Смирнова Инна Борисовна : другие произведения.

Бродвейский драматург

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Смешение жанров и культур. Один из образов современного мира на фоне истории героини и её рыцаря, так долго её искавшего... Иногда весь пройденный путь - лишь начало.
  ЧАСТЬ I. ЯЩИК ПАНДОРЫ
  
  Действующие лица:
  
  Иеремия Шнайдер - красивый высокий брюнет с роскошной шевелюрой; не очень удачливый актёр, 27 лет
  Энн С. - начинающая джазовая пианистка, подрабатывающая в строительной фирме, невеста Шнайдера, 25 лет
  Ли Эндхолл - драматург и театральный режиссёр на Бродвее
  Софи - молодая актриса, занятая во многих спектаклях Эндхолла
  
  
  АКТ I
  
  
  Действие происходит в спальне в маленькой квартирке на периферии Нью-Йорка. Время - около полуночи. Иеремия Шнайдер сидит на стуле. На нём хороший костюм - он собирается на ночную репетицию; ему в кои-то веки предложили роль в многообещающем спектакле на Бродвее. На кровати, поджав ноги под себя, сидит Энн, кутаясь в форменный жилет строительной фирмы "Крокерт и компания" - в квартире довольно холодно. Звучит диктофонная запись.
  
  ПЕРВЫЙ ГОЛОС (принадлежащий Энн): ...ты знаешь, иногда закрадывается подозрение, что он не так уж и талантлив... И думает только об одном - "ну сыграю я, а ведь мне не заплатят столько, сколько тому-то"... Он постоянно жалуется, и я уже не знаю, что делать...
  ВТОРОЙ ГОЛОС (мужской): Да, может он что-то и сыграл пару лет назад, а потом стал неудачником и винит в этом всех окружающих, вплоть до того, что начинает их ненавидеть. Сама понимаешь... Ты мне лучше скажи - до каких пор ты собираешься это терпеть? Нам всем уже ясно, что он - бесчувственная тварь!
  ПЕРВЫЙ ГОЛОС: Не надо так! Я его всё-таки...
  ВТОРОЙ ГОЛОС: Вот! Даже язык не поворачивается сказать, что любишь. Ей-богу, детский сад какой-то...
  
   Слышатся всхлипывания
  
  ВТОРОЙ ГОЛОС: Ну, не надо плакать... Не заслуживает он этого! Иди сюда... Ты знаешь, я к тебе очень нежно привязан...
  ПЕРВЫЙ ГОЛОС: Я пойду... Передавай привет Алисе! Я ей позвоню.
  ВТОРОЙ ГОЛОС: Пока, Энн. Я тебя люблю. По-человечески.
  
  Иеремия нажимает на кнопку на каком-то приборе, напоминающем пейджер. Диалог прекращается. Его рот искривлён, а глаза пусты. На лице Энн - удивление и страх. Она забивается в угол кровати.
  
  ИЕРЕМИЯ: Сука!
  ЭНН: Что это такое?!
  
   Иеремия вертит в руках "пейджер"
  
  ИЕРЕМИЯ: Так называемый "пояс верности", чтоб ты знала. Хорошенький приборчик. Жучки подкидываются в сумочки или рюкзачки, прикрепляются к компьютерам, а с них информация попадает вот сюда. Двадцать первый век... Ну и сволочи же вы! Особенно этот Вольдемар. Мне уже, если честно, плевать, трахалась ты с ним или нет... Послушав вот эту запись (встаёт и тычет "пейджером" в нос Энн), я нашёл его номер телефона - сделать это было несложно. Сказал ему пару ласковых слов. Не смотри на меня так! Да-да... Ему и его сестрёнке, с которой ты подолгу трепешься по телефону. При встрече чмокни её в щёчку!
  ЭНН (трясясь от негодования): Это же мерзко!
  ИЕРЕМИЯ (поглаживает "пейджер", придав лицу глубокомысленное выражение): Каждый имеет право знать правду!
  ЭНН: Как же дерьмово на душе...
  ИЕРЕМИЯ: А она у тебя есть, душа? (усмехается). Хотя... если ты не совсем неодушевлённый предмет, сходи к отцу Гранту. Его ячейка состоит в основном из неудачников и психопатов, которые только и говорят, что про душу!
  ЭНН (пытается натянуть на лицо улыбку): А у тебя, можно подумать, есть душа!
  ИЕРЕМИЯ: Знаешь что, Энн... Энн... По-моему, у тебя есть и первое имя... Я даже не хочу его называть - оно слишком хорошее для тебя. Что оно означает? "Золото"? Так вот, "золотце", женщины бездушны по умолчанию и грешны с самого рождения. Девочка родилась - и у неё уже куча грехов! А ты даже как женщина не сложилась. А когда ты станешь старухой и твоё лицо покроется отвратительными морщинами, твоё прелестное первое имя будет подходить тебе ещё меньше!
  ЭНН (в ужасе, со слезами): Заткнись!!
  ИЕРЕМИЯ: Повышаешь голос? Ты сама во всём виновата! И вообще... не действуй мне на нервы! У меня репетиция скоро - я хоть чего-то в этой жизни стою в отличие от некоторых.
  ЭНН: Да, может я и виновата, но это не даёт тебе права...
  ИЕРЕМИЯ: Ой... Помолчала бы... Права, обязанности... Словоблудие, да и только!
  
  Иеремия встаёт со стула, подходит к Энн, задирает её юбку и быстро совокупляется с ней вопреки её воле. Затем он поднимается и хмурится
  
  ЭНН: У тебя разочарованный вид...
  ИЕРЕМИЯ: ... Моё тело разочаровано... Дура! (сплёвывает). Могла бы разогреть меня. Важная репетиция - для меня, думаю, дело пустяковое (отходчиво улыбается).
  ЭНН (безучастно): Рада за тебя... Слушай, а почему я до сих пор от тебя не ушла?..
  ИЕРЕМИЯ: Не ушла? Скатертью дорожка... Знаешь, мне жаль тебя. Ты ведь никогда не состоишься - ни как пианистка, ни как кто-либо ещё. Будешь, что называется, героиней рабочего класса. Запомни, ты - никто, ноль. Без меня и моей матушки - она ведь та ещё штучка в Нью-Йорк Опера... Уж не знаю, за что она тебя так любит...
  ЭНН (возмущённо): Как ты смеешь?! Она тяжело больна!!
  ИЕРЕМИЯ (презрительно хмыкая): Ну всё, пока! (небрежно машет рукой)
  
  Иеремия уходит. Энн закуривает сигарету и беззвучно плачет, размазывая слёзы по лицу
  
  
  
  АКТ II
  
  Иеремия проникает в небольшое тёмное помещение. Он понимает, что это зрительный зал театра. Он оглядывается, но вокруг абсолютно темно. Иеремия начинает ходить туда-сюда. Он повторяет выученный отрывок
  
  ИЕРЕМИЯ (бормочет): "... свет моей жизни, огонь моих чресел! Грех мой, душа моя...". Грех мой, душа моя...
   Внезапно он слышит голос где-то в глубине зала
  ГОЛОС (медленно и серьёзно): Никаких Лолит!
  ИЕРЕМИЯ: Кто здесь?!
  
  В проходе между креслами как будто из ниоткуда появляется Ли Эндхолл и медленным шагом идёт к сцене. Он держит в руках массивный подсвечник с тремя зажжёнными свечами. В их бликах проступает только его лицо - остальное скрыто
  
  ЭНДХОЛЛ: Ли Эндхолл, драматург, режиссёр и руководитель этого прекрасного заведения. Если вы будете исполнять роль в моей пьесе, нам с вами предстоит много времени проводить вместе, Иеремия.
  
  Он подходит к Иеремии. Тот видит перед собой высокого, красивого, плотно сложенного шатена с волосами до плеч. Он одет в ярко-красный фрак, из-под которого видна ослепительно-белая рубашка с высоким воротником и кружевными манжетами. В незанятой подсвечником руке он держит трость.
  
  ИЕРЕМИЯ: Добрый вечер, мистер Эндхолл! (с удивлением разглядывает собеседника). Рад познакомиться.
  ЭНДХОЛЛ: Я тоже... Весьма рад.
  ИЕРЕМИЯ: Я действительно пришёл пробоваться на роль в вашей пьесе. Вот, для начала решил прочесть вам первый монолог Гумберта. А... (колебаясь) почему вы сказали "никаких Лолит"?
  ЭНДХОЛЛ: А что вас привлекает в этой истории? Мне кажется, что она вам не к лицу...
  ИЕРЕМИЯ (ищет, что ответить): Я просто люблю красивых маленьких девушек и детскую чистоту. Знаете, когда девушка похожа на ребёнка... (мечтательно закатывает глаза)
  ЭНДХОЛЛ: Знаю (улыбается). Слушайте, Иеремия. Для начала мы с вами сделаем несколько проб. Они не должны показаться сложными, особенно для такого умного и неординарного молодого человека, как вы.
  ИЕРЕМИЯ (смущается). Я готов.
  ЭНДХОЛЛ: Но предупреждаю вас об одном. Вы должны будете проникнуться этими сценами, целиком войти в образ, понять и полюбить своего героя. Иначе ничего не получится. Нам будет помогать одна талантливая молодая актриса. Её зовут Софи. Скоро вы с ней познакомитесь.
  ИЕРЕМИЯ: А что это будут за сцены?
  ЭНДХОЛЛ: Для начала... Ну ладно... Если вы так хотите "Лолиту", одну сцену мы всё-таки можем попробовать. Начнём прямо сейчас - медлить незачем! А сцена такая. "Мечтаю о какой-нибудь ужасающей катастрофе. О землетрясении. О грандиозном взрыве. Все изъяты на много миль вокруг. Лолита подвывает у меня в объятиях. Освобождённый, я обладаю ею среди развалин..." (тихо зовет) Софи!
  
  В зале вдруг появляется свет, похожий на алое зарево. Кресел и балконов нет и в помине. Вместо них - руины из бетона и металла, обломки домов, полурасплавленное стекло. В дальнем углу что-то дымится. Сначала Иеремия испытывает глубокий шок. На одном из обломков сидит кареглазая брюнетка в рваном платье и широкополой шляпе и плачет. Иеремия стазу чувствует острое влечение к ней. Затем он с беспокойством оглядывается вокруг и судорожно сглатывает.
  
  ЭНДХОЛЛ (задумчиво): ... а случилось это в один из ничем не примечательных сентябрьских дней в самом начале века... Начинайте!
  
  Иеремия испуган, но не теряется. Он подходит к Софи-Лолите, гладит её по голове и, присаживаясь рядом, целует в щёку.
  
  ЭНДХОЛЛ (качает головой): Стоп!! Это же совсем не то! Вы так хотите казаться благородным, Иеремия Шнайдер!.. Где же кощунственное влечение? Где же животная страсть? (с издёвкой) Извините, но мне кажется, что вы обладаете ей в полной мере!
  ИЕРЕМИЯ (дрожащим голосом): Мистер Эндхолл, может быть, я плохой актёр, но... Обладать этой восхитительной девушкой на фоне совсем ещё недавней трагедии... Я же узнал в этих развалинах итог событий 11 сентября! Даже будучи в образе, я не смогу этого сделать!
  ЭНДХОЛЛ (строго): Ваше благородство здесь никому не нужно! Пророк Иеремия, оплакивающий павший Иерусалим - это не вы! Представьте себе постановку вашей любимой "Лолиты", в которой зритель должен воочию увидеть фантазии Гумберта. Тем более что это совпадает с одной из ваших фантазий, верно?
  ИЕРЕМИЯ (чуть не плача): Да... Но...
  
  Превозмогая себя, он подходит к неподвижно сидящей Софи и страстно целует её. Она смотрит на него наивно-порочными глазами нимфетки.
  
  ЭНДХОЛЛ: Уже не так безнадёжно, но всё равно я не думаю, что вам поверят.
  ИЕРЕМИЯ: По крайней мере, мой герой - патриот!
  ЭНДХОЛЛ (усмехаясь): Бог с вами! Не улавливаете, ой, нет! Хорошо, переходим к следующей сцене. Уж она-то должна пройти как надо.
  
  Зал снова погружается во тьму. Развалины куда-то исчезают. Иеремия вздрагивает от внезапно охватившего его страха. Затем снова становится светло.
  
  
  ЭНДХОЛЛ (подводит Иеремию к зеркалу в углу сцены): Теперь посмотрите на себя, Иеремия! Посмотрите внимательно... Сейчас вы войдете в роскошные покои, где десять прелестных девственниц будут готовы оказать вам самые восхитительные услуги. Разве не заманчивая сцена? (улыбается, одной рукой держа Иеремию за плечи, а в другой сжимая трость)
  
  Иеремия самодовольно смотрит в зеркало. Вдруг он в ужасе вскрикивает. Его лицо покрывается ярко-красными шрамами и глубокими морщинами. Вокруг глаз вырисовываются чёрные круги, которые тут же растрескиваются, рот скашивается набок, обнажая зубы.
  В это время зал превращается в роскошно обставленную комнату; там в разных позах сидят и улыбаются девушки - у всех лицо Софи.
  
  ИЕРЕМИЯ (отшатываясь): Боже праведный!!!
  ЭНДХОЛЛ: Я всего лишь думал, что коснулся ваших тайных грёз... Ещё я полагал, что это будет достаточно лёгкая сцена. Кстати говоря, многие великие любовники были не так уж хороши собой (мрачнея). Ну, что ж...
  
  Эндхолл отпускает Иеремию и разбивает зеркало набалдашником трости. Все десять Софи испаряются вместе с комнатой
  
  ИЕРЕМИЯ (проводит рукой по лицу - оно вернулось в своё прежнее состояние): Я никогда не смог бы этого сделать!!! Хотя (со слезами на глазах)... Да, это правда. Девственницы, шёлковые простыни... Но я не был готов к встрече с зеркалом...
  ЭНДХОЛЛ: Даже эта задача оказалась вам не под силу!... Я думал о таком несложном мюзикле, как "Красавица и чудовище". В нашем случае - "Красавицы и чудовище". Всегда должна существовать возможность импровизации... Неужели вы не справились бы с этой ролью?!
  ИЕРЕМИЯ (овладев собой): Это разные вещи! Если бы я играл эту роль, всё было бы по-человечески! Но как объяснить всё это?!
  ЭНДХОЛЛ (хмуро): Ничего объяснять не надо - всё и так ясно. Будем считать, что у нас репетиция-марафон. В любом случае, я начинаю сомневаться в присутствии у вас таланта...
  ИЕРЕМИЯ: Извините, но вы совершаете абсолютно невероятные вещи! Любой был бы шокирован. (Пауза). К тому же, вы были обо мне совершенно другого мнения! Об этом вы написали в письме моей матери - "неординарен, мол, одарён...!". Не смотрите на меня с таким недоумением. (с гордостью) Я имел право прочесть!
  
   Входит Софи. Эндхолл улыбается ей
  
  ЭНДХОЛЛ(презрительно): Имел право!
  Насчёт невероятных вещей - они кажутся таковыми только вам. И то ненадолго. Вернёмся к репетиции!
  Вот сцена из произведения ещё одного заокеанского мастера. Очень поучительная вещь! (даёт какие-то листы)
  ИЕРЕМИЯ (быстро читает текст эпизода): ... "внешне он ничем не отличался от многочисленных остальных гостей-мужчин, кроме одного - гостя буквально шатало от волнения, что было видно даже издали"... "он несколько раз попадался ей в театрах Москвы и в ресторанах"... "злые языки уже уронили слово - наушник и шпион"... Так-так... "Аба..." Кто? Что за странное имя? Ага... "Абадонна оказался перед бароном и на секунду снял свои очки". Это всё?
  ЭНДХОЛЛ (кивает): Это всё, с чем вам нужно было ознакомиться.
  ИЕРЕМИЯ: А можно один только вопрос... Этот ммм...Майгель - у меня нехорошее предчувствие... Что с ним станет в конце?
  ЭНДХОЛЛ: Это я и предлагаю вам сыграть. Ощущение неизвестности, тогда как вы всегда привыкли быть в курсе всего - в своём масштабе, конечно. Выйдите из зала и наденьте костюм - он висит на спинке стула у двери. Софи позаботилась. Затем зайдите и посмотрите на нас так, как если бы вы, несколько волнуясь, оглядывались вокруг, попав в общество уважаемых, но... не очень доступных пониманию людей. Всё ясно?
  ИЕРЕМИЯ (дрожа): Кажется, да...
  
  Иеремия выходит. Эндхолл молча кивает Софи. Она улыбается, поглаживая что-то, спрятанное в рукаве
  
  СОФИ: Мистер Эндхолл, а они настоящие?
  ЭНДХОЛЛ: Настоящие - только для его героя, а ещё... Впрочем, это не так важно. Сам он будет цел и невредим!
  
  Иеремия входит в зал. На нём - чёрный фрак и лакированные ботинки. Он пытается держаться прямо, но немного пошатывается. Он растерянно озирается вокруг. Затем проводит языком по губам, как будто слизывая шампанское, гордо и одновременно трусливо оглядывая Эндхолла и Софи.
  Вдруг раздаётся выстрел. Иеремия не успевает ничего понять и, корчась, падает на землю. Его глаза широко раскрыты - он и впрямь похож на убитого.
  
  ЭНДХОЛЛ (хлопает в ладоши): Теперь неплохо. Уже кое-что! В этой роли вы действительно проявили бы себя, Иеремия!
  
  Тут Иеремия встаёт, отряхивается и нащупывает в кармане фрака какой-то предмет. Это "пояс верности". Иеремия достаёт его. Затем, смущаясь, кладёт обратно
  
  ЭНДХОЛЛ: Правда, мой дорогой Иеремия, у вас не там, а вот здесь... (кладёт руку на левую сторону груди)
  ИЕРЕМИЯ (смотрит в одну точку): Я хочу уйти... Мне кажется, я передумал насчёт роли...
  ЭНДХОЛЛ: И зря! (подходит, похлопывает Иеремию по плечу)
  Вам грозит триумф - я это чувствую! Пожалуй, нам стоит начать репетировать пьесу, ради которой вы сюда и пришли - "Месмерическое откровение"...
  
   Иеремия в изнеможении садится на пол. В зале снова темно
  
  
  АКТ III
  
  
  Эндхолл и Шнайдер находятся на крыше театра; здание вытянулось до неимоверных размеров, и его крыша поравнялась с крышей находящегося неподалёку небоскрёба. Из декораций на "сцене" - только огромный старинный стул. На город спускается предрассветный туман. Иеремия стоит напротив Эндхолла и читает текст роли
  
  
  ИЕРЕМИЯ (отрывается от текста): Почему мы здесь? Разве сцена театра не предусмотрена для репетиций?
  ЭНДХОЛЛ: Какая, в сущности, разница? Вы же не спрашиваете, почему одни спектакли проходят на большой сцене, другие - на малой, а третьи - вообще под открытым небом?
  ИЕРЕМИЯ: Да, но... Мне казалось, что здание не такое высокое.
  ЭНДХОЛЛ (хмуро): Вам много что казалось... Но мы отвлеклись. Вам всё ясно? Господин Вэнкерк - это вы. Помните, как в тексте у По? Вэнкерк тяжело болен, и его дни почти сочтены. Чтобы облегчить его страдания, автор устраивает для него месмерический сеанс. То, что Вэнкерк говорит автору, это именно то, до чего он дошёл в глубине души за время испытания болезнью, а может быть ещё до него... Я буду вам помогать, время от времени входя в роль автора. Начнём!
  
   Пауза
  
  ИЕРЕМИЯ (монотонно, глядя в одну точку): Я столько лет провёл на краю вечной комы, что моё теперешнее состояние меня нисколько не пугает. Я ещё молод, но уже перешёл все границы
  ЭНДХОЛЛ: Какие границы, господин Вэнкерк?
  ИЕРЕМИЯ: Моя голова думает одно, губы произносят другое, а руки делают третье... Границы лжи.
  ЭНДХОЛЛ: А что никогда не лжёт?
  ИЕРЕМИЯ: Моё тело - главный источник восприятия...
  ЭНДХОЛЛ: Так вам казалось раньше?
  ИЕРЕМИЯ: Да...
  ЭНДХОЛЛ: А теперь?
  ИЕРЕМИЯ (прерывисто дыша): У меня внутри что-то есть. А в этом чём-то есть ещё что-то. Оно переговаривается, клокочет, звякает, вздыхает, постанывает, щёлкает... Я не могу это объяснить! А иногда там дикий вой - похожий на учебную тревогу... Он затихает... Он сменяется чем-то... Чем-то... Оно наводит на меня ужас, но я не знаю, что это...
  
   Пауза
   Эндхолл внимательно смотрит на Иеремию
   Затем он выхватывает из его рук текст
  
  ЭНДХОЛЛ (показывая какое-то место в тексте): Неправдоподобно!!! Давайте ближе к делу... А чтобы приблизиться, нам следует начать отсюда. Я скажу вам одну вещь - если По делал акцент на бессмертии души, то я, будучи не в праве ставить ЭТО на сцене, подчеркнул не менее важную тему - нарушение законов. К несчастью, важную для нас обоих, Иеремия...
  
   Пауза
  
  ИЕРЕМИЯ (шёпотом): Подобно тому как звёзды оказываются вне восприятия ангелов, все те, кто внутри нас - вне нашего с вами восприятия. Но они живут как ангелы, которых не видим мы! Их бытие неопровержимо!... Мучая их, мы нарушаем закон. Даже если они - всего лишь жалкие, скользкие двуногие объекты для забав !(Он выкрикивает последние слова, его глаза горят, а на лбу проступает пот) Что это за слова?! В тексте этого нет!
  ЭНДХОЛЛ: Всё правильно! Продолжайте... Если так пойдёт дальше, роль - ваша.
  ИЕРЕМИЯ: ... "результатом же нарушения закона становятся несовершенство, неправедность и страдание как таковое"...
  ЭНДХОЛЛ: Да, господин Вэнкерк. Мы часто нарушаем закон... Нарушаем ли мы его, когда пытаемся узнать то, что нам не положено знать? Что узнать - не в наших силах?
  ИЕРЕМИЯ: Да... Теперь я точно знаю, что не мы с вами правим балом. И пытаться это делать - бессмысленно!
  ЭНДХОЛЛ: Мало того, господин Вэнкерк. Это может оказаться гибельным. Одиссей, проплывая мимо острова сирен, боролся с искушением послушать их дивные голоса. Они пели: "Не проплывет мимо ни один моряк, не послушав нашего сладостного пения. Насладившись им, покидает он нас, узнав многое. Все знаем мы - и что претерпели по воле богов под Троей греки, и что делается на земле". Что они хотели ему сообщить? То, чего он не должен был знать...
  
  Тут на горизонте из тумана выплыл огромный корабль, идущий на всех парусах. Потом появились очертания острова, на берегу которого возник силуэт золотоволосой сирены. Она запела божественным голосом. Можно было различить слова "А знаешь ли ты..."
  
  ИЕРЕМИЯ (вздрагивает): Господи, мистер Эндхолл! Она поёт голосом моей матери! Её сопрано я всегда узнаю!... (плачет)
  
   Мираж пропадает
  
  ЭНДХОЛЛ: Что же она хотела вам сказать?
  ИЕРЕМИЯ (со слезами): Не знаю... Я никогда не впускал её к себе в душу, хотя часто слушал её телефонные разговоры и читал письма, особенно когда дело касалось меня. (тихо) Я не имел права. Будь я поласковее с ней, она бы открылась. Сейчас уже поздно - она тяжело больна и не может говорить.
  
   Пауза
  
  ЭНДХОЛЛ: И тем не менее, есть случаи, когда превышение наших полномочий оправдано. Вы когда-нибудь любили, господин Вэнкерк?
  ИЕРЕМИЯ: Никто не знает, что такое любовь. Но мне кажется, любовь - это понимание. А некоторые сволочи...
  ЭНДХОЛЛ: Напрасно вы так! О, если бы это случилось с Одиссеем - он бесстрашно пошёл бы на призывы любимой, как на голос сирены, даже если бы эти призывы были абсолютно беззвучны. Несмотря ни на что.
  Более того, на том же корабле, в тот же день, он поднялся бы туда, где бы его не обнаружили даже его олимпийские покровители, а потом совершил бы путешествие в царство огня и пепла, гораздо более страшное, чем царство Аида, опять же - без всякого сожаления! И вернулся бы оттуда, готовый вступить в схватку здесь, на земле, объехать множество стран и побывать в любом из столетий, чтобы только ЕЁ найти.
  ИЕРЕМИЯ: И он смог бы всё это?!
  ЭНДХОЛЛ: Смог бы, господин Вэнкерк! Не смог бы, пожалуй, сделать только одного - убить или даже покалечить соперника... (Пауза) В том случае, если она испытывала бы к нему настоящие чувства - жалость, страсть, сострадание... Он предпочёл бы другой способ, даже если бы тот оказался для него болезненным... А потом бы терпеливо ждал. Потому вы и здесь.
  
  Тем временем становится нестерпимо жарко. Иеремия покрывается потом и хватается за сердце. Затем сбрасывает пиджак - это не помогает
  
  ИЕРЕМИЯ (испуганно): Проклятье!.. Почему здесь так жарко?!
  ЭНДХОЛЛ : Обернитесь назад, Иеремия Шнайдер!
  
  За спиной Иеремии вспыхивает пламя огромных размеров. Внутри него можно различить разноцветные миражи, обрывки каких-то оргий, сцены пыток из старого кино, женщину, прикованную к постели, разбросанные письма... Всё это то появляется, то исчезает, являя собой жуткий спектакль. Вдруг становится отчётливо видна продрогшая Энн, стоящая на строительных лесах на уровне десятого этажа и глядящая вниз; вокруг лесов можно увидеть оцепление с надписью "Подрядчик - "Крокерт и компания"
  
  ИЕРЕМИЯ (еле живой от ужаса смотрит на эту картину и судорожно шепчет последнюю реплику): "Нерасторжимая материя" - она сильнее меня! Сегодня я совершил своё последнее преступление против неё. Как мало было времени! Но как много жертв!..
  ЭНДХОЛЛ (садится на стул, опирается на трость и кладёт подбородок на руки): Хорошо...
  
   Пламя обступает Иеремию, но не трогает его. Он теряет сознание
  
  ЭНДХОЛЛ (удовлетворённо): Вы утверждены на роль!... (с трудом поднимается). Благодарите судьбу за то, что ОНА всё-таки оказалась в вашей душе, любила вас и, наверно, до сих пор любит... А теперь и мне пора расплачиваться по счёту... Я до сих пор не могу понять, что всё это значит. Дар это или проклятье? Знаю одно - я превышаю свои человеческие полномочия. (Пауза) Но причиной тому любовь - слепая, как правосудие!
  
   Фрак и рубашка на нём расползаются, тело покрывается ожогами
  
   Светает. Поднимается сильный ветер.
   Издалека доносятся чьи-то голоса и вой пожарной сирены
  
   ЗАНАВЕС
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ II. ИСТОРИЯ ОДНОГО ОСВОБОЖДЕНИЯ
  
  
  
  I. Пастор Грант
  
  Ли Эндхолл отдыхал после обеда, вальяжно расположившись в кресле. Закинув ногу на ногу, он потягивал виски двадцатилетней выдержки и курил длинную сигару, отчего комната была наполнена тем, что называют ароматом странствий. Он являл собой следующее зрелище - чёрный бархатный плащ с воротником, усеянным рубинами и топазами, отливающий серебром ремень на брюках и безумно-весёлый блеск в глазах, несмотря на внешнюю расслабленность. Да, он был совершенно спокоен, несмотря на недавно произошедший (и весьма неприятный!) эпизод. Дело в том, что наконец-то состоялась триумфальная премьера пьесы "Месмерическое откровение", написанной им по мотивам рассказа Эдгара По, главную роль в которой исполнил молодой актёр Иеремия Шнайдер. Шнайдер вскоре после этого женился на красавице-шотландке Эмили МакБрайд и уехал в Эдинбург, где, по слухам, собрался возглавить приют для беспризорников. А что касается Эндхолла, то какой-то университетский профессор во всеуслышание обвинил его в "незаконном воздействии на публику путём средневекового (!) гипноза"... Впрочем, сейчас не об этом.
  
  В дверь позвонили. Эндхолл не стал отрываться от своего приятного занятия для того, чтобы встать и открыть звонившему. Он взял какой-то странного вида предмет, похожий на пульт для телевизора с одной-единственной кнопкой. Эндхолл нажал на кнопку, и входная дверь стала раздвигаться. На пороге появился полицейский в фуражке. В его руке был значок, а в глазах - искреннее удивление. Он спросил:
  - Можно войти, сэр?
  - Вы уже вошли, мой друг. С чем пожаловали? - спросил Эндхолл своим глубоким бархатным голосом.
  - Видите ли... Вас вызывают на допрос! - с гордостью объявил полицейский, почувствовавший свою власть над этим любопытным персонажем, перед которым он поначалу оробел.
  - В связи с чем?
  - Скандал, мистер Эндхолл, большой скандал! Это всё религиозная община " Братья Последнего Порога"... Их поведение возмутительно! Началось всё с того, что позавчера пастор, отец Грант, взобрался на пятидесятый этаж вооон-того здания, - полицейский показал пальцем в неопределённом направлении, - и стал требовать, чтобы ООН дала санкцию на осуществление конца света. Каким способом, он не уточнял. Он грозился выброситься из окна вместе с пятью членами общины, если этого не произойдёт. А эти пятеро адептов, находившиеся рядом с ним, пели госпелы. Затем они включили усилитель на полную громкость и хором запели хит Шакиры "Underneath your clothes", чем повергли в ужас мам, прогуливавшихся в парке с детьми.
  - Да... Ну и дела... А при чём тут я?
  - Мистер Эндхолл, - раздуваясь от гордости, сказал страж порядка, - отца Гранта сейчас допрашивают. У бедняги до сих пор трясутся руки... Так вот, он постоянно повторяет ваше имя. Говорит, что у них позавчера было какое-то собрание. Члены общины принесли для угощения мексиканские национальные блюда - тортилии, авокадо, жареные рёбрышки. На этом собрании присутствовали и вы.
  - Да... Было дело. Я настаивал на том, чтобы каждому гостю налили немного текилы, но пастор наотрез отказался. Кто знает, может тогда все и обошлось бы...
  - Так вот, мистер Эндхолл. Ещё раз повторяю, что отец Грант в своих показаниях очень часто упоминал (и продолжает упоминать) ваше имя...
  - Во время проповеди пастор несколько перевозбудился, а в таком состоянии можно создать какой угодно образ. Более того, из кого угодно! Знаю по себе. Но я не думал, что пастор такой впечатлительный.
  - Если бы он один! О пяти певцах-несостоявшихся самоубийцах я уже рассказал. Остальное вы услышите от следователя. Пройдёмте! Вы имеете право хранить молчание, всё сказанное вами может быть использовано против вас в суде, - полицейский, по-детски радуясь, проговорил заученный текст.
  Ли Эндхолл и не думал ничего говорить. Он встал с кресла и посмотрел на представителя властей так, что тот пожалел не только о том, что разразился казённой тирадой, но даже о том, что переступил порог его дома. Впрочем, сразу после этого Эндхолл улыбнулся.
  - Пойдёмте, ничего тут не поделаешь...
  Вскоре полицейский представил Эндхолла следователю. Тот смерил его серьёзным взглядом и спросил:
  - Известно ли вам, мистер Эндхолл, что вам грозит в случае дачи ложных показаний?
  - Хорошо известно, - улыбнулся Эндхолл.
  - Тогда к делу. Сержант Дэйвис вкратце рассказал вам, что произошло...
  - Да... Печально.
  - Это настоящая чума, мистер Эндхолл. Мало того, что произошло с пастором, который всегда считался надёжным человеком, был очень влиятельным среди людей всех конфессий, включая индуистов, и даже... - следователь вдруг начал говорить шёпотом, - был вхож в Белый дом, где участвовал в известных завтраках-молитвах, так ещё и довольно большое количество адептов движения...
  - Да, - перебил следователя Эндхолл, - сержант... как, вы говорите, его зовут?
  - Дэйвис.
  - Именно... Он рассказал мне о том, что случилось на пятидесятом этаже. Я очень сожалею.
  - Если бы только это! В городе чуть не начались беспорядки! Например, мать троих детей миссис Андерс надела скафандр, акваланг и уселась в один из фонтанов в Центральном Парке. Говорит - буду разговаривать только с акулами, ибо люди не ведают, что творят. Когда её забирали в участок, она изображала рыбу, вытащенную на берег.
  - Кошмар! - воскликнул Эндхолл с искренним удивлением.
  - Другой случай. Адепт Крис Найт, канадец по происхождению, был пойман на берегу пролива Лонг-Айленд. Знаете, чем он там занимался? Он выставил на берегу какие-то неведомые науке приборы с длинными трубами, из которых шла довольно мощная струя воздуха. При помощи этих приборов он пытался сделать так, чтобы волны не прибивались к берегу, и вода уходила в другую сторону. Он распугал всех отдыхающих, а две японские туристки упали в обморок. В газете "Ёймиури" уже появилась статья под названием "Апокалипсис начался на Лонг-Айленде и стремительно шагает по планете"... Когда полицейские уводили его, он кричал, что именно так поступали заокеанские адепты конца света в середине прошлого века! Они направляли реки вспять, благодаря чему конец света почти наступил! Мистер Найт хотел повернуть вспять воды пролива Лонг-Айленд...
  - Интересно...
  - Что вы сказали?
  - Ничего, следователь...Так а что же всё-таки требуется от меня?
  - Мистер Эндхолл, вы, как участник событий, должны рассказать мне, что произошло во время того злосчастного собрания.
  - Охотно...
  
  За два дня до этого (записано со слов Ли Эндхолла)
  
  Обстановка в небольшом зале была оживлённой. Распевались чернокожие хористки, вкусно пахло жареными рёбрышками и гуакамоле. Отец Грант был в приподнятом настроении, он насвистывал что-то себе под нос и с важным видом прохаживался по залу. Он приветствовал гостей широкой улыбкой, а дивные ароматы соседней Мексики между тем становились всё более пряными. Учитывая то, что это было собрание общины "Братья Последнего Порога", всё происходящее напоминало пир во время чумы. Наконец пастор Грант поднялся на трибуну, если можно назвать трибуной небольшое и довольно нелепое возвышение в дальнем углу зала, увитое плющом и украшенное двумя абсолютно одинаковыми бронзовыми лошадьми, которые стояли по обоим краям "сцены". К слову сказать, помещение принадлежало одной небольшой компании, занимающейся грузоперевозками - её работники устраивали там корпоративные вечеринки, а сцена, видимо, предназначалась для танцев и караоке. Итак, пастор поднялся на трибуну, откашлялся и попросил минуточку внимания. Это значило, что начиналась проповедь. Оживлённая беседа немного стихла, и адепты, державшие в руках пластиковые стаканчики, в которые был налит кактусовый сок, устремили взгляды к сцене, на которой, поглаживая холёную с проседью бороду, стоял пастор. Вдруг неожиданно откуда-то из дальнего угла зала послышался довольно приятный бархатный голос:
  - Отец Грант, почему вы не предложили этим милым людям немного текилы? Ведь вы говорите, что конец света наступит очень скоро. Так почему бы нам не выпить и не потанцевать на прощание?
  По залу прошёл удивлённый гул. Все повернули головы к высказавшему заманчивое предложение, в котором можно было узнать Ли Эндхолла, удобно расположившегося в массивном обитом бархатом кресле с витиеватыми ручками. Он сидел вполоборота, небрежно перевесив правую руку через спинку кресла. Алый фрак Эндхолла сливался с кроваво-красной обивкой этого непонятно откуда взявшегося антиквариата.
  Пастор ничего не сказал, лишь укоризненно посмотрел на Эндхолла, после чего началась проповедь.
  
  
  - Итак, братья и сёстры! - с пафосом произнёс отец Грант. - Конец света близок, и мы все это знаем!
  Эти слова были встречены одобрительным улюлюканьем. Пастор продолжал.
  - Я должен сказать вам всю правду. Теперь, когда среди нас столько нечистых... - он размашистым жестом указал на двух молодых парней, держащихся за руки, а затем - на накрашенную девицу в мини, держащую под мышкой Библию. - Как вот эти, например... Мы можем смело говорить, что конец света ещё никогда не был так близок!
  Те, которых пастор назвал "нечистыми", вздрогнули и тревожно переглянулись.
  - Посмотрите на людей! - воскликнул пастор. - Они разводятся, едва успев пожениться, а по вечерам пьют вино! И таких очень много... Убеждён, их ждёт долгая и унылая смерть в полном одиночестве, кроме, конечно... - Грант ласково улыбнулся толстяку в красной бейсболке, мнущему в руках огромный пакет с картофелем фри. Это был главный спонсор и сборщик пожертвований. - Так зачем затягивать агонию? Маленький персональный конец света - и всё о"кей! - последние слова были произнесены рекламным голосом.
  - И самое главное!! - пастор страшно надул щёки. - Нечистым может оказаться кто угодно - ваши братья, сёстры, друзья, мужья, жёны. Короче говоря, и у них есть шанс хорошо подготовиться к маленькому персональному концу света - зовите их сюда! И помните - чем больше очков вы наберёте, тем легче для вас будет конец света. Очки вы набираете, делая какие-нибудь дела, которые могут его приблизить. Самоубийство не рекомендую! Ведь, если вы умрёте, игра будет окончена - вы перестанете набирать очки. А между тем, каждому из нас было дано священное право - набрать максимальное количество очков.
  - Что мы должны делать? - спросил бледный очкарик, умоляюще и подобострастно глядя на Гранта.
  - Например, вспомнить какой-нибудь случай из истории... Пророк Мохаммед говорил, что начало конца света наступит тогда, когда мужчины начнут носить женское платье. Так вот, один очень способный юноша из Юты открыл магазин женского прет-а-порте и уже два года одевается только там!.. Более того! Даже наш Спаситель однажды призвал взять меч и...
  Отец Грант не договорил. А дело было в том, что внезапно на сцене появился ещё один человек. Никто не мог понять, откуда он взялся - в зале никто не поднимался со своего места, а дверь была заперта. На незнакомце были забрызганные грязью джинсы и клетчатая ковбойская рубаха. Он оглядывал зал, уперев руки в бока и развязно жуя жвачку.
  И тут адепты в один голос охнули. Незнакомец как две капли воды был похож на отца Гранта. Даже шрам около виска был совершенно идентичен шраму пастора.
  - Привет, ребята! - весело поздоровался он голосом пастора. Его оцепеневший двойник стоял рядом, не в силах что-либо сказать.
  - Я вот только что из Юты. Утомительная дорога! Ехал на своём грузовичке, а на обочине голосовал какой-то сумасшедший в маленьком чёрном платье а-ля Шанель. Просил подвезти, а я ему из кабины... - он показал всем известный жест, вытянув вверх толстый средний палец. - Ха! Развелось же...
  Тут он смерил взглядом полуживого пастора.
  - Ха! Кого я вижу! Друзья, зачем вы слушаете этого болвана?! Лучше бы битлов слушали - "Всё, что вам нужно, это любовь". Так они пели в дни моей молодости. Было всё - море, вино, девушки. Прогулки на берегу океана и счастье оттого, что Он любит нас!!! "Give me joy..." - странный меломан мечтательно закатил глаза.
  Тут пастор наконец пришёл в себя. Он со всего размаху ударил самозванца кулаком, после чего, как и его двойник, схватился за челюсть, зажмурившись от боли. Адепты в ужасе молчали. Перед этим зрелищем меркла даже рок-группа "Бензопила" - её члены однажды дали концерт, взобравшись на немецкий танк времён Второй мировой войны (дело было в Церкви Ясного Пути).
  Нисколько не огорчась, двойник отряхнулся (отряхнулся и пастор), затем на минуту вышел; он принёс старый магнитофон и на всю громкость включил всем известную запись Билла Хейли. Зал утонул в звуках рок-н-ролла. Затем незнакомец крепко сжал в объятиях пастора, и они пустились в пляс, причём пастор всё тем же странным образом повторял все движения и даже мимику двойника, улыбаясь всеми зубами.
  После того как Хейли замолчал, сцена оказалась усыпанной странного вида цветами, напоминавшими хризантемы. Совершая одинаковые движения, оба Гранта стали поднимать их и кидать в зал. На лицах обоих застыло детское блаженство...
  
  Адепты синхронно поворачивали головы то к одному, то к другому "пастору". Надо сказать, они пребывали в состоянии крайнего возбуждения от тортилий, перца чили и спектакля, устроенного отцами Грантами.
  Внезапно свет в зале погас. Когда через несколько секунд он снова появился, Гранта Второго нигде не было видно. Куда он пропал, так и осталось неизвестным. Грант Первый всё ещё стоял на "трибуне"; он был бледнее снежных шапок, венчающих горы в его родной Миннесоте...
  Тем временем адепты стали издавать дикие получленораздельные вопли. Можно было разобрать слова "Свершилось!", "Горе нам!", "Спасёмся!". Кое-кто даже крикнул "And the winner is..!" - в последнем случае можно сделать скидку на пережитый шок. Этот вечер стал для несчастных вечером знамения - уже никто не сомневался в том, что конец света должен наступить с минуты на минуту. Никто также не сомневался в своём собственном спасении. Последствия этой знаменательной проповеди были таковы - адепты решили усердно готовиться к событию икс - не теряя ни минуты...
  
  ... Но было ещё кое-что, о чём Эндхолл не счёл нужным сообщать следователю. На протяжении всей "проповеди" драматург не покидал алого кресла, в котором сидел, запрокинув ногу на ногу и прищурив глаза (в тот момент он был поразительно красив своей несовременной мужской красотой, а длинные каштановые волосы и алый фрак делали его похожим на персонажей Теофиля Готье)... Возвращаясь к кульминации вечера, надо сказать, что свет ещё не успел зажечься, а Эндхолл уже стоял на трибуне рядом с пастором (Гранта Второго уже не было) и обнимал несчастного за плечи. В какой-то момент он наклонился к мертвенно-бледному отцу Гранту и прошептал ему на ухо: "Для кого-то конец света уже давно наступил. Я думаю, вы меня понимаете. Будьте благоразумны, падре". Затем Эндхолл увёл пастора из зала. Следствию опять-таки осталось неизвестным то, о чём они успели поговорить в холле.
  А ещё... он ничего не сообщил о девушке с длинными волнистыми волосами, которая всё время находилась в дальнем углу зала и, в отличие от других адептов, была совершенно безучастна к происходящему. Разве что... один-единственный раз она до боли растерянным взглядом посмотрела на Эндхолла, когда вошедшие в раж Гранты, вцепившись друг в друга, стали отплясывать рок-н-ролльные па. Он взглянул на неё, и в тот же миг ему стало ясно - он знал её, знал очень давно. Откуда? Какое это имеет значение! И какими бы катастрофическими не были последствия происходящего, они на неё не повлияют. В этом Эндхолл был уверен. И оказался прав.
  Итак, всё это драматург посчитал неким domaine réservé. Примечательно то, что никто из свидетелей и обвиняемых в хулиганстве адептов также не упомянул этих двух эпизодов.
  
  - Мммда, - задумчиво вполголоса проговорил следователь, - пастора непременно надо будет отправить на психиатрическое обследование.
  Затем, уже в полный голос, он сказал, обращаясь к Эндхоллу:
  - Мистер Эндхолл, убедительно прошу вас не разглашать подробностей этого дела. Видите ли, пастор - человек уважаемый, и этот случай рискует вызвать большой резонанс.
  - Я вам обещаю. К тому же мне это совершенно не нужно. Если когда-нибудь мне предстоит снискать мировую славу, то я надеюсь, что это произойдёт исключительно благодаря моему творчеству, - улыбнулся Эндхолл.
  - Благодарю вас.
  Следователь замолчал. Эндхолл заполнил паузу тем, что затянулся сигарой, которую достал из жилетного кармана. Курить запрещалось, но следователь почему-то проигнорировал сигару.
  Вдруг за окном (полицейский участок располагался на первом этаже), прямо за спиной следователя на мгновение мелькнул силуэт той самой девушки в голубом брючном костюме, блузке с длинными манжетами и распущенными волнистыми волосами, который два дня назад заметил Эндхолл. Он резко повернул голову к окну, и глаза его на секунду вспыхнули. Следователь спросил:
  - Что с вами, мистер Эндхолл?
  - Ничего страшного, просто показалось, что сверкнула молния. А прогноз погоды грозы не обещал... Мои показания вас устраивают?
  - Вполне... - ответил следователь задумчивым тоном, по которому было понятно, что он с великим удовольствием тут же свернул бы это дело, ушёл в отпуск и махнул к матери в Вермонт, подальше от сумасшедших пасторов из высшего общества, адептов-хулиганов и (в особенности!) этого странного Ли Эндхолла...
  
  ... Вскоре, благополучно пройдя непродолжительный курс лечения, отец Грант снова стал вхож во все те места, в которые он был вхож до того, как случился этот неприятный инцидент. Что до самого инцидента, то в прессе он не обсуждался, так как люди определённого рода занятий поспешили замять скандал. Всё постепенно возвращалось в прежнее русло. Да, пастор действительно снова стал вхож в Белый дом и прочие приличные заведения, но почему-то перестал туда ходить. Мало того, он даже повесил на почтовый ящик табличку с загадочной надписью "Никакой рекламы и VIP-приглашений SVP". Общество своё он распустил, сказав адептам, чтобы те и думать забыли о конце света. А вскоре он и вообще куда-то исчез... Единственное, что осталось - вышеупомянутая надпись, табличка рядом с домом проповедника, сообщавшая FOR SALE, и... письмо, которое в одно прекрасное утро, спустившись за почтой в бархатном халате и с роскошной трубкой, из которой нежно струился дым, обнаружил в своём ящике Ли Эндхолл.
  
  
  
  
  II. Конгресс
  
   "Дорогой мистер Эндхолл!" - так начиналось письмо.
  Тот, кому оно было адресовано, поставил на стол чашку с дымящимся кофе и принялся внимательно читать.
  "Я уезжаю. Возможно, навсегда. По понятным причинам не сообщаю адреса. Я многое для себя понял, и то, что я понял - невыносимо /дальше - неразборчиво/. Мои проповеди, Билл Хейли (горячо любимый мной в юности), две угрюмые лошади на сцене, крики этих бедных людей, моя окровавленная нижняя губа, пятидесятый этаж небоскрёба, откуда я видел так много неба, что это едва уложилось в моём сознании - всё это так смешалось в моей бедной голове, что нет больше сил! Клянусь - больше вы обо мне не услышите!
  Теперь о главном. Своё состояние (один миллиард долларов) я решил раздать настоятелям католических и протестантских храмов в Колорадо, Миссури, Огайо, Алабаме и Луизиане. Одну (и самую весомую) его часть я отдам прекрасному госпел-хору маленького колорадского городка, чьё пение приводило меня в трепет, когда я был ещё совсем маленьким мальчиком. Вас же я прошу исполнить одну небольшую просьбу. Я прошу вас баллотироваться в Конгресс - нужное количество голосов будет вам обеспечено... И я буду счастлив, если ваша карьера доведёт вас до должности госсекретаря, а потом - кто знает... Пожалуйста, сделайте это!
  PS То, что вы сказали мне тогда, на сцене, было сущей правдой.
  Искренне ваш,
  Майкл Рафаэль Габриэль Грант"
  Эндхолл задумчиво поднял глаза к потолку, затем поднёс к губам кофейную чашку и сказал, обращаясь к самому себе: "Ну, что ж..."
  
   ............
  
  Спустя какое-то время Ли Эндхолл действительно стал членом Конгресса. Будучи конгрессменом, он даже поспособствовал продвижению какого-то важного законопроекта в области "файн артс" (изящных искусств). Впрочем, об этой его деятельности долго рассказывать не стоит. Эндхолл и до этого был влиятелен - на Бродвее и за его пределами...
  В середине осени случилось то, что должно было случиться. Эндхоллом заинтересовались. И это привело к череде довольно интересных событий.
  
  Однажды после заседания к Эндхоллу подошёл конгрессмен и видный правозащитник-феминист Алистер М. Цеткин. Этот человек иногда стеснялся своей фамилии и, представляясь, всегда уточнял: "Я не прихожусь родственником мисс Кларе (так и говорил - мисс Кларе!); это всего лишь совпадение!". Он сказал Эндхоллу:
  - Завтра в Нью-Йорке по адресу... забыл, позже сообщу, - он сконфуженно улыбнулся, - так вот, завтра состоится небольшой приём. Его устраивает миссис Доусон-Дюпре, которой я восхищаюсь. Убеждённая феминистка, как впрочем и я. Там соберутся все те, кто считает, что будущее людей и человекоподобных существ зависит от расширения Блока Разума - Единого и Демократического (БРЕД).
  - Любопытно... А что эта самая дама считает единым разумом?
  - Как - что?! То, что должно управлять живыми существами после их освобождения от волюнтаризма, социализма, туркменбашизма, паневразизма, абу-бакризма...
  Эндхолл понимающе кивнул. Затем он спросил без тени улыбки:
  - А что это - то, что будет управлять после изничтожения всех этих напастей?
  - Ваша ирония неуместна, мистер Эндхолл! Управлять будет Единый Разум, воплощённый в Великой Династии. Ну, скажем, в Великом Туркестане - мой сосед по лестничной клетке Мэтью Аслан-Бек, а в Хвосте Ориона - Аль-Кор-Де, который, как говорят, недавно вылупился из шестиметрового яйца в коровнике фермера Джима Хейза из Айдахо.
  Эндхолл внимательно посмотрел ему в глаза.
  - Это невозможно. Просто-напросто потому, что есть некие силы, приводящие в движение ураганы и сочувствующие Хвосту Ориона и его обитателям, живущим там много-много лет... Хотя вы же сами всё понимаете!
  - Мммне пора, - Цеткин вдруг куда-то заторопился, рискуя не дождаться ответа. - Да! Чуть не забыл... На вечере будет присутствовать одна очень влиятельная персона. Настолько влиятельная, что способна изменить ход событий в любом из наших миров. Руководит множеством блоков, проектов, правозащитных организаций... Этот человек окутан тайной, и я горжусь тем, что его родители из Варшавы - мы почти земляки! Между прочим, интересуется вами... - последние слова он произнёс доверительным шёпотом.
  - Вот как... С удовольствием приму участие в мероприятии.
  - Я рад, мистер Эндхолл. До скорого! - с этими словами Цеткин поспешил к выходу, стараясь не думать о сказанном Эндхоллом. В конце концов, его миссия была проста - пригласить гостя...
  
  В просторном зале, расположившемся в неприметном нью-йоркском особняке неподалёку от Бродвея, ярко горел свет. По краям находились столики, на которых были аккуратно расставлены блестящие блюда с закусками, бутылки с напитками и изящные хрустальные фужеры. За ними в белоснежных рубашках навытяжку стояли официанты, готовые оказать внимание каждому из гостей. А их, надо сказать, набралось немало. Как и всегда в таких случаях - фланирование по залу, коктейльные платья (впрочем, некоторые дамы были в строгих деловых костюмах - вероятно, соратницы Цеткина), обмен визитными карточками, приглушённый джаз. Эту непринуждённо-принуждённую атмосферу и увидел появившийся на пороге Эндхолл - он был одет во всё чёрное, а из аксессуаров при нём был длинный чёрный зонт с массивной резной рукоятью. Находясь в хорошем расположении духа, он готов был хоть до утра обмениваться пустыми любезностями с разношёрстной, но весьма влиятельной публикой.
  Не успел он войти, как к нему подскочил Лоуренс Николс - мэр одного из маленьких городков штата Нью-Йорк.
  - О, как чудесно! Рад вас видеть, мистер Эндхолл! Как поживаете? - прощебетал он.
  - Спасибо! - ответил Эндхолл с лёгким поклоном.
  - Позвольте, извините за навязчивость, но зачем этот зонт? Погода чудесная, просто чудесная для этого времени года!
  - Утром слушал прогноз погоды. Вроде, обещали дождь. Знаете, я потрясающе наивен в отношении прогноза погоды... Когда я смотрю новости, я всегда почему-то верю синоптикам. К тому же это то, что постоянно меняется... - благодушно объяснил Эндхолл, опираясь на зонт.
  - О! - притворно удивился Николс и продолжил серьёзным тоном, - ну, в общем, вы знаете, зачем вы здесь.
  - Да... Меня хочет видеть...
  Николс не дал Эндхоллу договорить:
  - Человек, обладающий очень большими полномочиями! Вот уж не знаю, какое у него к вам дело, да и в общем, меня это не касается. Вон он!
  Николс лёгким жестом указал на человека с гладко зачёсанными волосами и безупречно повязанным галстуком; он в одиночестве стоял в дальнем углу зала и с сосредоточенным видом, не поднимая глаз, делал какие-то заметки в своей записной книжке.
  - Его зовут Кристофер Каратницки. Он знает всё обо всех присутствующих в этом зале. Именно ему поручено выполнение важнейших правительственных заданий, связанных с экспортом оружия в Триполи, производством галактических лучей, а главное - защитой прав (за границей!) и "настройкой" режимов (за границей!). Никто за рубежом не знает его настоящего имени! Ему также принадлежит брачное агентство для лидеров - с целью рождения лояльных полукровок! Теперь он разрабатывает систему, способную управлять тектоническими трещинами... Очень, очень большие полномочия! - на одном дыхании прошептал Николс.
  Эндхолл уже догадался, кто именно стоял в углу с записной книжкой. Это был никто иной, как "загадочный и влиятельный" человек варшавского происхождения, о котором говорил феминист Цеткин.
  - Хмм... Ваш Кристофер Каратницки - любопытная фигура. Но позвольте мне поинтересоваться, зачем ему всё это? Неужели ему не хотелось бы, скажем, любоваться мальчишками, гоняющими на велосипедах по прериям и запускающими игрушечные самолёты? Присутствовать на жарких дискуссиях студентов в уютных кафе, размышлять вместе с ними о будущем? Пожимать руку кинозвёздному юноше, при виде которого девушки в кино млеют, забывая о попкорне, и грезят долгими вечерами? Бродить в рощах среди секвой и думать о том, как продлить их жизнь? Наладить, в конце концов, производство струн для электрогитар вместо галактических лучей, из которых всё равно ничего путного не выйдет, поскольку парня с лучом (я уверен!) убьют обыкновенной лопатой в деревушке в десяти километрах от Триполи? - Эндхолл глотнул заботливо принесённого официантом скотча и улыбнулся.
  - И это говорит мне конгрессмен Эндхолл?! - воскликнул Николс и продолжил строгим тоном. - Мистер Каратницки, как и все мы здесь, приверженец теории, согласно которой надо привить всем мирам наше видение прогресса...
  Конгрессмен Эндхолл холодно усмехнулся. Николс указал куда-то вглубь зала.
  - Видите вон того человека, который угощает даму коктейлем? Это мистер Уордл, соратник и правая рука Кристофера Каратницки. Он отвечает за отношения с нашими соседями. Весьма дальними. Ну... теми, у которых мы позаимствовали эти самые лучи, о которых вы только что говорили, - Николс засмущался, как всегда смущаются люди, наговорив лишнего.
  - Я знаю, - ответил Эндхолл, проигнорировав смущение Николса. - А также я знаю ещё кое-что и хочу, чтобы вы тоже знали: Каратницки (посмотрите на него!) втайне мечтает о том, о чём я вам только что рассказал. Но мне его очень жаль. Он никогда не осуществит свою мечту. Над ним очень многое, - он откашлялся, - фигурально выражаясь, висит.
  - Мистер Эндхолл! - засмеялся Николс, обрадовавшись тому, что разговор ушёл в сторону от неприятной темы. - Над нами всеми "что-то висит", при нашей-то работе! Один взгляд на секретаршу... - он многозначительно показал пальцем вверх, - и над тобой повиснут такие тучи... Ну, я вас покину. Пообщаюсь с леди в жёлтом мини-платье. Мила, правда? Командует танковой дивизией на берегах Евфрата, - последние слова он пропел.
  Радостно смеясь и улыбаясь всеми зубами, включая золотые, Николс направился к без умолку щебечущей красотке, которая хвасталась перед другой красоткой новыми бриллиантовыми серьгами.
  - Командует шаттлом, - сквозь зубы усмехнулся Эндхолл, глядя на собеседницу нарядной танкистки и сжимая в руке резную рукоять зонта.
  
  Тут к нему подошёл маленький лысый человечек в очках французской фирмы "Дюрок". Зрители новостных передач сразу узнали бы в нём конгрессмена Энтони Уордла. Того самого Энтони Уордла, о котором несколько минут назад с чувством глубокого восхищения говорил Николс. Потирая ручки, Уордл обратился к Эндхоллу:
  - Ээээ... Мммм...
  - Да, мистер Уордл?
  - Видите ли, памятуя вашу роль в урегулировании недавнего конфликта между общественностью и...
  Эндхолл расхохотался:
  - Тот случай с пастором Грантом? Если вы имеете ввиду роспуск общины и миллиард долларов, который он раздал храмам в пяти штатах и госпел-хору в Колорадо, то я тут ни при чём!!
  - Мммда... Но ведь люди говорят... Так вот, сэр, у вас действительно большой авторитет!
  - Людская молва... - вздохнул Эндхолл.- Так в чём же дело?
  - У нас тут выборы скоро. Хотел бы баллотироваться в родном штате. Ну знаете, кактусы, кукурузные поля, так сказать, прикосновение детства... Вот если бы вы сказали полслова, ну, знаете кому...
  - Стоп!! - оборвал его Эндхолл. - Мон шер, я знаком с вашей программой. Если будете продолжать в том же духе... "Избавим мир от мирового зла, воплотившегося в тюрбанах и гармошках! Вступим в контакт с хвостом созвездия Ориона!". Боже вас сохрани... Вы кончите так же, как бедняга Кеннеди в 1963 году... И кактусы "на уровне штата" вас не спасут.
  Эндхолл довольно сильно хлопнул Уордла по плечу.
  Тот судорожно сглотнул, и его тут же посетила шальная мысль - дожить до старости тихо и спокойно, проводя светлое время суток в кресле бюрократа, а вечера - в своём идиллически-пасторального вида двухэтажном доме с женой Элли, умом и размерами превосходящей его в три раза, двумя сыновьями-близнецами, псом Аласдайром и попугаем E.T.
  Эндхолл и Уордл едва успели разойтись, как вдруг Каратницки, всё это время неподвижно стоявший в углу, спрятал в карман записную книжку, провёл рукой по волосам и решительным шагом двинулся к Эндхоллу. Тот заметил надвигавшегося мистера Каратницки ("очень, очень большие полномочия!"), поставил на стол стакан с недопитым скотчем и стал ждать.
  Это случилось, когда Каратницки был на полпути.
  Роскошная, массивная хрустальная люстра, похожая на осьминога, закачалась, как будто началось землетрясение силой в пять или шесть баллов. Однако сейсмологи (если бы таковые присутствовали среди гостей на этом злосчастном приёме) были бы введены в заблуждение тем фактом, что со всем остальным - бокалами, стульями, умело расставленными на столиках блюдами со всевозможными закусками - ровным счётом ничего не произошло. Через несколько секунд люстра уже качалась так, как будто быть подвешенной к потолку казалось ей невыносимым испытанием. И вот, в то мгновение, когда Каратницки, находясь точно под хрустальным монстром и глядя прямо в глаза Эндхоллу, уже протянул руку и приоткрыл губы для приветствия, этот самый монстр сорвался с потолка, с ужасающим грохотом рухнул, и... душа влиятельного члена правительства тотчас отошла в мир иной среди мириад хрустальных осколков, сияющих всеми цветами радуги. Несчастный Каратницки оказался единственной жертвой хрустального палача - рядом с ним в тот злополучный момент не было никого.
  Паника. Женский визг. Возгласы. Капли крови на двух или трёх дамских платьях и колье. Джаз, витиеватая тема которого была всё ещё слышна сквозь хаос. Перепуганное лицо Николса, шныряющее глазами по залу. Всё это закружилось перед глазами Эндхолла подобно разноцветным стёклам в гигантском калейдоскопе. Силы стремительно покидали его...
  
  
  ... Близилась полночь. Эндхолл возвращался пешком, перед этим сумев сделать так, чтобы его исчезновения никто не заметил. Он почти дошёл до конца улицы, как вдруг услышал слова госпела, исполняемого дивной красоты женским голосом: "Малые существа принадлежат Ему, они слабы, но Он силён...Видишь, иногда я одна, но одинока - никогда". Пение доносилось из одного из распахнутых окон на первом этаже. Эндхолл затаил дыхание.
  Осторожными шагами приблизившись к окну, он увидел то, что вернуло его в тот далёкий день, когда он вздрогнул и обернулся, сидя в участке и рассказывая следователю о возможных причинах загадочного инцидента, который произошёл с членами общества "Братья Последнего Порога". Это была она. Да, тот самый силуэт и те же волнистые волосы, развевающиеся на ветру. Какое-то время он держался поодаль, всматриваясь и вслушиваясь так, точно хотел разглядеть и расслышать саму природу этого облика и голоса. Затем он решился...
  ... Аурелия Скайлайт в тот вечер была одна. С минуты на минуту должен был придти... впрочем, это уже было не так важно. От неё исходила та невероятная нежность, которая почти уже не встречается у современных людей. Она была красива. Унаследовавшая от матери-ирландки бледную кожу и вьющиеся волосы с нежной рыжинкой, она напоминала героиню кельтских эпосов - одну из тех героинь, которые как правило оказываются "на вторых ролях", но чьё присутствие заставляет учащённо биться сердца героев. Сейчас она была тем самым маленьким существом, о котором пелось в госпеле. Она не сомневалась в том, что судьбоносные события случаются, но порой (как и теперь) ей казалось, что они обходят её стороной.
  Аурелия пела, повернувшись к окну. Вдруг она прервала песню и обернулась на входную дверь. Перед ней стоял довольно молодой человек с волосами до плеч и косой чёлкой, прикрывавшей половину его лба. Он был высок, обладал весьма внушительной фигурой, был одет в обыкновенный чёрный костюм из тех, которые можно часто встретить на улицах Нью-Йорка, особенно в рабочие часы. В руках у него был длинный зонт с резной рукоятью, а на безымянном пальце правой руки сверкал вычурный перстень с густо-фиолетовым александритом великолепной огранки. В глазах незванного гостя было то предельное внимание, с которым начинают вглядываться во что-то давно забытое. И чувство, которое возникает в тот самый миг, когда ЭТО смутно вспоминается...
  - Вы... вы... Драматург и конгрессмен Ли Эндхолл... - глаза Аурелии Скайлайт выражали изумление и восторг.
  - Совершенно верно, - улыбнулся Эндхолл. - А вас зовут...
  - ...Аурелия Энн Скайлайт, - представилась девушка.
  - Я так и знал! Я как-то читал вашу статью в каком-то журнале - там была ваша фотография. У вас неплохо получился портрет изверга-лидера несчастного центральноафриканского государства... А пару месяцев назад узнал вас в силуэте у ширмы... - и он назвал адрес, по которому располагался зал, где отец Грант читал свою престранную проповедь.
  К слову сказать, драматург не прочёл ни строчки из её статьи, в которой она призывала к сплочению сил добра против вышеупомянутого изверга. Об истинных причинах того, откуда он её знает, он предпочёл умолчать.
  - Да, действительно... А скажите, извините за любопытство, как вы здесь оказались? - смущаясь, спросила Аурелия.
  - Проходил мимо, - честно ответил Эндхолл. - Вы пели замечательную песню, и я остановился послушать. В ней и в вашем голосе было столько доброты - это невероятно! Доброты и растерянности, если хотите знать, свойственной доверчивому юному созданию, которое жестоко обокрали на улице...
  Его сине-зелёные глаза вдруг почернели, и под ними пролегли глубокие тени, которые, казалось, прибавили ему несколько десятков лет. Через пару секунд, вернув на лицо улыбку, он продолжал рассказ:
  - Возвращался с приёма Доусон-Дюпре (так, кажется, её зовут?); а проходил он в том здании, - Эндхолл указал зонтом на карниз особняка, чернеющий в конце длинной улицы.
  - Там что-то произошло? Я отсюда слышала звон, крики... - как-то механически спросила Аурелия, сознание которой занимали слова Эндхолла, сказанные о ней, а в особенности - тяжесть его недавнего мрачного облика.
  - Организаторы не пожалели скотча, - улыбнулся Эндхолл. - А среди этой достойной публики нашлись любители заложить за воротник. Всё от этого... Не удивлюсь, если завтра объявят сухой закон. Шучу...
  Аурелия наконец переключилась на новый разговор, и тут же поняла: приём Доусон-Дюпре - ну, конечно!..
  - О... А я знаю кое-кого из этой публики! Меня даже приглашали. Я не пошла.
  - Приглашали в связи с чем? - участливо поинтересовался Эндхолл.
  - От правозащитной организации, которой руководит Кристофер Каратницки. Хотел зайти после мероприятия, но скорее всего, отправился домой. Вы с ним встречались? Такой мерзкий тип... Но очень влиятельный!
  - Имел честь, - вздохнул Эндхолл и удовлетворённо добавил: "Вот оно что... Выходит, драма отменяется. Замечательно!"
  - Что? - не поняла Аурелия.
  - Нет-нет, это я так... Значит, вы - член правозащитной организации?
  - Да... Вернее, была им, как была почитательницей пастора... - она вдруг осеклась, а затем продолжила:
  - Была им до этого момента. Вот прямо сейчас я как будто что-то поняла. Пока ещё не знаю... Организация, как и большинство ей подобных, действует за границей и называется "За права человека в Великом Туркестане".
  - Что-то знакомое... Где же находится это удивительное государство? - спросил Эндхолл с тем налётом доброй иронии, с которым мудрый учитель истории допрашивает на уроке незадачливого ученика.
  - Точно не знаю, - сказала Аурелия. - Где-то в степях Евразии... Какая разница! Я понимаю, что это всё чепуха! Моисей давно об этом рассказал, но у него всё было гораздо проще и мудрее, чем у этой организации, которая так бесцеремонно во всё вмешивается. Бесцеремонно и во всё - в этом самом Туркестане, где, возможно, две или пять тысяч лет назад побывал другой Моисей с жёлтым обветренным лицом и глазами-щёлками и сказал...
  Она не договорила.
  Эндхолл протянул руку и с нежностью провёл ладонью по щеке мисс Скайлайт. Он смотрел не на неё, а сквозь неё, как будто за спиной девушки стоял её очаровательный воображаемый двойник, непричастный ни к концу света, ни к диковинному Великому Туркестану, живущему по своим законам... Нежность сквозила во всех его жестах, однако лицо оставалось строгим и сосредоточенным.
  - У нас с вами есть самое главное право. Поверьте мне, оно действует в соответствии с тем законом, которому подчиняются Сентрал Парк, Великий Туркестан, когда и где бы он не существовал и многие-многие другие места и живущие там люди, - тихо и серьёзно произнёс он.
  Аурелия сразу поняла смысл фразы. И всё-таки её что-то мучило. Вдруг она сделала то, чего не ожидала сама от себя. Она подошла к Эндхоллу, как-то по-детски уткнулась носом в его шею и быстро и горячо заговорила, удивляясь собственной смелости:
  - Я следила за вашей судьбой. Вам не место в этом странном городишке Вашингтоне, и вы - не царь Креон. Вы... вы написали столько великолепных ролей для других, но, кажется, совершенно забыли про себя!
  - В любой судьбе всегда есть то, за чем не уследишь, милая моя Аурелия, - с грустной улыбкой ответил Эндхолл, прижимая её к себе. - Я ничего не забыл и не забываю, хотя иногда так хотелось бы... Я действительно несколько превысил свои полномочия, но ни о чём не жалею - именно благодаря этому я здесь. Ну, мне пора, Антигона Скайлайт! Уже почти утро. У меня остались кое-какие дела в этом странном городишке Вашингтоне. Вспомни свою песню и следуй ей, и тогда конца света не будет, кто бы тебе его не напророчил... Дождись меня, - с этими словами он исчез.
  И Аурелия Скайлайт, Антигона Санрайз осталась стоять у окна, в тисках собственной памяти, почти незрячими глазами встречая бледный нью-йоркский рассвет.
  
  
  III. Метаморфоза. Путешествие
  
  Вашингтонское небо было расцвечено ярко-оранжевыми бликами раннего солнца, а утренние газеты уже пестрели заголовками, наперебой кричащими о "чудовищных и необъяснимых" событиях вчерашнего дня, когда Ли Эндхолл тихо поворачивал ключ в дверях своего рабочего кабинета.
  Он неслышно вошёл, осмотрелся, выдвинул ящики стола и достал остававшиеся там бумаги. Затем он извлёк из жилетного кармана зажигалку и начал аккуратно поджигать лист за листом, по очереди запуская их в окно - совсем как маленьких воздушных змеев. Горящие листы кружились на ветру, и огонь весело полыхал, вычерчивая по бумажным краям чёрные, похожие на ухмылки, узоры...
  Он ещё раз окинул взглядом помещение. Потом, положив на стол ключ, зонт и золотую венецианскую маску, улыбнулся самому себе:
  - Вот и всё...
  
  Вышел он неслышно - как и вошёл. Вот и всё...
  
  ...Было около одиннадцати, когда она увидела его силуэт, проступающий на фоне предгрозового вечернего города.
  Увидев его, Аурелия, которая до сих пор считала, что это прошлая ночь подарила ей несколько часов отдыха и дивный странный сон с Ли Эндхоллом в главной роли, встала на подоконник. Эндхолл, реальный и осязаемый, бережно подхватил её на руки, вдыхая сладковато-пряный аромат её волос.
  Затем, крепко взяв её за руку, он повелительно сказал:
  - Быстрее! Время не ждёт...
  Ускоряя шаг, они пошли по пустынной туманной улице квартала, который никогда не спит. Аурелия спросила:
  - Почему здесь так тихо и безлюдно? Обычно эта улица такая оживлённая, особенно в дни премьер...
  - Это особенный вечер, выбранный для особенной премьеры, - ответил Эндхолл, не глядя на неё.
  Держась за руки, они продолжали идти дальше по улице, казавшейся бесконечной. Грант, Каратницки, одинокие предрассветные часы за старым роялем, любимые старой соседкой композиции Гершвина - с каждым шагом они уходили всё дальше в прошлое...
  Осенняя бесприютность города провожала их. В воздухе тревожно пахло дождём. Ветер усиливался.
  Вскоре они подошли к неприметному зданию с покосившимися стенами. Эндхолл осторожно открыл скрипучую дверь, украшенную непонятными вензелями. Проникнув внутрь вслед за своим спутником, Аурелия с удивлением обнаружила, что они находятся в зрительном зале театра. Театр выглядел осиротевшим - пыльный занавес, холодная тёмная сцена, застывшие во времени кресла партера, на которых, казалось, уже давно никто не сидел. Эндхолл, не говоря ни слова, указал Аурелии на сцену и, закрыв глаза, кивком дал ей понять - иди. Сам он двинулся в противоположном направлении и пропал из виду.
  Поднявшись на сцену, Аурелия на мгновение ощутила лёгкую тревогу, граничащую со страхом.
  И тут началось.
  
  Сцена зажглась светом сотен невидимых софитов, а подвешенные на стенах бронзовые канделябры вспыхнули своими оплывшими восковыми свечами. Откуда-то из-за сцены послышалась дивной красоты музыка - невидимый оркестр играл увертюру. И тут в стоявшем у края сцены зеркале Аурелия увидела себя. Её наряд переливался золотом и серебром, а в пышных огненных волосах сверкала диадема. Её глаза горели.
  Занавес резко дёрнулся вверх.
  То, что случилось потом, казалось ещё более невероятным.
  Это была она - и это была уже не она! Она произносила монолог за монологом. Она была Антигоной в тюремном рубище, Марией Стюарт в величественно-тяжёлом бархате, античной Еленой в воздушной белоснежной тунике, поднимавшей скипетр со словами:
  
  Жрец подымал порой топор над жертвою,
  А опустить не мог: тому помехою
  Бывало приближенье неприятеля
  Иль бога подоспевшего вмешательство
  
  Невидимые скрипки вторили её словам. Она то восседала на троне, то погибала от меча ревнивца. Свет свечей казался ослепляющим. Всё на сцене, казалось, было подчинено Аурелии - сменяли друг друга роскошные декорации, а пол, усеянный алыми розами и гроздьями сирени, вдруг превращался в утреннюю гладь озера, над которой клубами поднимался туман. Строились и разрушались целые города...
  Снаружи бушевал осенний ливень.
  Ли Эндхолл в чёрном фраке стоял в ложе, скрестив руки на груди.
  Вдруг одно из окон распахнулось, и через него ворвался свежий ночной ветер. С безумно-весёлым свистом он начал задувать свечи, отчего зал стал погружаться в полумрак. Край декорации вспыхнул. Мёртвые осенние листья закружились над сценой. Ветер растрепал волосы Аурелии - она оставалась стоять на сцене среди кружащейся в вальсе листвы и огня...
  А драматург уже спустился в партер и, звучно апплодируя, направился к сцене.
  Когда её спутник подошёл, Аурелия мягко положила руки ему на плечи и легко коснулась губами его виска. И тут она вдруг заметила у него большой уродливый шрам, идущий от уха к шее и исчезающий под воротником. Она провела по нему пальцем и встревоженно посмотрела на Эндхолла. Он вздохнул, потом улыбнулся и сказал:
  - Это скоро пройдёт. За некоторые вещи надо платить... Не беспокойся!
  Как бы в подтверждение своих слов, он крепко взял её за руку и сжал её в своей. Аурелия улыбнулась в ответ, и её широко раскрытые глаза, казалось, вместили в себя нежность всех любящих людей, живущих и живших в этом мире...
  ...Зрительный зал уже окончательно погрузился во тьму и затих, а сцена всё ещё была охвачена круговоротом листьев и пепла... Ли Эндхолл и Аурелия Скайлайт молча покинули здание старого театра.
  
  ... Спустя какое-то время они уже мчались в автомобиле по бесконечному шоссе. Стоял великолепный солнечный день, наполненный прозрачной осенней прохладой и полыхающей листвой - в этих краях это время называют индейским летом... Шоссе перешло в лес, где среди диковинных растений изредка виднелись остроконечные верхушки старых заброшенных вигвамов, а за деревьями на горизонте голубыми миражами высились горы. Осенний пейзаж незаметно сменился зимним, и вот уже на дверях уютных одноэтажных домов безымянного городка празднично сверкали рождественские венки. Горели фонари. Длинные лунные лучи прокладывали себе путь сквозь снег, отчего он искрился как лёгкая алмазная пыль... Затем наступала сиреневая весна с её дымчатыми обнажёнными деревьями, тихими реками и неизвестным замком на горизонте. И вот уже лето влекло путешественников к океанскому побережью...
  
  ...Аурелия стояла на берегу бескрайнего океана. Волны ласкали её ноги, а когда они уходили обратно в море, глянцевая поверхность омытого ими берега являла Аурелии её отражение. Она, словно зачарованная, смотрела на свою безмятежную улыбку на фоне безмятежного вечернего моря.
  - Я никогда не видел ничего прекраснее. Но главное - это то, что и ты наконец это видишь... - произнёс Эндхолл. Он сказал эти слова, стоя на крыльце небольшого деревянного дома, притаившегося в дивной хвойной роще неподалёку от берега. Аурелия, однако, услышала его слова так явственно, как если бы он стоял совсем рядом. Она обернулась, посмотрела на него, и её улыбка окрасилась в самые тёплые тона вечернего неба. Затем она, мечтательно загребая ступнями песок, направилась туда, где он её ждал - ждал, пройдя через то, чего ей никогда не суждено было узнать...
   Июль-сентябрь 2008
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"