Немного о подаренных (и не подаренных) зажигалках.
Попытка тишины.
Всюду ветки сосен у ворот
Словно сон одной короткой ночи
Промелькнули тридцать лет.
Мацуо Басе
Я читаю Мураками. По чуть-чуть. Как суши, наслаждаясь крохотными кусочками. Не торопясь и смакуя. Осознавая невозможность написать что-нибудь подобное. И восхищаясь абсолютным нежеланием делать это.
Нет, я читаю Коваленина, прочитавшего Мураками и написавшего... Какая разница? Хотя, разница, конечно, есть. А уж если послушать Клиффа с Алом, то я вообще ничего, кроме Достоевского с Булгаковым не прочел. "Я бы выучил китайский, только за то, что на нем говорил Лао Цзы..." А какой язык позволяет перевести самого себя?
- О чем ты думаешь? - она смотрит на меня с плохо скрываемым любопытством.
Думаю ли я о китовом пенисе? Нет, я думаю, что надо сделать массу мелких и обременительных вещей. Поставить подходящую музыку, опустить жалюзи, достать бутылку вина, лучше бы Кьянти, завести доброжелательный и непринужденный разговор. Изобразить улыбку и продемонстрировать свое расположение к Мэри.
Для чего она здесь? Почему я не воспрепятствовал этому фарсу? Мне скучно, мне не хватает кого-то с кем можно разделить эту ночь? Немного тепла и участия? Полнейший вздор. Рутина не лучшая замена скуке. И потом, я слишком хорошо отношусь к Мэри, чтобы вот так затащить ее в свою постель.
Я безобразно старомоден? Нет, труслив и нашпигован комплексами, но в данном случае это не имеет значения, потому что... Потому что она мне нравится. И все. К черту психоанализ.
- Думаю, что ты здесь делаешь? - по отношению к дорогим мне людям я бываю чудовищно жесток. Почему они должны с полуслова понимать, что я имею в виду? Но соблазн снова учинить "проверку на созвучие" каждый раз берет верх.
Мэри помолчала. Я исподволь наблюдал за ней, с каждой секундой отчаиваясь все больше...
- Не знаю, - медленно ответила она, - Мне нравиться у тебя. Но если...
- Нет, нет, - я неловко улыбаюсь, вскакиваю и поспешно тянусь к дискам, - Что будем слушать?
А то я не знаю ответ. И это убивает больше всего.
- На твой вкус...
Она все еще обдумывает мою сентенцию. Слова ранили ее и она не знает, что предпринять. Ужас, просто безнадежно!
Пусть будет джаз. Гершвин. Только очень хорошие вещи могут звучать тихо.
Я снова прокрутил в голове события последних дней. Нет, все же Мураками - лжец. Такой же фальшивый, как чайный павильон, забитый Миллером в мягкой обложке и сотрясающийся от звуков Rolling Stones. Он не сулил ничего другого, и поймать за руку на подлоге Харуки не удается. Однако не покидает ощущение какой-то несправедливости. Его герои ненастоящие. Он вложил в их уста и головы свои слова и мысли. Выверенные, свежие, неожиданные и глубокие. Но не настоящие. Вот в чем фишка...
При чем здесь Мураками? Summer time. Мэри сидит напротив в моем любимом кресле и положив локти на колени смотрит как в глубине бокала вспыхивает и мерцает свет бра. Ай-яй-яй, а ведь я не имею ни малейшего представления, что делать дальше! Еще немного и начну от неловкости елозить и откашливаться.
Какое гадство!...
- Грег, что подарить Алу?
Замечательный, безопасный вопрос. То, что надо. И все же я тоскливо предвижу, что долго так не продержаться.
- Не знаю, - хлоп, и мой стакан пуст, - Как всегда экспромтом...
Я резко поднялся и подошел к окну. Как препарировать один вечер. Превратить свою ущербность в "точнейший" прибор и с его помощью поставить все с ног на голову. И усложнить. Потом немного полюбоваться на получившийся абсурд и удовлетворенно вздохнуть.
- Мэри, а ты знаешь, что года через два выйдешь за Джея?
Ну зачем, зачем я об этом спросил?! Господи, ну неужели так неймется? Неужели нельзя было еще хоть на полчасика остаться благопристойным недоумком? Можно даже не смотреть на нее. Я закурил. Абсолютно сбитая с толку, в полном недоумении Мэри взирает на меня, ожидая продолжения и не выдержав спрашивает:
- Замуж, за Джея? С чего ты взял?
Да, вот это мило. Как вам понравится видеть по ночам всегда один и тот же сон?
Помню, как мы с Тимоти, устав от вычурной словесности... Впрочем, нет, просто почувствовав себя в пути, не долго думая, взяли и уехали с шумного празднества в *****. Чтобы остановиться среди поля, подышать свежим воздухом и побродить по набережной патриархального городка. А затем тронуться в обратный путь...
- Просто, так обычно происходит..., - что это за жалкий лепет? Это я ей так ответил? Ну, не захотелось врать, так что же, не мог сказать по-другому? Наверное, не мог...
Как часто слушая мои сбивчивые, многословные и, кажется, оскорбительные измышления они говорили мне: "Грег, ты вообще кого-нибудь, кроме себя уважаешь? Стоит ли демонстрировать людям презрение, безосновательно полагая, что они тебе неровня?" Идиоты, так и не поняли, что не считай я их ровней, теми, с кем я хочу быть рядом, я никогда не стал бы так распинаться, ежеминутно получая тычки и затрещины... О! Вот я снова начинаю беситься, не сумев выразить словами...
- Грег, что с тобой происходит? Ты опять говоришь так, что тебя невозможно понять...
Она - святая. Сколько можно терпеть воинствующее эго?
Харуки. Отвечая невпопад, кажешься окружающим странным. Разве странно желание быть оригинальным? Это же так избито!
Та-да-да-та-а-да... Это я поставил Нирвану? Как бездарно проходит время!
Абсолютно отчетливо передо мной возникла вдруг моя жизнь через десять лет. Средний класс, томление духа в антураже материального рая. Пресыщенность, презрение и смутная тоска. Основные составляющие. Чужой город, чужие люди, чужие... Впрочем, people are strange when you are stranger... А где я свой? Разве здесь, среди всего того, что окружало меня с детства, я общаюсь без переводчика?
- Извини, я с утра сегодня в ударе. В смысле невменяемый. Должно быть, погода. Начинаю злиться, когда вспоминаю, что всякие там нейтрины пролетают сквозь меня как им заблагорассудится... Слушай, я тут вот что подумал, давай подарим Алу участок на Луне. У нас их только начали продавать. Прикинь, семь квадратных километров и всего за восемнадцать баксов. Лет через сто он станет миллионером.
Мэри улыбнулась. Я подлил нам обоим вина.
- А с какой стороны? - спросила она вдруг.
- Что, с какой стороны? - не понял я.
- Участок... Знаешь, мне всегда казалось, что на самом деле у Луны нет обратной стороны... - она замялась, - Не могу объяснить...
Я отхлебнул немного и внимательно посмотрел на нее.
- Кажется, я понял. Не волнуйся, с товарной. Ну сама подумай, кто станет покупать участки с обратной стороны? Ведь тогда нельзя будет даже небрежно ткнуть пальцем "А вон там, чуть правей большого кратера, у меня сорок гектаров..."
Улыбка чуть дрогнула. Как будто я сказал бестактность.
- Да, пожалуй. Странно это все. Как будто из какой-то фантастической утопии. Слетать на Луну к себе на дачу, в выходные, накопать картошки на зиму...
Я засмеялся и поднял бокал
- Не смотри по сторонам и не читай всякую белиберду. Давай лучше выпьем за то, чтобы все всегда оставалось на своих местах...
- Ерунда какая, - она снова улыбнулась, - Но не важно...
И Берджес с Кизи у меня в одном маленьком томике, еще времен всеобщей потери невинности, кастрированные, с урезанным тестом. Бумажный кризис...
Я вот все думаю, как может оправдаться человек, сжимающий в пальцах ручку? Если он пишет от собственного имени, то совершенно не понятно, зачем увековечивать события своей жизни, а если пишет о других, то по какому праву взялся за такую наглую ложь?
Или вот, скажем, приемы описания. Выделил жест, предмет или воспоминание, и все приобретает особый смысл. Ружье должно выстрелить. Отвратительно! Почему нет просто случайных персонажей? Не тех, кто призван подчеркнуть одиночество главного героя или ничтожность среднестатистического индивидуума. А тех, кто просто случайно оказался на сцене и ушел по своим делам. Ведь в жизни их подавляющее большинство. А попытка выполнить, к примеру, уличные зарисовки? Это же лучше сразу застрелиться! Моментально тонешь в потоке бессмысленных, бессильных слов и так ничего и не можешь толком сказать. Вот и получается, что "автор" просто старательно выводит циклопический транспарант "Вот я какой!" Иногда забавно. Реже интересно. По пальцам можно перечесть тех, с кем было просто здорово. Это как найти близкого друга. Но какое отношение книги имеют к действительности? Как, впрочем, и все остальное. Выходит, ничем не заслониться. Писатель часто куда менее защищен, чем тот, кто пытается найти прибежище среди страниц. Комбинат. Нас вроде и не мало, да только каждый с ним один на один. Потому что лицо комбината - лицо толпы, состоящей из Так И Не Нашедших Сил. Ни для чего.
Господи, о какой муре я думаю! Напротив сидит безумно красивая девушка - насколько только может быть красивой девушка поздним вечером после пары бокалов вина, а я желчно размышляю о том, что не могу написать книгу. Двухсотпроцентный импотент.
Интеллектуальный онанизм давно заменяет нам краски жизни. Что-то много в последнее время вопросов пола... Прав был старик Фрейд? Ни фига, просто мы, видите ли, не желаем как все, а чего же нам требуется так и не поняли. Бездари.
Мэри явно не знала, что сказать, а созерцание моей кислой физиономии едва ли способно навеять что-то кроме скуки. Пора зажечь эфир.
Я взвинчен и немного пьян. Да, да, срочно нужно наполнить смыслом... Где-то это уже было? Ух ты, а ведь завтра к первой паре! Каково это, просыпаться, почти не ложась? Мне не привыкать, но думаю об этом с содроганием. Если бы сейчас пришлось забивать свои размышления в память Machine Dei я бы не попал в клавиши и тупо глядя в монитор утонул бы в бесконечных underlines.
- Мэри, Мэри, прости меня, пожалуйста, я несносен, но... Да, и я говорю тебе это вовсе не потому, что напился, просто не хочу, чтобы ты решила, что я такой самовлюбленный придурок, каким, вероятно, выгляжу со стороны...
Она смеется. Она снова смеется. Может быть потому она так очаровала меня, что я даже не сумел придумать уважительной причины? Причины ее отсутствия здесь. Все же я перебрал...
- Мне совсем не кажется, что ты... м-ммм... Грег, не думай будто окружающих коробит от твоей манеры поведения. Постарайся смотреть на вещи проще...
На вещи проще. Да. Прекрасная идея.
Вот сегодня мне приснилась Ванесса Мэй, бодро наяривавшая что-то на скрипке. Нет, не порядком заезженный Storm, а что-то другое. Не помню. Она делала это очень чувственно, весьма возбуждающе. И я еще подумал во сне "где же грань, между бараниной и псиной, и есть ли она вообще, если подавляющее большинство не в состоянии почувствовать разницу"...
Когда вспоминаешь себя, находившегося в непривычных обстоятельствах, а то и просто не в своей тарелке, начинает казаться, что это был какой-то совершенно другой человек.
Не знаю, почему я вспомнил этот вечер в ****, когда нежданно-негаданно нагрянула ко мне Мэри, а я все искал неизвестно что и неизвестно зачем. Забавно.
Сегодня я сижу перед экраном, временами совершенно отключаясь от мелькающих кадров и навязчивого звукового ряда.
Пасмурное небо. По пустынному шоссе несется автомобиль. По мере его приближения все громче звучит The Way. Камера сверху и сбоку от дороги. Кажется, только что прошел дождь. Все детали слегка размыты неясной пеленой. Только когда черной молнией автомобиль проносится под камерой, замечаешь огромную скорость. Камера его не провожает. Над асфальтом, медленно оседая, повис шлейф водяной пыли.
Смена плана. Быстрая нарезка кадров. Машина с разных ракурсов, в череде пилотажных поворотов. Короткие наезды трансфакатором и съемка акцентированная на скольженьях в виражах. План из кабины. Характерный хлопок воды в днище и резкое замедление пленки. Взорвана лужа. Над капотом, медленно приближаясь к лобовому стеклу, зависают брызги. В тот момент, когда они достигают стекла, и дворники начинают разметать мутную пелену, пленка возвращается к нормальной скорости.
Еще одна смена плана. Камера на уровне заднего крыла. В кадре борт автомобиля и стремительно летящая навстречу дорога. Там, впереди, она спускается на равнину и сначала исчезает за складками ландшафта, а затем снова возникает уже далеко внизу, едва заметной ниточкой уходя к самому горизонту.
Сквозь рваные лохмотья туч, на секунду прорывается солнце. И в этот миг, очередную лужу разрывает на тысячи сверкающих осколков, автомобиль уносится прочь, стремительно исчезая в отдалении, на фоне оттенков серого. А камера остается на месте. Фокусировка. Капли неспешно опускаются на шероховатую поверхность асфальта, выбрасывая на прощание крошечные фонтанчики.
Я поставил на паузу, потянулся в кресле и несколько секунд бесцельно смотрел сквозь не слишком чистое стекло на улицу. Кто-то, подняв воротник, бредет по занесенной снегом дорожке. Боязливо проползли несколько машин, чересчур аккуратно взбираясь на лежачий полицейский и оставляя огромные султаны белого пара.
Я нашарил тапки, решительно крякнул и направился к холодильнику.
Через пятнадцать минут жизнь стала налаживаться. Передо мной стояли полбутылки текилы, соль, лимон, горка тостов с маслом, банка оливок и свежевымытая пепельница. Превосходно.
Я плюхнулся на диван и извлек из кармана сигарету. Что ж, теперь вполне можно продолжить наши игрища.
Совсем другая стилистика. Любительская съемка, камеру нещадно болтает, цветопередача дешевой пленки: интенсивная окраска и смазанные очертания.
Никакого выверенного саундтрэка на подложке, звучание вообще неровное, многих слов не разобрать вовсе, зато отдельные звуки вдруг врываются неожиданно резко, будто неведомый монтажер с издевкой ухмыляясь командует: "Не спать!"
Закос под начало века. Мелькают кадры "Обычный формат", какие-то цифры, косые кресты проверки и вот уже на экране дрожат большие белые буквы на черном фоне "Торкофф".
All apologies. Свесив ноги с крыши веранды, Эндрю задумчиво потягивает абсент, из напоминающей мензурку емкости устрашающих размеров. Надпись внизу: "Эндрю в роли Эндрю".
Смена плана. Жуткий кумар, неясные фигуры в табачном дыму. Громкие голоса, чей-то хохот. Камера поворачивается. На переднем плане, положив голову на колени Марго, развалился Клифф, самозабвенно булькающий кальяном. "В роли Клиффа - Клифф" извещают титры.
Новый план. В просторном полумраке каминной Джейкоб, тихонько улыбаясь, играет с котенком лазерной указкой. Красное пятнышко света пробегает по полу, взбирается на стул и оттуда прыгает на сервант. Совершенно сбитый с толку котенок мечется туда сюда по комнате, пытаясь поймать его. В конце концов, красная точка взлетает по кафелю вверх и котенок с разбегу врезается в поленницу. Джейкоб самодовольно хмыкает. "Джейкоб, в роли Джейкоба"
О, а вот и я! План из машины. Зимняя ночь. Непроглядная темень. В свете фар виден со спины бредущий по обочине человек. Он курит и немного сутулится. Машина движется с его скоростью. Тень от Грега остается как бы неподвижной, а все остальное наплывает из темноты и, слегка изломав ее, снова исчезает во мраке. Грег внезапно оборачивается и с широкой улыбкой всаживает в лобовое стекло здоровенный снежок. "В роли Грега - Грег"
Очередной план. Тэд и Мэри отплясывают гэльский танец. Они сцепились локтями, Тэд облачен в кильт и, залихвацки подняв свободную руку а-ля un gard, кричит что-то восторженно смеющейся Мэри. Она раскраснелась, волосы выбились из прически и разметались по лицу. Камера поочередно выхватывает танцующих, а затем панорамирует и открывает город с высоты птичьего полета. Видимо, съемка велась на крыше какой-то высотки. Две разделенных картинки в одном стоп-кадре. Подпись слева удостоверяет "Тэд", справа "Мэри".
Так, что дальше? Бурная речка. На огромном валуне, стоит Элен. От верховьев порога, то появляясь над белыми бурунами, то снова исчезая, идет байдарка. Элен выполняет функции сигнальщика. Она размахивает руками, и неразборчиво отдает какие-то команды. Ничего не слышно, рев воды перекрывает все звуки. Вероятно, Элен пытается показать "Левей, левей!" Байдарка с размаха влетает на обливняк, встает лагом к струе и ее моментально переворачивает.
Элен оборачивается к камере, разводит руками и отчетливо произносит: "O-oops!" "Элен, в роли Элен".
Тимоти и Влад деловито раскачивают Анну. Влад перехватил ее подмышками, а Тим держит за ноги. Лицо Анны непроницаемо, она скрестила руки на груди. Камера поочередно наводится на коротко изобразившего голливудскую улыбку Влада: "Влад", горестно покачавшего головой Тимоти: "Тимоти", и делает фокус на лице уже летящей Анны. Оно по-прежнему отрешено. "Анна".
Черный фон, огромная буква "И". Музыка стихает.
Изумрудно зеленая лужайка. В хорошем черном костюме на корточках сидит Ал. Небольшой наезд трансфакатором. Становится видно, что Ал держит в руках маленький молоток. Позади него идеально ухоженный газон, перед ним трава еще не подравнена. Ал методично стучит молотком по траве перед собой, а затем поднимает голову и тихим голосом внушительно произносит: "Порядок должен быть".
Здоровенная надпись "Ал Торкофф".
Опять звучит Nirvana, быстрые титры: "А также".
Общий план. Множество людей в салоне самолета увлеченно пускает бумажные самолетики. Камера поочередно выхватывает лица:
Затем появляется надпись "The end". Звук крутящейся бобины, на которой кончилась пленка.
Сам не знаю почему, я вспомнил Поля. В университете мы с ним учились в одной группе, но никогда не были особенно близки. Поль всегда держался обособленно, практически ни с кем не общался, и очень часто пропускал занятия. Слушая разговоры однокашников он лишь усмехался и никогда не ввязывался в полемику. Мы с ним время от времени резались в пинг-понг. Играл Поль для любителя просто классно. В нашей компании я считался лучшим игроком, а вот с Полем мне ни разу не удалось вывести сет даже на баланс.
По общему мнению, у него было не все в порядке с головой. Всепоглощающее увлечение Кастанедой было выше понимания физиков. Я тоже слегка подтрунивал над "точкой сборки" и любителями растения силы. Но в целом, можно сказать, у нас был некий взаимный пиетет. Ничего удивительного, белые вороны, как правило, придерживаются принципа невмешательства. Хотя, не скрою, Поль всегда меня забавлял. Про себя я его звал "блаженный" и считал обреченным на неизбежный крах.
А вспомнилось мне, как однажды мы вместе ехали из университета на метро и Поль стоял не держась за поручень, прикрыв глаза и вытянув руки вдоль туловища. Ерунда казалось бы. Но он простоял всю дорогу не шелохнувшись, как ни трясло старый вагон, даже когда меня, привалившегося к двери, болтало из стороны в сторону. Позже я попробовал повторить этот трюк, но в лучшем случае, мне удавалось сохранять равновесие лишь исполняя замысловатый танец всем телом.
Забавно, что я вспомнил этот эпизод, когда мой взгляд уперся в бумажную ленту, протянувшуюся от пола до потолка, составленную из восьми листов А4, на которых я, в свое время, мелким шрифтом распечатал свои любимые выдержки из всевозможных книг, фильмов, песен или просто разговоров с друзьями. Идея эта возникла у меня, кажется, после "Зуи". Или "Хромой судьбы"? Впрочем, вполне возможно, что меня вдохновила одна дверь на втором этаже... Но это уже совсем другая история.
И тут же причудливые ассоциации выдернули из глубин памяти новые подробности:
"Мы с моим героем - отличные ребята. То есть, конечно, это мы так думаем, а что уж там на самом деле, черт его разберет.
Мы очень разные. Настолько, что плохо знакомые с нами люди могут пребывать в шоке неделю, однажды увидев нас вместе. Надо признать, вопиющее несоответствие часто бросается в глаза даже нам.
Да, пожалуй, пора представиться. М-мм... Надо же, оказывается даже это не так просто. Собственно, меня, юная леди, вы какое-то время наблюдали, а у моего героя столько имен (чтобы не сказать личин), что выбрать какое-то одно... А впрочем, пусть будет Грег. Вы немного знакомы с ним под этим именем, а мне не придется заниматься отвратительно нудным introduction.
Наши с ним взаимоотношения также весьма загадочны. Герой мой вызывает у меня то с трудом скрываемое восхищение и желание подражать ему во всем, вплоть до жеста, то издевательский смех и саркастические подначки типа "Сойдет за мировоззрение".
Что Грег думает обо мне как правило не известно, но кажется я не вызываю у него каких-то особенных эмоций. Как элемент фона.
И тем не менее, сколько себя помню, мы всегда рядом.
Когда мы появляемся на людях, Грег неизменно остается в тени и, снисходительно хмыкнув про себя, закуривает сигарету, привалившись к стенке. Руки в карманах, его явно раздражает ожидание. Он терпеть не может, когда я вежливо общаюсь со случайными знакомыми.
Иногда он становится совершенно несносен и в тихом бешенстве требует решительно и бесповоротно послать на три буквы "все это быдло".
Интересно, что я с Грегом наглядно иллюстрирую старый тезис о том, что "Каждому по вере его". Как человек открытый, компанейский, умеющий пошутить и обычно доброжелательный я, за редким исключением, прихожусь ко двору в любом сообществе и, стыдно признаться, не считаю это конформизмом. А мой герой, ничуть не скрывая свою мизантропию, настолько переполнен издевкой, презрением, что его непроницаемое высокомерие не заметит только слепой. Результат - он совершенно один. Создается впечатление, что он мгновенно вычисляет у человека самое больное место и с поразительной точностью наносит туда удары. Бывает, даже меня коробит от такого отношения к жизни и к людям.
Однако же именно Грег, а не я, может разбить стекло в тамбуре, сделать двойное сальто-мортале (даже если он этого не умеет и рискует сломать шею) и общаясь с совершенно незнакомой девушкой сделать ее счастливой, безупречно балансируя на самом краю правды и лжи... "
И в том же духе еще пара страниц. Помнится, я собирался отправить этот вздор как раз туда, в район двери на втором этаже. Слава Богу, вовремя передумал. Хотя, это ничего не изменило. Долгое ожидание обычно оборачивается лишь рассыпавшимися в прах идеалами. Вот и ее принц оказался лавочником...
Как это там на бумажной ленте? "...Моя фантазия часто (в особенности во время музыки) играет мыслью, что жизнь всех людей и моя собственная - только сновидения какого-то вечного духа, дурные и хорошие сновидения, а каждая смерть - пробуждение. (А. Шопенгауэр)"
А эти съемки мы делали незадолго до того, как пришлось драпать от наших возмужавших питомцев.
Надпись стильным италиком Walking on the broken glass.
Новый титр "Для просмотра в ритме "Fascinating"
Тихонько начинается ленноновская "Love". Видеоряд: быстрая череда кадров хроники первой мировой. Леннон поет, рвутся снаряды, рушатся здания. Музыка укачивает, перекошенные лица идущих в атаку и смертельно раненных. На миг экран темнеет. Музыка стихает. На пару секунд в кадре появляется Клифф. Он сидит в небольшой пустой комнате с Ibanez"ом в руках. Задумчиво проводит рукой по грифу и беззвучно перебирает струны.
Новая музыка, другой видеоряд.
Легран. Ветер гонит через дорогу смятый бумажный пакет. Пустынная улица, ранний вечер, невысокие дома сходятся в перспективе, сквозь синие облака пробивается огонь заката, камера наезжает на пакет когда тот утыкается в бордюр. Новый план. Моросящий дождь, но не смотря на это, очень светло. Струйка воды пробивает ломаную дорожку по скату оцинкованного кровельного железа. И вот, задержавшись на мгновение, капля срывается вниз, камера падает за ней и останавливается на крупном плане Эндрю. Тот стоит на дорожке возле веранды его дома в ***** и облокотившись на крышку черного концертного рояля с почти неуловимой усмешкой ведет пальцем по черному лаку, покрытому бесчисленными мелкими капельками. Он выводит "love is...", но тут камера отъезжает и продолжение прочесть не удается. Рояль уезжает куда-то в сторону, Эндрю взглянул прямо в объектив. Иронично, чуть грустно, как будто собирался что-то спросить, но скрыл это снисходительной насмешкой. Камера медленно уходит вверх. Объектив смотрит в небо. Рваные светлые тучи. Капли быстро размывают кадр.
Minuetto. План из машины. Снегопад. Машина мчится среди засыпанных снегом елей. Кажется, что снежинки повсюду, не только снаружи, но и в салоне. Они совершенно неподвижны, а автомобиль летит сквозь бескрайний белый рой, растворяющий далекие предметы и оживающий на миг сразу за автомобилем, чтобы исполнив одно единственное па затеряться в дымке...
Когда три дня спустя мы поехали к Алу, Мэри заснула в метро, а потом я завел нас неведомо куда, какие-то гаражи, ржавые цистерны, темные переулки, заколоченные досками покосившиеся здания складов. Мэри украдкой улыбалась, а я медленно закипал. Матерый профессионал в ориентировании, сокращать путь мое призвание!
И вдруг, как сорвавшаяся струна:
- Грег, Грег, ты слышал, Харрисон умер!
Хорошо, что уже совсем стемнело. И снег так скрипит под ногами, что, кажется, можно не отвечать. А еще, эта беспричинная легкость, тепло в груди. Просто здорово, что я успел перехватить абсент на дорожку...
На морозе у меня вечно мерзнут зубы, изо рта валит пар и слова растворяются в нем не порождая и намека на эхо.
Если бы мы с ней были друг для друга кем-то еще, можно было бы вместо ответа просто тихонько сжать ее руку. Или, скажем, она так трогательно поскользнется и я ее поймаю. Улыбка, снег кружится в оранжевой пирамиде, падающей из одинокого фонаря.
А в электричке она бы вообще ничего не сказала. На замерзших стеклах кристаллики льда рассыпаются искрами света. Очень похоже на сказочную метель, проносящуюся по лесу в каком-нибудь старом светлом мультике про новый год.
Впрочем, мы действительно ехали в электричке молча. Мэри снова дремала, а я делал вид, что готовлюсь к предстоящему докладу на кафедре.
Уставшие и продрогшие, мы, наконец, ввалились в темную, длинную прихожую Ала. Он развел руками и сообщил, что тапок больше нет. Спотыкаясь о какую-то рухлядь на полу и отстраняясь от свисающих со стен старых тулупов, пальто и немыслимого тряпья загадочного предназначения я пробрался в ярко освещенную комнату. Все в сборе. На лицах то выражение легкой скуки, что обычно появляется после первого часа застолья в любой достаточно разношерстной компании. Из-за полуприкрытой двери соседней комнаты глухим метрономом слышаться ударные "post war dream" Я шагнул в круг света, в то время как Эндрю со снисходительной вальяжностью распространялся, ни к кому в особенности не обращаясь:
- ...и недавно мне пришло в голову, что наши любимые священные свитки переполнены брехней. Ведь все они, по сути, один сплошной внутренний диалог автора. Если он из себя что-нибудь представляет, слушать рассуждения его героев интересно. Но в жизни так не бывает. Попробуй даже среди нашей университетской тусовки заговорить о... Ладно, дело ведь не в том, кто понимает почему Христос - это толстая тетка больная раком, а кто нет. Те, кто знает, о чем идет речь, похожи на тех, кто спит. Просто сегодня есть специалисты и неудачники. И все. Смотреть на то, как движется лед не с кем. А было ли с кем раньше? Не знаю. Но самое забавное, что теперь я не уверен даже в том, что это вообще возможно. Вот такие пироги...
Я уже закончил пожимать руки и обернувшись к нему с улыбкой заметил:
- Всю прелесть икебаны корова может оценить только на вкус. Слушать подобную исповедь от человека совсем недавно пытавшегося поведать мне про абсолют дзен просто смешно.
- Изыди! - отмахнулся Эндрю, поленившись на этот раз вступать в пикировку.
Давно подмечено, что человек появляющийся на вечеринке, когда она уже в разгаре, вызывает даже большее раздражение, чем вообще не пришедший на нее под надуманным предлогом. Особенно, если имеют место масштабные возлияния, с последующими неизбежными, плохо завуалированными сантиментами и откровениями. И тут появляешься ты, весь в белом и с циничной усмешкой...
Все как обычно. Ночные бдения идут своим чередом. Кальян, много выпивки, за окном непроглядная темень, слегка искажаясь, в нем отражаются наши физиономии. После традиционного отварного риса с соевым соусом благородные доны начинают настраивать гитару. Забавно, что сначала это сделал Ал, но, не обнаружив для вокала кворума, отошел покурить. Тут появился Клифф. Проведя пальцами по струнам, покачал головой, и принялся настраивать по новой. Когда он, в свою очередь, скрылся в коридоре, из уборной вылез Тэд, взял два аккорда и заявив, что "это никуда не годится!" расстроил многострадальный инструмент окончательно. Я тихонько улыбаюсь, сидя с ногами на табуретке в углу. Как обычно, ближе к утру, когда сил целенаправленно передвигаться ни у кого не останется, мы все соберемся здесь, на кухне, Мэри быстро и безупречно настроит гитару, а мы будем подвывать в меру сил ее чистому голосу. Ну а пока... Все разбрелись по квартире. Кто-то обсуждает работу, кто-то сосредоточенно опустошает бутылки с пивом, кто-то тихонько прикорнул на краю дивана...
Вода, капающая из крана, выбивает о раковину довольно бодрый ритм. Прислонившись лбом к холодному стеклу я бесцельно смотрю в темноту. Одно за другим гаснут окна в соседних домах. В отдалении проехала машина и ее стоп-сигналы, мигнув на перекрестке, исчезли за поворотом. Одинокий фонарь во дворе выхватывает из темноты огромную кучу строительного мусора. Я достал из кармана зажигалку, размышляя, а не покурить ли мне и вдруг понял, что был почти готов примириться с Мураками за то, как он описал столб света, пробивающийся сквозь потолок в темной комнате. За мгновение до того, как я прочел следующую строку, на этой картине мельчайшие пылинки закружились в мутном луче. И они там были. Харуки тоже видел их.
Но потом его герой сказал в кафе гибнущему Готанде "Ничего особенного, я просто передвигаю ноги в танце" и к горлу подкатила просто физическая тошнота. В тот раз за окном тоже была глухая ночь, и я, лежа в постели, с раздражением отшвырнул распечатку в сторону. Снова обман...В пять утра я всегда становлюсь чуть добрее, чем есть на самом деле. Даже немного сентиментален и восторжен. Мэри играет нам, играет мне, и я не отрываясь, как зачарованный смотрю на нее. Из под тонкой, шелковистой кожи исходит едва уловимый свет. Я начинаю растворяться в чем-то большем, в какой-то невообразимой свободе. ... но северный ветер мой друг...
Что за вздор, я резко встряхиваю головой. Нет, дружок, даже не надейся!
Что-то из Бродского. Про монголо-татарское иго и конкисту. Какая-то параллель. Точно не помню. Мне показалось, что сравнение довольно-таки надуманное. Естественно, стоило об этом заикнуться, и тут же разгорелся спор. Мне запальчиво доказывают, что едва ли в истории найдется еще один пример двух столь сходных акций. Захват новых земель крошечным экспедиционным корпусом, с попутным истреблением всех от мала до велика... Господи, они опять не поняли, что я не об этом.
А за окном, с высоты девятого этажа, пока еще робко, забрезжил рассвет. Светлые тона едва заметно очерчивают далекий лес у горизонта. Бескрайний простор. Я прихватываю из пачки Марго легкую сигарету, выхожу на балкон и смотрю вдаль. Воздух пахнет утром. Еще темно, одно за другим зажигаются окна обреченных идти с утра на работу. А они жадно вглядываются сейчас в небо на востоке? Оно незаметно, но стремительно светлеет. Серый переходит в тепло-красный.
Какие-то птицы поднялись над крышей соседней многоэтажки. Появляется краешек солнца, а город вокруг еще спит, и в абсолютной тишине я слышу приглушенные голоса из-за ярко освещенных окон треугольного ростра кухни. Наверное, опять спорят. Я с острым наслаждением затягиваюсь и тихонько улыбаюсь. По далеким стеклам стремительно пробегает отраженный свет. Я посмотрел вниз. Из деревянного одноэтажного домика, затерявшегося среди новых многоэтажек, вышла уже немолодая женщина. Она захлопнула калитку и скрылась в переулке, а я вспомнил как мы с Алом, выйдя покурить глубокой ночью, увидели свет в одиноком окошке этого самого домика и все гадали о том, чем живут его обитатели. Вероятно, он стоял здесь уже лет тридцать, еще когда кругом был сплошной лес, оттесненный теперь к горизонту. Почему они не спят в три часа ночи? О чем думают, что их тревожит? Клифф, не задумываясь заявил, что они там занимаются сексом...
Ехать на первую пару или выпить еще текилы? Но до чего же хорошо здесь, стоять и затаив дыхание встречать новый день...
Захожу внутрь и удивляюсь духоте. Почему-то меня внезапно обескуражил вопрос "а что делать дальше?" Я стоял посередине большой комнаты без мебели, в полном одиночестве, и не мог сдвинуться с места, абсолютно обессиленный собственной неприкаянностью. Встречать новый день......Сегодня тот же день, что был вчера. Незаметно уходит что-то. Молодость? Беззаботность? Не знаю. Но я вдруг обернувшись по сторонам понял, как мало нас осталось. И те, кто еще не сдался, постепенно тают, как островки в половодье. Волна накрыла нас с головой. Кто-то еще отфыркивается. Но зачем? Все знают, что плыть придется по течению. И вот, те немногие, кто еще остался, пытаясь прикрыть очевидное шуткой, уже провозглашают "Все напрасно!", а я все чаще задумываюсь о том, что мой побег это ничто иное, как лень и трусость. Водобоязнь. Пора вливаться!
Иногда немного отпускает. Когда мы как сегодня смотрим "Шрек", пьем пиво, развалившись на пенках, устилающих пол, и бесхитростно покатываемся со смеху. А иногда накатывает снова. Еще кто-то скажет скучным голосом "Не, мне завтра с утра на работу" и уходит, уходит навсегда, чтобы каждое утро позевывая приходить в контору и резаться на компе в очередную назойливую бродилку, без конца и начала... А потом при встрече, раскланявшись, мы обсуждаем дела общих знакомых, потому что говорить нам больше не о чем.
С ужасом думаю, что все равно придется пополнить бесконечные ряды тех, кто просто вкалывает, чтобы прокормиться, без завтрашнего дня, с долгими вечерами у телевизора.
И мне уготована роль собственной обузы, просто влачить свой организм сквозь календарь, хотя совершенно очевидно, что сегодня тот же день, что был вчера.
Раннее утро. Довольно скользко. Молодой ледок похрустывает под ногами. Я тороплюсь к автобусной остановке, "чуть-чуть с похмелья и немного влюблен". Все разошлись по делам, кто-то ушел незадолго до меня, кто-то решил еще ненадолго задержаться, но это уже не важно. Я всегда умел очень точно почувствовать, что все закончилось...
* * *
Было время, когда мы умели ходить без лонжи. Хоть убейте, не знаю, почему мне вспомнились именно эти несколько эпизодов моего относительно недавнего прошлого. Что изменилось с тех пор? Уже нет того дома, нет многих из тех, о ком я здесь рассказал, нет времени собраться экспромтом... Есть дела. Много дел. Есть усталость. Еще много всякой ерунды, которая мешает смотреть в небо. Ну и что ж с того?
Я смотрю в темный экран. Пленка давно закончилась, даже не пытаюсь вспомнить, что было на ней...
Щелкая зажигалкой, которую три года назад мне подарила Элен, я начинаю безудержно ржать, представив себе на секунду, что враг на гобелене просто не умел читать...
Coda
Не собирался посвящать Fastest lap кому или чему-либо. Не собираюсь и теперь. Едва ли проведенную за год работу по переводу и редактированию текста, столь странным образом попавшего мне в руки, можно считать успешной. По сути, единственное, что я с полным правом могу поставить себе в заслугу - это аккуратность. Вместе с А. Шилкиным мы дословно перевели "исходники", нигде не переиначивая авторскую версию.
И, тем не менее, считая сей опус в какой-то степени своим детищем, я вдруг понял, что он, сама атмосфера этой истории и воспоминания, ассоциации возникающие когда я перечитываю написанное, неразрывно связаны с моей, ничем, вроде бы, непримечательной, жизнью. Работой и учебой, всеми теми забавными и трогательными, добрыми и горькими эпизодами, что происходили со мной, пока я переводил Грега. А потому, хотя я уже сказал, что никому не намерен посвящать FL, я просто хочу, ради самого себя, в конце концов, оставить на полях этого теста немного места для Сани Демина. Он не был для меня кем-то очень близким и пути наши, по большому счету, никогда не пресекались. Не могу даже утверждать, что имею сколько-нибудь осмысленное представление о том, что это был за человек. Конечно, пройдет время и я забуду. Все забудут. Так уж устроен человек. И история эта, нелепая, взывала к эгоистическим, животным чувствам. "Не я". "А мог быть я". Скорбные лица - дань смутной условности. Все так. Только...
...Мне почему-то кажется, что он никого здесь не стеснит. Привет, Саня!