Книга 1. Пролог в безумие, ч.1
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
--------------------------------------------------------------------------------------------------
Эпопея "Трагические встречи в море человеческом"
Книга 1 "Пролог в безумие"
Часть 1 "Дорога к Свободе, Равенству и Братству"
-------------------------------------------------------------------------------------------------
Революции - это всегда насилие, кровь, гибель сотен тысяч людей, разрушение экономики государства и в результате отсталость на десятилетия от других стран. Настоящая книга повествует о молодости Ленина, живущего с Крупской за границей, о молодом революционере Иосифе Джугашвили, мечтающих о свершении революции в России и ещё не представляющих, что это такое на самом деле. Революция для них - не безумие, а героическая борьба, подвиги. Грузин Джугашвили, прочитавший книгу Ленина "Что делать?", знакомится, наконец, с Лениным и Крупской лично. Показан в книге и более мудрый из них Плеханов, другие революционеры, живущие за границей - Мартов, Троцкий. Дружат, ссорятся, мечтают... В книге есть эпизод встречи Ленина с писателем Максимом Горьким на Капри, их поездки в Неаполь и экскурсии в разрушенные Помпеи. Сидя на Везувии и слушая о планах Ленина свергнуть в России царизм, Горький спросил, кивая вниз: "А не получатся ли из России новые Помпеи после вашей революции?.." Но Ленин даже не обратил внимания на эти пророческие слова.
Вразуми всемогущее небо невежд:
Где исток, где основа всех наших надежд?
Сколько пламенных душ без остатка сгорело!
Где же дым? Где же смысл? Оправдание где ж?
Омар Хайям
1
После 20-го марта дни в Петербурге установились светлые, солнечные и, казалось, вселяли надежду: наступило не только равноденствие в небе, но и равновесие в душах людей. Весь прошлый, 1905-й год был тревожным. В январе жандармы Святополка-Мирского открыли стрельбу по демонстрации рабочих, которых вёл к царскому дворцу с иконами в руках священник Гапон. Потом начались забастовки по всей России, переходящие в бунты. Царя прозвали "Кровавым". В Севастополе взбунтовались военные матросы. В Москве вспыхнуло вооружённое восстание, которое подавил генерал Трёпов и был переведён за это в столицу на должность диктатора губернии. А в январе этого, 1906 года, он вдруг умер от сердечного приступа. Его отец, генерал Фёдор Фёдорович Трёпов, раненный в 1878-м молодой народницей Верой Засулич, прожил тем не менее 77. А сын - не дожил и до 51-го. Опять в столице похороны, траур. И вот, наконец, везде свет, тепло, солнечные зайчики на золочёных куполах церквей и в витринах магазинов. Который уж день бликует до рези в глазах Нева, улыбаются люди...
Улыбался 2-го апреля и 44-летний жандармский генерал, отец 5-х дочерей и 2-летнего сына Пётр Аркадьевич Столыпин - день рождения у него совпал с приятным вызовом к императору: новое повышение по службе. В январе государь перевёл его с должности саратовского генерал-губернатора сюда, на место умершего Трёпова. А теперь приказал принимать дела у министра внутренних дел России Петра Николаевича Дурново, подавшего на 61-м году в отставку.
Высоченный, словно царь Пётр Великий, черноглазый и длинноусый, как запорожский казак, Пётр Аркадьевич Столыпин был и прямолинейным, будто Александрийский столп, ляпнул:
- А не рановато ли мне, ваше величество, сменять такого умнейшего и уважаемого всеми Петра Николаевича? Да и не стар он ещё...
Император недовольно переглянулся с великим князем Николаем Николаевичем, дядей. Спросил:
- Боитесь, что ли?
- Кого, ваше величество?
Император снова посмотрел на великого князя, улыбнулся:
- Должности.
- Должности я не боюсь, ваше величество. На этом месте много полезного можно сделать, ежели провести некоторые реформы...
Император в третий раз повернулся к великому князю:
- Вы его мне рекомендовали, вам и слушать о реформах. Указ - я подпишу, ежели вы договоритесь обо всём с Петром Аркадьевичем. А пока - поздравляю с днём рождения!.. - Император пожал руку и подарил золотые швейцарские часы с цепочкой.
21-го апреля Столыпин появился в министерском кабинете своего предшественника, чтобы поставить подпись о принятии дел. И хотя день и на этот раз был светлым и тёплым, да и настроение хорошим, он чувствовал себя перед генералом Дурново, поднявшимся ему навстречу, неловко. И садясь на предложенный стул и поправив на груди витой генеральский аксельбант, осторожно - всё-таки младше на 17 лет - обратился к хозяину кабинета:
- Ваше превосходительство, хочу вас спросить не из праздного любопытства, а чтобы не впасть, в случае чего, в такую же ошибку - время вон какое нынче смутное - почему вы сами, добровольно подали в отставку? Вы же пробыли на этом посту только чуть более года... К тому же до этого 9 лет проработали директором департамента полиции! Столько всего знаете... Так почему же?!
Тучноватому и добродушному на вид Дурново вопрос понравился и прямолинейностью, и точной и честной оценкой "знаний всего". Действительно, знал так много, что лучше было бы и не знать. Подкупила и безоглядная искренность Столыпина - это было видно по глазам: не лукавит, вправду боится попасть в тот же капкан, совершив похожую ошибку.
Понимающе улыбнувшись, Дурново произнёс:
- Ваш вопрос, Пётр Аркадьевич, не так прост, чтобы ответить на него быстро: не угодил кому-то, "съели" недруги или в чём-то серьёзном оплошал. Дело в том, что никто под меня не копал, не "съедал" и "оплошки" никакой не было. И, тем не менее, не по доброй воле я ухожу...
Пауза стала томительной, и Столыпин, соблюдая субординацию, спросил:
- Можно, я закурю, Пётр Николаевич?
- Курите-курите. Могу и водочкой угостить, если желаете. Или коньячком?.. - на Столыпина смотрели светившиеся доброжелательством глаза, и он понял: Дурново уже извещён о том, как он держался перед царём, предложившим ему занять это место. Поэтому, откликаясь на доброжелательность хозяина кабинета, Пётр Аркадьевич и сам ощутил в себе точно такое же чувство. Знал, у людей это бывает: симпатия друг к другу с первых же слов, с первой минуты. И важны не столько даже слова, сколько ощущение: "Это свой, свой! Умный и сильный. С ним нельзя быть неискренним". Поэтому согласился с нескрываемой радостью и благодарностью:
- Если водочки, рюмочку-две - приму с удовольствием! Какая беседа без рюмки?..
- Это верно, - отозвался Дурново. - Тогда выпьем по 3: Бог троицу любит, а настоящие мужчины - честный разговор. Да и есть о чём поговорить!.. - Хозяин вышел из-за стола, приотворив дверь в "предбанник", приказал: - В течение часа - ко мне никого! Я занят...
Прикрыв дверь поплотнее, прошёл к сейфу, достал из него графин с водкой, 2 рюмки, 2 вилки, 3 плоских тарелки и перенёс всё это к себе на стол. Затем возвратился к сейфу, прихватил оттуда нож, банку консервов и палочку копчёной колбасы. Посетовал:
- А хлеба вот, к сожалению, нет, так что прошу извинить... Не люблю посылать подчинённых!
- Да, это плохой пример, - кивнул Столыпин. - Обойдёмся: мы же только для разговора, зачем нам хлеб? А про себя подумал: "Порядочный старик. И не алкоголик, это видно тоже". Он терпеть не мог алкоголиков, считая, что на государственной службе их вообще нельзя держать, особенно на важных постах: главные погубители государства!
Нарезая колбасу, Дурново продолжил ответ на вопрос, "почему"?:
- Так вот, ухожу потому, что съели меня... ну, как бы это вам попроще?.. - всеобщее российское ротозейство, что ли. А ещё точнее - ротозейство нашей заграничной секретно-агентурной службы, во главе которой до сих пор находится господин Гартинг, получивший не так уж давно звание генерал-майора от жандармерии. Кстати, почти все его секретные агенты там - из евреев.
- Не знаю такого, - заметил Столыпин, - даже не слыхивал.
- А я, по долгу службы, всегда знал его как Абрама Геккельмана, сделанного потом, после принятия православия Аркадиусом Михайловичем Ландезеном-Геккельманом, известным германским властям как "инженер Гартинг". Вот кого следовало давно отрешить от службы, а не Сергея Юльевича Витте! Хотя и у него жена - выкрещенная из иудейской веры.
- А в чём же провинность этого Гартинга и почему вы связываете с его именем собственную судьбу? - спросил Столыпин с некоторым недоумением.
- С этого я и хочу начать важный разговор с вами, уважаемый Пётр Аркадьевич! - с чувством горечи произнёс Дурново, наливая в рюмки, добавил: - Только сначала, давайте выпьем! Надо же и мне, наконец, облегчить душу - выговориться. Я ведь действительно кое-что знаю...
Они выпили, понюхали колбаску и принялись жевать. Столыпин не торопил хозяина, хотя и сгорал от любопытства. Потом они закурили, и Дурново продолжил разговор сам, без напоминания - тема была "закрытая", как принято считать у жандармов.
- Начну всё-таки не с Гартинга, а с того, что прошло мимо него, а стало быть, и мимо всех нас, но стало известно вперёд немцам, в Германии. А потом уже и какому-то здешнему Сергею Нилусу, который через своего знакомого передал, покойному ныне, великому князю Сергею для прочтения этот секретнейший материал, переведённый с немецкого на русский. Называется сей перевод так: "Протоколы собраний сионских мудрецов". Ну, а великий князь Сергей Александрович успел передать эту брошюрку мне. Сказав: "Считаю своим долгом в первую очередь уведомить об этом вас: это больше по вашей части, а не по церковной. На меня эти "протоколы" произвели крайне удручающее впечатление. И боюсь, что все мы - уже опоздали с борьбой против такой организованной и богатой силы. Но ведь я - ухожу, а надо же что-то делать!.. Пошлите во Францию своих агентов, может, они узнают что-нибудь ещё. Лично же мне ясно, что мы, даже после прочтения таких страшных признаний, знаем теперь лишь методы врага, но не знаем конкретных адресов, лиц, занимающихся разрушением нашей государственности и веры. Известно лишь то, что в Базеле состоялся в 1897 году всемирный еврейский конгресс, и на нём произошёл раскол на "левых" и "правых". Правых возглавил там какой-то Ашер Гинцберг, а левых - Теодор Герцль. Победили "левые", и Гинцберг, чтобы доказать свою правоту на следующем конгрессе, разослал тезисы своего доклада, назвав их "протоколами мудрецов", частным, влиятельным в еврейских кругах, лицам. Одну из таких посылок выкрала в Германии какая-то женщина-иезуитка. От неё якобы и пошла эта брошюра.
"А кто таков этот Нилов?" - спросил я Сергея Александровича. Он ответил мне, что не видел его, а тот, кто передал ему от него русский текст брошюры, был связан честным словом с этим Нилусом, а не Ниловым, и отказался назвать настоящую фамилию и адрес. Сказал только, что Нилус тоже не знает, от кого пришли "Протоколы". Он, мол, написал лишь свой комментарий к ним, вот и всё".
Дурново налил в рюмки опять, добавил:
- На меня брошюра Нилуса тоже произвела потрясающее впечатление. Но моя секретная полиция так и не смогла найти этого человека. А великий князь не мог уже помочь нам, так как был убит Каляевым. Все полагают, что под псевдонимом "Нилус" скрывается либо какой-то учёный дьяк из канцелярии патриарха, либо какой-нибудь учёный историк из преподавателей университета. Но, скорее, это всё же дьяк, да и немецкий вариант брошюры был получен, видимо, церковниками, а не историками. Мои агенты установили бы это быстро. А вот у церкви - и неприкосновенность, и конспирация похлеще, чем у революционеров. Там - что в омуте: не сыскать концов. Германские жандармы полагают, что посылку перехватила какая-то иезуитка в Италии. Это всё, что могу вам сказать.
Но и это дело 10-е! Важнее всего - сами "протоколы"! Я вам их дам, чтобы вы поняли, что главный капкан, в который мы все попали и который может прихлопнуть и вас, это - жиды, наполнившие Россию, словно чёрные тараканы, и приводящие всюду в исполнение то, что написано в "протоколах".
- Ну, а всё же: что в них страшного, изложите, - попросил Столыпин.
- Тогда выпьем, давайте, ещё!.. - поднял рюмку Дурново.
- С удовольствием! - чокнулся рюмкой Столыпин. - По-моему, предстоит интереснейший разговор! И я тоже вам кое-что сообщу.
- Договорились, - улыбнулся Дурново.
Они выпили, снова заели колбаской, и Дурново продолжил:
- Если излагать суть их идеи кратко, то она сводится к следующему. К опорочиванию христианской религии. Заражению народов неверием и соблазнению идеями свержения монархий. К установлению в развитых государствах так называемого народовластия руками народов, но - под руководством евреев. Затем, после революций, установление еврейских правительств и, наконец, выборы Мирового еврейского правительства. Такова общая программа, рассчитанная на 8 этапов, начиная с развала самостоятельности Египта, затем Греции, Рима и так далее, на много веков.
- Неужели это настолько реально, чтобы всерьёз опасаться? - удивился Столыпин.
Дурново досадливо воскликнул:
- Вот и вы... туда же! Никто не верит!! А в результате это всеобщее бедствие докатилось уже и до нас. Разве не евреи стояли за всеми российскими забастовками, переходящими в бунты? А теперь и в революцию! Разве не под руководством евреев свергнута монархия во Франции? Разве не евреи фактически там у власти уже более века? Стали главными банкирами, министрами в правительствах, а при Наполеоне Бонапарте даже были маршалами в его армии! Разве Египет - самостоятельное государство? А Греция? А кто разрушил власть императоров в Риме? Кто возглавлял испанскую инквизицию в средние века и подмял под себя даже Карла Великого? Ведь это же - исторические факты!! Надо знать не псевдонимы министров и графов, а их подлинные имена!
- Прошу прощения, я - не историк и не знал этого...
- Я тоже не историк. Но вынужден был окунуться и в европейскую историю, и в социалистические учения Европы. Ну, а технологию захвата евреями мировой власти они расписали в своём докладе на мировом конгрессе сами. И настолько толково и подробно, что я понял окончательно пагубность нашего пренебрежения и бездействия по отношению к еврейским притязаниям.
- Но почему же пренебрежения? Ведь неспроста же у нас в России издан закон о черте оседлости, недопущении евреев в государственные учреждения, высшие учебные заведения. Значит, понимали кое-что и не бездействовали...
- А вот тут вы глубоко заблуждаетесь или, простите за обидное подозрение, поёте с чужого внушения.
- То есть?.. - не понял Столыпин.
- Сейчас объясню, если позволите...
- Да чего там! Говорите, я слушаю вас...
- Дело в том, что у нас в России черту оседлости ввели задолго до появления евреев. Для так называемых инородцев, то есть, людей иного рода, а точнее, для иноверцев. У нас и до сих пор нет деления людей по нациям. Различие идёт по вероисповеданиям. Нехорошо ставить на чиновничьи должности в православном государстве людей иной веры - могут предать. Поэтому, чтобы не было обид и недоразумений, учредили закон о черте оседлости. Народы Средней Азии или так называемые киргизы обязаны проживать на своих территориях; так называемые черкесы - на Кавказе; татары - на Волге, в районе Казани, за Уфой и в Прикаспии; ну, и так далее. Там они должны учиться в своих учебных заведениях и могут быть на должностях местных чиновников. Если человек принял православие, то может жить и в Москве, и в Петербурге, учиться в наших институтах и соответственно занимать любые государственные посты в нашем православном государстве, если есть способности и желание выдвинуться. А евреи, хлынувшие к нам после раздела Польши на Польшу и Литву, получили территорию для оседлости в районах Белоруссии и Малороссии. Теперь им это, видите ли, не нравится, и они внушают всем, что у нас нет равенства для людей. Вот на это внушение многие и клюют, в том числе и вы, так как евреи трещат об этом неустанно. А почему русский народ должен учить иудеев в своих институтах, тратить на это средства? Содержать школы, здания, учителей!
- Действительно, - согласился Столыпин. - Как просто всё...
- И разумно! - добавил Дурново. - Но евреи нашли выход быстро: стали принимать православие, оставаясь втайне иудеями. Ну, и что же мы чертой оседлости достигли? Учим и тратим деньги на потенциальных предателей, которые нас же ещё и упрекают! А мы издали законы и успокоились? Полное благодушие и равнодушие всюду. А закон у нас - даже пословица есть на этот счёт - что дышло! Куда повернул, туда и вышло. Стоит еврею принять нашу веру, и он считается уже православным и может поступить в институт, а окончив его, занять место чиновника в государственном учреждении. Взять того же Гартинга, о котором я вам уже говорил: самые важные государственные тайны ему ведомы! И поставил его на этот пост во втором году - сам наш император! По иронии судьбы, а вернее, по неосведомлённости, сняв с должности полковника Петра Ивановича Рачковского, который разоблачил ему проходимца еврея Вашоля, пролезшего в личные доктора к жене Николая как француз и психиатр. Честного русского полковника сняли с должности, поставили на его место этого выкрещенного Геккельмана и присвоили ему генерала! Вашоль - ещё до этого - пролез в генералы медицинской службы. А Петра Ивановича - только в прошлом году восстановил в должности я, когда получил пост министра. К счастью, успел сделать и генералом.
- А почему же такая благосклонность со стороны императора к этому Геккельману?
- Видимо, понравился. Сопровождал в 1893 году нашего юного царевича в Дармштадт к невесте, нынешней нашей императрице.
- А вы, значит, как бы понизили его в прошлом году? Если вернули Рачковского...
- Нет, я просто разделил их сферы деятельности. "Инженер Гартинг" теперь возглавляет нашу заграничную агентуру в Германии, а Рачковский - во Франции.
Но это не всё. Сестра нашего императора, Ксения, вышла замуж за великого князя Николая Михайловича, внука императора Павла Первого! А ведь этот Николай рождён от скрытой еврейки!
- Как это? Она же - немка, урождённая от герцога Леопольда баденского, кажется.
- Вот именно - "кажется"! А вы видели её когда-нибудь?
- Нет, не приходилось. Она же умерла лет 12 назад, а я тут - лишь с января...
- Вылитая еврейка! Герцогу Леопольду её заделал в Карлсруэ еврей банкир Хабер. И герцог воспитывал её как свою дочь, как принцессу. А потом выдал замуж за сына Павла Первого великого князя Михаила. И она родила ему сыночка, похожего точь-в-точь на Хабера. А по еврейскому закону национальность определяют по матери, а не по отцу. Так что великий князь Николай Михайлович для евреев - свой. Но и нашему императору он теперь "свой" - как муж его сестры...
- Но это же... - Столыпин не договорил.
Дурново понял, что он хотел сказать, и договорил за него:
- Да, чудовищно. Чудовищно и то, что во Франции - полным полно "графов" такого же происхождения, как Николай Михайлович; в Англии - "лордов", мильнеров, расселов; в Испании - "священнослужителей", в Германии - банкиров. Про Соединённые Штаты Америки я уж и не говорю: там во главе всех основных банков евреи.
- Как же это произошло?!.
- За полторы тысячи лет еврейского рассеяния по всему миру произошло то, что евреи называют "разбрасывать камни". А технология этого разбрасывания расписана в "протоколах сионских мудрецов". Это и есть то самое главное, что вам необходимо теперь знать и ради чего я завёл разговор.
В кратком изложении всё выглядело так. Сначала сыны Сиона разбросали "камни" по берегам Средиземного моря - посылали туда своих купцов для торговли. Эти купцы и стали первыми международными торговцами, организовавшими базы с товарами, а затем, на их основе создавали целые колонии. В колонии потекло золото, часть которого колонисты добровольно отдавали Иерусалиму. Через несколько веков такие колонии были уже во всех странах Европы. Еврейская сплочённость, умение не разглашать цели и взаимовыручка сделали еврейские колонии несметно богатыми. Евреи принялись подкупать всюду королевских чиновников, подбивать местные народы на бунты против королей, а заодно и против христианства, и планы сионистов начали осуществляться практически. Мы с вами спохватились только вот теперь. А в Европе давно всё повязано ещё и новыми "колониями", не экономическими, а политическими - так называемыми "жидо-масонскими" ложами.
- То есть?.. Я не совсем понимаю...
- Сейчас объясню. Масонство появилось после создания в римском Папстве ордена Иезуитов - своего рода разведслужба, только не жандармская, а церковная. Очень законспирированная, но, тем не менее, действовавшая легально. А в Швейцарии первый орден "вольных каменщиков", в который вошли все противники, как церковной власти, так и правительственной, был организован в абсолютной секретности, членов ордена связывала страшная клятва, ведущая к жуткой смерти за разглашение тайны. Это были первые масоны, с которых взяли пример и евреи рассеяния, начавшие прибирать к рукам масонские ложи, а затем использовать их в своих целях. Из этого союза сионистов с ложами организовалась в конце концов такая мощная сила, с которой не может сравниться никто!
- Вы считаете, что революция, которая началась теперь и у нас, связана с этой еврейской силой?
- Да, всё обстоит именно так. И в подтверждение этому я покажу вам листовку, которую мне прислал начальник жандармского управления из Новосибирска.
Дурново поднялся из кресла, вновь прошёл к сейфу, достал из какой-то папки лист бумаги с отпечатанным текстом и, надевая очки, предварил:
- Это еврейская прокламация-воззвание. Всего читать я не буду, начну с сути, которая сама по себе объяснит вам, как далеко уже всё зашло и насколько нагло уверены в своей победе жиды. - Дурново развернул листовку, принялся читать вслух: - "... Христианскому рабству, которому уже давно подпали европейские государства, приходит конец. Это рабство должно быть уничтожено и народы Европы получат свободу, которую им могут дать только евреи, некогда казнившие позорною смертью Того, Кто это рабство создал, т.е. Христа. Не идите в Союз Русского Народа и в подобные ему организации, потому что они - ничто, а вся сила у нас, евреев. Промышленность и торговля у нас; банки и биржи у нас; весы европейского равновесия в наших руках; общественное мнение и печать с нами и за нас; железные дороги наши. Мы проникаем и проникли в правительственные учреждения; мы перенесли свою деятельность и в армию, которая тоже будет нашей. Наконец, в наших руках золото всего мира. Идите к нам, потому что мы и только мы - сила. Мы, евреи, дадим вам свободу и избавим от рабства, в которое ввергло вас христианство".
Протягивая листовку Столыпину, Дурново спросил:
- Ну, каково?..
- Уж больно не похоже, ваше превосходительство, на то, что эту листовку писали евреи. С такой откровенностью о себе.
- У меня тоже было сомнение, когда я её получил, - признался Дурново с улыбчивым добродушием. - Но! - поднял он палец. - Листовка эта подкупает другим: не тем, кто её сочинял, а тем, что написана в ней сущая правда! И это радует: значит, не только мы здесь, в столице, понимаем, что происходит, а и в Сибири. Что жиды захватили уже всю полноту власти.
- Ну, в этом вопросе разъяснений, как говорится, не требуется пояснений, с этим я согласен.
- Тогда налейте в рюмки, и я расскажу вам, что ещё конкретно послужило моей немедленной отставке...
Они выпили в третий раз, закусили, окончательно почувствовали, что сблизились навсегда, и Столыпин, глядя на Дурново подобревшими, чёрными, как угли, глазами, произнёс:
- Я слушаю вас, Пётр Николаич...
- Недавно у меня была встреча с государем... Он сетовал на то, что умер Трёпов, что ушёл в отставку по доброй воле Витте, которому он пожаловал графский титул за Портсмутский мир, что правительству нужна новая крепкая рука, а её у него пока нет на примете, что князь Святополк-Мирский, поставленный им вместо Витте, оказался всего лишь великосветским либералом, а не "сильной рукой", потому-де и заменил его Горемыкиным, но и этот ему не по душе - тугодум. Одним словом, всё не так и не эдак. А я ему возьми, да и скажи, что бороться надо в первую голову не с народом, схватившимся за оружие, а с бедностью, до которой его довели. А он мне: "Кто довёл?" И сверлит меня разгневанными глазами. Я и брякнул ему: "Чтобы это понять, ваше величество, надобно прочесть много книг". "И что же это за книги?" - он мне. Я ответил честно, потому что убеждён в этом, проштудировав и Маркса, и Плеханова, и Ленина, и некоторых германских социалистов - говорю: читать надобно социалистическую литературу. Да и политику отхода от Германии пора изменить на дружественную. Германия, - говорю ему, - наш лучший и самый могущественный в Европе союзник, с которым надо вечно дружить и брать пример. "Это в чём же?" - спрашивает с возмущением. А я ему опять по-честному: "Да в той же борьбе с революцией. У немцев - социал-демократы никогда не пойдут на войну с правительством вооружённым путём. А парламентская борьба правительству не страшна".
Вы и не представляете, как он взбеленился! "Вы что-о?!. В своем уме?" - закричал на меня. Токо что ногами не затопал. - "И вы считаете себя после таких убеждений... способным занимать государственный пост министра внутренних дел?!."
Вот я на другой день и подал ему своё прошение об отставке... Принял, и глазом не моргнув! Как и у Витте в апреле.
- А почему же он Витте оттолкнул? Ведь Сергей Юльевич, как мне кажется, был самым надёжным столпом, на котором столько лет держалась Россия!
- Согласен с вами. Витте удачно провёл в России денежную реформу, укрепил наш золотой рубль и вообще нашу государственную казну. По его проекту построена Транссибирская магистраль. Удерживал императора от войны с Японией, в то время как покойный Плеве и военный министр Куропаткин подталкивали его к этой войне. И что же? Последовала отставка. А когда японцы разгромили и наш флот, и нашу казну, и захватили Порт-Артур, вынужден был вернуть Витте, и тот заключил, несмотря на поражение России, всё-таки почётный для нас мир.
Столыпин улыбнулся:
- Получил за это титул графа.
- Всё правильно. Но не вовремя полез к императору с аграрной реформой, которую помещики тут же и заблокировали. А самое главное - напугал императора пакетом "основных законов", которые предложил ему утвердить своим указом до открытия нового государственного учреждения.
- Вы имеете в виду Думу?
- Конечно. Требования принятия конституции в нашем государстве начались ещё в царствование Александра Второго "Освободителя". Освободил-де народ от крепостного права, так дай же ему и конституционные права! Но император, затравленный революционерами, с одной стороны, а с другой, высшим обществом, недовольным его любовными отношениями с Долгоруковой, прижившей от него трёх детей, понимал, что в то время принять конституционные права для граждан, как во Франции, будет означать немедленное уничтожение после этого и самой монархии. И вы, вероятно, знаете, дал поручение графу Лорис-Меликову как начальнику "Верховной комиссии по охране государственного порядка"...
Столыпин, перебивая, вставил:
- Фактически Лорис-Меликов был назначен этим указом царя диктатором России, который мог захватить в свои руки всю власть официальным путём?..
- Александр Второй не боялся этого совершенно!
- Почему?
- Михаил Тариелович хотя и считался политиком "волчьей пасти" и "лисьего хвоста" за свой ум и армянскую хитрость, тем не менее был человеком высокой порядочности и личным другом императора. К тому же понимал и опасность такого шага для себя - его раздавили бы великие князья, оттолкнув от него армию одним лишь заявлением, что он - армянин, а Россия - не Армения.
- Видимо, вы правы. Прошу прощения за прерванную мысль и жду её продолжения...
- Лорис-Меликову император предложил сочинить такую хитрую конституцию, чтобы показалась всем конституцией, а на самом деле, - продолжал Дурново, - практически не давала бы гражданам таких прав, как во Франции. И Меликов сочинил такую конституцию! Но император был убит, Лорис-Меликов подал в отставку и уехал со своим проектом конституции за границу, где и умер через 7 лет.
- И какая же взаимосвязь этой давней истории с днём теперешним? - заинтересованно спросил Столыпин.
- Очень похожая! - воодушевлённо заметил Дурново. - Нашего императора тоже вынудили к переменам в государственном строе. С одной стороны, начавшаяся революция. С другой - дворянско-помещичья общественность. Вот он и согласился на Манифест, который ему написал и предложил 17-го октября прошлого года Сергей Юльевич Витте. Царь его подписал. Но председатель Совета Министров и уже граф, Витте как последовательный сторонник монархического управления государством и как дальновидный политик понимал, что за созданием нового демократического органа в стране - Государственной думы - начнутся новые поползновения к разрушению монархического управления государством, и монархия в России может со временем пасть. Вероятно, Сергей Юльевич тоже читал и еврейскую листовку, и "Протоколы сионских мудрецов", а потому и захотел, чтобы император, прежде чем открыть Государственную думу, издал своим указом целый пакет так называемых "основных законов", кои смогли бы воспрепятствовать в будущем как появлению конституции в России, так и исполнению плана сионистов.
- А что именно он предлагал? - спросил Столыпин заинтересованно.
- Ну, коротко об этом сказать невозможно. Но смысл сочинённых им законов таков же, как и проект Лорис-Меликова. Тот хотел свести на нет конституционные права, а Сергей Юльевич - урезать сначала права Думы, а потом уж её открывать.
- И что же вышло?
- Император не решился. "Помилуйте, граф, ведь это же будет выглядеть, как отречение от обещаний, данных мною народу в манифесте! Будет затронута моя императорская честь..." Витте сам мне рассказывал... "Я ему на это: а как поступил бы на вашем месте батюшка? Разве он не стал бы защищать монархию?" Император ему: "Но не таким же способом, чтобы ронять свою честь". Витте и на это нашёлся: "Ну, тогда придумайте, ваше величество, другой способ..." А тот обиделся и своё: "Нет, я на такое пойти не могу, Сергей Юльевич! Да и придумывать я не мастер. Вы уж как-нибудь сами..."
На другой день Витте принёс императору прошение об отставке. Это было 14-го апреля. Сергей Юльевич надеялся этим шагом смутить императора, чтобы тот уступил. Но, как видите, ошибся: не учёл, что главный его враг - жена императора, а не сам император. 16-го апреля отставка была подписана.
Столыпин вздохнул:
- До каких же пор судьба народов России будет зависеть от баб?..
Видя такую откровенную прямоту и душевное страдание собеседника о судьбе государства, решился на откровенность и Дурново:
- Дело в том, что императрица не единожды уже заявляла: "Я есть фнучка королефа Виктория!" Так и не научилась говорить по-русски чисто, но пытается тоже, по примеру своей бабки, управлять государством, вмешивается в дела мужа. Королева Англии Виктория - единственный ребёнок сестры бездетного короля Георга Четвёртого - стала королевой, можно сказать, благодаря счастливому случаю. Георг Четвёртый умер в 1830 году, когда в роду Саксен-Кобургов не было в живых из-за болезни крови ни одного мужчины, и королевой могла оказаться лишь его 11-летняя племянница, дочь его сестры Луизы-Виктории Саксен-Кобургской и её мужа герцога Кентского, а также внучка короля Георга Третьего. Ну, а так как эта девочка Виктория была ещё малолетней, то её отца, герцога Кентского, назначили при ней регентом, исполняющим обязанности несовершеннолетней королевы. На трон Виктория села лишь с 1837 года, когда ей исполнилось 18 лет. 2 года она правила, будучи незамужней, а потом вышла за принца Уэльского Альберта, своего ровесника. Этот молодой жеребец сделал ей в течение 6 лет 3-х детей. В 1841-м - сына Альберта-Эдуарда, который в 1901 году, после её смерти, занял трон; в 1843-м - дочь Мод-Мари-Алису, которая, выйдя замуж за немецкого герцога Гессена-Дармштадского, родила от него в 1872 году будущую жену нашего императора Николая Второго; и в 1844-м Виктория родила от своего жеребца - он, кроме делания детей, не занимался более ничем - ещё одного сына, Альфреда-Эрнста-Альберта, который, когда его мать уже прозвали "Великой", был произведён в адмиралы флота.
- Не понимаю, к чему вы клоните? - спросил Столыпин.
- Да к тому, - ответил Дурново, - что наша императрица, внучка Виктории Великой, тоже решила, что может успешно справляться с государственными делами, и навязывает своему мужу решения по назначению на посты министров либо снятию с этих постов неугодных ей лиц.
Тема стала опасной, и Столыпин перевёл стрелку разговора на более безопасный путь:
- А что представляет собою генерал Горемыкин, поставленный императором на пост председателя Совета Министров? Мне ведь с ним придётся теперь советоваться во всём.
- Тут я вам могу сказать только одно: в сравнении с Витте - это старый петух перед соколом. Хотя человек он - порядочный.
- Ну, это - немаловажно! - успокоился Столыпин.
- Да и не глупый, - прибавил Дурново. - Но, тем не менее, таким, как я и он - самое место в Государственном Совете. Там не требуется особых талантов и ума: фигуры, лишённые, как говорится, самостоятельности. Туда я и отправлен государем, как только передам дела вам.
- Стало быть, всё же не на пенсион?! - обрадовано вырвалось у Столыпина.
- Всех, кого император отправляет на пенсион, он обычно награждает: "Анкой" на шею, либо "Владимиром" с лентами.
- Я об этом слыхал, - кивнул Столыпин. И повернул разговор в более важное для себя русло: - Ваше превосходительство, вот вы сказали, что надобно читать и нам, жандармам, социал-демократическую литературу.
- Ну, сказал, - согласился Дурново.
- А для чего? Чтобы лучше знать своего главного противника?
- Не только, - живо откликнулся Дурново. - Прежде чем считать человека врагом отечества, надо понять, за что он кладёт на плаху свою судьбу, какую идею отстаивает! Мы же не фельдфебели, слепо исполняющие приказ... Арестование - произвести недолго. А вот понять, почему народ хватается за оружие и готов идти за такими, к примеру, врагами отечества, как социал-демократ Ульянов-Ленин - а его старший брат по матери был готов отдать и свою жизнь в 21 год - это нам следует знать непременно! Если мы хотим служить отечеству сознательно, как люди думающие.
- Ваше превосходительство, почему вы сказали про повешенного Ульянова, что он брат Ульянову-Ленину только по матери? А кто же тогда его отец?
- Вот этого - я не могу вам пока сказать, и прошу на это не обижаться... - ответил Дурново и с досадой подумал: "Язык наш - враг наш! Чуть не сболтнул лишнего. Да такого, что и головы можно не сносить!.." Вслух же пояснил: - Тайна сия - не токмо моя..." Скажу вам так: Александр Ульянов - незаконный сын одного великого князя... Помните, мы говорили уже с вами о незаконных детях высоких особ?..
- Вы имеете в виду детей Долгоруковой от Александра Второго?..
- Ну, и о "Михайловичах" мы тоже что-то там поминали... - поддакнул Дурново. А память живо высветила из прошлого 52-летнюю дочь бывшего полицейского врача, служившего в жандармской клинике, обслуживающей особ Зимнего дворца и жандармов, охранявших этот дворец при Александре Втором. Имя врача было Зендер Бланк до принятия православия. После этого он стал Александром Бланком, поступил в Петербурге на медицинский факультет, а затем был направлен как подающий надежды врач в жандармскую клинику. Его дочь, выросшая в Петербурге без матери, окончив гимназию, пошла по рукам молодых жандармских офицеров. А когда ей было уже 28, в неё влюбился Сашка, 18-летний сын Александра Второго от законной жены-немки. Через год дочь врача Бланка родила Сашке девочку, Анну, а ещё через 2 и сына, названного в его честь, а заодно и в честь дедов с обеих сторон, тоже Сашей. Этого мальчика она родила принцу Александру Романову, будучи уже фрейлиной его законной жены-датчанки, дочери короля Дании Христиана 9-го. Император Александр Второй каким-то образом узнал о тайном приплоде своего сына. Однако, наученный на поприще "законной" любви собственной неудавшейся судьбою, не стал обижать сына, а лишь удалил из столицы блудливую дочь жандармского врача, выдав её срочным порядком за старого учителя-холостяка Ульянова вместе с её "царским приплодом". Доктор Бланк был удостоен звания действительного статского советника и отправлен на пенсион в Казанскую губернию. Учитель Ульянов (смесь русского с калмыками) тоже получил чин действительного статского советника и уехал с красивой еврейкой-женою и её детьми в Симбирск. Там она нарожала ему ещё четверых - двух мальчиков и двух девочек. Старший из мальчиков, выросший из "царского приплода", уехал в Петербург учиться, когда его настоящий отец был уже императором России Александром Третьим, а его сводный брат Владимир (они ещё не знали, что являются братьями только по матери) закончил в Симбирске гимназию с золотой медалью. Александр, учась в университете, связался с революционерами и был арестован за подготовку покушения на жизнь императора, то есть, на жизнь своего отца, о чём Александр не ведал. Его мать, жившая в Симбирске почти год на положении вдовы после смерти мужа, бросилась в Петербург добиваться встречи с Александром Третьим, бывшим своим любовником, чтобы спасти сына от предстоящей казни.
Пётр Николаевич Дурново был тогда директором департамента полиции и, узнав от самого императора правду его отношений с приехавшей, устроил ему с этой женщиной негласную встречу. Затем, после свидания, император попросил Дурново об услуге: сохранить его незаконному сыну жизнь и увезти куда-нибудь в глухомань под круглосуточный надзор, чтобы он не мог ни с кем общаться. Так и было всё сделано. Газеты оповестили мир о состоявшейся казни, а юноша-преступник был тайно вывезен в Архангельскую губернию и помещён там в одну из монастырских келий под видом сошедшего с ума послушника. В 1894 году, как только скончался император Александр Третий, в Архангельскую губернию был послан жандармский ротмистр с секретным заданием: умертвить Александра Ульянова. Иван Николаевич Дурново в тот год заканчивал службу на посту министра внутренних дел и знал о секретном задании по долгу службы. А брату рассказал об уничтожении Александра Ульянова лишь в третьем году, перед самой смертью. Иван умел хранить опасные секреты. Хранил их и Пётр Николаевич, хотя и не знал, как именно убивали 28-летнего Александра Ульянова - придушили сонным в монашеской келье где-то на острове, отравили, а может, сделали ему смертельный укол. Но за его братом, Владимиром Ульяновым, следил с тех пор неотрывно: перечитывал всё, что печатал этот человек, находившийся уже за границей. И вспоминая непреклонный облик его матери (держалась с достоинством, очевидно, вышколили, когда была фрейлиной), понял, что и Ульянов-Ленин, вероятно, такой же: умный, жестокий и непреклонный. Да и полковник Зубатов как-то сказал об этом Ульянове: "Его надо убить там, за границей. Не вижу для России более опасного человека, чем Ленин". Сказал это твёрдо, убеждённо, сознавая, что убивать тайно, не по закону, государство не может. Это делается только в исключительных случаях, когда появляется опасность захвата престола незаконным наследником либо угроза существованию государственного устройства.
И ещё об одной царской тайне слыхал Пётр Николаевич от брата, по секрету: во дворце Николая Второго в Царском Селе исчез Ваня, 17-летний племянник старой фрейлины Занотти, прозванной "Совою". Возможно, его убил сам император, а затем тайно где-то похоронил. За что убил, как? Неизвестно. "Сова" перепугана и молчит. И всё-таки... ниточка этой тайны тянется из дворца от его коменданта генерала Дедюлина.
Отрываясь от промелькнувших в сознании воспоминаний, Дурново раздумчиво произнёс:
- Не в том дело, кто и чей сын, а то, что он из себя представляет? Ленин, на мой взгляд - да и не только на мой - самая выдающаяся фигура на шахматной доске российской социал-демократии. С отрицательным знаком, разумеется. Это человек поразительной энергии и продуктивности! К своим 35-ти годам он успел написать больше чем Карл Маркс. А его работа "Развитие капитализма в России" - настоящий труд крупного учёного-исследователя. Если бы он был медиком, то, наверное, вскрыл бы причины многих заболеваний.
- Ну, и чем же больна, по мнению сего исследователя и диагноста, Россия? - спросил Столыпин серьёзно. - Надеюсь, не сифилисом?..
- Хуже! - резко и угрюмо ответил Дурново. - Сифилис - можно быстро вылечить. А вот лечить от рабского капитализма, он считает, нужно только военно-хирургическим путём!
- То есть?.. Отрыванием члена выстрелом в него?! - мрачно пошутил Столыпин.
- Нет, отрыванием правящей головы и пришиванием новой, - в тон ему ответил Дурново. - Об этом свидетельствует его последний рецепт: "2 тактики социал-демократии в демократической революции".
- И что же это за рецепт? - вновь серьёзно уставился Столыпин на хозяина кабинета.
- Предлагает своей партии - или фракции, чёрт их там сейчас разберёт - завоевать на свою сторону крестьян, изолировать от народных масс либеральную буржуазию - и победа, считает он, то есть, отрыв нашей с вами головы, будет обеспечен.
- Так почему же вы, ваше превосходительство, простите, зная всё это, не оторвали голову ему самому?!
Дурново обиделся:
- Не дали этого сделать рабочие массы: уж очень надёжно прячут его! Может это удастся теперь вам?.. Потому, вероятно, император и снимает меня.
- Пётр Николаич! Я не хотел вас обидеть, прошу прощения! - Столыпин приложил руку к сердцу. - Проклятый характер: вырвалось...
- Ладно, - перебил Дурново дружеским тоном, - оставим это... Сейчас не до личных обид. Нам надо тоже... как призывает этот Ленин и в брошюре, и на своём объединительном съезде в прошлом году... объединяться.
- Хорошо, хорошо, - кивал Столыпин, - полностью согласен с вами. Но как оторвать ему голову, я - пока не знаю.
- Отрыванием головы мы ничего в принципе не изменим: найдётся новая. Был у них кумиром Плеханов, а подрос этот полуеврей, и уже дошло дело после появления большевиков и ленинских брошюр до революции. Убьём Ленина - место займёт Красин. Или писатели Горький с Богдановым и Андреевым. Антихристово место тоже пусто не бывает.
- Так что же делать?!.
- Улучшать условия жизни народу, вот что! Только это может отдалить его от революций и бунтов. Почему не бунтуют в Германии, Англии?.. Да потому, что сыты! И работают всего по 8 часов в сутки. А не по 10, как у нас в Петербурге. А в дальних городах всё ещё и по 12-ти! Такой эксплуатации и скотина не выдержит! Хороший хозяин бережёт свою лошадь, как самого себя. А что делаем мы?.. Поэтому рабочие и тянутся к Ленину, а не к нам.
- Но, вы говорите, что он - полуеврей? Стало быть, выполняет программу международного еврейства? Вот о чём нужно сообщить народу в наших правительственных пропагациях!
- И попадём пальцем в небо. Ленин не имеет к сионистскому движению никакого отношения. Как и Карл Маркс, кстати. Рабочие - это понимают, их не обманешь. Сионисты - это еврейская партия Бунд. И Маркс, и Ленин - скорее, противники чисто еврейских программ... - Дурново налил из графина ещё по рюмке, досадливо произнёс: - А какая замечательная была программа у Витте! Я имею в виду аграрную, опирающуюся на зажиточное крестьянство, а не на ленивых и развращённых помещиков.
- Знаю, хорошая программа, - поддакнул Столыпин.
- Вот её-то и заблокировали помещики на Государственном Совете в присутствии императора. Ладно, давайте ещё по одной! С расстройства, так сказать...
- А что, если императору предложить, не обижая дворянско-помещичьи гнёзда, программу перемещения части крестьянства на свободные земли в Сибири? Дать им на это денег в кредит, и - бери землю, сколько потянешь! По типу американских фермеров. Хороший крестьянин - это не бестолковый и ленивый помещик! Через 3 года эти фермеры завалят хлебом и Россию, и всю Европу! А будет вдоволь хлеба в стране, бедные крестьяне тоже останутся на земле, не пойдут в города тянуть лямку с рабочими. Не станет голодного, раздетого пролетариата - не станет и опоры вожакам революции, не станет самих революционеров и революций!
- А ведь это - глубокая мысль, дорогой Пётр Аркадьич! - заметил Дурново. - Вот за неё и выпьем...
Далее разговор у этих, так неожиданно сдружившихся сановников, пошёл, как у всех подвыпивших русских людей, "с 5-го на 10-е" - вообще и обо всём. Столыпин признался Дурново в том, что знает от застрелившегося купца Саввы Морозова о тайне Горького, жандармского полковника Джунковского и его самого, Саввы.
- Помните, я сказал в начале нашего разговора, что и я вам сообщу кое-что...
- Да, слушаю вас, Пётр Аркадьич.
- Дело в том, что вся эта, далеко не святая троица, влюбилась в одну женщину необыкновенной красоты - в актрису художественного театра в Москве Марию Фёдоровну Андрееву, оказавшуюся неожиданно свободной от брачных уз при живом муже.
- Как это?.. Он хотя и много старше её, но не старик же!..
- Не только не старик, но как директор, управлявший железною дорогой, много ездит по ней и завёл себе "дорожную" любовницу. Об этом узнала жена и, не разводясь, ушла от него, благо дети были почти уже взрослыми.
- Ах, вот оно что... - кивнул Дурново.
- Но из влюбившихся в неё свободным человеком - в смысле не женатым - оказался лишь полковник Джунковский. Писатель Максим Горький, прославившийся скандальной историей с избранием его в почётные академики во втором году, ещё только думал о разводе с женой. Наш император к тому времени уже знал от Джунковского о прокламации Горького, призывающей к борьбе с самодержавием, и распорядился, чтобы выборы Горького в почётные академики объявили недействительными. Тогда писатель Чехов, с которым Горький подружился, находясь в Крыму, в знак протеста - видимо, хотел этим жестом понравиться жене: она ему изменяла - заявил о добровольном снятии с себя звания почётного академика. Он был избран в "почётные" ранее. Дело было в Ялте. Там находилась тогда часть труппы Художественного театра, в которую входили и жена Чехова, и Андреева. Естественно, слава о Горьком после этого, да и о Чехове - не каждый решится на такой поступок - резко подскочила, и Андреева предпочла себе в любовники Горького. Тот моментально развёлся, оставив жену с двумя малышами, переехал жить в Ригу. Молва о нём докатилась до Европы - ещё бы: Чехов и Лев Толстой с ним были в дружбе! Ну, а холостяк Джунковский, наш коллега, остался с носом. Горький же, как известно, отмочил ещё один номер. Зная о засилье евреев в печати, усыновил взрослого парня еврея, дав ему свою фамилию и православие. Евреи из чувства благодарности раздули о нём славу вновь. И Андреева, покорённая, очевидно, и его славою, и умом, решила выйти за него замуж по-граждански. А тут началось брожение в народе в связи с войной и продовольственными нехватками. Горький тоже выступил где-то, и его соперник Джунковский, наконец-то, арестовал его и посадил в Петропавловскую крепость. А у того было прострелено, оказывается, лёгкое в юности, когда неудачно влюбился в одну еврейку в Казани и выстрелил из-за неё в себя. Его законная жена - кстати, во девичестве Волжина, тоже, как говорил мне Морозов, очень похожа на еврейку. Короче, в крепости этот Горький стал кашлять с кровью, и Андреева, знающая немецкий и французский языки, сообщила о его аресте и положении заграничным корреспондентам. Евреи наддали пару со своей стороны, и в Европе началось движение протеста против содержания Горького в тюрьме. Наш император, желая погасить этот скандал, отдал распоряжение выпустить Горького из крепости. А тут неудачи на войне с Японией, убийство революционера Баумана в Москве, взрыв негодования в обществе и вооружённое восстание.
- Дальше я всё знаю сам. Андреева сходится с Горьким, Савва Морозов стреляется из-за этого за границей и завещает Андреевой 100 тысяч рублей, а она - пускает эти деньги на создание в Петербурге газеты "Новая Жизнь" и вступает к Ленину, приехавшему в Петербург, в партию. Джунковский решает арестовать Горького ещё раз, за противоправные действия, но тот как-то узнал об этом и удрал в конце 5-го года за границу вместе с Андреевой. Птички, как говорится, вылетели из клетки на свободу, так?
- Истинно так, ваше превосходительство, - уныло согласился Столыпин.
- Вот вам теперь и ловить их всех! - вздохнул Дурново, убирая графин с водкой в сейф, как в тюрьму, и захлопывая стальную дверцу. - Всех! - повторил он, тяжело дыша. - Ленин, Горький, Богданов и Красин - главные враги российского самодержавия!
После встречи с Дурново Столыпин успел понравиться и самому императору. Отвечая на извечный русский вопрос "что делать?", если бы он был на месте императора, Пётр Аркадьевич высказал идею о немедленном проведении в государстве двух реформ: судебной и аграрной. В результате первой будут раздавлены-де все революционеры, находящиеся сейчас в России, и те, которые кинутся за границу, чтобы укрыться там. А в результате аграрной реформы вся Европа станет кормиться дешёвой русской пшеницей, и золото потечёт в Россию настоящей рекой. То есть, основные затруднения правительства закончатся в течение трёх лет, причём, навсегда.
Император настолько был ошеломлён уверенностью Столыпина, что через 3 месяца предложил ему занять ещё и пост председателя Совета Министров, в кресле которого оказался после вулканического Витте бездеятельно-никчемный временщик Горемыкин, согревающий свою задницу сидением с апреля месяца. Разве это премьер? Мокрая курица...
Столыпин согласился. Такой стремительной карьеры - от генерал-губернатора Саратовской губернии в 1903 году до главы правительства огромного государства всего за 2 с половиною года - ещё не знал в России никто. Не рассчитывал на это и сам Столыпин, так как в отличие от Бирона, Меньшикова и Аракчеева, написавшего на своём гербе "Без лести предан", действительно никому не льстил и не лизал задницу императору. Просто на его стороне, видимо, стояла фортуна. По справкам, наведённым в департаменте полиции, получалось, что Столыпин - совершенно бесстрашный человек. В юности закончил артиллерийское училище в Петербурге. Вызвал на дуэль убийцу своего старшего брата (тоже на дуэли), тяжело ранил его и не побоялся после этого жениться на бывшей невесте погибшего брата, хотя это считалось плохою приметою. Ольга Борисовна, жена, будто бы сама спросила его: "А не боитесь, что и вас, как брата?.." Ответ был поразительным: "Я вас люблю. А чему быть, того всё равно не миновать". Ещё более поразительным было его поведение в Саратове, когда эсер-террорист направил на него револьвер, а Пётр Аркадьевич мог выбить его рукой, но вместо этого распахнул генеральский мундир и, указав на рубашке, где бьётся сердце, гаркнул: "Ну, стреляй, чего же ты?!!" И смотрел на террориста чёрными, как угли, глазами. Тот бросил на землю револьвер, а губернатор изрёк: "Когда собираешься в кого-то стрелять, сначала узнай, за что ты его хочешь убить!" Николаю Второму эта история очень понравилась.
Дело в том, что Николай Второй, проживавший то в Петергофе, то в Царском Селе, а не в столице, по-настоящему не ощущал себя императором, которому достаточно лишь грозно шевельнуть бровями, и по всей России, словно в павловские времена, забьют барабаны, засвистят военные флейты и тысячи крепких мужчин, одетых в военную форму, построятся в батальоны, полки, дивизии и корпуса и решительно двинутся туда, куда укажет им простёртая рука императора - вперёд, на врага! Грохнут пушки, взметнется к небу взорванная снарядами земля и начнётся кровавая поступь воли Его Величества и преодоление преград.
В Александровском дворце Царского Села был просторный, с высоченным потолком, портретный императорский зал. Там, на стенах, красовались, нарисованные масляными красками во весь рост, бывшие цари, император Пётр Великий, императрицы, Павел Первый, рослые русские немцы-императоры Николай Первый, Александр Первый, Александр Второй - дедушка Николая Второго, бородач-богатырь папочка Александр Третий и, наконец, симпатичный молодой человек с русой бородкой, в мундире полковника, с красивыми карими глазами, широко расставленными от аккуратного носа под бровями вразлёт, с мягкими, каштанового цвета, волосами, расчёсанными на пробор - это он сам, император Николай Второй, сын Александра Третьего и матери-датчанки, принцессы короля Дании Христиана 9-го. Его портрет стоял последним в ряду царствовавших особ. И хотя придворный художник сделал Николаю и рост повыше (на самом деле рост был 167 сантиметров, уродился в мать, а не в могучего и высокого отца), и плечи пошире, общая миловидность облика и разлитая во всём женственность не оставляли впечатления царственности. С портрета на стене смотрел обыкновенный человек, даже не военный, несмотря на форму. Все остальные императоры выглядели полководцами, царями, власть предержащими - особенно Николай Первый и отец. А сам Коля - Николай Второй - ощущал себя просто "Ники", как называла его жена. Он привык подчиняться дома её желаниям и капризам, так как всегда хотел близости с нею, а она, психопатка по натуре, часто бывала чем-нибудь недовольна и устраивала ему истерики, после которых неделями не пускала к себе в постель, и он вынужден был удовлетворяться случайными встречами с горничными или великосветскими потаскухами, которым надо было ещё дарить подарки за это, хотя ни одна из них не могла сравниться в любовной страсти с Алисой даже отдалённо. Алиса была буйной и в постели. Вот почему он подчинялся ей и не чувствовал себя императором. Тогда уезжал из дому в столицу и там, войдя в Зимнем дворце в свой кабинет, мог почувствовать, наконец, себя императором. Да и то не сразу. Иногда этому мешало ощущение песчинки или мыши в сравнении с Александринским столпом на Дворцовой площади, где высился монферрановский ангел под облаками. А то слишком высоким казался потолок кабинета. В кабинете было огромным и окно, выходящее на Неву с Петропавловской крепостью вдали. Окно это начиналось почти от самого пола и уходило высоко вверх, да шириною было чуть ли не во всю стену, как в оранжереях. Слева и справа от него тянулись шнуры к откидным форточкам - летом они были открыты и в кабинет шёл с Невы чистый воздух и доносился каждый час звук выстрелившей пушки со стены Петропавловской крепости, извещающей о том, что течёт Время, уходящее в Вечность, как и воды Невы. Вот когда приходило чувство, что ты - император, что где-то уже бьют барабаны, им подсвистывают флейты, а ты - Им-пе-ратор!.. Император от самой Петропавловской крепости и до Петропавловска-на-Камчатке. Велика Россия, и велика в ней Власть Императора. От сознания этого сладко замирало сердце и кружилась голова. Хотелось ощущать себя русским. И отец, и дед, прадеды, женились почему-то на немках, но изучали в первую очередь, с самого рождения, русский язык; ради воспитания национального психического склада души росли рядом с русской прислугой и русскими детьми и считали себя русскими, гордились этим. Наверное, потому что русские дворяне-педагоги умели воспитывать своих великих князей.
В тот июльский солнечный день голова слегка кружилась от утреннего похмелья - ночью крупно поссорился с неподдающейся женой, ушёл к себе в спальню и напился, а утром, похмелившись, сразу уехал в столицу, чтобы избавиться от чувства унижения и возродиться в своём кабинете из букашки в императора. Естественно, перед отъездом выпил 2 или 3 рюмки водки, заел какой-то копчёной рыбой, а потом, уже глядя на воды Невы из окна и прислушиваясь к побуркивающему животу, неожиданно сделал в полковничьи штаны "маленький пукшен" и почувствовал себя униженным и оскорблённым опять - воздух настолько испортился, что от императорского величия, за которым приехал в Зимний, не осталось и следа. Опять ничтожная мышь - какие уж тут флейты и барабаны! Или рука, простёртая в сторону Японии, где ещё недавно произошло главное унижение. В сознание, словно бегом, ринулись все обиды, одна за другою, будто он был не императором, а и в самом деле мелким ничтожеством, которое только для того и существовало, чтобы все его унижали и обижали, как какую-то мечущуюся мышь, не способную к самозащите.
Забыв о том, что приехал в столичный кабинет, чтобы вернуть ощущение императорского величия, Николай Второй, сев в царское кресло за письменным столом, не знал, чем заняться, каким неотложным государственным делом или задачей, дожидающейся его разрешения. Тем не менее достал из стола чистый лист бумаги, карандаш и, вгоняя себя в "государственные размышления", мелко подумал: "Все мои неприятности начались со второго года этого столетия. Да, именно так. А попробую-ка я обозначить их перед собою наглядно... Привязывая каждое неприятное событие к конкретному лицу, из-за которого произошла пакость".
За окном, где Нева столетиями уносила свои воды в Вечность, бухнула со стены Петропавловской крепости пушка, чтобы все вздрагивали каждый час и помнили: время течёт тоже...
Николай вздрогнул и сам - летом форточки открыты и хорошо слышно. Выстрел пушки донёсся и сюда, в царский кабинет. Вторя ему, протяжно ударили часы на стене. Николай, вертевший в руке карандаш, опять вздрогнул и, подумав, написал на листе:
"1. Вашоль."
Мысленно увидел лысое ничтожество маленького роста с внимательными тёмными глазами, о котором узнал в конце 1902 года, что это не врач-психиатр, найденный женою в Париже весной, когда ездили с визитом во Францию, а бывший ученик лионского мясника, мошенник, выдающий себя за лекаря душевнобольным дурам. И этого еврея Аликс привезла с собою в императорский дворец в Петергофе, где они жили тогда. Верила ему и "лечилась" у этого шарлатана от психических расстройств. Уверила своего мужа, императора России, что Вашоль ей помогает и упросила наградить лекаря. Ничего не зная, он присвоил ему звание генерал-майора медицинской службы, дал чин действительного статского советника и документ, удостоверяющий, что он - учёный медик.
"Медик" тут же отбыл в отпуск в свою Францию и более не вернулся. Зато вместо него влетела в Петергоф из Аничкова дворца разгневанная мать с красными пятнами на лице - "вдовствующая императрица Мария Фёдоровна", как называли её все, или "Гневная", как прозвала её жена, ненавидящая свекровь.
Глаза матери и теперь представились сыну. Это были глаза ненавидящей змеи, а не матери. Маленькая, как сказочная "Дюймовочка", узкая в талии, несмотря на 55 лет, в крошечных, почти детских башмачках, она возникла перед ним в его петергофском кабинете с видом на знаменитые скульптуры-фонтаны внизу и заверещала с неистребимым датским акцентом:
- Ныки! Как ти мог?!. Сделать из мясник... из этот шарлятан... российски дженераль!!!
Он был ошеломлён. Историю Вашоля знали во дворце, кроме него и жены, только двое: полковник разведслужбы во Франции Рачковский и дворцовый комендант генерал Гессе, связанный с секретным отделом департамента полиции, через которого Рачковский сообщил ему, императору, о его промашке. Но каким образом узнала о таком позоре сына-царя мать, он не догадывался и выкрикнул в сердцах тоже:
- Кто тебе об этом сказал?!
У матери исказилось лицо. Когда-то красивое, с ясными голубыми глазами, оно снова было ненавидящим. "Ведь она же мне мать, мать! - испугался он, поняв, наконец, что мать действительно ненавидит не только Алису, невестку, но и его самого, родного сына. - Как же так, как это возможно?.." - растерянно моргал он, глядя на мать, которая выкрикивала самые жестокие, самые бессердечные слова:
- Не фашень, кто сказать, а фашень, что это есть прафда! Твоя шена - ненормальни, идиётка, а ти из-са неё - не цар, не импэратор, а тряпка! Импэратори били - твои дедушка, атец, тфой брат Миша! А ти... не мошеш бить король! Ти - никто, дурак...
Он едва не зарыдал от боли и обиды, хотя в душе и согласен был, что тряпка в руках Алисы, которую всегда хотел, а она видела это и не давалась ему неделями, добиваясь исполнения своих просьб. Однако выгнать её "в отставку" он не только не хотел, но и думать не смел. Как он тогда без неё?..
Вот без матери - смог бы, хрен с ней. Знал, она никогда не любила его, даже в детстве. Наверное, потому, что и отца не любила в первые годы своего замужества. От дворцовых людей он слыхал, мать и отец ссорились после свадьбы, жили недружно. Это уж потом появилась меж ними любовь, и родился от их любви громадный и сильный Мишка. А вот он, Коля, пошёл в мать - рос злопамятным, да так и не вырос. И характер у Мишки был отцовским.
Мать, когда они выросли, хотела отдать корону отца Мишке, а не ему, старшему сыну, как полагалось по закону после смерти отца. Слава Богу, тогда в Крыму, в церкви, когда нужно было присягать наследнику, выручила Алиса: не умея говорить по-русски, решительно заявила всем на английском о его праве. И мать возненавидела Алису с той секунды смертельной ненавистью. Алиса платила ей тем же. Иногда ему казалось, что мать и Алиса - это 2 жалящие друг друга змеи, обвившие его с двух сторон. И тогда хотелось уехать из дворца на воздух, куда-нибудь на свободу.
Находясь в таком же состоянии и теперь, спустя почти 3 года после стычки с матерью, Николай Второй тяжело вздохнул и, вспомнив, что поменял тогда коменданта дворца генерала Гессе на генерала Дедюлина, а полковника разведслужбы во Франции вернул в распоряжение департамента полиции, взял опять в руку карандаш и прибавил к записи первой обиды вторую:
"2. Орлов".
Помня о том, что из-за этого человека он, Николай, убил во время гневной вспышки невинного юношу, только начинающего жить, он вновь ощутил тот давний ужас, охвативший его весною третьего года, и, выпустив на стол карандаш, поднялся и отошёл к окну. Глядя на Неву, Петропавловскую колокольню вдали, подумал: "А ведь и Орлов не виноват в том, что влюбился в мою жену. Она же сама дала ему повод... Хотелось поиграть чужими чувствами... А загубила человеку карьеру. Разве не понимала, что я его выгоню и из своей свиты, и из армии вообще? Дай я продлиться этой истории, Алиса могла влюбиться в него и сама, настолько красив этот Орлов. Я не мог этого допустить! Александр Афиногенович был генералом-вдовцом, а стал эмигрантом-бродягой. Говорят, видели его то в Греции, то в Италии, то в Египте. Пьёт из-за неё, как и я..."
Впервые признался себе: "Да, пью. Видимо, становлюсь тоже в отца. Только отец был пьяницей, а я буду, вероятно, алкоголиком, чего уж тут хитрить перед самим собою... Не могу забыть, как мальчишка мычал и дрыгал ногами, умирая на ковре. Анна Вырубова тоже онемела от ужаса... А "Сова" Занотти боится и сейчас поднять глаза на меня: я для неё - кровавый злодей, убийца её племянника. Вот и заливаю водкой свою душу с тех пор... Чёрт дёрнул этого мальчишку за язык!.. Ну, промолчал бы, да и всё. Так нет же, стал отвечать мне на мои дурацкие от ревности вопросы. Я и выхватил этот кинжал из портфеля... Тут уж, как видно, рука судьбы во всём! В тот день я ездил в столицу и купил этот кинжал в антикварном магазине. Как же: богатой отделки рукоять, с серебряными нитями, инкрустациями. Дамасская сталь особой заточки - бриться можно! А я ею - мальчика по губам: не болтай, чего не следует о "величествах"! А вышло - отрубил губы вместе с языком и подбородком. Ваня упал, захлебнувшись кровью, а у самого ноги отнялись. Ну, разве не судьба, если этот Ваня сам пришёл ко мне в гараж помогать чинить мотор? Разве не судьба, что вдали появился на тропинке этот Орлов? Ведь если бы он не появился в тот миг, у мальчика не возникло бы и того дурацкого вопроса: "А правда, ваше величество, что дядя Орлов влюблён в вашу жену?" Я ему: "кто тебе это сказал?!." "Да многие говорят..." "Ах, многие? Пойдём-ка в мой кабинет, поговорим там!" И потащил его за собою, как волк ягнёнка. Жил бы мальчишка и сейчас! Может, женился бы..."
Во дворце императора Николая Второго уже много лет жила фрейлина жены, её тайная старшая сестра, прижитая их матерью Мод-Мари от какого-то германского итальянца Франца Занотти. Эту Мод-Мари Николай никогда не видел, так как она умерла в 1878 году, когда ему было только 10 лет. Женившись в 1894 году на её младшей дочери, он не застал уже в живых и немца-отца Алисы, который умер в 1892 году, оставив своё герцогство старшему сыну от Мод-Мари Эдуарду. Этот Эдуард, брат Алисы и сводный брат Магдалины Занотти, и принимал Николая в конце 1892 года как жениха Алисы, которая познакомилась с Ники в Петербурге, приезжая туда вместе со старшей сестрой, вышедшей замуж за младшего брата императора Александра Третьего Сергея. Аликс была тогда несовершеннолетней, но успела влюбить в себя Ники.
Женившись на Аликс, Ники узнал кое-что и от жены своего дяди Сергея Елизаветы Фёдоровны, которая уже говорила по-русски, и от её старшего брата Эдуарда, который тоже знал семейную тайну своей матери-англичанки, наставившей его отцу-немцу рога. Знаменитая английская королева Виктория была тогда ещё жива. Как мать Мод-Мари она приходилась бабушкой и Эдуарду Гессенскому, и Елизавете Фёдоровне, и Магдалине Занотти, и Алисе. Все они гордились тем, что являются внуками Виктории, а поэтому и знали английский язык, учившись у матери Мод-Мари, которая неожиданно умерла от злокачественной опухоли в груди. Николай всё это узнал, так как владел тоже и английским языком, приходясь племянником жене английского принца, и немецким, так как это был второй родной язык у всех из династии Романовых. Однако все эти внуки Виктории не очень-то могли гордиться своей англичанкой матерью, наставившей папе рога с каким-то безродным "итальяшкой". Алиса вообще плохо помнила мать - ей было 6 лет, когда она умерла. Правда, мать успела обучить её английскому. Но играла с Алисой в куклы, ухаживала за нею, как за "младшенькой" и "воспитывала" незаконная сестра Магдалина. Магда была старше Алисы на 9 лет. Её выдавали остальным детям в доме за "воспитанницу" мамы, взятую якобы из сиротского дома. Алиса привязалась к Магде особенно: у "сиротки" так и не сложилась своя семейная жизнь. Поэтому, когда Алиса вышла замуж за принца российского императора, то забрала её с собою в Санкт-Петербург. Магдалине Францевне было уже 27, она стала фрейлиною Александры Фёдоровны, зажила обеспеченной жизнью и в знак благодарности оберегала её и днем, и ночью - всё видела, всё слышала, за что Николай прозвал её "Совой".
А потом эта "Сова", испросив разрешение у своей сестры, к тому времени уже императрицы, привезла из Германии своего племянника - сиротку Иоганчика, оставшегося там без матери. Эта сестра Магды по итальянцу-отцу Францу Занотти умерла после вторых родов, и Магдалина решила спасти племянника от бедности - забрала к себе. Мальчик быстро освоился в России, овладел языком, стал учиться во дворце у гувернёров, а подрос, начал увлекаться механикой, помогал Николаю Второму в гараже, научился водить "мотор". И вообще стал приятным молодым пареньком, которого все называли при Дворе Ваней, а его добросердечную тётушку, теперь уже 40-летнюю, Агинушкою.
"Сова" или Агинушка молчала после того, как Ваню тайно похоронили садовник с помощником. Эти и денег получили, и напуганы были новым комендантом Дворца Дедюлиным - молчать будут до смерти. А вот с женою случилась истерика, когда узнала, кто убил Ваню, от своей новой фрейлины Вырубовой ("Сова" не могла больше служить, ей дали титул графини и продолжали держать при себе, чтобы не проболталась в своей Германии). Ну, а Вырубова не расскажет более никому, в этом уверен был. Но не было уверенности в жене - психопатка... Пришлось брать с неё клятву, да и сам поклялся ей перед иконою, что будет сдержан отныне, как никто в мире - никогда больше не потеряет контроля над собой.
- Но как же ты мог, Ники, убить мальчика, отнять у человека жизнь, а у Агинушки последнюю её радость!?. Она с тех пор вся дрожит, как увидит, что ты идешь по коридору.
- Я сильно люблю тебя. Это ревность помутила во мне рассудок. Хочешь, я покончу и с собою... Оставлю записку, признаюсь во всём...
Она этого не хотела - видел по глазам. И в ту ночь забеременела, кажется. Так считала она сама... И сказала: "Не знаю, простит ли тебя Бог, но я прощаю, Ники, если ты станешь другим..."
Николай вернулся от окна к столу и, торопясь избавиться от тяжёлых воспоминаний, написал на листе:
"3. Плеве".
Положив карандаш, вновь поднимаясь, подумал: "Ну, этот и на вид был противным, а уж как человек - и вовсе неприятнейший. Натравил меня на умного и опытного полковника Зубатова, которого я уволил ни за что, ни про что, поверив оговору. А ведь Зубатов мог заменить его самого без всякого ущерба для дела. Наверное, Плеве это чувствовал... Как министр внутренних дел он так и не проявил себя ни в чём. Зато вёл какие-то тёмные махинации с Безобразовым на Дальнем Востоке. И фамилии-то у обоих противные... Втравили в свои планы военного министра Куропаткина, этого прямолинейного генерала-солдафона. Ведь он с их подсказки - теперь это ясно, как Божий день! - стал внушать мне, когда начались стачки то в одном месте, то в другом: "Ваше величество, чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война". Да и остальные, подлецы, внушали, что "косоглазые", мол, не представляют собою силы, способной на серьёзное сопротивление. А чем кончилось? Сначала сожрали председателя Кабинета Министров Витте, на котором держалось всё хозяйство России. Правда, в том, что дал сожрать, крепко виноват и сам - послушал беременную жену, перед которой чувствовал себя виноватым, и не хотел её огорчать. Алиса ненавидела Витте. Придумала ему оскорбительную кличку "Безносый". И настраивала меня против него, настраивала... "Он же не считается с тобою, Ники! Зачем ты его держишь на посту председателя? Столкни, он слишком много берёт на себя!.." А ведь на этом человеке держалось в государстве всё! Он блестяще провёл финансовую реформу в стране, укрепил наш золотой рубль. Установил государственную монополию на торговлю водкой. Добился строительства железной дороги через всю Сибирь до самого Владивостока и заставил построить её в короткий срок. Затем соединил её с юго-востоком Китая ещё одной железной дорогой - Чанчуньской, словно заранее знал, как она пригодится нам в случае войны. И такого умного и дальновидного человека я позволил уволить в августе 1903-го! Поддался дружному натиску главных интриганов России - Плеве, Безобразова и Куропаткина. Ведь это они создали на территории Маньчжурии наместничество России, рассчитывая, что денежки потекут после этого не в Японию, как было прежде, а в Россию, но... через их руки! Не прошло и полгода, возник военный конфликт с Японией, и на мою голову, вместо победы, посыпались такие несчастья, которые не могли мне присниться даже в плохом сне.
В первые же дни войны японцы утопили наш флагманский броненосец "Петропавловск". Подорвавшись сразу на трёх морских минах, он всего за 2 минуты ушёл под воду. Успели спастись около 40 матросов и несколько офицеров, которые находились на палубе. Среди них оказался и мой родственник, молодой великий князь Кирилл, оказавшийся на флагмане в качестве морского офицера штабной инспекции. А вот командующий флотом адмирал Макаров и его друг, известный художник Верещагин, оба старики по возрасту, затонули.
Начались поражения и на суше. Командующий обороной Порт-Артура генерал Стессель оказался бездарным дураком и трусом, не сумевшим организовать оборону. В июне у меня родился, наконец-то, наследник, а в августе Стессель преподнёс "подарочек" - сдал Порт-Артур японцам.
Обгадились и другие генералы, ведущие боевые действия на территории Маньчжурии - принялись везде отступать. Это от "косоглазых"-то?.. Ещё хорошо, что Витте железную дорогу построил туда - вывозили раненых в тыл, подвозили снаряды и подкрепления. Газеты были полны печальных сообщений, а тут будто команду кто подал, вспыхнули забастовки. Сначала в Одессе, в Баку, в Москве, а потом и по всей России. Надвигалась революция со всех сторон, а военные силы - уезжали везде на восток, на войну. Срочно стали готовить новый флот для продолжения войны с японцами на море. Так этот флот ещё нужно было перебросить с Балтики на Дальний Восток! Почти вокруг света проплыть...
И тут грянул выстрел в главного виновника моих бед - в министра внутренних дел Плеве. Опять открыли свой террор социалисты-революционеры. Пришлось назначать на место Плеве генерал-лейтенанта Святополка-Мирского. А этот, вроде бы умный и интеллигентный князь, ознакомившись с положением дел, стал предлагать такие реформы в своём ведомстве, что мой дядя, великий князь Николай Николаевич, принялся меня уверять, будто Мирский - сам чуть ли не главный враг самодержавия и революционер. От всего этого шла кругом голова. Но и новый, 1905-й год не обрадовал...
9-го января к Зимнему двинулись, как выяснилось потом, рабочие столицы с иконами и хоругвями. Их вёл какой-то священник Гапон. А мой дядя не разобрался, и ну, кричать мне со злобой и страхом: "Чего ты ждёшь?!. Дай команду стрелять, и эти мерзавцы разбегутся и забудут про свою революцию!" Ответил ему: "Я не могу этого сделать". "Почему?" "Дал клятву: не проливать больше чужой крови". "Ну, так, разреши, распоряжусь я сам!.." Я промолчал, а он распорядился стрелять... Да не вверх, а по безоружным людям. Получилось "кровавое воскресенье", за которое я уволил в отставку Святополка-Мирского, а меня - вместо старого дурака Николая Николаевича - назвали в народе "Кровавым". Видимо, это Божие наказание за мальчишку Занотти.
Новым министром внутренних дел назначил Булыгина, однако уже понимал, не в министрах беда: в Россию, словно чёрные тараканы, хлынули из ссылок (сбега`ли) и из эмиграций революционеры-террористы, смутьяны социал-демократы, мечтавшие о революции наподобие французской. В феврале убили в Москве моего дядю, великого князя Сергея Александровича. Бросил бомбу какой-то Каляев. Сергей Александрович, согласен, плохо правил Москвою. Вернее, вовсе и не он правил, а его молодая гадалка-цыганка - любовница по прозвищу "Золотая рыбка". Так что же, из-за этого надо было его убивать?.. Впрочем, дело было, вероятно, и не в нём. Осенью появилась брошюра какого-то Сергея Нилуса с "Протоколами собраний сионских мудрецов". Выяснилось, что уже давно существует план захвата мировой власти евреями, и они начали его осуществлять и в России. А для этого, как написано в протоколах, им в первую очередь необходимо уничтожать монархии и монархов путём совращения народов на революции.
После выхода в свет этой брошюры и образовался "Союз русского народа" и лозунг: "Бей жидов, спасай Россию!" Ну, это всё произошло несколько позже, когда убили какого-то Баумана, оказавшегося русским немцем, а не евреем, хотя и социал-демократом, да выпустили ух из десятка еврейских перин - настоящей революции ещё не было. А случилось нечто похуже и печальнее...
15-го мая японский адмирал Того, спрятавший свою эскадру в Корейском проливе за островом Цусима, ждал там, прослушивая по радио переговоры нашей подплывающей эскадры, и напал к вечеру настолько неожиданно, что к утру разбил почти все корабли адмиралов Рожественского и Небогатова - уйти во Владивосток удалось лишь нескольким быстроходным кораблям. За сутки морского боя мы потеряли флот стоимостью в 300 миллионов рублей золотом. Я чуть с ума не сошёл от позора и ужаса перед такими потерями.
На Государственном Совете Витте кричал, что нужно срочно, пока японцы ещё празднуют победу и настроены миролюбиво, заключать с ними тот мир, который они нам предлагают. Но моего дядю Николая Николаевича и его сторонников-патриотов, словно чёрт дёргал за язык, и они от обиды и жажды отмщения призывали меня продолжать войну с Японией до конца. Их лица были красными от натуги, глаза сверкали, и в моё сердце, но не в рассудок стало вливаться желание отомстить японцам. Тогда Витте попросил слова вновь и с ужасающим хладнокровием произнёс: "Господа патриоты! Прошу вас выслушать меня ещё раз. А вернее, не меня, а факты. Они же на сегодняшний день таковы. Наша казна - совершенно пуста. Россия и без того воевала с Японией в долг, на кредиты, предоставленные Францией. Кредитов нам никто более не даст. Флота - уже нет. Крестьянство - бунтует. Революционные подстрекатели - проникли и в Черноморский флот, и в армию. Россия находится на грани полной катастрофы. Если мы не заключим сейчас - пусть и невыгодного для нас мира с Японией - то катастрофа станет неминуемой. У меня всё".
Я был, пожалуй, единственным, кто почувствовал здравый смысл в предостережениях Витте. Ведь он предупреждал нас вообще не совать свой нос ни в Китай, ни в Манчьжурию. А Плеве, Безобразов и Куропаткин спровоцировали эту войну. Хотели удержать революцию, а вышло - только подлили масла в огонь.
Через несколько дней после предостережений Витте на броненосце "Князь Потёмкин-Таврический" в Чёрном море вспыхнул матросский бунт. Медлить больше было нельзя, и я, восстановив Сергея Юльевича в прежней должности, отправил его в Соединённые Штаты Америки в город Портсмут для заключения мира с Японией.
Боже, что тут произошло с женой!.."Ники! Зачем ты вернул власть этому "Безносому"?! Это же позор для тебя! Ты будешь выглядеть дураком теперь перед всем миром!.." И всё это с нерусским акцентом, так и не выучилась говорить чисто. Да и сына родила мне неполноценного, с несвёртывающейся кровью - мальчику опасно даже разбить себе нос! Смертельно опасно. И я не стал спорить, а то доведёт ещё и ребёнка до психопатства: примется царапать себе лицо.
К счастью, Витте заключил с Японией довольно удачный мир, и Россия была спасена от краха. Революцию, начавшуюся бунтами по всей стране, тоже удалось приостановить: Витте придумал хитрый текст демократических обещаний народу, который я превратил 17 октября в Манифест. Но матросы Севастополя, подстрекаемые революционерами, отреагировали на него, как победители и, желая очередных завоеваний, подняли новые бунты. В ноябре они восстали на крейсере "Очаков", захватили минный крейсер "Гридень", миноносцы "Свирепый", "Зоркий" и "Заветный", броненосец "Пантелеймон", учебный корабль "Днестр". На всех этих кораблях были подняты красные флаги. Тон задавал какой-то лейтенант Шмидт, возглавивший восстание матросов на "Очакове". Опять запахло революцией, и осторожный министр внутренних дел Булыгин предложил мне объявить об учреждении в России парламента на английский манер и назвать его Государственной думой. Дескать, народ увидит, что в России создаётся вкупе с монархическим - и демократический орган управления государством. Вы же, мол, обещали это народу в своём Манифесте... И страсти улягутся.
Однако едва мы успели обнародовать в прессе мысль о Думе и правила выборов депутатов в будущий орган, как некстати взбунтовалась вся Москва, подзуживаемая сионистами лозунгами о Свободе, Равенстве и Братстве. Выборы в Думу пришлось отменить, а на место Булыгина поставить опытного в прошлом жандарма Петра Николаевича Дурново.
В декабре в Москве произошло вооружённое восстание рабочих. И там проявил себя генерал Дмитрий Фёдорович Трёпов, подавивший это восстание с такою беспощадностью, будто перед ним были не одураченные еврейской пропагандой москвичи, а японские солдаты. Вот тогда и пришла в голову простая и ясная мысль: хватит уговоров и обещаний в прессе! Надо на время смуты сделать Трёпова диктатором России, дав ему необходимые для этого полномочия, как когда-то дедушка наделил таковыми своего любимца и палочку-выручалочку Лорис-Меликова. И я перевёл Трёпова из Москвы в Петербург, зная, что он и в столице сумеет употребить власть подобающим образом - поставил его пока что на пост генерал-губернатора столицы, надеясь на очередном Государственном Совете утвердить для него полномочия диктатора. А Дмитрий Фёдорович возьми да и умри в январе после празднований нового года - сердечный приступ. Выпил, наверное, лишнего...
И снова передо мною возник вопрос: что делать? А Дурново присоветовал: "Ваше величество, коли вам нужна сильная и решительная личность, как генерал Трёпов, то переведите в столицу командовать ею саратовского генерал-губернатора Столыпина. Лучшей крепкой руки, да ещё и с ясным умом, вам не сыскать! Происхождением он - из Литвы, ковенский помещик".
Совет показался здравым: "А почему бы и не попробовать?.." Через 3 дни Столыпин был уже в Петербурге и дожидался вызова в моей приёмной. Поставив его губернатором Санкт-Петербурга, помнится, стал приглядываться к нему. Прогноз Дурново оказался и верным и своевременным. Столыпин развернул деятельность настолько самостоятельную и решительную во всём, что о нём заговорили даже в Сенате: "Вот это хозяин! До него и Трёпову далеко, этот действует умом, а не только твёрдостию". И всё-таки что-то в этом генерале было неприятное и настораживало...
Потом понял: неприятен был рост и тёмные, словно омуты, глаза, смотрящие на всех сверху не то с глубоким равнодушием, не то с досадным терпением. Нет, высокомерием генерал не страдал, но слишком уж дорожил своим достоинством, что ли. Будто и передо мною, императором, не хотел или опасался его уронить. Ишь ты!.. И молчалив был со всеми - осуждал за что-то или всё-таки презирал? Не понять...
К сожалению, пришлось разочароваться в скором времени и в старике Дурново, предложившим мне завести дружбу больше с Германией, а не с Францией, да ещё познакомиться с литературою всяких нигилистов-социалистов. Надо же такое придумать!.. Из ума выжил.
Вот тогда, помнится, и пришла в голову неожиданная мысль тоже: "А что, если поставить на место Дурново этого молчуна? А Дурново - перевести в Государственный Совет..." Тут вошёл ко мне по какой-то мелочи дядя, не любивший Дурново. Обсудили с ним мою мысль, и Николай Николаич согласился: "Зови этого великана, давно хочу посмотреть на него: что за гусь?.."
Вызвали Столыпина, предложили. А тот - на дыбы: рано-де такого умного генерала, как Дурново, снимать! Спросил его напрямую: "Боитесь, что ли?.." Ох, как он посмотрел на меня!.. Словно я для него номер какой, а не император. Чтобы не сорваться, отправил обоих - договаривайтесь, мол, без меня... Но, к удивлению, этот гусь дяде очень понравился, и он порекомендовал мне его: "Можешь ставить, если твоё решение зависит от моего мнения... Умный мужик и толковый!"
Вот так, не любя, я поменял Дурново на Столыпина. И опять в Сенате хорошие отзывы о нём. Даже разменянный на него Дурново тепло отозвался в Государственном Совете: "Теперь у нас хоть министр внутренних дел настоящий!" Остальных, значит, и за министров не считал, особенно их председателя. Во всяком случае, так передали, сам я не слыхал... Однако же был согласен с таким мнением в отношении Горемыкина - совершенно никчемным оказался на посту председателя Совета Министров: не знал, за что ему браться без совещаний. Сплошные совещания проводил, но... практически всё оставалось, как было - ничего не менял сам. А время шло...
Задавленный в этот день своими обидами на всех, Николай Второй вернулся к столу и, взяв карандаш, написал на белом листе фамилию очередного, неприятного ему человека: "Столыпин". В животе по-прежнему побуркивало. Думать ни о чём уже не хотелось, что делать за своим государственным столом, не знал и снова вернулся к окну, чувствуя себя маленькой, обиженной мышью.
За окном было много света, и тут, несмотря на угнетённое состояние духа, на ощущение собственной никчемности, явилась вдруг спасительная, воистину императорская мысль: "Столыпин! Это же все говорят: Хозяин! Вот его и надо, вопреки несправедливой обиде на него, ставить вместо Горе-мыкина! Ну, конечно же..."
Цепляясь за эту мысль, как упавший за борт корабля матрос, которому сам Бог кинул спасательный круг, Николай приказал вызвать к себе Столыпина и сел за императорский стол.
Столыпин явился незамедлительно, но стал извиняться, что выпил по случаю дня рождения пару рюмок водки. Николай почему-то обрадовался этому и, подумав, что, видимо, это знак самой судьбы, вслух соврал:
- Знаю, Пётр Аркадьевич, и поздравляю вас! Потому и вызвал. Чтобы, так сказать, отметить и наградить...
Император, оставив "на минутку" Столыпина одного, вышел в предбанник и приказал дежурному адъютанту-секретарю, чтобы в кабинет к нему принесли бутылку хорошей водки с закуской - надо, мол, поздравить именинника, а статс-секретарь Танеев, пока мы тут будем разговаривать, пусть заготовит указ о награждении Столыпина очередным орденом, который полагается ему - пусть поглядит в послужной список...
После первой же рюмки со Столыпиным к императору полностью вернулось хорошее настроение, и он проговорил с генералом более двух часов кряду. Обсуждали необходимые преобразования, которые Столыпин изложил со всей откровенностью, полагая, что они помогут вывести Россию из тупика. Его план - выкупить государством землю у помещиков, живущих в городах, и продать её в рассрочку крестьянам, которые на ней работают, выдав им на это из банка долгосрочные кредиты - показался настолько простым и гениальным, что в его реальности не было ни грана сомнения. Ведь деньги всё равно вернутся государству, а урожаи утроятся! Крестьяне станут впервые в жизни работать на себя.
Столыпин убеждал цифрами:
- Мы засыплем Европу пшеницей, а Россию - золотом от продажи пшеницы! Нам выгодно, ваше величество, дать кредиты и тем крестьянам, которые захотят переселиться на освоение пустующих земель. Крестьяне, работающие на себя, это не те лентяи, которые работают на барина-помещика!..
Пришлось соглашаться: убедил! Видя это, генерал заговорил об усилении репрессивных мер в государстве путём введения военно-полевых судов против революционистов. Ну, и так далее, и тому подобное. После чего поздравил Столыпина ещё раз с днём рождения, вручил ему "Владимира" в петлицу и объявил о том, что назначает его вместо Горемыкина председателем Совета Министров.
Столыпин ушёл из кабинета окрылённым, и Николай подумал: "Ну, вот и славно я всё это устроил. Столыпин решит теперь всё: и с "тараканами", которые прячутся в Финляндии - руки у него станут развязаны, полномочия - получил, да и с пшеницей наладит дело... Всё у нас будет с ним хорошо! А Горемыкина - в Государственный Совет..."
Хватанув ещё рюмку и ощутив полное избавление от неприятностей и в желудке, радостно додумал: "Какие дельные мысли у человека! Вот заключит с Германией, Швейцарией, Англией и Францией договоры на выдачу ему наших тараканов от социал-демократии, тогда почувствуют и они, что такое новая Российская власть!.. Новая Дума тоже будет другой... А всё этот генерал подсказал!..
Правда, какой-то Нилус пугает нас евреями. Возможно, и с большой долей прибавки, ну, да жизнь покажет, насколько серьёзна эта крохотная саранча для огромной и могучей России. А пока - потягайтесь-ка, господа, со Столыпиным! Один токо рост, чёрные глаза и усы чего сто`ят!.."
Николай опять подошёл к окну и, посмотрев на воды Невы с другим настроением - даже не верилось, что ещё недавно думал только о неприятностях, выписывал столбиком фамилии неприятных людей на белом листе - глубоко, облегчённо вздохнул, не подозревая о том, что 19 лет назад, в этом же кабинете, стоял его отец рядом с матерью нынешнего таракана Ульянова-Ленина, который, как доложил Столыпин, скрывается где-то в подполье. То есть, под чьим-то полом, именно, как таракан...
Не предполагал император Николай Второй настоящей силы и возможностей своих противников, которых называл тараканами, какою стойкостью и терпением обладают они, как настойчивы в достижении поставленной цели.
Царь был человеком недальновидным. Зато дальновидными оказались его враги: знали, по крайней мере, чего хотят, и какие соблазны могут предложить на словах несвободным народам.
2
Знаменитый судебный процесс над 14-ю социал-демократами, известный более Петербургу как "суд над революцией", закончился в конце октября 1906 года, а 1-го ноября 2 странных вагона - один товарный-арестантский с зарешёченными вверху щелями-окнами, другой зелёный, пассажирский с 52-я конвоирами - уже тащились в неразрывной связке, подцепляемые к поездам, идущим в направлении на Вятскую железную дорогу. После Вятки начались бескрайние снежные равнины, продуваемые ветрами и метелями, и 2 конвоира, выделяемые из зелёного вагона в арестантский на очередную смену, приносили с собою и очередную порцию дров. Однако топили чугунную переносную печь с трубою, выводимой наружу через специально прорезанное отверстие, экономно. Сами усаживались на табуретки рядом с печью, им было тепло, а вот как приходилось 14-ти ссыльным, которых не подпускали к теплу ближе одного метра, их не касалось.
Среди осуждённых на поселение за полярным кругом в районе Обской губы ехали 2 старика: Дейч и Фейт, в прошлом народники, сподвижники Плеханова, Аксельрода и Веры Ивановны Засулич. Дейч и теперь считал себя соратником Плеханова, жил в Женеве, но был одинок, и чёрт дёрнул его и понёс в Россию за молодыми социал-демократами, да ещё в Петербург. Чувствуя себя несчастным, он жался в вагоне к Фейту - этот жил в России, имел семью. Но всё равно оба тосковали, будущее пугало их, а завывание ветра за холодными стенками вагона, доносившееся сквозь стук колёс на стыках рельсов, лишь усиливало душевную боль. В таком возрасте ходить на парашу в дальнем углу, спускать с себя штаны в лютом холоде!.. В вагоне темно даже днём, так как окна сделаны высоко, и свет от них идёт только на потолок, заснеженный инеем с внутренней стороны и, наверное, настоящим сугробом с наружной. Лица конвоиров возле печурки, красные в отблесках пламени и без того, раскраснелись ещё больше. Значит, перегон до остановки будет долгий: жандармы выпили...
Русский человек, если выпьет, сразу добреет. Особенно на такой службе, как у этих двоих: чего только не насмотрятся за дорогу! И приступов отчаяния у малодушных ссыльных, и поносных приступов на параше у больных, да и бронхитных кашлей, чирьев на худых шеях, когда разматывают шарфы и выдавливают друг у друга. А сколько историй всяких наслушаются!.. Душа не отходит, по признаниям сердобольных конвоиров, и за 3 месяца отдыха после каждой такой командировки в северный край. А потом снова "экспедиция" в Обдорск, возле Обской губы - считай, что конец света, зимой там ночь круглые сутки. И метель воет одна за другой. Слава Богу, тут же - назад. А тем, кого отвозят туда - целых 5 лет так! А есть и с "вечным поселением..." И чего это людям надобно, чего им неймётся?.. Сами не знают, когда спрашиваш. Стараются тя расспросить. Вот и эти пристали... Ну, што жа, можно и рассказать, когда просют - тожа ить люди, хуч и "макраты", против власти идуть...
Возле конвоиров, греясь у печки, сгрудились очередные замёрзшие - слушали. Слушал и приунывший 27-летний Лев Троцкий, решивший ещё в Петербурге бежать из ссылки.
- Ну, от Вятки до Тюмени - считатца, перьвый этап, жалезнадорожнай. Мы щас, стал быть, находимси на ём самом. Дальша жалезной дороги ня будеть. Высадка, и на сани всех, до Тобольска. Это - другой этап. Вёрст 400, на лошадях, стал быть. Но в дороге - ветерок, морозец... Как почувствуятя, што мёрзнитя, сразу просись: руками за сани, а сам - ножками, ножками, штобы сугрев по тебе пошёл. Мы - конвойныя - тожа так греемси.
- А если приспичит нужда?..
- Терпи до постоялого двора. Там - делай... А в пути - токо по малой, да мотри, не отморозь!.. В Тобольске отдых на 3 дни, и - на 3-й этап, до Берёзова. Там князь Меншиков помер, сослатый царём Петром. 500 вёрст этап. Одолеть надоть к новому году. Но ета, ежли всё удасца и будеть по графику. В Берёзове опять отдых, и - на последний этап: ишшо 500 вёрст, и конец пути - Обдорск. Вас тама приметь у нас начальствие, а мы - назад. Всё.