Аннотация: Древняя мистерия на фоне театрального представления.
Pierrette and Pierott
Полумрак театральной каморки навевал мысли о старой коробке, где хранят забытых марионеток. Пудра на щеках Пьеро серебрилась как лунная пыльца. Его лицо охватывало блеклое мерцание, и только ежевичные подтеки, как багряные реки пропитывали лед белил. Сердце Пьеретты задыхалось от волнения. Ночь полная Лун и звезд, ночь полная синих красок театрально, как и все здесь, заглядывала и заполняла комнатку, казавшуюся каморкой бураттин - все угловатое и деревянное. Но более всего сердце охватывал трепет от того, что Пьеретту позвали из зрительного зала в самое сокровенное место на земле (о, нет, не в сердце Пьеро) - за кулисы театра.
Впрочем театр это не то слово, которое бы справедливо и честно описывало бы увиденное. Это сцена без зрителей, театр без подмостков - это роща Деметры в Элевсине, ладья Осириса в Абидосе. Это мир, окруженный лестничными подъёмами амфитеатра. "Я - первый сноп на жертвеннике. Я - горшок с пророщенной пшеницей и брошенный в море во славу Адониса". Театр из занавесов, театр из коридоров, каморок, тайн и собственных чуланов. Всюду маски, обреченные на бессмертие, всюду призраки, всюду таинственные актеры, бегающие от самих себя и в поисках себя. Древняя мистерия, устраиваемая не людьми - богами старше звезд и созвездий. Судьба, Рок, Фатум - держит за ниточки и тянет безвольных людей-марионеток, по их мановению одна веревочка вырывает слезы, другая - сердце. Обнаженные человеческие души и сердца, приодетые масками, как внутренними зеркалами, носились вокруг, из одного проема в другой. Пьеретта знала, что она здесь чужая, пока балаган продолжал свой путь, она лишь пряталась за колонной.
Она осталась одна во мраке зрительного зала. Оборачиваясь, взывая хоть к кому-нибудь, поднялась на сцену, сплошь покрытую пылью со старых костюмов и грязью с недавнего представления, на которое Пьеретта всегда опаздывала, и поэтому спектакль всегда проходил без нее, и Бог и Боги уже давно позабыли о ней. Может из-за этого вся ее жизнь была такой нескладной. Декорации вблизи оказались грубо сколоченными с небрежными мазками краски. Они расступились перед ней, приглашая в запутанный лабиринт чужой боли, древнюю рощу, собственную она была не в силах вырастить - пролить достаточно слез и крови из вечных ран. Может поэтому она была чужой - от того, что внутри Пьеретты часто танцевала Арлекина?
В черных, мрачных коридорах зеркальными бликами сменялись витражи и окна, в которых она видела нескончаемые игры и салочки Пульчинелл. За кулисами - отражение всех пьес, спектаклей, представлений, где смеются Арлекин и Бригелла, танцует Коломбина, лежит перед ними сломанный Пьеро, ругается Панталоне; за ними же - торжествует Пьеро, бежит Коломбина, Арлекин повержен...
Нет, они все повержены - Пьеро бежит от Коломбины, она бежит от Арлекина, Панталоне умирает в шкафу, Тарталья поет и кричит, а Скарамучча бросается на шпагу. Все смешалось, все кричат от боли, ищут себя в масках, не в силах изменить ни ее, ни себя.
Влюбленная убивает Влюбленного. Убивает Доктора, срывает одежду, надевает убранство из цветов и бросается в реку.
Пьеретта видит серебряный отсвет своего навечно недосягаемого любовника. Она боится, она здесь чужая, она не проливала кровь на семена. Толпы Арлекинов вдруг выплывают из тысячи дверей и все как один вооружены дубинками, на черно-красных масках с бородавкой на лбу играют дьявольские отсветы. Она слышит смех демона в черной, волосатой маске. Вечный интриган, сплетший паутину так мастерски, что его хозяева стали слугами.
Она цепляется за единственную знакомую нить в клубке из масок, ведьм и эльфов. Нить, спряденную из серебряного света, такого холодного, что можно обжечь руки.
Пьеро с пепельным лицом в шелковых, свободных одеждах как в парусах, мечтающий быть унесенным в объятия своей вечной подруги, любовницы Луны, тянул к ней руку. Она схватила ее и оба как два лунных блика заскользили в веренице коридоров, прятались в ветвях и чувствах. Сама Луна горела на крыше небес.
Ковьелло, танцующий, как чибис в болоте, своими искривленными пальцами перебирал струны лютни, он мог поклясться, что они были как двойная звезда! Спика в двух нарядах из белых отрезов ткани. Они летели двумя мотыльками, и спрятались в старой каморке, куда их привела маленькая квадратная дверь.
Лунный свет был повсюду, здесь он лился из окна. Пьеретта отчетливо видела картонку, подвешенную за веревку. Она серебрила как богач глаза Пьеро, словно вырванные у ночного светила. Даже синий оттенок утонул в жемчужно-сером приливе.
В самом деле, он был просто измученным человеком - ему за окно, к Луне, а не здесь в дешевом фарсе, бесконечной буффонаде сердца.
"А живет человек
между небом и этой землей
Так непрочно, как будто
он странник и в дальнем пути".*
Пьеретта всегда отверженная холодным (не ее) любовником - хоть и была она в белом, хоть и в пышной как у балерины юбке, хоть с пенными кружевами волнами, осевшими на груди и подоле, хоть в смешной шапочке как лодочка плывущей в светло-каштановых кудрях (здесь же черных, как и его), но лицо неумело набелено и даже рассеивающийся, как пыльца свет развенчивал неаккуратные мазки. (и глаза бледно-зеленые).
Пьеро никогда не выбирал эту маску - он всего лишь родился с ней. С той минуты он был обречен видеть мир, людей в одних и тех же скромных тонах. Навсегда был обречен быть надломленным (в душе и не от палок), если чувствовать, то всегда лишь бездну, если любить, то свой надлом (о, нет, он никогда не любил Коломбину, и даже не Арлекина, и даже не себя, а лишь отзвук боли и отчаяния, отзывавшемся во всем его теле - он любил ощущение собственных ощущений, рябью потревоженного хрустального озера, пробегающей по его душе). Мир вокруг него был аквариумом со сверкающими рыбками в полной подводной тьме, замки собственных устремлений и грез, что теперь острыми осколками вспарывали песок, он разглядывал их с неподдельным интересом нового человека лицезрящего следы первобытных людей. "Я" и "тогда я" разделяло столько же шагов, что и дошедшее наследие, и воспринималось им как не собственное, а инопланетное. И теперь на его нынешнее "я" предстояло взглянуть будущему.
Картина привычного бытия начала рушится, стоило ИХ передвижному балагану изменить плоскость (ИХ - сотни масок, обреченных на бессмертие). Зачем Бригелла находил последнюю? Зачем отряхивать жемчужную пыль и лепестки с волос и давать ему Пьеро новую роль? Когда отвергают - это удар, разворачивающий вокруг своей оси (орбиты!). Принять или снова утонуть в привычной игре?
Пьеретта, - а Пьеро, в отзвуке ее имени ложившегося поцелуем на уста (Пьеро-Пьеретта как ответный поцелуй!), видел ее балериной в искрящейся пачке и в лебединых перьях, словно та фигурка из шкатулки, кружащаяся под грустную мелодию - осенний аромат из далеких дней, когда он еще не плутал в череде своих странных ночей: робко обхватила протянутую хрустальную руку. Вот же перед ней лунный человечек - фарфорово-прозрачный, припудренный снегом - сердце так и мечется. Сейчас он беззащитен, открыт (для нападения, о нет! Объятий), как дух, как эльф. Он как столкновение двух галактик, как смешение двух созвездий не запланированное астрономами. Если обнять - то только, чтобы поддержать в руках горсть звезд, а потом обратно на небо и печально-радостно сожалеть, что чудо утрачено и уже навсегда. Невозможно в жизни, ибо раскаленный гигант сжег бы своим пылом. Можно только в мифах. Сказках.
Только Пьеретта отнюдь не дурочка. Она-то знает, что сердце у пьеро - соленое и холодное, как море, на берегу которого родилась. Да что лукавить, внутри него было море - мрачное, темное с тяжелыми волнами и вечными грозовыми тучами.
Пьеретта совсем не хотела разыгрывать трагедию, да и комедию тоже. Она здесь гостья, не безумный призрак. Из своих слез, она хотела вырастить розы и гиацинты, но никак не старое прокаженное дерево. Два шага и привычное трио навсегда разобьется и превратится в звездное скопление и все они на бесконечность превратятся в далекую туманность, достижимую только телескопам, не человеческим глазам. У Пьеретты вечности/бесконечности в запасе не было, она ведь не маска человеческих судеб, она лишь спутница (спутник вокруг планеты, одна из двойной звезды) с веером из перьев. Да и чем плоха Луна?
"Чьи это сказки
Что нет у Луны души?"**
-Какая Луна сегодня красивая, - лицемерно заметила она, и голос ее звучал фальшиво, как у неумелого актера, - и не заметно, что фальшивка.
Лицо у Пьеро словно вытянулось. Хотелось оттолкнуть руку и снова запереться в каморке и смотреть из окна, как Леандр проигрывает в очаровании Пеппе-Наппа. Не фальшь, а притворство ради притворства резало его, как самый неприятный звук. О, как неуместна реальность в этом царстве эскапизма!
Пьеретта может, и думала плакать из-за разбитого сердца, из-за его сердца, теперь навсегда забранного от нее решеткой, но она прольет слезы ради ирисов и фиалок, нежели ради бесконечного серебристого света и фальшивых каморок, набитых звездами.
Имя ее, которое было и его, но искаженное в лунном свете, горело поцелуем на устах.
Чары мантией затянувшие древний лабиринт рассеялись как туман в голове у Пьеро, разлетелись пылью, отрезвляя его рассудок, уступая место безумию Пьеретты, которая вдруг услышала пронзительный крик пианино, зовущий из глубин ее сердца печаль и горесть. Их аромат подобен розам. Раздвигать их королевства ничейными землями не было прихотью, было лишь потребностью, как во сне, и как во сне она видела себя одинокой в полуночном свете, но не среди древних стен, не среди божков, нацепивших маски, а среди бесконечных лугов, на самом краю Луны.
Его фарфоровые руки не отпустили ее живых, когда она потянула его обратно со сцены их, так и не случившейся любви.
-Луна настоящая, а ты лгунья, - голос подобен звону железа.
-Во мне одна тоска. Я словно Пьеро!
Пьеро бежал вслед за ней стремясь запечатлеть свое имя на ее устах, как ее (Пьеретта! Белая ледебушка!) на его!
В древней роще им рукоплескали Коломбина, Флавиния, Серветта, Арлекин - пройдоха и лжец попытался поймать Пьеретту за руку, но она лишь бросила ему в лицо смех, обжегший как пощёчина. Древние терракотовые изваяния глядели на них в ожидании жертвы, редкие огоньки звезд озаряли их пугающие лики. Деревья воздевали кривые ветви, и среди них Пьеретта видела блестящие маски - улыбчивые, испуганные, обозленные, удивленные. Жухлая черная трава ломалась под ногами. Вдали натянули тент и сколотили грубый помост, вокруг собирались зрители-маски, ждущие в нетерпении представления масок.
Луна с поддельными глазами-катерами и с морем спокойствия подглядывала за ними, и Пьеро казалось, что она вот-вот обратит своими волшебными лучами Пьеретту в лебедя и навсегда оставит ее здесь метаться в собственных силках, как и его, как и остальных. Пьеро страстно мечтал об этом в каком-то страшном отчаянии, которое умерщвляло в нем все живое, превращая его в мертвеца.
Пьеретта, захлебываясь смехом, оборачивалась на бегу чтобы бросить быстрый взгляд, размазывающий мир до полотен импрессионистов. Пьеро лунным пятном, странным мотыльком летел, бежал вслед за ней. Ряженый мертвец, сбежавший с карнавала, раскрашенный гость с потустороннего маскарада, Пьеретта нарисовала бы ему алую ухмылку - "он бывает божественно-пьян под Луной".***
И тут они замерли в круговерти своих чувств, Пьеретта вдруг оказалась на черной земле, куда сияние светил не достигало. Земля известная всем картографам. А Пьеро так и остался там, где живут одни лишь призраки, одни лишь забытые боги. Где была граница, разделявшая два королевства, разделявшая их? Тоска стала всем: звездами, ликами, светом, мертвой землей под ногами.
Пьеро не мог проститься с Коломбиной и Арлекином, не мог стать живым. Он - мертвый божок под толщей камней и своей печали. Он лежит среди мертвых ряженых и сломанных масок - осколки их звезды на фальшивом небе из старого полотна. И осень и весна всегда будут разделены - не могут бутоны увянуть в ту же секунду, как распускаются.
А Пьеретте и радость и маки не милы, белила стекали с лица, пока ее противоположное, ее вторая звезда наоборот бледнела все сильнее. Чары давно развеялись, спектакль сорвался, занавес обрушился актерам на головы. И снова она была зрительницей, снова чудесный край мертвецов, больных теней и ряженых в масках остался позади, и снова ее сердце оказалось отверженным.
И снова сердце Пьеро разбилось вдребезги. Два грустных клоуна с разорванными сердцами, с крошкой стекла в груди не переступят границу - их сущности подняли копья напротив друг друга (одной - свободные моря и лунные края, второму - тесные каморки и больные сердца).
Душа Пьеретты ныла от страха непересеченных путей, ныла от безграничной вселенной, где млечные пути пролегают отдаленно друг от друга и если ждать, когда галактики с их планетами столкнутся то ждать тысячелетия, что подобно страшной агонии. Блестки облетели, перышки намокли, усталые немые арлекины отправляются спать. Карнавал закончился в одну секунду - всюду мишура и догорающие огни, смех вот-вот сменится криком боли. Ее сердце шаловливые дети закинули на крышу. Всюду брошены ненужные маски, ведьмы улетели, а духи и феи исчезли. Лунная ночь, звездная ночь угасала, уступая место новолунию - пустой и черной ночи, тяжелой и безысходной.
Пьеро подберет первую попавшуюся маску и скроет горечь в обмане, как иные в вине, а он же и вправду божественно-пьян под Луной.
Лунно-звездные софиты медленно гасли, словно тонули, и Пьеретта все отчетливей видела картонные стены, вымазанные черной краской, и кусочки деревяшек, вырезанные в виде звезд, земля под ногами была лишь грязью и пылью. У Пьеро над головой смеялись древние боги, так оглушительно, что земля уходила из-под ног.
И были на улицах толпы и пьеретток и арлекинов, но только не на старом помосте, где носится имя, эхом отдаваясь в пустынных залах - то лишь безнадежный зов.
"Я печалюсь и знаю,
Что печаль безысходна.
Так теряя надежду,
Я ношу мое горе".****
____
Примечания:
Все стихотворения взяты из сборника китайской классической поэзии.
*Третье стихотворение из Девятнадцати древних стихотворений
**Бо Цзюйи "Луна на чужбине"
***Ли Бо "Посвящаю Мэн Хаожаню"
****Цюй Юань "Плачу по столице Ину"
Пьеро, Пьеретта, Арлекин, Коломбина, Ковьелло, Тарталья, Панталоне, Доктор, Влюбленные, Пульчинелла, Бригелла, Леандр, Пеппе-Наппа, Скарамучча, Серветта, Флавиния - маски из комедии дель арте, итальянской народной комедии, некоторые их них перешли в кукольный театр.