Вот - рождество, надежды и волхвы,
Вот - колыбель, дары, людская вера,
Вот - сын и бог на ложе из травы,
Слова любви вкушающий без меры.
Алеет кромка серого белья,
Достойного пророка Иудеи.
Здесь будет след от римского копья...
Мария видит смерть и холодеет
В предчувствии ужаснейшей из тризн
По самому родному человеку,
Но маленькие руки тянет жизнь,
Подаренная ею злому веку.
Все матери хотят лишь одного -
Хватило б молока, тепла и света.
Последнее, что будет у Него -
Тепло весла в руках над стылой Летой.
Считает ночь секунды и часы,
Под свет звезды пронзительно-нездешний
Ребёнка положили на весы,
А на другую чашу - всех кто грешен.
И всех уравновесит лишь один
Вне времени, вне смерти и мучений!
На выжженной Голгофе триедин
С тем холодом ночным тогда, в сочельник,
С той влагой рек, стекающей меж рук,
Держащих окрещённого младенца
Над миром полным боли и разлук,
Но рядом мать и крёстный с полотенцем...
Всё это будет позже, а пока
Пустыня дышит холодом как космос,
Склонились три усталых старика,
На плечи уронив седые космы.
И воздух, выдыхаемый скотом,
Напитан чабрецом и дикой мятой.
Без очага окутанный теплом,
Малыш уснул, ни в чём не виноватый.