Анна Герасимовна налилась багровым и заорала, глядя выкатившимися от бешенства глазами на худую, всю в веснушках девчушку лет двенадцати:
-Сидашь! Метлу тебе в руки!
Формулы девчушке не давалась, её мозги быстро перегорали от валентных связей. Не обращая внимания на орущую учительницу химии Люба Сидашь устремила свой взгляд на портрет мужчины в парике, искавшего на потолке истину. Почему-то он единственный из всех, висевших в кабинете портретов, внушал ей дружеские чувства. Кто он на самом деле - не интересовало. Достаточно того, что она называла его доктором Люциусом.
Стол с другой стороны ничем не лучше. Всё же обошла его в надежде на ответ.
-Доктор Люциус, как сохранить твердость?
Молчит, хоть и подмигнул.
-А терсп... тепрск... нет, не получается.
-А как научиться терпеть?
Молчит, правда едва заметно улыбнулся.
Она отпилила ветку и стала ждать, когда вырастет новая.
Зверя сидел у доктора и всё ждал, что может быть ему предложат какое-нибудь лекарство.
Голова ужасно болела, ужасно.
Скука смертная, скука, скука. Тоска.
Хочется что-то сделать, но чем и как? Вот Додыр берет метлу, и она остается у него в руках. А он, Зверя, не может этого сделать - рука проскакивает сквозь метлу, будто она нереальная, будто она привидение. Да, если он выберет крылышки, то, конечно, метла останется в руках. Но метлы не хотелось. Нет, только не это. Томление и неясные желания истерзали. Зверя чуял силу, но не очень понимал, что может с этой силой сделать, куда её применить.
Вошел осточертевший в белом халате и щелкнул пальцами. На стене появился экран.
-Покажи мне ладони. - Зверя послушно, хоть и с недовольным ворчанием, протянул доктору руки. Ладошки у Звери гладкие, ни одной линии, ни одной бороздки, ни одной морщинки.
Доктор попросил пациента держать открытые ладони повернутыми к экрану. Потом зашел Звере за спину и запустил свои длинные пальцы под основание черепа. Было не больно, но что-то щелкнуло, хрустнуло, внутри головы упала заслонка; и из красного проема, минуя тьму мозга, устремился луч, упершийся в экран. На нем сразу забегали, замелькали картинки, под аккомпанемент воющего ветра.
Зверя замер, заворожено следя за клипом, где в ускоренном темпе мелькала захватывающая история, наполненная самыми разными людьми и неожиданными коллизиями. На экране мелькнул последний кадр, и доктор вынул пальцы из-под черепной коробки. Заслонка со знакомым хрустом стала на место, и луч погас.
Доктор удобно расположился в кресле, закурил сигарету, изучающе глядя на Зверю. Вздохнул:
-Можешь опустить руки.
Прежде чем выполнить Зверя посмотрел на ладони - они были испещрены линиями, создающими замысловатый узор на каждом участке кожи. Голова перестала болеть.
-Что это было?
-Это была твоя жизнь, твоя будущая жизнь. Ничего особенного предложить не могу - будет трудно, будет непросто. Ни славы, ни денег, ничего из ряда вон. Все ситуации обусловлены структурой твоего ядра. Признай, что от бывшего сайгака трудно ожидать, что он сможет иметь иное, неординарное, ядро. Со временем, если справишься и будешь рождаться человеком, возможен какой-то прорыв. Рождений этак через пятьсот. Это минимальный срок формирования нового ядра личности.
Доктор стряхнул пепел в блюдце на журнальном столике и отвел глаза. Похоже, он не хотел давить на пациента. Пусть сам решает, соглашаться на будущую жизнь или нет. Во всяком случае, крылышки от него никуда не денутся.
-Мне очень хочется что-то делать, но я не знаю что. Из того, что показал экран, неясно, чем я работаю.
-С орудиями ты познакомишься позднее. Одно скажу - работа предстоит тяжелая.
-Метлой?
-Почему метлой? А! Понял. Нет, не метлой. Лопатой и граблями. И автоматом. Но в основном - головой.
-Фух! Это хорошо, что не метлой. Я согласен.
Иван недолго стоял на рынке - погода была дождливой, ломили суставы и старые раны. Покупателей не было. Он собрал свой товар и похромал прочь. Осень дождит, но вот-вот бабье лето. Иван успеет и сад перекопать, и отнести на базар излишки яблок и груш. Товар у него отборный, все фрукты зимних сортов. Выдержат долгую лежку, чтобы радовать людей до самой весны.
Путь домой проходил по мосту, на котором бывший солдат увидел девочку-подростка, собирающуюся прыгнуть вниз. "Вниз" - это не в воду, а на оживленную автомобильную трассу, проходящую под мостом-развязкой. Он подошел нарочито медленно к стоящей уже по ту сторону.
-Грушу хочешь?
-Хочу.
Иван протянул Любе плод, огромный, зеленый. Она ухватила одной рукой Ивана за шею, а другой вцепилась в грушу. Садовник бережно перетащил девочку к живым. Она вонзила зубы в твердую кожуру, пытаясь добраться до мякоти. Но мякоть оказалась не менее жесткой.
-Что за сорт такой твердый?
-Доктор Люциус. Терпкий. Терпкость позволяет груше быть терпеливой. Терпкое терпение ей нужно, чтобы пережить зиму и не поддаться гниению. С яблоком иное. Яблоку кислота помогает дожить до весны. А груше - терпкость. Да, терпкость. Зато к Рождеству я переберу плоды и найду те, что стали мягкими и сочными - их к столу. Через пару-тройку месяцев еще часть плодов дозреет, а там и до Пасхи недалече. Доктор Люциус должен хорошо полежать, чтобы смягчиться.
-Химичка всё время кричит, что метлу мне в руки, что я тупая. И математичка кричит, и физик. Я тупая, я дура, мне нет места в этом умном мире. Хочу быть грушей, глупой, жесткой и твердой, чтобы все учителя об меня сломали свои острые зубы. - Люба рыдала, размазывая слезы и сопли по лицу, но грызть грушу не перестала.
Иван держал руку девочки и тихо бормотал что-то о терпении, спрашивал, где мама живет, есть ли братик или сестричка, а когда папа приходит с работы и скоро ли у неё каникулы. Им было по пути.
![Лавуазье [фото]](/img/s/sotnikowa_o_s/grusha/lawuazxe34.jpg)
![Доктор Люциус [фото]](/img/s/sotnikowa_o_s/grusha/p751318_photo3.jpg)