мягких башлыках, обшитых серебряными нитями и перевязанными вокруг головы цветными лентами. Армяки их были подбиты куницей или горностаем, на шеях поблескивали дорогие амулеты из янтаря и горного хрусталя в золотой оправе. Закон степи нередко безжалостен к неудачникам. Сколот, лишившийся коня из-за болезни или войны, терял свое положение в племени. Он вынужден был идти в услужение к богатым сородичам или начинать оседлую жизнь, сея хлеб. Немало прежде достойных мужей, которых Атай знал с самого детства, теперь влачили совсем убогое существование, попав в жернова судьбы. Но такова уж видно, воля богов.
Наконец появились княжеские кибитки, обтянутые расписным войлоком, с оконными проемами, задрапированными тонкотканными коврами. Их сопровождали рослые дружинники с деревянными щитами, обитыми бычьей кожей и с железными клевцами. Слуги вынесли большой жертвенник в виде столба. Его круглое, словно блюдо, навершие олицетворяло собой Солнце и Огонь. Очаг, силу которого сберегает Табити, священен для каждого сколота. Недаром отцы с измальства учат детей относиться бережно даже к углям, складывая их в зольники. За день до праздненства во всех шатрах женщины лепили из глины с вкраплением просяных и гречичных зерен посвященные богине лепешки. Они воплощали собой небесные злаки, и их укладывали на домашний алтарь. На племенном же жертвеннике, окропленном мускусом, жрецам предстояло теперь зарезать ягненка и возложить желуди и орехи.
Но Атая гораздо больше интересовал князь Собадак и его свита. Повелитель племени появился в окружении своих конюхов и коренастых оруженосцев, гориты у поясов которых так и переливались золотыми пластинами. Золотыми бляхами были покрыты также их войлочные башлыки, а гравированные обручи-гривны искрились электром - материалом, получавшимся от смешения золота и серебра. Стяги князя с навершиями в виде крылатой девы и чибисов, держащих в клювах колокольца, уже были укреплены на пригорке, с которого Собадак намеревался наблюдать за зрелищами. Там же слуги расставили квадратные деревянные колоды для сидения, покрытые коврами, и разложили большие подушки, набитые оленьей шерстью. На них разместилась семья и охрана. Конюхи примостились по краям на овечьих и козьих шкурах.
Атай во все глаза рассматривал князя. Его слегка нахмуренное лицо с глубокими глазницами и шрамом на правой скуле выражало непоколебимую уверенность в себе. Расчесанные на пробор темные волосы были обвязаны пурпурной тесьмой с нашитыми на нее золотыми грифонами. Бляшками в форме орлов и горных козлов был испещрен весь голубой чапак, расширяющийся у бедер треугольными вставками, а по бокам был увит узорами - скрещенными цветочными бутонами и быками с человеческими лицами. Также узорами пестрели и широкие шаровары, перетянутые ремешками у самых щиколоток.
Княгиня казалась ко всему безучастной. Ее набеленное лицо взирало на происходящее с отстраненной надменностью, а пухлые губы были презрительно сжаты. Голову супруги Собадака украшал серебряный калаф - кокошник с закрытым верхом и затылочной частью, позвякивавший прикрепленными к налобному обручу золотыми подвесками. Длинный плащ из фетра был густо оторочен соболем и из-под него проглядывало алое платье с облегающим лифом. Атай никогда еще не видел такого количества украшений, надетых на одного человека. Бусы, кольца и браслеты создавали целую гамму цветовых лучей. Несколько служанок, словно пчелы вокруг улья, заботливо вились вокруг своей хозяйки, потакая всем ее прихотям. Они вертели в руках железными зеркалами на длинных ручках, бальзамариями и пиксидами - коробочками для белил и румян. Атаю даже показалось, что все это душистое благоухание, в таком обилии исходящее от княжны, растеклось, будто озеро, по всей равнине. Он где-то слышал, что знатные женщины помимо всяких благовоний втирают в тело смеси, составленные из
измельченного кедра, вымоченного и взбитого в воде.
Тем временем, завершив ритуал жертвоприношений и возложения даров, жрецы скрылись в толпе, а княжеские слуги сгрузили с повозок еще несколько винных сосудов - это были электровые килики с ручками в форме борющихся кабанов. Откупорив их, они стали обносить общинников ячменным вином, до краев разлитым в высокие деревянные чаши, обшитые серебром.
- Хвала князю Собадаку! - довольно восклицали люди, причмокивая языком. - Пусть бог Папай приумножит его табуны и отары!
Поднявшись со своего ложа, князь обратился к собравшимся:
- Сородичи! Единокровные мои братья! Сегодня все мы чествуем нашу общую благодетельницу - Владычицу Табити, Воспламеняющую Царицу-Богиню! В этот день и зрелые мужи, и юноши могут блеснуть своими талантами во имя славы родного племени. Всех победителей в состязаниях я щедро одарю, чтобы никто в степи не говорил, что князь Собадак не ценит добрых удальцов. Начнем же праздник, братья! Будем есть, пить и веселиться, пока смельчаки радуют нас своей удалью!
Переливы флейт и наигрыши лютни бойко вторили его словам.
Первым состязанием было испытание силы. На ристалище сошлись в парах могучие борцы. Атай мог бы попытать здесь счастья, да только хорошо понимал, что сладить с многоопытными дружинниками, обученными всяким премудростям боевой науки, ему вряд ли по плечу. Потому он лишь равнодушно наблюдал за тем, как возятся среди травы кряжистые молодцы, терпеливо дожидаясь конных скачек.
Под смех и подзадоривание зрителей, борцы старались опрокинуть своих противников подхватом или подсечкой, цепляли за плечи, норовили сдавить в крепкий захват. Некоторые, к вящему удовольствию толпы, уже кубарем полетели на землю.
- Какой неумеха! - голосили общинники, разгоряченные вином. - И стоять-то толком не умеет, а лезет бороться! Зато Агар молодец. Неуклюжий как медведь, а хватка будь здоров!
Побежденные с позором покидали ристалище. Некоторым из них, вывихнувшим сустав или растянувшим связку, теперь нужна была помощь знахарей.
Князь пристально наблюдал за борцами, выбирая достойнейшего - именно от его слова зависело, кого признают победителем. Жрецы, собравшись возле князя, иногда совещались с ним, отмечая успехи состязающихся, но для всех зрителей уже было ясно, что победа достанется Одрию, сыну Арпоксая. Это был дюжий детина, твердый как кремень, но при этом верткий, как угорь.
Соперников, стоящих на ногах, у Одрия не осталось, и князь уже поднялся со своего места, чтобы вручить победителю приз - княжеский акинак в изукрашенных янтарем ножнах - но замешкался, увидев еще одного участника.
Глава 3. Княжич.
Как и всегда на южном склоне Парнаса, ветер был особенно сырым и промозглым. Оршич, поеживаясь, провожал взглядом запахнувшихся в бордовые хламиды людей, которые понуро спускались вниз по храмовым ступеням. Несмотря на то, что именно здесь светосным Фебом был когда-то повергнут кровожадный Пифон, силы солнечных лучей явно не хватало, чтобы разогреть каменистую землю, рощи и святилище, заново отстроенное амфиктионами на месте сгоревших построек Агамеда и Трофония. Сильные ветры, приносимые с моря, трепали серебристые кроны лавров, заставляя их дрожать, гнали пыль по дорожкам аллей и гудели, забиваясь в проемы колоннад. Говорили, что это духи-пифоны мстят людям за то, что те присвоили оракул Матери-Геи. И только мелодичные голоса журчащих источников, рассыпанных у всего подножия склона, радовали душу напевами речных нимф.
Иерофант Феопомп скоро сам показался у западного фронтона, подпираемого антами, под львиномордыми апотропеями которого выделялась знаменитая надпись 'Познай самого себя'. Лицо его выглядело немного утомленным - морщины стали глубже, нижняя губа с жидкой бородкой, будто приклеенной к ней, бессильно отвисла. Феопомп замер, как немая статуя и полы экзомиды с алым подбоем трепетали и хлопали на ветру, открывая взгляду худые щиколотки иерофанта, затянутые ремнями золоченых сандалий.
- Опять атенцы? - осторожно справился Оршич.
- Да. Посланцы от Писандра и Антифонта, - проронил Феопомп.
Оршич поднял на учителя вопрошающие глаза.
- Аристократы взяли власть - пояснил иерофант. - Они создали Совет Четырехсот.
- Чего они хотели?
- Как и всегда - узнать свою участь. Смогут ли удержать Град Паллады. С Декелеи на них идет Агис с отборным войском.
Оршич задумчиво посмотрел вдаль - туда, где свинцовая полоска бурного моря проглядывала в прорехах высоких кипарисов.
- Что же будет? - вопрос был задан с напускным безразличием, но от слуха иерофанта не укрылось затаенное злорадство.
- Атены обречены, - сообщил Феопомп. - Пройдет еще несколько лет, и позор поражения ляжет на них могильной плитой, навеки похоронив былое величие. Такова воля богов.
Повисла глубокая тишина, которую вновь нарушил голос учителя.
- Мы столько лет готовили тебя к обряду посвящения, а в душе твоей по-прежнему гнездятся старые обиды, - в голосе Феопомпа прозвучало грустное осуждение.
- Прости меня, учитель, - промолвил Оршич, опуская голову. - Ты прав: следы цепей и палок уже исчезли с моего тела, но как же непросто излечить душу!..
Перед ним вновь промелькнули картины Рыжей Степи, напористых вод Борустена, родимых кочевий. Конечно же, во всем был виноват Собадак. Он с измальства унижал его и обделял во всем, а как вырос и встал во главу племени, так и вовсе ополчился на брата. И пришлось Оршичу, еще почти несмышленому юнцу, скитаться по всему белому свету, набираясь ума и опыта жизни у иноземцев. Прижиться было трудно. Он побывал в земле тессалийских тиранов, у спесивых беотян, на Эвбее. Мыкался на поденных работах, получая только пинки и затрещины. Потом подался в цветущий город Паллады, где судьба впервые улыбнулась ему.
Его единоплеменник Бунак, уже пообтесавшийся среди эллинов, набирал отряд из самых отчаянных сколотских молодцов. Оршичу повезло: он взял его в свою сотню. Тут жизнь княжича резко переменилась.
Их было ровно триста всадников, которым экклесия платила деньги и проставляла харчи за поддержание порядка на площадях и рынках. Вот где можно было почувствовать себя настоящим хозяином положения! Длинным кнутом на костяной рукояти он мог вволю стегать не только воришек, бродяг и попрошаек, но и всех этих вездесущих философов, заводящих своей болтовней толпу, словно старухи на торге.
Но, видно, на роду было написано Оршичу сполна изведать груз тяжб и страданий. Подвыпивший щеголь, задиравший прохожих и отведавший его крепкого бича, оказался пасынком Никия. Стратег, прознав про обиду, нанесенную грязным варваром, сумел умаслить архонтов, и те завели дело о побоях. На Оршича надели цепи и продали как невольника на рынке в Мегаре.
Казалось, это был конец. Но княжичу вновь повезло. Крепкого и выносливого раба купили для храмового эргастерия дельфийские неокоры. Так Оршич попал в руки известного ваятеля и начальника каменотесов Диэя.
Это был суровый, но благородный властелин камня, сотворивший для опистодома храма легендарные статуи Двух Мойр и Зевса-Мойрагета. С подмастерьями и рабами-помощниками он порой обходился строго, но никогда не поднимал на них руку даже в моменты сильного гнева. Диэй был великаном с сердцем ребенка, который целиком находился в плену у Муз и мог неутомимо говорить о важности Лучезарного Начала, преображающего энтелехию человека магическим пламенем творчества. Если верить его словам, то и сам человек был лишь плектрой, с помощью которой Феб извлекал мелодию гармонии в мире.
В эргастерии Диэя нового невольника случайно увидел иерофант Феопомп, застав его за обтеской балки из паросского мрамора. Одного взгляда для предстоятеля оказалось достаточно, чтобы узреть таящийся в лохматом и озлобленном дикаре необычайный дар. Так, по-крайней мере, Оршич понял потом. Феопомп в тот же день забрал сколота служкой в святилище, препоручив ему следить за лампионами в пронаосе и чистить жертвенник Посейдона.
Дельфийский храм был темным и загадочным местом, под сводами которого свершались разные чудеса. Оршич не раз видел людей, которые входили в адитон и никогда не возвращались обратно, или же наоборот - сталкивался с незнакомцами, которые обнаруживались в святилище самым необъяснимым образом. С замиранием сердца он встречал у источников пифий с белыми как воск лицами, похожими на маски, сквозь щели глаз которых струился свет.
Даже животные, жившие при храме и принадлежащие Аполлону Дельфинию, были необычными. Это были ягненок с двумя головами и пятиногая собака. От профетов-толкователей Оршич слышал, что существа эти умеют разговаривать человеческими голосами. Во время теоксений и мусийских агонов их выводили из святилища и неокоры подносили им особые дары: янтарь и листья лавра. По ночам же Оршич слышал плеск нимф в водоемах и раскатистый смех сатиров. Кипарисы и лавры начинали светиться в темноте и звенеть, точно золото или серебро, а резной треножник у Гринийского Фриза прилетали охранять от посторонних огромные орлы.
Но самым важным, что изменило внутренний мир Оршича и запомнилось ему на всю жизнь, были слова Феопомпа, сказанные им как-то на закате, когда они остались в пронаосе одни.
- Ты должен знать, - неторопливо заговорил иерофант, - у тебя на темени есть отметина. Это звезда Аполлона Алея-Скитальца, знак непростой судьбы, который призван через тернии испытаний вознести тебя к прозрению и душевной мощи. Пневма твоя чиста и обильна, в сердце твоем сокрыта Алая Роза. Если сумеешь возмужать в духе, лепестки ее раскроются.
Оршич взволнованно захлопал глазами.
- И что тогда? - спросил он с дрожью в голосе.
- Ты услышишь Музыку Вечности, - молвил Феопомп. - Излучины твоей крови заполнит солнце и ты воистину сможешь воспарить к свету Аполлона Маниэя.
- Что означает Маниэй?
- Рассвет Жизни. Восхождение к сокровищнице истины, которая уже пребывала в мире прежде всех семян вещей. В нашем адитоне - у мраморного Омфала с двумя орлами - висят две медные таблицы, на которых изложено учение о Светозарности. Их некогда привезли в храм эпикурии Феба Опид и Гекаэрг из Страны Далекого Севера. Но только помни, что подлинное знание дремлет в самом твоем сердце.
С этого дня предстоятель начал объяснять Оршичу разные тонкости в понимании божественных начал и учить его способам уравновешивания духа и тела. Однажды он сообщил, что исполнить волю провидения и сполна раскрыть свое жизненное предначертание Оршич сможет, если целиком посвятит себя Лучезарному Солнцебогу.
- Разве безродный варвар может служить Аполлону? - изумился Оршич. -Жизнь немало носила меня по эллинским городам, но я нигде не видывал, чтобы иноплеменники эллинов состояли при Олимпийцах.
Феопомп внимательно посмотрел сколоту прямо в глаза и понизил голос.
- Я открою тебе, возможно, самую важную тайну. Род Олимпийцев не самый древний среди богов.
Оршич даже опешил от такой вести.
- Наш Аполлон Мойрагет, Водитель Судьбы, как и его мать Латона, дед Кей и бабка Феба принадлежат к плеяде Предвечных Созидателей. Когда-то они и другие боги, которых называют Темными, потому что смертному не положено знать и произносить их имена, сотворили у самой Земной Оси чарующую страну Даария. Позже ее населили Герои или Наследники Богов, с которыми нам, эллинам, не дано состязаться ни в чистоте крови, ни в способностях. Сила и мудрость их не подвластны нашему разумению и мы можем лишь внимать отголоскам их необъятных знаний. Первое святилище Света, появившееся здесь, на горе, было сделано из воска и перьев. Его принесли нам птицы из Даарии.
- Выходит, и дару прорицания Феб обучился не у Ликейского Пана? - вдруг догадался Оршич.
- Ты сообразителен, - похвалил иерофант. - Но довольно об этом. Ответь мне сейчас: желаешь ли ты посвятить себя пути Первородного Света?
Оршич ни на миг не поколебался:
- Да.
- Тогда готовься. Тебя ждет несколько обрядов посвящения, первым из которых будет Воспитание Огнем.
В ту же ночь иерофант, экзарх - песнопевец и два дадуха - факелоносца повели Оршича к Кастальскому Источнику. Густой сумрак сковывал пространство, и только бледная луна слабо освещала тропинку среди высокой травы, бегущую вниз по склону. Иногда из темноты выплывали контуры каких-то мраморных статуй и высокие платаны. Когда журчание вод стало совсем близким, дадухи запалили факелы. Оршич увидел небольшую полянку, прилегающую к скале с квадратными рублеными нишами. Перед ней располагался базальтовый постамент с бронзовым треножником и решеткой для жертвенных дров. Здесь процессия остановилась.
Оршич взволнованно наблюдал за всеми приготовлениями. Пока дадухи разжигали жертвенник, экзарх затянул протяжный напев слегка подрагивающим голосом:
'...Ты же, о, с луком серебряным царь, Аполлон дальнострельный,
То поднимался на Кинф, каменисто суровую гору,
То принимался блуждать, острова и людей посещая.
Много, владыка, имеешь ты храмов и рощ многодревных;
Любы вершины тебе, уходящие в небо громады гор высочайших и реки, теченье стремящие в море...'
Потом Оршич услышал тихий и отстраненный говор иерофанта, который словно размышлял вслух:
- Боль есть иллюзия. Ее можно остановить и задержать на поверхности тела, но для того, кто хочет воскресить в себе чудесные эпифании Маниэя, нужно научиться входить в нее изнутри и преображать ее исток.
Оршич отер пот, каплями выступивший на висках. Когда большинство жертвенных дров догорело, дадухи стали железными прутьями перемешивать угли и заполнять ими длинный ритон в форме бычьего рога. Посвящаемому велели обнажить торс и лечь на землю головой к треножнику, соединив ноги и раскинув в стороны руки, чтобы получился крест.
- Плоть служителя Лучезарного Демиурга должна быть огненосной, - вещал Феопомп. - Представь, что пламенный жар есть одна из эманаций твоего естества, появившаяся на свет одновременно с твоим телесным обличьем. Тогда огонь не причинит тебе вреда.
Оршич, собравшись с духом, лег на сырую землю, пахнущую напитавшимися росой травами, и принял позу, которую от него требовали.
- Пусть солнце человеческого существа вознесется к облакам на крыльях света! - возгласил предстоятель и сделал знак дадухам.
Жрецы приблизились к посвящаемому и принялись обсыпать его грудь и живот горячими углями. Оршич начал дышать глубоко и ровно, как его учили. Мысленно он старался соединиться с огнем в одно целое, хотя сначала зубы его непроизвольно сжались, а пальцы вцепились в землю мертвой хваткой. Но сколот сумел прогнать напряжение и совладать со жгучей болью. Тело отпало от него, ум растекся, как река и в глубоком покое ночи ему слышалось лишь колыхание платанов и неспешный бег священного ручья...
Наутро Феопомп подвел Оршича к высокой золотой чаше с водой, стоявшей в опистодоме.
- Посмотри, - заметил он. - Вода превратилась в вино. Это для тебя хороший знак.
- Теперь я могу называться служителем Феба? - с надеждой спросил Оршич.
- Пока нет. Тебя еще ждут впереди несколько испытаний. Когда ты пройдешь их все, я надену тебе на шею посвятительный амулет из электра с изображением двух лебедей, несущих колесо.
- Я слышал еще от наших дедов, что лебедь зовется вещей птицей, - вспомнилось Оршичу.
- Это правда, - признал предстоятель. - Лебедь - знак всех пророков и символ Аполлона Гилата-Лесного. Высшим умением на пути Лучезарного Света извечно считалась способность обращаться в лебедя. Однако это искусство утрачено несколько столетий тому назад.
- Что означает способность обращаться в лебедя? - не понял Оршич.
- Овладение самой природой воздуха, - пояснил Феопомп. - В своем духовном естестве человек перевоплощается в птицу. Он чувствует перья и пух, которыми покрывается его тело, он может управлять крыльями, которые вырастают из его рук. Он царствует над всем безопорным пространством земли, переносясь над морями и странами на расстояние многих сотен стадий.
- Учитель, - ошеломленно произнес Оршич. - Приходилось ли тебе самому видеть людей, способных на подобное?
- Мне рассказывал о них мой наставник и о том есть записи в наших священных книгах. Умение это называется Даром Небесного Парения. Смертный, владеющий им, становится равным богам.
- Но почему столь великое искусство оказалось в забвении? - недоумевал Оршич.
- Предвечные Созидатели скрыли его от нас, ибо когда-то в своей гордыне мы нарушили один из законов Лучезарной Гармонии, - признался иерофант. - Но я искренне верю, что если мы будем с чистым сердцем следовать стезей Божественного Света, то боги вновь сочтут нас достойными своих сокровенных таинств.
Оршич выглядел слегка огорченным. Феопомпу захотелось приободрить его.
- Зато мы владеем даром провидеть прошлое и грядущее. Наше умение позволяет нам наблюдать все события и изменения мира столь же легко, как если бы они помещались на нашей ладони. Проникая в самые удаленные уголки света, мы видим Богов и Героев, мудрецов и простых смертных, сумевших подняться на вершину духа. И мы знаем, что один из таких смертных достиг юдоли Богов и обрел Дар Небесного Парения.
- Кто же этот человек? - встрепенулся Оршич. - Из какой он страны?
Феопомп немного помолчал, прежде чем ответить.
- Он из северного края за Боспором и Тавридой, из тех земель, откуда ты родом.
Изумлению Оршича, казалось, не было предела.
- Ты можешь назвать его имя, учитель? - спросил он в сильном волнении.
- Для тебя будет достаточно знать, что это Страж Небесных Врат в страну Даария. Предвечные оделили его своей мудростью и показали исток Первозданного Мира. За это он будет хранителем Врат вечно.
Больше предстоятель не произнес ни слова, а Оршич рассеянным взглядом скользил по капителям колонн, занавесям и светильникам, уносясь мыслями в раздолье Рыжей Степи, окаймленной лазурными водами Борустена...
Глава 4. Скачки.
Примчавшись на взмыленном вороном скакуне, новый участник состязаний бросил коня возле коновязи и решительно протолкался в середину толпы. Это был высокий широкоплечий мужчина средних лет, чуть младше правителя, сходный с ним даже прической и одеянием - только более простого покроя. Короткий меч у алого атласного кушака, перетягивавшего голубой кафтан составлял все его вооружение.
- Сперва сразись со мной! - прибывший вышел против Одрия, направившегося было за наградой.
Князь с досадой стиснул в руках ножны акинака.
- Сражайтесь! - позволил он. Впрочем, его позволения никто и не ждал.
Одрий, на голову выше своего противника, подошел к нему с легкой усмешкой; однако тот неожиданным движением нырнул под руку сыну Арпоксая и, выскочив у него за спиной, зажал его горло в локте. Одрий беспомощно задергал в воздухе руками. Толпа разочарованно зашумела.
- Я победил, - провозгласил пришелец. - Награда моя.
Он отпустил Одрия, и тот, шумно втягивая воздух, рухнул на землю.
Князь сделал несколько шагов навстречу победителю.
- Ты честно заслужил ее, - произнес он.
Незнакомец покачал головой.
- Я говорил об иной награде. Я хочу поединка с тобой, князь!
- Вот как? - Собадак развязал пояс чапака и сбросил его на землю, обнажив мускулистый торс, лишь слегка тронутый жировым слоем на животе и пояснице. - Что ж, видят боги, я удостою тебя такой чести!
Княгиня попыталась удержать мужа, схватив за руку, но тот легко высвободился и выступил против пришельца.
- Что ты ставишь на кон? - спросил его гость с вызовом.
- А ты, Оршич, что можешь поставить ты? Свою жизнь?
- Пусть будет так, - кивнул Оршич. - Жизнь против жизни? Или жизнь против царства?
- Власть не выигрывается в поединке, - возразил князь.
- Но на меньшее я не согласен. Ты один раз уже обошел меня. Народом должен править достойнейший - а не тот, кто искуснее других в хитрости и обмане!