Этот вопрос я прочитал по губам. Именно по губам, хотя раньше не замечал за собой такой способности.
«Почему?» – беззвучно, но абсолютно понятно.
Эта картинка просто возникла перед глазами, будто расфокусированное пространство моргнуло, а кто-то невидимый вдруг опомнился и резко навел фокус на потрескавшиеся губы с язвами в уголках. Глубокие морщины над верхней губой, крючковатый нос, уродливая бородавка с волосами на подбородке...
Я вынул наушники, в которых звучал разжижающий мозг голос Тома Йорка, и вопросительно посмотрел на этот рот отталкивающего вида. Он открылся и я услышал голос:
–Почему ты назначил себя виноватым?
Голос был неприятным, под стать рту, из которого раздавался. К тому же в этом морщинистом провале не хватало пары десятков зубов, а те, что остались, были гнилыми и воняли. Я отодвинулся и посмотрел влево. Там было большое окно, в котором проплывали фонари, отбрасывающие на стекло скользящие пятна света, перекрестки, витрины, припаркованные у обочин машины, мигающий желтым глазом светофор...
Дело было в пустом рейсовом автобусе, в десятом часу вечера. В нем был я и всклокоченный старик в коричневом плаще, который сидел в кресле напротив. Он был похож на бомжа, о чем свидетельствовали седые космы, красный свитер с порванным горлом, маслянистые пятна на порванном по рукаву плаще и запах. Так воняет из мусорных контейнеров, и так точно не должно пахнуть от людей.
Старик с интересом рассматривал меня, повернувшись с переднего сидения в мою сторону и даже сложив руки на поручень. Я обратил внимание на черные полумесяцы грязи под огрубелыми серыми ногтями и снова отвернулся к окну. Впрочем, не надолго. Скоро он снова заставил посмотреть на себя.
–Чувство вины уже не дает тебе спать, да? Ты просто лежишь в своей холодной постели и смотришь на потолок. С черной пустотой в голове. Да, так и есть, – он кивнул и усмехнулся, не отрывая своего внимательного взгляда от меня. Глаза у него были голубовато-водянистые с отвисшими веками, на которых четко просматривались глубокие морщины, как порезы. – Сколько, думаешь, ты так еще протянешь?
–Извини? – я попытался отвязаться от него интеллигентским непониманием.
–И не подумаю, – сердито выкрикнул он, стукнув рукой по поручню.
–Тебе вообще чего надо? – я отключил музыку на смартфоне, смотал наушники в небольшой жгутик и закрыл глаза. Раз не получилось по-интеллигентному, значит буду таким, какой есть. – Отвали, дед, мне не до тебя.
–А тебе вообще есть дело хоть до кого-нибудь, кроме себя?
–Кроме себя, – теперь усмехнулся я. И подумал, пусть говорит. Я устал от голоса Йорка. Так почему не разбавить его дребезжащим старческим шелестом? Чем не замена? За столько-то лет. Да, за все те годы, что слушаю, читаю, думаю, я смог созреть до одной простой истины: даже лучшие из нас, даже те, кому больше дано, даже умнейшие и даже умеющие видеть суть вещей – не видят дальше своего носа и не понимают больше накопленного жизненного опыта. Жизненный опыт вообще штуковина весьма странная, не освобождающая от оков непонимания, а наоборот, погружающая в него с головой, как в чан с дерьмом, над которым нависает янычар с оголенной саблей. Не дай бог тебе высунуться из вонючей жижи. Лысый турок всегда наготове. А сабля то и делает, что мелькает ослепительной полосой – вжик, и нет головы.
–Ты, наверное, уже во всю думаешь о самоубийстве? – с надеждой в голосе вопросил старый бомж. Затем недолго подумал и продолжил мысль: – А это грешно. За это, знаешь что может быть? – Узловатый палец показал вверх и погрозил. – Ад за это бывает.
Я посмотрел вверх от скуки. Там был белый пластиковый потолок с прозрачными люками, на которые налипал и сразу таял снег. Свет уличных фонарей играл в расползающихся талых каплях разными цветами и оттенками. А еще в люках были видны макушки проплывавших мимо многоэтажек с желтыми квадратиками окон. Свет – тьма, свет – тьма.
–Тебе сколько лет, дед?
–Восьмой десяток уже. А что?
–Ты прожил так долго и до сих пор думаешь, что наш мир располагается где-то посредине между светом и тьмой? – я перевел взгляд на него и сразу заметил, как изменился его настрой. Он стал не так решителен, как совсем недавно. Мои глаза многое могут рассказать и без слов. – То есть, ты обманывал себя все восемьдесят лет. И даже не так, всегда знал правду, а обманывать предпочитал других.
–Не пойму я тебя.
–И это неверно. На самом деле ты придумал себе или поверил в удобную ложь, которую назначил единственно верной истиной. Это как закрыть гнойную рану на руке чистой белой перчаткой. Так ты и сделал. Прикрылся. Или лучше сказать – укрылся.
–От чего это я укрылся? Говори понятнее! – старик, тем не менее, убрал руки с поручня и попытался отодвинуться.
–От правды.
–От какой такой правды?
–Что наш мир, на самом деле, и есть Ад. Он не между чем-то и чем-то. Он в самой сердцевине тьмы. Хотя нет, думаю, что где-то на окраинах.
В этот раз он довольно долго молчал и смотрел на меня. Я тоже смотрел, только не на него, а скорее через или сквозь. Я слушал ровный и тихий гул двигателя, поскрипывание раздвижных дверей и электрический шум вентиляции, что гнала теплый воздух понизу. Я смотрел сквозь старика на покачивающиеся пластмассовые петельки на верхних поручнях, представляя себе, сколько рук цеплялось за них сегодня. И мужских, и женских, и в черных кожаных перчатках, и в варежках...
–Ты убил кого-то в своей жизни?
–Почти, – я смотрел на рекламный проспект, приклеенный к стеклу, отделявшему водительское место от салона. На нем был изображен огромный покрасневший глаз, и внизу надпись про какие-то там капли, снимавшие усталость. Хотя, она была вообще ненужной, бессмысленной, мешающей, потому что...
Я смотрел на глаз. А глаз смотрел на меня.
–Это как же так, почти? Это значит, тебе нет входа ни в рай, ни в ад. Это значит, тебе между ними вечность болтаться?
–В рай входа ни для кого нет. Потому что рая не существует.
–А как же бог? Его тоже не существует?
–Бог, – я смотрел на глаз и видел странную картинку. Впрочем, к неожиданным видениям я уже привык. И даже ждал их, выискивая знаки в самых обыденных вещах. В новостных лентах Яндекса, в объявлениях на подъезде, в рекламных плакатах, в роликах на youtube. Не везде и не всегда я встречал их, свои просветленные видения, но если они попадались, то обычно сбывались в реальности в течении ближайшего часа. В этот раз я видел темный переулок с мигающим фонарем над черным входом в магазин, островки грязного затоптанного льда на потрескавшемся асфальте, и лужу теплой крови, медленно подползающую к мысам моих ботинок. И все это было в глазе. В огромном покрасневшем глазе, что смотрел на меня со стекла впереди. – Бог есть. Старый, одинокий, разочарованный, потерявший надежду, никому не нужный Бог.
–И как ты с этим живешь?
Я глянул в окно. Снег перестал посыпать белыми хлопьями серую грязь, что месили редкие ноги пешеходов. Улица, рядом с которой остановился автобус, сделалась туманной и непроглядной. Это была мерзкая и одновременно милая сердцу картина: трасса, нырявшая метров через сто в серовато-белое марево, угрюмые девятиэтажки, фонари, горы грязи и снега вдоль тротуаров, что сгребли уборочные машины еще утром, понурые тени людей...
–Моя остановка, – я встал и направился к раздвинутым дверям, на ходу сунув телефон во внутренний карман пальто.
Старик тоже встал и двинул за мной.
–У меня к тебе разговор есть! Погодь малость, не спеши ты так!
Выйдя из автобуса я лишь глянул на него мельком и пробормотал «Денег нет, отвали, сказал же»
–Мне бы хоть полтишок, а?! Ну, за знакомство!
–Иди к черту.
–Жмот! Сам туда иди! Понял?
Я лишь поднял воротник и направился к крайней многоэтажке, на первом этаже которой располагался круглосуточный магазин. Мне всего-то нужен был на вечер пакет кефира. Больше ничего и никого на сегодня.
Я шел и слушал звуки собственных шагов, глухих и негромких в этой туманной тишине. Я смотрел по сторонам, ожидая подтверждения знамения... И скоро обнаружил его. Да, это был громадный глаз, кем-то нарисованный на грязной куче снега, плавящейся от соли и реагентов, истекающей бурыми ручейками и удушающим резким запахом, который, почему-то, напомнил про школьные уроки химии.
Старый бомж шлепал где-то далеко позади и все никак не мог успокоиться.
Скоро я свернул к магазину, столкнувшись на углу с группой подростков. Они пили пиво и слушали русский рэп из портативной красной колонки, похожей на пенал. Я почему-то обратил внимание на белую букву «b» в ее середине. И это тоже показалось мне подтверждением.
–Эй, дядь, – крикнул один из подростков в мою сторону, когда я уже взялся за ручку двери. – Купи нам сижек, а?
–Сижек это сигарет? – я глянул на того, который обращался ко мне. Высокий, во всем черном, но в тонких белых кроссовках. Бесформенная шапочка, волосы... А лица не разобрать. Нет лица, как не присматривайся. Наш человек. Лет пятнадцать. Ему, наверное, без паспорта только орбит без сахара продают.
–Ну да.
–И еще пивка?
–Ну было бы не плохо.
–А пиво без водки – деньги на ветер?
–Ну...
–Деньги давай.
–А я думал ты нам так, по доброте душевной.
Я кое-как улыбнулся. Мрачная, должно быть, у меня получилась улыбочка, как у барракуды. Парень, собиравшийся отмочить какую-то очередную дебильную шутку, сделался серьезным.
–У нас всего сотка.
–На пачку этих твоих сижек точно хватит.
Они между собой переглянулись, недолго пошептались, пособирали что-то там из своих карманов, и который был в шапочке без лица подошел ко мне.
–У нас тут это, сто пятьдесят есть. Ты правда купишь водки?
–А она что, сто пятьдесят стоит?
–Ну, самая дешевая, да.
–Без проблем, иди за мной.
В магазине было тепло и светло. Все пространство было расчерчено красными стеллажами, на которых были расклеены плакаты с улыбающимся до ушей семейством стандартного вида: папа, мама, дочка, сын. Мужчина гордо держал в руках огромную пластмассовую корзину, до верху набитую продуктами. А ниже надпись: «В «Семейный» ходят всей семьей!»
Я взял корзину и сразу направился к виноводочному отделу. Парень без лица шел за мной и снова глупо шутил. Или спрашивал? Или утверждал? В общем, я не слушал. Думал. Вот как так, модная одежда имеется, модная стрижка и колонка с русским рэпом тысяч за десять в комплекте, а денег на сигареты нет? Говорит коряво и в основном мемами из интернета, потому что на собственные слова не хватает ума и образования. Одет модно, хоть и не по сезону, в кармане имеет современный смартфон с наушниками от «доктора дре», а слушает, прости господи, егоракрида и еще какую-то муть, от которой у здорового умом человека начинаются колики и самопроизвольная рвота. Как понять этот парадокс современной жизни? Все дело в мамках и папках, жизнь положивших на ипотеки и кредиты, лишь бы всё было как у людей? Оплачивающих, например, непонятное образование, за пятый по счету кредит, взятый под нереальные проценты, и дома питающих то самое дитя дошираками и проклятиями «я же тебя учу, а ты неблагодарная скотина». Дающих деньги на взятки преподавателям, что бы не выперли с позором слабое умишком дитяти, заранее проигравшее свою генетическую лотерею, и не дающих на водку, хотя по сути это одно и то же, и что из того принесет больший вред – тот еще вопрос. Тайком нюхающие куртки отпрысков на предмет странных запахов, что оставляют спайсы, и закатывающие истерики, если в карманах бывал найден презерватив в коробочке. Или еще в чем-то? Или в ком-то? Или это просто один из законов системы вещей нашего мира, нашего Ада?
Пройдя мимо стеллажа с кофе и чаем, я краем глаза заметил открытую дверь в подсобку, в которой сильно гудели и мигали лампы. И еще на мгновение показалось, что там, в этом странном помещении, пустом и белокафельном... стоял розовый пони. Маленькая забавная лошадка, державшая бархатистыми губами нитку бус.
Я приостановился на мгновение. Парень едва не врезался в меня.
Показалось.
Полки, лестницы, поддоны.
Это уже ни в какие ворота, если честно. Это совсем не вязалось в тем образом, который был главным на сегодняшний вечер.
Так за размышлениями, молча, я положил бутылку самой дешевой водки в корзину, затем свернул за пару стеллажей, чтобы добраться до молочного отдела, и походя подцепил пакет с обезжиренным кефиром.
Потом на кассу и дальше. Мы остановились возле шкафчиков, в которых покупатели закрывают свои сумки. Они загораживали половину окна с наклеенными бумажными снежинками. На улице была ночь и хлопья влажного снега. Еще там была компашка парней, окружившая какую-то сгорбленную фигуру. Они толкали ее от одного к другому и, скорее всего, весело смеялись. В темной фигуре я узнал давешнего бомжа.
–Вот, – безликий протягивал мне деньги на ладони. Сторублевая купюра и еще пятьдесят, мелочью.
Я забрал деньги и отдал ему бутылку водки.
–Спасибо! – с воодушевлением сказал он. – Все бы так... – тут и он заметил, что компания развлекается как может, да без него, и поспешил к ним.
А мне позвонила Изабелла. Как всегда, не во время, не к месту, и вообще... Я обреченно сказал в телефон:
–Привет.
–Как странно, что ты сразу ответил.
–Бывает.
Изабелла всегда начинала издалека. Все заканчивалось одинаково, но начиналось всегда многосложно и витиевато. Как проснулась, как готовила завтрак, как ходила в туалет, как смотрела телевизор, как одевалась, как красила губы, как пила таблетки от бесконечной своей мигрени...
Я заметил аптечную витрину и подошел. Таблетки от кашля, таблетки от желудка, таблетки от головной боли.
–Сколько же их, – прошептал я, подсчитывая количество коробочек за стеклом.
–Ты о чем? Опять меня не слушал? Опять я все зря говорила? А я то думала, что именно сегодня, когда мне так плохо, ты сможешь...
–Ты достала меня, Иза.
–Что? – она там поперхнулась от шока. И так каждый раз. Каждый чертов раз. Я закрыл глаза.
–Я тебя не люблю и не хочу. Мы расстались уже как пять лет, но ты звонишь и звонишь мне каждый день. Что тебе нужно от меня, Иза? Чего ты хочешь?
–Я думала, что мы...
–Может тебя послать прямым текстом, тогда ты отстанешь?
–Ты не смеешь так разговаривать со мной!
–Ну хорошо, скажу прямо. Изабелла, иди на хуй. Просто исчезни из моей жизни, из моего телефона, из моей электронной почты, из моего телеграма. Живи своей. Так будет доходчиво?
–Сволочь!
Гудки отбоя. Я облегченно вздохнул, сунул телефон в карман и вышел из магазина.
Снег и тишина. Я улыбался, как последний дурак, и не смог отказать себе в удовольствии сказать это вслух:
–Снег и тишина. Тишинааааааааааа.
Улица была пустынна. Компашка подростков быстрым ходом улепетывала за ближайший дом, чтобы там во дворе, наверное, выпить свою водку.
И тут я услышал звук.
Стон?
Хрип?
Откуда?
Осмотревшись, я заметил небольшой проулок, сразу за «Семейным». В нем было темно, даже несмотря на мигающую фиолетовую лампу над задней дверью в магазин, обитой железом.
И там, сразу за кругом света, кто-то копошился, то ли пытаясь подняться, то ли пытаясь отползти.
Я подошел ближе.
Проплешины льда на потрескавшемся асфальте.
Замерзающие лужи, взявшиеся мутной коркой по краям.
И бордовая кровь, подползающая к мысам моих ботинок.
В тени копошился старый бомж. Я, странным образом, видел только его выпученный глаз, покрасневший от напряжения, боли и страха. Только этот глаз, вперившийся в меня. Только его.
–Помоги, – прохрипел старик. – Вызови скорую, а то кровью истеку. Подрезали меня малость ребятишки, раз десять в живот пырнули. И сбежали. А я всего-то деньжат на пиво попросил. Толкали-толкали, а потом ножичком оприходовали. Помоги, а?
А я смотрел, смотрел, смотрел на глаз.
–Сука, – выдавил из себя он. – Поэтому ты и сказал, что не убил, а почти.
Мне нечего было сказать.
–Тоже так стоял и смотрел. Стоял и смотрел.
В аду не бывает историй с хорошими концами, думалось мне. В аду все истории должны заканчиваться одинаково – смертью. Поэтому я не чувствую, и никогда не чувствовал, себя виноватым. Любая смерть в аду – не начало и не конец. Это естественный ход вещей. Кто-то умер (все равно как), кто-то родился (все равно для чего). Это не вина старик. Это пустота. И я буду с ней жить до самой смерти. А потом умру. И всё.
Неожиданно громко зазвонил телефон. Я вздрогнул, будто очнулся, и вынул эту плоскую штуковину с огромным экраном. Посредине, в обрамлении расходящихся лучей, светилось имя. Изабелла.
–Да? – пробормотал я, последний раз глянув на выпученный глаз.
–Мы не договорили, ты не считаешь?
–Может быть.
–Не хочешь передо мной извиниться?
–Нет. Хотя...
–Что хотя?
–Я вдруг вспомнил твое тело в полумраке комнаты. Твои упругие груди, твой плоский живот. Твой запах.