Обшарпанный плацкартный вагон изрядно мотало на поворотах, которых на его пути было немало. Пассажиры, впрочем, все больше люди привычные. Это прямо специальность стала в России - пассажир. Тут есть свои секреты и методы. Но речь не о них...
Борис Макарычев уныло разглядывал вид за окном, не забывая крепко сжимать рукой стойку верхней полки - лишняя гарантия того, что молодой перспективный журналист не рухнет вниз, лишив родную отрасль столь ценного работника: шатало все-таки изрядно.
Макарычев путешествовал этим рейсом не впервые - ехал в Курскую область к родственнику, чей дом уже в третий раз делался штаб-квартирой его набегов. Месяц обычно проходил плодотворно и затем страницы газеты "Северная звезда" некоторое время украшались спец-корреспонденциями Б. Карычева. Платили за объемные материалы неплохо, что позволяло частично погасить дорожные расходы. А двоюродный дядюшка весьма щедро подкармливал племянника в маленьком южнорусском городке с непонятным названием.
Работы журналиста Борис не искал - дело само пришло к деятелю, что он и счел перстом судьбы. После окончания истфака в одном не престижном вузе он почти полгода маялся в подсобных рабочих, экономя каждый рубль и на эти скудные средства снимая комнатушку у приятеля. Культурная жизнь в городе била ключом, но на нее у специалиста-историка времени не оставалось: поиски хлеба насущного поглощали все силы. Но однажды, натолкнувшись на любопытную тему - возможность дефицита на современном потребительском рынке - Борис набросал на документальном материале статью и занес в редакцию одной из "молодых" газет. Репортаж получился оригинальным: тема автору была знакома не понаслышке, ибо ему случалось собственноручно перетаскивать ящики с отдельными товарами через черный ход. Материал приняли и напечатали, за ним последовал другой, третий. Пару раз Макарычеву просто повезло. Весьма крупное ограбление произошло в его же подъезде этажом ниже. Из удобств своего "географического положения" новоиспеченный репортер выжал все, что смог.
Так, частью по воле случая, частью от безденежья - стал Макарычев журналистом. В течение года он расширял сферу своей деятельности, предлагая услуги различным изданиям и демонстрируя полнейшую беспринципность и врожденную профессиональную хватку. Он работал на износ, и количество производимой продукции перешло наконец в качество. Это не прошло незамеченным, и печатный орган либеральной направленности, а именно газета "Северная звезда", после двухмесячного испытательного срока предоставил Борису Карычеву (псевдоним уже примелькался и приобрел некоторую известность) постоянную работу в должности штатного корреспондента и - гарантированный доход. Каковыми прелестями Борис и наслаждался уже более четырех лет.
Командировки ему выпадали редко: чутье корреспондента Карычева оказалось необходимым в черте города. Практически отпуск был единственной возможностью для расширения тематики и географии его репортажей. Борис не особенно утомлял себя работой, тем более что писалось на вольном воздухе легко. Дело в том, что хобби газетчика тоже имело прямое отношение к литературе. Карычев мнил себя неплохим драматургом, писал пьесы еще в студенчестве, не питая надежд на постановку. Теперь, с приходом известности, положение существенно изменилось. Карычев (впрочем, в творческой ипостаси Борис предпочитал свою настоящую фамилию) пристроил уже три пьесы: две из них репетировали сейчас в небольших, но почти респектабельных театрах, третью планировали опубликовать в каком-то сборнике. Удовлетворение, испытываемое автором, было пока чисто моральным, но тем большее наслаждение - и собственным альтруизмом тоже - оно гарантировало в будущем.
Макарычев получил заказ еще на одну драму, детали которой он и обдумывал теперь, глазея в окно. От этих глубоких мыслей его оторвал настойчивый громкий голос, сопровождавшийся ощутимым прикосновением чьей-то ладони. Оказалось, что сосед с нижней полки решил блеснуть гостеприимством:
- Эй, наверху, вы чай будете?
- Да, пожалуй, - нерешительно откликнулся Карычев.
- Тогда спускайтесь. Сейчас объявится проводник и принесет, - сообщил хлебосольный сосед, оказавшийся коренастым пожилым человеком с роскошными усами и гораздо менее роскошной шевелюрой.
- Что ж, придется поторопиться, - пробормотал Карычев и, с непонятным сожалением оторвавшись от окна, спустился вниз.
Там взгляд его уперся в протянутую руку соседа:
- Иван Иванович... По праву попутчика считаю не лишним представиться.
- Борис, - пожал руку Карычев.
- Еду на родину, в Симферополь, - заговорил новый знакомый, - с этими растреклятыми границами дорогу так запутали, что приходится делать не одну пересадку. Вот и теперь доеду до... - он назвал какую-то неизвестную Борису станцию. - Оттуда автобусом через границу, потом - снова в поезд. Упариться можно!
- Да, невесело, - согласился репортер.
- Но приходится. Родные места повидать - дело святое... Вы ведь тоже к родственникам?
Карычев кивнул и назвал цель своего путешествия. Его попутчик на этом не остановился:
- Мне часто разъезжать приходится - все больше по России. Со всяким там бизнесом завертишься - домой месяцами не заглянешь. Надо же как-то устраиваться. Но раз в год отпуск необходим. Тут уж - никаких сделок. Еду к своим пенатам налегке, чтобы, как говорится, душа пела. Согласны?
- Против жизни не попрешь, - туманно поддержал Карычев.
- Правильно говорите! - восторженно вскричал сосед (он, похоже, оказался единственным - остальные две полки пустовали). - Там она и есть, жизнь, где все родное... Не сказать, чтоб я своим положением был недоволен - и с людьми научился ладить, и семья хороша, и достаток средний. А корни, они так и ноют, будто оторваны где-то... Мечусь и мечусь, а покоя нет как нет...
Тут душевные излияния Ивана Ивановича были прерваны самым прозаическим образом: в дверном проеме возник здоровый мужчина в белом переднике. В руках он держал огромный - себе под стать - поднос, уставленный стаканами с дымящимся чаем.
- Сколько возьмете? - неожиданно гулко и раскатисто возгласил он. И сразу сменил тон: - Здравствуйте, Иван Иваныч! Вам как обычно?
- О, Витя! День добрый... - загорелся коммерсант. - Вы все еще
трудитесь на дорожной ниве?
- А куда она без меня сдвинется? - улыбнулся проводник, выгружая два стакана на стол.
И в этой улыбке, в этом движении руки Борис вдруг увидел что-то далекое и несомненно знакомое. Подобный жест, сопровождавшийся тем же выражением лица, он наблюдал неоднократно. Но вот когда?
Тут Макарычева осенило. Он вскочил и крепко сжал плечо проводника, успевшего поставить свой поднос на столик, левой рукой:
- Витька, здорово!
Проводник, оборачиваясь, сдвинул брови, но когда он завершил движение, узнавание было завершено:
- Ну дела! Борька! - здоровенные ручищи едва ли не до хруста сдавили грудь репортера. Макарычев только охнул. - Какими судьбами? И здесь?
- Да, занесло... - улыбнулся Борис.
Иван Иваныч, похоже, чуть не прослезился, забившись в уголок купе:
- До чего умилительно... Встреча друзей! После долгой разлуки... Я даже чувствую себя немного лишним.
- Ну что вы, Иван Иваныч, - резонно заметил проводник. - Пассажир в своем купе - хозяин. Да вы нам и помешать не сможете. Сейчас прошагаем ко мне в помещение, поболтаем там. А потом вернемся сюда и отпразднуем встречу. Верно, Борька? Раздобудем чего - нибудь, раз втроем соберемся...
Макарычев отодвинул с дороги свой чемодан и зашагал вслед за обретенным товарищем из купе, виновато разведя руками и посмотрев при этом на Ивана Иваныча: извините, мол, так уж оно выходит...
- Идите, конечно же, молодые люди, - с искренней радостью напутствовал их коммерсант.
Друзья направились к купе проводника и Борис напряженно вглядывался в маячившую перед ним широкую спину. Прошлое снова возникало перед ним, калейдоскопом деталей проносились далекие годы, уложившись всего в несколько секунд...
Витя Миронов, некогда однокурсник, с которым Макарычев три года тянул "историческую" лямку, снова возник в его жизни - через семь лет. Он всегда был душой компании - по широте души и по устойчивости к алкогольным напиткам (мог пить какие угодно смеси в любой последовательности, правда, ограничивая общее количество пятью бутылками). В первые институтские годы Борис, не находя себе места в предстоящей жизни, не чурался самых разнообразных развлечений. Тут-то и прибегал он к Витиному жизненному опыту. Миронов нередко забывал об учебе ради веселого времяпровождения, и на третьем курсе ему это аукнулось: в деканате вспомнили все грехи Миронова - от разбитых стекол и выломанной двери до разнообразных шуточек в адрес преподавательского состава - и попытались отчислить не в меру (по институтским нормам) жизнерадостного студента. Но Витя оказался неистребим: сказался едва ли не инвалидом, представив гигантскую кучу справок, а также собрал немало подписей в собственную поддержку. Пойдя навстречу требованиям общественности, выраженным в письме о положительных качествах Миронова и его общественной деятельности (этот любопытный документ в немалой степени был изобретен самим "предметом разбирательств") деканат заменил изгнание академическим отпуском. Через год Витя восстановился, потом взял "академ" снова, чтобы опять вернуться к учебе... Но к тому времени их пути разошлись. Борис уходил от учебной деятельности в сферу самопознания и рефлективных размышлений, а Витя, наоборот, все крепче прикипал к институту, общежитию и развеселому житью-бытью...
После получения диплома в институт Макарычев не заглядывал и о судьбе друга (а он действительно мог считать Виктора другом - в том самом, старомодном смысле слова: немало времени провели вместе, немалого взаимопонимания достигли, немало пережили и перечувствовали) ничего не знал. Те немногие однокурсники, которых он встречал изредка, не сообщали ничего нового, так как не были с Мироновым близко знакомы. И вот - эта встреча...
Наружно Виктор не изменился, разве что стал чуть шире в плечах и менее порывист в движениях. Вообще, столь цельные и жизнелюбивые натуры, видимо, мало подвержены переменам. Сделанный Карычевым вывод подтверждался и обликом проводницкого купе, напомнившим студенческую его комнату в общежитии, которую Миронов делил с двумя приятелями и которая нередко служила Борису ночлегом и пристанищем.
Купе сохранило тот самый вид "избытка жизни", как выразился один неудачливый парадоксалист (жизни, как известно, не бывает слишком много). В одном углу препротивно гудел холодильник, в другом - отнюдь не блистала чистотой раковина. На полу были свалены грязные простыни, из какого-то ящика высовывались свежие (понятие, впрочем, весьма относительное). Вдобавок с верхней полки раздавался негромкий, но довольно резкий храп. Заглянув туда, Борис обнаружил источник звука: человек был завернут в одеяло с ног до головы, только белая кисть руки выбилась наружу.
Виктор тем временем освободил нижнюю полку, свалив весь хлам с нее под столик.
- Садись! - указал он гостю. - Просто сказать не могу... Чертовски рад, что свиделись!
Витя первый раз заговорил с тех пор, как они покинули купе. Он словно бы подбирал слова, как это часто бывает в разговоре с человеком, которого не видел долгое время. Заметив взгляд Бориса, устремленный вверх, он пояснил:
- А, это - антураж... Напарник мой бывший. В Туле разгружал вагоны. Четверо суток почти без сна. Как вошел в купе, сразу и свалился... Пусть уж отдыхает, а я пока один тружусь... у него отпуск только послезавтра окончится. Тогда и надо будить.
Борис еще раз окинул помещение взглядом:
- Небогато живешь, Витек... Не думал, что приведется встретиться вот так, в дороге.
- Да... - Витя покачал головой. - Перебиваюсь кое-как. Летом и весной очень даже здорово. Приходится, правда, иной раз нарушать - ну, багаж там, или спиртное загнать... Зимой перебиваюсь за счет подкожного жира, а весной - по новой. Поехали, как говорится!
Карычев кивнул, вроде бы соглашаясь:
- И давно ты - так?
- Четвертый год... - И тут Миронова, сидевшего с потупленными очами, словно прорвало. - Что мы с тобой, как неживые вовсе?! Не видались давно, а встретились - в молчанку, что ли, поиграть? Не бывать тому!! Мы ж сколько лет провеселились? Три? - Борис кивнул. - Развлекались не слабо. Помнишь, профессора на спор напоили? А доцента Еропкина как в лаборатории заперли? Бедняга чуть со страху не помер... и что же? За каких-нибудь семь лет превратились все в дохлых обывателей?
- Люди меняются... - улыбнулся корреспондент.
- Но к нам-то это каким боком относится? - возопил проводник. Радоваться жизни надо, а иначе - на что мы годимся?
С этими словами он водрузил на стол непочатую поллитровку и два стакана, пояснив:
- Вообще-то в поездках не пью, а эту берег приятелю (Витя указал на верхнюю полку) на опохмелку. Но для друзей - на все готов! - Он распечатал бутылку и плеснул "горючку" в оба стакана. - Будем кратки: за встречу!
- За встречу! - подтвердил Борис и залихватски опрокинул свой стакан. - Водка - вот что с годами не меняется.
- Меняется, и еще как! - возразил Миронов. - Но пить ты, однако, не разучился. Что, положение обязывает?
- Ну, не без того... - И отмалчивавшийся до сих пор Борис попытался представить другу свое нынешнее положение, не преуменьшая и не преувеличивая: популярный репортер и обозреватель с перспективой роста. Виктор слушал его с неподдельным интересом, улыбаясь шуткам и сочувственно качая головой при описании послеинститутских мытарств Макарычева. Он почти не перебивал друга: разве что уточнял наиболее существенное - или предлагал (небезуспешно) еще выпить.
- В общем, устроился? - подвел итог Миронов, когда рассказ пассажира подошел к концу.
- Пока да. Конечно, есть перспективы и...
Виктор кивнул:
- Можешь не продолжать. Мы, люди близко знакомые, должны друг друга понимать с полуслова. Ты, если б захотел, мог бы и одной фразой ограничиться. Ведь все ясно... Рад за тебя.
- А ты - как? - в свою очередь спросил Макарычев. - Закончил истфак?
- Нет покачал головой собеседник, - не привелось. После твоего выпуска еще с полгода пробарахтался и понял, что - зря. Ни к чему мне в жизни эта мура. Так и есть, совсем не пригодилась. И забрал документы. В армии не служил по всяким - разным... болезням. Одно время просто ходил кругами по городу; странно, что с тобой ни разу не пересекся. Потом поработал программистом в одной дыре. И махнул сюда...
- Ты говоришь, уже четвертый год как свою судьбу с транспортом связал? - переспросил корреспондент.
- Да, четвертое лето гоняю... Устроился удобно, жизнь веселая; время свободное, опять же, есть. Пять месяцев в году - мои; делай что хочешь.
- Работка, конечно, дай Бог каждому, улыбнулся Борис. - Тяжела, но в меру... Кстати, а с этим моим пожилым соседом ты как познакомился?
- Иван Иваныч? Он уже пятый раз в моем вагоне оказался. Ехали как-то через Курск. Вижу, стоит на платформу человек и озирается как-то потерянно. Говорю: "Дядя, что заскучал? Садись - порулим дальше!" И -сел. Он, как выяснилось, забыл, с какого пути его поезд отходит, А наш состав случайно тем же маршрутом следовал. Я, конечно, немножко нагрел руки - по первости... Но уж благодарил он меня! А за что, спрашивается?
- А дальше? - поинтересовался Макарычев, когда Виктор умолк.
- Вот, наверное, и все... С тех пор частенько в моем вагоне оказывается. На платформе перед отъездом появится и враз ко мне влетает. За билет платит лично, из рук в руки, но я теперь по честному беру: неловко как-то... Однако что интересно - сейчас он к родственникам на отдых направляется? - Борис кивнул. - Это заметно... Когда по делам едет, у него и вид совсем другой. Целеустремленный, что ли... Даже водку, как по графику, хлещет.
- Настолько хорошо изучил моего соседа? - усмехнулся журналист. - Эх, пропадает в тебе репортерская жилка...
- Все мы грешны, - невнятно пояснил проводник. - И все имеют это внутри себя, иначе бы газет не читали. Но когда Иван Иваныч едет на отдых, он чувствует себя свободным. Ради того и живет, и вкалывает одиннадцать месяцев в году без выходных... И мне его иной раз до того жаль. Это я не спьяну говорю (ответил Витя на усмешку собеседника), не подумай. Но ему тяжело, бизнесмену доморощенному... Ивану Иванычу жить бы да жить тихой чиновничьей жизнью. Однако обстоятельства заставляют бежать, торопиться, вкалывать без передыху. Они нас всех поджимаю, и тебя тоже...
Улыбка Макарычева погасла; он будто задумался о чем-то слишком сложном. Потом выплеснул остатки водки в стаканы и покачал головой.
- Черт знает что у тебя получается, Витек. Значит, мечемся мы без цели и смысла в мире рыночной экономики. Глупо... Зачем тогда все наши дела, "труды и дни"?
- Это, я так понимаю, не ко мне вопрос, а к мирозданию в целом. Русские, как еще Достоевский заметил, любят, сойдясь за столом, поговорить о вечном. Вот как мы сейчас... А твой вопрос... Отвечу, что знаю. Я для себя - сейчас - нашел ту точку, с которой надо делать следующий ход. В данный момент - я на своем месте, делаю оптимальное, лучшее из всех дело. А дальше - я буду знать о следующем шаге в нужное время. Не спрашивай, откуда. Просто узнаю... Можешь ты такое сказать о себе? Если нет, то твои поиски только начались...
- Все это, Витя, отдает дианетикой... - нерешительно возразил Макарычев.
- Нет, Хаббард учил не этому, - неожиданно убежденно и серьезно возразил хозяин купе. - Он указывал на место, а в основе того, о чем говорю я, - Путь. Остановимся мы в жизни, выберем его и двинемся... Конечная точка неведома, точный маршрут тоже. Но, начав движение, мы не прекратим его, пока не найдем ее, цели. А суета, в которой тонет иногда человек, - всего лишь помеха, простой...
- Немного нелогично получается, - пожал плечами Борис, сжимая в руке стакан.
- А логика тут ни при чем! Человек для себя выбирает: юность, зрелость и, возможно, старость или Путь. Так оно всегда и идет...
В этот момент рассуждения проводника были прерваны неожиданно громким вздохом. Вздрогнув, приятели обнаружили пробуждение спящего, неистово ворочавшего головой, словно в тщетной попытке определить стороны света.
- А, Серега... - И Виктор поднялся, чтобы помочь напарнику спуститься. - Теперь будет вспоминать, где был и что видел. Если что-то видел вообще...
- Я, пожалуй, схожу к себе, - медленно проговорил Макарычев. - Надо Иван Иваныча проведать.
- Конечно, иди. Ночь уже... С утра свидимся. А мне предстоит этого обормота в чувство приводить. Занятие не из приятных, но нам не впервой...
И, пожав другу руку, корреспондент вышел из купе. С полминуты постоял у окна и направился к себе.
Иван Иваныч уже спал, сморенный усталостью. На столе одиноко белела чуть початая бутылка водки. Не разбирая постель, Борис уселся на свободную полку, опустил голову на столик и прикрыл глаза...
Наутро проводник заглянул в купе друга и обнаружил там только недоуменно озирающегося Ивана Ивановича.
- Где мой компаньон, Витя? - поинтересовался коммерсант. - Только успели познакомиться...
- Ничего не понимаю... - развел руками Миронов.
Тут подоспел его напарник, окончательно пришедший в себя за ночь:
- А приятель твой, Витька, сошел ночью.
- Когда? - поразился Миронов.
- Ближе к утру, когда ты задремал. Я думал, вы простились уже... С вещичками - немного их, правда, было - сошел. А станция... маленький какой-то районный городишко, всего минуту стояли. Я еще спросил, не ошибается ли он. "Нет, - отвечает, - теперь все правильно". И зашагал...
Все замолчали, пораженные новостью. Тем временем Серега, порывшись в кармане, выудил оттуда скомканный листок бумаги:
- Вот, записку просил передать. Тебе, Витек, и попутчику своему. Я ее сразу и прочитал, там, собственно, и читать нечего.
- Всего пара слов, - подтвердил проводник, рассмотрев записку. - "До свидания и спасибо".
- За что же? - пожал плечами Иван Иванович.
- Не то я сказал лишнее, - вздохнул Миронов, - не то чего-то недосказал. Ну, до прочего Борис и сам дойдет. Он всегда был умен... К чему благодарить?
Проводник улыбнулся и пошел к себе.
Больше он не слышал о своем друге, таинственно (или совсем не таинственно - для кого как) исчезнувшем из поезда в поисках нового места назначения.
Вторая
Марина Смирнова, разморенная жарким солнцем, едва не задремала на скамейке, но в последний момент приоткрыла глаза и подняла голову, удержавшись на грани сонной бездны. "Дикий" отдых пошел ей на пользу: за три недели Марина, разведенная женщина 28-и лет, весьма страдавшая от стрессов, поправилась и исцелилась от всех (по большей части воображаемых) болезней, которыми так мучилась у себя дома, в Курской области.
Ей было очень жаль расставаться с гостеприимным Крымом. Но - билет был взят заранее, откладывать отъезд не приходилось. Ее подруга и верная соседка по квартире отправилась на переговорный пункт, чтобы позвонить родным, а Марина заняла единственную пустовавшую скамейку в тихом скверике неподалеку от отделения связи, чтобы в последний раз перед отправлением насладиться прелестями крымского воздуха. Минуты пролетали незаметно, но вдруг ее спокойствие было потревожено. Кто-то опустился на скамейку рядом с Мариной. Хотя сделано это было медленно и бесшумно, прежняя тишина куда-то исчезла.
Женщина осторожно повернула голову направо и неприязненно посмотрела на незнакомца. Надо же! Какой-то небритый субъект с нелепо длинными волосами и в темно-сером костюме. Рядом с собой он поставил маленький коричневый саквояж из тех, что раньше называли "докторскими".
- Извините! Надеюсь, не помешал... - вежливо, но несколько надменно (показалось Марине) проговорил мужчина. - Сквер большой, скамеек свободных нет, а присесть где-то надо.
- Ничего, не помешаете. Мне все равно сейчас идти... - Женщина взглянула на часы. Торопиться было еще некуда: подруга подойдет только через пятнадцать минут.
Ее сосед тем временем раскинул руки на спинке скамейки и запрокинул голову, устремив яростный взгляд в небо. В резких чертах его лица было что-то от проповедника, поэтому когда он открыл рот, чтобы заговорить, Марина немного испугалась (сектанты и прочая братия порядком действовали ей на нервы и дома, не хватало еще выслушивать их бредни сейчас). Но слова мужчины были достаточно будничны и не имели никакого отношения к высоким материям:
- Припекает, однако... В последние дни такой жары не было, только вот сегодня... - Он, видно, тоже не знал, как убить время, поэтому и делал большие паузы между фразами, хотя они и не содержали особой глубины.
Марина кивнула, чтобы не оставаться совсем безразличной.
- Хороший все же город. В любую погоду. Вы здесь, похоже, в гостях? Как, понравились места?
Судя по всему, мужчина не слыша откликов на "метеорологические" тирады, перешел к более конкретным темам. Интересно, к чему он клонит?
Марина чувствовала себя в полной безопасности: вокруг находилось немало людей, да и подруга вот-вот покажется. Не было нужды прерывать только что начавшийся разговор:
- Да, приехала отдохнуть на пару недель. Превосходно провела время, хотя большей частью на пляже... Город, на мой вкус, маловат и выглядит беднее, чем природа вокруг него.
- Не скажите! - неожиданно воодушевился мужчина. - Есть в нем своя прелесть. Возможна, она незаметна чужому взгляду. Я- то часто и подолгу здесь задерживаюсь и могу считать себя компетентным судьей. Это поселение - не чета другим, которые летом будто распухают от наплыва курортников, а зимой сжимаются до крохотных, почти незаметных объемов. Здесь все иначе: приезжие будто растворяются в лабиринтах улочек и подворотне. Город спланирован по принципу изысканного хаоса, и притом весьма удачно...
- Вы, я вижу, всерьез в него влюблены, - улыбнулась Марина.
- Пожалуй. Вообще-то я не очень увлекаюсь топографией и прочими вещами. Но человек, он иногда способен создать многое. Охватывает этакая положительная зависть...
- Мне это чувство не знакомо, но понять могу, - женщина кивнула в знак согласия. Положительно, собеседник оказался не просто забавным, но и интересным. Кем же он мог оказаться?
- Поживи вы здесь подольше, - продолжал мужчина, - смогли бы почувствовать этот мир лучше. Оценка, в сущности, не изменилась бы: очень хорошо. Прямо планета покоя... А вы у нас впервые отдыхали?
- Да; я вообще давно не выбиралась на курорты.
- Значит, пустили корни и врастали в землю. Тоже приятно...- Самая беспредметность их беседы, похоже, чем-то радовала соседа Марины. - И где, позвольте полюбопытствовать?
- Что ж, позволяю... Учитывая праздность вопроса, - пожала плечами она. - В Курске, уже седьмой год. Вам, наверное, излишне задавать тот же самый вопрос?
- Пожалуй... - Мужчина развел руками. - Я - кочевник в чистом виде, блоковский скиф, лишенный родного пепелища. Лет десять, наверное, или около того...
- Постойте! - неожиданно в голосе незнакомца ей послышались какие-то памятные нотки. - Мы с вами нигде не встречались раньше?
- Могли и встретиться. Мир, в сущности, тесен... Иной раз, блуждая, натыкаешься на всякие необычности и диковинки и тут же о них забываешь, а временами - какой-нибудь пустяк, ничтожная мелочь привяжутся настолько, что о другом и не думается...
- Да, наверное... - Марина задумалась. - Но я на память не жалуюсь - по крайней мере, раньше не жаловалась. Должно быть, мы встречались очень давно.
- Ну, мы не столь долго живем на свете, - махнул рукой мужчина. - Говорю за себя и за вас тоже, так как еще способен определить возраст по внешнему виду. Мы - почти ровесники, одногодки...
Когда ее сосед произнес это слово, Марину осенило. Она поразилась собственной недогадливости, ибо вспомнившиеся события совсем не потускнели, несмотря на давность. Марина сдержала злорадное возбуждение и в следующее мгновение подхватила нить разговора.
- Нет, не одногодки. Если не ошибаюсь, вы были на год младше, Илья, когда...
Мужчина вскинул голову; его глаза раскрылись чуть шире, а на лице появилось выражение любопытства с изрядной долей иронии:
- Нет, вижу, нет нужды знакомиться вторично. По крайней мере, поименно... Марина, не так ли?
- Удивительно, что запомнили! - фыркнула она. - Могли и забыть за десять лет.
- За девять, если быть точным, - вздохнул незнакомец. - Кроме того, вам-то не было резона запоминать тот случай. Вы, Марина, потеряли не слишком много.
- Ничего себе! Такое вообще случается в жизни редко. - Марина по-настоящему негодовала. Она вспомнила свой второй курс, истфак питерского вуза, свою группу в двадцать с чем-то человек. И ошеломляющую новость, принесенную в конце сентября: их староста исчез. Вместе со стипендией за предшествующие четыре месяца. Из общежития пропали его вещи, а близких родственников не оказалось. Выждав немного и все еще пребывая в растерянности, заявили в милицию. Но розыски не дали успеха. Студенты затянули на месяц пояса потуже, ободряемые поддержкой родителей и однокурсников. А потом все вошло в прежнюю колею: деньги за старосту получал заместитель, и полуголодное студенческое существование продолжалось еще три с лишним года...
А теперь тот самый человек, Илья Давыдов, восседает рядом с ней на скамейке и наслаждается южным воздухом.
- Очень жаль, - холодно произнесла Марина, решив сменить тон, - что вы радуетесь небесным красотам здесь, а не в более подходящем для вас месте!
- Вы про небо в клеточку, что ли? - бывший староста улыбнулся. - Боюсь, это не для меня.
- Свободы вы уж точно не заслужили!
- Может, и так. Тут есть немало юридических тонкостей, с которыми вы вряд ли знакомы. Еще до института мне "повезло" - потерял паспорт, выправил новый, но проставил другую фамилию. А потом старый паспорт нашелся... Так у меня возник соблазн использовать его; но тогда еще способа не было...
- Это даже... грязно! Теперь будете расписывать свои подвиги. Лично я их выслушивать не собираюсь.
- Как раз вам они и адресованы. Я ведь не оправдываюсь, - Давыдов был абсолютно спокоен. - Какое оправдание через десять лет! Просто обрисовываю ход событий, что моя логика была - отчасти - понята теми, кто пострадал от того преступления - единственного, которое я совершил в жизни.
- Кроме подлога, конечно! - язвительно констатировала Марина. Она уже собиралась вскочить, позвать милицию или кого-нибудь еще, но почему-то не сделала этого, а решила дать высказаться человеку, сидевшему рядом.
- Подлог, повторяю, был неумышленным. А потом - вся эта учеба, полная безденежья и беспросветного мрака. Мне, к сожалению, родители не помогали; а хотелось сделать перерыв и пожить красиво. Вот и родился план, через год осуществленный. Злоупотребил, что называется, общественным положением. Все как-то само собой случилось. Оставил свой чемоданчик с вещами на вокзале в камере хранения, получил в кассе деньги, сел на первый же поезд и - на Юг.
- Ловко выходит! - Марина прервала его. - Я вас слушаю и думаю: совесть-то как, не мучила? Девять лет молчали и - ничего! А тут выговориться решили.
- Да, было нелегко... - выдохнул мужчина. - За столько лет передумал всякое. И додумался, что важен самый факт кражи. Ведь лишились вы не столь значительных сумм. Месяц-другой пострадали и забыли бы. Но вот то самое, что украл... И вас, и меня будто к земле пригнуло.
- Однако прятали вы ощущения свои! И надежно... - протянула Марина. Она ощутила внезапный холодок - не то прозрения, не то страха. Кто знает, что делал этот человек в минувшие годы и что будет делать сейчас...
Давыдов повел себя так, как будто не заметил ее колебаний:
- Вряд ли вы поймете меня на все сто, не пережив ничего подобного; да оно и ни к чему... Я предпринял кое-что: поменял гражданство и - еще раз - паспорт. И стал почти недосягаем для правосудия. Но совесть не имеет срока давности, как ни банально это звучит.
- Хотелось бы сообщить о вас в милицию - или как здесь это называется, - с деланным спокойствием заявила Марина, - только мараться жаль. И к чему? Время прошло, долг уже, в сущности, не вернуть. Однако зло берет, когда слушаю это философствование! Нагромоздили на свою кражу всяческую ложь и успокоились!
- Снаружи, может, и похоже, - горько улыбнулся грабитель, - а внутри - так и клокочет, как тогда, когда запрыгнул в севастопольский поезд, забрался на верхнюю полку и дрожал. Ноги сводило так, что все тело выгибалось. Дикое ощущеньице...
- Тьфу! Что с вами говорить! О себе любимом только и думаете.
Мужчина покачал головой, повертел в руках брелок - маленький разноцветный глобус - и добавил вполголоса:
- Теперь я кое-как обеспечиваю себя. Наверно, мог бы вернуть те деньги всем пострадавшим - с учетом инфляции, разумеется. - Он что-то подсчитал, беззвучно шевеля губами. - Да, смог бы...
- И ничегошеньки не изменилось бы от этого! Вы и сами это понимаете.
- Вот-вот! - оживился Давыдов. - Как же мне был необходим этот разговор! Словно вы - моя ожившая совесть, со всей ее скоропалительностью и прямолинейностью. В чистом, так сказать, виде...
- Ни мне, ни совести вас тронуть не удалось, - ответила Марина.
- Все не настолько просто, как кажется, повторяю... Поймите же, я сделал то, что счел правильным, хотя и аморальным. Я хотел выжить, а для этого должен был вырваться из круга обитания - любой ценой, даже ценой бесчестья. И я выжил, сделал - не хотел об этом говорить, но это действительно так! - немало хорошего людям. Может, хотел расплатиться за грех... Я победил подавлявшие меня обстоятельства обходным маневром. Перемены - географические и социальные - оказались и полезны, и живительны. Для меня такой выход стал оптимальным, для большинства он - неприемлем, даже без учета "облико морале". Помните, с нами учился некто Макарычев? Он сделал себе имя в журналистике, так и не получив диплома. Или... Да вы сами увидите, если припомните, Марина, что каждому был дан особый путь и каждый оценил в свое время его ценность. А я... Я не только преподал однокурсникам урок нарушения закона. Мой путь - мне он казался страшно извилистым туннелем, свет в конце которого виден в неярких отражениях на стенах. Так вот, этот путь - только один из миллиардов уникальных путей. Неповторимый, как все остальные. И то, что я сделал, показало остальным, что они МОГУТ выбирать, от чего могут отказаться, что предпочесть... Нет ложных путей, есть свой и чужие. И если дорога, по которой идешь даже вслед за кем-то, - твоя... Рано или поздно понимаешь это - и приходит осознание собственной необходимости и возможности счастья...
Мужчина встал и расправил плечи.
- Спасибо вам, Марина! Может, вам я ничего не доказал, зато доказал себе. Удачи! Простите, если можете, то, что я по отношению к вам совершил. И подумайте - это уж если захотите - о моих словах.
Он взметнул руку в приветственном жесте и быстро зашагал по скверу, вертя на пальце брелок. Марина следила за ним взглядом, но луч солнца ударил ее в лицо. Она зажмурилась, а открыв глаза, не обнаружила никаких следов недавнего собеседника. Зато к ней по дорожке направлялась, размахивая бумажными квитанциями, спешащая с переговорного пункта подруга.