Соколов Иннокентий Дмитриевич : другие произведения.

Донор

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказы: Бабки, День Варенья, Дом, Донор, Гнездо кукушки, Кам-бу-ха, Репетиция, Сиротины дети, Ночь у камина, Вечер на скамейке, Ab Ovo, Циклон, День Благодарения, Фабрика, Интервью, Пудинг, Шедевр, Сумерки, Разговорчики


   Бабки
  
   Провожали Худякову Оксану на пенсию всей работой. Программист Пашка приволок огромный букет ромашек, юристы ограничились тремя розами в цветном полиэтилене. Девочки из бухгалтерии торжественно вручили бутыль вина, перевязанную лентами. Шеф, отлучившись до обеда, вернулся с шикарным букетом орхидей и неправдоподобно огромной коробкой конфет.
   Стол накрыли в конференц-зале. Девчонки, щебеча, резали салаты, парни крутились тут же, пытаясь ухватить со стола.
   Оксана нервно носилась по кабинетам, принимая поздравления. Сотрудники растягивали рты, но все улыбки казались резиновыми, ненастоящими.
   - А годы-то, годы... Свое берут! - Казалось, со значением говорили чересчур напряженные лица сослуживиц.
   Худякова старалась не обращать внимания. В пятьдесят пять жизнь только начинается - в уборной Оксана долго рассматривала себя в зеркале. Тетка как тетка, вполне даже симпатичная, вот только морщинки у глаз, да кожа шеи чуть дрябловата, а так еще вполне... Когда Худякова шла на высоченных тонких шпильках, сверкая нейлоном колготок, вся мужская часть невольно оборачивалась, давилась бутербродами и вожделенно ласкала взглядом изящность щиколоток, округлость коленок и приятную линию бедер.
   Даже шеф, уж, на что примерный семьянин, и тот отдавал должное - пару раз в том самом конференц-зале, да еще разок в кабинете. Худякова не думала о плохом, принимая правила игры - что-что, а увядать раньше срока не хотелось, и все эти забавы носили скорее сакральный смысл, хотя Оксана не раз ловила себя на мысли, что все чаще и чаще охота просто поваляться в кресле, не думая обо всех этих женских ухищрениях в наивных попытках оттянуть старость.
   Сотрудники собрались на удивление быстро.
   - Дорогая наша Оксана Сергеевна - начал, было, шеф, но тут же сбился. Называть Худякову по имени-отчеству оказалось делом непривычным. Даже с молодежью Оксана была всегда на "ты" и не признавала официоза. - В общем, от лица коллектива, хотелось бы...
   Дальше она не слушала, думая только об одном. Это последний день на работе, еще каких-нибудь полчаса, и окончится рабочий день, а там, прощай молодость.
   С торжественной частью покончили быстро. Выпили, закусили, поговорили о том, о сем. Как-то само получилось, что Худякова оказалась в меньшинстве - сотрудники столпились поодаль, как бы всем видом показывая - ничего личного Оксана Сергеевна, но работа понимаешь, и все такое. А потом и вовсе рассосались по кабинетам. Шеф ушел одним из первых, пожав на прощание руку.
   Худякова стояла одна в пустом зале, скрестив руки. Вздохнула, окинув взглядом помещение, задумалась.
   Как же не хотелось покидать привычную суету. Работа давала смысл, заставляла чувствовать себя моложе. И кто знает, что будет впереди - наверняка бесконечные серые дни, похожие один на другой...
   - Кх, кх.
   Из коридора кашлянул кадровик Семеныч, по слухам бывший особист. Поманил пальцем.
   - Что, уже? - Очнулась Оксана.
   Вместо ответа Семеныч вздохнул. Постоял, проникаясь серьезностью момента.
   - Идем голуба, идем...
   Худякова уныло опустила голову, и пошла за кадровиком.
   Они прошли мимо рабочих кабинетов, юркнули в неприметную серую дверь, спустились в подвальную часть. Здесь была вотчина Семеныча.
   Зашли в узкий кабинетик. Усевшись за столом, Семеныч кивнул на старый покосившийся стул. Худякова покорно присела.
   - Тэкс... - Деловито пробормотал Семеныч. - Чичас все устроим в лучшем виде.
   Из недр сейфа, старик вытянул трудовую книгу, личное дело и коробок из-под обуви.
   - Значится... Худякова Оксана Сергеевна, ну что - позвольте, так сказать, еще раз поздравить с выходом на заслуженный, так сказать отдых, и значится...
   Оксана Сергеевна вздохнула.
   - Вот обходной - неуверенно протянула бумажку.
   Семеныч не глядя, забрал обходной лист, что-то черканул в личном деле, протянул Худяковой.
   - Вот туточки распишись, и вот здесь тоже...
   Оксана подписала. Семеныч открыл коробку. В ней оказались штемпельная подушка в синем пластмассовом футляре и круглая печать, с деревянной ручкой. Зачем-то подышав на печать, старик пропечатал документы.
   - Тэкс, обходной подошьем в личное дело, трудовая остается тоже у меня. Тебе Худякова другой документ - Семеныч протянул серую книжицу.
   Дрогнувшей рукой, Худякова забрала пенсионное удостоверение.
   Семеныч спрятал документы и коробку обратно в сейф.
   - Идем дальше.
   Они вышли из кабинета через другую дверь. Пол в подвале оказался неровным, Оксана Сергеевна пару раз споткнулась, едва не сломав каблук.
   - Ничего голуба, чичас все устроим... - Семеныч придержал Худякову за локоток.
   Они вошли в раздевалку. Из проржавевшего железного ящика, кадровик вытащил огромный тюк.
   - Вот, Сергеевна, принимай обновку - хохотнул старик.
   - Ты бы вышел, старый черт... - Беззлобно ответила Худякова.
   - Тьфу ты - сплюнул Семеныч. - Чиво б я там не видел. Или у тебя Сергеевна все не как у баб устроено?
   В раздевалке было холодно и сыро. Худякова расстегнула пуговицы блузки.
   - Сюда давай. - Семеныч протянул жилистую руку.
   Оксана покорно отдала блузу. Импортная вещица, за которую пришлось отвалить четверть аванса перекочевала в железный шкаф. Туда же отправились босоножки с умопомрачительным каблуком и кожаная мини-юбка.
   Дрожа от холода, Худякова расстегнула бюстгальтер, спустила бретельки.
   - Быстрее давай, Сергеевна. Не томи душу.
   Худякова стянула колготки - под нейлоном показались отекшие ноги с синими прожилками вен. Оставшись в трусиках, Худякова умоляюще поглядела на старика.
   - Ишь бесстыдница! - Рассердился Семеныч. - Сымай, это безобразие, кому говорю!
   И только собрав всю одежду, старик брезгливо затолкал вещи в шкаф, и закрыл скрипучую дверку.
   - Ну, чего стоишь? Одевайся, Сергеевна. Некогда мне с тобой тут время терять.
   Худякова развернула тюк. От одежды пахло сыростью подвала. Из вороха тряпок, Оксана Сергеевна выудила сиреневые рейтузы. Повертела так и этак. Боже, какой ужас.
   - Да уж, не те ниточки в заднице - прокомментировал находку Семеныч.
   Оксана натянула рейтузы. А впрочем, даже и ничего...
   За рейтузами последовал желтоватый бюстгальтер с огромными чашами. Как ни странно бюстгальтер пришелся впору. Или это грудь так провисла от старости? Раньше Худякова не задумывалась о плохом, теперь же волей неволей приходилось постигать все на собственном опыте.
   Так, что дальше? На ноги теплые шерстяные гамаши, вязаные носки. Цветастая юбка ниже колен. Вместо босоножек на шпильке - мягкие, похожие на домашние, тапочки, с задниками. Непонятного цвета кофта, с заплатками на локтях.
   - Ну, как Сергеевна? - С сочувствием спросил Семеныч.
   Худякова не ответила. Надела серое драповое пальто. Вроде нормально - удобно, да и тепло. И последний штрих - серый же платок. Оксана Сергеевна попробовала завязать - для первого раза получилось неплохо.
   Семеныч критически обошел вокруг. Вытянул большой палец:
   - Во! Только накось еще...
   Старик протянул очки. Худякова подслеповато щурилась, пытаясь рассмотреть что-либо вокруг.
   - Ничего голуба. Со временем привыкнут глаза-то. Ну, давай, Сергеевна, давай милая...
   Старик открыл неприметную дверь. Оксана Сергеевна вышла черным ходом. Прошлась, ощущая внезапную тяжесть в ногах.
   - Эй, Сергеевна, погодь... - Семеныч выбежал вслед. - На...
   Всунул в руки деревянную трость.
   - Все ж легче будет. Ты того, Сергеевна, не забывай, заходи если что...
   - И тебе Семеныч не болеть.
   Худякова зашла за угол. Остановилась. До дома было рукой подать, вот только ноги разболелись, да что-то кольнуло в груди.
   Оксана Сергеевна, не спеша, потопала дальше. Прошла две остановки, пару раз останавливаясь передохнуть. Вошла в свой двор.
   У подъезда на лавочке о чем-то ворковали две старухи. Оксана Сергеевна подошла ближе.
   - Добрый вечер, бабоньки. - Неожиданно для самой себя прошамкала Худякова.
   Старухи подозрительно смотрели на незнакомку. Внезапно лицо одной, с первого этажа разгладилось, и расплылось в довольной улыбке.
   - Тьфу ты, Сергеевна. Не узнала, богатой будешь...
   Старуха повернулась к товарке.
   - Это же Худякова с восемьдесят четвертой квартиры.
   - А Оксаночка, здравствуй дорогая. Да ты не стой, присаживайся. Болят-то ноги, поди?
   - Да, Сергеевна, садись рядышком...
   Худякова втиснула грузное тело между соседками, и уставилась неподвижным взглядом. Какой-то парнишка с букетом цветов нырнул в подъезд. Было слышно, как он поднимается вверх, перепрыгивая через ступени.
   - А это кто такой? - В очках было не разобрать, и Худякова повернула голову к соседке.
   - А шут его знает. К Ленке с пятого этажа побежал. Хахаль очередной... Ходят тут, всякие.
   - Ох, и не говори, Ивановна - вздохнула Оксана Сергеевна и завязала потуже ситцевый платок.
  
  
  
   День Варенья
  
   Мать разбудила Вовку чуть свет. Он пытался поначалу упрямиться, сонно тянул на макушку одеяло, мычал что-то неразборчиво, мотал головой, уже заранее понимая, что толку не будет.
   - Вовка! А ну вставай, негодяй!
   Из кухни выглянул отец.
   - Вот я сейчас кому-то врежу!
   Зная крутой характер папани, Вовка обречено вздохнул. Потянулся, с легким сожалением провожая сонную оторопь. Снилось Вовке нечто яркое и воздушное, отчего еще горше было возвращаться в воскресное утро, зная, что впереди...
   - А ну давай, шевелись - отец махнул рукой, собираясь отвесить подзатыльник, но промазал. Вовка привычно проскользнул в ванную, где, закрывшись, принялся рассматривать в овальном зеркале свое веснушчатое лицо. Впрочем, долго ему наслаждаться не дали.
   - Вовка! Ты чего там, уснул? - Забарабанила в двери мать. - Давай, умывайся и дуй в магазин за хлебом. Заодно и гречки купишь.
   Вовка умылся ледяной водой. Стало немного легче. Вчера он полдня провозился с уборкой - вытирал пыль, пылесосил, мыл полы, потом помогал на кухне - резал лук, замешивал тесто, а после допоздна чистил картошку. Папаша возился в гараже (интересно знать, чем он вообще там занимается?), мать сумрачно смотрела телевизор, время, от времени прихлебывая из чашки давно уже остывший чай.
   До магазина было рукой подать. Вовка плелся по грязному тротуару, старательно обходя лужи. Лето ушло, осень пришла - все как всегда. Сегодня день Варенья Вовки, а значит впереди шумное застолье - придут друзья родителей, и друзья друзей родителей вместе со своими друзьями и друзьями их друзей. Вся эта компания будет жрать картошку, ту самую, Вовкой чищенную, все как-то быстро перепьются, потом Вовка будет балансировать на шатком табурете, пытаясь вспомнить какой-нибудь стишок, даром, что ему уже восемь лет, и закончится все стоянием в углу, куда мать принесет кусок торта с прошлогодней свечкой. Тоска...
   В магазине юркая продавщица умело обвесила Вовку на сорок грамм, сунула мятый батон, и не додала десять копеек. Вовка попытался посмотреть ей в лицо, но сзади уже напирала очередь. Выйдя из магазина Вовка, что есть силы, пнул консервную банку. Та загрохотала по асфальту и плюхнулась в лужу, где и осталась торчать маленьким жестяным островком.
   - Ты чего это шалишь? - Послышался сзади противный скрипучий голос, и тут же чьи-то пальцы умело ухватили за ухо.
   Вовка взвыл.
   - Нечего хулиганить, а то ишь ты.
   Извернувшись, Вовка увидел хозяина руки. Старичок-сморчок крепко ухватился за ухо, блестя хитрыми глазками из-под широкополой шляпы. В другой, свободной руке, пенсионер держал авоську. Несмотря на боль, Вовка успел заметить, что батон в авоське был поприличнее. Видать продавщица знакомая...
   Додумать Вовка не успел. Старичок еще раз дернул за ухо.
   - Дяденька отпусти... - заныл Вовка, пытаясь обмануть бдительность пенсионера.
   - Так, что здесь происходит? - твердый уверенный голос заставил старичка вздрогнуть. Дрожь передалась руке - Вовка заметил, что последнюю минуту способен воспринимать окружающую действительность посредством злополучного уха.
   К ним подошел высокий статный милиционер.
   - Хулигана, вот поймал - старичок был сама скромность.
   Милиционер осторожно разжал пальцы, высвобождая Вовкино ухо.
   - Это не наш метод - спокойно объяснил он оторопевшему старичку.
   Вовка благодарно икнул.
   - Но позвольте... - начал, было, старичок-боровичок, но милиционер не дал ему закончить.
   - Документы! - Рявкнул он так, что Вовка чуть не оглох. Старичок попятился.
   - Мои?
   - Нет, мои... - Милиционер потянулся к кобуре. Следующие мгновения оказались втиснутыми в мироощущение Вовки яркими болезненными вспышками.
   Бах! - И с головы старичка слетает шляпа. В его глазах недоумение и испуг. Еще один выстрел - и дедушкина голова разлетается кровавыми брызгами. Его отбрасывает на асфальт, и милиционер стреляет снова и снова, шпигуя свинцом дергающееся тело. А потом пистолет сухо щелкнул. Милиционер отправил оружие обратно в кобуру. Вовка отер с лица что-то теплое и липкое, мимоходом отметив, что выпачкался в красном. Старичок остался лежать на асфальте. Вокруг тела начала расплываться лужа крови.
   - Вот так-то! - Со значением произнес милиционер.
   Вовка ошалело смотрел на стража порядка. Вокруг начала собираться толпа. Милиционер для верности пнул труп носком скороходовского ботинка, и легонько щелкнул Вовку по носу.
   - Ну что, барбос, идем? - Вовка согласно кивнул.
   Милиционер оглядел толпу.
   - Так товарищи, не напираем. Все успеют посмотреть...
   Вовка доверчиво вложил руку в огромную твердую ладонь милиционера, и они вдвоем начали протискиваться через гомонящую толпу. До Вовки доносились отдельные возгласы:
   - И правильно, давно уже пора...
   - Совести у них уже нет...
   - А он ему как стрельнет...
   - Шпиона видать поймали...
   Милиционер вывел Вовку из толпы, и они пошли по улице. Завернули за угол. Подошли к киоску, где толстомясая тетка торговала мороженым. Вовке милиционер купил пломбир, себе взял эскимо. Вовка сдернул круглую бумажку, и блаженно зажмурился.
   - Ну что, Вовка. С праздником тебя! - Вовка удивленно открыл глаза. Милиционер как ни в чем не бывало ел мороженое, но Вовка успел заметить крохотную хитринку в серо-голубых глазах.
   - А вы откуда... - начал он, но милиционер приложил к его губам пахнущий порохом палец.
   - Оттуда!
   Вовка понятливо кивнул. Мол, как скажете, гражданин начальник, оттуда, значит оттуда.
   - Вкуснотища! - Милиционер с наслаждением облизал деревянную палочку. - Ну да ладно, рассказывай, как жизнь.
   - Молодая... - Вовка запихнул в рот вафельный стаканчик с остатками пломбира. Милиционер ухмыльнулся.
   - Ну и правильно, чего сопли жевать. И так все понятно - в магазине обвесили, в школе обидели, родители - дегенераты, а впереди серая беспросветная жизнь у станка. Так?
   - Ну, примерно - согласился Вовка.
   - Ясно... - вздохнул милиционер. - Ну ладно, пойдем, дай только...
   Милиционер достал пистолет, вытащил из кармана запасную обойму, и ловко перезарядил оружие.
   - На, держи. - Не веря своему счастью, Вовка ухватил пустую обойму.
   Милиционер взвел затвор.
   - Вот теперь все. Пошли.
   Они вернулись в магазин, где милиционер расстрелял бойкую продавщицу. Деревянные лотки с батонами оказались заляпаны кровью. Очередь заволновалась.
   - Тихо товарищи - принялся успокаивать всех милиционер. - Имели место недовес, недосып и недостача, или как там у них, у жуликов называется. Короче, вот этому пареньку мелочи недодали, так что все по-честному. Кстати...
   Милиционер перегнулся через прилавок, и выудил из жестяной банки с мелочью десять копеек.
   - На-ка, возьми.
   Вовка забрал монетку, и уже на выходе не удержался, и показал язык. В очереди зашумели:
   - Ишь ты, шалопай, молоко на губах и подбородке еще не обсохло, а туда же...
   - Это не молоко, а пломбир - обиделся Вовка, но милиционер уже тащил его за руку.
   Они вернулись к скамье, где милиционер повторил процедуру перезарядки. Ошалевший Вовка завладел еще одной пустой обоймой.
   - И еще - Милиционер передернул затвор. - Обычно закономерен вопрос, ну там, как такое может происходить вообще, и так далее...
   - Да, кстати... - оживился Вовка.
   Милиционер отправил пистолет в кобуру.
   - Считай, что я волшебный милиционер. Или нет, лучше так - Волшебный Милиционер. С большой буквы, ясно?
   - Так точно! - бойко отрапортовал Вовка. - Ко мне домой пойдем?
   - Обязательно - ответил Волшебный Милиционер, и подмигнул Вовке.
   Веселье давно стартовало, и шло полным ходом. Из-за ободранного дерматина двери доносились лишь жалкие отголоски, но, имея богатое воображение можно было представить все, что происходит там, в сизых клубах табачного дыма, в развеселом гомоне, в звонах бокалов и хлопках открываемых бутылок водки - долгожданный день Варенья Вовки.
   - Так-с, заходим. - Волшебный Милиционер решительно толкнул хлипкую дверь. - Показывай, где тут что.
   - Ага, заходите. Вот тапки - Вовка провел спутника в комнату и помог раздеться. Фуражку Волшебный Милиционер снимать не стал.
   Они вошли в залу, и на миг наступила тишина. Выглянув из-за широкой спины Волшебного Милиционера, Вовка увидел, что пришли только друзья родителей и друзья друзей родителей вместе со своими друзьями. Очевидно, друзья их друзей были на подходе. Волшебный Милиционер вздохнул.
   - Ну, ничего - шепнул он пригорюнившемуся Вовке. - Будем работать с тем, что есть.
   - Вовка, сукин ты именинник, где шлялся? - пьяный родитель встал с куском селедки наколотым на вилку. Пока Вовка следил за селедочным хвостом с налипшими чешуйками, что описывал в воздухе причудливые восьмерки, Волшебный Милиционер на всякий случай расстегнул кобуру.
   - Давайте не будем нарушать протокольную часть - успокаивающе произнес он. - Для начала отделим агнцев от козлищ, или как там, в церкви говорят, не помню. Попрошу встать друзей родителей и друзей их друзей.
   - Вместе с их друзьями? - Насмешливо поинтересовался кто-то из-за стола.
   Волшебный Милиционер на миг задумался и почесал фуражку.
   - Гм, давайте так - встают друзья, друзья друзей и их друзья. Короче, все кто не родители Вовки.
   С трудом, отсортировав гостей, Волшебный Милиционер вытолкал гомонящую публику. Гости уходили с неохотой. Паре особо резвых пришлось дать рукояткой пистолета по зубам.
   - Так, теперь переходим к родителям. Вы как я вижу мать? - Указующий перст блюстителя порядка ткнул в Вовкину родительницу.
   - Ну не отец же - для порядка возмутилась та.
   - Тихо! - заорал Волшебный Милиционер, и от звука его голоса попрятались тараканы. Макаров переместился на стол. Мать сглотнула и посмотрела на Вовку. Тот пожал плечами.
   - На кухню - коротко скомандовал Волшебный Милиционер, и мать сдуло ветром.
   - Так, теперь отец...
   Папаша испугано икнул, и торопливо положил назад в тарелку рыбий хвост. Волшебный Милиционер выжидающе смотрел на Вовкиного родителя.
   - Ну?
   Папаша осторожно взобрался на табуретку и театрально отставил ногу, отчего табурет огорченно заскрипел.
   - Стих! - провозгласил он и откашлялся. - Этот славный день Варенья...
   Волшебный Милиционер одобрительно кивнул.
   - В нем и праздник, и веселье... - тянул волынку родитель. - Потому что каждый год... Он ведет, годам нашим счет! - победно выкрикнул он последнее слово и вопросительно взглянул на гостя.
   - Ну, как? - спросил Волшебный Милиционер.
   - Да не знаю - пожал плечами Вовка. - По-моему чего-то там пропущено в словах.
   - Нет, ну, как пропущено... - заныл папаша. - У меня каждое слово в тетради записано.
   Волшебный Милиционер почесал кончик носа.
   - Ладно - смилостивился Вовка. - Для первого раза сойдет.
   - Хозяин-барин - Волшебный Милиционер засунул пистолет в кобуру.
   - Что дальше? - поинтересовался Вовка. - В угол ставить будем?
   - Лучше сразу, к стенке - буркнул Волшебный Милиционер, продолжая возиться с кобурой. - Ладно, на этом день Варенья считаю встреченным. Идем, Вовка, проводишь.
   В прихожей Вовка подал Волшебному Милиционеру форменный китель. Посмотревшись в зеркало, и поправив фуражку, гость взялся за ручку двери.
   - А... - запоздало вспомнил Вовка. - Я ж забыл спросить-то, почему все так?
   Волшебный Милиционер удивленно посмотрел на Вовку.
   - А кто вчера ложился спать и загадал желание? Что бы все было по-другому, раз и навсегда?
   - Точно! - Вовка хлопнул себя по лбу. - Тогда до встречи!
   Он протянул руку. Гость улыбнулся и пожал ее.
   - Ну ты это, в общем... вставай соня...
   - Что? - не понял Вовка.
   - С днем Варенья сынок. Просыпайся скорее, смотри, какие подарки мы тебе приготовили.
   Вовка вывалился из сна, и теперь оторопело тер глаза, пытаясь окончательно проснуться. Мама с папой стояли у кровати, держа в руках огромную картонную коробку, на которой был нарисован игрушечный поезд. Вовкино сердце пропустило один удар, и застучало с новой силой, пыталось наверстать пропущенное.
   Потом были поцелуи родителей и веселый гомон гостей. Пришли Вовкины друзья и друзья Вовкиных друзей вместе со своими друзьями и друзьями их друзей. Все они вместе глотали шипучий лимонад и запихивали за обе щеки необыкновенно вкусный торт. Улучив минутку, Вовка тихонько проскользнул в свою комнату. Подошел к окну, одернул штору. На скамейке у подъезда сидел милиционер, и от скуки вертел в руках табельное оружие. Почувствовав Вовкин взгляд, он повернул голову и улыбнулся. Вовка улыбнулся в ответ и задернул штору.
   Сзади тихонько кашлянули. Вовка обернулся.
   - С днем Варенья сынок - прошептала мама и протянула Вовке кусок торта с прошлогодней свечкой.
   В зале стукнули бокалы, и хлопнула открываемая бутылка. День Варенья продолжался...
  
   Славянск, февраль 2009
  
  
  
   Дом
  
   С самого детства, Ванька мечтал о собственном доме, представляя, как хорошо было бы жить где-нибудь на краю города, в тишине небольших, извилистых улиц, просыпаясь с криком петухов, или просто оттого, что утренняя свежесть забралась в комнату, просочилась под простыню, призывая вскочить с гиканьем, пронестись по комнатам, выбежать на улицу, и наполнить легкие криком радости, приветствуя новый день - выросший в квартире, среди кухонной возни, шума и ругани, взращенный в многоэтажной утробе города, и днями и вечерами, он предавался измышлениям, о том, каким должен быть этот дом, мечтая вырваться из многоголосия коммунального общежития, побыть хоть немного наедине с самим собой, с мыслями, что роятся в вихрастой голове мальчугана (дом будет согревать в лютые морозы, и утешать приятной прохладой жаркими летними ночами, он словно заботливая мать будет убаюкивать потрескиванием штукатурки, скрипом половиц), а детские годы летят - ясли, садик, маленький Ванечка кушает борщ, ловко выбирая картошку большой алюминиевой ложкой, (мать каждый день суетилась у плиты, но, сколько Ванечка не садился за стол, почему-то всегда борщ, который они ели был вчерашним), первый звонок, родители плачут, утирая слезы, дома накрытый по этому поводу стол, отец довольно поднимает стакан с водкой, и что-то долго говорит, голодные гости нетерпеливо кивают, в ожидании, когда же можно будет выпить, и заесть вчерашним борщом, первая двойка, нагоняй от отца, который, не стесняясь, дерет за уши прямо в учительской, в квартире тесно и неуютно, сверху шумная многодетная семья, с постоянно орущими, дерущимися выродками, снизу дядя Толя - алкаш и матерщинник, окна квартиры смотрят на дорогу, отчего в комнату заползает сизый змей автомобильных выхлопов, Ванька подолгу ворочается в кровати, слушая как стучат мячом соседские дети, на потолке, оклеенном дешевыми аляповатыми обоями, качается люстра, за стеной молодожены отчего-то скрипят всю ночь кроватью, а школьные годы улетают белыми птицами - выпускной, три бутылки бананового ликера, выпитые с оглядкой, похороны соседа, вступительные экзамены в институт, соседи сверху завели еще одного ребенка - пронзительный визг не смолкает ни на минуту, ремонт (каждый год, в углах комнат, как раз на стыках железобетонных плит, отсыревшие обои превращаются в темную заплесневевшую труху, а детишки сверху, периодически забывают закрывать краны в ванной, отчего на потолке набухает пятно, и первая капля падает на пол, с укоризненным звоном), а годы летят - сессия, практика, боже, как осточертело вслушиваться в хриплый, надсадный кашель соседа-инвалида (Ванька бросает в стену тапок, и старичок-боровичок испуганно притихает, чтобы вновь, через минуту разразиться хрипением), уже не молодожены по-прежнему насилуют кровать, кажется, что они там прыгают словно дети, стараясь достать руками потолок, бедные пружины скрипят, протестуя, принимая погрузневшие тела, защита диплома, дядя Толя понимающе складывает пальцы особым жестом (оттопыривает большой палец и мизинец, словно пытаясь измерить высоту пустой водочной бутылки, что катается под ногами в покосившейся беседке, на радость собутыльникам), непонятно откуда в жизни появляется Зинка - долгие уговоры, и под конец, когда уже кажется, что ничего не получится она соглашается, и Иван, замирая от страха, делает то, о чем так долго мечтал, листая истрепанные заграничные журналы, за которые пришлось отвалить четыре стипендии, на которых обнаженные мужчины и женщины занимаются тем, чем положено заниматься мужчинам и женщинам тогда, когда они остаются наедине, в первый раз как-то странно, и совсем ничего не понятно, и он бредет домой, почему-то решив, что родители догадаются обо всем с одного взгляда, но ничего подобного, и Зинка при встрече смущенно опускает голову (на самом деле он был у нее второй, но для влюбленного Ивана это не важно), свадьба, полная фигура невесты выражает радостное нетерпение, некрасивое лицо компенсируется умением варить вчерашний борщ, отец восторженно поднимает рюмку, его губы шевелятся, и Иван не веря, что все это происходит именно с ним, почтительно ловит каждое слово, так же как и гости, которые согласно кивают, ожидая, когда же можно будет, наконец, выпить, и заесть вчерашним борщом, первая (почти) брачная ночь - родители в соседней комнате, и Иван, прислушиваясь к их размерному дыханию, осторожно прижимается к новообретенной жене, у Зинки болит голова - черт у нее постоянно болит голова! - не то, что у соседей за стеной, которые купили новую кровать, вынесли старую, с растянутыми, позванивающими пружинами, на радость дворовой ребятне - детишки забираются на нее с ногами, чтобы прыгать, улетая в закопченное небо города, у Ивана первая работа, он носится как угорелый по кабинетам, разрываются телефоны, и начальство недовольно косится на молодого специалиста, что вцепился в работу, словно голодный пес, дома на маленькой, в шесть метров кухне, варит борщ жена, соседи сверху справляют свадьбу старшего сына, отчего люстра привычно качается в стороны, как уличный фонарь на ветру, отдельная однокомнатная квартира, (родители, наконец, согласились разменять свою двушку) - такое же замкнутое пространство с махонькой кухонькой и тесной уборной, иногда Иван запирается в ней, и сидит на унитазе, обхватив голову руками, предаваясь измышлениям, о том, каким должен быть его дом (в спальне широкая кровать, а ванная с туалетом - не такие, что приходиться упираться локтями в стены, балансируя на треснутом унитазе, ерзая от раздражения), на работе стало поспокойнее, а годы летят - появился на свет маленький Петр Иванович, они втроем теснятся в одной комнате, отчего утром, уходя на работу, Иван Петрович плетется по улицам, с трудом удерживаясь от того, чтобы не заснуть прямо посередине пешеходного перехода, хорошо, что на работе можно выделить пару часиков и подремать, сидя в пустом кабинете (сослуживицы помчались в гастроном, где сегодня дают мойву), ребенок растет, и Иван Петрович, устроившись на кухне, задумчиво размешивает ложкой борщ, разгоняя пятна жира, раздумывая над тем, каким должен быть дом, Зинка полнеет на глазах, превращаясь в копию мамаши - отставленный зад, и тяжелые, приплюснутые груди, они не в силах бороться с земным притяжением, отчего похожи на две лепешки, что болтаются где-то около пупка, она варит борщ, постоянно, каждый день, отчего на кухне парко и запахи въелись в штукатурку, похороны соседа - дяди Коли, небольшой стол, Зинка ставит посередине огромную кастрюлю с борщом, Иван Петрович встает с рюмкой, что-то прочувствованно говорит о том, каким хорошим человеком был Колюня, остальные согласно кивают, в нетерпении ожидая, когда же можно будет выпить, и заесть вчерашним, Зинкиным борщом, а годы летят - возвращаясь с работы, Иван Петрович слушает недовольно бурчание раздобревшей супруги (соседи за стеной купили польский гарнитур), привычно забирается на диван, чтобы уткнуться в телевизор, где Петросян веселит зрителей избитыми плоскими шутками, он смотрит в мерцающий, обгаженный мухами экран, представляя, каким должен быть дом, (обязательно двухэтажный, с небольшим садом, чтобы летняя свежесть сочилась из распахнутых окон), молодожены за стеной доламывают очередную кровать, сверху выдают дочь замуж, соседка-старушка за стеной привычно кашляет (она похожа на вяленную воблу, но жизнь еще теплится в иссохшем теле), у Ивана Петровича радость - в соседнем подъезде согласились поменяться с доплатой, теперь у них две комнаты, как когда-то у родителей, новоселье, на столе стоит привычная кастрюля борща, соседи заученно поднимают рюмки с монополькой, подумать только - целых две комнаты, сын старшеклассник приносит двойки, Иван Петрович, не стесняясь, дерет ему уши прямо в учительской, Зинка варит борщ, она стала еще толще, а годы летят - сидя на унитазе, Иван Петрович представляет, каким будет его собственный дом (с большой верандой, и горшки с цветами расставлены на широких подоконниках, радуя взгляд невинной прелестью), выпускной у сына, Зинка что-то привычно бурчит под нос (соседи за стеной приобрели машину), нестареющий Петросян потчует нестареющими анекдотами, на работе тишь и благодать, сын провалил экзамены в институт, а Зинка стала еще толще, теперь она ворочается в уборной, пытаясь уместить свое рыхлое тело, плитка кое-где облупилась, кое-где и вовсе отлетела, Иван Петрович, кряхтя, пытается приделать ее на место, ничего не выходит, сын прогуливает занятие в училище, Иван Петрович, не стесняясь, дерет ему уши прямо в классе, на глазах у ржущих товарищей, а годы летят - устроившись на продавленном диване, Иван Петрович мысленно путешествует по дому (добрый, уютный - вот таким будет его дом!), на работе проводят на пенсию начальника, стол уставлен посудой, Зинка, пыхтя, притащила из дому огромную кастрюлю с борщом, Иван Петрович поднимает граненый стакан, и прочувствованно говорит о том, каким хорошим человеком был прежний начальник, сослуживцы согласно кивают, ожидая, когда же можно будет выпить, и заесть вчерашним, Зинкиным борщом, против ожиданий Ивана Петровича, новым начальником становится вовсе не он, а Федька Митрофанов, лодырь и обалдуй, что вечно без дела слонялся по коридорам главка, от скуки заигрывая с сослуживицами, дома Зинка недовольно бурчит (соседи за стеной купили сыну компьютер), на кухне треснуло оконное стекло - Иван Петрович, кряхтя, заклеивает его скотчем, а потом, забираясь в тесную ванну, с отлетевшей эмалью, он размышляет каким же будет дом (с кабинетом, где можно будет поставить письменный стол, а книжные полки будут до самого потолка), на работе тишь да гладь, дома сын лодырь и прогульщик, да супруга, похожая на огромный, колыхающийся жиром, шар, в комнатах теснота и пахнет борщом, тараканы не стесняясь путешествуют по стенам, словно пилигримы, вместе с хозяевами, кочуют из квартиры в квартиру, сын привел домой невестку - неряшливую деваху, с обкусанными ногтями, Зинка плачет, отчего ее груди качаются в такт огромным валикам жира на подбородке, свадьба, за небольшим столом, собрались жадные до дармового угощения, соседи, Иван Петрович, прочувствованно поднимает рюмку, желая счастья молодым, соседи согласно кивают, ожидая, когда же можно будет выпить, и заесть вчерашним, Зинкиным борщом, ночью, ворочаясь без сна, слушая возню молодых в соседней комнате, Иван Петрович, думает о том, как хорошо в собственном доме (на летней кухне будет вдосталь места, чтобы расставить многочисленную утварь, и печка будет блестеть в лучах утреннего солнца, а в небольшом уютном дворике, на столе, застеленном белоснежной скатертью, уже расставлены тарелки, и молоко холодит стакан, покрывая изморозью граненое стекло), Зинка лежит рядом, прижавшись необъятным бедром, и недовольно бурчит под нос (соседи за стеной, сделали евроремонт), утром вставать на работу, а до пенсии еще целая жизнь, а годы летят - Зинка учит невестку варить вчерашний борщ, тихонько уходят из жизни родители, у соседей сверху серебряная свадьба, отчего люстра качается словно маятник, отчитывая секунды, минуты, часы, и все не так, как мечталось, померла старушка, похожая на вяленую воблу, небольшой стол, прямо посередине гордо возвышается непременная кастрюля с борщом, Иван Петрович поднимает эмалированную кружку, и прочувствованно говорит о том, каким хорошим человеком была неусыхающая старушка, соседи машинально кивают, ожидая, когда же можно будет выпить, и заесть вчерашним, Зинкиным борщом, размен квартиры, чтобы молодые могли жить отдельно, суматоха, пьяные грузчики роняют славянский шкаф, Зинка верещит, как будто ее уронили вместе со шкафом, за стеной молодожены ломают раскладушку - недовольно пищат пружины, Иван Петрович слушает скрип растянутого брезента, размышляя о том, как уютно будет в доме (вечерами он будет покачиваться в кресле-качалке, умиротворенно рассматривая зеленое великолепие за окнами веранды, слушать песни цикад, по утрам - выходить на крыльцо, сладко потягиваться, всем сердцем радуясь тому, что впереди еще один день, и будет еще множество таких же деньков, непохожих друг на друга, но ничем не хуже этого, теплого, воспетого сладостным чириканьем воробьев, шуршанием листвы, наполненного тысячей запахов лета), а годы летят - в квартире душно, солнце разогревает стены, а ночью, остывающие плиты пощелкивают на стыках, отчего кажется, что дом сейчас развалится, словно игрушечный, зимой стужа - четыре регистра на батареях не греют совершенно, и приходиться кутаться в плед, до пенсии целая жизнь, рождение внука, на застеленном потрескавшейся клеенкой столе, дымит кастрюля с борщом, новоиспеченный дедушка Иван умиленно вытирает слезы, и приподнимается, чтобы сказать тост, приглашенные родственники, прочувствованно кивают, ожидая, когда же можно будет выпить, и заесть вчерашним, Зинкиным борщом, жизнь уходит, разбрызгиваясь минутами, годы летят, и ничто не может остановить их, стоя у окна, Иван Петрович размышляет о том, как хорошо жить в своем доме (в кабинете тишь и благодать, слышен лишь шорох переворачиваемой страницы, за окнами метель, а в комнате тепло и уютно), внук пошел в первый класс, Зинка ревет белугой, ее груди уже значительно ниже линии пупа, но она по-прежнему деловито снует по крохотной кухоньке, варит борщ, что-то бурча под нос (возможно соседи за стеной, купили себе очередную кровать), здоровье уже не то, читая газету, дед Иван поправляет очки, дужки которых обмотаны изолентой, до пенсии совсем недолго, внук получил двойку, Иван Петрович, не стесняясь, дерет ему уши прямо в учительской, у соседей сверху очередная свадьба, а у Ивана Петровича, забился сифон, сантехник что-то рассматривает в проржавевшей трубе, потом привычно складывает пальцы особым жестом (оттопыривает большой палец и мизинец, словно пытаясь измерить длину забитой трубы), Иван Петрович кряхтя, достает из буфета початую бутылку водки, а годы летят - Ивана Петровича провожают на пенсию, на большом рабочем столе, застеленном газетами, над гранеными стаканами и щербатыми тарелками, возвышается огромная кастрюля с борщом, Иван Петрович встает, сжимая стакан, и прочувствованно говорит о том, как дороги ему ушедшие годы, проведенные здесь, в компании с друзьями, сослуживцы умиленно кивают, ожидая, когда же можно будет выпить, и заесть вчерашним, Зинкиным борщом, но Иван Петрович, не договорив, роняет стакан, и заваливается на бок, опрокидывая кастрюлю, борщ пачкает застиранные штаны, растекается по полу огромной лужей, в которой плавают пятна жира, крики, метания, скорая, серая муть, вспышки света, и звенящая тьма, снова свет, неровный, мерцающий, озабоченные лица врачей, неудобная больничная постель, и Зинка каждый день носит ему вчерашний борщ, наконец, он дома, Зинка сидит у кровати, и, вытирая слезы, рассказывает, что соседи за стеной недавно вернулись из Индии, откуда привезли много разной всячины, сын заглянул ненадолго, повертел головой и умчался по своим делам, рядом тумбочка, уставленная пузырьками с лекарствами, Зинка потчует Ивана Петровича вчерашним борщом, пытаясь протолкнуть ложку сквозь упрямо сжатые губы старика, Ивану Петровичу не до этого, он мысленно прогуливается по комнатам дома, спускается по дубовой лестнице, выходит на крыльцо, зевает, потягивается, и солнце, забирает его к себе, укутывая пьянящим, легким светом, и Иван летит ему навстречу, уже не слыша причитаний супруги, оставив остывающее скрюченное тельце, похороны, прощание с любимым мужем, дорогим другом, отцом, дедушкой, сын угрюмо поднимает рюмку водки, сбивчиво пытаясь рассказать о том, каким хорошим человеком был Иван Петрович, и все задумчиво кивают, ожидая, когда же можно будет выпить, и заесть вчерашним, Зинкиным борщом, а дом Ивану Петровичу справили такой, что не стыдно и людям показать - добротный, сосновый, с обивкой из атласа.
  
  
  
   Донор
  
   Семенов проснулся раньше обычного, и некоторое время лежал в постели, тупо созерцая потолок. Сегодня последний день месяца, а значит пора в поликлинику. Он поворочался, пытаясь устроиться поудобнее, но мысли бродили где-то далеко. Плюнув, Семенов выполз из-под теплого одеяла.
   Умылся, придирчиво осмотрев отражение в зеркале. Почистил зубы. Есть не хотелось совершенно, быть может, из-за предстоящего.
   Банки Семенов приготовил заранее. Трехлитровки стояли на столе, сияя чистотой. Семенов с тоской посмотрел на тару - черт знает что, каждый месяц одно и то же.
   Он вышел из дому, небрежно помахивая авоськой. Банки в авоське издавали тихий звон, отмечая шаги. Идти было недалеко, минут десять, если не торопиться. Семенов как мог, оттягивал неприятную процедуру, поэтому до поликлиники добрался часам к девяти, когда уже собралась приличная очередь.
   - Кто последний? - Неопределенного возраста тетка, в кашемировом пальто, равнодушно мотнула головой. Семенов пристроился за ней, тоскливо сжимая авоську.
   В коридоре было сумрачно и грязно. Пахло карболкой и почему-то прокисшим компотом. В очереди чесали языками. Семенов привычно прислушался, пытаясь уловить суть разговора.
   - А еще говорят, был случай недавно - одному мужику два литра скачали, так он потом, чуть не сковырнулся...
   - Ну а что вы хотели? Я давно говорил - бесплатная медицина никуда не годится. Вот если бы за каждый сеанс была отдельная плата...
   - Ну да, расскажите еще... Может вообще кровь не выкачивать?
   - Ну не надо утрировать. Я ж к чему говорю? Нет заинтересованности...
   Семенов поежился. Как обычно слухи. И не верь потом, что такое может произойти с тобой.
   - А я точно слышал, у меня у соседа знакомый рассказывал - в поликлинике родственнику его иглу не стерилизовали, так потом на руке гнойник вскочил...
   В очереди начали вспоминать разные случаи, произошедшие с кем-нибудь из присутствующих. Семенов зевнул. Ничего нового - каждый раз одно и то же. Хоть бы выдумали чего нового.
   - Следующий.
   Дверь открылась, выпуская очередного счастливца. В освободившийся кабинет юркнул очкарик-студент, с дипломатом. Очередь заволновалась.
   - Ить, заспешил-то как.
   - Без очереди пролез! - Осуждающе пробасила тетка, держащая в руках две трехлитровых банки. Над губой у тетки темнели усы. Заметив интерес в ее выпуклых глазах, Семенов отвел взгляд. Не хватало еще, зацепится с этой нерпой.
   - Да нет, женщина. Он передо мной стоял. - Пожилой работяга в затертой джинсовке тыкал пальцем куда-то в сторону двери. Тетка зыркнула на пролетария, и скривилась.
   - Не знаю перед кем, а только он не занимал. - Тетка категорично кивнула. Семенов тоскливо покосился на очередь.
   - Лезут и лезут. А вы куда, молодой человек?
   - Я только спросить... - отбивался чернявый с огромной десятилитровой бутылью в руках. Зеленоватое стекло бутыли пошло трещинами - еще немного, и рассыплется.
   - Тут всем спросить.
   - На два слова - чуть не плакал чернявый.
   - Да ладно вам. - Неожиданно для самого себя, произнес Семенов. - Пусть спросит, человек.
   Обрадованный поддержкой, чернявый приоткрыл дверь.
   - А скажите...
   - Занято! - Медсестра подошла к двери, и рывком потянула на себя, отчего чернявый чуть не ввалился в процедурный кабинет. - Чего тебе?
   - Мне это... - Засуетился чернявый. - А можно без тары?
   - И что нам потом? - Равнодушно спросился медсестра. - Выливать тута?
   - Ну, так, а если нет с собой? - Не унимался чернявый.
   - Слышь, мужик, не задерживай. Тебе же ясно сказали...
   - Ишь ты грамотей. Давай, в очередь, а то много вас таких тут!
   - Да гоните его! Бутыль стукнул где-то, и теперь людям голову морочит!
   Чернявый тоскливо прикрыл дверь. Очередь без всякого сочувствия следила за неудачником.
   - Следующий.
   Работяга в джинсовке приосанился, и степенно прошествовал в процедурную.
   Семенов вздохнул.
   Одуреть можно от всего этого бардака. Что ни говори - мир идет вперед семимильными шагами, и только здесь, в горрайонной поликлинике очередь, как будто за окнами все еще прошлый век.
   И вообще, неужели нельзя сделать это как-нибудь по-другому? Как на западе - все индивидуально. Знает человек, что раз в месяц нужно кровь скачать - у каждого свой насос имеется, все на дому, как полагается. Сам себя обслужил, и никаких забот и тревог. И в очереди стоять не нужно. А еще, вот...
   - Следующий!
   Кто-то толкнул Семенова в спину, и он понял, что, наконец, подошла его очередь. Ну, надо же, за мечтаниями и не заметил.
   Семенов постучал в дверь.
   - Можно? - И не дождавшись ответа, вошел.
   - Проходите... - врачиха в белом халате что-то писала. Медсестра приняла тару, и Семенов как-то вдруг застеснялся.
   - Можно садиться? - Зачем-то спросил он.
   Врачиха кивнула, не переставая строчить в тетрадке. Семенов уселся на кушетку, застеленную серой простыней. Ковырнул пальцем прореху.
   - Фамилия?
   - Моя? - Уточнил Семенов.
   - Нет, моя! - Раздраженно бросила врачиха. - Молодой человек, перестаньте паясничать!
   - Семенов - смущенно пробормотал новоявленный пациент.
   - Имя, отчество...
   - Сергей Вениаминович.
   Врачиха хмыкнула.
   - Давайте руку.
   Семенов протянул руку медсестре. Та смазала спиртом и потянулась за иглой. Семенов напрягся.
   - Не нужно бояться, больно не будет! - Медсестра привычно воткнула иглу в вену. Сверху залепила пластырем, чтобы не выпала игла.
   Семенов не ответил. По правде, говоря, он отчаянно трусил. Не обращая внимания на Семенова, медсестра принялась вращать рукоятку насоса.
   Насос представлял собой вертикальную коробку, внутри вращалась трехлучевая звезда, на концах которой были приделаны ролики. Двигаясь, ролики надавливали на мягкую полистирольную трубку и перегоняли кровь. Другой конец трубки, медсестра опустила в пустую банку, принесенную Семеновым.
   Семенов с тоской смотрел, как на конце трубки набухла и упала в банку первая капля. Дальше дело пошло веселее.
   Первую банку наполнили минут за пять.
   В голове зашумело.
   - Ишь ты, аж хлещет... - Одобрительно заметила медсестра, меняя банку.
   Семенов вяло кивнул.
   Вторую банку наполнили на две трети. Последние минуты две, насос гонял сукровицу, а потом и вовсе пошел воздух.
   Семенов хихикнул, ощутив, как помимо воли лицо перекашивает широкая ухмылка.
   - Ну, все, хорош. - Врачиха в последний раз черкнула в тетради, и указательным пальцем сдвинула очки на переносицу. - Давай, Ивановна, закругляйся.
   Медсестра выдернула иглу. Семенов согнул руку, прижимая ватку. Скосил глаза - на столе стояли принесенные им банки. Сегодня удачно - еще бы немного, и вторая была бы полной. Ну, ничего, и так неплохо.
   - Норму сделал! Пять четыреста. - Врачиха протянула тетрадку. - На-ка, распишись.
   Семенов не глядя черканул.
   - Банки уже можно забирать? - Глухо пробасил он, чувствуя некую солидность.
   - А забирай, мил человек. - Согласилась медсестра. Теперь, когда дело было сделано, Семенов ощутил некое уважение к своей скромной персоне.
   Семенов забрал банки, поочередно закупорил каждую пластмассовой крышкой. Аккуратно сложил в авоську.
   - И куда мне ее? - Спросил он, скорее сам у себя.
   - А хоть в сортире вылей! - Пожала плечами медсестра. - Наше дело маленькое...
   Семенов поморщился и направился к выходу.
   - До свидания... - Бросил через плечо.
   - До свидания - безразлично ответствовала медсестра. - Следующий!
   Семенов, пошатываясь, вышел из поликлиники. Солнце уже поднялось, еще немного и будет жарко. Мимо пронесся автобус, наполненный людьми. Семенов улыбнулся, провожая его взглядом, и зачем-то махнул рукой, переполняясь внезапно нахлынувшим непонятно откуда счастьем.
  
  
  
   Гнездо кукушки
  
   Дилинь-дилинь - звонок в телефоне. Голос, который хочу слышать меньше всего, голос, от которого пропитывается потом пижама, и гусиная кожа покрывает тело. Голос, в котором все - и капли самодовольства, гроздья уверенности и насмешки
   - Привет старик, слышал у тебя нервишки совсем ни к черту. Подумал на досуге - много работаешь - голос глумится, выдавая нотки презрения за партитуру жалости.
   - Нет, старик - продолжает голос, набирая силу - так не пойдет. Совсем не пойдет. А нужно тебе вот что, старик - голос делает ударение на последнем слове, подчеркивая возраст, словно намекая, что сам хозяин голоса молод и силен - развеяться, отдохнуть что ли?
   - Я не знаю...- хриплые потуги возражения застревают в слабом, насквозь пропитанном слабостью, утомленном этой слабостью, горле.
   - Послушай, старик - голос не сдается - не следишь за здоровьем - нити переживания перерастают в толстые мохнатые канаты осуждения. Коктейль из осуждения, с каплей ослиного упрямства, с долькой затаенной ненависти, посыпанной пудрой из зависти, натертой из собственной души, выпирающей белыми пыльными хлопьями из организма - взболтать, но не смешивать.
   - Послушай старик - и вот уже осуждение почти не слышно в этом знакомом, дьявольски уверенном голосе - не спорь. Отдых, отдых и еще раз отдых... Путевка на чертовски (чертовски - любимое словечко, так же как и дьявольски - наивысшая степень превосходства) привлекательный остров. Не то остров Крит, не то еще какой-то остров, поверь, старик, не успел даже запомнить название, веришь ли?
   (Не верю! Тебе не верю, проклятый, наглый голос...)
   - Ну и не верь - в голосе доминирует обида, словно обладатель голоса слышит мысли, читая, как дирижер с нотной тетради - в общем, не важно.
   (А что важно?)
   - А важно то - голос усиливается, набирает обороты, загоняя в угол - что едешь ты отдыхать один, извини старик (словно голос когда-то чувствовал себя обязанным пред кем-либо извиняться) путевка и билет только на одного человека, уж так получилось - пауза растет, ширится, стареет, седеет, зарастает паутиной недоумения и неловкости.
   - А... Марина... (Бинго-два-очка, старик, мы подошли к сути. Мы подошли к самой, что ни на есть самой сути. Именно так...)
   - Да, черт раздери пополам меня совсем (голос тарабанит скороговоркой, рожая одно длинное, несуразное, многоколенчатое слово), Марина... Прости старик, запамятовал (черта с два!) - голос захлебывается от деланного смущения, - прости старик.
   Еще одна пауза - не меньше предыдущей, а то и больше.
   - Да не переживай ты старик, - голос спохватывается, словно найдя выход из ситуации, выход который лежит на поверхности, покачиваясь на волнах сомнений, и звонит словно буй - вот он я, не проплывите мимо, присядьте днищем на мою мель, черт вас разорви со всеми рыбьими потрохами, семь футов под килем, если проплывете мимо...
   - Слушай, беру Марину на себя - и не спорь - голос душит рождающиеся цветы протеста, безжалостно вытаптывая поляну для предстоящих военных действий - не спорь, старик, я постараюсь, чтобы твоя (или пока еще твоя) супруга не скучала. Старик - ты нужен нам всем здоровым и бодрым - голос переливается колокольчиками выигранного сражения - все, заметано... Выезжаю с билетом, буду через шесть, нет пять, минут...
   Отбой, гудки...
   Вот так вот, старик, и не спорь...
   (Марину беру на себя)
   Где же ты взялся, голос. На каком повороте жизнь качнулась в сторону, подбирая еще одного попутчика, который скромно уместился с краю, а затем, осмотревшись, ведет себе все более нагло, очевидно собираясь выкинуть на обочину из собственной жизни.
   Занять твое место, старик!
   Забрать твою жизнь, старик!
   Позаботиться о твоей супруге, старик!
   Кукушонок, подброшенный неизвестно кем в твое гнездо, осмелел, и теперь пытается избавиться от соперников, чтобы остаться единственным победителем.
   Андрей - ненавистное имя, откуда, из каких глубин, выплыло это чудовище, готовое обвить своими щупальцами и утащить на самое дно, где покрытые илом консервные банки и прочая дрянь, и солнце не может пробить зеленоватую мглу, сдавшись еще у поверхности, завязнув в толстой пленке разлитой нефти.
   Черт, широкие плечи, нахальная улыбка. Вот он я...
   Этот выродок ворвался в твою жизнь, оставил интерес в глазах молодой красивой женщины (пока еще твоей женщины, пока еще...), оставил на полке плюшевого мишку (подарок, и напоминание, о том, что он теперь всегда будет рядом, как ни старайся, старик...)
   И покуда ты будешь нежиться под чужим солнцем на остывающем песке, уж он то позаботиться, (уж будь, уверен, старик) о том, о ком пообещал.
   Ну ты понимаешь сам, - ты нужен нам бодрым и свежим. Всем нам.
   (Что б вы провалились пропадом...)
   Влажный ветерок скользит по комнате, обвивая душистой прохладой дорогие вещи, небрежно сброшенные на полу. Ее лоно - складки кожи, потемневшие от страсти, скользят с завораживающим хлюпаньем, оставляя чуть видимые, белесоватые разводы на напряженном, цвета слоновой кости, жале.
   И стон, и чужие руки обвиваются вокруг ее нежного стана, лаская, впиваясь обжигающими поцелуями, пока ты, тот, кто должен быть здесь, находишься там, где не должен находиться совсем.
   Набираешься сил.
   Набираешься бодрости.
   Успокаиваешь расшалившиеся нервишки...
   А вот кульминация - она прикусывает губу, и их ноги переплетаются, он пытается войти в нее как можно глубже, замереть там огнедышащим зверем, ворваться в нее горячими, сметающими потоками страсти...
   И тишина, и ветер скользит по комнате, обвивая...
   (Мать твою!)
   душистой
   (Твою мать!!!)
   прохладой дорогие вещи, небрежно сброшенные на полу
   (Кукушонок, когда окрепнет, всегда избавляется от остальных...)
   перед прелюдией ласк.
   Через шесть, нет, уже пять, минут...
   Жена выходит из ванной, на голове смешной тюрбан из полотенца. Женщинам ведь тоже не чуждо чувство юмора...
   - Кто звонил?
   Маленький, широкоплечий кукушонок, с наглой улыбкой и повелительными интонациями в трижды проклятом голосе...
   - Ошиблись номером.
   Главное не впускать. Выбросить, исторгнуть из своей жизни этого широкоротого ублюдка.
   (С чудесным именем Андрей...)
   - Это был Андрей?
   Вопросительные интонации, переходящие в неловкое напряжение.
   (Да, мать твою, запятая, это был именно гребаный Андрей, кто же еще, из сотни наших общих знакомых и друзей...)
   - Ошиблись номером...
   Блеск в бездонных глазах, о, как я ненавижу этот знакомый блеск, и влажные губы.
   - Почему ты молчишь, это Андрей звонил?
   (Блядь!)
   Я молчу? Детка, я кричу, рассыпая по комнате междометия и восклицательные знаки. Я сам рассыпаюсь в хлам, вместе со своей никчемной, никому не нужной жизнью.
   (Старик, ты нам нужен...)
   - Да кто звонил, скажешь, наконец?
   Губы расклеиваются, чтобы выпустить пар.
   Давишь в зародыше мысли, готовые сложиться в одно проклятое слово:
   (На букву "А", конечно же)
   - Ошиблись номером!!! Черт - ты тупая, глухая сучка! Ошиблись номером.
   Ошиблись номером!
   Ошиблись!
   Номером...
   Но вслух, конечно же:
   - Это Андрей, звонил, дорогая...
   Интерес в глазах супруги (дражайшей), неподделен. Он горит двумя призывными маяками, приглашая корабли в тихую, блядскую заводь.
   Ты главное не волнуйся, Андрей позаботиться о тебе, дорогая, пока я буду греть свое старое немощное тельце на пляже не то острова Крит, не то еще какого-нибудь другого острова, поверь, не успел даже запомнить название, смешно не так ли?
   Нет не так!
   На самом деле все будет не так.
   Совсем не так!
   А как ты знаешь сам:
   (Влажный ветерок скользит по комнате, обвивая...)
   Я ненавижу их обоих. За то, что они молодые, красивые. В их глазах горит золотой огонь молодости. Их желания читаются на лицах.
   А я...
   Стар - не так чтобы очень, но конечно старше голубков, свивших свое может быть недолговечное, но такое волнующее гнездышко (кукушечье гнездышко) в моем больном, старом гнезде, под названием (эта гребаная) жизнь.
   Я суперстар...
   Чертовски! Дьявольски! (превосходная степень...)
   Я решил...
   Я убью тебя кукушонок.
   Я станцую джигу на твоих косточках.
   Я буду приходить к тебе на могилу, чтобы облегчить свой (старый, дырявый) мочевой пузырь.
   Я сотру твое имя из телефонной книги, я пройдусь сокрушительным торнадо...
   Блядь, я сотру твое имя из всех телефонных книг, которые только повстречаю на своем пути.
   Я назову твоим именем старый тополь, и распилю его на дрова.
   Ты будешь плюшевым медвежонком, которому выпадет честь разжечь своим плюшевым телом камин в моей комнате. Я сожгу этого медведя (твой подарок - кажется ты называл его Рупперт?). Серым ноябрьским вечером, я буду греть свои старые кости у этого чертового камина, и смотреть, как корчится, сгорая в огне плюшевый бестселлер.
   Черт, да я сожгу вас обоих в этом камине.
   И мне будет тепло и хорошо.
   Чертовски!
   Дьявольски!
   Как никогда...
   Я убью тебя Андрей...
   - Андрей звонил? Что-то случилось?
   Да, блядь, случилось - он нечаянно сгорел в камине, вместе со своим плюшевым медведем, такая вот история детка... Сам не пойму, как так вышло...
   Ой, прости, он нечаянно разбился на своей машине - угодил между двух рефрижераторов, а сверху, на него упал рояль, который вывалился из терпящего крушение "Боинга", который, в свою очередь, сделал прощальное пике, и упал на рояль.
   А потом во все это великолепие врезался тепловоз, тянущий состав динамита...
   Да ничего страшного детка, просто он поднимался по лестнице, и его хватил удар.
   Мы-то не причем.
   Совсем не причем...
   А вслух:
   - Он едет сюда...
   Вот он интерес:
   - Что ты сказал?
   - Я сказал, что этот кукушонок едет к нам...
   - Дорогой, что ты сказал?
   - Я сказал: сними со своей гребаной головы, это гребаное полотенце, и раскрой свои гребаные уши, и тогда, только тогда, ты услышишь, что я тебе сказал:
   Его больше нет с нами, я убил его. Вчера вечером он принес мне билет на курорт - какой-то остров, не то Крит, не то какой-то еще остров, вот веришь, не помню...
   Его больше нет!!!
   Мы выпили пива, потом еще пива. Потом пил только он, своим широким, кукушечьим ртом. Пена текла по его мерзкому подбородку, и я видел, как он ждет, не дождется, пока я не буду греть свои кости на остывающем пляже, чтобы прохладный ветерок без усилий скользил по комнате, обвивая эти гребаные (мать твою!) дорогие вещи, небрежно валяющиеся на полу, у самого ложа, где сцепились в сладком поединке два молодых тела, пьющих любовь огромными глотками, не думая о старике, который нужен всем, кроме них, а если даже и нужен, то здоровый и бодрый.
   С железными нервами...
   Сними это блядское полотенце, и я расскажу тебе, как вел его шатающегося к машине. Как из последних сил душил это молодое, наглое, широкоплечее тело, как синел вывалившийся язык, и выкатывались синие глаза. Как дергалась грудь, в напрасной попытке вдохнуть сырой, пропахший алкоголем и страхом воздух. Как руки колотили воздух, иногда нечаянно задевая клаксон...
   О да, раскрой свои гребаные уши, дорогая, чтобы не пропустить то, что должна слышать. До последнего слова...
   Когда я отпустил его - он сидел в машине, как живой. Ну или почти как живой.
   А потом я ушел пить пиво.
   Детка, у меня болит голова. Я стар, и пьян...
   Сними это полотенце со своей головы, и мы посидим, поговорим...
   Может быть, когда я вернусь с этого острова, я обнаружу, что от моей жизни остались только труха и измазанные засохшим пометом веточки - частички гнезда, свитого молодым кукушонком.
   Скорее всего, так и будет.
   Я стар, и у меня нет сил, сопротивляться молодому, наглому птенцу, который оперился, и выталкивает меня из моего же гнезда.
   Мои руки дрожат, и я знаю, что когда ты смотришь на эти худые, жилистые руки, на покрытые синевой ногти, в твоих глазах не горят огни.
   И не будут гореть.
   Пока я здесь, а не лежу на остывающем песке не то острова Крит, не то любого другого острова.
   Я не могу убить кукушонка, как бы я этого не хотел.
   Не могу, и не буду сопротивляться...
   Через шесть, то есть пять минут, за дверью раздадутся уверенные шаги, и Андрей позвонит в дверь.
   Я смотрю на тебя и перевожу взгляд на полку, где среди моих книг нагло развалился плюшевый медвежонок Рупперт - подарок кукушонка.
   И мне тоскливо, потому что я знаю, что через пару часов буду стоять в очереди, проходя таможенный досмотр, а провожать меня, будет верная жена Марина, и кукушонок Андрей. И как только колеса самолета оторвутся от суетной земли, они рванут домой, распахнут окна, и будут яростно вить, вить...
   будьте вы прокляты - и ты (верная) супруга, и ты кукушкино отродье...
   ...вить свое треклятое гнездышко в моем старом, неухоженном гнезде, по имени жизнь.
   И ветерок, будет скользить по комнате, заставляя чуть колыхаться дорогие вещи, небрежно брошенные на пол, охлаждать два тела, впившихся друг в друга в неземной похоти.
   Я желаю вам смерти, птенцы.
   Потому что я стар, а вы молоды.
   Потому что я слаб, а вы сильны.
   Потому что в моей душе сумерки и паутина, а в ваших душах горит огонь страсти.
   Потому что мой удел - остывающий пляж и сумерки, а для вас наступит утро, и первые лучи ноябрьского солнца, скупо осветят постель, с пятнами прошедшей ночи, и двух любовников, которые спят, устав от любовной суеты.
   - Кто звонил?
   Ха, ты уже сняла этот смешной тюрбан. Никогда не понимал, зачем женщины наматывают километры ткани на голову...
   Я знаю, что через шесть, нет, через пять минут приедет кукушонок, и выпроводит меня из собственной жизни.
   Но пока что мы вдвоем, и я хочу насладиться последними минутами счастья.
   Я смотрю на тебя и не верю своим глазам - черт возьми, кукушонку достанется шикарная
   (Чертовски красивая...)
   молодая
   (Дьявольски соблазнительная...)
   великолепнейшая
   (Превосходная степень)
   из женщин. Так будет - будет так.
   А пока что я хочу, хотя бы на шесть, нет на пять минут, выбросить из головы это кукушкино отродье. Не дать вспыхнуть интересу в твоих глазах...
   - Кто звонил?
   А никто, блядь, не звонил, и я шепчу непослушными губами, искажая истину, пытаясь собрать воедино рассыпавшиеся кусочки жизни:
   - Ошиблись номером...
   Пусть будет проклята кукушка, подбросившая в мое гнездо, под названием жизнь, этого молодого, широкоплечего, наглого птенца...
  
   Славянск, октябрь 2005
  
  
  
   Кам-бу-ха
  
   Чайный гриб (медузомицет) представляет собой сообщество нескольких организмов - дрожжевых грибков и уксуснокислых бактерий
  
   1
   Оксана принесла с работы литровую банку. В темно-коричневой жидкости плавали какие-то подозрительные лохмотья. Митька с подозрением уставился на банку.
   - Это еще что такое? - Осторожно поинтересовался он.
   Оксана улыбнулась.
   - Это Митенька, китайский гриб. У нас в отделе все выращивают, мне Наташка отщипнула под честное слово...
   - Какое еще слово? - не понял Митька, и на всякий случай отодвинулся от странной банки.
   - В общем, у ее невестки, Людки, сестра родная, диссертацию пишет, ну я тебе рассказывала, помнишь? Так вот ей нужно диаграмму составить...
   - И?
   Жена состроила гримаску:
   - Да рассчитать ерунду одну, а для этого придется запустить программку у вас на ВЦ.
   Митька схватился за сердце.
   - Опять... - Оксана осторожно поставила банку на стол. - Ну конечно, так сложно, выполнить маленькую просьбу. Как же - решать проблемы знакомых это так мелко. Мой житейский прагматизм, очевидно чужд твоей тонкой творческой натуре.
   - Оксана...
   - Что Оксана? - Жена скрестила руки на груди. Митька с тоской понял, что если не согласится сейчас, то расплачиваться придется собственными нервами и разбитой посудой.
   - Ну ладно, запустим - он вопросительно смотрел в глаза супруги, мысленно проклиная неизвестную Наташку, которой приспичило поделиться с Оксаной сомнительного вида дрянью в литровой банке.
   Оксана подозрительно глянула на мужа.
   Митька хитрил, это и ежу понятно, но радость от нового приобретения смазала эффект от предстоящих разборок с благоверным, да и скандалить отчего-то совершенно расхотелось.
   - То-то же... - сменила она гнев на милость. - Иди сюда, не бойся, смотри какой красавец.
   - Оксана, а что с этим грибом делать-то? - вяло поинтересовался Митька.
   На первый взгляд, содержимое банки меньше всего походило на гриб. Ослизлые лохмотья и все тут.
   Оксана победно улыбнулась.
   - Вот деревня. Это же китайский чудо-гриб. От него все сейчас на ушах стоят. У нас на работе каждый выращивает, а у Наташки, так в каждой комнате по банке.
   - Выглядит сомнительно. - Митька приблизился к банке, и пытался рассмотреть содержимое.
   - Это он еще маленький. Говорю же - Наташка отщипнула кусочек для развода. Ничего, вырастет наш гриб большой-пребольшой.
   Митька почесал затылок.
   - Вырастет, а дальше-то что?
   - Эх ты! Говорю же деревня! Вы там у себя в отделе скоро совсем одичаете. Этот гриб - не простой, а...
   - Волшебный? - Ехидно перебил Митька.
   - Слушай, я же и обидеться могу - Оксана нахмурилась. - Не интересно, так проваливай.
   - Молчу, молчу... - для пущей убедительности Митька прижал руки к груди, всем своим видом показывая, что готов слушать и не перебивать.
   - Может и не волшебный, но желания исполняет, будь здоров. Нужно только знать, как им пользоваться.
   - Наташка научила уже?
   - Представь себе, научила!
   Оксана взяла банку в руки, и слегка качнула. Волшебный гриб в банке одобрительно всколыхнулся.
   - Дорогая, я весь в нетерпении... - Митька сделал серьезное лицо, с трудом удерживаясь, чтобы не рассмеяться.
   - Ага, так я тебе и сказала. И вообще, мой гриб - а значит, и желания загадывать буду я.
   - Н-да, что называется, приплыли. - Сладко потянулся Митька. - Ладно, я ушел спать. Жду в постельке...
   - Размечтался... - тихо, чтобы не услышал муж, прошептала Оксана. - Дармоед.
   Она поставила банку в укромный уголок кухни, накрыв горловину марлей. Гриб в банке плавал на поверхности чайного раствора, и казалось, прислушивался к ее дыханию.
   Оксана воровато оглянулась, и, приблизив к банке широкое некрасивое лицо, что-то тихонько зашептала...
   Утром улыбающийся почтальон принес плотный конверт, набитый новенькими, хрустящими банкнотами. К сожалению, муж Митька не стал свидетелем Оксаниного триумфа - задохнулся бедолага ночью, помер в собственной кровати, почти как настоящий мужчина.
  
   2
   Письма в редакцию журнала "Блиц-инфо":
  
   Дорогая редакция. Пишу вам, чтобы рассказать о том, как я и моя семья (дочь, зять и внучка Аленка) вот уже третий год лечимся чайным грибом.
   Прочитали вашу статью и на следующий же день приобрели этот гриб у знакомых, и ни разу не пожалели об этом. Пьем настой гриба, и представьте себе - у зятя прошел гастрит, дочку перестали мучить головные боли. Да и Аленка с удовольствием пьет чудесный настой. Что касается меня - улучшился аппетит, по ночам стала спать спокойно. Прошла отдышка, да и спина почти не болит (раньше бывало, и разогнуться не могла).
   Сейчас пьем настой вместо чая. А зять даже на работу настой в термосе носит. Целый день за столом, а как нальет стаканчик - и работать веселей, и для здоровья полезно.
   Большущее вам спасибо. Побольше бы таких статей.
   С ув. Анна Сергеевна, бухгалтер.
  
   ***
   Я, студентка второй группы третьего курса физико-математического факультета Московского педагогического государственного университета (им. Ленина) Князькова Элеонора Давидовна, прошу прекратить зловредную пропаганду средств нетрадиционного лечения, поскольку люди должны пользоваться только теми лекарствами, которые утверждены министерством здравоохранения, прошли обязательную сертификацию, и
   [Ниже все зачеркнуто]
   С уважением, студентка второй группы третьего курса физико-математического факультета Московского педагогического государственного университета (им. Ленина) Князькова Элеонора Давидовна
  
   ***
   Здравствуйте, пишет вам мать двоих детей. Знаете, с самого детства меня донимали боли в желудке. Прочитав вашу статью, не мешкая, приобрела себе чайный гриб. За четыре месяца боли прошли. Стала чувствовать себя гораздо здоровее, бодрей. Даже на щеках появился румянец, а знакомые говорят, что прямо помолодела.
   Теперь пьем настой гриба всей семьей, и нарадоваться не можем.
   Наш гриб уже большой, и с трудом пролазит в горловину банки. А ведь его нужно доставать каждые две недели для промывки, чтобы не болел. Напишите, пожалуйста, можно ли держать гриб в ведерке из-под майонеза?
   Заранее благодарна. Екатерина Л.
  
   ***
   Здравствуйте редакция.
   Пишет вам персональный пенсионер Милютин Михаил Яковлевич. С интересом прочитал вашу статью, и не могу не отметить некоторые аспекты.
   Во-первых, вы пишете (в статье), что настой чайного гриба весьма полезен для организма, при правильном (!) употреблении. Это верно. От себя могу добавить, что пью настой с тридцати четырех лет. И мой гриб (чайный) можно сказать прожил со мной большую часть моей же жизни.
   Во-вторых, вы утверждаете, что за грибом нужен правильный уход. Это верно - некоторые совсем не думают, о том, что чайный гриб любит уход. Не ухаживают, твари за грибом, а потом удивляются - что за нахуй? Где здоровье?
   В третьих, (это последнее) от себя хочу попросить о нижеследующем, и даже не попросить, а истребовать как по праву мне причитающееся. Ясно вам? А то ишь ты, порасселись в своих кабинетах, заметочки строчат, а что человеку худо, так вам насрать, да. А я требую, имею право, между прочим. Что б вы там все поиздыхали твари проклятые.
   Так вот - я старый больной человек, пью этот блядский настой уже почти пятьдесят лет, а хуй как не стоял эти пятьдесят лет, так и не стоит эти пятьдесят лет. Я, конечно, понимаю, дорогая редакция, что ваши сучьи заметки вряд ли вернут здоровье заслуженному ветерану труда, но и вы тоже конечно поймите, поэтому требую со дня прочтения моего письма еженедельно (а по возможности и чаще), публиковать (печатать в номерах журнала) фотографии голеньких девок, не старше тридцати лет. Желательно блондинок, но можно и брюнеток, не толстых, но и не тощих как палка от швабры. Я старый больной человек, мне нужно.
   Прошу прочитать мое письмо и сделать соответствующие выводы.
   О выводах сообщить.
   С ув. Милютин Михаил Яковлевич, персональный пенсионер.
  
   3
   Желание иметь собственный домик, где-нибудь на окраине деревни, не отпускало Семена Степановича вот уже несколько лет. Свежий воздух, парное молоко, лес и речка - все прелести простой крестьянской жизни занимали не последнее место в мыслях старика. Прожив всю жизнь в городе, на четвертом этаже, Семен Степанович задыхался от шумного многоголосия городского общежития. Все эти ненавистные лица соседей по площадке, постоянный шум (окна квартиры выходили на дорогу), вздохи и легкомысленная возня молодоженов за стеной делали существование невыносимым.
   Просыпаясь с первыми лучами солнца, Семен Степанович тупо рассматривал трещины и пятна на потолке (белить потолок было бессмысленным занятием - соседка сверху, уже третий раз, в пароксизме старческого склероза, забывала закрыть воду), затем с недовольным кряхтением выбирался из под тяжелого одеяла, нащупывая худыми стариковскими ногами, растоптанные тапочки. Походив по комнате, и сделав небольшую зарядку, Семен Степанович брел в ванную, после чего завтракал и смотрел до обеда телевизор. Иногда старик выходил во двор, где в трухлявой беседке, такие же пенсионеры, как и он, стучали костяшками домино по видавшему виды столу. Днем старик обедал, с отвращением давясь невкусными овощами, приобретенными втридорога на колхозном рынке, вечером смотрел все тот же телевизор, словом вел скучную и ненасыщенную событиями, жизнь простого пенсионера.
   Впрочем, вот уже несколько недель подряд, какое-то смутное желание подспудно терзало Семена Степанович. Мутная, неясная пока, мысль, зародилась под бритым черепом старика, вызывая раздражение своей нечеткостью и недоступностью. Семен Степанович с раздражение обозревал один и тот же пейзаж за окном, закипая при виде однотипных многоэтажных скворечников.
   Душа просилась на волю, прочь из грязного и шумного города. Однажды наблюдая за мутными каплями дождя, стекающими по пыльным стеклам, старик понял, что пора менять место жительства. Наверняка, найдется масса желающих сменить убогое деревенское существование на соблазнительную, современную, насыщенную местами и событиями, городскую жизнь.
   Подумав, как следует, старик пришел к выводу, что не стоит медлить. В тот же день, Семен Степанович распечатал пыльную пачку газетной бумаги, которая доселе хранилась на антресолях. Вытащив пожелтевший от времени лист, Семен Степанович нахмурился, призывая к жизни абстрактное мышление. Прямо посредине листа, химическим карандашом, старик вывел призывную надпись: "Внимание". Кровавые буквы были просто обязаны привлечь потенциального покупателя. Чуть ниже, простой ручкой, старик дописал текст объявления: "Меняется благоустроенная двухкомнатная квартира в центре города, на домик в деревне. Наличие приусадебного участка - обязательно. Звонить по телефону..."
   Просмотрев критическим оком текст, исправив пару ошибок, Семен Степанович одобрительно кивнул головой. Следующие три часа, старик увлеченно переписывал объявление. Изведя пол пачки бумаги, Семен Степанович решил остановиться. Полученных копий вполне должно было хватить, чтобы оклеить все столбы в радиусе ста метров от дома, в котором жил старик.
   Старик весь вечер клеил объявления, шлепая по грязи, ругая мелкий противный дождь и городские власти, которые своим бездействием допускали такой беспорядок. Перескакивая через огромные лужи, Семен Степанович предвкушал, как рано утром, выйдет однажды на старенькое крыльцо, и сладко потянется, слушая пение птиц. Сладкие грезы нарушил промчавшийся мимо автобус, который окатил старика холодной грязной водой...
   Покупатели нашлись быстро. Нагрянули шумной толпой, оставив в квартире запах дешевого вермута - Семен Степанович потирал руки, в ожидании поездки по местам боевой славы.
   Собрались, поехали.
   Что и говорить - раздолье. Даже не деревня, поселок - пара трехэтажных домиков на окраине, и дачи, дачи, дачи... Покупатели не обманули - Семен Степанович трижды обошел будущие владения, не веря нахлынувшему счастью.
   Все как мечталось - десять соток огорода, деревянный забор с калиткой, колодец с жестяным ведром (в донышке резиновый клапан, чтобы тонуло быстрее), собака по имени Жук, и запах цветущих вишен. Пчелы носились маленькими сумасшедшими кометами, наполняя воздух весенним жужжанием, кружилась голова, и хотелось кричать от внезапно нахлынувшего счастья.
   Оформили все полагающиеся документы, и Семен Степанович стал полноценным хозяином дома. С мебелью возиться не стали - бросили, как есть, благо в квартире старика и в стенах дома доживали свой век одинаково старые, пусть и добротные вещи.
   В кухне осталась трехлитровая банка с какой-то гадостью - в мутном рассоле плавали лохмотья не-то гриба не-то плесени. Сгоряча Семен Степанович хотел вылить подозрительное содержимое банки от греха подальше, но затем остыл. Раз стояла банка эта на столе, значит, была тому причина.
   Первые дни, старик не выходил из дома. Присматривался, обживался. Наслаждался тишиной - никто не ходил сверху, шаркая неуклюжими шагами по тонкому полу, не кашляли за стеной, не орала музыка из колонок соседского автомобиля, оставленного прямо под окнами, а неугомонный молодняк не нарушал пронзительными воплями священный покой старика.
   За окном щебетали птицы, в раскрытые окна врывался запах цветущих вишен, а в душе поселилась неземная благодать. И даже странные лохмотья в банке казалось, радовались вместе с новым хозяином дома.
   Семен Степанович подправил просевшую калитку, подбил кое-где забор, найдя подходящие доски в неряшливой куче за домом, не торопясь, навел порядок во дворе, радуясь появившимся хлопотам. В жизни появилась новая цель - если раньше старик бесполезно проводил время в тоске и печали, то теперь словно ожил.
   Разобрался Семен Степанович и с лохмотьями в банке - заскочившая за солью, соседская молодуха простодушно просветила старика о тонкостях народной медицины. Настой чайного гриба Семен Степанович в первый раз попробовал с опаской - закрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Похожая на газировку жидкость приятно покалывала небо. Сделав еще глоток, старик ощутил, как по телу прошла приятная волна - сразу же захотелось сделать что-то полезное. Отставив банку, Семен Степанович задумчиво глянул в окно. Со следующей недели нужно будет заняться огородом - разметить и вскопать грядки, присмотреть место для теплицы, выкопать яму для компоста.
   Подойдя к зеркалу в прихожей, Семен Степанович долго смотрел на свое отражение. Морщины на лице немного разгладились, да и сам он стал вроде бы немного выше ростом. Чудеса, да и только.
   Все последующие дни старик трудился во дворе, пил чудесный настой чайного гриба, и даже не вспоминал о том тоскливом и пустом времени, когда сидел в душной квартире, уставившись в окно тяжелым, неподвижным взглядом.
   На следующий год Семен Степанович собрал невиданный урожай. Чайный гриб в банке заметно подрос, а в погребе появилась странная плесень, но это уже совсем другая история.
  
   4
   - Знаете ли вы, что такое чайный гриб?
   (Вопрос задает в прямом эфире ведущий программы "Ваш город" Мошей Зворяк)
  
   Наташа, 26 лет, реализатор.
   - Чайный гриб? Нет, ничего не знаю о таком. Что это?
  
   Михаил, 10 лет, школьник.
   - А, чайный гриб... Знаю, у нас дедушка пьет каждое утро. Прямо из банки. Из трехлитровой. Не, сам не пробовал, может потом как-нибудь...
  
   Анастасия, 19 лет, студентка
   - Чайный гриб? А что это?
  
   Константин, 21 год, гопник.
   - Да, знаю. Пью уже, который год. Сами понимаете, при моей профессии всегда нужно быть в форме. Так что могу всем порекомендовать принимать этот чудесный настой. Главное, не забывайте промывать гриб проточной водой.
  
   Николай Иванович, 54 года, инженер.
   - Нет, никогда не слышал о таком.
  
   Ксюша, 4 года, ходит в детсад.
   - Чай люблю. Люблю мороженое, шоколадку сладкую люблю. Гриб? Не-а, он, наверное, невкусный...
  
   Светлана, 29 лет, домохозяйка.
   - Уже который год пилю мужа, чтобы достал чайный гриб. Воз и ныне там.
  
   Анатолий, 34 года, бизнесмен.
   - Пью сам, и хочу посоветовать остальным - пейте и не пожалеете. Здоровье улучшает, да и чувствуешь себя лет на десять моложе. Вот уже второго год пью настой чайного гриба, и как огурец...
  
   Анжелика, 24 года, проститутка.
   - Знаю, отличнейшая вещь. За день так намучаешься, устанешь как собака, а придешь домой, выпьешь стаканчик-другой, вроде бы и жизнь кажется светлее что ли...
  
   Сергей, 12 лет, школьник.
   - Родители пьют, и меня заставляют. Мне не нравится - вкус противный такой, словно компот забродивший.
  
   Николай Родионович, 64 года, пенсионер.
   - Недавно услышал по радио о целительных свойствах гриба. Хочу вот попробовать, но все руки как-то не доходят.
  
   Григорий, 38 лет, аферист.
   - Могу посоветовать отличное средство. Называется рисовый гриб - ничуть не хуже чайного. Вот смотрите, один пузырек концентрата стоит... Ну постойте, куда вы...
  
   Галина Ивановна, 35 лет, водитель троллейбуса.
   - Нет, никогда не слышала.
  
   Наташа, 26 лет, бухгалтер.
   - Ой, у нас все девочки в отделе пьют настой гриба, и меня приучили. Пью с удовольствием, главное, что для организма польза.
  
   Оксана, 19 лет, студентка.
   - Впервые слышу. Вы наверно сетевым маркетингом занимаетесь?
  
   Иннокентий, 31 год, скромный банковский служащий.
   - Давно хочу купить, но нигде найти не могу. Говорят полезно...
  
   Валентина, 34 года, работник центра соцобеспечения.
   - У меня мама, когда-то такой гриб выращивала. А потом надоело... Может быть, буду выращивать этот гриб сама.
  
   Михаил Яковлевич, 79 лет, персональный пенсионер.
   - Я старый больной человек, пью этот блядский настой уже почти пятьдесят лет, а... Молодой человек, подождите...
  
   5
   Труба была небольшой - толщиной с руку, метра четыре длиной, она тускло отсвечивала на солнце нержавеющим боком, начинаясь у небольшого, полуразваленного здания насосной, и уходила к старым, проржавевшим цистернам, скрываясь в хитросплетении фланцев, переходников и кранов.
   - Нержавейка - Ефимыч с удовольствием погладил холодный металл...
   Трубу Ефимыч присмотрел уже давно. Она вполне нашла бы лучшее применение в домашнем хозяйстве Ефимыча, тем более что вокруг все равно царили разруха и запустение, поэтому угрызения совести ни коим образом не терзали рачительную душу будущего хозяина трубы.
   Ефимыч осторожно осмотрелся вокруг. В широком котловане, окруженном небольшой земляной насыпью находились с полдюжины высоких, ржавых цистерн, то ли пустых, то ли наполненных какой-то дрянью. Вдали виднелась пустая сторожка, хозяин которой, скорее всего, спал, напившись скверного, дешевого самогона, а может быть, и вовсе отправился в город, на поиски приключений. Полуденное, летнее солнце раскалило воздух, и нависло над котлованом огромным, слепящим шаром.
   Никто не мог помешать Ефимычу, отрезать кусок драгоценной трубы. Ефимыч достал из мешка ножовку, и примерился, чтобы сделать первый надпил. Много ему не надо - метра два, три, ну, в крайнем случае, все четыре...
   Когда-то, еще давно, это был крупнейший комбинат, сейчас же, останки предприятия навевали мысли о прошедшей атомной войне. Руины зданий оскалились пустыми проемами, выщербленный кирпич осыпался белесой крошкой, остатки металлоконструкций покрылись толстым мхом ржавчины.
   Окружающая территория могла служить отличным местом для съемок фантастических фильмов, поражая своей неухоженностью. Местами останки строений уступили место зеленой армии сорняков, которые захватывали все новые и новые участки, грозя скрыть под собой все следы цивилизации.
   Как бы то ни было, проблемы некогда работающего комбината, интересовали Ефимыча меньше всего. Он толкнул ножовку. Старое полотно процарапало поверхность трубы с противным дребезжащим скрипом. Тончайшие вибрации передались ближайшей цистерне, и на миг Ефимычу показалось, будто что-то всколыхнулось у него в голове. На всякий случай он оглянулся.
   Никого, ну и ладно. Ефимыч пожал плечами - нужно заканчивать поскорее, а то мало ли что...
   Пропилив некоторое время, Ефимыч чертыхнулся - взметая металлические опилки, прямо в лицо ему ударила тонкая струйка воды.
   - Черт знает что!
   Ефимыч скользнул взглядом вдоль трубы - к счастью, она начиналась с ржавого вентиля, торчащего прямо со стены насосной. С третьей попытки Ефимыч закрутил кран, перекрывая воду. Непонятно было одно - на кой черт вообще было держать под давлением старые трубы? Не иначе расхлябанность бывших владельцев комбината...
   Следующие пятнадцать минут, Ефимыч сердито отпиливал трубу, стараясь не сломать ножовочное полотно. Труба скрипела и понемногу сдавалась.
   - Ух, тяжелая, зараза - труба скрипнула, и прогнулась.
   Ефимыч аккуратно отложил инструмент, и ухватился за добычу.
   - А ну-ка... - сил у бывшего слесаря оказалось вполне достаточно, чтобы раскачать неподатливый кусок металла. Наконец, скрипнув в последний раз, труба отломилась. Оглянувшись, Ефимыч не спеша, потащил трубу, покидая унылые развалины...
   Ушел он недалеко. Что-то снова всколыхнулось в голове, и солнце на небе, вдруг вспыхнуло ярче, словно пытаясь протолкнуть огненные пальцы как можно глубже в глазницы Ефимыча.
   Рот наполнился соленым, а из носа потекло ручьем.
   - Едит твою... - старик бросил трубу, вытер губы, и замер, уставившись на руку. Ладонь и пальцы оказались испачканы кровью.
   Тихий треск, раздался откуда-то со стороны, и Ефимыч с изумлением заметил, как качнулась линия горизонта, дернулась и принялась заваливаться в бок. Последнее, что он запомнил в этот момент - как что-то твердое и шершавое коснулось щеки.
   Потом свет померк, и угасающее сознание старика заполнилось зеленоватой мутью. Муть была неоднородной - она мягко обволакивала естество Ефимыча, ту неугомонную часть, которую принято считать душой. Ефимыч мог ощущать ее со стороны - не муть, душу - сейчас она была похожа на множество метающихся искорок обтянутых невидимой сетью. Сеть удерживала их вместе, не давала разлететься в стороны, чтобы раствориться в окружающей мути.
   Муть в свою очередь пыталась проникнуть вовнутрь, чтобы привнести в мечущуюся суматоху свой однообразный порядок. И когда ей это удалось, искорки непутевой души старика стали гаснуть одна за одной.
   Для Ефимыча это стало чем-то похожим на возвращение домой - он растворялся вместе с этими искорками, и когда последняя из них вспыхнула напоследок маленьким забытым солнцем, он услышал тихий шелест.
   Так шумит камыш на болоте, так ветерок играет пожелтевшей листвой, так шепчут ночами старые ивы, оплетая ветвями друг друга. И было ему откровение:
  
   Маленький комочек слизи попал в темноту. Там, в темноте было много воды. Вода накрывала глинистые комки, которые испускали странное тепло.
   Комочек слизи любил свет так же как любил воду, но здесь, в темноте он был обречен. Здесь не было света, но зато было много глинистых комков, каждый из которых пытался согреть непутевого собрата, отдать ему частичку тепла.
   Если бы комочек слизи хоть немного разбирался в человеческих науках, он бы без труда сообразил, что под водой находится добрый десяток тонн фосфорного шлама - отходы производства содового завода, вернее одного из его цехов. Вода предохраняла шлам от возгорания, и комочек слизи нашел свое пристанище в большой ржавой цистерне. Шлам изрядно фонил - причиной тому была наличие редкоземельных материалов в исходном сырье. Так бывает,... иногда обстоятельства поражают даже самых завзятых скептиков.
   Шло время - комочек слизи рос, набирался сил. Тепло исходящее снизу заменило свет, более того, оно дало много больше - слизь изменялась, усложнялась. Колония различных организмов стала одним единым - проточная вода омывала огромную поверхность разумного гриба, и казалось, так будет всегда.
   До сегодняшнего дня...
   Разумное мыслящее существо пыталось понять, что происходит - оно в один короткий миг, тем не менее, показавшийся ему нестерпимо длинным, научилось ощупывать пространство, чтобы менять его, подстраивать под свои потребности.
   В этом пространстве было много чего интересного, но самым интересным оказался источник всех бед. Дрожащая тварь покусилась на самое святое - источник жизни. За время пребывания в цистерне огромный гриб привык к обилию влаги. Вода поступала в цистерну, и гриб рос, вбирал в себя драгоценную влагу.
   Он не сразу сообразил, что влаги стало меньше. Ее стало не хватать - гриб вобрал в себя все, что осталось в цистерне и это его погубило. Вода накрывала поверхность шлама, предохраняя от контакта с воздухом, но теперь ее не стало, и гриб ощутил, что волны тепла исходящие снизу стали сильнее, жестче.
   Огромный медузомицет впервые почувствовал боль - от соприкосновения с нагревающимся шламом его клетки гибли, принеся новое ощущение потери. Гриб был обречен и осознавал это.
   Шлам нагревался, и если бы Ефимыч оглянулся, он заметил бы, как над сужающейся горловиной цистерны курится белый дым. Впрочем, сейчас ему было не до этого.
   Гриб умирал, и когда процесс разрушения клеток зашел слишком далеко, медузомицет в последнем, отчаянном усилии протянул невидимые щупальца в сторону чужака, нарушившего равновесный покой.
   И когда последняя клеточка сгорела в бурлящей фосфорной жиже, та самая, грибная суть обрела себе новое тело.
  
   Ефимыч застонал. Твердое и шершавое оказалось каменистой почвой - он лежал, прижавшись щекой к земле. Старик встряхнул головой. В глазах двоилось, в ушах звенело, а из носа бежала кровь. Ефимыч попробовал, было встать на ноги, но нижняя половина тела отказывалась слушаться старика.
   Он закашлялся, пуская кровавые пузыри, а затем, отдохнув немного, пополз потихоньку прочь от проклятой цистерны, начисто позабыв про оставленный отрезок трубы.
  
   6
   Наташкино утро начиналось с пронзительного тарахтения будильника. Правильнее было бы сказать звона, но Наташкин будильник именно тарахтел, подозрительно постукивая металлическими деталями где-то там, внутри облупившегося эмалированного корпуса. Что и говорить - допотопный монстр, переживший не одно поколение хозяев. Наташке он достался по случаю - подруга Светка оставила впопыхах, а забирать потом стало некогда, так и прижился старичок на узкой тумбочке, рядом с продавленной кроватью, тарахтел каждое утро, будил так сказать.
   Просыпаясь, Наташка некоторое время лежала молча, не открывая глаз, словно пытаясь вернуться туда, в мир сновидений, откуда ее безжалостно выдирал трудяга-будильник.
   Когда в будильнике заканчивался завод, Наташка тяжело вздыхала, и вылезала из-под теплого пухового одеяла в холодное пространство однокомнатной квартиры. Такая себе волшебная шкатулка - тут тебе и спальня, и прихожая и зала. В одном углу телевизор на ножках, в другом сервант с треснувшей стеклянной дверкой. Продавленная тахта и покосившееся кресло. В общем - творческий минимализм.
   На творчество Наташку тянуло где-то после обеда, но сегодня был особый день. Наташка протянула руку, включила радио. В пыльном динамике что-то треснуло, затем деловито забубнило. Диктор рассказывал о полезных свойствах чайного гриба.
   Сначала Наташка слушала вполголоса, затем отвлеклась. Руки сами чистили картошку, набирали воду в кастрюлю, насыпали в чашку заварку, а в голове уже крутились первые строки.
   Залив заварку кипятком, Наташка замерла, кусая губы. Уткнулась неподвижным взглядом в грязную печку, и отставив чайник, негромко но с чувством продекламировала:
  
   На солнце блестит
   Белыми искрами снег
   Однако мороз
  
   Получилось душевно. Наташка прикинула так и этак - стихотворение вышло почти идеальным. До полного совершенства не хватало малого - собственно самого мороза и блестящего на солнце снега. Погода за окном не радовала - шел противный октябрьский дождь, дул не менее противный ветер.
   Наташка рассеянно улыбнулась. Не забыть бы - записывать лень, но память частенько подводила хозяйку. Ну да ладно, будет вдохновение, будут стихи. Наташка сбросила ночнушку, подошла к огромному, на всю стену зеркалу, придирчиво повертелась, выбирая позу поэффектнее. Вывернула поясницу - татуировка почти зажила, скоро отшелушится корочка, и синенький дракон будет стыдливо выглядывать из-под кофты каждый раз, когда Наташке приспичит наклониться.
   Ладно, пора одеваться. Наташка проскользнула в тоненькие стринги, натянула прозрачные, почти невесомые колготки. Тугие чашечки бюстгальтера приподняли небольшие груди. Юбка, блузка, сапоги-ботфорты. Недорогое полупальто на плечи.
   Ну все подруга, вперед.
   На улице оказалось еще противнее, чем думалось Наташке. Она бежала, спотыкаясь на высоких каблуках, почти успела, но водитель маршрутки не стал дожидаться, рванул вперед, окатив напоследок грязной водой. Наташка погрозила удаляющемуся автобусу кулаком и спряталась под узкий козырек остановки.
   Следующая маршрутка шла не скоро, так что на работу Наташка опоздала минут на двадцать. Расписалась в журнале под неодобрительным взглядом старухи-вахтерши, оставила полупальто в гардеробе, и, скорчив виноватую рожицу, побежала, стуча каблуками в свою комнату.
   Клиент уже поджидал Наташку. Расселся в кресле, листал лениво журнал, вытащенный наугад из невысокой неряшливой стопки на журнальном столике. Наташка плавно опустилась перед ним на колени, и принялась привычно расстегивать пуговицы ширинки. Поглаживая ухоженными пальчиками вздыбившуюся плоть клиента, Наташка на миг ощутила нечто странное - словно ее накрыло теплой волной, и от этого нового чувства, ей захотелось закричать, но волна схлынула, оставив в голове странные строчки. Наташка закрыла глаза и тихонько прошептала:
  
   Лунным светом разлилось сияние
   В банке дремлет, не ведая страха
   Чайный гриб - медузомицет
  
   Эти строчки она повторяла вновь и вновь до самого вечера, и даже вечером, когда Наташка шла домой, редкие прохожие оборачивались вслед, пытаясь понять, чему так улыбается невысокая симпатичная девчонка.
  
   7
   Вкладыш к препарату "Медузомицетин"
  
   "Медузомицетин" - препарат, содержащий экстракт чайного гриба. Препарат предназначен для внутреннего применения
  
   Состав:
   На 100 мл. раствора - экстракт чайного гриба - 34,2 г., водный субстрат продуктов обмена веществ Lactobacillus Helveticas DSM 4183 - 66,8 г.
  
   Вспомогательные вещества:
   Молочная кислота, фосфорная кислота, лимонная кислота.
  
   Медицинская форма препарата:
   Капли.
  
   Фармакотерапевтическая группа:
   Медузомицетиновые препараты.
  
   Фармакологические особенности:
   При постоянном применении препарата (не менее одного месяца), особенным образом экстрагированные частицы чайного гриба абсорбируются в кишечнике. При достаточном насыщении организма частицы начинают образовывать мигрирующий зародыш чайного гриба. Колония микроорганизмов самостоятельно находит подходящее место в черепной коробке для размножения и роста. На протяжении двух-трех недель, гриб растет, питаясь клетками мозга, постепенно заполняя собой весь объем. В течение первой стадии, клетки гриба самоорганизуются, беря на себя функции управления организмом. По окончании первой стадии гриб переходит во вторую рабочую стадию, в которой остается постоянно. Во второй стадии организм приобретает новые функции - способность общаться телепатически с другими колониями микроорганизмов, способность влиять на случайную составляющую реальности (коэффициент удачи), увеличивается продолжительность жизни организма в целом, улучшается самочувствие, значительно усиливается иммунитет. Во второй стадии гриб самостоятельно без применения медицинских препаратов проводит чистку организма, выводит шлаки, радионуклиды, раковые клетки. Возможен прирост мышечной массы. Улучшаются зрение, слух, обоняние и осязание. Снижается потребность во сне, улучшается работоспособность.
  
   Показания:
   Частые депрессии, алкоголизм, наркомания, неизлечимые вирусные заболевания, туберкулез, раковые заболевания, цирроз печени, заболевания жкт, прогрессирующие заболевания нервной системы и пр.
  
   Противопоказания:
   Повышенная чувствительность к составляющим препарата.
  
   Предостережения к применению:
   Не рекомендуется использовать препарат с молоком или молочными продуктами, поскольку возможно возникновение сгустков. Эффективность препарата при этом не изменяется. Применение при беременности и лактации - исследования препарата не выявили возможных рисков для беременных и младенцев.
  
   Взаимодействие с медицинскими препаратами:
   При воздействии антацидных препаратов возможна нейтрализация молочной кислоты, входящей в состав препарата.
  
   Способ применения и дозы:
   Препарат "Медузомицетин" принимать внутренне до или во время приема пищи с достаточным количеством жидкости (например, воды, чая, апельсинового сока, за исключением молока). Препарат принимать три раза в сутки: взрослым - по 40-60 капель за один прием, детям - по 20-40 капель за один прием, младенцам - по 15-30 капель за один прием. После улучшения состояния доза может быть уменьшена вдвое.
  
   Побочные эффекты:
   В отдельных случаях возможны следующие реакции - высыпания на коже, непроизвольные сокращения мышц, неконтролируемая дефекация, речевые дефекты, внезапные приступы эйфории, сопровождающиеся эякуляцией у мужчин (особенно у подростков). Все реакции имеют временный характер и возможны только в первой стадии роста чайного гриба.
   В случае возникновения нежелательных явлений или любых других нежелательных реакций необходимо обратиться к врачу для консультации относительно дальнейшего применения препарата.
  
   Срок годности:
   4 года. В процессе хранения могут наблюдаться незначительные помутнения препарата, которые не влияют на его эффективность и безопасность. Не используйте препарат после указанной на упаковке даты.
  
   Условия хранения:
   Препарат хранить при температуре не выше +25С в местах недоступных для детей.
  
   Упаковка:
   Флаконы темного стекла по 30 мл, 100 мл.
  
   Правила отпуска:
   Отпускается без рецепта.
  
   Название и адрес производителя:
   Корпорация ЭсАйДи, Украина, Донецкая обл., г. Славянск, ул. Несбыточных Надежд, кор. 3.
  
   8
   Хоронили Ивана Ивановича в субботу. На похоронах собрались только самые близкие и родные. Накануне из города приехал сын Андрей, с супругой своей законной, весь из себя любящий сын, хоть и не казал носа к отцу вот уже почитай года с два. Неспешно, деловито обошел небольшой отцовским дом, заранее примечая, где и как лежит, хозяйское добро. Внезапное наследство оказалось весьма кстати, особенно теперь, когда с работой не заладилось, да и жена изрядно поднадоела со своим бесконечным ворчанием. Что и говорить, побаивался Андрей неугомонной супруги, ох побаивался - Алевтина отличалась вспыльчивым характером и попадись ей кто под горячую руку - быть беде!
   Дочка Настюшка - усыпанная веснушками егоза, похожая из-за кипы соломенных волос на маленькое солнышко, несмотря на свои семнадцать с хвостиком суетилась по хозяйству, с самого утра не покладая рук: готовила на кухне, мыла посуду, потом деловито расставляла на столе купленные по случаю стограммовые стаканчики. Она в отличие от брата, даже и не думала о возможном переезде в город, предпочитая тихое и размерное деревенское житье, тем более что кроме нее, ухаживать за стариком было некому, не говоря уже о том, что отец ни за что на свете не отпустил бы ее от себя, справедливо полагая, что заслужил несколько спокойных лет, и коль Настеньке так уж не терпится поскорее оставить родовое гнездо - что ж, всему свое время, вот покинет Иван Иванович земную юдоль, так и в путь в дорогу, а пока что, доченька уж будь любезна, потакать желаниям старого чудака, тем более что годы уже не те, да и мать сырая земля уже давно зовет-кличет. Вот так и дождалась - в аккурат, в четверг вечером, сидел Иван Иванович на крыльце, листал газету, выписанную из города, что-то недовольно ворчал, то ли переживая за нелегкую долю отчизны, то ли не соглашаясь с текущим политическим курсом, а потом странно завалился вбок, отчего лицо его сразу потемнело, налилось, и завыла, запричитала Настенька, не зная, бежать ли за соседкой Макаровой, иль метнуться молнией в спальню, где в коричневой коробке из-под обуви, насобирал Иван Иванович целую коллекцию пузырьков темного медицинского стекла, облаток разных да тюбиков металлических с кремами и мазями всевозможными - да только толку-то, от лекарств теперь. А когда прибежал Макаровой муж, Прохор, с трудом стащили покойника с крыльца, и уложили на землю, в тень, чтобы не нагревался, стало ясно тогда, что закончилась спокойная, несуетливая жизнь, а впереди сплошные тоска и неизвестность.
   Еще за неделю до смерти, почувствовал Иван Иванович неладное в судьбе - не поленился, исписал мелким бисером тетрадный листок, запечатал в белоснежный конверт, чтобы прочитали родичи последнюю волю старика. А с Настюшкой и вовсе состоялся долгий и обстоятельный разговор. Что втолковывал старик любимой дочурке доподлинно неизвестно - вот только ходила потом она целый день не своя. Словно тень бродила по двору, не поднимая взгляда, да куда денешься - воля отцовская закон, так еще с самого начала повелось - как Иван Иванович сказал, так и должно быть. Вот и Настенька походила, повздыхала, да и успокоилась. А теперь вот хлопочет, сама, поскольку с братца-то особого толку нет, а что Алевтина - помогла, конечно, по-родственному, да и то с ленцой, сразу видно - городская, избалованная. Отпустила Настя ее с кухни, сама осталась, готовить поминальный обед. Иван Иванович при жизни был большой любитель отведать рыбки фаршированной под соусом сметанным, да и поджарочкой свиной не брезговал никогда, не говоря уж про грибочки маринованные и яблочки моченые. Всегда отдавал должное столу - обедал обстоятельно и без суеты, нанизывал вилочкой серебряной кушанье, да и водочки откушать, не гнушался - вот и повелел, чтоб после смерти его, не скучали гости за постным борщом и жилевым мясцом - пусть помянут старика честь по чести, с беседой долгой, застольной и уйдут, унося домой тяжесть приятную в утробе. А главное - прочитает пусть сынок любезный Андрюша, волю последнюю, стариковскую, что в конверте-то заключена, а там и скатертью дорожка - помянули покойного, и буде...
   Первым в дом пожаловал старик Гордей - не то, чтобы и приятель закадычный, но тоже человек не посторонний. Любил Иван Иванович иногда пикенциями по бубендрасам вдарить, да так, чтобы столик игорный ломился от приятностей разных - тут тебе и сигареты в коробочке резной, непременно графин запотевший с ею, родимою, и закуска нехитрая - грибочки да огурчики, лососинка подкопченная и прочие прелести. Не на шутку сходились бывало старые - мелькали девятки да семерки, а на глупого валета ложилась улыбочкой похотливой полногрудая дама, отчего хмурился Гордей, принимая очередного дурака. А потом, наигравшись всласть, беседы вели разные, поминая нечистым словом и тяжелую стариковскую жизнь, и правительство родимое с депутатами продажными, и спорили, куда же России-матушке смотреть способнее будет - на запад гнилой, или восток дикий. До полуночи, бывало, ругались, а все ж одно расходились каждый при своем ...
   Присел Гордей, пригорюнился - не с кем теперь баталии разводить, что и говори. Обвел взглядом тяжелым горницу, да и вышел себе в сени, где на двух табуретах умостился гроб сосновый, забитый наглухо, как того хотел покойный. При жизни был чудак человек, так и после не изменил себе - ну и как, скажите на милость прощаться, с доской струганной, или фотографией на простенке? Вздохнул Гордей, и широко, размашисто перекрестился.
   Пришли и соседи - супруги Вяткины. Глава семьи Федор, да супружница ненаглядная Авдотья, с детишками своими - Прошкой и Кирюшкой. Постояли, повздыхали - не один раз ругали старого за забор покосившийся, а теперь что уж - не до забора сердешному. Уже на том свете, почитай хоры поет ангельские или не дай бог, конечно, тешит смолкой кипящей шкуру свою стариковскую. А что до забора - починит Федор забор этот проклятущий, не валиться ж ему окаянному, починит, куда денется. Другая соседка Макарова - та еще загодя помочь предлагала, да отмахнулась Настя - пора и самой привыкать, чай не дите. Посмотрела Антонина, да и пошла себе потихоньку. А теперь стоит вот, слезы роняет - а толку-то от слез - так баловство одно. Супруг ее, Прохор помог, чем мог - притащил лавки, приколотил гвоздями крышку, и встал рядом с Антониной, тише травы, хоть и силен был, а в гневе так и вовсе страшен.
   Приехал на велосипеде хуторский фельдшер Егор Никитин - сидит, пригорюнился, бороду щиплет. Любил Егорка грибную охоту, так же как и Иван Иванович. Не один километр исходили по лесам окрестным, не одна боровая семья оказалась в кузовках приятелей. И беседовали не спеша, на пригорке, расстелив скатерть вышитую - под бутылочку, а куда ж без нее-то, под нарезочку сырную да окорока вяленые, и казалось что все так и будет всегда - тишь лесная да гладь луговая, а поди ж - не утерпел друг Ваня, оставил друга одного век доживать.
   Ну и отец Сергий пожаловал. Вошел широким шагом, обвел присутствующих взглядом тяжелым, да руку с крестом протянул, для поцелуя.
   Вот так и собрались гости дорогие - проводить в путь последний дорогого отца, приятеля, друга и соседа. Посидели в тишине, думая о своем каждый. Кто старика поминал добрым словом, кто мыслию терзался, подсчитывая метры квадратные - ну бог им судья. Помолчали и будет - не приветствовал Иван Иванович при жизни тоску застольную, напротив любил разговор обстоятельный да чтоб слюной напрасной гость не давился, сыт уходил стало быть.
   Так и Настя не сплоховала. Наварила борща да по тарелкам гостям и разнесла. Борщ из Ивана Ивановича получился нажористый, ароматный. Ели гости, стучали ложками, каждый по-своему поминая старика. Прошке и Кирюшке - выловила Настюшка из кастрюли эмалированной по почке, фельдшеру в тарелку добавила сердечко неугомонное, старику Гордею отдельно печенку обжарила - ест Гордей, не нахвалится.
   На второе подала Настюшка жаркое. Вкусен оказался Иван Иванович - истомилось мясо стариковское в русской печи, взопрело. На гарнир отварила картошечки молоденькой. Мясо выложила кусочками на блюде огромном, зеленью украсила.
   Любил покойник застолья веселые, да только говорить гостям некогда - уж очень толковой хозяюшкой Настя оказалась. И только отяжелев, насытившись, повели гости разговоры разные, так некогда стариком любимые. Вспоминали жизнь прошлую, суету бестолковую. Как жил Иван Иванович, как помер, какие нынче погоды на дворе и что там, в первопрестольной творится.
   А ближе к вечеру, поставила на стол Настюшка основное угощение. На блюде из фарфора белого смотрела строго голова Ивана Ивановича. А к голове той специальный инструмент прилагался. Вскрыл голову фельдшер Егорка рукой привычной, и снял крышку с черепушки стариковской. Там, внутри, лежал, чуть подрагивая, большой, блестящий чайный гриб. Каждому по ложечке десертной и досталось как раз.
   А когда солнце зашло, достали из конверта волю последнюю, отцову. Мелким, стариковским почерком, написал Иван Иванович: "Будьте счастливы".
  
  
  
   Репетиция
  
   Солнце светило с такой силой, что казалось еще немного, и листва на деревьях пожухнет, скрутится желтыми катышами, чтобы упасть вниз с укоризненным шорохом. Дувший с самого утра ветер притих, затаился, словно выжидая подходящий момент, чтобы разбросать в стороны венки, на которых обвисли черные ленты с надписями: "Любимому дедушке от внуков", "Дорогому папочке"...
   Мелкая птичья дрянь услаждала душу неземными руладами, и это весеннее утро было тем самым лучшим временем, о котором складывали сонеты средневековые поэты.
   Запах весны врывался в душу, не давая вдохнуть полной грудью, и хотелось кричать от распирающего счастья, вот только окружающая обстановка вряд ли способствовала тому...
   На кладбище собрались ближайшие родственники. Они стояли вокруг свежевырытой ямы, почтительно внимая голосу распорядителя действа.
   - ...покойный был любящим мужем, заботливым отцом. Смерть всегда неожиданна. Она забирает лучших, и никто не в силах противиться воле господней. Но мы знаем, что там, на небесах найдется место и для нашего дорогого Сергея Семеновича. Не каждый может сказать о себе - я прожил жизнь так, как хотел. Немного на земле тех, кто достиг того, о чем мечтают многие...
   Насчет того, кем был покойный, у Мишки было собственное мнение, но пока что он благоразумно решил держать его при себе. Он стоял почти у самого края свежевырытой ямы, вдыхая запах сырой земли. В первом ряду.
   Похороны были по высшему разряду. Сначала батюшка, вволю махая кадилом, отпевал покойного, потом гости почтительно слушали речь. Молодые испуганные солдатики трижды выстрелили в небо, почив память усопшего генерала, и даже маленькая слезинка, что скатилась по лицу мертвеца, была лишним подтверждением того, что все удалось как нельзя лучше.
   Мишка, тяжело вздыхая, в который раз вытирал пот, в ожидании того, когда же, наконец, закончится этот кошмар.
   Наконец все было готово. Двое залихватского вида молодца приблизились к громадному лакированному гробу, чтобы прибить щеголеватую крышку, со сверкающей медной табличкой, и вырезанным распятием.
   Оркестр вновь заиграл "Wonderful world", и Мишка приготовился к неизбежному.
   - Стоп! - Музыка стихла, и Сергей Семенович неловко оттолкнулся локтями, придавая телу вертикальное положение. - На сегодня все. Миша - обрати внимание на музыкантов. По-моему труба немного фальшивит, найди замену, да побыстрее. Все остальное вроде бы ничего, во всяком случае, намного лучше, чем на прошлой неделе. Да, еще вот... стреляли вразнобой - ты уж позаботься о том, чтобы в следующий раз все было, как следует!
   Домой разъезжались в молчании. Сергей Семенович сразу укатил на бронированном джипе, небрежным кивком отогнав зазевавшегося шофера, и самолично усевшись за руль. Мишка подобрал горемыку и усадил в сверкающий на солнце "Пазик" вместе с музыкантами.
   Скарабеи (так Мишка иногда в шутку называл гробокопателей) быстренько забросали яму, аккуратно собрали венки, прихватили надгробие и подушечки с фальшивыми орденами (в день "Х" их надлежало заменить настоящими), сгрузили в белую грузопассажирскую "Газель" шанцевый инструмент и благополучно отбыли восвояси.
   Мишка еще некоторое время побродил вокруг несостоявшейся могилы, проверяя, не осталось ли чего лишнего, притоптал на всякий случай землю, и только убедившись, что все в порядке, позволил себе закурить первую за выходной сигарету. Сидя на корточках, он жадно затягивался, выпуская вместе с дымом накопившееся раздражение.
   Женившись на красавице Нинке, вместе с трехкомнатной квартирой в центре и новеньким "Мерсом" с тонированными стеклами, Мишка получил в придачу тестя - Сергея Семеновича. Неутомимый вояка, даже в отставке не давал спуску ни дочери, ни Мишке, в котором видел отца будущих внуков. Для Мишки, который в свои неполные тридцать был все еще готов рассматривать окружающий мир в исключительно ярких, розовато-голубых оттенках, семейная жизнь стала настоящим откровением.
   Отставной генерал ворвался в нее оглушительным громом пушек и петард, сминая неуклюжие Мишкины представления об окружающей действительности. Привычка жить по уставу оказалась настолько въедливой, что Сергей Семенович без всяких колебаний перенес казарменный быт из своего неуютного гнезда на совершенно оглушенную открывающимися перспективами, молодую семью.
   Нинка, которая худо-бедно свыклась с прихотями генерала, только вздыхала, наблюдая за тщетными Мишкиными попытками обуздать новоприобретенного тестя. Дело еще осложнялось тем, что предприимчивый папаша сумел за время пребывания в рядах вооруженных сил всеми правдами и неправдами сколотить довольно приличный капитал, на который Нинка и Мишка вполне обоснованно возлагали надежды.
   Собственно это было основной причиной, заставляющей молодых мириться с необузданным характером любимого папеньки, тая в душе несбыточную надежду, что в один прекрасный день родина потеряет заслуженного защитника, и свалившееся наследство позволит погрязнуть в роскоши и безделье. Именно эта надежда позволяла не сойти с ума, и покорно сносить все издевательства сумасшедшего вояки.
   Еженедельная репетиция была одним из тех утонченных издевательств, что стали составлять основу Мишкиного бытия. Пунктуальный генерал, распланировал свою жизнь почасово, и даже покидать этот суетный мир собрался строго по расписанию, просчитав до мелочей непростую процедуру собственных похорон. Им заранее был составлен план действа, где каждому надлежало играть свою роль. Безумный, с точки зрения Михаила план похорон, предусматривал каждую мелочь.
   Все должно было быть идеальным. Выверенным до мельчайших деталей. Приглашенные гости, оркестр, священник - все это были отдельные части общего. План похорон предусматривал все неожиданные моменты, что могли хоть как-то повлиять на процедуру прощания с несвоевременно отшедшим в иной мир генералом.
   Не каждый был способен выдержать еженедельную пытку, но завещание предусматривало даже эти, казалось бы, совсем ничтожные детали - и все те, кто надеялся урвать хоть толику из того, что оставалось от состояния бравого генерала, каждую неделю, словно куклы играли одну и ту же роль, в бессмысленной пьесе, режиссером которой был сам Сергей Семенович, который с видимым удовольствием возлежал в сверкающем гробу, выслушивая хвалебные оды в свою честь, каждый раз переживая необычные ощущения.
   Докурив, Мишка с отвращением сплюнул - в последнее время, даже трепетное ожидание перемен, заслонили собой нескончаемые репетиции похорон. Иногда он даже подумывал о том, а не послать ли ко всем чертям тестя с его квартирами и машиной, и поселиться где-нибудь на окраине, в однокомнатной "Хрущевке", делать потихоньку ремонт, и каждое воскресенье валяться на диване перед телеком, отрешаясь от всех забот, решая те мелкие проблемы, что так заботят героев отечественных сериалов. А еще можно курить на балконе, не оглядываясь на недовольное лицо Сергея Семеновича, ходить на рыбалку, греть в микроволновке бутерброды и делать множество мелких приятных глупостей...
   Вот только привычка к комфорту оставалась все еще сильной, и Мишка с тоской понимал, что до самой смерти тестя (а пока что папенька не жаловался на здоровье), ему придется быть на побегушках, и, начиная с вечера субботы планировать предстоящее действо, чтобы все прошло без сучка и задоринки.
   Бросив тоскливый взгляд на оградку, за которой присмотрел себе место Сергей Семенович, Мишка вздохнул и направился к машине...
  
   ***
   За обедом генерал был как всегда немногословен. Он придвинул к себе блюдо с оливками, и методично поглощал их одну за другой. Мишка с отвращением наблюдал, как двигаются челюсти тестя. Иногда ему казалось, генерал похож на металлического монстра, в чреве которого измельченные оливы подвергнутся специальной переработке, выжимке и сепарации, а полученные фракции будут отправлены в накопительные емкости для последующего хранения.
   Нинка задумчиво ковыряла вилкой салат. На ее холеном лице явственно проступали раздражение и усталость.
   Есть не хотелось, Мишка отодвинул тарелку, и потянулся за салфеткой. Сейчас или никогда - подумал он, и, наконец, решился:
   - Папа, я... мы... с Ниной подумали... Мы решили, что вся эта затея с похоронами не самый лучший способ убить время, вот... - Выдавил он, внезапно охрипшим голосом.
   Сергей Семенович удивленно выпучил глаза, не ожидая такой прыти от доселе послушного зятя. Он побагровел, и Мишка испуганно съежился, ожидая, что генерал извергнет из своего чрева, самые отборные, присыпанные порохом и пропитанные солдатским потом ругательства. Мишка даже представил, как высыпаются из раскрытой пасти тестя эти сложноподчиненные, многоэтажные и многоярусные словесные конструкции. Что и говорить, ругаться старик умел, не одно поколение солдат выросло под изобретательный, залихватский мат генерала.
   - Ну ради бога, поймите же... Это по крайней мере смешно... - забормотал Мишка, пытаясь одновременно привстать, и налить дрожащей рукой компота из высокого графина.
   Генерал ударил кулаками по столу так, что звякнули рюмки, и зазвенело столовое серебро на сверкающем итальянском фарфоре. Его глаза вылезли из орбит, и вращались в разные стороны. Сергей Семенович покраснел, его усы встали торчком, и генерал стал похож на огромного рака, не хватало только клешней.
   Мишка понял что пропал, и сделал последнюю попытку исправиться:
   - Нет, я... мы,... конечно, понимаем, что все должно быть, как следует, но папа, поймите же... все и так просто отлично. И музыканты тоже... старались...
   Он говорил, и лицо генерала темнело на глазах. А затем Сергей Семенович захрипел, и снова ударил по столу, на этот раз слабее. И только после того, как он начал медленно заваливаться, Мишка, наконец, осознал, что происходит что-то не то. Генерал упал на стол, лицом прямо в блюдо с оливками, отчего то наклонилось. Увидев, как растекается по белоснежной скатерти масло, Нинка закрыла лицо руками и пронзительно завизжала.
   Мишка словно ошпаренный метнулся к старику. Он обхватил его за плечи и потянул вверх. Старик оказался чертовски тяжелым. Мишка с трудом оторвал от стола его тучный торс, и придал генералу сидячее положение.
   С таким же успехом можно было бы попытаться усадить за стол мешок с мукой. Стоило Мишка отпустить старика, как Сергей Семенович снова грохнулся на стол. Падая, он вновь зацепил блюдо с оливками, которые тут же разлетелись по комнате. Хрустальный графин свалился, и благополучно разбился о дубовый пол. Нинка завыла, даже не делая попыток помочь.
   - Да заткнись же ты - в сердцах проорал Мишка, и Нинка тут же замолчала.
   Михаил осторожно приподнял голову старика, и прислушался. Генерал не дышал, его щеки обвисли, и глаза потихоньку начали втягиваться обратно в глазницы.
   Он попытался встряхнуть тело. Голова Сергея Семеновича дернулась, и изо рта вывалилась огромная, сочная маслина. Она упала прямиком в блюдо - Мишка даже сумел рассмотреть на ее блестящей гладкой поверхности отпечатки генеральских зубов.
   Именно в этот момент Мишка с тоской понял, что остался без тестя.
   Генерал отдал концы.
   - Черт! - со злостью прошипел Мишка, и отпустил руки. Многострадальное блюдо с оливками было заблаговременно отодвинуто им, и на этот раз голова старика соприкоснулась со столешницей, издав глухой звук.
   - Миша, ради бога... - шептала ошарашенная Нинка. Она схватила салфетку, и принялась рвать ее на мелкие кусочки, складывая обрывки прямо на тарелку.
   Мишка не ответил. Он уселся за стол, не сводя глаз с золоченого блюда, посредине которого в лужице масла, нагло развалилась не съеденная генералом маслина...
  
   ***
   Хоронили на следующий день. Накануне приглашенный адвокат, сломав сургучные печати огромного хрустящего конверта, огласил завещание, чем вызвал тихий вздох разочарования в рядах присутствующих. После чего, уже вечером, на семейном совете было решено не медлить, и скорее предать земле бренное тело Сергея Семеновича.
   С самого утра светило солнце, и ничто не предвещало беды. Мишка озабоченно обзванивал гостей, согласно заранее утвержденного Сергеем Семеновичем списка.
   Все планы летели насмарку! Как оказалось, у большинства гостей обнаружилась масса причин, чтобы не провожать в последний путь порядком осточертевшего старикана. Оглашенное завещание казалось насмешкой над святыми чувствами тех, кто терпеливо сносил еженедельные приготовления к похоронам.
   Собрались только самые близкие, да несколько зевак - подозрительного вида проходимцев, лелеющих надежды на дармовые выпивку и закуску. Пока везли оркестр, солнце ушло за тучи, и подул холодный ветер.
   Мишка хмурился, теряя терпение. Недовольные скарабеи, мучимые похмельем, не спеша, рыли яму, выбрасывая совковыми лопатами рыхлую, глинистую землю. Из-за оградки слышались натужное дыхание работяг да простой, без изысков мат. Разгружая "Газель" скарабеи умудрились уронить гранитную плиту. Тяжелый камень, выскользнув из потных пальцев, грохнулся оземь. Прибежавший на шум Мишка схватился за сердце - при ударе от плиты откололся кусок, и теперь при всем желании не возможно было установить памятник сразу же после похорон, как того желал покойный. Настоящие медали и ордена Мишка благополучно позабыл дома - пришлось воспользоваться муляжами.
   Ближе к обеду погода окончательно испортилась. Солнце спряталось, и усилившийся ветер вздымал тучи пыли, бросал ее прямо в лица. Ко всему начал накрапывать мелкий противный дождь, который грозил затянуться надолго. Гости морщились, ежась от ветра, что так и норовил забраться под одежду. Приехавший батюшка на скорую руку отслужил панихиду, и так же быстро удалился, прихватив свой потертый чемоданчик.
   Вспомнив про солдат, Мишка в который раз вздохнул. Как обычно сверкающие планы разбились вдребезги о мрачную стену повседневности. Он окинул угрюмым взглядом неровные ряды гостей, что толпились вокруг деревьев, ища защиты от усиливающегося дождя. Похоже, никому не было и дела, до соблюдения необходимой процедуры похорон. Махнув рукой, Мишка бросился помогать скарабеям, оттаскивать инструменты - пора было уже завершить начатое...
   Распорядитель, запинаясь на каждом слове, промямлил прощальную речь. С самого утра у него трещала голова, и похмелье осело тяжким грузом, не давая собраться с мыслями. Гости откровенно скучали, совершенно не вникая в смысл произносимого, мучимые одним только желанием - убраться отсюда поскорее...
   Все было почти готово, для того, чтобы завершить это тоскливое мероприятие. Музыканты взяли в руки инструменты, и приготовились исполнить любимое произведение генерала...
   Обычно в этот момент Сергей Семенович воскресал из мертвых, чтобы быстро, по-военному, разобрать прошедшие похороны, поощрить отличившихся, наказать виновных и счастливо отбыть восвояси. Вот только сегодня все было по-настоящему, и никакая сила не заставила бы старика приподняться, и произнести свое осточертевшее "стоп".
   Гром грянул с такой силой, что задрожали фальшивые медали на размокших подушках, и небеса словно разверзлись. Хлынул ливень, мгновенно превративший глинистую почву в чавкающее под ногами болото. Гости разбежались по машинам, спасаясь от дождя, и только один Мишка стоял, опустив плечи, вытирая лицо. На душе было мерзко и гадко. И дело было даже не в том, что все с самого начала пошло вкривь и вкось. Мишка думал о том, какой жестокой иногда бывает жизнь, что ломает даже самые, казалось бы, надежные планы.
   Ветер хлестал, разбрасывая огромные грязные капли, которые разбивались о стоящий в стороне памятник, стекали с поникших деревьев, на брошенные венки, на забытые впопыхах полотенца и на лежащего в гробу Сергея Семеновича, с лица которого даже после смерти не сошло недовольное, брезгливое выражение...
  
   Славянск, май 2007
  
  
  
   Сиротины дети
  
   "Уже сейчас имя профессора стало нарицательным. Увлечение Николая Сироты не оставило равнодушным ни одного человека на земле..."
   Из стенгазеты Сироткинского приюта
  
   "Николай Никодимович Сирота родился в Сироткинском приюте. Собственно название приюта и дало ему столь необычную фамилию. Никодимом же звали директора приюта. Возможно, детские годы и сформировали столь устойчивую неприязнь к роду человеческому, иначе и невозможно объяснить мотивацию будущего поступка злого гения.
   Учился Сирота средне - строгие дисциплины давались ему с трудом. Николай зубрил ночами химию, все глубже и глубже вгрызаясь в неподатливый гранит науки. Именно химия определила призвание Сироты.
   Из приюта Николай вышел с твердым убеждением отомстить всему роду людскому. Кто знает - виной тому насмешки сверстников (с детства Николай отличался малым ростом и неказистой, обезьяноподобной внешностью) или по каким другим причинам..."
   Из неофициальной биографии Н.Н.Сироты
  
   "Решение оставить ребенка было тяжелым, выстраданным. Муж долго не мог принять мой выбор - сами понимаете, чужие дети никому не нужны..."
   Клавдия Скворцова, домохозяйка
  
   "Удивляет то спокойствие, относительное, разумеется, с которым мир воспринял происшедшее. Аналитики ожидали глобальных финансовых, политических потрясений. Некоторые предсказывали, чуть ли не конец света..."
   М.Степнов, политолог
  
   "С точки зрения банальной логики, поступок профессора вполне объясним. Собственно он совершил то, что изначально было заложено в него самой природой. С другой стороны, - это просто какой-то кошмарный сон..."
   И.Стаканов, биолог
  
   "Он показал мне запаянную ампулу, и улыбнулся, знаете, нехорошо так улыбнулся. На мой вопрос о содержимом, профессор загадочно ответил - "В этой ампуле сплелись судьбы человеческие". А потом просто отломил стеклянный кончик..."
   МНС Черкашин, очевидец
  
   "...был приглашен работать в проектах госкорпорации "Роснанотехнологии", что позволило ему иметь доступ к секретным разработкам, проводимым в лабораториях нанокристаллических веществ. Воспользовавшись служебным положением, совершил должностное преступление, вынеся за территорию охраняемого корпуса образец наноматериала. При проведении следственных мероприятий, установлено, что Сиротой Н.Н., в домашних условиях, была произведена модификация материала..."
   Из личного дела Н.Н.Сироты, папка N4 для внутреннего пользования
  
   "Раньше я никогда не замечал за ним каких-то признаков, который могли бы указать на психические расстройства. В общении Николай оставался вполне приятным собеседником. Подумать только, все эти годы, он вынашивал свой замысел, даже не думая о последствиях для всего человечества"
   Кудашкин В.Е., друг профессора
  
   "... эта сука обрюхатила мою Ленку, и я значит должен теперь воспитывать профессорского ублюдка?"
   Квашников Сергей, разнорабочий
  
   "Сейчас ведутся исследования, выделены активные участки программы вируса, уже в ближайшее время будет изготовлен подавляющий реагент, который будет распылен в крупнейших городах планеты. Но кто может дать гарантию, что подобное не повторится вновь?"
   Статья в журнале "Наука и жизнь"
  
   "Понимаете, у меня уже взрослые внуки, и тут такая стыдоба. Уже ведь и здоровья нет, в мои-то годы. Срам какой, на старость лет, и что ведь самое страшное - ну избавлюсь я от ребенка, а день-другой, и все по новой"
   Разговор старушек на скамейке
  
   "В собственной домашней лаборатории, Николай Сирота осуществил внедрение личного генетического материала в модифицированную модель вируса, созданную на основе похищенного материала..."
   Из личного дела Н.Н.Сироты, папка N4 для внутреннего пользования
  
   "И никто, понимаете, никто не защищен от этой заразы. Это даже не вирус - нанороботы, запрограммированные на размножение оказались способны поддерживать определенное количество своих копий, обмениваясь специальными сигналами. Основная задача наноробота - внедряться в женский организм всеми доступными способами. Ну а дальше..."
   Р.Пугаев - нобелевский лауреат
  
   "Отношения с женщинами, были ахиллесовой пятой профессора. Быть может именно в сексуальной неудовлетворенности, следует искать истоки..."
   Нина Гулькина - психолог
  
   "Это очень страшно. Оглянитесь - совсем сопливые девчонки, пожилые женщины... Я не знаю, что будет, когда им всем придет срок. Не знаю..."
   Сергей Семенов - акушер
  
   "Отечественная промышленность наладила масштабный выпуск детских колясок, стараясь перекрыть ожидаемый спрос на продукцию. Сельскохозяйственные предприятия в свою очередь увеличили производственные мощности...
   Газета "Новости региона"
  
   "Что и говорить, перед человечеством встала новая задача - по предварительным оценкам население планеты увеличится на 2-3 миллиарда человек. Такой резкий скачок, возможно, станет началом конца..."
   Телевизионный репортаж
  
   "Выражение "Все люди братья" - воистину обрело новый смысл".
   И.Стаканов, биолог
  
   "...так что получается, этот гребаный сукин сын всех нас трахнул!"
   Квашникова Елена, домохозяйка
  
   Славянск, июнь 2010
  
  
  
   Ночь у камина
  
   Ночь очаровала своей сказочной негой, забрала в сладкий плен полуночных фантазий. Яркое пламя, сгорающих дров, осветило комнату, уставленную старинной, дорогой мебелью в стиле "Марокко".
   На небольшом, журнальном столике из полированного дуба уютно устроилась пузатая бутылка "Наполеона", и граненые рюмочки, искусно оплетенные потемневшим серебром. Хрустальная ваза до половины была наполнена сладкой карамелью, в блюдце китайского фарфора, томились тонко нарезанные дольки лимона, слегка пересыпанные сахарной пудрой. Коробка дорогих кубинских сигар скромно притаилась у самого края, тонкие ажурные салфетки ждали своего часа наравне с позолоченной тарелочкой, на которой полукругом были выложены чуть подкопченные брюшка семги - элегантная закуска для истинных джентльменов.
   - Ну что господа - худощавый молодой человек, лет двадцати семи, в длинном темном плаще, с густой вьющейся шевелюрой, с выдающимися бакенбардами и смуглым лицом, смахивающий на далекого потомка представителей арапского племени, торжественно приподнялся в кресле и неторопливо, чинно разлил по рюмочкам благородный напиток - за сим позвольте огласить заседание клуба полуночников открытым. Виват господа!
   - Виват - невысокий, плотный мужчина, средних лет, с острой бородкой, в пенсне, в учительской жилетке, неторопливо поднял рюмку, наслаждаясь ароматом дорогого коньяка.
   - Виват - тучный, широкоплечий господин, с багровым лицом, широкими, крестьянскими запястьями согласно приподнял рюмку, присоединяясь к товарищам...
   - Итак, господа, Антон Павлович, Федор Михайлович - смуглый молодой человек обвел глазами гостей - позвольте мне взять на себя смелость предложить тему для нашего, так сказать, обсуждения...
   - Не имею ничего против - мужчина в пенсне согласно склонил голову, признавая право председателя клуба, задавать тон в беседе...
   - Поддерживаю - Федор Михайлович, небрежно взял дольку лимона, и отправил в рот, проникаясь изысканным букетом "Наполеона"
   - Ну что же - исключительно из уважения к вам господа, в знак нашей давней дружбы - чернявый неторопливо, с чувством, снова разлил по рюмкам коньяк - думаю наиболее животрепещущей, и, я даже сказал бы, актуальной проблемой, является проблема поиска концепции в литературе.
   - Ну, Александр Сергеевич, голубчик - с чувством поддержал председателя господин в жилетке - позвольте добавить от себя - принимая тему, не могу не согласиться с актуальностью, и проблематичностью данного вопроса. Не исключено, что в ближайшее время, озвученная проблема встанет перед обществом во всей остроте, учитывая определенные веяния и тенденции в творчестве современных писателей...
   - Ну нет, милейший Антон Павлович - тучный господин даже привстал - не думаю что сия, с позволения сказать, проблема является острой, и уж тем более актуальной.
   - Федор Михайлович - господин в жилетке помотал головой, ни коим образом не соглашаясь с оппонентом, - помилуйте, да разве вопрос концептуальности в литературе не поднимает проблему отсутствия вышеупомянутой концептуальности как таковой? Или вы сходу готовы признать наличие определенных направлений в современной литературе, опираясь на готовые произведения, как классиков, так и новомодных, с позволения, молвить, писателей?
   - Антон Павлович, дорогой - Федор Михайлович, оглянулся, словно ища поддержки у председателя клуба - не собираетесь ли вы отрицать наличие определенной философской идеи, в произведениях наших борзописцев?
   - Признаться, не могу не согласиться с Федором Михайловичем - смуглый председатель клуба наклонился к камину, поправляя кочергой аккуратные полешки - наличие определенных идей в творчестве современных писателей есть факт непреложный, более того, в настоящее время мы имеем четкое разграничение существующего литературного наследия на жанры, и, я не побоюсь этого слова, концепции.
   - Аргументируйте милейший - Антон Павлович потянулся к закуске, элегантно отобрав аппетитный кусочек семги, предвкушая изысканный вкус слегка подсоленного яства.
   - Я думаю ни для кого не секрет - с жаром продолжил Александр Сергеевич, продолжая разливать коньяк, - разделение литературных произведений на жанры есть не столько традиция, сколько необходимость внести четкость и конкретность в существующий порядок вещей.
   - Продолжайте - Федор Михайлович заинтересованно протянул руку к вазе с конфетами...
   - Позвольте помочь нашему многоуважаемому председателю - Антон Павлович не спеша, отпил коньяк, смакуя чудесный букет - на мой взгляд, разделение литературного фонда на жанры есть категория не искусственная, а сугубо естественная, как некий аналог естественного отбора. Скажем, к примеру, разделение литературы на художественную и техническую - разве не есть результат перехода от феодального строя к более прогрессивному капиталистическому обществу, с последующим возникновением более сложной структуры общества, с разделением этого же общества на классы?
   - Э, уважаемый Антон Павлович - давайте не путать концепцию с классификацией - Федор Михайлович залпом осушил рюмку и потянулся к семге...
   - Как ни прискорбно, вынужден согласиться с вашим оппонентом - смуглый потянулся к бутылке, и слегка всколыхнул коньяк, любуясь янтарным цветом - разделение литературы на жанры, есть следствие, в то время, как наибольшее беспокойство вызывает если не сколько причина этого явления, сколько последующие поиски выхода из застойного кризиса жанровых ситуаций.
   - Н-да, господа - договорились вы до ручки - Федор Михайлович, разлил остатки коньяка и, кряхтя, наклонился, пытаясь, что-то нащупать под столом.
   - Вам бы милейший, только путаницу вносить - оппонент в жилетке недовольно нахмурился, - коли, имеете, что сказать не стесняйтесь, мы готовы взвесить все за и против.
   Федор Михайлович вытащил на стол бутылку "Абрау-Дюрсо", и потянулся за штопором, лежащим на каминной доске.
   - Я к тому веду, господа хорошие, что начали вы за здравие, а закончили, как водится, за упокой! - Федор Михайлович вогнал штопор в пробку, и принялся энергично вкручивать декоративную сталь в податливое дерево.
   - Помилуйте, да это же просто уход от темы! - смуглый решительно опрокинул коньяк и протянул руку, выбирая дольку лимона покрупнее.
   - Хорошо, многоуважаемый Федор э...
   - Михайлович - насмешливо подсказал чернявый.
   - Да, Федор Михайлович, уж будьте так любезны, выскажите, свою точку зрения в разрезе данной проблемы...
   Тучный, поднатужившись, вытащил пробку и приник ноздрями к горлышку бутылки.
   - У, товарищи, запах благороден, истинно говорю вам...
   - Не уходите от ответа, дорогой - Антон Павлович допил коньяк и протянул тучному пустую рюмку...
   - Антон Павлович, голубчик, но это же "Абрау-Дюрсо"! Бокалы, только бокалы...
   Смуглый взял с каминной доски три бокала, на тонкой ножке, и расставил треугольником на столике, демонстрируя изысканность жестов...
   - А сказать хочу я следующее - Федор Михайлович неторопливо разлил вино по бокалам - уж коли, признаем разделение матушки-литературы на жанры, то соответственно и концепция в каждом жанре должна быть своя, независимо от разделения, а также причин и следствий этого разделения. То есть разделение - разделением, а концепция - концепцией...
   - Ну, Федор, загнул ты... - смуглый недовольно расстегнул верхнюю пуговицу сюртука - кто в лес, кто по дрова...
   - Не могу не согласиться с Александром - собеседник в жилетке деликатно кашлянул, и потянулся за сигарой. Отрезав аккуратно кончик, закурив, он вальяжно откинулся в кресле и продолжил - типичная подмена понятий. Говоря по-простому - не пришей кобыле хвост...
   Оппоненты неторопливо выпили, и почти одновременно поставили на стол пустые стаканы. Наступила неловкая пауза.
   - Ну кто бы спорил Антон - Федор сумрачно разлил вино, по стаканам - вы же у нас ученые, куда нам, от сохи...
   - Ты Федя не прибедняйся, - смуглый ковырнул кильку, лежащую в тарелке, - городской ты Федя, ох городской...
   - Эх, сгубил меня парня, город. Не увижу родного месяца. Распахну я пошире ворот. Чтоб способнее было повеситься... - насмешливо продекламировал обладатель жилетки, и затушил сигару.
   - Это что за импрессионизм? - подозрительно поинтересовался Федор, допивая вино, и наклонясь за очередной бутылкой...
   - Классиков нужно читать Федя, классиков... - все так же насмешливо пропел смуглый, и допил содержимое своего стакана.
   - Уж больно вы умные, как я погляжу - Федор обидчиво отвернулся, доставая из-под стола бутылку портвейна.
   - Не обижаться, господа, не обижаться - остробородый в жилетке захлопал в ладоши, отчего пенсне свалилось прямо на потрескавшуюся фанеру, заменяющую столешницу - не забываем про концепцию...
   Смуглый согласно кивнул головой, наблюдая, как Федор придирчиво разливает по стаканам портвейн.
   - Концепцию им подавай - продолжал ворчать Федор - а где ж ее взять, и на кой ляд она вообще нужна...
   - Тпру! - остробородый несильно ударил ладонью по столу - так и до греха договориться не долго! Давай-ка Федя, исходить из того, что наличие концепции есть вещь необходимая аксиоматично.
   - Шустрый ты Антоша - примирительно пробасил Федор, и выпил портвейн.
   - И понял Антоха, что поступил плохо - заржал смуглый, и вытащил из пачки сигарету...
   - Ты Сашка не бузи - Антон строго посмотрел на смуглого, и нацепил вилкой кильку покрупнее - концепция, брат арап, есть мера всех вещей, основа всех начал и начало всех основ. Наука, товарищ Шурик, не хрен собачий, и если каждый своим свинячьим рылом...
   - Ну ладно Палыч, не волоси - Федор плеснул в потрескавшийся стакан портвейна, и подвинул остробородому - на вот, за концепцию...
   - За концепцию - смуглый согласно протянул свой стакан, чтобы чокнуться с Палычем.
   - Так вот - увлеченно продолжил Федор - что скажу я вам братки, концепция, она ведь штука хитрая, не каждому подвластная. Вот возьмем к примеру Палыча. Мурло - мурлом, а жилетку нацепит, вылитый литератор. Не перебивай Сашка, и до тебя очередь дойдет - Федор допил портвейн и сожалением посмотрел на пустую бутылку - Ты бы лучше дровишек подбросил...
   Смуглый недовольно ворча, вылез из-за покосившегося стола, и неохотно набросал в затухающее пламя дров - кривые, кое-как распиленные чурбаны, заготовленные очевидно в близлежащей посадке.
   - И еще - говоря про концепцию, не стоит забывать, что она, подлая, все же наличествует в нашей литературе, отравляя жизнь молодому поколению начинающих писателей - Палыч горестно икнул, и зашарил по столу, в поисках очков.
   - Ну это брат, как посмотреть - Федор в очередной раз наклонился, и вытащил на белый свет огромную бутыль мутного бурачного самогона.
   - Вот я и говорю, что присутствует - смуглый нацепил на вилку селедочный хвост и вгрызся в рыбью плоть, сплевывая чешую...
   - Тьфу, на тебя, Сашка, вечно влезешь, куда не просят, всю мысль сбил - пожаловался Федор, и вытащил кукурузный качан, заменяющий пробку. В бутыли аппетитно забулькал самогон, разливаемый по треснутым граненым стаканам.
   - А что тут думать - Сашка сплюнул мелкую косточку и деловито опрокинул в рот содержимое стакана - ох и тугой же зараза!
   - Ты пей! Тугой ему. А ты как хотел. А концепция друг, она ведь стерва еще та, потуже сандера будет...
   - Ох ребятушки - Палыч выдохнул и задергал кадыком, принимая мутный эквивалент человеческого счастья - что ж делать с этой концепцией проклятой?
   - Ты это, погодь, пока - по-хозяйски рассудил Федор, разливая самогон...
   - И то правда - поспешно согласился Антон, наблюдая, как Федор опытной рукой выравнивает уровень жидкости в стаканах, чтобы не дай бог, кого-нибудь обидеть.
   - И-эх! Михалыч, - тебе бы только водку пить, а об искусстве кто думать будет? - нагло поинтересовался Сашка, хрустя соленым огурцом, незаметно вытащенным из банки...
   - А ты Сашка Михалыча не трогай - свой человек - строго произнес Палыч, и осуждающе ткнул пальцем - а вот если какая падла будет закуску жрать, так мы его канделябром-с...
   Сашка подавился огурцом и огорченно икнул:
   - Дык я ж для искусства, для литературы...
   - Знаю я искусство твое - осуждающе произнес Палыч, и недовольно покосился на смуглого - закусь переведешь, а нам потом курятиной травиться, а сигарет всего полпачки осталось...
   - Ну ладно, черти, не ссорьтесь - Михалыч разлил самогон и поднял стакан - за искусство! Чтоб оно!
   - Угу - Палыч согласно мотнул головой, шумно выдохнул и залпом принял самогонку, выхватил у смуглого остатки огурца и захрустел, с трудом восстанавливая дыхание - ух и забористый же зараза!
   - Что есть, то есть! - довольно пробасил Федор, и не спеша, перекрестил рот - уххх, пошлааа...
   - Так, а что с концепцией делать-то - вскинулся Сашка - фу ты ну ты, чуть не забыли...
   - Иди ж твою... действительно, отвлеклись - Палыч удрученно подергал себя за бородку, и потянулся к надбитой тарелке, в которой лежали куски неровно нарезанного сала - ну а что тут поделаешь, она Алексашка, либо есть, либо ее нет - здраво рассудил он и строго посмотрел на председателя клуба.
   - Что делать, что делать - Федор недовольно потряс бутылью выдавливая последние капли самогона - за водкой бежать в торчок. Там Зинка дежурит сегодня, так что руки в ноги и вперед! Кто у нас молодой самый?
   - Давай Сашка, пиздуй по-молодецки. Одна нога здесь, другая тоже здесь - Палыч заржал, и потянулся за стаканом...
   Сашка вздохнул, и понуро отправился за водкой...
   - Так вот Михалыч, что я думаю, концепция, это такая сучара, что хоть раком ее ставь, хоть боком, один хуй!
   - Это ты Палыч подожди - Федор задумчиво почесал голову - тут особый подход нужон. Вот вернется Сашка из торчка, тогда и решим, как быть с этой концепцией...
   - А что Сашка, с этого бича толку, как с коровы шерсти. Нашел, кого за водярой слать - так и до утра не разберемся...
   - А хули тут разбираться, давай добьем ништяки, пока пацан в разводе...
   Палыч махнул рукой и допил самогонку, тяжело скривившись от неприятного послевкусия.
   - Иди, доброхот сраный, открывай, твой штемп пришел...
   - Экий ты Палыч нетерпимый - Федор тяжело вздохнул и пошел открывать дверь вернувшемуся ни с чем Алексашке.
   - Зинка, сука, рогом уперлась. Уж я к ней и так, и этак - говорю, что ж ты, мол сучара такая, мне ж для искусства, понимаешь... А она блядь толстожопая - не дам и все, хоть ты тут раком ляг...
   - Все бабы стервы - согласно прогудел Федор и уселся за стол, подпер голову руками, раскачиваясь, словно маятник.
   Палыч с ненавистью посмотрел на Сашку, и принялся шарить рукой в трехлитровой банке, пытаясь выловить кривой огурец, в холодном мутном рассоле.
   Сашка, вытащил из пачки сигарету и, чиркнув спичкой, закурил...
   - Да, господа, не пришли мы к консенсусу. Придется, видимо, не раз возвращаться к насущной проблеме концептуальности в современной литературе.
   Федор уронил голову на стол и захрапел, знаменуя окончание дискуссии. Палыч, оставив пустые попытки выловить огурец, повернулся к смуглому.
   - Сашка, еб твою мать, ты бы лучше за котлами следил, опять нихера давления не будет. Смотри Сашка, пропишет тебе заведующая завтра пиздюлей.
   - Отсос-петрович, - лениво пропел Сашка, и нехотя выполз из-за стола, чтобы подбросить пару лопат угля в зияющую топку котельной...
  
   Славянск. Сентябрь 2005
  
  
  
   Вечер на скамейке
  
   Степан ощутил себя сидящим на простой деревянной скамейке в городском парке. Солнце ушло за горизонт, забирая с собой остатки печального вечера. Тихий шелест листвы навевал мысли о неземной суете, наполненной осязаемым смыслом чего-то невероятно важного и далекого. Одинокий фонарь, привлекал тусклым светом неисчислимое множество насекомых, пытающихся найти в золотистой пыли свое мелкое никчемное счастье.
   Скамейка располагалась на длинной, проходящей сквозь парк аллее, мощенной неровными бетонными плитами, с потрескавшимися краями, уныло выпирающими из земли, покрытыми окурками и смачными плевками гуляющей молодежи. Аллея уходила в обе стороны от скамейки, растворяясь в мохнатой темноте. Свет фонаря и протяженность аллеи необъяснимым образом складывались в одну картину, подгоняясь, словно два фрагмента какой-то мудреной головоломки, суть которой очевидно сводилась к осознанию важности ответа на такие извечные вопросы как поиск смысла жизни, и смысл поиска смысла жизни.
   Степан задумчиво посмотрел на фонарь, неторопливо размышляя о том, существует ли жизнь на других планетах, и если существует, то для чего. Мысли неторопливо ворочались, рождая ленивое ожидание чего-то невероятно важного, важнее даже, наверно, чем вопросы, волнующие представителей человечества не одну тысячу лет.
   Мелкая мошка, отделившись от плотного облака своих сородичей, зачем-то подлетела к Степану, и залетела прямо в нос, принеся себя в жертву зияющей горловине ноздри, одного из двуногих божеств, каждый вечер включающих священный фонарь.
   Степан глупо поморгал глазами и чихнул, сконфуженно оглянулся, втайне надеясь, что никто не стал невольным свидетелем его мимолетного позора.
   - Будьте здоровы - скромный, мягкий голос донесся из огромного куста, растущего в паре метров от скамейки.
   - Спасибо - неловко пробормотал Степан, вглядываясь в темноту.
   Тишина наполнилась странной паузой, словно впитывала обоюдное молчание собеседников. Наступающая ночь притушила все звуки, оставив только тихий, подозрительный треск веток. Обладатель мягкого голоса неловко ворочался в кустах, пытаясь выбраться из зеленого плена.
   Степан прищурился - в темноте с трудом можно было разглядеть, как шевелятся ветки. Кто-то действительно с трудом выбирался из колючей ограды, кряхтя и барахтаясь.
   - Эй... - Степан неуверенно подал голос, приглашая обладателя голоса продолжить так некстати начавшуюся беседу.
   - Минутку - куст затрещал, неохотно отпуская темный силуэт. Выругавшись вполголоса, силуэт окончательно освободился и приблизился к скамейке Степана.
   Фонарь тут же окрасил его в вечерние полутона, и преобразил в немолодого уже человека довольно неприятной, и даже подозрительной наружности. Округлое лицо, широкий лоб, и вместе с тем глубоко посаженные хитрые глазки вкупе с глубокими складками на шее создавали невыразимую, странную картину. В руках у пришельца оказался небольшой чемоданчик из потертой кожи, обшитый металлическими уголками, некогда блестящими никелем, а теперь безнадежно облупленными в километрах бесконечных поисков.
   - Добрый вечер - незнакомец скромно присел на краешек скамейки и примостил чемодан на колени.
   Степан окинул взглядом нескладную фигуру незнакомца и почему-то вдруг застеснялся. Нужно было отвечать, но он сумел выдавить несколько мычащих звуков, приветствуя незваного гостя.
   - Бывает - с печальной добротой произнес гость и мечтательно вдохнул полной грудью - замечательный вечер!
   Степан качнул головой, и неожиданно вновь обрел способность говорить.
   - Степан - протянув ладонь, Степан неуклюже повернулся к незнакомцу, в душе, однако, мечтая, чтобы тот провалился ко всем чертям.
   - Николай - незнакомец ухватился за руку, словно тонущий хватается за спасательный круг - будьте здоровы - зачем-то повторил он и осклабился, отчего его лицо стало еще более неприятным, и даже хищным.
   Степан вздрогнул и убрал руку, не понимая, что он делает здесь на этой лавочке, скупо освещенной покосившимся фонарем, в компании сомнительного субъекта.
   Тем более странным было то, что незнакомец при этом вел себя крайне скромно и деликатно, не считая конечно внезапной вылазки из куста, где он пребывал некоторое время, не подавая никаких признаков своего нахождения там, очевидно занимаясь поисками какого-то своего, личного смысла не-то жизни не-то еще чего-то более непостижимого и загадочного. Как бы то ни было, Степан не собирался первым нарушать воцарившуюся атмосферу загадочности простыми банальными вопросами о целях нахождения собеседника в зеленых порослях, справедливо полагая, что каждый имеет право проводить свое время именно тем способом, который удовлетворяет его, не нарушая при этом прав и свобод других законопослушных граждан, занимаясь поиском смысла жизни или поиском смысла этого поиска, а то и того и другого вместе взятых.
   Насчет поиска смысла жизни у Степана было свое мнение, и пока что он решил попридержать его при себе, втайне надеясь, что незнакомец первым нарушит неловкое молчание, сделает первый шаг к сближению.
   - Да, вечер необычен - доверительно произнес Николай, к вящему удовлетворению Степана, и зачем-то погладил кожу чемоданчика.
   Степан равнодушно всмотрелся в зыбкую глубину парка и тяжело вздохнул:
   - Что вы имеете в виду? - он посмотрел на собеседника. Николай смотрел прямо перед собой, словно школяр, на уроке латыни, подобравшись, стараясь придать лицу преданное выражение.
   Степан, в который раз окинул взглядом аллею и вздохнул еще раз:
   - Вы имеете в виду тишину? Быть может все это не просто так? Не есть ли тишина частью вечности? Когда каждое мгновение обретает свою жизнь, растягиваясь, отсекая лишние звуки...
   Николай хмыкнул и ничего не сказал, одобрительно покачивая головой, очевидно соглашаясь со Степаном.
   - Нельзя ли считать тишину частью пустоты, ее сутью? - спросил Степан, искоса поглядывая на притихшего собеседника.
   - Что кроется в тишине аллеи, уходящей в стороны, проложенной сквозь пространство этого парка? - продолжил Степан, пытаясь проникнуть в тайны Николая, которые скрывались под кожей, обтянутой металлическими уголками с облупленным никелем.
   - В чемодане старые газеты и электробритва - Николай виновато вздохнул и отвел глаза - я временно в командировке, а в гостинице не было мест...
   - А что вы делали в кустах? - с неподдельным интересом поинтересовался Степан, все более проникаясь необычной обстановкой.
   - Понимаете, я думал там переночевать... - Николай все так же виновато колупнул ногтем кожу чемодана.
   - А знаете, в этом есть смысл - Степан внимательно посмотрел на Николая, словно принимая какое-то невероятно важное решение - очень важный смысл. Отказаться от удобной скамейки, но зато провести ночь в непосредственной близости к природе, оттолкнуться от привычных стереотипов в пользу кристальной чистоты животных инстинктов. Браво...
   - Да нет же... - Николай придвинулся поближе - просто на скамейке сидели вы, и я решил не отвлекать... Кстати вы не правы насчет тишины. Природа не терпит пустоты, так же как не терпит тишины, и пытается всяким образом заполнить и первое и второе. Вот прислушайтесь...
   Степан наклонил голову.
   В вечернюю прохладу дерзко вторглось смешанное многоголосие сумерек - тихонько потрескивал фонарь, деловито и тонко жужжали насекомые, летая по своим орбитам вокруг источника света, ветерок гонял по аллее одинокий желтый лист, все, казалось, жило своей отдельной загадочной жизнью, состоящей в извлечении различных звуков, оскверняющих блаженную тишину парка.
   - Разве имеют смысл все эти ничтожные шорохи? И поему я не заметил, как вы залезли в кусты?
   Собеседник еще больше сконфузился:
   - Вы спали... - Николай заерзал и продолжил, зачем-то дергая головой - По-моему, этот вечер просто необыкновенно красивый.
   Степан потер переносицу и пожал плечами. Николай начал его утомлять. Он посмотрел на некрасивое, рябое лицо и решился.
   - Всего доброго...
   Николай смотрел вслед уходящему Степану, что-то, добродушно насвистывая под нос. Он махнул рукой, провожая Степана
   - До встречи... - Степан решил не оборачиваться и только ускорил шаг, покидая гостеприимную скамейку, и уходя в неизвестность темной аллеи.
   По мере продвижения Степана темнота сгущалась, словно пытаясь навалиться на Степана, чтобы показать свое истинное предназначение. Где-то позади, в тысяче миль, осталось тусклое пятнышко света, а впереди, кроме тьмы не было ничего. Ничего, не считая тысячи разных возможностей и неизведанных мест.
   Степан шел по аллее, вдыхая сырой осенний воздух, и вслух рассуждая о предназначении этой же аллеи.
   Что есть аллея, пронзающая парк. Эти неровные бетонные плиты - символ бесконечного пути. Имеет ли смысл, что-нибудь кроме движения по этому пути? С другой стороны, не совершил ли он глупость, покинув скупую действительность освещенной фонарем скамьи, отдавшись инстинктивному желанию оставить настоящее, чтобы обрести неизвестность.
   Быть может, оставив посконную правду скамейки, он обретет новый смысл? Смысл, которым можно будет заменить тщетные поиски истины? Не откроется ли взгляду путника вся голая правда вечного движения по линии жизни, суть которой эта бесконечная аллея?
   Далеко впереди Степан увидел искорку света. По мере того, как Степан приближался, свет усиливался, приобретая знакомые мутные очертания. Несколько минут спустя, он подошел к деревянной скамейке, на которой, подложив под голову на чемодан, спал Николай. В скудном электрическом свете, Степан сумел рассмотреть, что Николай предусмотрительно расстелил на скамейке несколько пожелтевших от времени газет.
   Словно услышав, как подошел Степан, Николай зашевелился и приподнялся, сонно потирая глаза.
   - Холодает - Николай равнодушно посмотрел на Степана, и подобрал ноги, окончательно просыпаясь.
   Степан уселся на краешек скамейки и посмотрел на фонарь.
   - Для кого-то свет электрической лампы, сравним со светом солнца. Он зовет, привлекает к себе, предлагает отдать себя, не обещая ничего взамен...
   - Вы о насекомых? - Николай зевнул, и отодвинулся - Кстати, а вы не знаете, я долго спал?
   - А разве время имеет смысл, на этой аллее? Что может быть точкой отчета? Эта скамейка, этот фонарь? Электрическая бритва в вашем чемодане?
   Николай смущенно крякнул и потянулся за чемоданом.
   - Там еще старые газеты - я всегда беру с собой несколько газет, когда еду в командировку...
   Степан махнул рукой, не отвлекаясь на ничего не значащие мелочи.
   - Нет газет, и нет самого чемодана, так же, как нет вас и нет этой скамейки. Есть только я и эта аллея в парке. Правда, на счет парка я не уверен...
   Николай улыбнулся и щелкнул замком чемодана.
   - А какой же смысл тогда во всем этом?
   Степан махнул рукой во второй раз и встал со скамейки:
   - А с чего вы взяли, что смысл обязательно должен присутствовать? В чем смысл самого поиска смысла, а также смысл в смысле поиска смысла? Глупое желание понять, там, где нет совершенно никакой необходимости что-либо понимать. Просто примите это как данность.
   - Но тогда вполне логично предположить, что вас тоже нет?
   Степан засмеялся:
   - Это логично, но только для вас. Но поскольку вас нет, то и ваше предположение не имеет никакой ценности... До встречи...
   - До встречи - эхом отозвался Николай и принялся ворочаться, устраиваясь поудобнее на скамейке...
   Степан повернулся и двинулся вперед в темноту, предвкушая сладкие минуты одиночества.
   В конце концов, не есть ли путь по аллее смыслом всего смысла, содержащим в себе как ответы на вопросы, так и сами вопросы. Во всяком случае, до тех пор, пока он, Степан, идет по аллее, вдыхая свежий осенний воздух, размышляя о смысле вечности, и о вечности смысла...
   Сзади осталась освещенная священным фонарем скамейка, а впереди пролегла аллея, по которой можно идти, задавая себе тысячи вопросов, и отвечать на них тысячей ответов, искать и не найти тот смысл, который вот уже не одну тысячу лет, терзает умы лучших, и не очень, представителей, беспокойного человеческого племени.
   Не будем же забивать себе голову всякой чепухой, и оставим Степана на мощенной бетонными плитами аллее, которая пронзила насквозь парк, в существовании которого так сомневался наш герой, тем более, что у нас наверняка найдется масса интересных и не очень дел и желаний, осуществление которых не требует знания ответа на вопрос о смысле жизни и смысле поиска смысла.
   Доброй вам ночи...
  
   Славянск. Ноябрь 2005г
  
  
  
   Ab ovo
  
   Тонкая, почти невесомая в теплом октябрьском воздухе паутинка, скользила вдоль тротуара. Застывший мир обволакивал ее осенней скукой, равнодушно наблюдая за ней. Паутинка чуть поблескивала под скупыми лучами солнца, и неслась навстречу судьбе. Судьбой оказалось темнеющее отверстие теплотрассы. Почуяв спасительную прохладу, паутинка, некоторое время кружилась над чернотой, словно раздумывая, пока легкий ветерок не подтолкнул ее в нужном направлении.
   Залетев вовнутрь, подхваченная подземным вихрем паутинка прилипла к потолку, где и осталась, невидимая в темноте. Ближе к зиме, она окрепла, насосалась влаги из прохладного бетона, пустила пока еще слабые корешки, проникая в глубь потолка, закрепляясь в нем, чтобы выполнить свое главное предназначение. На другом конце паутинки, ставшей к этому времени жгутиком, образовалось еле заметное утолщение.
   Ласковый, теплый октябрь сменился холодным ноябрем. Обезумевший ветер бросался в одиноких прохожих грязью, противный дождь лился с небес нескончаемым потоком. Собираясь в мутные лужи, вода, тем не менее, просачивалась сквозь отравленную выхлопами землю, кое-как очищаясь, превращаясь в прозрачные капельки, срывающиеся с бетонного потолка. Утолщение на конце жгутика превратилось в зародыш будущей личинки - немного вытянулось в длину, превратившись в висящий продолговатый мешочек.
   Зима ворвалась в город, застав жителей врасплох. Как обычно лопались трубы, отчего на асфальте расплывались огромные ледники, на которых ломали руки и ноги нерасторопные старушки. Личинка висела у потолка теплотрассы на тоненьком жгутике, в самом дальнем и темном месте. Здесь было темно и влажно - иногда из трубы вырывались слабые струйки пара, отчего на блестящей поверхности личинки собирались мельчайшие капельки. По мере взросления, кожица личинки становилась грубее, на ней вздувались синеватые прожилки. Жгутик, соединяющий личинку с потолком, растягивался, опуская ее все ниже, к грязному, заплеванному, усыпанному бетонной крошкой полу. Немного позже он лопнул, и повис, чуть подрагивая, а личинка осталась лежать на полу. Под бурой кожицей угадывалось слабое пока, движение. Наверху мела метель, устилая промерзшую землю холодным белым одеялом, но здесь, в тоннеле теплотрассы ее усилия были напрасны - сырость и тепло, так необходимые для личинки обеспечивали ржавые трубы, а нагретый воздух обдавал ее ласковым шепотом, отчего личинка иногда замирала, словно прислушиваясь.
   Всю зиму она росла. Кожица потеряла красивую матовость, стала шершавой на ощупь. Растрескавшиеся бока неторопливо вздымались и опадали. Висящий на потолке жгутик потемнел и высох, превратившись в неряшливо болтающуюся нитку. Впрочем, он выполнил свое предназначение, о чем свидетельствовала многократно увеличившаяся в размерах личинка. Опустившись на землю упругим мячиком, размером с кулак, сейчас она больше походила на оживший спальный мешок.
   Весна выдалась ранней. Как только первые лучи мартовского солнца коснулись земли, выросшая личинка замерла. Ее усохшая кожа растянулась до предела, и треснула, расходясь в стороны. Из влажного нутра показалась грязная рука. Сперва она осторожно ощупывала пространство вокруг, чуть позже показалась вторая - слабые пальцы растянули кожицу, разрывая и, наконец, треснув, та подалась, выпуская на божий свет бомжа.
   Освободившись, он пополз по туннелю к свету, за ним тянулись тонкие, клейкие нити, которые обрывались, опадая на землю длинными слизистыми червями. Бомж полз к выходу, чувствуя, как с каждой минутой прибывают силы. Кое-как подтянувшись, он протиснул в люк свое грузное тело, чувствуя, как грубеет и усыхает ослизлая кожа, принимая вид одежды - старого драного пальто, грязных тренировочных штанов и просящих каши штиблет. Встав на ноги, бомж инстинктивно сунул руку в карман. Тот еще не просох, как следует, но бомж умудрился выудить твердеющий на глазах окурок. В другом кармане нашелся мятый коробок спичек. Закурив, бомж закашлялся, выплевывая частицы слизи, и пробурчав что-то под нос, отправился к ближайшему мусорному баку.
  
   Славянск, декабрь 2010
  
  
  
   Циклон
  
   - ...циклон обрушился на юго-восточную часть полуострова. Уровень воды достиг НУЛЕВОЙ отметки - приближаясь к экстазу, пропела ведущая. За ее спиной проецировался вид главной камеры - в бурлящей воде мелькали обломки зданий, разбитые машины. Покачиваясь, проплыл старенький "Москвич" с потертым кузовом, на крыше неловко примостился пожилой татарин, он устало вытирал пот с рассеченного лба.
   Неотразимая ведущая продолжала репортаж, перемежая задорное щебетание истерическим визгом, каждый раз, когда на экране отображалась очередная жертва стихии.
   - И это только начало! - Ведущая принялась расстегивать кофточку дрожащими пальцами. - В последний раз нулевая отметка была достигнута в одна тысяча каком-то там году, и...
   Белая блузка упорхнула на пол виртуальной студии, и глухой вздох оператора прошелся эхом по съемочной площадке.
   Ведущая была чертовски хороша - огромные коричневые соски подрагивали в ярком свете софитов. В пупке тревожно отблескивал фальшивый бриллиант в золотой оправе. Неправдоподобно длинные коготки (салон "Аквариум", пересечение улиц Р.Ш. и И.М.) царапали атласную кожу живота, оставляя розоватые отметины. Арт-дизайн интимной стрижки оказался выше всяких похвал - параллельные линии, все же пересекались, теряясь в волнительной глубине.
   Камера ушла в сторону, продолжая скрупулезно отмечать каждую деталь: на крыше полуразрушенного дома столпились взбудораженные жители. Они размахивали руками, очевидно пытаясь привлечь внимание съемочной бригады. Кто-то из операторов выбросил из салона вертолета смятый рулон туалетной бумаги - длинный бумажный хвост некоторое время змеился на поверхности, пока серая лента не окончила путь в грязном потоке.
   - ...и да... да! - Ведущая переступила на огромных шпильках, с трудом удерживая равновесие. Черные туфли опасно блестели на фоне разбушевавшейся стихии. Кружевные трусики со стилизованным трезубом соскользнули с колен.
   Густые светлые волосы разлетелись в стороны, и красотка поддев носком кружевную ткань, ловко подбросила трусики.
   - Злобная стихия атаковала полуостров, захватила в плен тысячи ни в чем не повинных аборигенов. В настоящее время ведутся спасательные работы...
   Ведущая сжала ладонь между ног, и сладострастная гримаска на миг исказила холеное личико богини.
   - Мы постараемся держать наших телезрителей в курсе всех событий, а пока что на связи постоянный корреспондент Мошей Зворяк.
   Изображение за спиной ведущей пошло волнами, и сквозь неразбериху циклона проступили очертания плывущей ванны. Зворяк широко расставил ноги в промокших джинсах, и вещал, вцепившись в эмалированные края, морщась помимо воли каждый раз, когда подлая стихия заливала неспокойное убежище.
   - ... полагаясь на волю случая. Алиночка? - полувопросительно, полускабрезно прогундосил Мошей, не сводя глаз с рубинового огонька камеры, словно мог видеть жадным взглядом плавные изгибы талии Алины Дворовой.
   - Да... да!!! - Ведущая томно откинула голову. Ее ресницы задрожали. - Я слышу тебя Мошей!
   - Алина! - застонал Мошей. - Я хочу... рассказать о том, что происходит. Стихия ужасна - город разрушен. Счет жертвам пошел на тысячи. Я лично видел плывущие тела - мужчины и женщины, им нет конца. Вот, например... - Зворяк брезгливо ткнул пальцем.
   По реке плыл труп аборигена. Темно-сизая от грязи косоворотка топорщилась, обнажая раздувшуюся плоть.
   - Какой ужас! - Алина Дворовая картинно закрыла лицо ладонями. По ее прекрасному телу пробежала первая волна оргазма.
   - И это еще не все... - бормотал корреспондент, торопливо расстегивая пуговицы ширинки.
   - Нет, не надо... я прошу... - рыдала Дворовая, размазывая тушь по щекам.
   За ее спиной изображение свернулось в огромную кровавую кляксу и пропало. Оператор воровато запрятал трусики ведущей в карман необъятных шаровар и выставил вперед волосатый палец руки.
   - И рраз, и два, и... Три! - выдохнул он, меняя камеру.
   - И теперь о политике... - Алина грациозно прошлась вдоль студии, призывно покачивая бедрами. Синяя змейка тату показалась и скрылась между волнительными полушариями упругих ягодиц. - Согласно последним результатам опросов лидирующее место занимает форум города-героя Севастополя.
   В нижней части экрана побежали в сторону буквы "http://forum.sevastopol.info" - только с нами, только у нас - обо всем, обо всех, и как всегда...
  
  
  
   День Благодарения
   (психодел-кор)
  
   День Благодарения наступил как обычно. Не позже и не раньше - впрочем, на Наташкиной памяти этот праздник всегда припадал на один и тот же день. Последний четверг октября определял Наташкино настроение на весь последующий год. И снова, и снова - ее время кольцевалось яркими блестящими окружностями, и этот праздничный День выпадал ослепительной бусиной, пролетая в сознании чем-то важным, особенным. С самого утра, Наташка с трудом выбралась из-под одеяла, потягиваясь словно кошка. Поморщилась, нащупав холодный пол. И только потом распахнула темные, цвета грязной глины глаза - сегодня же тот самый День! Наташка охнула, чувствуя, как рванула с места стрелка невидимого хронографа, отсекая лишние мгновения, оставшиеся до праздничного. Сегодня же День ее Благодарения.
   Мать уже хлопотала на кухне - встала спозаранку. В этот День особенно важно не ударить в грязь лицом. В духовке уже запекалось основное Благодарственное блюдо, чуткий нос Наташки уловил на миг божественный аромат.
   - Привет, ма - Наташка выхватила со стола огромное, в пятнышках гнили яблоко, и откусила. - Где па?
   Мать не ответила. Бросила на дочь косой взгляд, вытерла пот с широкого, некрасивого лба. Наташка остервенело впивалась в яблочную плоть, отчего звуки во рту рождались какими-то странными уродцами. Мать махнула рукой, отсекая корневицы укропа. Наташка громко отрыгнула и бросила огрызок в мусорное ведро. Промахнулась, но поднимать не стала - лень, да и примета плохая. Мать замерла на миг, вперив в дочь неподвижный взгляд. В потухших глазах читалось нечто странное.
   - А ну-ка... - тихо сказала она, и наклонила голову на бок.
   Наташка попятилась, не сводя взгляда с ржавого лезвия кухонного ножа. Клетчатый фартук матери был выпачкан бурыми пятнами, словно кто-то раздавил гнилой помидор и потом несколько раз приложился к грязной ткани.
   - Ты... ты... - забормотала она, уже понимая, что время не остановить и события лягут сверху на безупречное восприятие, меняя изнанку, загоняя в ступор. День начался.
   Мать бросилась вперед, одним немыслимым рывком преодолевая разделявшее их расстояние. Коротко свистнула сталь, и Наташка захрипела, напрасно пытаясь вздохнуть, пуская кровавые пузыри. Мир встал на бок, окрасился багровым, стал непереносимо тихим, холодным, мокрым и гарь, гарь, гарь набилась в ноздри, словно кто-то пытался забраться в Наташкину голову через нос, запуская тонкие, невероятно тонкие пальца, пробираясь, крадясь, проникая глубоко-глубоко, разбивая разделяющее, уничтожая препятствующее, заменяя собой, замещая, вытесняя, наполняя, убивая.
   Она протянула руки, выравнивая кривой мир. Ржавое лезвие зацепилось за кость - Наташка вывернула плечо, зажимая острую сталь. Мать потянула нож к себе, но руки соскользнули с белой пластмассовой рукоятки. Она отступила. Из уголка скривившегося в гримасе рта, потянулась ниточка слюны.
   - Ну-ка, ну-ка - бормотала мать, понемногу отходя от приближающейся дочери.
   Наташка без труда вытащила нож. Хлынула кровь. Наташка изо всех сил придавила рану ладонью, чувствуя губами соленое, теплое, кожей теплое, мокрое, руками мокрое, пластмассовое.
   Нож как нож - лезвие ржавое-ржавое, рукоятка белая-белая, с выдавленной надписью "1р.50к.", держать неудобно - пластмасса в крови, выскальзывает из слабеющих пальцев.
   - Благодарю - пробормотала она и вонзила нож.
   Мать захрипела, отступая, но Наташкина рука тянулась следом, удерживаемая пластмассовой рукояткой. Под рукой дрожало. Дрожь передавалась через нож. Наташка потянула на себя, высвобождая лезвие. Лизнула.
   Соленое!
   Она вонзила нож.
   Мать ухнула.
   Наташка потянула на себя, вновь высвобождая лезвие.
   - Глубоко... - непонятно пожаловалась мать, заваливаясь на пол.
   - Низко - не согласилась с ней дочь.
   - Высоко или близко? - накинул сзади удавку отец.
   В глазах заплясало, в ушах зашумело, в груди задергалось.
   Наташка попыталась наклониться за ножом, но отец вовремя разгадал ее замысел и притянул удавку к себе. Приподнял. Она бессмысленно замолотила ногами в воздухе. Взгляд тонул в белой пластмассе. Выдавленная надпись скакала перед глазами, не давая сосредоточиться на главном.
   - Ну? - отец сильнее затянул тонкий кожаный ремешок удавки.
   - Близко - из последних сил прохрипела Наташка, сплевывая кровь.
   - То-то же...
   Он отпустил ремешок, и Наташка упала на пол. Отец не спеша потянул пряжку, расстегивая ремень.
   - Сейчас, сейчас - забормотал он, опускаясь на пол, в ее мир окровавленного линолеума. - Сейчас... - пальцы гладили Наташкино тело.
   Пока он двигался, Наташка не сводила глаз с надписи "1р.50к.". Мокрое пластмассовое притягивало к себе, обещая продолжение, и когда отец попятился на корточках, Наташка потянулась к обещанному.
   - Что нужно сказать? - Отец на миг опустил взгляд, помогая пальцам нащупать неподатливую пряжку.
   - Благодарю - послушно ответила Наташка и рванулась навстречу надписи.
  
  
  
   Фабрика
  
   Даже издалека здания фабрики внушали неясную тревогу. Грузовик, в котором их везли, подпрыгнул на ухабе, и грязный брезентовый полог чуть сдвинулся, позволяя рассмотреть немого больше.
   Аркадий осторожно выглянул за борт. Серая бесконечная стена из кирпича, сверху вьется ржавая колючая проволока, ржавеют давно не крашеные железные ворота, а над всем возвышается огромное здание цеха, с оконными проемами, затянутыми мешковиной.
   Грузовик подпрыгнул еще раз, и мокрый брезент больно шлепнул по носу. Аркадий отпрянул, с трудом сохраняя равновесие.
   В трясущемся кузове их было четверо. Все старые знакомые. Рядом с Аркадием неловко примостилась рыжая Марья, в другом углу печально вздыхала волоокая Наташа, подле нее лениво дремал Борис.
   Аркадий попытался еще раз выглянуть за борт, но слипшийся брезент теперь не давал даже высунуть нос. Тревога усиливалась, грозя превратиться в панику.
   С самого утра, еще задолго до того, как грузовик въехал во двор, Аркадию было не по себе. Что-то ныло в груди, а в живот казалось, натолкали битого кирпича. Потом его затащили в кузов, в котором уже были Борис и Наташа, и уже тогда Аркадий почуял тревогу. Марья присоединилась к ним позже. Сейчас она смотрела на Аркадия, и ее слезящиеся глаза были наполнены тоской.
   Машина остановилась. Водитель посигналил, затем еще раз. Ворота скрипнули, и открылись. Водитель, крикнув из кабины что-то неразборчивое, нажал на газ. Машина подъехала к приемному входу.
   Их вывели из кузова по широким доскам, приставленным к борту. Аркадий успел увидеть разбитый асфальт внутреннего двора, высокие ворота цеха, с ржавыми прямоугольными заплатками. В самом цеху царил полумрак, негромко тарахтел двигатель компрессора.
   Аркадий хотел оглянуться, но сзади уже напирали остальные. Пол в цеху оказался залит бетоном, а из прохладной тьмы на миг дохнуло чем-то незнакомым. Аркадий остановился, его ноздри задрожали. Трепет темноты передался ему. Страх ворвался из темноты, пытаясь проникнуть в каждую клетку.
   - А ну пшел!
   Что-то больно ударило по спине, и Аркадий сделал шаг навстречу темноте. По мере того, как привыкали глаза, полумрак отступал. Сразу у входа, Аркадий увидел продолговатые стойла, разделенные деревянными перегородками. Всего их было полтора десятка. Передние стенки отсутствовали, вместо них к перегородкам крепились широкие половинки хомута - две доски с полукруглыми вырезами. На полу - платформа на маленьких железных колесиках.
   Откуда-то из темноты вынырнули люди в грязно-серых халатах. Они развели новеньких по стойлам. Кто пытался упрямиться - получал по спине обрезком резинового шланга.
   Аркадию досталось четвертое. Руки человека в сером халате сноровисто обжали шею Аркадия половинками хомута. Вспыхнул свет.
   Аркадий зажмурился. А потом, когда открыл глаза и увидел, что скрывала темнота цеха, ему захотелось зажмуриться вновь, но вместо этого он смотрел на залитые электрическим светом стены. Он боялся перевести взгляд и вновь увидеть подвижные платформы, что катились по железным направляющим, ржавые крюки, с подвешенными на них ободранными тушами, желоба для стека крови, но память услужливо хранила увиденное, и Аркадий захрипел, в напрасной попытке освободиться.
   Края хомута больно впились в шею, но толстые доски держали крепко. Аркадий вывернул голову и увидел Наташу. Она смотрела, не мигая, и в ее глазах, подернутых поволокой, таилась тоска.
   Откуда-то слева появились двое. Первый держал в руках пробойник - пневматический пистолет с подведенным к нему гофрированным шлангом. Шланг тянулся к трубе компрессора, его кольца развалились на бетонном полу неряшливыми внутренностями неведомого зверя. Второй человек поигрывал длинным железным прутом. Они подошли к крайнему стойлу, и Аркадий услышал испуганное мычание Бориса.
   Что-то хлопнуло, и затем зашипел воздух. По цеху пронесся тихий всхлип. Слева замычала Маша. Люди подошли к следующему стойлу. Маша затряслась, застучала копытами по металлической поверхности платформы. Со своего места Аркадию не было видно, что происходит, и он замер, скосив глаза, высматривая в пронзительном свете темные силуэты людей.
   Щелчок, свист. И крик...
   Кричала Маша. Аркадий даже не представлял, что можно так кричать. Воздух вырывался из ее горла, рождая этот страшный крик, от которого хотелось забиться за край металлической платформы, спрятаться под рифленой поверхностью, превратившись в крошечного таракана.
   Глухой удар, и вновь тарахтенье компрессора и пронзительный свист воздуха. Кольца шланга дрогнули, и тихо шурша, сдвинулись с места. Рабочие приближались.
   Аркадий увидел, как приставили пробойник к голове Наташи. Та даже не думала сопротивляться, оцепенев от страха. Ее глаза налились кровью и чуть подергивались в глазницах.
   Щелчок, хруст проламываемой кости. Алые брызги и противный скулеж.
   Скулил Аркадий, он снова задергался, обдирая шею об хомут. Копыта били по платформе, заставляя дрожать равнодушное железо.
   Второй сноровисто вставил в отверстие прут, и сделал вращательное движение. Глаза Наташи закатились, и она осела на платформу. Ее ноги еще подергивались, когда двое подошли к Аркадию.
   Он забился, затряс головой, но когда к его лбу приставили пробойник, внезапно затих. Закрыл глаза, чувствуя, как что-то легонько коснулось его внутри и прошло по телу теплой умиротворяющей волной.
   Аркадий окунулся в тепло, пытаясь раствориться в ней, но вместо этого увидел зеленый луг. Луг зарос свежей молодой травой, а еще на нем паслись Маша и Борис. Кто-то ткнулся влажным теплом Аркадию в бок, и он, повернув голову, увидел Наташу.
   Сухо щелкнул пробойник, и холодная льдинка больно кольнула между глаз. Аркадий почувствовал запах крови, она обжигала, вытекая из отверстия. Потом в рану вставили железный прут, но Аркадий не обратил на это никакого внимания. Все, что делали эти люди, больше его не касалось.
   Он был свободен. Тело стало легким и послушным. На сердце вдруг накатила безумная радость. Аркадий махнул хвостом, замычал, и они вместе с Наташей, побрели на залитый солнцем луг.
  
   Славянск, март 2009
  
  
  
   Интервью
  
   - Так, мальчики, работаем.
   Алина была красива как никогда. Белые наушники на голове придавали неповторимый шарм, тем более вчера Алина собственноручно отнесла их в ателье, где умелые руки швеи обшили гибкую пластину и пластмассовый корпус искусственным мехом. Получилось вполне гламурно и даже в чем-то неожиданно. Особенно в сочетании с глубоким разрезом на клетчатом мини и умопомрачительным декольте, в глубине которого подрагивал золоченый крестик, удобно устроившийся в самой ложбинке, там где...
   Зворяк мотнул головой, прогоняя настойчивые мысли - работа прежде всего. Он повернулся, как раз вовремя, чтобы заметить в окне кучку парней вполне характерного вида.
   - Вижу, Колюня останови метрах в десяти.
   Синий пирожок лихо скрипнул тормозами и застыл у светофора. Дворовая потянулась к ручке двери, но Мошей оказался проворнее - он надавил заскорузлыми пальцами на облезший металл, и они деловито вывалились наружу.
   Пока оператор разматывал многочисленные провода, настраивал технику, Дворовая прихорашивалась у тонированного стекла пирожка, бросая косые глаза на парней. Те в свою очередь упорно делали вид, что ничего не происходит. Зворяк бестолково топтался рядом, внутренне собираясь перед интервью.
   - Кто идет? - Алина закончила с макияжем и легонько провела кончиком языка по пухлым губкам. Зворяк сглотнул.
   - Я попробую, подстрахуешь только...
   Дворовая равнодушно кивнула.
   - Поехали - оператор включил, наконец, камеру. На передней панели зажегся рубиновый огонек. - Только сразу предупреждаю, низовой фон темноват.
   - Давай Сергуня.
   Сергуня выставил руку с торчащим пальцем.
   - Один, два... Поехали...
   - Добрый вечер с вами программа "Ваш город" и я ведущий Мошей Зворяк. Сегодня мы пройдем улицами вечернего города, и посмотрим, чем дышат местные жители, и попробуем сделать парочку вздохов вместе с ними. А вот и они...
   Зворяк пошел на встречу, оператор засеменил следом. Алина осталась у пирожка - в наушниках раздавался вкрадчивый голос ведущего, все остальное можно было наблюдать со стороны.
   - Добрый вечер, ребята...
   - Добрый - ответил нестройный хор голосов. Зворяк почесал голову и наугад ткнул микрофоном в одного из аборигенов.
   - Вот ты откуда?
   - В смысле?
   - Ну, с какого района?
   - А че?
   Дворовая улыбнулась и легонько стукнула по боковому стеклу машины. Водитель Колюня ухмыльнулся в ответ и кивнул головой.
   - Как тебя зовут?
   - Ну эта... Вова, а что?
   Зворяк растянул в улыбке рот.
   - А скажи-ка Вова, деньги у тебя есть?
   - А зачем интересуешься? Нету денег...
   - А если найду?
   Детина отпрянул от ведущего.
   - Слышь мужик, ты чего?
   - Повторяю для дебилов - деньги есть?
   - Че ты сказал?
   - В уши долбишься? - Зворяк подошел ближе. - Что ты зыришь тварюка, с тобой разговаривают или как?
   Парни переглянулись, и как-то неторопливо обступили ведущего. Оператор выставил руку вперед.
   - Так, даю передний план, и по счету три включаю общий... И раз...
   Досчитать ему не дали...
   Мошея отпаивали горячим чаем прямо в кузове пирожка. Дворовая склонилась над ним, отчего крестик выскользнул из ложбинки. Мошей облизал разбитые губы.
   - Ну как?
   Алина переглянулась с оператором.
   - Что еще? - заволновался Зворяк.
   - Общий план пучком, вот только крупно не взяло. Говорил же - свет ни к черту. Так, возня какая-то...
   Колюня заржал. Дворовая неодобрительно посмотрела на водителя.
   - Миш, ну ты это...
   Вместо ответа Зворяк протянул пустую кружку.
   - Да ладно, ребята, что я не понимаю...
   Где-то в темноте салона облегченно вздохнул оператор.
   - Ну все, все. - Алина аккуратно закрутила крышку термоса. - Давай Моська, вытирай мордочку и погнали. Колюня трогай!
   "Москвич" выпустил облако дыма и тронулся с места - телевизионщики спешили навстречу новостям.
  
   Славянск, февраль 2009
  
  
  
   Пудинг
  
   Пудинг лежал в холодильнике, на второй полке, сразу за кастрюлей с супом. Он был свеж и привлекателен для желудка. Пудинг ждал, и Макс собирался съесть его прямо сейчас, не тратя время ни на глупые переживания, ни на философские отступления, приводящие лишь к потере драгоценного времени. Времени, которое можно провести упрямо, методично поглощая чарующую плоть пудинга, тем более что студень был создан, приобретен и доставлен именно для этого.
   Макс подошел к холодильнику. Высокий, в его рост агрегат внушал уважение если не своими габаритами, то, по крайней мере, стоимостью. Максимка приобрел его, увеличив и без того не малый кредит. Можно, конечно было бы купить хороший, дорогой велосипед, или, по крайней мере, надувной матрас, но само наличие таких альтернатив повергало в тихий ужас. Макс не любил выбирать, но если выбор был сделан, он шел до конца. Именно так, как собирался съесть пудинг, который бессовестно прохлаждался в холодильнике, на второй полке, сразу за кастрюлей с супом.
   Холодильник стоял как Эйфелева башня, наводя своей монументальностью мысли о возможном конце света. Если облака ядерных взрывов накроют планету, и все живое погибнет, сгорев в мгновенном пароксизме человеческой глупости, то останется только этот холодильник, не говоря уже про пудинг, который ожидал своей участи быть съеденным.
   Макс открыл холодильник, и некоторое время тупо созерцал его содержимое. Яйца в пенопластовом контейнере, наполовину выдавленный тюбик майонеза, кусок заплесневевшего сыра, слипшиеся макароны в треснутой тарелке и желтая кастрюля, с нарисованными цветами, которые наверняка где-нибудь да встречаются в разумной жизни, свободной от плотских желаний и смутных, непонятных терзаний внутреннего "Я". В кастрюле был вчерашний суп. Макс отодвинул кастрюлю, чтобы она не мешала ему.
   Пудинг лежал в эмалированной миске, и завораживал взгляд.
   - Я съем тебя, пудинг - неожиданно для себя самого произнес Максим и протянул руку к миске.
   - Погоди немного - ответил пудинг, то есть, конечно, не сам пудинг, а голос в голове, который при желании можно было признать голосом пудинга - ты уверен, что это именно то, что нужно тебе сейчас?
   - Э... - Макса заклинило - голос в голове пугал своей однозначностью, он был реален как мысль и отдавался в ушах.
   - В том то и дело парень - доверительно сообщил пудинг - это не нужно ни тебе, ни мне, так что может быть лучше оставить меня в покое?
   Пудинг застал Макса врасплох, но он не собирался сдаваться так легко.
   - Ну уж нет - ответил Максим, и собрался вытащить из холодильника миску, в которой нагло развалился пудинг.
   - Стоп! - воскликнул пудинг - я не знаю, что ты собираешься сделать сейчас, и видит бог, мне на это насрать, но будет лучше для нас обоих, если ты уберешь свои грязные лапы от моей миски.
   - Это еще почему? - удивился Максим.
   - Почему, почему... - нагло передразнил пудинг - потому!
   Максу не понравился тон, с которым разговаривал пудинг.
   - Ну ты там... полегче... - пробормотал Макс и повторил попытку вытащить пудинг из холодильника.
   - Ты что тупой? - на этот раз уже удивился пудинг - тебе же сказали человеческим языком - отвали, парень! Сегодня не твой день.
   Пудинг явно напрашивался. На мгновение Максу захотелось сказать в ответ какую-нибудь грубость, но он сдержался.
   - Нет, приятель, я голоден, и это достаточно веская причина для того, чтобы я тебя съел.
   Пудинг на секунду призадумался. После чего вновь обратился к Максу:
   - Послушай, дружище. Вот на полке стоит кастрюля прелестного, ароматного супа. Ты только представь на мгновение, как нальешь полную тарелку дымящего, обжигающего супа, намажешь кусочек хлеба свежим маслицем...
   Максим хмыкнул.
   - Вот я тебя и поймал, пудинг - нет у меня масла, так что извини...
   - Масло вовсе не обязательно - не сдавался пудинг - сгодится и майонез.
   - Да не хочу я супа - возмутился Макс - я собираюсь отведать пудинга, и черт меня побери, если я этого не сделаю прямо сейчас!
   - Не богохульствуй! - сурово ответил пудинг - Давай рассмотрим другие варианты.
   - Да что же это такое, наконец - Макс горестно вздохнул - какой-то пудинг будет указывать мне, что мне есть! Нет, приятель, боюсь, все будет, по-моему.
   Пудинг понял, что все дальнейшие попытки образумить несговорчивого Макса, напрасны, и решил сменить тактику.
   - Эй, парень. Не хотелось бы тебя пугать, но все же будет лучше, в первую очередь для тебя, если ты отвалишь прямо сейчас, и оставишь меня в покое.
   - Да ну? - недобро поинтересовался Макс - А что будет, если я все же не отвалю?
   Пудинг хрюкнул, пытаясь изобразить смех.
   - Послушай приятель, тебя ничего не смущает?
   - Что ты имеешь в виду? - поинтересовался Макс, и отодвинул кастрюлю с супом еще дальше, чтобы одним движением выхватить миску с несговорчивым студнем.
   - Ты должно быть каждый день разговариваешь с пищей? - развязно поинтересовался пудинг.
   - Нет - честно ответил Максим - но я голоден, и все вопросы относительно нашей беседы готов оставить на потом, когда буду, сыт и доволен жизнью, а пока что...
   - Да... - озадаченно произнес пудинг - похоже, ты и впрямь крепкий орешек. Значит так, дружище, хочу тебя предупредить - никакой я не пудинг, так что придется тебе все же довольствоваться вчерашним супом.
   - Да ну? - не сдержал улыбки Максим - А кто же ты тогда такой, черт тебя разорви пополам совсем?
   - Я злой пришелец из космоса - строго ответил пудинг - мыслящее, разумное существо. И я готов пощадить тебя, если ты оставишь меня, наконец, в покое, и закроешь дверь холодильника.
   Максим задумался. Возможно, пудинг и не врал, но в таком случае возникал вопрос - какого хера, собственно, в его холодильнике делает пришелец из космоса?
   - А почему бы и нет? - спросил пудинг - Тут довольно приятно - темно и прохладно, так что приятель, прошу в последний раз - отвали!
   - Сдается мне, никакой ты не пришелец вовсе - ответил Макс - а простой пудинг, который пытается морочить мне голову.
   - Хорошо, дружище ты сам напросился. - С сожалением вздохнул пудинг - Видит бог, я пытался отговорить этого осла, но, по-видимому, придется, как следует надрать ему задницу, чтобы он, наконец, въехал в ситуацию.
   Пудинг заговорил о нем в третьем лице. Это не понравилось Максу. Пора было, наконец, показать, кто в этом доме хозяин. Он вытащил тарелку с упирающимся студнем из холодильника и водрузил ее на стол. Пудинг неодобрительно затрясся в миске, выражая несогласие с действиями Макса.
   - Ну давай приятель, надери мне задницу - Макс подначивал пудинг - что, кишка тонка?
   - Лучше не зли меня, засранец... - посоветовал пудинг, и замолк, когда увидел, что Максим достал из ящика стола большую, блестящую ложку.
   - Конечно, приятель - благодушно согласился Максим и приблизил ложку к миске. Студень понял, что зарвался и тихонько всхлипнул. Макс посмотрел на свое отражение в ложке, и одобрительно кивнул, собираясь вонзить столовый прибор в такую долгожданную плоть студня.
   - Какое варварство уничтожать живое, разумное существо - заныл пудинг - люди готовы губить все живое на своем пути, чтобы только набить брюхо.
   От этих слов Максу стало немного не по себе.
   - Бедный беззащитный студень, лежит в своей маленькой уютной мисочке, никого не трогает... - продолжал давить на жалость пудинг - и ты, здоровый детина готов обидеть слабого, только для того, чтобы показать свое превосходство...
   Вообще-то пудинг говорил дело. Максим задумался.
   - Но я не могу не есть... - попытался возразить он.
   - А кто говорит про голодание? - тут же оживился пудинг - Есть масса прекрасных вкусных блюд, для приготовления которых не требуется дорогостоящие продукты. Макароны с тертым сыром, яичница, и уж тем более не стоит забывать про суп...
   - Ладно, черт с тобой - сдался Максим - живи пока.
   Он отнес миску с пудингом обратно в холодильник. И встал, задумчиво обозревая содержимое. Так, что мы имеем? Яйца, макароны, сыр и майонез - дьявольский коктейль. Макс ткнул пальцем холодный комок слипшихся макарон. Студень в миске одобрительно всколыхнулся. Максим с трудом отвел голодный взгляд от пудинга, и решительно взялся за кастрюлю с супом.
   Он поставил кастрюлю на плиту и поднял крышку, созерцая плавающие кусочки морковки и лука.
   - Я съем тебя, суп - задумчиво пробормотал Максим и протянул руку за спичками.
   - Погоди немного - ответил суп - ты уверен, что это именно то, что нужно тебе сейчас?
   - Уверен на все сто - с неожиданной злостью ответил Максим и зажег газ.
  
   Славянск, сентябрь 2006
  
  
  
   Шедевр
  
   Он приступил к написанию шедевра на рассвете. Положил на колени заранее приготовленную картонку. На сером фоне, рыжели пятна не то засохшего кетчупа, не то крови. Старик любовно погладил картонку руками. Если сделать все как следует - эта картина принесет ему много денег.
   В двух углах картонки, он проковырял гвоздиком отверстия - сквозь них старик продел бечеву, связал концы в большой неопрятный узел - он тоже составлял часть шедевра. После, старик потянулся, пошарил в мешке, вытащил початую бутылку водки, сделал добрый глоток и размашисто перекрестился - пора было начинать. Потянув носом, старик с трудом удержал рвотные позывы. Отложив бутылку, он примерился и воткнул в средний палец руки длинную, изогнутую иглу. Выдавив каплю крови, старик некоторое время рассматривал палец, и так и сяк, потом тихонько выдохнул, и приложил палец к картонке, провел первую линию, затем еще одну параллельно первой. Задумавшись, старик пошевелил губами, словно вспоминая, затем, опомнился, сделал еще мазок - неровная линия, легла сверху, накрыла собой первые две. Старик удовлетворенно крякнул, и откинулся, созерцая получившееся, после чего выдавил из пальца еще немножко крови. Рядом с первой фигурой он вывел небольшой, покосившийся кружок, и дальше уже вычерчивал без остановки, время от времени сдавливая многострадальный палец.
   Закончив, старик долго любовался полученной картиной, затем, тяжело вздохнув, забрал картонку - кровь высохла, пора было идти. Он нахлобучил на голову старую, изодранную шляпу без полей, что доселе висела на торчащей ветке сливы, в тени которой нашел временный приют старик.
   Солнце жарило, иссушало, даже самые высокие деревья отбрасывали короткие тени. На дороге, ведущей к базару, стоял старик. У его ног лежала рваная шляпа, на шее висела картонка, с выведенными кровью каракулями: "Помогите люди добрые", и редкие прохожие, что брели мимо, морщась от палящего солнца, бросали в шляпу блестящие монетки...
  
  
  
   Сумерки
  
   Сергей носит двубортные пиджаки и смотрит на мир взглядом прожженного циника. Волосы собирает в хвост и нависает над ней, дыша перегаром. В его взоре огонь и поражение одновременно.
   - Мир иллюзорен - он выплевывает эту немудреную истину полными губами. - А мудаки Острожского заявились с подписанным договором. Каково?
   - Что, так просто?
   - Да, еще утром. Пока кто-то чешет жопу, высматривая непонятно что, некоторые работают. И получают результат!
   Ольга кривит холеное некрасивое лицо.
   - Сережа, я прошу...
   Сережа кивает, пятясь к выходу.
   - А в сухом остатке, имеем неприятное послевкусие - дерьмовое такое.
   - Пошел вон!
   Большой шар из горного хрусталя летит в изменившееся лицо Сергея, чтобы разлететься сотнями сверкающих брызг, но за секунду до того, как это происходит, дверь за ним захлопывается, и спустя мгновение открывается вновь:
   - Сука!
   Ольга плачет, нервно сжимая ладони. Слезы сбегают неопрятными дорожками - маленькое женское горе. Нужно уменьшить дозу гормонов, причем вполовину. Исчезнет плаксивость, уйдут вялость и апатия, но тогда перестанет расти грудь. Так всегда - ежели в одном месте чего-нибудь прибудет, то в другом непременно убудет. Вселенская гармония - ети ее.
   - Олежек... а ну-ка... - Острожский просовывает голову в дверь. Осторожничает гад - ну так ему и по рангу положено.
   Вихрастый, небритый, наглый сукин кот. И вместе с тем - вальяжный до неприличия. Не входит - протекает в кабинет. В руках тот самый, Сережкин договор. Знает, паскуда, как вдарить побольнее.
   Ольга убирает руки, хлопает ресницами. Ноги, обтянутые нейлоном напряжены. Шпильки царапают паркет. Нулевой размер груди неровно подрагивает в такт дыханию.
   - А что тут у дяди, а? - Острожский хрипло смеется, брызгая слюной.
   Под ногами мудака обаятельно хрустит хрусталь. Останки шара впиваются в подошвы кроссовок "Adadis".
   - Трахать будешь? - Ольга нервно облизывает пересохшие губы.
   - Канэшно... - Острожскому весело. Он машет гривой, отчего чешуйки перхоти разлетаются во все стороны. - Тему придумал с волосами. Кстати, сосун не видал!
   - Чего?
   - Шучу я, шучу. Как там сиськи твои? Хвастайся.
   Ольга пытается скривить в улыбке лицо. Выходит не очень - опухшие от татуажа губы расползаются жирными гусеницами, обнажая брекеты.
   Острожский хватается за грудь, имитируя удивление и испуг.
   - Сердце с другой стороны, мудило. И вообще, гораздо ближе к середине.
   Наступает неловкая пауза.
   - Хоть бы дверь прикрыл - шепчет, наконец, Ольга, расстегивая трясущимися руками пластмассовые пуговицы блузки.
   Вихрастый подонок понятливо кивает. Глумливо пятится, подмигивая при этом обеими глазами. Договор держит в руках - предусмотрительный, гад.
   - А мы это... сейчас... - Острожский осторожно прикрывает двери, и разворачивается на месте, взгляд его масленен и жаден. Пальцы мнут вербованную бумагу, а ноги в драных трениках танцуют чучу. В предвкушении, значит.
   Ольга сбрасывает блузку. Расстегивает юбку. В кабинете холодно - в электрокамине дрожит рубиновый огонек неоновой лампы. Имитация огня.
   Острожский приплясывая приближается к ней. Ольга стоит у стола, скрестив руки.
   - Девочка моя - бормочет он, хриплым от возбуждения голосом. - А мы вот, значит, как сделаем...
   Грубые пальцы с заскорузлыми ногтями жадно шарят по ее телу. Острожский нетерпеливо ломает застежку бюстгальтера, сдергивает шелковый ажур - не до церемоний сейчас. Груди застенчиво смотрят в пространство, небольшие коричневые соски сморщены.
   - Мои маленькие - умиленно шепчет Острожский, чуть ли не пуская слюну.
   Ольга стягивает колготки, стараясь не упасть. Пол холодный. Подумав немного, она опять взбирается на каблуки. Острожский смотрит одобрительно, раздувая широкие ноздри. Руки тянутся погладить, пощипать.
   - Ну, чего ты? - Ольга кивает в сторону дивана, коричневый дерматин которого потрескался от времени, холода, или еще по какой причине.
   - Н-нэ. На постамэнтэ хачу. - Когда Острожский в настроении (как сейчас, например), он пытается говорить с акцентом. Получается убого.
   - Сдурел? На стол не полезу, сразу говорю...
   Он не отвечает. Взгляд его тускнеет, и Ольга вздыхает.
   Надолго Острожского не хватает. В апофеозе своего тожества он наваливается всей тушей, пуская слюни. Мудак он и есть мудак.
   - Слушай, давно хотела спросить - как у тебя получается?
   - Ну, когда как - застегнув ширинку, Острожский небрежно мнет сигарету без фильтра. - Где-то пару раз в неделю, но бывает и реже.
   - Я не об этом - Ольга виляет бедрами, влезая в колготки. - Черт, холодно-то как...
   Острожский зевает, показывая желтые от никотина зубы.
   - Сегодня, кстати, Черемушкина из петли вытащил. Вот этими самыми руками - Ольга равнодушно смотрит на засаленные манжеты куртки.
   - Опять?
   - Угум... как по графику. Ох уж эти творческие натуры - поневоле огрубеешь душой и сердцем.
   - У мудаков нет души.
   Ольга застегивает блузку, и протягивает руку.
   - Итак?
   Острожский чешет щетину.
   - Гм... а куда я его дел? Ага, вот...
   Из недр Острожинской куртки извлекается мятый договор.
   - Прошу любить и жаловать. Наш горячо любимый Мазеракис. Шесть сотен с копейками - пятнадцать а точка л точка. История о любви!
   - Давай уже сюда. Текст читал?
   - Не-а. Неинтересен он мне. Небось, как обычно - он любил ее, она любила другого, а другой не любил никого кроме себя. Скукотно...
   Ольга забирает договор. Читает, теребя подбородок, переступая с ноги на ногу пытаясь унять зуд в промежности. В кабинете пахнет страстью. За окном собираются сумерки. И только огонек электрокамина напоминает о себе переливами рубиновой грусти.
  
  
  
   Разговорчики
  
   1.
   - Чмоки.
   - Чмоки.
   (Целуются, чуть соприкасаясь щеками)
   - Как дела?
   - Ой, клево так. Только из Куршевеля. С милым ездили вдвоем.
   - С ума сойти. А он как, ниче?
   - Та ниче так. Стремный только. Но зато не жлоб. Обещал Mini-cooper.
   - Вау!
   - Ну а у тебя?
   - Ой, и не спрашивай. Вчера круто так зависли в "Дягилеве", пили "Мохито" и только представь, кого там встретили! Ты не поверишь! Галку с ее новым папиком.
   - Да ты что?
   - Старого послала - вот тварь. Видите ли, недостаточно intelligence.
   - Бред какой-то!
   - Верту ей подарил...
   - Старый?
   - Да нет, наверное. Золотой такой, прелесть!
   - Nadine, не тупи так. Папик старый, ну в смысле возраста?
   - А, нет... Нормальный. У него еще тяги какие-то в "Газпроме". Такой men...
   - Круто. А как у тебя вообще?
   - Ну ниче так. Страничку новую сделала. Гламурненькая - розовое на бежевом фоне, и фотки мои.
   - Вау! Слушай, все забываю спросить. Ты же с html в ладах вроде... Как прописать переменные в CSS, например для тегов ссылок и абзацев?
   - Та ну! Жди когда новая реализация выйдет. Пока никак, а зачем тебе?
   - Хочу настроить изменяющийся дизайн страниц, чтобы таблицы стилей не переписывать каждый раз.
   - Ха, учи dhtml, хотя тоже не панацея. И вообще, ручная верстка страниц моветон.
   - Да ты ж знаешь, я с дизайном не очень... Все больше в Delphi програмлю.
   - До сих пор страдаешь? Какая сейчас там последняя, седьмая?
   - Да ну ее. Наворотов куча, а компонент толковых днем с огнем. Вчера RXLibrary с шестой версии на седьмую весь вечер пыталась скомпилить - там похоже придется половину кода шерстить.
   - Ужас, прямо.
   - Точно, ну ладно, побежала, так что, вечером в "Vogue Cafe"?
   - Заметано.
   - Чмоки.
   - Чмоки.
   (Целуются, чуть соприкасаясь щеками)
  
   2.
   - А совести совсем нет. Глаза бесстыжие, отъели морды. Вчера пошла на рынок, сметаны купить, морковки, и ахнула - цены жуткие.
   - А сахар? Скоро консервация пойдет, нужно заранее закупать, потом втридорога будет. Дерьмократы чертовы!
   - Хоть свет перестали отключать, как раньше. Ой, вспомню, аж муторно как-то на душе. Темень тьмущая, хоть глаз коли. Молодежь за гаражами балует, все стреляет порохом, жуть!
   (Тяжело вздыхает, поправляя косынку)
   - Ну, ничего, Петровна, придет еще время. Люди они ведь тоже терпят до поры до времени. Отольются еще мышкины слезы. Своего-то в булошную отправила, а потом стою коридоре и думаю - мамочка моя дорогая, а денег осталось только сахара купить, и внуку на подарок.
   - А что дарить будешь Ивановна?
   - Да на рынке сборник один присмотрела на dvd. Альтернатива и немного классики. Но еще не знаю. Генка-то мой все больше по видео - просил на днях концерт "Live at London" купить ему.
   - Мой тоже Слипов слушает. Если хошь, могу выпросить для Генки твоего "Disasters pieces", там на двух dvd вроде.
   - Не, Петровна, слушали еще полгода назад. Уже перегорело. А Генка так вообще на "Machine Head" переходит потихоньку.
   - Ну да, они-то ближе к классике, хотя за трешем будущее.
   - Ну не знаю - чай по кеге битой бейсбольной лупить много ума не нужно.
   - Ха, так это у Slipknot фишка такая, а маски? Тоже ведь часть образа... А поют как? В "The Nemeless" припев - печальный такой, аж слезы на глазах выступают.
   - Ну, в "Vermillion" тоже припев неплохой, правда, все остальное ерунда полная.
   - Не скажи - это ж речитатив. У Славки моего вторая часть есть, медленная - рекомендую. Утром кстати звонила, не было тебя. Гулять ходила?
   - Да сосед колонки на балкон вынес - как врубил. Думала и с лавки не встану. Аж заслушалась, потом спросила что - говорит "Killswitch Engage". Покруче Слипов будет.
   - А, знаю. Могу для Генки твоего взять, если Славка не зажмет.
   - Ну, попроси, а я у Геннадия тоже на полке поковыряюсь.
   - Ох, старость не радость. Ладно, Ивановна, пойду, наверное, еще в аптеку нужно, преднизолон купить деду.
   - Ну помогай тебе бог, Петровна...
   (Тяжело вздыхает, поправляя косынку)
  
   3.
   - Та-та-та-там. Та-та-та-там! Та-ри-та-рам, ра-рам, ра-рам. Та-та-та-там... Стоп! Нет, нет. Все не так, не так! Риточка, разве вы не слышите?
   - Но Сергей Петрович...
   - Нет, нет! Риточка, не возражайте. Это никуда не годится. Поймите же - это Бетховен! Это не Моцарт, не Бах и не Чайковский. Это Бетховен! Эту музыку мало слышать - ее нужно чувствовать, пропускать сквозь себя.
   - Сергей Петрович...
   - Слушайте, слушайте... Это седьмая соната Бетховена. Это не Лунная соната, это совсем другое. Это легкий бриз, этот ветер несется над морем. Волны темнеют, вскипают пеной, напряжение во всем - в воздухе, в самой природе, оно нарастает. Музыка моря, ветра. И шторм! Всеобъятный, всепоглощающий шторм! Где он? Где?
   - Сергей Петрович...
   - Нет! Нет, не возражайте мне. Я слышу бриз, я слышу волны, но я не слышу шторма. Его нет. Нет! Это седьмая соната - не "Осенняя песня" Чайковского, не "Мечты" Шумана, не "Зима" Вивальди. Ее нужно чувствовать так, как чувствовал сам Бетховен, когда потерял слух, и, тем не менее, рождал великие произведения. Он не слышал - он чувствовал, и чувства свои выплескивал на ноты, чтобы вы Риточка, могли воспроизвести все величие его гения...
   (Звонит мобильный)
   - Секундочку, Риточка... Алло. Алло...
   (Некоторое время слушает)
   - Что? Кто, я?
   (Орет в трубку)
   - А мне похуй, что у вас там не получается. Что? Я мудак? Да пошел ты на хуй, пидор... Да я... Вы там что вообще все охуели? Ну Петя, сука... Да мне похуй кто там у вас главный, я персонально тебе, гнида, обещаю... Слышишь ты, урод, лично тебе!.. Кто пиздобол? Я пиздобол? А кто пиздел, что что все будет готово в срок, а? Или я предоплату требовал? Ах, вот как!... Тогда, пеняй на себя, Петюня... Что? Да пиздец вам всем, и тебе и твоей конторе... Отвечаю... Ждите в гости, суки... Да иди ты на хуй!
   (Прячет мобильный)
   - Уроды... Так вот Риточка, Бетховен не терпит такого наплевательского отношения. Это музыка, это рождение прекрасного...
   - Сергей Петрович...
   - Нет, нет, не спорьте. Давайте еще раз со второй репризы.
  
   4.
   - Здорово, пацаны.
   - Привет, Витек.
   - Чо расселись, как быки, нах?
   - Слышь, Витя, не еби мозг. И так тошно...
   - Чо?
   - Та будунище такой, шо ну его нах.
   - Оп-па... А где это вы уже успели?
   - Та до четырех квасили у Колюни на хате.
   - А телки были?
   - Ага... Надька с Текстильщиков и Верка с сестричкой.
   - Все с вами ясно, блядячие артисты. А звякнуть взападло было?
   - Та лаве на телефоне не было, а потом еще Артурчик с бухлом подъехал, так накрыло, куда там звонить...
   - А чо за поляна была?
   - Да телки подсуетились, настрогали там чего-то.
   - Кольян жгли?
   - Абыжаишь...
   (Некоторое время говорят с акцентом)
   - Так чо все таки жрали?
   - Ее родимую.
   (Громко ржут, пугая случайных прохожих)
   - Не, я серьезно...
   - Ну горшочки делали.
   - Чо за горшочки, нах?
   - Ну там, короче, берешь горшочек. Ну, бля, такой, глиняный. Заряжаешь до половины картошкой...
   - Картошку целую ложить?
   - Не ложить а класть, культура так и прет, нах... Резаную ломтиками. Только сначала подсолить ее, где-нибудь в мисочке, и закладывать уже подсоленной.
   - Ага...
   - Потом куриное филе, режешь кусочками, слегка обжариваешь на сковородке, до золотистого цвета...
   - Ага...
   - Закладываешь сверху, потом грибы...
   - Вешенка?
   - Ну, можно и ее, но лучше шампиньоны взять. Режешь ломтиками, обжариваешь с луком, но не сильно, а так, чтобы слегка прижарились, закладываешь сверху.
   - Ага, понял...
   - Слегонца так придавливаешь, чтобы ровненько лежало. Разравниваешь ложечкой, сверху слой майонеза...
   - Майонеза сколько?
   - Ну так, чуть-чуть, пару столовых ложек. Потом трешь сыр.
   - Сыр какой?
   - Ну потверже. Голландский, на крайняк российский, и потом, короче, все это дело в духовку на часок.
   - Температуру какую выставлять?
   - Градусов двести, чтобы подопрело хорошо.
   - Ну и как?
   - Абылдеть кацо...
   (Некоторое время говорят с акцентом)
   - Ну и чо потом делали?
   - Чо-чо... Хер через плечо и к телкам в койки.
   (Громко ржут, пугая случайных прохожих)
  
   5.
   - Привет.
   (Снимает фуражку, вытирает пот)
   - Здравия желаю товарищ...
   - Отставить. Что нового?
   - За время моего дежурства никаких...
   - Отставить. Мля, ты говорить по-человечески можешь? Где вас таких готовят, а?
   (С досадой машет рукой)
   - Так ведь...
   - Что ни новенький, все из штанов выпрыгивает, аж противно. Зовут-то тебя как, стажер?
   - Николай.
   - Коля значит. А меня Игорь Владимирович. Можно просто Игорь.
   - Товарищ капитан...
   - Отставить. Коля, мать твою, ты слышишь, что тебе старшие по званию говорят?
   - Так точно... Игорь Владимирович.
   - Вот так-то лучше. А то заладил - товарищ капитан... здравия желаю...
   - Виноват, Игорь Владимирович.
   - Ладно, что там новенького? Синицкий раскололся?
   - Никак нет. Игорь... Владимирович. В молчанку играет, падла!
   - Ух, ты! Первый день на посту, а уже нецензурщина в речи проскакивает?
   (Одевает фуражку)
   - Виноват, товарищ капитан.
   - Вот ты мне ответь Коля. Я стою перед тобой, и неужели тебе не стыдно говорить такие слова?
   - Дык я...
   - Отставить, Коленька... Кто ж родил-то тебя, такого оболтуса? А?
   (С досадой машет рукой)
   - Что молчишь?
   - Товарищ капитан...
   - Отставить. Запомни, Николай - работа в органах, накладывает на человека некоторые обязательства. И главное из них - всегда оставаться человеком. Это сейчас мода такая пошла - пенять на низкую культуру милиции. Так давай не словом, а делом докажем обратное - будем всячески искоренять непотребщину из нашей жизни. Понял?
   - Так точно, товарищ капитан, понял.
   - Эх, Коля... Ничего-то ты не понял. Запомни, из-за наших слов, поступков, и складывается ошибочное представление о том, что в органах работают сплошь и рядом грубые, черствые и, я не побоюсь этого слова, совершенно некультурные люди. А ведь на самом деле все совсем не так - каждый из нас таит в душе то светлое, нежное, что и делает нас людьми. Вот послушай:
  
   Ночь седая крадётся,
   Тихо музыка льётся,
   И горит над землёю
   Россыпь звёзд в вышине.
   Наши первые встречи,
   И поникшие плечи
   Сердца нежные речи,
   Часто чудятся мне.
  
   (Снимает фуражку, вытирает пот)
   - Ну, каково, а?
   - Красиво, товарищ капитан.
   - То-то же. Так что, там с Синицким. Говоришь, молчит?
   - Молчит, товарищ капитан.
   - Мля, ты задрал своим товарищем!
   - Виноват... Игорь Владимирович.
   - Ладно, бери дубинку, и идем со мной. Будем работать с Синицким на предмет взаимопонимания...
   (Одевает фуражку)
  
   6.
   - Привет Серега.
   - Ну, привет.
   - Есть?
   - Та какой там есть - голяк полный.
   - В смысле? Мне ж обещали. Я на такси через полгорода мчал.
   - Кто обещал? Витек ты что?
   - Дык Седой же звонил, говорил, есть чуть-чуть.
   - Ну, ты нашел, кого слушать! Он это чуть-чуть уже сам, наверно, употребил.
   - Серега, но я же не могу так. Мне нужно!
   - Слышь, Витек, отстань. Самому худо.
   - Мне бы немножко... Я отдам...
   - Бля, Витя, отвали. Не рань мою нервную душу своим эгоизмом.
   - А когда ты позавчера у меня на хате тусовал, твоя нервная душа не страдала от эгоизма?
   - Ну, так что - теперь будешь всю жизнь мне вспоминать?
   - Да хоть бы и так. Тебе что жалко?
   - Витя, мля, мне для тебя не жалко ничего. Вот только сам на нулях...
   - Хоть чуть-чуть...
   (С надеждой смотрит в глаза)
   - Витек, уйди. Не доводи до греха!
   - Серега, ну, пожалуйста.
   - Витек...
   - Пожалуйста!!!
   - Витя, бля. Я тебя урою щас!
   - Ну Серега, будь человеком. Пожалуйста. Не хочешь отдавать совсем, дай взаймы. Я отдам, честно.
   - Да хер ты отдашь...
   - Бля буду, отдам! Серега, ну...
   - Точно отдашь?
   - Отдам, отдам, не сомневайся даже...
   - Ладно, хер с тобой, бери. Но смотри мне, Витек!
   - Серега, ну о чем базар.
   - Чо брать будешь?
   - Давай "Дифференциальные уравнения второго порядка" и "Проективную геометрию"
   - А жопа не треснет? Витя, мля, не выводи, нах!
   - Ну давай хотя бы "Проективку"...
   - Ладно, только до послезавтра максимум! У нас госы шестнадцатого...
   - Все, все... Серега, отдам, как сказал!
   - Ладно, вали студент...
  
   7.
   - Закурить не найдется?
   - Не курю.
   - А чо так?
   - В смысле?
   - Чо не куришь, а?
   - Ну... Это... Ну не курю и все.
   - Чо все? Ты чо мужик, оборзел совсем?
   - Ребята вы что?
   (Растерянно пятится)
   - Слышь бычара, тебя нормально попросили.
   - Ребята...
   - Чо ты мычишь там? Какие, нах, ребята? Все ребята в октябрятах ходят.
   - Ребята вы что?
   - Ты чо, мля, тупой совсем? У тебя люди закурить попросили, а ты бык сосновый рогами тут уперся.
   - Пожалуйста, не надо...
   - Чо не надо?
   - Не бейте, пожалуйста...
   - Борзеть не надо. Ясно, лох? А бить будем полюбэ...
   (Громко смеются)
   - Пожалуйста не надо... Не бейте... Вот деньги...
   (Сует мятые купюры, вперемешку с мелочью)
   - И чо, купить нас решил, лошара?
   - Пожалуйста... Я ведь не виноват. А все оно так... плохо. У меня ведь это последние деньги.
   (Начинает плакать)
   - С работы выгнали. Сократили. Я в институте работал, а там теперь финансирования не будет... Сказали, чтобы писали заявления.
   - Слышь мужик, ты чо?
   - А дома есть нечего. Нина ушла, сказала, что не может так больше. Я понимаю, конечно, без денег нельзя совсем, но я же тоже старался, брал подработку...
   (Плачет, размазывая слезы по лицу)
   - Слышь, мужик... Да ладно, чо ты? Мы ж так...
   - Всем соседям должны. Уже стыдно в глаза смотреть. Я ж не могу больше так жить. Бейте, бейте... Ну!
   - Да ладно мужик тебе...
   - Мне плевать. Можете бить, мне все равно теперь. Я... Нате, вот все что осталось...
   (Тычет мятые купюры, рыдая взахлеб)
   - Ну чо ты? Успокойся, нах... Чо мы не люди?
   - Тут все равно мелочь одна. На хлеб осталось, а потом даже не знаю...
   - Ну все, все...
   (Гладит по голове, успокаивая)
   - Нина все время говорила, что я ничтожество...
   - Вот сука такая!
   - Не можешь заработать... Просиживаешь в институте...
   - Да не слушай ты ее. Телки они все тупые, мля. Все будет путем, слышь мужик.
   - Правда?
   (Шмыгает носом)
   - Да правда, правда, нах... На вот денег, мужик...
   (Протягивает такие же мятые купюры пополам с мелочью)
   - Ой, ребята. Я не знаю, это так...
   - Ладно, ладно, мужик.
   - Спасибо, я... Мне никто никогда так...
   (Плачет, размазывая слезы по лицу)
   - Давай, давай. Не попадай больше...
   - Спасибо ребята!
   - Ребята в октябрятах ходят. Вали мужик, не трави душу.
  
   8.
   - Тима привет.
   - Ленка, здорово!
   - Как дела?
   - Как обычно. Куда пойдем?
   - Идем в парке погуляем.
   - Идем.
   (Идут, держась за руки, вороша ногами желтую листву)
   - Ленка...
   - Чего?
   - Как я тебя люблю!
   (Целуются)
   - Тима...
   - Что?
   - Ну, так как?
   - Что как?
   - Ну, ты сказал "Как я тебя люблю".
   - Ну да.
   - И?
   - Что?
   - Это был вопрос?
   - Ну...
   - Что ну?
   - Какой вопрос?
   - Ну, про то, как ты меня любишь?
   - А, это... Сильно!
   - Сильно, это ответ, а "Как я тебя люблю" это был вопрос?
   - Ну, наверно...
   - Так вопрос, или нет?
   - Да какая разница?
   - Нет, постой...
   (Выдергивает руку из его ладони)
   - Ленка, ты что?
   - Это тоже вопрос?
   - Вопрос! А что?
   - А ничего! Ты скажи, это был вопрос?
   - Какой? Когда я сказал "Ленка ты чего"?
   - Нет, Тима, когда ты сказал, как ты меня любишь.
   - А, понял. Нет, наверно...
   - Что нет?
   - Ну не вопрос...
   - А что тогда?
   - Это... утверждение...
   - Тогда зачем ты сказал слово "как"?
   - Ну, сказал и сказал, а что?
   - То есть ты не был уверен в том, что говорил?
   - Почему не был?
   - Если бы ты был уверен, то наверняка построил бы предложение иначе. Не использовал бы вопросительную форму.
   - Ну, я же не спрашивал у тебя!
   - А у кого?
   - Ни у кого! Это просто так говорится...
   - Кем?
   - Что кем?
   - Кем говорится?
   - Мля, мною!
   - Не ругайся.
   - Я не ругаюсь.
   - Ты сказал "мля".
   - Это не ругательство.
   - А что тогда?
   - Мля, это вводное слово!
   - Вводное к чему?
   - Ленка...
   - Что?
   - Иди ты на хуй!
   (Уходит вороша ногами желтую листву)
   - Тимочка, подожди...
   (Бежит за ним)
  
   9.
   - Ба, кого я вижу? Сергей Петрович!
   - Петр Устинович...
   - Как живы, здоровы?
   - Вашими молитвами...
   - И что же привело вас, так сказать, в наши Палестины?
   - Дела, Петр Устинович. Дела...
   - Да, Сергей Петрович. Время - худший враг!
   - В смысле?
   - В смысле не щадит нас, стариков.
   - Полноте...
   - Да, да. И не спорьте, Сергей Петрович. Вот я помню...
   - Петр Устинович, я собственно...
   - Да ладно тебе, Петрович, успеешь еще. Помнишь, как мы в институте-то, на третьем курсе, а?
   - Как же не помнить.
   - Эх, молодость, молодость. Были же времена, а?
   - Были...
   - А сейчас, как? Тянет на подвиги?
   - Да ну, Петр Устинович, какое там...
   - Темнишь, Петрович, ох темнишь!
   - Да ну, Петюня. Куда уж нам старикам.
   - Э нет, Сереженька. Старый конь, как говорится, борозды не портит!
   - А как же...
   - Ну, Петрович. Выше голову. Какие наши годы?
   - Ох...
   - Петрович, мать твою! Ну что ты голову повесил?
   - Да так, молодость вспомнил...
   - Не горюй, старик. Погудим еще!
   - Ага, держи карман шире!
   - Погудим, не сомневайся. Дай вот только госы сдать, и держитесь девки!
   - Ох!
   - Ну что такое, Петрович?
   - Да как подумаю, что еще пятый курс впереди, аж тошно становится.
   - Не горюй Серега! Сдадим госы, и погудим. А до пятого курса еще дожить нужно.
   - И то так.
   - Ну давай, не горюй!
   - И тебе не болеть...
  
   10.
   - Вызывали?
   - Вызывал. Проходи, не стой... Давай, давай, присаживайся. В ногах правды нет. Она где-то между.
   (Смеется)
   - Спасибо.
   - Спасибо потом скажешь.
   - Что-то случилось?
   - А сам-то как думаешь?
   - В смысле?
   - В смысле, если бы ничего не случилось, стал бы я тебя вызывать?
   - Ну, нет, наверное...
   - Наверное?
   - Что случилось?
   - Ага, уже лучше. А случилось вот что, мой милый друг...
   (Звонит телефон)
   - У аппарата... Ну... Да мне все равно... Ладно, все... Да, занят... Пока
   (Кладет трубку)
   - А случилось вот что...
   (Звонит телефон)
   - У аппарата... Ну... Да все равно, говорю... Занят я!
   (Кладет трубку)
   - Вот значит какая загогулина, мил друг...
   (Звонит телефон)
   - Алло! Да, я... И что? Все, давай...
   (Кладет трубку)
   - Прямо с цепи сорвались, ей-богу!
   - Так что случилось-то?
   - Погоди, дай сообразить...
   (Трет лоб)
   - А... Точно... Вспомнил...
   (Звонит телефон)
   - Алло... Ну... Да погодите вы! Нет... Нет, я сказал... Что?
   (Бросает трубку)
   - Вот черт!
   - Что?
   - Да ничего. Видишь сам, что творится...
   - Пятница...
   - Угу, черти ее взяли бы...
   (Звонит телефон)
   - Да... Да... Сколько? Четыре? Нет, и не проси... Три, и не больше... Все, пока... Пока, я сказал...
   (Кладет трубку)
   - Тут значит вот какая ситуевина...
   (Трет лоб)
   - Ага... Значит вот что...
   (Звонит телефон)
   - Да! Да мне похеру что там у вас. Все я сказал!
   (Бросает трубку)
   - Мля, как тут можно работать?
   - Пятница...
   - Не иначе. Так вот что Петров - Мария Ивановна опять жаловалась на тебя.
   - Когда?
   - Ты мне дурочку не валяй, Петров!
   - Товарищ директор...
   - Гусь свинье не товарищ! Чтобы завтра родители в школу пришли.
   - Товарищ директор...
   - Все, свободен...
   (Звонит телефон)
   - У аппарата...
  
   Славянск, май 2008
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"