Аннотация: сосед который целыми днями сверлит стены может оказаться чем то большим чем просто хреновым соседом
Сосед.
Уже неделю вся семья Ивановых пребывала в пресквернейшем настроении. Как и многие обитатели дома 12/2 по улице Мординова. Ибо у них заселился замечательный сосед. Но в отличии от того милого чудака, который по утрам наигрывал на кларнете и трубе, этот чудак на букву "М" использовал иные инструменты. А именно строительные, а точнее перфоратор.
Каждый день с семи утра с перерывами на пару часов до одиннадцати часов ночи сосед сверлил бетонные стены своей квартиры. Сверлил, сверлил и сверлил. И нет чтобы выработать один и тот же тип сверления, каждый раз он делал это по-разному. Будто откуда-то из самых промороженных в кость глубин Ада ему самим Сатаной был выслан буклет в сто тысяч страниц, о разных методах сверления.
Иногда это был резкий высокий визг, когда победитовое сверло с силой и на высокой скорости вонзалось в несокрушимый бетон. Иногда известковый шепот, когда сверло почти нежно, с невыразимой тоской и затаенной страстью ласкало неприступное каменное перекрытие. Иногда тяжелые неуверенные хрипы, когда и сверло лишь устало едва тыкалось в стену и буквально выкручивало бетонную крошку. А иногда параноидальный дребезг, когда сверло, как меч обезумевшего от мухоморного отвара викинга врезается и бьется в щиты и тела жалких англосаксов, врезалось и билось о стены, пол и потолок.
Да, поехавший сосед, судя по издаваемому им шуму, сверлил не только стены, как и полагается любому добропорядочному мужчине пересекшему черту тридцатилетнего возраста, но и потолок и даже пол. Это уже было за гранью.
И ладно бы это был ремонт. Ведь каждый гражданин имеет возможность и право, и даже чуть ли не обязанность, просверлить стенах своей родной бетонной квартирки пару дырок, чтобы повесить полку, или картину, или даже телевизор. Но никто не выносил мешки мусора, бетонного крошева и застывшего в нелепые лепешки штукатурного раствора. Никто не заносил пластиковых или гипсокартонных панелей, уголков и досок. Да оттуда даже ругань не слышалась. Что было совсем уж противоестественно для российского ремонта. Еще более бессмысленного и беспощадного, чем какой-то там жалкий бунт.
Зато ругань стала все чаще слышаться в квартирах, что окружали квартиру сверлильщика. Ругань пока, что осторожная, не совсем уверенная в себе. Пусть и крепкая, но не злонамеренная. Ругались соседи шумного соседа немного испуганно. Что было довольно странно для обитателей дома, ибо был он заселен народом простым, рабочим. Который, никогда не гнушался по-пролетарски, честно и незатейливо, заехать по ушам или по морде всяческим хамам, что шли супротив норм общественного жития.
Как будто все жильцы дома вдруг забоялись этого соседа. Будто сверлил стены не какой-нибудь обыкновенный мужик с "потекшей", вероятнее всего от просверленных им самим дыр, крышей. А, как минимум, Майк Тайсон в свои лучшие годы, к тому ставший одновременно депутатом Ил-Тюменя, окружным судьей, сыном сановного священника и бывшим чеченским полевым командиром. То бишь человек, с которых грех и страшно связываться. Хоть это и было не так. Ибо Майк Тайсон уже не так уж и крут, и тем более скорее всего даже не знает про существование Якутии, и тем более Якутска, и уж точно улицы Мординова. А судьи-депутаты-священники-чеченцы никогда не стали бы заселяться в старые КПД-шки, в которых пахнет пролетарским духом обычных рабочих людей. Впрочем, даже если кто-то из этой категории существ, включая и самого старину Майка, и поселились бы в квартире и стали бы так яростно сверлить почти круглыми сутками стены, то нашлось бы в доме достаточное количество простых, пусть даже и слегка поддатых, но крепких мужиков, которые вразумили бы их вмиг. Не считаясь ни с чем. Ибо водка и хорошая компания творят настоящие чудеса, пусть и криминального характера.
Но не было никаких криминальных чудес. Лишь страх. Не настоящий, от которого встает дыбом шерсть на загривке, бросает в пот, а руки сами сжимаются в кулаки и звериный оскал лезет на лицо. А какой-то иной. Липкий, промозглый, серый, тихий. Как будто зашел в гости к своей старой школьной учительнице, и увидел потертые и вылинявшие, но тщательно подклеенные обои на стенах, почерневший от старости книжный шкаф с облупившимся лаком, набитый пожелтевшими журналами, покосившийся и подпертый книжками в меру старушечьих сил, старый моргающий телевизор с выпуклым кинескопом и саму старушку, которая, старательно скрывая слезы радости, наливает в чашку с отбитой эмалью чай и пытается накрыть нехитрый стол. И вдруг понимаешь, что тоже можешь стать таким и скорее всего станешь. Не настоящий ужас, но что-то не менее ужасное.
И глава семейства Ивановых, а точнее Варвара Семеновна, жена Михаила Павловича, уговорила-таки своего мужа сходить к сверлильщику и разузнать как у того обстоят дела. По своим секретным женским каналам она уже выяснила, что жена сверлильщика имеет нездоровый вид. Была несчастная женщина бледна, грустна, с мешками под усталыми, посеревшими от тщетности бытия, глазами. Причем мешки были таких размеров, что возможно в них и выносился бетонный мусор, что возникал в процессе бесконечного сверления.
И Михаил отправился к своему безумного соседу на мужские разговоры. Бить он никого не собирался. Хотя такие варианты и проскальзывали у него в голове в последнее время все чаще и чаще. Но когда до двери соседа-сверлильщика осталось буквально пара шагов у того внезапно заработал перфоратор и раздался визг бетона.
Волна гнева, откуда-то из низа живота, бросилась в голову и затопила вполне спокойного Михаила. Взревев раненым животным, небольшим, но очень противным, ибо Михаил не был великаном, а весьма даже коротышкой, пусть даже и очень крепким, Иванов бросился на железную дверь соседа-сверлильщика и забарабанил по ней кулаками и ногами. Будь дверь живым человеком, но ей было бы несдобровать. Но она была железной дверью, самоделкой из толстой стали. Загудев бешено, но не сломавшись, она однако укоротила гнев Михаила и мужчина резко успокоился и взял свои нервы в узду. И вместо ударов стал жать кнопку звонка. Долго и натужно, с силой, как будто вымещая свою ярость на нее. Звонок звенел. Сверло визжало. Нервы Михаила рвались из под узды.
И вот по прошествии бесконечных полминуты, сверло успокоилось. Раздались усталые, почти бесшумные, шаги. Щелкнул замок и дверь отворилась. И перед Михаилом возникло странное существо, гуманоид, серый пришелец. Михаил икнул и моргнул. Пришелец пропал, зато вместо него появилась женщина. Скорее всего та несчастная женщина, жена сверлильщика. И она была точно такой, какой ее описала Варвара Семеновна. Бледная, тощая, с глазами навыкат, с черными кругами вокруг них, из-за чего они казались еще больше. Ну и серый цвет, показавшейся на миг инопланетной шкурой. Она была покрыта тончайшим слоем бетонной пыли. Что было неудивительно. И Михаилу вдруг стало страшно. Он почему-то сразу представил на месте этой женщины свою дражайшую Варвару такой же тонкой, серой, бесконечно усталой и, почему-то напуганной. Напуганной, до такой степени, что даже сам страх испугался и исчез. Пустой. Почему-то Михаилу показалось, что женщина испугана до пустоты.
- Здравствуйте, можно поговорить с ... - начал было Михаил и вдруг понял, что напрочь забыл как зовут его соседа-сверлильщика. Или может никогда и не знал. - вашим мужем...
-Да. Проходите, - прошелестело в ответ. От ее голоса и от того как это было сказано у Михаила, человека простого как кирпич и настолько же чувствительного, по спине пробежались мурашки. И мурашки эти были огромными как тот кузнечик из Новой Зеландии и жуткими как самый страшный эротический кошмар Ганса Гигера. Ибо голос женщины был менее человечным, чем предвыборная кампания Явлинского. Как будто открыли запечатанную столетия назад гробницу и затхлый воздух прошелестел в щели дверного проема. Мертво, древне, голодно.
Женщина кое-как подняла тощую руку и указала в коридор. На миг из-под длинного рукава свитера, в который она была одета, показалось запястье женщины. Оно было туго обмотано бинтами. Очень странными бинтами, в горошек. Ужасная догадка зародилась в мозгу Иванова, но тут же в страхе запряталась в глубинах сознания.
Громко сглотнув, Михаил проследовал по указанию. Женщина же осталась у двери. Она даже не повернулась проследить, куда направился Иванов. Совершенно потеряв к нему интерес, она опустила руку и устало прислонилась к открытой двери. Потянуло сквозняком и раздался свист. Нечеловеческий, ужасающий, пронизывающий до костей. Тихий и нежный. Как бы свистела мать детям. Мертвым детям. Мертвая мать. Михаил, догадываясь о чудовищной природе свиста, задрожал и покрылся холодным, липким и вонючим потом, но исполняя мужской долг, возложенный на него Варварой Семеновной, продолжил свое продвижение.
Еще никогда жалкий коридорчик в пять метров до комнатушки, где безымянный сосед-сверлильщик тяжело опускал перфоратор на пол, не казался Михаилу таким длинным. Под подошвой ботинок хрустело и шуршало. От стен, потолка и пола дуло. Не сильно, совсем слабенько, не ощутимо. Не дуло. Совершенно не дуло. Но дуло. Очень сильно.
Михаил ощущал себя так, будто его засунули в клетку с проржавевшими насквозь прутьями и подвесили на не менее ржавом строительном кране. На вершине горы, среди бескрайнего каменного плато, пронизываемого ужасающей силы ветрами. Сердце Михаила стучало все сильнее. Неслышимый свист становился все громче и пронзительнее. Неощутимый ветер из просверленных дыр казалось, срывал одежду, кожу и плоть с костей, размалывая сами кости в труху. Что опадет после и станет теми самыми хрустящими и шуршащими под ногами обломками и пылью. Но лишь казалось.
Михаил встряхнул головой. Гнев из низа живота приятно ожег грудь и вошел в голову. Вытеснив страх. На время, но вытеснив. И Михаил решил этим временем воспользоваться. Он чувствовал, что еще недолго и он вновь погрузится в этот липкий бесконечный свистящий ужас. Михаил, что есть сил, пнул дверь, за которой затаился сосед-сверлильщик, имя которого оказалось невозможно вспомнить. То есть слабо-слабо толкнул ее носком ботинка. Дверь бесшумно отворилась и Михаил увидел соседа.
Сосед сверлильщик не был гуманоидом-серым пришельцем, каким на первый взгляд показалась его несчастная жена. Он выглядел очень странно. Страннее своей серой, покрытой пылью с ног до головы, жены обмотанной подозрительными бинтами в горошек. Сосед -сверлильщик был так же неимоверно устал, нечеловечески тощ, и напуган до умопомрачения. Но в то же время его глаза горели неистовым пламенем, пальцы дрожали от возбуждения, а иссохший рот с потрескавшимися тонкими обескровленными губами щерился в самой наисчастливейшей улыбке, которую когда-либо видал Михаил.
Но Михаил был не дурак. Он был прост как кирпич и потому, обладая всеми способностями кирпича, увидел то, что не увидел бы какой-нибудь тонко чувствующий художник, поэт или гомик, что равнозначно. Он увидел, что пламя в глазах сверлильщика пламя нездоровое, больное, смердящее смертью и страхом, такое горит, наверное, в самых гиблых болотах заманивая своим нечистым светом туристов в гнилую погибель или на верховном газовом алтаре "Газпрома", где они приносят в жертву демону алчности надежды и будущее целого народа.
Он увидел что возбуждение, что волной прокатывалось по телу сверлильщика уже не человеческий трепет. А как будто что-то чужое, неестественное, инородное нашему миру, мечется под тонкой шкуркой сверлильщика. Совершенно отвратительное существо, бесформенное, зыбкое и беспорядочное, как половые отношения светских львиц. И такое же порочное, больное и заразное. Вызревая в гное и крови, в гнилых потрохах безумного соседа, ожидающее чтобы однажды вырваться на волю и поглотить все то немногое упорядоченное, светлое и доброе, что пока еще остается у людей.
Он увидел счастливую улыбку, но это было счастье безумного маньяка. Это была улыбка эсэсовца, который смотрит, как младенцев "недочеловеков" бросают в иссохший колодец, а следом кидают пару гранат. Это была улыбка полицейского, смотрящего как молча ползет между магазинных прилавков старушка, которой он прострелил живот, оставляя за собой смазанный багровый след. Это была улыбка людоеда, пожирающего жертву заживо, не забывая приправлять еще живую и страдающую человеческую плоть перед каждым своим укусом кетчупом "Хайнц". Это была улыбка демона, что сидит в бесконечно высоте, в иных пластах мироздания, смотря как умирает и гниет мир, развоплощаясь и становясь все зыбче и темнее, с каждым мигом погружаясь в тот хаос и ужас, что и является родным измерением демона, чтобы он наконец-то смог вволю пожрать несчастных человеческих душ и плоти.
Михаил не был чувствительным малым. И потому увидел все как оно было на самом деле, не обманувшись фальшивым налетом человечности на морде соседа-сверлильщика. Михаил обделался от испуга. Это была меньшее, что смог сделать наихрабрейший из людей, исключая конечно Варвару Семеновну, населяющих дом 12/2 по улице Мординова. Человек послабже окочурился бы на месте. Или спятил так глубоко и сильно, что никакая карательная психиатрия не смогла бы изгнать из него поселившихся в нем же бесов.
- А... Миша, привет. Зря ты пришел сюда,- тихо прошелестел- просвистел через сведенный в счастливой улыбке рот сверлильщик. И дрожащей рукой попытался пригладить свои волосы. Но рука столкнулась с твердокаменным колтуном, возникшим от соединения пота, бетонной пыли и волос. Улыбка сверлильщика стала еще шире и, что самое отвратительное, еще счастливее.
- Ч-ч-что... ты такое?- это было единственное, что смог придумать разум Михаила, скованный неземным ужасом.
- Я... всего лишь твой сосед. Твой старый друг, Петя... Вы все дружно забыли мое имя, - И Михаил вспомнил, что, действительно, у соседа-сверлильщика было имя. Ведь не может же человек с рождения носить имя сосед-сверлильщик. Если только он не был уж совсем нежеланным ребенком, которого одинаково ненавидели оба его родителя, и оба они являлись Даниилом Хармсом. Соседа-сверлильщика зовут Петя. Или, скорее всего, его звали Петей. Теперь-то он явно не Петя, и даже не Петр. Теперь он сосед-сверлильщик. И это его истинное имя.
- И Вася со второго этажа, и Коля Комиссаров, и Серега Макаров из четвертого подъезда. И, наконец, ты... мой друг, Миша. Зря вы все пришли сюда,- сверлильщик как будто грустно и нелепо махнул рукой.
И Михаил увидел. Фигура сверлильщика перестала занимать весь обзор и внимание Иванова и он увидел то, что его окружает. И это было не менее страшно, чем иноземная потусторонняя тварь, что гуляет под кожей бывшего Пети. А возможно и страшнее.
Дыры. Очень аккуратные и много. Все стены были в дырах. Даже в самом дырявом дуршлаге дыры находятся на большем расстоянии друг от друга, чем находились дыры проделанные сверлильщиком в бетонной стене. Стены были перфорированы настолько, что казалось чудом, что ничего не обвалилось, что стены все еще стоят, а не сложились неопрятной пыльной кучей. Как будто что-то там, по другую сторону дыр держит стену. Вовсе не из благородных порывов, а потому что это ему так надо, этому нечто. И в абсолютной ненормальной черноте дыр просверленных самым обычным перфоратором, нет, да и блеснут совсем необычные, голодные и жадные глаза.
Взгляд испуганно метнулся в стороны, потолок и пол тоже были в дырах. Но там было уже нечто иное. Не бездушная выстроенная в ровные шеренги пустота и механический голод дуршлага. А рисунок, плотный, но при этом нечеткий, зыбкий как кошмар, нечистый как фильмы Басковой и беспорядочный как фильмы Андреасяна. И казалось что с потолка через эти дыры льется что-то. Неосязаемое, но тяжелое, прозрачное, но смрадное, неощутимое, но пронизывающее, слюна с тысяч и тысяч бесконечно голодных пастей безумного демона-бога. А под полом плещется мертвый океан гноя и крови, что еще не пролилась с погибающей туши нашего мира, но скоро прольется. И целые цунами мучений и страданий взбаламутят мертвые слои гнили и перемешают их в самый сладкий и вкусный коктейль для адской твари, что бесконечно покоится на дне этого мертвого океана.
Михаил был простым человеком. Простым как кирпич. Но от подобного и кирпич бы поседел. И потому Михаил и поседел. Поседевший и обосравшийся повторно он вновь посмотрел на сверлильщика. Сверлильщик вновь обрел плоть, тяжко вздохнул-просипел-просвистел и нагнулся за перфоратором. Бинты в горошек, что опоясывали его спину треснули и лопнули, обнажая бледную нездоровую кожу соседа. И Михаил увидел дыры. Дыры в человеческой, в человеческой ли, плоти сверлильщика. Глубокие, ровные, почти не кровоточащие. Края дыр слабо шевелились, будто дышали. Вдыхали воздух. Выдыхали уже не воздух. А пары безумия, безнадежности, безысходности и еще десятка слов начинающихся на "без".
- Уходи, Миша... Зря ты все-таки пришел сюда. Не надо было приходить... Может я смог бы...- сверлильщик недоговорил. Вместо этого он включил перфоратор, подошел к стене и начал сверлить новую дыру.
Раздался визг и грохот переламываемого в пыль бетона. И привычный шум разбудил Михаила от ужаса. Как звонок будильник выдергивает от кошмара, так и шум сверла выдернул Иванова из лап оцепенения. И вмиг гнев за поседевшие волосы, ненависть к своему страху, омерзение от дерьма в собственных штанах вскипели из низа живота и взорвались мегатонной бомбой ярости. Взревев как гном, у которого наглый дракон упер Сердце Гор, с яростью же обиженного гнома Михаил налетел на сверлильщика. И ударил его. Прямо в беззащитную спину, чернеющую отвратительными отверстиями. И еще раз. И еще. И еще. Михаил бил, выпуская через свои пудовые кулаки, через могучие удары, весь тот страх и ужас, что охватили его в этой поганой квартире. Никогда еще Михаил не был так зол. Никогда прежде в жизни он не бил никого с такой яростью и силой.
И это сработало. Сверлильщик лишь глухо охнул и уже от первого удара Михаила налетел грудью на свой перфоратор, уронил его, ударился о стену и сполз по ней. Но Михаил не остановился. Он вновь и вновь бил по рыхлому истонченному и источенному дырами телу соседа-сверлильщика. И с каждым ударом страх и неземной ужас как будто отпускали Михаила. А так как его было много, и страха и неземного ужаса, то Михаил бил.
Когда Михаил закончил и обессиленно встал с колен, сверлиль... а точнее Петя походил на фарш. На сухой залежалый фарш. Не иносказательно, как в бравых боевичках. А реально превратился в фарш. Кулаки ярости Михаила взбили тонкую держащуюся на одном безумии и огромном количестве дыр плоть Пети в месиво из обломков костей, мяса и как будто иссохших потрохов. От Пети было на удивление мало жидкости. Как будто в отличии от нормального человека, состоящего на 80 процентов из воды, Петя содержал в себе жидкости максимум процентов на 15, не более.
Михаил пошатываясь, совершенно опустошенный вышел из комнаты, прошел по коридору, в котором уже совсем не дуло. Добрался до двери. Ногой отодвинул легонькое тело Наташи, бездыханно лежащее у двери. Наташа, жена Пети, раньше была весьма пышной женщиной. "И куда только все делось",- лениво подумал Михаил. И вышел из квартиры Сорокиных. Не забыв тщательно прикрыть за собой дверь.
Пошатываясь и кривясь от ощущения липнущих в бедрам обгаженных штанов, Михаил поднялся на свой этаж. Дверь в собственную квартиру была открыта. В прихожей сидела на обувной скамейке взволнованная и бледная Варвара Семеновна.
"Волновалась за меня, красавица моя",- подумал Михаил и криво улыбнулся. В ответ на улыбку жена лишь испуганно посмотрела на его кулаки, покрытые темной вонючей слизью и забрызганные слизью же рубашку и мокрые потяжелевшие штаны. Ее губы беззвучно шевелились, повторяя без конца: "Петя, Наташа, как же так... Петя, Наташа... как я могла забыть... Петя, Наташа...".
"Заладила",- подумал Михаил и чтобы заткнуть жену, схватил рукой за подбородок, притянул и нежно поцеловал в губы. Жена действительно перестала бубнить себе под нос. Вместо этого тяжело осела на скамейке и закатила глаза.
"Ладно, пусть поспит. Утомилась, милая",- подумал Михаил и хрустнул костяшками пальцев, повел могучими плечами, размял шею. А потом быстрым шагом дошел до стенного шкафа и достал оттуда свой перфоратор.
"Предстоит много славной работенки. Куда там Варя хотела перевесить этот книжный шкаф", -подумал Михаил, втыкая вилку перфоратора в удлинитель. Затем с молодецким гиканьем, лихим бесшабашным ударом снес книжный шкаф со стены, оголив изрядный кусок бетонной поверхности.
"Да... много работенки!", - улыбнулся еще шире Михаил и включил перфоратор. С визгом и грохотом сверло с победитовым наконечником впилось в бетон.
Из квартиры Васи со второго этажа, Коли Комиссарова с пятого, и Сереги Макарова из четвертого подъезда донесся аналогичный визг и грохот.