Пламя Ярилы
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
Аннотация: Эта книга посвящена одному из самых противоречивых периодов древнерусской истории - нашествию на Русь хана Батыя. Избегая привычных стереотипов и устоявшихся в историографии представлений, я попытался докопаться до первоначальной сути тех далеких событий 13 века, опираясь на сохранившиеся источники и логические закономерности.
|
--
Пламя Ярилы.
О Старый Боян, воздай по заслугам -
Дай долю тому, кто смел!
О Боян, войди снова в силу!
Пропел песнь кому -- благое тому!
Зрим! Велеса нам не избегнуть!
И славы Словена не умалить.
И меч то Бояна -- ясный язык.
И в память волхва Златогора мы пьем!
То Арию память и Скифу то гимн!
Злата шеломы на тризне сыпь!
(Боянов Гимн)
Книга 1. Когда стонет земля.
Глава 1. Залесная весь.
Наледь крошилась и хрустела по обочинам дороги, разбиваемая подковами коней, широкими полозами, на которые были поставлены возы, подошвами постол. Верховые, пешие и обозные шли густо, смешавшись между собой без порядка.
Стоптанный панцирь наста то тут, то там обнажал прогалы черной земли, словно распаренной нестерпимым жаром, исходящим от людей и животных. Отряд тек среди полей и перелесков разношерстным ручейком. Шли ходко, хоть сил и у пешников, и у взмыленных коней осталось немного -- на каждом втором шаге прихрамывали, спотыкались на кочках и оскальзывались на тонком снегу. И все же -- шли вперед, поспешали без остановки, выпуская изо ртов и ноздрей облака белого пара.
- Эх, брате, - сетовал, проверяя набухшую кровью повязку на левом глазу невысокий, но плотный, как древесная колода ратник в куяке с поцарапанными пластинами. - Эвон, как потрепали нас басурмане. Всыпали ума-разума...
От него сердито отмахнулись. В гурьбе ополченцев-сторонников у всех лица были темнее грозовой тучи. Неловко волочили миндалевидные щиты с порубками, будто они стали тяжче на добрый пуд.
- Вот уж, - продолжал сетовать одноглазый, - полетели на рать белыми соколами, а удирать пришлось, аки собакам побитым. Иль воронью ощипанному...
- Да умолкни уже, Микула, без тебя смурно! - зашикали на него откуда-то сзади. - Языком, как помелом метешь. Ты б лучше так на бранном поле нечистых булавой молол. Глядишь, перемогли бы...
- А что я? - Микула взвился орлом. - Коли весь Белый Полк городничий рассыпался, как ком снежный.
- Взаправду, - поддержал ратника человек, под взглядом которого ополченцы поникли. - Силой ворог разжился несусветной. Сколь мужей, за землю свою потягнувшие, живота нонче лишились! Косточками своими поля вымостили...
Воин в оборванном мятеле, висящем за его спиной, как помятые крылья, почти прытким и твердым шагом поравнялся со сторонниками. Пластины колонтаря его были посечены во многих местах, правая кисть обмотана и подвязана к груди.
- Батько! - с участием воззвал Микула. - Ты б поберег себя малость, в седло сел. Негоже сотскому по колдобинам пятки сбивать. Да и рану растрясешь.
Черные усы, торчащие под острым носом сотского Всеслава, вздыбились, как у ерша.
- О себе пекись, Микула! - коротко бросил, выцедил сквозь зубы.
Походя, с неодобрением отметил воев из новгородской подмоги, что избавились от щитов и пик с длинными рожонами, чтобы легче было идти, а некоторые -- от увесистых броней, оставшись в поддоспешниках. Но Всеслав смолчал. Скорбью запечатал уста. Перед взором еще стояли лица дружинных, умиравших на красном льду. Недоуменные лица, тронутые тенью погибели. В глазах застыл немой вопрос: почему? Отчего инородцы взяли верх? Расколотые полки рязанцев и владимирцев, порубанные хоругви, настырная лава степняков, словно паводок потопляющий последние островки русской силы с безумным воплем "хуррагх!"
Зло рубились, отчаянно, а все одно не выдюжили. Три дня и три ночи стояли стеной. Даже сердцем воспряли на миг. Ведь теснили уже, гнали поганых, распалившись огнем боя, когда Еремей Глебович со своим Засадным Полком обок обошел ворога, вызволяя комонников князя Романа. Видели спины басурман, прикрытые кругляшами щитов, за ними влетели в татарскую ставку, порубав много лепших степных багатуров. Всполошились нечистые, ослабли духом. А когда под мечами русичей пал младой ган Кулкан -- завыли волками.
Эх, дорого пришлось заплатить за этот успех... Сейчас в седлах качались тридцать пять вершников от всей конной силы, что билась на полях под Коломенем.
- Всеволоду хорошо, - донеслось до Всеслава. То недобро кривил рот один из старых ополченцев, приволакивая ногу. Сотский не помнил его имени. - Сам из сечи утек и гридинов своих лучших увел. Ноне за Володимирскими стенами отсидится, беду переждет. А нам куды?
- Едва ль стены Володимира надолго поганых задержат, - усомнились с возов, где постанывали тяжко раненные. - Рязань вон и седмицы не выстояла...
- Так то Рязань, - оспорил ратник. - Чай у батюшки княжича, Юрия Всеволодовича, и рать добрая, и вежи с пряслами -- не чета рязанским.
И снова взгомонились мужики, заспорили. Всеслав с тоской скользил глазами по их лицам. Обозлились люди, утратили веру в себя. Сварливыми стали и словно обиженными на судьбу, отмерившую им полную чашу горя. Поминали своих дружцев и знакомцев, принявших смерть на бранном поле, судачили о черной године...
- Уж на что Лепко был дюжим воем, - говорил кто-то. - Таких богатырей на Святой Руси еще поискать. Ослопом гонял басурман, вместе с коняками кулями валил оземь. Все одну долю свою принял, Богу душу отдал.
Белые поля стелились вокруг, однако люди видели перед собой лишь черемные разводы, багрянец, слепящий взор. Протирали глаза, сгоняя наваждение, но кровь появлялась вновь -- маячила напоминанием, укором и проклятием для живых. Все, уцелевшие в лютой рубке, до сих пор слышали скрежет голосов наездников на маленьких лошадках, брошенных ворогом в последнюю страшную атаку. Не могли забыть визг дудок-свистелок и гром барабанов степной нечисти, принесшей на отчую землю сумрак ночи. Вездесущий "хуррагх!" все также рвал воздух, цепкие стрелы сыпали валом, находя пищу своим каленым жалам, а где-то там, за степной лавиной кто-то вновь и вновь швырял полки на слом русских рядов. Будто паук, сидящий в середине большой паутины и дергавший за нити...
Налетел ветер, клюнув в лица своим холодным дыханием и оцарапав кожу мелкой снежной крошкой.
- Куда теперь? - вершники, ехавшие впереди отряда, обернулись назад.
Всеслав пригляделся.
- Вон тот лесок пройдем, а там до сельца Веленеж недалече будет, - сотский двинул подбородком в сторону сизого бора, поднимавшего над сугробами пущи разлапистых еловых ветвей.
Теперь, после гибели рязанского князя Романа Ингваревича и воеводы Еремея Глебовича ему пришлось взять старшинство над уцелевшими воями из Белой Сотни городников, Черной Сотни селян, новгородской подмоги, зимовавшей во Владимире и волей судьбы попавшей в сечу, а также княжьих гридинов, не успевших уйти со Всеволодом. Их едва ли набиралось больше двух сотен -- увечных и подранков, изможденных боями и отступлением. Но долг обязывал Всеслава спасти этих людей.
- Быстры татары на подъем, - словно вторя его мыслям, бросил один из вершников. Сотский встретил его взгляд и сразу признал бывалого гридина из Головного Полка. Кольчуга с разрывами на боку и правом плече висела на нем, как мешок. Голенище левой ноги, сломленное булавой, крепил тугой лубок из обрывков плаща. - Поспешать надобно. Нагонят -- посекут!
- Еще малость, Демьян, - ответил Всеслав - За лесом нас басурманам не достать.
- Да эти бесы всюду пролезут... - недоверчиво буркнул Микула.
Сотский смолчал. У него имелось свое мнение на сей счет. В отроческие годы ему не раз доводилось бывать в заброшенной веске, в которую он вел сейчас свой отряд. С годами воспоминания стерлись, однако остался образ, дающий надежду. Ветхие, но быстрые умом и еще крепкие телом старожилы, что в равной мере ведали знахарство и кудесья дедов, могли стать для побитых ратоборцев настоящим подспорьем. Всеслав помнил, что веленежцы не больно жаловали гостей, однако немощным и болящим не отказывали никогда, помогая своей целительской силой. Не отвергали они ни погорельцев, ни бедолаг, ставших жертвой дорожных татей, ни путников, побывавших в какой иной раздряге.
Раскрошенный снег под ногами и копытами стал кашицей, в которой вязли люди и кони, поземка крутила кудели вокруг дороги. Но бор был уже совсем рядом. Ратники окинули взором ближний взгорок и невольно посветлели лицами. Здесь, куда еще не добралась война и лютые кривоглазые всадники на своих малых коньках, высилась скатанная детьми снежная баба.
С тихим облегчение комонники ступили под своды леса. За ними тягловые жеребцы втащили пяток возов, подпрыгнувших на кочках. Следом же хлынуло пешее людство, стараясь попадать ступнями на проторенное.
Видя, как гнет и крутит народ усталь, Всеслав дозволил короткий отдых. Тяжких обнесли квасом, наполнив из плетеных фляг корцы. Выпили по паре глотков и остальные. Из седельных и поясных сум достали просяные лепешки и куски вяленины.
Всеслав обошел всех и вздохнул: у двух сторонников из рязанского ополчения начиналась горячка, новгородский гридин Глеб отошел духом, не выдержав дорожной тряски. Веки сотского дрогнули, тень пала на лицо. Он повернулся к Микуле, намереваясь что-то сказать, но замер на полуслове, поймав взгляд владимирских воев. В дюжине шагов от тропки, на которой задержался отряд, из-за молодой сосенки выглядывал отрок летов тринадцати в коротком кожухе и сдвинутом на затылок заячьем колпаке. В руке его был зажат топорик с короткой рукоятью.
- Ты кто, хлопец? - окликнул Демьян.
Отрок молчал, не спуская глаз с ратников.
- Немой что ль? - пожал плечами Микула. - Аль убогий?
- Постой, - Всеслав отмахнул рукой. - Не пужай парня.
Он вынул меч из ножен, передав ближайшему ополченцу. Сам двинулся вперед мелким, сторожным шагом. Шел и смотрел в глаза открытым взором, катая в голове думки. Побежит? Скроется в лапниках, припорошенных легким инеем, и потом ищи ветра в поле? Но нет, отрок стоял на месте, не шелохнувшись. Взгляд не отводил и даже не моргал будто. Иной взгляд, отметил сотский. Совсем не тот, каким взирают на оружных мужей селяне и городники. Непривычный взгляд. В нем -- ни боязни перед силой, ни преклонения перед знатностью, ни досужего любопытства. Очень чистый взгляд, какой можно увидеть разве что на старых церковных образах.
- Скажи, хлопец, - Всеслав по-доброму, с приветливостью спросил отрока, не дойдя до него двух шагов. - Ты часом не веленежский? Нам бы в село поскорей дойти. Вишь, сколь с нами болезных! Помощи хотим просить.
Отрок не отвечал, но было видно, что он расслышал и понял слова сотского.
- Тебя кличут-то как? - еще мягче справился Всеслав.
- Рядко, - слетело с уст парня.
- Славное имя, - отметил сотский. - Так что, Рядко, проводишь нас? Да ты не страшись, - прибавил, чтобы развеять сомнения, - меня дед Любомил еще должен помнить. За пчелками его ходил, было дело, омшаники правил. Помню, какой медок у него знатный.
- Отошел деда Любомил, - легкая грусть прозвучала в голосе отрока. - Два лета, как Явь спокинул.
Всеслав примолк в растерянности.
- Пошли, ратич! - Рядко вывел его из задумчивости. Оклик оказался неожиданно звонким. - Веди своих людей за мной. Кабаньей тропой пойдем. Ты шепни, чтоб друг за дружкой держались.
- А пройдут возы-то? - прищурился сотский.
- Пройдут. В прошлом месяце боярин с Мурома был, на санях проехал. Дочку привозил на исцеление от глазной хвори.
- Ну, добро, - порадовался Всеслав.
Переговорив со спутниками, он распорядился пустить вперед тягловых лошадей с возами, чтобы они своими полозьями расширили путь остальным. Здесь, среди елей и берез, сугробы поднимались выше, а поземка катила по насту сыпучую белую пыль. Легкий морозец облизывал кожу.
Рядко шустро запрыгнул на передок головного воза, который тягал чалый мерин. Здесь он примостился с краю от длинноусого рязанца Ефима, деловито правящего вожжами. Всеслав, двинувшийся за возом, заметил, каким долгим глядом окинул залесный отрок людей, укрытых овчинами по самые глаза. Семеро посеченных на рати мужиков из Белой Сотни подавали слабые признаки жизни. Их глухие стоны переходили в бессвязное бормотание, мычание и хрипы. А один, которому задело стрелой легкое, харкал кровью, терзая воздух рваным кашлем. Но сотский очень скоро обнаружил, что на возу установилось непривычное слуху затишье. Словно само присутствие с раненными Рядко что-то переменило в них, уняло саднящую боль.
Всеслав окликнул отрока и быстро смекнул, в чем дело. Рядко был бледен, скулы его точно окаменели, а глаза налились тяжестью. Похоже, он сумел забрать себе боль людей, бывших с ним рядом. Сотский когда-то слышал, что подобным умением владели прадеды, ведавшие в русской Здраве.
- Да ты никак, парень, в волховстве разумеешь? - осведомился осторожно.
- Что ты, ратич, - Рядко через силу улыбнулся. - Взвары варить могу, лубки накладывать... А иное -- Cтаршие ведают. Вот придем в Веленеж -- людей твоих на ноги поставят. Ты не печалуйся о них.
Всеслав закусил губу, словно стыдясь своих следующих слов.
- Тут вишь ли какое дело... Схорониться нам надобно. Чтоб чужие по следу не пришли, - он сглотнул, - ну те, от кого всем нам ноне погибель грозит. Боязно мне...
- А ты не бойся, ратич, - уже более живым голосом откликнулся Рядко. К щекам его вновь прилила кровь.
- Так как же? Не хотелось бы село твое под удар подставлять.
- Старшие о том позаботятся, - молвил отрок негромко. - Они завсегда непрошеных гостей от Веленежа отваживают.
- Заклятье что ль какое наложат? - навострил уши Ефим, хмуря чело.
- Им виднее, - уклончиво ответствовал Рядко. - Да и сама Морена-Мать нынче подможет, не выдаст чужим.
Ефим чуть не подскочил на передке и истово перекрестился.
- Ты о чем буровишь, хлопец? Экая бесовщина у тебя на уме...
- Охолонись, Ефим, - урезонил рязанца сотский. - Будет тебе зубами-то клоцать. Бесоватые -- те, что позади нас остались. Русь Святу копытами коньков топчут. Не насмотрелся еще? Градья и села напоили кровью, а отцов и детей наших -- под меч, да в полон.
Но Ефим не унимался.
- Да что он гутарит? Ведь грех это -- нечистую поминать! Меня дьякон Симон учил...
- Полно, - Всеслав взмахнул здоровой кистью, одетой в меховую перчатку. - Беда великая на Русь пришла. Где те попы, что службу в храмах служат? Упасли нас их молитвы и благочестие? Многие уж сами басурманам в ноги поклонились.
- Совсем ты, Всеслав, душой очерствел, коль речи такие завел, - Ефим с укоризной покачал головой и притронулся к кресту под кольчугой. - Хулу на Господа и слуг его возводишь. А Господь с нами, он испытует нашу веру в него. Через лишения дает нам укрепиться в духе.
- Может прав ты, - сотский дернул плечом и тут же скривил лицо от волны поднявшейся боли. - Но мне что-то не по душе эта правда. Мальцы, коньками татарскими растоптанные, старики сивобородые, саблями порубленные, да девки, на арканах уведенные -- это что ль должно крепить нас в вере?
- Нам, грешным, не понять Высшего Промысла, - завздыхал Ефим. - Воли Господней не измерить. Коль окаянные явились карать нас мечом, выходит, в том перст Божий.
- Вот и попы так говорят, - Всеслав зло сплюнул в снег. - Митрополит не к сече призывает, не к сплочению супротив поганых. О покаянии толкует. Спасения велит испрашивать у Бога, на милость его уповать. Только милости той мы никак не узрим... Зато узрели пепелища от градов светлых, груды кровавых тел и безвинных, без счета отданных на поругание басурманам. А что же попины наши, рязанские? Ты видел сам -- перед татарами в прах пали и животы свои сохранили, - сотский говорил с нажимом, не обращая внимания на негодующее сопение Ефима. - А с ними -- и все свои нажитки. Разве так было прежде, при прадедах наших?
- Забыли русичи Перуна, - неожиданно сказал кто-то.
Глаза Всеслава сверкнули.
- Верно. Отродясь не бывало прежде, чтоб растоптали волю русскую! В ярме никогда не жили. А волхвы не к смирению звали -- к брани с ворогом до последнего вздоха. Оттого и не могли душегубы осилом совладать с щурами нашими -- ни печенеги, ни козары, ни угры, сколь бы полчищ не приводили на Русь. Эх... - сотский досадливо тряхнул головой.
- Вон там, - спокойный и чистый голос Рядко в миг охладил спорщиков, - за яругом -- Веленеж. В теплую пору из-за болот к нему не подобраться. А сейчас -- болота крепко скованы льдом.
- Пройдем? - поднял брови Всеслав.
Отрок кивнул.
- Ну, справно, - сотский немного оттаял сердцем. - А что ты там про Морену говорил?
Рядко улыбнулся.
- Над зимним покоем она Владычица. Глянь, как красиво! Белым платьем вся земля одета. Четыре стороны света пеленою блестящей, будто тайной скреплены. Вглядишься в лик зимний и спознаешь премудрость -- жизнь и смерть неделимы. Так Мать Белая утишает наши страхи и сомнения, дабы к вечному приобщить, из плена маяты вызволить. А в годину лихую Морена защиту дает. Непривычные к зиме русской инородцы, не будет у них здесь опоры. И земля отвергнет, и небо отринет. Но тех, кто Владычице верен, она под свою руку возьмет. Морозом силу недруга свяжет, вьюгой ослепит, мороками разными запутает.
- Красно ты говоришь, - удивленно заметил Всеслав. - Не по годам спор умом. Небось, мудрые люди тебя поучают?
Отрок наклонил голову.
- Ты их увидишь скоро.
Выбравшись из леса на простор заснеженного поля, отряд перевел дух. Впереди были видны запорошенные кровли избушек, клети и вереи.
Сотский насчитал семь дворов.
- Да уж невелика веска, - к нему подъехал, придерживая фыркающего коня, Демьян.
- Что невелика -- не горюй, ратич, - молвил ему Рядко. - Место всем найдется. И припасов у нас много. Прокормим и людей, и лошадей.
Над избами тонкими струйками стелились дымки. Во дворах лаяли собаки.
- Посередке у нас гостевая изба, - поведал отрок. - Просторная. В ней самых тяжких разместим. Их баба Злата осмотрит. Остальных -- в семьях примут.
- Кто у вас в селе старостой? - поинтересовался Ефим.
- Дед Доброгор. Когда нет Старших, он за главного.
- А Старшие, кто они? - с невольным волнением спросил Всеслав.
- Мужи вещие. Стоян, Переяр, Любор. Они не всегда в Веленеже живут. Все больше по лесам скитаются, с Богами говорят.
Люди приблизились к невысокой, но прочной ограде, явно подновленной заботливыми руками. Снег вокруг, на два десятка саженей, был ровно расчищен, только на опорных тесинах и верхних жердях пролег ниткой мерцающего инея.
Веленеж мало чем отличался от других весей -- амбары, клети, загоны. Но срубы его -- четырехстенки с простыми кровлями, крытыми дранкой, выглядели на редкость добротными. Казалось, что все здесь возведено с особой любовью. От помочей, спускающих крылечные приступки, до причелин с фигурной доской-полотенцем и охлупенями.
Беглецы растеклись по веси, не веря еще, что обрели долгожданный отдых и безопасное убежище. Рядко прямиком двинулся к длинной избе с поветью, к которой подводил наклонный ввоз из бревен. Однако прежде чем он подступил к двери, она сама отворилась ему навстречь. Запахнутый в рысий полушубок старец блеснул очами из-под высоких бровей, делавших его похожим на филина:
- Что, отроче? Пошел по дрова, а воротился с гостями?
- Деда Доброгор! - потупился Рядко. - Тут вишь какое дело...
- Да вижу, отроче, не слепый еще, - старец окинул взглядом потрепанных боем ратников. Выглядел он сухопарым, но под полушубком угадывался разлет крепких округлых плеч, а походка была уверенной и твердой. В чертах чуть желтоватого лица, усеянного крапинами темных морщин, присутствовала подчеркнутая значимость и величавость.
- Извиняй отец, что потревожили, - Демьян соскользнул с коня, поддерживаемый двумя сторонниками. - Беда с нами приключилась, уж не обессудь.
Выбеленные временем ресницы Доброгора чуть дрогнули:
- Беда нынче по всем дорогам земли русской хозяйкою ходит. Лихим волком рыщет, змеей подколодной ползет, гладным коршуном выкруживает. И трудно от той беды сыскать защиты и исцеления, - старец поворотился к Рядко, шевельнув пегой бородой с несколькими седыми прядями. - Беги, созывай всех! Пущай в гостевой избе лавки сдвигают да котлы на огне нагреют. Бабу Злату кликни. Коней в загон, возы распрягайте!
- Да я -- стрелой! - завертелся отрок.
Скоро со всего Веленежа к дому старосты потянулся народ: мужики и бабы, отроки и отроковицы. Живо взялись переносить из возов увечных, отворять клети. Всеслав, вставший чуть в стороне, наблюдал за этими хлопотами. Селяне все делали без суеты и лишних пересудов, без причитаний и вопросов, с удивительной слаженностью и сноровкой.
- Воевода, - позвал сотского Доброгор. - Ты зайди в дом. Перевязать тебя надобно. О воях своих не кручинься -- все справим, как надо. Если будет на то воля божская -- ни един нонче к Калинову Мосту не уйдет.
Всеслав не стал долго противиться. Он видел, что соратники его в надежных руках, а забота его покуда излишня. Через холодные сени прошел в горенку, где потрескивал огонь в печи.
- Присядь, ратич, - пригласил старец. - Батюшка Яр-Огонь тебе силы придаст. А я медку поднесу, что на добрых травах настоян.
Сотский примостился на лавку-лежанку возле печного коника, вытесанного в виде шеи коня. Бегло обозрел небогатое убранство -- поставцы, полати, сундук в углу, липовую кадку и корчагу на полу. Образов в избе не было.
- А я ведь тебя помню, - неожиданно прорек Доброгор. - Ты у Любомила гостил. Дядька тебя к нему по весне дважды привозил, когда ты еще совсем малым был.
- Не обессудь, отче, но тебя я запамятовал, - виновато признался Всеслав.
- То не мудрено, - старец впервые улыбнулся в бороду. Прыток ты был и резв, до игр и забав разных охоч. А внимание оно ведь с летами приходит. Я в ту пору помоложе был, заглядывал к Любомилу по разным нуждам. А как-то раз застал тебя с другими ребятенками из села на Перуновой Поляне. Помнишь ее? Любомил сорванцов наших боротьбе учил, так ты упросился тебя непременно к сему делу приставить. Уже тогда к ратной науке у тебя интерес был.
- Точно! - образовался Всеслав. - Вспомнил я тебя, старче. Ты еще приходил показать хитрые ухваты. Толковал, что такое Позем, где надо и бить, и хватать разом. Только ты молод был тогда и бороды не носил, - сотский улыбнулся.
- Стало быть, признали друг друга, - удовлетворенно погладил усы Доброгор и протянул сотскому корец. - Время ведь птахой сизокрылой летит, не угнаться за ним. Казалось, еще вчера был я крепкоруким и ладным мужем без единого седого волоска, а ты -- сорванцом с горящими глазами. Но вот лето минуло и оделась земля белым платьем, за ним другое, третье...
Всеслав отглотнул душистого меда и отер губы:
- Тебе ведь, старче, и гридином довелось послужить у удельного князя?
- Было дело, - неохотно признал Доброгор. - У Игоря Глебовича. Только мало в той службе чести для русича, потомка богов славных. Оттого и ратный мой путь был недолог. Видишь, как повернулось -- покуда брат с братом землю и добро делили, кровушку русскую проливая почем зря -- инородцы, нечисть степная, хищным стадом с Поля Дикого заявились. И не отмахнешься от них, и не пересилишь.
Старец глубоко вздохнул и присел рядом на лавку.
- Увы, ратич. Тяжко нынче землице родной, Руси-Матушке. Нет и в помине былого единства и наряда, уважения былого уклада, почитания богов-родичей. Только инородцы все продолжают себе на потеху стравливать нас меж собой. Владимирских с рязанскими, черниговских с киевскими, новгородских со смоленскими. Год от года все послабляется крепь наша, и без того подточенная, а недруги со всех сторон ликуют и норовят растащить землю нашу на лоскуты. При былой мощи не пришлось бы нам, потомкам Святослава Хороброго, оставлять города и отступать, не смогая защитить народ, что взывает к нам гласом отчаяния...
Всеслав согласно шевельнул головой. Он потер глаза здоровой рукой и чуть откинулся назад. Забывшись, сотский не сразу понял, кто трогает его за плечо.
- Проснись, воевода, - тихий, заботливый голос мгновенно привел его в чувство. - День догорает.
- Как мои люди? - Всеслав было поднялся с лавки, негодуя на себя за то, что позволил усталости одержать верх над волей. Однако староста усадил его обратно.
- Ты там не нужен сейчас. Кровь заговорили, жар сняли отварами и вещим словом. Раны где заштопали, где залили барсучьим жиром, чтобы марь изгнать, а кости поломанные жердинками скрепили. Мертвую плоть, у кого была, пришлось отнять -- не без того. Зато все живы, на взварах и теплой пище силу нагуливают.
- Это хорошо, - Всеслав с нажимом размял кожу лица. Он заметил, что десница его перемотана чистыми лоскутами.
- Ты бы тоже откушал, - предложил Доброгор.
- Кусок в горло не идет, - досадливо ответил сотский, стряхивая с себя остатки сна.
- Аль поспешаешь куда?
Всеслав на миг задумался.
- Мне спешить некуда, отче. От дома одни головешки остались, семью -- не сберег... - лицо его стало темным. - И князь мой пал.
- А что со Всеволодом не ушел? Во Владимир?
- Княжич ветром умчал, - скривил губы сотский. - Ему ноне надежи-воины надобны, а не недобитки. Не дождался, покуда я дружинных с поймы соберу... И то правда -- мы уже не бойцы.
- Полно, - Доброгор поскреб пальцем бровь. - Обожди, пока все твои на ноги встанут. А там -- видно будет.
- Токмо татары ждать не станут, - возразил Всеслав.
- Татары на Москву поворотили, - повестил староста.
- Отколь знаешь? - встрепенулся было сотский, но под улыбкой старца умолк. Припомнил, где находится. Почесав затылок, сказал с прежней тревогой: - Главная сила басурман может и ушла, да малые ватаги все одно по дорогам разбрелись, села грабят. Эх, - он невольно сжал кулаки и скрипнул зубами от боли. - Видывал я, отче, степных багатуров -- и половцев, и вулгарей, и прочих. То -- воины. Татары -- звери. Веси сжигают дотла, а люд полоненный во вьючный скот обращают. Перед полками своими плетьми гонят на наши же стрелы, как живой щит. Понуждают копать им рвы, делать лестницы и пороки стенобитные, вроде тех, которыми Рязань сверзили. А таких, кто не хочет иль не смогает -- бросают помирать на морозе, сломав им ноги. Али на корм падальщикам отдают. Супротив такой нечести, что ни людских, ни божеских законов не блюдет, как воевать, скажи?
Доброгор закряхтел.
- Страшное времечко... Ворог лют, как никогда прежде. Но пору эту надобно перемочь. Ведь и пращурам нашим не единожды приходилось животом ложиться за Землю-Мать. И при годи, что находила с заката, вырубая на корню верви русские, и при козарах, когда обезлюдели многие наши рода. Всяко было. Токмо прадеды наши подымались на рать и не отступали.
- Было так, - признал Всеслав. - И ныне идет народ, дабы воевать нечистых. На рязанских стенах девицы и отроки вровень с воями стояли, долю ратную с ними деля. И в Пронске так было, и в Ижеславле. Кто дубьем колол, кто смолу лил. Зато переметники русские подсказывали Батыге-гану, где прясла послабже, как подступиться лучше и с кем сговориться внутри стен.
- В года прадедов наших не слыхивали о подобном, - сокрушенно качнул головой Доброгор. - До последнего вздоха ратился русич с недругом и уходил Огненной Дорогой в Ирий, чтоб стать посмертно перунычем, ратаем небесным. И жены с ребятенками бывало в доблести от мужей не отставали. Не расплодилась еще тогда скверна на Руси, не ведали гнили сердца людские. Однако ж с той поры, как ромеи хитродейством своим принудили наших князей от родной веры отказаться -- переменился нрав русский. Развелось корыстолюбцев и тщеславцев, лихоимцев и татей -- отщепенцев, что память пращуров наших срамят. От Правды Богов отступили, вот и получили по делам своим... Переняв греческую веру, родичи наши и душу поменяли. Оттого столь горшие беды на нашу землю пришли.
- Так как быть, отче? - почти с отчаянием спросил Всеслав. - Сумеют ли князья наши совладать с басурманами?
- Того тебе не скажу. Князьям бы наперед надо объединиться. Но какую бы долю не отмерили нам свыше -- не можем мы, внуки Даждьбоговы, склониться перед ворогом. Иначе как будем смотреть в очи пращуров там, за Вельими Лугами?
Староста коснулся плеча сотского.
- Откушай со мной, воевода. А завтра, когда вещие мужи наши вернуться, помыслим, как быть.
Всеслав с согласием прикрыл веки. За слюдяным оконцем вечерело -- зимний день был короток.
Глава 2. Вещие люди.
Утром сотский встал рано, еще не рассвело. Всю ночь нещадно рвали душу сны-вспоминания. Гурьба образов терзала не заживающие раны. Вновь виделись кривоглазые чужаки в лохматых шапках, пахнущие конским потом, что сыпались, словно саранча. Разваленные створцы рязанских ворот, в которые рекой вкатывался оружный вал инородной рати, извергающий скрежет и визг. Виделись коченеющие тела женщин, павших рядом со своими мужами-гридинами, порубанные саблями детские тельца, занимающиеся пламенем стены, крыши домов и церквей. Искаженные не плотской болью, но душевной мукой лица дружинных, отступающих к детинцу под осыпью хищных и точных стрел. И князь Юрий Игоревич, своими сильными руками хватавший воев за плечи и руки, чтобы увести от пылающего побоища к Оке, чья ледяная вода даже не охлаждала горячую кожу чумазых и окровавленных ратников...
Всеслав сел на лежанке, нащупав рядом потертый лисий полушубок. Набросил его на плечи и поднялся, покачиваясь, будто пьяный. В избе Доброгора веяло сладковатым дымком от догорающих поленьев. Уже в сенях сотский понял, что подморозило не на шутку. Он снял с гвоздя старый треух, натянув на голову, и толкнул дверь. Тотчас в лицо дохнуло сердитым хладом. Мороз шершавым языком облизал веки, нос и губы, вернув к жизни после вязкого забытья.
Всеслав поспешил к гостевой избе. Собаки попрятались, сквозь вой оголодавшего ветра слышалось потрескивание жердин и хруст сильно уплотнившегося наста. Но было не только это. Сотский даже остановился, еще не сознавая, что же так удивило его. Постоял, послушал. Словно сама земля вздыхала и всхлипывала под ногами. За древесным скрипом и перекатыванием снежной пыли внятно улавливался тоскливый женский зов.
"Слышишь, воин, сколь тяжко Сырой Кормилице? - Всеслав тревожно огляделся по сторонам, но быстро понял, что вопрос этот пришел откуда-то из его сердца. - Плачет Мать о детях своих. Сокрушается о недоле, что легла на плечи чад ее пудовой тяжестью".
Сотский тряхнул головой, точно смахивая снег с шапки. До длинной гостевой избы, укрытой рядами малых изб-клетей, дошагал резво, а у тяжелой двери, жиковины которой превратились в блестящие ледышки, столкнулся с Микулой.
- Как там? - сглотнул Всеслав.
- Живы все, - отозвался тот, крепче запахиваясь в бараний кожух. - Вот только троих наших, рязанских, обратно горячка крутит. Баба Злата над ними с ночи колдует. Не знаю, чем дело кончится...
Сотский вместе с Микулой вошли в дом.
- Видать, вода студеная пуще ран их подломила, - добавил и осекся. Грудной женский голос звучал возле полатей не громко, но веско. В каждое слово плосколицая женщина с серебряными прядями волос вкладывала частицы своей внутренней силы:
- Стану я благословясь, - вещала она, - пойду к Морю Синему. На Море Синем бел-горюч камень Алатырь лежит, на камне на Алатыре ясноокая Жива сидит. В белых ручках белого лебедя держит, ощипывает у лебедя белое крыло. Как отскочили-отпрыгнули белые перья -- так отскочите, отпрыгните, отпряньте прочь огневица и горячка -- Хрипуша, Ломея, Дряхлея, Ветрея, Смутница, Зябуха, Трясея, Огнея, Пухлея, Желтея, Немея, Глухея, Каркуша, Глядея, Хряпуша. С буйной головушки, с ясных очей, с черных бровей, с белого тельца, с ретивого сердца. С ветру пришла -- на ветер пойди, с воды пришла -- на воду пойди, с лесу пришла -- на лес пойди. От века до века!"
Нагретая не столько печными дровами, сколько дыханием множества людей, изба была тесно заставлена долгими лавками и кониками, между которыми оставались лишь узкие проходы. В воздухе таяли ароматы едких трав, снадобий и овсяной похлебки.
При виде сотского гридины и сторонники приподнимались, приветствуя его кто взглядом, кто улыбкой. Всеслав тихонько, чтобы не мешать ведунье, прошел к закопченным воронцам, где сопели спящие, укрытые шубами.
- Надобно на снегу большой костер сложить, - баба Злата подняла на сотского прозрачные глаза с голубыми прожилками. Кожа ее казалась чуть блестящей, с легким медным отливом, а морщины были заметны только на лбу.
- Почто? - удивился тот.
- Положено так, - сухо ответствовала. - Чтоб отвести немощь и хворь и от людей, и от веси. Заповедыванием се зовется.
Всеслав чуть сдвинул брови, а Злата согнула тонкие губы в полуулыбку.
- Да ты, воевода, не хмурь чело-то. Не помнишь ты этого обычая. Так деды наши вершили. Святой огонь забирает все худое и дает защиту роду.
Сотский понятливо кивнул.
- Огонь Сварожич -- главное подспорье человечье зимой, - сообщила ворожея. - Ведь исстари так повелось: Боги поделили кологод пополам. Одну половину забрали себе Сурянные, вторую -- Темянные владыки. На зиму Велес Сивоусый и Морена Белоликая запирают небеса на запоры, но оставляют нам священный огонь, чтобы не сгинуть во хладе. Мужики у нас огонь добудут. Дело это не легкое -- надобно выбивать искру Сварожью трением бревна о бревно. От сей искры и костер разведем. А вои твои через него перейдут, как через рубеж. Тех, кто стоять покуда не может -- други перенесут.
- Как скажешь, - согласился Всеслав, не прекословя Злате. Он уже смекнул, что даже старожилы Веленежа не оспаривают воли этой проницательной женщины.
Покинув гостевую избу, сотский не преминул проведать дружинных, вставших на постой в соседских домах. С Демьяном, который по старшинству лет взялся верховодить владимирцами из Головного Полка, у него случился не самый приятный разговор.
- Мыслю дозор поставить, - заявил тот, когда они вдвоем вышли к околице, оглядев ближние дворы с погребами-ледниками, житницами и хлевами.
- С чего такая забота? - Всеслав сощурился. - Али не доверяешь кому?
- Татары где-то недалече, - пояснил Демьян. - Лучше здравых при оружии держать. Да и, - он понизил голос до шепота, - местных не лишне бы постеречься.
В глазах сотского отразилось изумление.
- Не разумеешь? - Демьян сдвинул со лба песцовую шапку. - Не любо нам тут, пойми! Дружцы мои беспокоятся. Хоть приняли, как родных, а все одно -- чужие...
Всеслав посмотрел на гридина с укоризной.
- Что ж чужого тебе в веленежцах причудилось?
- Не по Христову обычаю живут, - засопел тот. - Ни дать-ни взять, бесовщики. А кудесники ихние, прости Господи, с самим нечистым накоротке.
Всеслав некоторое время хмурился, обдумывая слова.
- Веленежцы старым порядком стоят, - вымолвил сердито. - Что в том худого? Ты ведь сам не владимирский по изотчине, в Муроме вырос.
- Ты к чему это? - поднял брови Демьян.
- Давно ли муромцы окрестились? Небось, и ста годков не прошло, как князь Константин мечом крестил город, вырезав всех несогласных. Аль упамятовал? И ополченцев ваших, что за веру дедов встали, всех конями стоптал.
Демьян нахохлился, как сыч.
- Да, было, - выдохнул, потупившись. - Так может, через ту кровь глаза нам открыли? Иначе как невежество превозмочь, что правду прячет?
Сотник тяжело, утробно вздохнул. Ему не хотелось сейчас спорить. Неожиданно из-за угла избы старосты выскочил раскрасневшийся Архип, малый из новгородских отроков.
- Поди, батько, за мной, чего покажу! - выпалил, задыхаясь.
- Чего же ты мне покажешь? - сотский недоверчиво хмыкнул.
- Кажись, медведь в село пробрался. Шатун.
- Да ты не брешешь ли часом? - вскинулся Демьян.
- Сами увидите, - пообещал Архип. - Его следы, медвежьи. От леса через всю веску тянутся. А как прошел -- никто не видал!
Сотский и гридин, забыв о своих пререканиях, дружно увязались за новгородцем.
И впрямь, в нескольких местах между домами и амбарами четко читались крупные следы -- тяжелые лапы с растопыренными когтями глубоко отпечатались на продавленном насте.
- Медвежьи, - повел головой Демьян и тут же, повернувшись к приземистому закуту, покрытому заснеженной соломой, вздрогнул. - Матерь Божья, а это еще что?
- Это уже волчьи, - Всеслав подошел ближе, вглядываясь в отметины от лап матерого хищника. - Как же это понимать?
- Я и толковал тебе, что бесовщина тут творится, - покосился на него гридин.
Сотский кликнул нескольких дружинных, чтобы осмотреть всю веску. Владимирцы, вооружившись копьями и топорами, разбрелись среди заборов и клетей. Ни медведя, ни волка они не нашли, зато прямо за домом старосты наткнулись на след секача, оставленный, по всему видно, недавно. Пока растерянные люди судили, как быть и что делать, к ним подошел Рядко.
- Да вы не тревожьтесь, - уста его осветились улыбкой. - То Старшие вернулись. Вещие люди.
Вопрос так и не успел сорваться с губ Всеслава, Рядко ответил раньше:
- Они по лесам и дорогам в зверином обличье часто странствуют. Все новое, что на Свете Белом случается, выведывают. Видать, прознали, что гости у нас, вот и воротились раньше срока. То хорошо. Значит, скоро говорить с вами будут.
Гридины переглянулись между собой, пожевав губами. Никто не нашелся, что сказать.
- Ступайте по домам, - попросил Рядко. - Вас позовут.
Весть о появлении в Веленеже трех старцев-кудесников была по-разному принята ратниками. Одними -- с надеждой, другими -- с сомнением, третьими -- с непониманием.
- Ну и что с того, что волхователи лесные заявились? - шептались мужики. - Они что, Батыгу отвадят?
- Куда там! - махали руками в ответ. - Не сыщешь той силы, что поперек басурман встанет. Уж насмотрелись...
Желающих предстать пред очами Старших, как величали волхвов в веси, тоже нашлось немного. Помимо Всеслава бестрепетно встретиться с вещими людьми согласились его родовики-рязанцы Микула, Никита и Горяй, а также новгородец Тихомир.
В малую избу на дальнем конце села отрок Рядко пригласил их ближе к полудню. Робко переступив порог, гости Веленежа шагнули внутрь по вздрогнувшим половицам. В багряных отсветах пламени от раскаленной печи различили слева три сидящие фигуры, словно вытесанные из дерева. Присмотрелись -- и едва не отпрянули. Человек в середине -- плотный, как глыба -- чем-то походил на медведя. Его круглая голова с приплюснутым носом, глубокими глазами, спрятанными под мощными бровями, и небольшим ртом, сидела на толстой шее, а борода топорщилась, как распушенный мех. Косолапость пронизывала и всю его стать -- широкогрудый, с большими ладонями, тяжелыми болванками лежащими на коленях и покатыми спусками плеч, он выглядел непрошибаемо сильным. Второй, седоватый и остролицый, в чертах имел что-то хищное. Прищур глаз и удлиненная челюсть навевали воспоминания о волках, хозяевах зимнего леса. Третий волхв -- коротконогий, но грузный телом, напоминал дикого кабана и также подсапывал носом с вывернутыми ноздрями. Мелкие желтые глазки скользили по лицам застывших на месте ратников, жесткая борода стояла торчком, словно щетина.
Старшие были одеты не в шубы, а в звериные шкуры -- медвежью, волчью, кабанью.
- Садитесь! - грянуло с лавки. Это отмолвил старец, похожий на медведя. Как вскоре узнали гости, его называли Стояном.
Рядко, протиснувшийся сзади, подтолкнул ратников к печному конику. Те несмело приблизились к волхвам, но опуститься на скамью не отважились.
- Храбрым ратаям -- исполать! - неожиданно выговорил седовласый старец. - За то, что не склонили главу пред инородной силой. Не сорняком порожним рождены, но дервями прочными, Роду опорой.
Сотский поклонился.
- Благодарим за добрые слова.
- А что витязи, - спросил третий старец, - не устрашила вас мощь басурман? Не пропала охота силушкой с супостатами тягаться?
Всеслав посмотрел ему в глаза.
- Мощь ворога велика, но прогибаться под нее не станем. Не холопами рождены. Пока рука булат держит -- еще повоюем.
- Изрядно, - седовласый волхв шевельнул веками. - Только вот ведь в чем твоя ошибка, воин -- нет и в помине той необоримой мощи, что вам на полях бранных примерещилась.
- Это как же? - не удержался Микула. - Отколь знаешь? Ты сам-то татар видел?
- Видел, - неторопливо ответствовал старец. - Второго дня весь стан Батыги-гана волком рыскучим обежал. Все видел -- и воев, и коней их, и пороки стенобитные. Да ведь самих татар там -- горстка. Все боле -- люди пришлые от разных племен и родов. Есть мунгалы, есть половцы, есть меркиты. Всюду, где катится колесо татарской повозки, липнут к нему любители скорой наживы. Скоро и русичи, что родства не помнят, под черно-белым стягом Батыги за добычей и властью пойдут. Кровь родичей своих проливать...
- Что же ты говоришь, старче? - дрогнул голосом сотский. - Ужели найдутся такие перевертыши, что против своих поднимут меч?
- В этом главная угроза для Светлой Руси, - хрипло прорек Стоян. - Не в басурманах она вовсе. А в том, что поход сей на руку тем князьям удельным, что давно примыслили земли наши перекроить. И не остановить будет братоубийственной резни, не утишить плача Сырой Кормилицы.
Всеслав вытер каплю пота, проступившую на лбу.
- Мы пришли, чтобы спросить совета. Как быть? Скорее... - он запнулся, - как жить дальше, когда нет веры князьям и попам, а принять недолю лютую -- не дозволяет честь, что нам от предков досталась. Не можем мы посрамить их памяти.
Старшие одобрительно переглянулись.
- Это все у вас так разумеют? - седовласый волхв пытливо оглядел пятерых ратников.
- Не все... - потупился сотский. - Совсем не все. Сердцем-то до мысли сей дозрели, а вот умом... Иных привычка пенять на княжий корзень иль дьяковскую рясу держит. Но и они скоро волю в себе пробудят.
Стоян негромко покряхтел, чуть наклонившись вперед.
- Про то, как ныне быть, боюсь, и сами Боги Вышние вам поведать не смогут.
- Как же так? - упал духом Всеслав.
- В сию пору только веление сердца, зов долга и ведание Правды, заложенной в нас пращурами, могут указать путь.
- И сердце, и долг велят нам стоять грудью против находников с Дикого Поля, - сквозь зубы проговорил Никита. - Биться, покуда не уйдет ворог с нашей земли!
- В этом мы все едины, - подтвердил сотский. - Иных не привел к вам, отцы.
- Добре, - Стоян блеснул глазами. - Стало быть, как затянуться раны плоти, как утихнет боль от душевных ран -- послужите еще Сырой Кормилице. А мы подсобим и присоветуем, как это сделать более справно и умело.
- К Юрию Всеволодовичу не пойдем, - Микула отрицательно покачал головой. - Нет у нас веры ни ему, ни его сыновьям. Его вина в погибели Рязани и нашего государя.
- Верно, - подхватил Никита глухо. - Корыстолюбив и бездушен князь Юрий. Во всем лишь свою поживу ищет, а людом швыряется, как переспелыми желудями. С таким верховодом не осилим татар.
- Хоть на помощь братьев уповает, да на князьков меньших, ан нет в нем разумения княжьего, нет ратной доблести, - Горяй презрительно хмыкнул.
- В Галич или Полотск надо подаваться, - осторожно предложил Микула.