Любила она его. Особенно в жаркий, маревой дымкой приправленый полдень - заиндевевшее из ящика на колесиках, леденяще-сладкое, отдающее, если сразу слишком много, легкой болью на зубах. Из другой жизни словно. Хотя, конечно, вполне можно без него прожить, каприз, не более того: привыкла, чтобы все, что захочет - вынь да положь. А все нормальные люди и без него прекрасно летом жили - в лесу ягод полно, яблоки уже зреют, а в деревне у бабок парное молочко. Ну и само собой, грибы. Лисички - те просто под каждым деревом. Хотя после того раза, когда шофер Володя запил, она на них и смотреть не могла.
Неделю сидели на точке без продуктов, только и оставалось, что мешок муки - и тот постепенно на нет сходил. Суп варили из лисичек. Жарили-парили. Оладьи из лисичек. Салат из лисичек, если в деревню выбирались, огурцов купить. Каждый день тоже не находишься, пять километров по лесу в одну сторону. Разве что компот не успели из них сварить. Да и то могли бы - чай да чай, хорошо, что хоть с сахаром, сиди жди, пока Володя шофер оклемается.
Вот она и ездила раз в неделю в райцентр, тридцать пять километров, в баню вроде бы. Но и за мороженым тоже. Даже не говорила никому про него, все равно не поймут - чего это ей вдруг обязательно мороженое загорелось. Что, подождать нельзя, пока в город вернется? Всему свое время.
А ей хочется. Ну как объяснишь? - наверное, потому и хочется, что нет. Когда в любом ларьке за углом продается, вроде не так и хочется уже. Вот она и ездила, автостопом. А чего такого? Вера Николаевна отпускала, махала рукой: гуляй, пока гуляется. Думала, что у нее там в райцентре парень какой-нибудь, помыться и на точке ведь можно, воды нагреть. И речка рядом. А у нее и не было там никого, просто каждый день одно и то же, на станции кассету заменили, показания в тетрадку записали, воду на суп поставили, живем дальше. Так и с ума сойти недолго. Вера Николаевна весь день в молитвах, Валька тоже весь в себе. А больше никого и нет - ну, можно со своим внутренним миром пообщаться, конечно.
Выходила на дорогу, поднимала руку - обязательно кто-нибудь тормозил. Дальнобойщики. Почти все в райцентр и ехали, куда еще в ту сторону, больше некуда. Легковушек она интуитивно опасалась как-то, мало ли, что у них там на уме, а то еще и денег в конце попросят. А так мы не договаривались. А дальнобойщикам - куда им с трассы деваться, да и тоже скучно, в одиночку взад-вперед. Один ее даже пирожками угощал, с капустой, мама с утра завернула. Вкусные. Другой пугал: темные очки нацепил, у меня, говорит, в бардачке пушка, хочешь, глянь. Шутник. Один раз, правда, выскакивать пришлось, практически на ходу: их там в кабине двое оказалось. Только дверь за собой закрыла - один по газам, другой ей руку на плечо: ну, поехали! Выпрыгнула, грузовику-то быстро не разогнаться, да и дорога просматривается отовсюду. Нашли дурочку.
А в основном нормальные, иногда даже вполне симпатичные попадались, вот как этот, на "газике". Улыбается, беседу поддерживает:
- Неужели и вправду так мороженое любишь, что за ним в райцентр мотаться не лень?
- Ну, как сказать. И мороженое люблю, и город люблю. Очень. Даже такой, как этот. Ну, машины чтобы на улицах, автобусы. Дома в несколько этажей, магазины, люди кругом. Разнообразие. А то лес и лес. Глаза от него на лоб уже лезут. Тоска.
Помолчали. Мимо неслись березовые рощи, поля, снова рощи. Небо наливалось закатным гранатом, по краям расходилось абрикосом, полыхало на открытых местах, словно огненый цветок.
Сергей вспомнился. До Вальки он на точке был - анекдотов знал море, плечи широченные, костер разводил с одной спички, у них с ним даже роман случился. Легкий. А потом его перевели, а вместо него прислали Вальку, и Валька ей письмо привез от Сереги, на трех тетрадных листах, даже с картинками, шариковой ручкой. Очень даже ничего картинки, неплохо рисует.
Так они и жили: она Сереге письма писала, а Валька писал Алине, знакомой с базы. А Володя шофер эти письма возил туда-сюда. Вера Николаевна никому ничего не писала, разве что, может, богу. И о чем они только с Алиной на десяти страницах болтать ухитряются только - а, наплевать, не ее человек, и мыслями не здесь, и текут они, его мысли, с ее мыслями параллельным ходом, не пересекаясь. Да и внешность, те же плечи взять : не то чтобы узкие, а так -невыразительные какие-то. Не Серегины плечи, в общем. Жаль только, что Серега женат, и даже не скрывает этого.
Она встряхнуась: пошли знакомые, пешком не раз хоженые места: край поля, за ним перелесочек, а дальше и дорога к ним на точку. Смеркалось уже: небо над полем, растеряв свой огненно-алый жар, на глазах тускнело, тяжелело, наливалось свинцом.
- Вот тут, на развилке, тормозни, я слезу, отсюда добегу уже.
- Да ладно, подвезу. Какие дела. - Он свернул с трассы в проселочную дорожку. Вообще-то, это даже не дорога, а просека была, упирающаяся в болото - дальше пока не прорубили.
- Ну супер. Вот прямо здесь, приехали.
Но он продолжал ехать дальше, как будто не слышал.
- Эй, ты куда? - она почувствовала, как вдруг пересохло во рту. - Ты чего это? Дурака валяешь.
Последняя фраза повисла в воздухе: он продолжал как ни в чем не бывало рулить, глядя перед собой. Вот и конец просеки. Остановился, заглушил мотор. Посмотрел на нее. Протянул руку.
- Ты что?! С ума сошел? Я сейчас заору.
- Ори. Болота кругом, никто не услышит.
Она протянула руку к дверной ручке, незаметно, чтоб внезапно выскочить, рвануть в кусты - щелкнула, но дверь не открылась. Дернула изо всей силы- и ручка осталась у нее в руках.
Он криво усмехнулся, глядя на нее. Приблизил лицо. Его дыхание ударило ей в ноздри. Ее начало трясти: сначала слегка, потом все сильней и сильней; заколотило прямо, зуб на зуб не попадал.
Неожиданно отпрянул:
- Что, страшно?
- Страшно... - она смотрела на него, продолжая трястись. Почему-то решив ни в коем случае не отпускать его взгляд. Глаза в глаза. Глаза - зеркало души...
- Ленка!
Ей показалось?! -или это Валькин голос? Сделав над собой усилие, отвела глаза от его лица: на просеке и правда стоял Валька. Живой, настоящий. В руке - пластиковый пакет с лисичками. Прямо перед машиной. И смотрел на них через лобовое стекло.
Дернул дверь.
- Валька! - она спрыгнула прямо ему в руки. - Ручка! Ручка оторвалась, - ее продолжало трясти, даже, может, еще сильнее, чем раньше.
- Какая ручка?
Они едва успели отскочить: газанув с места, машина резко развернулась и понеслась, подпрыгивая на ухабах, по просеке.
- Я выпрыгнуть хотела... а ручка...
- Это он тебя сюда завез, что ли? Ну все уже, все. Все хорошо. И будет обалденно.
- Валька-а! Если бы не ты, я не знаю, что бы... - она еще крепче прижалась к его энцефалитке.
- Да ладно, ты чего. Если бы не я, если бы не я. Чего я сделал-то. Ну дверь открыл. Хватит уже комплиментов, что ли. Пошли лучше лисички жарить.
Она молчала, не в силах сдвинуться с места. Весь собравшийся в мозгу адреналин теперь плавно расходился по телу, делая его слишком мягким, податливым, словно у набитой ватой куклы.
- Ну ты и дрожишь, - она почувствовала, как его руки крепко обхватили ее.
И тут она, наконец, заплакала.
***
Вот что, скажите, делать, когда в духоте палатки слышны далекие, но настойчивые раскаты грома, а на них накладывается безысходное крещендо комариного воя? Когда двести раз уже повернулась направо, и столько же налево - а сна ни в одном глазу? Июльские ночи коротки, скоро и рассвет, лучше бы уж ночью все вылилось, чем днем - так ведь нет, только к утру, небось, и начнется, а сейчас ни одной капли. Да нет, не в приближающейся грозе, конечно, дело, и не в комарах. Посто досталось ей сегодня, стресс, вот и не спится.
Да не в этом, не в этом же дело! - а дело в том, что она самым наидурнейшим образом, похоже, влюбилась в Вальку. Втрескалась по уши.
В его такие крепкие руки, которыми он обнимал ее, пока они шли на точку - которыми, ни секунды не раздумывая, рванул дверь и спас из этого кошмара. В его тихий голос и грустную улыбку. Бывает так: как молния ударила. И как ей удалось целых две недели прожить с ним бок о бок, и не разглядеть?
Она снова и снова перебирала в памяти подробности сегодняшнего вечера: как сидели втроем, с Верой Николаевной, у костра, как та ушла потом спать, а они еще долго говорили о том о сем. О чем только они не говорили - и оказалось, ей интересно с ним, как ни с кем другим: словно попала в неведомый доселе мир, полный плодородных, не похожих одна на другую долин, бурлящих ручьев и сверкающих горных вершин. И глаза ее светились все ярче, и она все искала в его глазах такое же что-то.
Но не находила.
И сумасшедший вечер этот, что по всем природным законам обязан был завершиться сумасшедшей ночью, просто тихо угас; они засиделись с ним совсем допоздна, часов, наверное, до двух или полтретьего, и под конец он сказал, что нет, все, просто падает уже, и так ночи слишком короткие, надо хоть пару часов соснуть - а когда светло, какой уж сон. И полез на станцию, он там спал, а они с Верой Николаевной в палатке.
Хорошо ему спать - а она тут, может, извелась совсем! И словно какая-то сила подбросила ее, развернулась давно ждавшая момента пружина - вскочила, влезла в джинсы с майкой, выбралась на воздух.
Казалось, ни одна травинка не шевелится, все вокруг затаило дыхание. Медленно поднялась по ступенькам.
-Валь! А Валь! Ты где там?
Темно, лишь в дальнем углу мерцали красные и зеленые лампочки приборов.
Подошла к его раскладушее, присела на край.
- Вальк. Не могу, слушай. Перенервничала, что ли. И грозища собирается, жуть.
- Ленка? А? Чего говоришь? Гроза? Это да, я тоже чувствую. Ты чего дрожишь вся? До сих пор, что ли? Вот тоже. Ну давай, ложись сюда, чтоб тебя там в палатке серый волк не съел. А я вон в креслице подремлю. Или, еще лучше, сейчас нам чаю сделаю.
- Валька. Я, кажется, влюбилась в тебя.
Она сама удивилась, как спокойно и легко у нее это вышло. Как прыжок с вышки вниз головой - и все, назад дороги нет.
- Ну, Ленка, ты совсем что-то не то говоришь, - Валька засмеялся, словно ничего особенного она и не сказала ему. - Это все твой неудавшийся насильник виноват - совсем все у тебя в голове от адреналина смешалось. У тебя же Серега есть. А у меня Алина. Я даже рисовать, и то не умею. Давай лучше чай пить.
Вот и все.
Пили горяченный чай, дуя на него, но все равно обжигаясь, стараясь по возможности избегать встречаться глазами. Гроза все собиралась, громыхала вдалеке, но все тише и реже - а потом Валька выглянул в окно, и сказал, что небо зеленеет уже, а грозы не будет точно - ушла.
И, допив свой чай, она спустилась по ступенькам. Небо совсем посветлело, из зеленого сделалось цвета топленых сливок. Или крем-брюле. А если выйти сейчас на поле, то увидишь, как медленно поднимается из-за края земли солнце. Вот и начался новый день. И первые птицы уже голос пробуют.
Она снова, неожиданно для себя самой, заплакала - нет, зашлась прямо, захлебнулась сладкой своей, безысходной болью. Вот что, скажите, ей делать? Разлюбить, затоптать все, что только поднялось из земли, пробилось в душе? Повесить на сердце замок? А что это за любовь, скажите, без взаимности!
Но, с другой стороны, без любви - что вообще за жизнь? Так, ерунда, промозглые серые будни. Череда однообразных дней и ночей.
Или, может быть, как раз такая, недоступно-холодная, она, любовь, и есть самая желанная?
Забралась в спальник, в последний раз всхлипнула и повернулась на правый бок. Все, хватит реветь. Утро вечера мудренее. Подумаешь, Алина. Да все просто потому, что в июле ночи слишком короткие. Ну ничего - еще весь август впереди