Бесконечная бессонная ночь кончилась. Вышла в тягостный рассвет, в хлопья снега, срывающиеся с серых небес. Огромные белые насекомые набрасываются на темную зелень травы. Подлый ветер пронизывает пальто насквозь. Когда-то он мне нравился. У меня с этим западным ветром был роман, короткий, зато бурный. В результате осталось несколько строк:
Слова растекаются,
Капают, капают.
Ну, что ворчишь?
Ветер дикого запада
Мне треплет прическу.
И полу плаща.
Срывает он ласково,
Весь трепеща,
Одежду,
И просит смиренно:
-Разденься. Я - ветер,
Мне можно тебя целовать.
Сегодня этот жестокий мучитель вернулся, чтобы обрушить на меня снег, спорящий белизной и ароматом с расцветшей черемухой.
Собака вылетела на улицу счастливой свободной торпедой, устремившейся к днищу вражеского противолодочника. И охота ей по такому лютому весеннему холоду радоваться, прыгать и хватать снежинки жаркой пастью.
Вернулась домой, бухнулась в постель и мгновенно уснула, сраженная ночным недосыпом. Удивительный сон привиделся утром. Странное раздвоенное чувство: одна часть меня спит, а другая бодрствует. Но обе мои части видят этот сон.
Стою на пляже среди песчаных дюн Паланги, жмурясь от солнца и бликов на море. Медленно, через весь пляж, прошла к кромке воды. Песок так мелок и чист, что повизгивает под ступнями. Где-то слева за спиной осталась компания человек из семи. Это люди, которых хорошо знаю, но не хочу с ними знаться.
Сначала окунулась в ледяную балтийскую волну. Ох, и освежает водичка! После такого можно и проснуться, но нет, смотрю сон дальше. Даже во сне помню, как надо обращаться с холодной водой - после того, как окунулась, сразу выйти на берег и ждать, пока ветер, испаряя влагу с моей кожи, не охладит её. Теперь для меня море теплее воздуха. Иду по колено в воде долго, пока вдруг не соскальзываю в подводную яму. Погружаюсь с головой, выныриваю и плыву, стараясь коленями и ладонями не доставить до песчаного дна.
Я возьму с собой твою давящую непреклонность, холод, твою вязкую текучесть, вода.
Возвращаться на пляж не хочется, но что-то тянет туда. Неясное предчувствие подсказывает, что не всё в порядке на берегу.
Теперь группа нежелательных знакомцев впереди и справа от меня. Не смотрю в их сторону. Чтоб они все пропали! Или пропали хотя бы из моего сна. Чтоб вы пропали!
На моем коврике лежит дитя, завернутое в шерстяное темно-синее одеяло. Подбросили! Беру подкидыша на руки. Я знаю, что это мальчик. Он славный, смотрит серьезно и требовательно прямо мне в глаза.
Я знаю, что это дитя родилось двадцать седьмого апреля, ему всего три дня, но выглядит трехмесячным. Как такое может быть?
Поворачиваюсь к компании, с которой не хочу иметь ничего общего. Все старательно отворачиваются и отводят взгляды. Ясно, что подкидыш - это их ребенок. Одна из женщин смеётся:
-Попалась! А говорила, что никогда его не коснешься. Теперь он твой.
Я растеряна, я в панике. Сжимаю мальчика в руках, одеяло жесткое, колючее, а дитя без пеленок и распашонок - голенькое, нежное. Как ему должно быть неуютно в этом убогом коконе.
Меня разрывают на части темные силы. Одна темней и ужаснее другой.
Швырнуть этот сверток в группу издевающихся рож.
Утопить его в море.
Зарыть в песок.
Вот пусть он только сделает что-нибудь: заплачет, дернется, описается. Уж я ему покажу, какой я бываю страшной.
Но мальчик молчит, он спокоен, он тих.
Сейчас я положу его туда, где он только что лежал и уйду. Даже вещи не заберу, даже не переоденусь. Так в купальнике и пойду по Паланге, пройду всю Литву, Россию, пересеку границу Украины, вернусь домой и лягу в постель, взрыдав.
Но нет, - никогда и никому я не позволю вырвать из моих рук это дитя. Я не откажусь от него ни за какие блага мира.
И стоило мне осознать это, как проснулась, сжимая в руках пустоту.
Похоже на подспудный дзен-буддизм, где пустоте учат молчанием, а свершать недеянием.
Ему только три дня, а уже всю меня он занял без остатка.
Не идет у меня из сердца этот мальчик.
Третье мая
В квартире раздался телефонный звонок.
-Мама, когда Женя сможет привести риэлтера?
-Когда хочет, пусть тогда и приводит.
-Ну, хорошо. Спрошу иначе. Когда ты съедешь?
-Куда?
-Мама, я не знаю, куда. Куда-нибудь. Мне надо продать квартиру. Но сначала её должен оценить риэлтер.
-Куда же я пойду?
-Мама, ну не мучай меня! Мне ведь всё это дается непросто, мне очень тяжело и больно. А ты еще изводишь меня своими вопросами и прикидываешься невинной жертвой. Если ты во время приватизации отказалась от доли в своей собственной квартире, значит, тебе эта квартира не нужна. Всё. Точка.
-Я отказалась в вашу пользу - твою и Леночкину - с тем, чтобы продолжать жить с вами. И ты на это согласилась. Вспомни, я тогда потеряла работу, все никак не получалось её найти, а коммунальные услуги подорожали. Чтобы получить субсидию, в семье не должно было быть безработных. Я не хотела быть вам обузой, вот и отказалась. Ты же моя единственная доченька, ты всегда была такой хорошей девочкой. Мне в голову не могло придти, что ты меня выгонишь из дома.
-Всё изменилось. И самое главное, изменилась я. Да, одно время мы были очень близки. Но это время миновало.
-Миновало.
-Мне давно надо было отказаться от тебя. А не приспосабливаться к той жизни, которую ты мне уготовила. Я упустила очень много времени.
-Что же я тебе уготовила?
-Андрея. Мужа. Семью. Ту семью, которую ты считала правильной. А для меня жить с одним мужчиной то же самое, что сидеть в тюрьме. Ты ведь не хотела бы, чтобы твоя дочь провела всю свою жизнь в заключении?
-Разве только я считаю нормальную семью правильной?
-Ты меня воспитывала девочкой! Помнишь, года три-четыре мне было, ты меня спросила, кем я хочу быть? Я ответила: "Солдатом". Я помню, как ты содрогнулась, а потом делано рассмеялась. Ты обязана была подумать и понять, что я не такая, как все девочки. Ты заставляла меня носить платья и туфли на каблуке! И мне приходилось, как дуре ковылять на этих ходулях. - Слышно было, что она плачет.
-Как же тебе саму себя жалко. Бедная ты, несчастная, - мама тебя кормила-одевала, в институте учила, ребенка тебе помогла растить.
-Это был твой долг. А Лена - твоя внучка и то, что ты с ней сидела два года, пока я была в Германии - это тоже твой долг. Должна же ты хоть что-то для неё сделать, чтобы считаться бабушкой. Я тебе ничего не должна.
-Где же мне жить?
-Снимай квартиру. Я же снимаю.
-Но моей пенсии не хватит на аренду квартиры. Я на неё и себя не очень-то прокормлю, не то, что снимать.
-Иди, работай.
-Но я не могу. Ты же знаешь, что я всю жизнь работала, но сейчас - гипертония не дает мне вести нормальную жизнь. Пенсионный возраст - это не формальность, это значит, что даже наше бесчеловечное государство согласно с тем, что я нетрудоспособна.
-Мне тоже нужна нормальная жизнь. Поэтому я продам украинскую квартиру и куплю здесь - в Подмосковье.
-За те деньги, что ты получишь от продажи квартиры на Украине, ты сможешь купить в Подмосковье разве что собачью будку.
-Я возьму ипотеку.
-Бред.
-Я хочу устроить свою жизнь так, как мне нравится. В Харьков я не вернусь.
-Ну и не надо. Найди себе хорошего человека, и живите в любви.
-Я себе всё нашла. У нас семья. Мы любим друг друга.
-Да какая же это семья?
-Отличная семья.
-Что отличная - то отличная. Валера и Женя - муж и жена, у них двое детей. А при чём здесь ты?
-Мы с Женей муж и жена. А Валера просто живет рядом.
-А забеременела ты тоже от Жени?
-Нет, от Валеры.
-И что же с Вами будет дальше? Как вы будете жить и где?
-Мы купим по ипотеке квартиру в Подмосковье. Я всю свою семью перетащу из Украины сюда, в Пущино, и будем здесь жить всемером.
-Всемером? Постой-ка, дай посчитаю: ты, Леночка, Валера, Женя, двое их детей и твой сын. Да, всё верно - семеро. Больше всего в этой ситуации мне жалко младенца и мою внучку.
-Чего это тебе их жалко? Себя пожалей! Ты скоро бомжевать будешь. Так тебе и надо! Это тебе за то, что тебе не нравится мой образ жизни. Грех, видите ли! Зато мне нравится секс втроем. И я буду жить так, как найду нужным.
-Да, я заподозрила неладное, когда ты приехала из Германии без креста и сняла его со своей дочери. Вот потому и жаль мне мою внучку, что из-за тебя она стала отступницей. А тебя мне жаль потому, что тебе еще очень-очень долго жить с этим.
Что-то с Леночкой будет? Ты детей своих в грязи вываляла. Горе-то какое!...
-Не смей причитать - мы еще не умерли. А что касается Лены, то я не буду возражать, если ты оплатишь её обучение в университете.
-А я не буду возражать, если ты поделишь деньги от продажи квартиры между всеми, кто имеет к этой квартире отношение.
-К этой квартире никто, кроме меня и Лены никакого отношения не имеет.
-Ошибаешься. Еще жива твоя бабушка, да и я пока не покойница.
-А жаль.
-Ты можешь сожалеть об этом молча. Да, так я продолжу. Эта квартира была получена моей бабушкой, моей мамой и мной за расстрелянного в тридцать седьмом Михаила Михайловича Павлова - мужа, отца и деда. Бабка моя уже встретилась с дедом в лучшем мире. Но мы, две старухи, еще живы. Для тебя и Леночки мы отказались от своей доли, но по совести ты должна с нами поделиться.
-Если бы у тебя была хоть капля ума, то ты могла бы оговорить свою долю от продажи квартиры тогда, когда я приехала с пузом за твоим разрешением на мой выезд на постоянное место жительство в Россию. Но ты молча подписала все документы. Теперь можешь жаловаться в китайскую прачечную. Ты не получишь ничего.
-Дочь, последний раз прошу - подумай хорошенько! Они обманут тебя - это семейка мошенников! Ты с ними познакомилась по Интернету, и знаешь их меньше года. Тебе уже тридцать четыре, неужели ума не нажила? Но чувство самосохранения должно же сработать? Или сохранения своего потомства?
Я, конечно, пойду жить к матери, она меня пригласила, хоть и не очень охотно. Но ей, при всей её жизнестойкости, уже нужна помощь. Будем вдвоем век коротать.
Но твоя новая семья отберет у тебя деньги, и останешься ты с детьми ни с чем. Если бы ты отдала нам с бабушкой нашу часть, то мы сохранили бы хоть что-то для учебы Леночки в университете. Но видно, доля у тебя такая. Господь с тобой.
А твоей Жене я все же рыло начищу, так и знай. Пусть приводит риэлтеров, я их встречу.
-Только попробуй! Я тебя убью. Это очень серьезно - я тебя убью.
-Только на могилу ко мне не приходи.
-Договорились. И собаку свою с собой прихвати - у тебя ведь теперь больше никого нет, кроме нее.
Рыбка умерла
Линия и быстрый росчерк, воздух исчерчен водой - дождь.
Сверху острый угол и два взмаха - птица.
Внизу свернулась синусоида, переплетенная с двумя параболами - змеи любви.
Все три знака образуют одно понятие - весна.
Не верится...
Чуть подсохнет, согреет, зацветет - пора собирать целительные травы.
"Вот розмарин..." Офелия, берегись змей!
Последняя рыбка, подаренная тобой, умерла, и в моем сердце навсегда воцарилась зима.
Беру осколок зеркала, касаюсь им своего замороженного сердца и на полированной поверхности появляется тонкий слой белой изморози. Отлично! Прекрасная возможность оставить письмена, что и делаю, макая кисть в уголки глаз. Строки письма перемежаются унылыми прямыми линиями обыденности и ломанными - праздников.
Дыханием истаиваю изморозь, и строки послушно исчезают. Они умирают для этого мира, чтобы отразиться в другом, ином мире и отозваться нежной песней-колыбельной в твоем сердце - для того-то и нужен осколок зеркала.
Тонкая, очень тонкая струна туго натянута по краешку обрыва...
Но стоит затуманить зеркало новой порцией сердечного мороза, как снова можно на нем строчить, строчить, строчить...
Стужа... Анестезия...
Холод помогает сердцу выжить и не так мучительно страдать от убийства рыбки. Теперь вместо неё в пересохшем аквариуме живет кот. Его хвостом-кистью и пишется на инее зеркального осколка.
Спасительная для сердца стынь теперь позволяет писать не только тебе и не только для тебя. Мой мир стал шире, я вышла за твои рамки, и для меня теперь несложно думать о других людях, судьбах и силах.
В одиночестве и страданиях искупаю я минувшую радость бытия с тобой.
Пагода
"Напевая в пути". Если бы только напевая, но еще и пританцовывая.
Как хочется туда, к вам. Идти с вами по горной тропке, слушать, как вы соревнуетесь с соловьем на самой границе дня и ночи в густых сумерках желтой бумаги и туши.
Вот бы мне туда: втереться в вашу компанию, втиснуться в горную тропку, вмазаться в рыхлость листа.
Узнаю вас всех, друзья мои. Вон Длинный идет, играя на флейте, за ним вприпрыжку Коротышка и Толстяк. А вот и колдун, недалеко от него солдат с женой и младенцем. Все забыли об ужасах побега, о тяготах пути, о ранах и немощи, о боли жизни на чужбине; и поют, обращаясь к Будде.
Только меня среди вас не видно. Скорее всего, я в это время отстала, задержавшись под кустиком в общении с лопушком. Ничего, скоро я нагоню вас, и вплету свой голос в слова чужого языка, направляясь к пристанищу.
"Я ищу пристанища во всех приютах чистоты.
О, вы, отцы и матери, блуждающие по кругу
Последовательных возрождений,
Облекаясь в различные оболочки
Шести разновидностей живых существ,
Чтобы быть, как Будда,
Незнающий страха и страдания.
Да обратятся мысли ваши к знанию".
Бреду в ночном коридоре.
Лунная дорожка освещает блистающий паркет.
Ее источник не Луна, а открытый
Проем холодильника.
Мне нужен лед.
Он ниже,
В темной холодильной камере.
Все, как в моей голове -
Чем ниже и глубже в мозг, -
Проносясь мимо сознания,
Насквозь пролетая подсознание,
Влипая в бессознательное, -
Тем холоднее и темнее,
Тем темнее и холоднее.
Глыбы льда растут,
И эти торосы скоро разворотят мой череп.
Боль невыносима. Пусть.
Пусть внешний лед
Поглотит лед внутренний.
Я больше не желаю это терпеть!
Хочу туда, слышишь ты, Ма Юань?! Хочу к тебе, в горные страны, напевать в пути древний канон о пристанище.
Легкой поступью мчусь
В сладость уединения.
Ищу его во всех убежищах чистоты.
По моим сандалиям
Шелестят опавшие листья
Дерева гинкго.
О, это самое большое и древнее дерево во Вселенной. Оно было наполнено листвой рождений и смертей. О, матери и отцы! Вы бродили вокруг этого дерева, умножая его листву своими бесчисленными рождениями и смертями, облекаясь в пестроту оболочек шести разновидностей живущих существ.
И лишь мне удалось заставить это древо сбросить листву к моим ногам.
Теперь сандалии топчут рассыпающиеся в прах прошлые затхлые жизни.
Иду по шуршащим жухлым листьям к последнему приюту. Чтобы не знать более страха и страданий, отлетающих при свежем дуновении знания.