Цветок на горном склоне
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Роман о мало известных событиях эпохи позднего эллинизма, причудливым образом соединивших судьбы представителей цивилизаций Запада и Востока. В работе над ним мы с моим другом и соавтором Николаем Бурланковым отталкивались от китайских хроник династии Хань, последовательно пройдя путь от изучения политических коллизий 1 в. до н. э. до переосмысления культурно-религиозных традиций буддизма и христианства.
|
--
Цветок на горном склоне
Высоко в царство орлов
Один я забрался
И увидел прекрасный цветок
На горном склоне
--
Часть 1. Ветер степей.
--
Глава 1. Послушник.
Голос в полумраке храма негромко, но уверенно вещал:
"И после того, как Я уйду, на протяжении пятисот лет появится большое число живых существ, которые будут действовать согласно моему Учению и обретут освобождение". Так наставлял Благословенный, - говоривший сделал короткую паузу и нараспев прочел гатху:
"Учение Владыки подобно светильнику, сделанному из драгоценных камней.
Оно является сокровищницей добродетелей, что ведут к великому блаженству Спасения".
- Учитель! - сложив руки на груди, обратился к говорившему один из сидящих на полу монахов,- позволь мне задать вопрос. Вот ты поведал нам, что окончательное освобождение находится за пределами мира, в котором действуют вещи, свободно от волнений жизни и не имеет ни начала, ни конца...
- Все так, бхикшу, все так, - взглядом ободрил наставник на миг притихшего ученика, - что тебя беспокоит?
- Тогда почему, Мудрейший, живые существа времени Конца Закона блаженству освобождения предпочитают страдания собственной судьбы и скорее готовы умереть в помраченности своей сущностью, чем принять прибежище в великой нирване?
- Благие сыновья мои, - наставник вышел на свет потрескивающего бронзового светильника, - помните ли вы, что говорил Бхагаван своему любимому ученику Ананде? "Очень трудно поверить в чрезвычайно глубокую силу Дхармы. Образ "Я" глубоко укоренен в человеке и скрыто пребывает в его сознании, блуждая среди чувств и восприятий".
Наставник выждал немного и, заметив, что слова его пробудили вспышку внимания даже у монахов в последнем ряду, которые еще недавно боролись с собственной дремой, продолжил:
- Человек смертный почитает себя завершенным в своих природных свойствах. Тогда как воистину он есть лишь преходящее, отблеск и отзвук мира, который вид имеет целостный, а на самом деле - пустотность, собирательность временных дхарм. И нет у той собирательности ни имени, ни постоянной формы, ни постоянного ума, полагает ли она себя при этом царем материка Джамбудвипу или последним бродягой.
- Уж не об этом ли говорил почтенный Нагасена с махараджей Милиндой? - оживился вдруг другой ученик с бегающими блестящими глазами, забыв о всяких приличиях.
- Да, - терпеливо согласился учитель, - а помнишь ли ты, как протекала та знаменитая беседа?
Ученик молчал, не зная, нужно ли ему показать свои знания, или уместнее проявить смиренную скромность. Но наставник не собирался дожидаться ответа:
- Царь тогда спросил досточтимого, какого его имя. "Нагасена, - сказал аскет, - так меня называют. Но это название, знак, обиходное слово. Здесь не представлена личность". И царь Милинда пожелал узнать, что есть Нагасена, если в нем не представлена личность. Есть ли он волосы, ногти, кожа, мышцы, сердце, мозг или что-то другое. Царь перечислял все известные ему части человеческого существа, но святой подвижник неизменно отвечал ему, что все это не Нагасена.
Тогда царь, зайдя с другого края, возжелал узнать, не есть ли Нагасена ощущения, распознавание, сознание или же их слагаемое. И снова ответ был отрицательным. "Тогда не есть ли Нагасена что-либо помимо ощущений, распознавания и сознания?" - допытывался владыка Джамбу. И вновь почтенный отвечал, что все это не имеет к Нагасене никакого отношения.
И взмолился Милинда: "Я спрашиваю, спрашиваю, а Нагасены не вижу. Выходит, он звук один? Где же здесь Нагасена?"
Тут благочестивый снизошел к царю, чтобы объяснить ему принцип бессущностности вещей на доступном примере. И выбрал он для этой цели царскую колесницу. Теперь Нагасена спрашивал, а царь отвечал. И вышло так, что ни ось, ни колеса, ни кузов, ни ярмо, ни вожжи не есть колесница.
- Но, учитель! - сам холодея от своей дерзости, обратился к наставнику все тот же молодой ученик, который начал спрашивать первым. - Разве не называем мы обычно колесницей все ее части, соединенные вместе? Конечно, каждая часть по отдельности не является колесницей, но она есть их совокупность.
- Так ли это? - наставник осмотрел сидящих учеников. Все молчали, потупив взоры.
- Я вижу, твои познания в эллинской философии не дают тебе покоя, - снисходительно улыбнулся наставник. - Но скажи мне, неужели столь уважаемый тобой Аристотель определил бы колесницу просто как сумму оси, колес, кузова и прочих ее частей?
- Я думаю, нет, - отвечал ученик неуверенно. - Скорее всего, он бы определил колесницу как объект, предназначенный для езды.
- А скажи мне, бхикшу, если ты подведешь к колеснице человека, никогда ее прежде не видавшего - будет ли она для него колесницей, или станет чем-то иным? Быть может, он вообразит ее огромным горшком на колесах, или запасом дров? Разве ребенок, карабкающийся на передок возницы, знает, что перед ним колесница - но разве она изменяется от его незнания?
Ученик молчал.
Потом, ободренный взором наставника, он заговорил.
- Мне кажется, я понимаю, что имел в виду Нагасена. Лишь мы превращаем сочетание разрозненных частей в единый объект, соответствующий нашему представлению. Только в нашем разуме это сочетание становится колесницей - средством передвижения человека. А далекий варвар, никогда не видевший колесницы, увидит в ней лишь нагромождение кусков древесины.
- Верно, - кивнул наставник. - И он будет не так уж неправ. Возможно, он найдет нашему сооружению иное предназначение; но главное - то, что мы, наш разум, создает из груды дерева некий образ, вне нашего представления не существующий. Вот это следует уразуметь: только наше представление соединяет те или иные куски реальности в некое обособленное единство. И потому даже все части, соединенные вместе, не есть колесница сама по себе, и не есть колесница что-либо помимо вышеперечисленного. Вот и выходит, что прав Нагасена и что царская колесница - один только звук, название, даваемое нашим воображением. Как и сам царь, как и мудрец, как и любая другая вещь.
В зале снова наступила тишина. Это наставник обводил взглядом монахов, чтобы узнать, какое действие возымели его слова.
Потом он продолжил:
- Вот потому, благие дети мои, осознайте, что пуста личность человека. А все то, что вы считаете своим - суть лишь наносное, произвольное, привнесенное воображением или помыслами, и все это исчезает, как тень под лучами яркого солнца. Смотришь: вроде еще было миг тому назад - и уже нет, пропало, растворилось, стало другим. Потому и говорю вам: не цените бренность плоти своей. Не держитесь за нее, как держатся глупцы за золотой слиток или драгоценные каменья. Все, что кажется вам великим и значимым - все пустота.
- Но из чего тогда происходят наши помыслы и поступки, Мудрейший? - спросил первый ученик. - Ведь у них должны быть причина и цель?
- А ты помнишь, бхикшу, что было дальше в той беседе? - поинтересовался наставник. - Почтенный Нагасена указал владыке Джамбу на его отражение в кувшине и на его тень на стене, поведав, что и то, и другое существует только благодаря ему. Вот и я говорю вам сегодня, что все, составляющее вашу жизнь, исходит из сочетания причин и условий. Ваши помыслы и поступки подобны в ней отбрасываемой тени или отражению в воде. Но и помыслы, и поступки влекут за собой новые причины и условия. Значит, будет и новая жизнь, а за ней еще и еще, если только мы не прервем эту цепь бесконечных порождений и не вырвемся из плена сансары.
- А что будет, если мы сможем победить сансару? - снова спросил ученик.
- В благословенном царстве вечного духа мы обретем желанный покой и безмятежность. Об этом возвестил нам Превосходнейший в Мире. Ради того, чтобы указать подлинный Путь, он снизошел к людям и наставлял их в мудрости-праджне своей сиятельной добротой.
Проповедь в храме закончилась, и наставник взмахнул рукой, показывая монахам, что они могут расходиться.
Выйдя из сумрачного зала центральных храмовых покоев на свет открытого, мощеного камнем двора, большинство монахов поспешили к фонтану, чтобы напиться и умыть лицо. После проповеди наставника их ожидало еще чтение сутр, а потом - длительное сидячее созерцание. Молодой монах, который спрашивал сегодня учителя об освобождении, присел на большой плоский камень в тени баньяна и стал разглядывать скаты крыш рассеянным взглядом. С этого места хорошо было видно главную башню монастыря, украшенную фигурной резьбой у самого свода, а также знаменитую спиральную башню Нарканды с окнами в виде подков. Вход в нее, словно немые стражи, стерегли фигуры двух архатов в длинных гиматиях.
Юноша повернул голову влево и отыскал глазами островки городского пейзажа, окруженные густой зеленью сросшихся друг с другом деревьев. Местами мелькали кусочки строений из щебня, песчаника, камня. А над ними возносилась ввысь, даже отсюда казавшаяся невероятно огромной, белоснежная ступа Благословенного. Она была не только главной достопримечательностью, но, пожалуй, символом города Индрапрастхи. Говорили, что на ее освящение прибыли когда-то тридцать тысяч греков из Александрии Кавказской вместе с легендарным греческим монахом-подвижником Махадхармакшитой. Теперь в ступе хранили реликвии веры, спасенные меридархом провинции Феодором во время смуты. За этот подвиг имя его даже было высечено у одной из створок на языке кхаротшхи.
И все же сейчас, в главной буддийской обители Индрапрастхи - монастыре Нарканда, из нескольких сотен греков - послушников, проходивших здесь обучение, осталось не больше шестнадцати. Одним из них был он, Диокл, сын Эпигона. Его предки были малоземельными крестьянами из самой бедной области Македонии - Пеонии, пока один из них, Гистией, не ушел с Александром Великим в восточный поход. За свои ратные подвиги при Арбеле он попал в полк аргироаспидов, Серебряных Щитов. Однако в дальнейшем тяготы войны в Согдиане принесли Гистиею куда больше ран и увечий, чем славы и богатства. Тогда вместе с еще несколькими ветеранами он осел в Бактре и открыл гончарную мастерскую, решив посвятить себя ремесленному делу.
Сын и внук Гистиея служили уже первым бактрийским царям из новой, эллинской династии - сначала Диодоту, потом Евтидему. А их потомок Орсил, прадед Диокла, оказался в Индии в составе войска царя Деметрия Аникета.
Это было тягостное время. Только что пала держава Маурьев, и эллины, оставшиеся в ее городах, воззвали к своим собратьям о помощи. Будучи в большинстве своем последователями буддийского Закона, они претерпели море бед и лишений от новой власти. Ведь новоявленный махараджа Пушьямитра Шунга, создавший свою династию на обломках прежней, слыл убежденным индуистом. Он разрушил все буддийские храмы в Бодхгае, Наланде и Сарнатхе, сравнял с землей несколько тысяч ступ, возведенных Ашокой, а за голову каждого буддийского монаха платил по тридцать золотых монет. Вот тогда Деметрий Бактрийский, тяготея душой своей к учению Бхагавана, собрал конницу, собрал фаланги и вспомогательные части лучников, пришел в земли Шунги и сокрушил его армию. Он взял города Панчалу, Паталипутру, Юга Пурану и много других. Так воздвигнуто было греческое царство в Индии, зачат новый справедливый порядок на землях от Инда до Ганга. Царь Деметрий, на щите которого было теперь больше индийских побед, чем у самого Александра, наладил управление своей страной. Он строил города, в числе которых был великолепный Сиркап, он составлял праведные законы. Учение Благословенного сделалось главной религией его царства. Теперь и эллины, и инды, и бактры совместными трудами возводили цитадель новой жизни, создавали новую реальность, где каждая традиция друг друга питала и поддерживала, выливаясь в невиданные доселе формы выражения.
При Менандре Сотере, или Милинде, как его называли на индийский манер, буддийское царство простиралось уже от Бактрийского нагорья до Холмов Нагов и Аракана. В своих духовных свершениях царь достиг архатства, и после кончины мощи его были выставлены для поклонения в нескольких ступах.
Диокл еще в детстве получил хорошее греческое образование. Отец его считал, что всякий эллин, желающий чего-то добиться в этой жизни, должен владеть мудростью, доставшейся от великих предков.
Старый слепой беотиец Главк, в школу к которому на окраине Индрапрастхи подростка водил отец, сумел привить ему любовь к Аристотелю. Диокл на удивление быстро усвоил идеи Стагирита о том, что все частицы сущего взаимно обусловлены и предполагают наличие единого двигателя, первой отправной причины. Эта причина толковалась как перво-субстанция, начало всех начал.
Однако под влиянием идей и концепций старых философов Диокл внезапно испытал сильный внутренний толчок. С раннего детства его преследовали отрывистые и несвязные образы: видения далеких стран, людей и событий. Он не мог объяснить себе природу их происхождения и долго страдал от наплыва будоражащих внутренних откровений. Обучение усилило это движение. Теперь Диокл ясно сознавал, что внутри него неуемно звучит какой-то древний, заповедный зов. Будто за миром видимых форм существовала иная реальность - сокровенное пространство неба, солнца, земли, воздуха и человека, отличное от того, которое он знал.
Старый Эпигон упорно читал юноше нравоучения, побуждая задуматься о будущем. Он мечтал, что сын, оставив совсем не почетную и не приносящую большого дохода работу в семейной скобяной лавке, чего-то добьется в жизни - станет писцом, экономом или даже управляющим в хозяйстве аристократов. Но как мог Диокл думать о будущем, если не мог разобраться в своем прошлом, неотступно терзающем его душу? За покровом его каждодневной жизни дремали отголоски великой борьбы, в которой естество его бесконечно проходило через различные циклы возникновения и исчезновения вещей.
Однако и философия мало что ему проясняла, хотя именно с ее помощью юноша надеялся разобраться в истоках столь странного явления, а также понять сам смысл существования человека в мире. Даже великомудрый Аристотель не давал по-настоящему удовлетворительных ответов на самые главные вопросы. Почему несовершенна наша душа? В чем причина ошибок человека и как научиться не ошибаться? Если верить Аристотелю, сам перводвигатель, начало мира, ошибаться не может - так почему же человек, который исходит из этого начала и связан с ним всю свою жизнь, не обладает абсолютным знанием о вещах? Почему он постоянно мечется в сомнениях? Неужели никак нельзя сделать так, чтобы поступки его были столь же безупречными, совершенными и не противоречивыми? Человеку всегда чего-то не хватает. Он всегда в поиске и всегда лишен правильного понимания причин событий. Или он просто не там ищет ответы?
Однажды в лавку на углу Масличной Улицы, где Диокл торговал железными замками, засовами и задвижками, заглянул буддийский монах, чтобы заказать щеколду для амбара в монастыре. Только лишь раз заглянув в простодушные глаза юноши, он заговорил с ним о перерождении души. Слова этого человека необычайно потрясли Диокла, и за той непреодолимой стеной загадок и сомнений, что была полем его восприятия мира, впервые забрезжил свет понимания.
Юноше уже приходилось прежде встречаться с идеями буддизма. Впервые он столкнулся с ними, копаясь в отцовской библиотеке, когда на глаза ему попался один из свитков Онесикрита, философа-киника, сопровождавшего великого базилевса в его походах. Онесикрит сложил свое учение из тех осколочных представлений о Дхарме, которые удалось почерпнуть из общения с индийскими мудрецами. Он поучал о том, что все происходящее в жизни человека совершенно нейтрально. Оно не является хорошим и не является дурным, поскольку отношение к любым вещам есть иллюзия человеческого сознания. Освобождение от иллюзий и есть решение главной проблемы ума. Оно позволяет познать мудрость перво-субстанции мира в его основе. Только в этом случае ум способен правильно видеть настоящее и оберегать человека от ошибок.
Потом Диокл встречал нескольких бхикшу на улицах города и говорил с ними. Но впечатление, которое оказали на него идеи освобождения и площадные проповеди о Повороте Колеса Дхармы, не были достаточно сильными, чтобы открыть перед юношей целостный Путь. Они лишь отложились до срока в его памяти, не вызвав коренных перемен.
Нынешняя же встреча стала решающей в судьбе Диокла. После нескольких бесед с монахом, оказавшимся йоной - главой монашеского собрания Наркадны, он пламенно захотел стать священнослужителем и связать свою дальнейшую жизнь с учением Гаутамы.
Речи Сангхабхадры, как звали настоятеля, открыли юноше глаза на самого себя. Он понял, что суть освобождения есть не преодоление мира и его условий, но преодоление самого себя - того противоречивого и неуверенного существа, которое плутает в паутине заблуждений, не в силах рассмотреть находящуюся в нем самом истину мира.
Настал день, когда Диокл, вопреки всем увещеваниям и мольбам отца принял обет послушания. Он уже знал, что обрести всецелую - ниродха - истину освобождения, можно лишь войдя во внутренние покои Так Приходящего, то есть вступив в монашескую общину. И Диокл, вместе с еще пятнадцатью эллинами, поселившимися в храме Нарканда до него, сделался учеником просвещенного учителя Сангхабхадры.
Он находился здесь уже почти год, и за это время его понимание собственной жизни сильно изменилось. Юноша научился чувствовать тонкую пульсацию мира и слышать свое сердце. Образы, манившие и пугавшие его, словно бы растворились, слились с ним, а жизнь вокруг заиграла новыми красками. Однажды молодой послушник обратился к наставнику с вопросом, который давно его волновал:
- Учитель! С самого детства мне очень часто сниться один и тот же сон: я смотрюсь в зеркало, однако наблюдаю там совсем другое, незнакомое мне лицо. Что это значит?
- Видишь ли, бхикшу, - неторопливо, но уверенно заговорил Сангхабхадра, - когда-то Яджнядатта, житель страны Шравасти, посмотрел в зеркало и увидел там чужое лицо. Страх его потерять собственный облик оказался так велик, что Яджнядатта лишился рассудка. Ты понимаешь, о чем я говорю?
- Нет, Учитель, -признался Диокл.
- У человека нет постоянного обличия, нет неизменной формы. Яджнядатта увидел лик своей первоприроды, но оказался к этому не готов. Поскольку человек не имеет постоянного обличия, он есть вместилище бесконечных образов, проносящихся по вселенной в потоке реки времен. Он изменялся и будет изменяться, пока не достигнет абсолютного, всеобъемлющего освобождения. И он помнит все свои изменения, ибо сам есть целая вселенная вещей и явлений, сохраняющая их в своих кладовых. Такова Алая -виджняна- хранилищница человеческого сознания. В ней содержиться память о минувшем и указание на грядущее.
- Как же мне найти доступ в хранилищницу моего сознания? - осведомился Диокл.
Сангхабхадра улыбнулся:
- Ты помнишь Шурангама-сутру? Там говориться об огромном роскошном дворце, в который так мечтал попасть Ананда. Этот дворец был вселенной его сознания, но у Ананды не было ключей. И тогда Благословенный сжалился над ним и вручил ему эти ключи. Первый ключ, это шаматха - успокоение. Второй, випашьяна - созерцание. Вот потому, бхикшу, мы так много времени посвящаем практикам самосовершенствования. Только с их помощью ты узнаешь простор своего неоглядного существа: увидишь те формы, которые принимала твоя душа в долгом цикле перерождений и достигнешь подлинно бесформенной формы, которая однажды превзойдет сами законы Мироздания. Это будет познание твоего изначального лика, равновременного возникновению Вселенной...
Диокл расправил плечи и поднялся с камня. Сделав несколько шагов по двору, он чуть не натолкнулся на Феогона и сразу же улыбнулся. Феогон был самым молодым послушником в монастыре. Проворный и жизнерадостный подросток с наивными глазами. Больше всего он любил кормить птиц, которые слетались издалека, едва завидев его во дворе. У Феогона всегда был на поясе мешочек с зерном. Еще он выращивал цветы в саду монастыря, хотя их и так было там много.
Приметив Диокла, подросток тоже улыбнулся:
- День сегодня будет жарким,- он указал на небо.
Диокл проследил за движением его руки и увидел, как еще совсем недавно белесые облака оплавились золотом назревшего солнца. Остатки теней на каменных плитах двора медленно исчезали.
"Вот так и мы исчезнем без следа, растворившись в туманном изначалии мира, из которого исходят все вещи," - подумал Диокл, то ли с грустью, то ли с надеждой. Но разве же можно считать себя смертным, если ты и есть это вечно живое изначалие сущего, которое бесконечно порождает из себя образы все новых и новых явлений?
--
Глава 2. Предзнаменование.
Стоял пятый день месяца феритий. Сухой зной еще витал в воздухе городских кварталов, но кое-где уже появилось первое робкое поветрие, возвестившее о близости дождей.
С раннего утра все обитатели Нарканды были вовлечены в торжества по случаю вступления Татхагаты в Махапаринирвану. Согласно уставу буддийских монастырей, центральных культовых событий в жизни общины было всего три, по числу основных этапов земного пути Сидхардха Гаутамы: рождение, обретение Бодхи и уход в нирвану. Каждое из них было приурочено к определенному календарному дню и предполагало обширный комплекс ритуалов.
Диокл с большинством монахов и послушников Нарканды находился во внутреннем дворе храма, где в это время уже начались песнопения и чтения сутр. Сегодня ему, как и посвященным бхикшу, разрешили надеть парадную хлопковую кашаю вместо обычной холщовой. В центре двора стояли старшие монахи и смотрители залов. Они расположились у большого храмового пруда перед мраморной статуей Благословенного. Согласно традиции, двое монахов поливали изваяние водой с благовониями и лепестками цветов. Эта вода потом по специальным стокам попадала в пруд. Во дворе были и музыканты: три трубача, медные трубы которых сегодня были начищены до блеска, и один барабанщик. Чтец нараспев декламировал Акшаямати Нирдеша сутру, медленно разворачивая полоски с текстом. Обычно сутры для церемоний писались не на свитках, а именно на особых полосках, которые после прочтения сматывали и убирали в кожаный футляр.
Диокл внимательно наблюдал за происходящим, потому что монастырские праздники были для него пока в диковинку. Стоя в последней линии с такими же, как он новообращенными, юноша жадно ловил глазами и ушами каждую деталь торжественного действа. Он видел, как из боковой галереи храма выдвинулась нарядная процессия с дарами. Эти бхикшу, прежде чем приблизиться к статуе, несколько раз обошли вокруг нее по круглой мощеной дорожке, называемой прадакшинапатра. Только после этого они с поклоном возложили дары к ногам изваяния. Первый чтец закончил читать и отступил в сторону. Его тут же заменил другой, возгласивший еще более напевным голосом "Воззвание к Колоколу":
"Пусть звук колокола выйдет за пределы нашей земли
И будет услышан даже теми, кто живет во тьме, за Железными Горами.
Пусть их слух станет тоньше, и пусть существа достигнут
Совершенного слияния всех чувств..."
В этот момент кто-то тихонько тронул Диокла за плечо. Он повернулся и увидел маленького тщедушного служку, который состоял при Зале-Хранилищнице Трипитаки.
- Тебя зовет Наставник,- шепнул он юноше на ухо, - идем со мной!
Послушник повиновался, хотя ему очень хотелось досмотреть церемонию до конца. Служка привел Диокла в Главный Зал и юноша прищурился. После яркого дневного света густой сумрак помещения словно сдавил его глаза. Масляные светильники в углах больше коптили, чем освещали. Но уже через несколько мгновений послушник приноровился и смог ориентироваться в пространстве.
Главным зал считался потому, что в нем, как в большинстве монастырей вихара, помещалась отдельная миниатюрная ступа, выложенная красным песчаником. Она так и называлась "внутренней ступой" и была открыта для посещения лишь избранным монахам.
Диокл окинул взглядом деревянные сводчатые перекрытия под потолком зала. Они все были усыпаны мелким орнаментом, изображавшим якшей, слонов и лошадей. Само помещение рядами колонн делилось на три продольных нефа - один пошире, другие поуже. Юноша знал, что все эти деревянные колонны с пилястрами, а также несущие столбы ежедневно обрабатывались специальными составами для того, чтобы в них не заводились древоеды и муравьи.
Наконец послушник увидел наставника. Тот ходил вдоль рядов бронзовых подставок с курильницами и зажигал в них сандаловые благовония.
- Ты хотел меня видеть, Учитель? - спросил юноша, потупляя в пол глаза.
- Да, - не оборачивая головы, откликнулся Сангхабхадра, - пойдешь в город с поручением.
Диокл молча ждал, сложив руки перед грудью.
- Стхиромати приболел, - пояснил наставник, - а он должен был сегодня доставить свитки в Городское Управление. Наместник, по-видимому, уже сердится на нас.
- Я все понял, - с готовностью отозвался Диокл.
- Зайдешь в Писчую Комнату и заберешь то, что приготовлено для наместника Стангария, - учитель наконец посмотрел на своего ученика. Изумрудные его глаза лучились мягким светом.
Юноша склонил голову.
- И не задерживайся в городе,- напутствовал Сангхабхадра.
Диокл снова поклонился и покинул зал.
Всем обитателям Нарканды было хорошо известно, что в храме находился отдельный павильон, называвшийся Писчей Комнатой. Там трудились лучшие переписчики текстов в городе. Все они были монахами и работали по-преимуществу с сутрами и шастрами Трехканония, а иногда с книгами по истории, астрологии и медицине. Однако в последнее время городская канцелярия перестала справляться со своими обязанностями и обращалась с заказами в монастырь. Большинство писцов-мирян были взяты в действующие войска по причине усложнившейся внешней обстановки. Теперь сам наместник Индрапрастхи через своих чиновников иногда привлекал храмовых писчиков к составлению копий эдиктов и декретов.
Прежде чем идти в город, Диокл заглянул к себе в келью, чтобы переодеться. Сняв парадное облачение, он надел дорожную кашаю. Потом, сделав несколько глотков воды из кувшина, стоявшего у изголовья его скамьи, юноша поспешил выполнить распоряжение учителя. Писцы передали ему пять свитков, для большего удобства перевязав их широкой тесьмой. Забрав их, Диокл покинул Нарканду через Задние Ворота.
День разгорался. Над головой оглушительно кричали птицы, по обочинам дорог стрекотали цикады. Город Индрапрастха был обширным прямоугольником, вытянутым с востока на запад, хотя вырос он из обычной "пуры" - городского центра малого типа. "Пуры" некогда пришли на смену разбросанным и рыхлым городам эпохи Хараппов. Они были четко спланированы, компактны и обносились мощными крепостными стенами. Цитадель Индрапрастхи имела множество малых сторожевых башен и четыре больших, надвратных, которые назывались "гопурам" или Коровьи Ворота. Как и положено, у внутренних ворот разбивались все городские базары и рынки. Там бесперебойно кипела торговля.
Планировка города соответствовала нормативному документу "Шильпа-шастры", определявшему не только схему расположения строений, но и их пропорции. Главные административные здания находились в центре. Второй линией шли дома вайшиев, купцов. Третьей - ремесленные кварталы. Здесь поместились отдельные улицы гончаров, ткачей, сапожников и ювелиров. Беднота обитала на самых окраинах.
Дома греческого и индийского типа нередко соседствовали друг с другом и даже могли иметь общий двор. Эллины позаимствовали у своих соседей особенность делать водопровод на втором этаже, чтобы в условиях жаркого климата иметь постоянный доступ к воде. В остальном же индийские дома отличали маленькие оконца, более похожие на дыры, и толстые стены, греческие - окна с большим проемом.
Диокл шел, разглядывая людей по сторонам. Он понимал, что такое поведение не красит будущего монаха, но ничего не мог с собой поделать. Иногда к нему подкатывало чувство, что он уже совсем отвык от шума улиц, беспорядочной людской речи и цокота лошадиных копыт, проносящих вдоль мостовых двухколесные повозки -тонги и греческие квадриги. Юноша видел нагие, совсем черные спины шудров, метельщиков улиц, которые словно никогда и не распрямлялись. Видел уличных музыкантов с флейтами и бубнами, похожих то ли на бактров, то ли на согдийцев. Видел усталых землекопов, возвращавшихся с работ под надзором своего старосты - пузатого бородача в грязной экзомиде, повесившего на шею хлыст с длинной рукоятью. В душе послушника невольно шевельнулась жалость: все эти люди, занятые своей повседневной суетой, томящиеся сердцем и страдающие от усталости, голода, жажды, все время чего-то добивающиеся, о чем-то сожалеющие - все они даже не задумываются о том, что их беды, в действительности, существуют только в их представлении. И все же, никто из них никогда не стремится обратить свой взор к горизонту истинной свободы, в которой нет границ между вещами и людьми...
Обойдя скотный двор и житницы с зерном, Диокл свернул к городской площади, но здесь вынужден был остановиться. Густой людской поток, женские причитания и надрывные стоны превратились в сплошную стену хаоса, которая вдруг выросла перед юношей, заставив его растеряться и совершенно позабыть о том, куда он идет. Послушник попытался протиснуться сквозь толпу, чтобы понять, что происходит. Между тем несколько гоплитов в пыльных походных плащах уже оттесняли в сторону народ, угрожая копьями и длинными фракийскими мечами-махайрами.
Вдруг все стало ясно. Это везли раненных. Некоторые из них были беспорядочно погружены на телеги, кого-то с ворчанием и руганью солдаты тащили на носилках.
Умиротворение и душевный покой, заполнявшие сердце юноши еще мгновение назад, исчезли как дым. Диокл остолбенел. Он никогда не видел столько изувеченных людей. Тела многих из них были иссечены глубокими разрезами, которые не могли скрыть кое-как намотанные поверх тряпицы и лоскуты, густо пропитавшиеся кровью.
- Что это? - юноша повернулся к ближайшему от него наблюдателю. Плешивый сухопарый грек в желтом гиматии с замасленными складками что-то бормотал себе под нос.
Косо глянув на послушника, он покачал головой:
- Варвары. Северная застава пала. Они прорвали заслоны Милона и теперь грабят наши селения.
В голосе говорившего вдруг пробудилась необузданная злость:
- Пусть Зевс-Громовержец испепелит всех этих проклятых скифов! Если царь не остановит их на подступах к Гандхаре, всем нам придется худо. Эти звери не пощадят ни женщин, ни детей.
Диокл ощутил сильное волнение. Потом он увидел подводы, на которых везли самых тяжелых: рычащих от боли людей с обрубками рук или ног. Тошнота подкатила к горлу. Юноша отвернулся и стал боком пробираться через ряды наблюдающих, торопясь попасть в чиновничий корпус.
Ему уже доводилось слышать о том, что происходило на северной и западной границах. Эти вести приносили с собой прихожане, посещавшие Нарканду, а иногда и сами монахи узнавали какие-то новости, выбираясь по делам в город. Несмотря на разные дурные известия и слухи, до последнего времени паники в городе не было. Однако теперь, похоже, все могло перемениться.
Несколько племен саков тиграхауда - народов скифского корня в Забульской долине - объединились под верховенством царя Меуса. Они быстро стали грозной силой, и их удар скоро довелось испытать на себе дальним рубежам царства Гермея. В прошлом году варвары взяли Таксилу и подступали к Гандхаре. Потом как будто наступил мир и Меус получил щедрые подарки. Но беспокойство по-прежнему витало в воздухе, страна застыла в напряженном ожидании. На границу постоянно отправлялись новые отряды, так что мужское население в городах сильно поубавилось. С той поры было уже много стычек, а вот теперь, похоже, скифы начали наступать, невзирая ни на какие соглашения.
Вербовщики повсюду искали новобранцев, способных служить под знаменами базилевса. Диокл даже слышал, что они не гнушались ловить неосторожных монахов и опаивать в харчевнях еще зеленую молодежь, заставляя ставить подписи в списках набора. Угроза нашествия скифов была слишком велика: эти проворные конные лучники, которых эллины со времен Геродота называли "гиппотоксоты," казалось, были рождены вместе со своими скакунами, не ведали страха в бою и разили без промаха страшными стрелами с трехгранными наконечниками, оставлявшими на теле рваные раны.
Диокл, как и все греческие юноши, достигшие совершеннолетия, успел пройти годичное обучение в военном лагере. Там он принес присягу царю Гермею. Диокла учили действовать длинным копьем - сариссой в сомкнутом строю, обращаться с косым мечом - кописом в условиях ближнего боя, совершать большие переходы в тяжелых доспехах, а также копать рвы и возводить укрепления. Через год он вернулся к обычной жизни, тогда как большинство его ровесников пополнили пограничные отряды. Теперь этим отрядам платилось хорошее жалованье.
И все же, Диокл имел о войне очень смутное и отстраненное представление. Конечно, он много слышал в семье рассказов о подвигах и мужестве своих предков, но воспринимал их как должное, как что-то, само собой разумеющееся. Военное дело никогда не прельщало его, но он гордился своим родом. Сегодня же что-то в нем сразу и сильно переменилось. Увиденное на площади нарушило какое-то теплое благополучие в его душе, сделало уязвимым его внутренний дом. А ведь он был не только отпрыском военной семьи, но и послушником Будды, пусть еще не принявшим полных обетов, не получившим духовного имени и не введенным в монашеское призвание. Он был частью сангхи - общины приверженцев Срединному Пути; тех, для кого события бренного мира должны восприниматься, как пустые и бессодержательные, не относящиеся к собственной природе человека.
Выходит, он проявил свою слабость? Выходит, дух его все еще не знает покоя и незыблемой вселенской гармонии, о которой так много говорят священные тексты? А это значит, что он не достоин воплощать собой чистоту Благословенного Закона...
Юноша столь сильно погрузился в смятение и внутреннюю борьбу, что не заметил, как вошел в административный квартал. Он понял это, только когда вокруг него в большом количестве выросли высокие каменные столбы. Эти мемориальные "стамбхи" сохранились от эпохи Маурьев. Когда-то на них наносили хвалебные надписи богам и распоряжения правителей. За галереей столбов Диокл узнал здание Городского Управления, где восседал наместник Индрапрастхи. Здание стояло на высоком стилобате и традиционно было поделено на три крыла, густо обнесенные колоннами коринфского стиля. Все колонны, при ближайшем рассмотрении, оказались обвиты золотыми виноградными лозами и серебряными фигурками птиц.
У входа в центральное помещение Диокл увидел двух рослых воинов в блестящих доспехах. Их шлемы с вытянутым наголовьем и широкими нащечниками украшались гребнями из конского волоса. Тела прятались в фигурные бронзовые панцири-тораксы, а круглые щиты-асписы висели на предплечьях. В руках воины держали чуть более короткие, чем у фалангитов, копья с двусторонними наконечниками.
- Куда идешь? - резко окликнул юношу один из стражей, наклоняя копье поперек прохода. Его маленькие глазки на круглом щербатом лице сразу оживились.
- Мне нужно видеть наместника Стангария по делам писчего производства, - мягко сообщил послушник.
- Откуда мне знать, что тебе нужно на самом деле? - грозно надвинулся на юношу воин, сомкнув брови и чуть подавшись ему навстречу, - ты хоть знаешь, что происходит сейчас в Матхуре? Может быть, ты спрятал кинжал в своей монашеской одежде или свитках, а теперь пришел отправить нашего благодетеля в хозяйство Харона?
Диокл испуганно попятился.
- Некоторые "добропорядочные" эллины в северных городах уже присягнули Меусу, - с кривой усмешкой добавил страж.
- Из какого ты храма? - с совершенно невозмутимым видом спросил Диокла второй воин.
- Из Нарканды,- ответил Диокл.
- Наместник благоволит к вашему настоятелю. Если ты пришел от него, мы не станем чинить тебе препятствий.
- У меня есть сопроводительное послание учителя Сангхабхадры, скрепленное его личной печатью, - уже осмелел юноша, - я могу представить его...
- Пусть идет! - вдруг согласился первый страж, утратив всякий интерес к дальнейшей беседе, - по-видимому, он слишком глуп и неопытен, чтобы выполнять тайные поручения врагов трона. А взять с него все равно нечего.
Так как говорить с ним больше никто не хотел, Диокл получил возможность пройти в помещение. Он сделал это без промедления, опасаясь, что настроение воинов снова может измениться.
Внутри центрального здания Городской Управы оказалось почти так же светло, как и на улице. Множество светильников в высоких подставках на полу и факелов на стенах озарили юноше широкий коридор, устланный коврами с вышитым орнаментом. За коридором пол стал мозаичным и Диокл узнал в разноцветных рисунках сюжеты Троянской войны и подвигов Геракла. Это был основной зал с колоннадой, лепными украшениями на потолке и глубокими нишами в стенах.
Диокл на всякий случай снял свои сандалии, и, отодвинув их с прохода, дальше пошел босиком. Мимо него прошмыгнул человек в белоснежном хитоне с пурпурной окантовкой, держа в обеих руках продолговатый лекиф. Юноша окликнул его, но человек даже не обернулся.
Догадавшись, что это виночерпий, послушник пошел за ним и вскоре увидел наместника. Тот возлежал за длинным столом, на котором среди беспорядочно разбросанных папирусов и принадлежностей для письма стояло массивное блюдо с дымящейся жареной куропаткой. На столе выделялось несколько фигурных кубков и одна широкая чаша. Чуть позади ложа наместника Диокл увидел изваяния Артемиды и Гелиоса, ярко выделявшиеся на фоне темной задрапированной портьеры.
- Ты шраман из храма Наланда? - приподнялся на локте Стангарий, вперив в юношу тяжелый взгляд немигающих глаз. Волосы наместника уже начали седеть на висках, а лоб пересекали глубокие морщины. Наброшенная поверх его туники хламида с золотым подбоем была скреплена на правом плече изящной застежкой-фибулой. На обеих руках поблескивали перстни с драгоценными камнями.
- Не совсем, господин, - тихо ответил Диокл, встав в отдалении и не решаясь приблизиться к столу, - я пока только прохожу послушание...
- Какая разница, - отмахнулся от него Стангарий, - оставь свитки и ступай!
За спиной юноши уже вырос слуга, протягивая руку.
- Слушаюсь, господин, - повиновался Диокл, передавая свою ношу. Он уже повернулся, чтобы уйти, но ноги его вдруг сами остановились и юноша замер.
- Что тебе? - наместник явно демонстрировал свое недовольство.
- Если позволишь, господин, - Диокл обратил свое лицо к Стангарию, не поднимая однако глаз. Он понимал, что делает что-то непозволительное.
- Говори, раз начал.
- Если господин дозволит, я хотел бы спросить...
- Спросить о чем? - в голосе наместника уже звучали опасные нотки.
- Что будет с нами, с нашим царством? - вдруг очень быстро выпалил Диокл, сам удивляясь собственной дерзости.
Вопреки ожиданию, ни гнева, ни наказания не последовало. Стангарий одним глотком осушил чашу, и лицо его стало безжизненным.
- Судьба наша повисла на тонкой нити. Ее легко перерубить одним взмахом меча, - наместник встал со своего ложа и подошел к статуям богов.
- Уже два дня жрецы находят дурные знаки. А вчера...- Стангарий глубоко вдохнул, - вчера в столице все увидели знамение близкой беды. Владыка был в театре на представлении "Евридики". Когда он вышел для чествования народом и на его голову собирались возложить золотой венец, этот венец внезапно развалился на три части...
Наместник притих, но потом вдруг бросил на послушника почти свирепый взгляд.
- Возвращайся в свой храм! - прокричал он.
Диокл быстро поклонился и поспешил уйти. До монастыря он добирался скорее бегом, чем шагом. Расталкивая торговцев питьевой водой, сладостями и рыбой, едва не попав под колеса большой телеги, запряженной волами, и выслушав себе в след целую порцию отборных ругательств.
За воротами Нарканды юноша отдышался и замедлил шаг. Торжества уже закончились, в храме было совсем тихо. Диокл знал, что ему крайне важно сейчас видеть наставника. Поэтому он прямиком прошел к келье Сангхабхадры и попросил разрешения его принять.
Наставник сидел на плетеной циновке, не подавая никаких признаков жизни. Он был так же недвижим, как любая из каменных статуй монастыря. В келье веяло какой-то бездонной тишиной.
- Учитель!- воззвал Диокл почти с мольбой в голосе.
Санхабхадра открыл глаза, но ничего не сказал.
- Учитель! - повторил послушник, - мое сердце утратило покой...
Юноша хотел сказать что-то еще, однако наставник его оборвал.
- Что ты видишь? - откуда-то издалека прозвучал его голос.
- Что? - не понял Диокл.
- Прямо сейчас что ты видишь в самом себе? - с нажимом спросил Сангхабхадра.
- Во мне хаос, Учитель! Мне казалось, я обрел понимание истины и вступил в след Татхагаты, но одного только колебания этого мира оказалось достаточно, чтобы повергнуть меня в пыль сомнений. Я потерялся в многоголосице своих чувств. Что нас ждет? Какова судьба мира и человека?
Наставник указал ученику на стопку скрученных циновок в углу. Диокл понял этот немой призыв. Он взял одну из циновок, разложил ее и сел напротив учителя.
- Смотри! - велел ему Сангхабхадра.
- Но я ничего не вижу... - совсем растерялся юноша.
- Смотри! - настойчиво повторил учитель. - Я помогу тебе.
Диокл сел в правильную позу. Он выпрямил спину и сосредоточил внизу живота свое дыхание. Внимание его постепенно собиралось внутри тела. Если вначале он еще ощущал присутствие в помещении наставника и его незримое воздействие, то вскоре забыл и про келью, и про наставника, и про самого себя. Он стал совершенно прозрачен. Мягкие потоки энергии струились через все пространство, то сходясь в одну большую реку, то разделяясь многочисленными ручьями. Стало невозможно понять: он ли был этим пространством, или пространство было им.
Непрерывное движение разрасталось, хотя уже давно пропала всякая возможность отследить его исток и направление. Волны причудливо перемешивались друг с другом, слипаясь и отталкиваясь неисчислимое количество раз. В какой-то момент Диокл начал разбирать их очертания и оттенки, угадывать фигуры и объемы. Он пригляделся еще сильнее: это было похоже на размытые картинки. Непроясненность их исходила из постоянного движения и изменения. Но юноше все же показалось, что он видит людей, лошадей, зыбучие желтые пески, цветущие зеленые горы со струящимися с них водопадами. Слышит гул речей, лязг и звон железа, свист ветра...
Внезапно сильный внутренний толчок заставил Диокла раскрыть глаза. Он медленно приходил в себя, а наставник смотрел на него с заботливой, почти отеческой улыбкой.
- Учитель! - взволнованно выдавил юноша, - там...
- Расскажи мне, что ты видел, - очень мягко успокоил послушника Сангхабхадра.
- Я видел странных людей в непривычной одежде. Их облик был не такой, как у нас. Они говорили на незнакомом языке... Я видел горы и города, которых нет в нашей земле.
- Это образы будущих событий, - объяснил наставник, - всех нас ожидают большие изменения, и избежать их не дано ни людям, ни асурам, ни небожителям. Эти изменения исходят из самого сердца мирового порядка, и они коснутся каждого, поскольку все мы - часть единого мира, его плоть, кровь и дыхание.
Сангхабхадра умолк и ободряюще улыбнулся:
- Ступай к себе. Тебе нужно восстановить силы и привести свой ум в равновесие. У тебя был сегодня непростой день.
Диокл с благодарностью поклонился. Он свернул циновку и простился с учителем. Но только выйдя в коридор, он понял, что почти не владеет своим телом. Руки и ноги сильно отяжелели, а спина болезненно ныла. С огромным трудом юноша добрел до своей кельи. Упав на скамью, он тут же заснул.
--
Глава 3. Северная застава.
Здесь, где седая от палящего солнца степь внезапно вздыбливалась утесами гор, Скирт всегда ощущал непонятную тревогу и волнение. Казалось, что-то безвозвратное скрывается там, за горами, и что-то непостижимое таится в необъятной степи, в ее горячем ветре, несущем вырванные стебли ковыля.
Сойдя с коня, Скирт повел его в поводу. Крупный гнедой конь с черной гривой потряхивал головой, тяжело фыркая после долгой скачки.
Теперь он не знал, когда сможет вот так еще, беспечно и нетревожимо идти босиком по горячей земле. Вчера Скирт прошел посвящение. Детство закончилось. Отныне на нем, как на взрослом, лежала ответственность за жизнь всего племени. Уже сегодня он должен был вместе еще с пятерыми своими соплеменниками отправиться на торг у горной заставы.
Над головой трепетал на ветке ивы листок, тревожно и сиротливо. Скирт усмехнулся, подмигнув дереву, как старому знакомому. Тут, в небольшой роще, где неторопливо журчала небольшая речка, каждый стебель, каждая ложбинка были ему родными...
Скирт нагнулся к белесой траве, сорвал пучок, поднес к лицу, впитывая в себя запахи степи. Где-то позади него медленно ползла телега с товаром, который собиралось представить на торг его племя. Там были самые разные изделия из кожи - седла, ножны, чехлы, одежда, одеяла. Имелись и редкие медные поделки, какими могли похвастаться немногие умельцы: женские застежки с тиснением, круглые зеркала на витой рукоятке, гребни для волос с мелким орнаментом.
Поправив лук в резном горите у седла, Скирт легко вскочил на спину коню и помчался искать телегу.
Его встретили молчаливым приветствием. Варох, Ман, Колочай и Раснабаг двигались верхами рядом с телегой, а на вожжах сидел пожилой Заранта. Варох был одного возраста со Скиртом и вместе с ним проходил посвящение. Остальные - чуть постарше, но тоже еще молодые, разве что Раснабаг уже преодолел второй десяток весен.
- А что, Скирт? - попытался растормошить молчаливого спутника Колочай. - Ты ведь, небось, жалеешь, что не ходил с нами в набег в прошлом году? А то бы, чем ехать на торг за телегой, прошел бы горными тропами с отрядом и взял сам, что приглянулось!
- Молодые вы еще да глупые, - покачал головой Заранта. - Не спешите кликать на себя смертную участь, она от вас не уйдет. Не много ума надо, чтобы убить врага. Сделать врага другом - вот на это ум нужен.
Большие колеса телеги с толстыми спицами поскрипывали на утоптанной дороге, взбирающейся в горы. Вскоре всадники увидели и бревенчатые ворота, распахнутые створки которых сейчас подпирали круглые валуны. Возле них суетилась стража в льняных рубахах, обшитых кожаными пластинами, осматривая все провозимые товары. Много нынче народу собиралось на торг.
Наскоро оглядев приезжих скитов, угрюмый воин со шрамом на переносице махнул рукой, разрешая проезд.
Сразу за воротами горы расступались, открывая вид на долину, в которой размещался городок. Влезая уступами на скалы, он окружал центральную площадь, расположенную на дне долины и служившую торгом. Здесь же, тремя ярусами поднимаясь над землей, располагался дом начальника заставы с несколькими складскими пристроями.
По дальнему краю долины, рассекая горный массив сверху донизу, бурлила узкая и холодная река, снабжавшая город водой. Сбегая с вершин, она мчалась в бурунах и водоворотах, постепенно умеряя свой бег, чтобы достичь дома наместника спокойным ровным потоком.
Скирт бывал тут раньше, но вид города, взбирающегося по скалам к небу, не произвел на него сейчас того впечатления, какое он запомнил по своему детству. Юношу больше волновал рынок.
Заняв место среди своих сородичей, Заранта отпустил молодых пройтись по торгу, поискать что-нибудь, что они повезут обратно в кочевье. Рядом с ним остался для помощи и присмотра только Раснабаг. Остальные с живостью и нетерпением разбрелись в разные концы.
Влюбленный пламенной страстью в соседскую дочь, Варох тайком от приятелей пошел приглядеть какой-нибудь подарок возлюбленной. Ман и Колочай двинулись в ряды сладостей, а наслышанный об удивительных изделиях местных оружейников Скирт, стал разыскивать оружейную лавку.
Оружие продавали в отдельных парусиновых палатках, находящихся под усиленной охраной. И внутри, и снаружи такой лавки неусыпно сторожил воин с копьем, пристально следивший за всеми входящими.
Стараясь не обращать внимания на охранников, Скирт вошел в палатку - и растерялся от обилия смертоносных изделий, смотревших на него со всех сторон. На цветастом ковре справа были разложены мечи - лучшие произведения местных мастеров, славящихся в разных краях. Подойдя ближе, Скирт выбрал клинок по руке и под одобрительным взглядом хозяина стал примериваться к его весу.
Поднеся меч к самым глазам, Скирт внимательно изучил узоры на его поверхности. Клинок был легким и острым, и, наверное, несколько телег, вроде той, что привезли его сородичи, надо было отдать, чтобы стать его обладателем. Он имел двойную закалку и был отполирован, как зеркало, а резная рукоять заканчивалась головой ястреба с выразительными глазами.
Вздохнув, Скирт положил меч на место и вышел из палатки торговца.
- Эй, ты! - услышал он позади себя. Оглянулся и понял, что звали не его - Варох оказался в окружении троих местных, затравленно озираясь в поисках поддержки.
Скирт поспешил к нему на помощь.
- Ты, варвар! - рыжеволосый купец с мясистым лицом ругался, придерживая рукой застежку плаща. Брызгая слюной в лицо Вароху, он косился на двух своих спутников. - Ты знаешь, к чему прикасаешься? Да всей твоей степи не хватит, чтобы расплатиться за этот платок, к которому ты протягиваешь руки!
- Да я и не думал его брать, - Варох растерянно протянул шелковый узорчатый платок.
- Что ты несешь? - купец брезгливо принял у него платок. - Я тебя за руку поймал, когда ты его украсть собирался!
- Не ври! - не стерпел Варох. - Никогда я ничего не крал! А что, у тебя товар и посмотреть нельзя? Может, хлам это все, а не товар?
- Вы слышали? - запричитал купец, громко взывая к соотечественникам. - Этот грязный скиф еще осмеливается возводить напраслину на мои товары! Да я вожу лучшие шелка и сукно со всего света! Твоя никчемная жизнь не стоит и десятой части того платка, что ты держал в руках!
- Вот как? - неожиданно послышался спокойный уверенный голос рядом с купцом. - А твоя жизнь стоит платка?
Голос принадлежал Заранте. Оставив товар на Раснабага, он подошел к спорщикам.
- Убивают! - завопил купец, отступив за спины слуг.
Толпа собиралась с обеих сторон. На торг сегодня съехалось немало скитов, но куда больше было соплеменников торговца из городка в долине и его округи. Крики становились все громче, когда, расталкивая готовых сцепиться спорщиков, к лавке приблизился глава заставы, седовласый Милон, в сопровождении нескольких воинов с окованными медью щитами.
- В чем дело? - спросил он, безошибочно выделив взглядом зачинщиков. Продолговатое его лицо с тяжелыми веками и крупным, ноздреватым носом, выглядело суровым.
- Вот он, украл у меня шелковый платок, - заявил купец, не моргнув глазом. - Требую наказания вору! И оплаты убытков мне.
- Да чего ты врешь?! - взорвался Варох. - Какой платок я украл? Где? Покажи! Какие убытки тебе оплачивать надо?
- Тебя поймали, когда ты его за пазуху прятал! Не поймали бы - ушел бы с платком, и поминай как звали.
- Тебе платок вернули? - осведомился наместник.
- Да кто же его теперь купит, когда об него этот грязный варвар свою чумазую рожу вытер! - горестно возопил торговец.
- Ты, купец, орать-то прекрати! - Заранта тоже вдруг вышел из себя. - На свою рожу посмотри.
- С кем ты прибыл сюда? - справился Милон у Вароха.
- Со мной, - Заранта выступил вперед.
- Чем торгуете?
- Да вот, - Заранта указал на свою телегу неподалеку. - Кожа, ремни, чехлы, плащи, одеяла. Желаешь чего приобрести?
- До выяснения всех обстоятельств - телегу ко мне на двор! - распорядился Милон. - Этих двоих, - он указал на Заранту и Вароха, - тоже. А почтенного Фалеса проводите ко мне в дом, пусть оценит убытки.
Фалес, видимо, было имя купца, учинившего ссору. Скирт помрачнел. Наместник явно принял сторону соотечественника, и справедливости тут ждать не приходилось. В самом деле, что ему какие-то "грязные скифы"! Наверняка купец щедро одаривал его подношениями каждый месяц...
- Что же ты делаешь? - вскричал Заранта. - Братья, соплеменники! Что здесь происходит? Или мы не люди?
- Люди, - отозвался Милон спокойно. - Не считал бы за людей, отдал бы приказ покрошить в мелкую мясную нарезку, и разбираться не стал. А сейчас - все ко мне на двор. Там я приму решение.
Заранта уныло побрел вслед за телегой, которую теперь вели двое воинов наместника. В самое горячее время их уводили с торга, и теперь было неизвестно, когда удастся продать привезенное. Да и останется ли оно вообще, или все заберет наместник как выкуп за Вароха?
Раснабаг, Колочай и Ман подошли к Скирту.
- Что нам теперь делать? - осведомился Ман у оставшегося старшим Раснабага.
Тот поглядел на солнце.
- Предлагаю пообедать. Кто его знает, как там обернется. А силы нам, чую, еще пригодятся.
Перекусив здесь же, на рынке, лепешками и фруктами, скиты вернулись к дому наместника. Вскоре из ворот выскочил Заранта, огляделся - и опрометью побежал к ним.
- Скачите к Моге! - пробормотал он. - В нехорошую историю мы с вами попали. Скажите, если хочет спасти Вароха, пусть берет побольше молодцов и мчится на заставу.
Раснабаг кинулся к лошадям, Скирт задержался.
- Но что случилось?
- До обеда наместник с нами и говорить не стал. Пообедал вместе с купцом и еще каким-то гостем, видать, из столицы или из большого города. А потом вдруг вышел к нам и вынес свой приговор - Вароха как вора приговорить к отрубанию руки.
- Что? - проревел Колочай.
- Не рычи, - осадил его Заранта. - Не нравится мне все это... Но что бы там ни было, а спасти Вароха теперь можно, только поторопившись. Казнить будут завтра на рассвете.
Как четыре серых вихря, неслись скиты обратно по горной дороге. Гулко стучало эхо копыт, утихнув лишь тогда, когда остались позади бурые склоны гор и распростерлось вокруг море пахучих трав. Не сбавляя хода, всадники спешили достигнуть стана князя Моги.
Прямо посреди степи, где волны ковыля темнели, прижимаясь к излучине реки, проглянула рощица. Вскоре из-за ворса нечастых деревьев уверенно выросли шапки шатров. Стан разлился густым потоком войлочных палаток, коновязей, штандартов со звериными головами, кибиток, людей и лошадей. Их было так много, что казалось, будто река обмелела от такого изобилия.
В центре становья, на утоптанной полянке, высился большой шатер, оплетенный золотой вязью. Он принадлежал великому аргару Моге, или Меусу, как называли его на свой лад соседи-греки. Власть этого могучего вождя племени Арсов недавно признали все сакские племена до Яксарта, в том числе и племя Скирта. Некогда Мога успел повоевать под началом эллинов, прославился в ряде схваток и на юге, и на западе, и на востоке. О нем ходили слухи как о великом полководце, не знающем себе равных.
Войлочные повозки тянулись по всей окружности стана, оберегая его от внезапной угрозы, подобно стенам города. До юношей донеслись голоса, ржание лошадей, шум, скрипы - все звуки, обычные для большого поселения. В воздухе витал запах бараньего мяса, которое жарили в бронзовых котлах на поддонах, и теплого кобыльего молока. Навстречу Скирту и его спутникам выехали двое дозорных в легком вооружении. Их короткие синие безрукавки и черные башлыки словно пузырились медными бляхами, нашитыми на ткань, за плечами качались небольшие щиты с умбонами в виде рыб. Оружием дозорникам служили короткие копья, равно пригодные для метания и ближнего боя, хищно изогнутые луки-друны и стрелы в раздвоенных колчанах-горитах у седельной луки.
- Кто здесь? - еще издали выкрикнул один из воинов.
- Свои, - отозвался Раснабаг. - Мы должны срочно увидеть Могу! Нашему брату грозит позорная казнь у яванов!
Дозорники удивленно зашептались, потом оглядели всадников, остановившихся у разрыва в стене кибиток, после чего махнули им рукой, позволяя проехать к шатрам. Возле златотканного шатра князя их придержали другие воины и снова коротко расспросили. Наконец, юноши спешились и смогли вступить в палатку вождя, отодвинув полог из барсовых шкур. Приветствуя великого аргара, они опустились на пятки.
Мога, коренастый золотогривый человек с крепкой шеей, коротко подстриженной бородой, окаймлявшей загорелое лицо, и глубокой грудью, обтянутой кафтаном-чапаком, как раз поднимал чашу за здоровье гостей. В шатре его сидели вокруг очажной ямы человек десять - патаки, вожди соседних племен, и ближайшие соратники. Они дружно ответили на приветствие. Заметив вошедших, Мога сомкнул выгоревшие брови, цепким взором кречета окинув их всех. Шелковый, отороченный бисером плащ, лежащий на его крепких плечах, походил на тяжелые крылья.
- Что принесло вас ко мне?
- Беда, государь! - поднялся Раснабаг. - Одного из наших братьев схватили и приговорили к отрубанию руки наши соседи, яваны!
- Быть может, он провинился по закону яванов? - нахмурился один из вождей, в котором Скирт узнал Фарну, предводителя своего племени Туров.
- Нет, Фарна! - горячо возразил Раснабаг. - Мы прибыли на торг, и Заранта отпустил нас посмотреть товар. А юного Вароха, когда он разглядывал шелка, схватили и обвинили в краже, хотя он ничего не взял!
- А даже если бы и взял? - Мога тоже поднялся, отстегнул плащ и знаком велел одному из ратников принести доспехи и меч. - Варох - мой человек, и только я могу его судить. Если яваны чем-то недовольны - они должны предъявить свои требования мне, а не вершить суд сами.
- Это похоже на укус шакала, не смеющего открыто бросить вызов тигру, но желающего разозлить его! - воскликнул другой вождь, сидевший слева от князя.
- Ну, пусть яваны считают, что меня они разозлили. А теперь они узнают, каково это - испытать на себе гнев князя Скитов! Друзья мои, - обратился он к вождям. - Здесь у меня всего три десятка панцирных всадников, и около сотни легких стрелков. Прошу вас, - отправляйтесь каждый в свое племя, и приведите хотя бы с десяток своих удальцов. Когда должна состояться казнь? - спросил он Раснабага.