Суровый бард с отсутствующим видом
Отсутствующим голосом споет
О том, как двух влюбленных индивидов
Удавкою бездушный быт убьет.
И люди у костра, лелея самость,
Поежатся, гундя его припев,
Бухнут, потом закусят саму малость
И будут драть полночи юных дев.
Ах, я сама когда-то на байдарке
И в горы с рюкзаком да матерком...
Но не давала. Вдуньте-ка доярке
И объясняйтесь с ейным мужиком...
Хотя, что это я, в самом же деле, дорогие мои и хорошие?! Давненько я не баловала вас искрометной прозою, которая в кажущейся простоте своей чуть более сложна и оттого бывает прелюбопытна. Поэтому вот вам, милые, очередной рассказ.
Бытие Шарапа Старообрядушкина протекало вязко и невольно, как, верно, текут фекальные массы в унылых фановых трубах, имплантированных в тело Родины еще при Хрущеве.
За наследственную фамилию и глупое имя он расплатился перед судьбою еще в школе - дразнили даже на выпускном. Удивительно, но против родителей не восстал, уважал их и даже не без умиления любил, хотя за Шарапа они все же должны были ответить, если есть в этом мире бог.
Кстати, о боге. В институте неказистый и долговязый Старообрядушкин попал под влияние одной из сект, что невозбранно окучивают российского лошка с самого падения коммунизма и до сегодняшнего судьбоносного дня.
Секта была прелюбопытная. Называлась Каббаладар. Это от "Каббалы Дарвина", потому что неведомые Шарапу авторы этой ереси упирали на научность своих мракобесных взглядов и особо подчеркивали тайность и символизм, якобы интуитивно найденный каббалистами прошлого в науке будущего.
Шарапа охмурил старшекурсник Женя Пеликанский, представлявшийся отцом Липосомием. Охмурил необычайно легко, поймав Старообрядушкина в состоянии разбитого эго и мрачных жизненных перспектив. Пареньку как раз дали понять, что он лузер. Первым нанес удар преподавательский состав института, едва не выгнав Шарапа перед первой же сессией. Вторую рану причинила Ангелина Вансович, одногруппница, которая честно сказала парню, что он обсосок, и она может оказаться с ним в одной койке только через свой труп, что бы этот парадокс ни значил.
Вот в таком состоянии и застал Шарапа отец Липосомий. Акт причастия состоялся в общаге. Напоив Старообрядушкина "Солнцедаром", Липосомий как-то плавно перешёл к Каббаладару, и уже наутро Шарап очнулся в похмелье и с новой верой.
Впрочем, похмелье-то он ощутил отчетливо, а вера не спешила себя оказывать и демаскировалась лишь к полудню, когда отец Липосомий опять явился в комнату новообращенца с живительной поллитрой причастия и благой вестью о вчерашнем обещании Шарапа встать на путь Каббаладара.
Взятый на слабо и шантажируемый близостью эликсира от похмелья, Старообрядушкин согласился на новый обряд.
- Я в дубраве гулялА, я в дубравушке, на муравке прилягла, на муравушке. Липосомушка моя, липосомушка, моя милая, микроскопическая" - пропел отец Липосомий и присовокупил словом: - Это моя личная молитва. Она меня бережет от несчастий и помогает в учебе. У тебя будет своя.
Через два дня состоялось знакомство с остальными сектантами. Таковых набралось аж двадцать восемь заблудших душ, все как один в темных балахонах с огромными капюшонами. Сход состоялся при свечах, в бывшей аудитории радиолокации на поверженной военной кафедре того же института, в котором, словно осенний листок, еле-еле держался еще первокурсник Старообрядушкин. Липосомий представил Шарапа верховному магистру.
Тот восседал на самодельном троне, сколоченном из ветхой вузовской мебели. Под левой рукой магистра покоился гипсовый бюст Ленина. Тонкие пальцы верховного каббалодарца выстукивали дробь на гладкой лысине вождя.
Магистр откинул капюшон балахона, и Шарап узнал препода физики, который как раз уперся и не допускал парня к сессии. У Старообрядушкина отвисла челюсть, а физик, падла, даже и бровью не повел. Еще лысее, чем Ленин, магистр встал с трона и поднял руки.
В аудитории наступила почтительная и торжественная тишина.
- Дети мои, собратья по духовной эволюции! - громко сказал физик и отчетливо пукнул.