...несколько времени до вхождения Польши в состав Евросоюза.
- 1 -
Казимиру за полтинник, с хорошим перевесом за полтинник, а вернее, какой уж там полтинник - воспоминание одно.
Руки-крюки в мозолях, ладони - лопаты, походка корчем, стрижка случайная, одёжка - с чужого плеча; уже лет семь Казимир не тратится на штаны, рубашки или на нижнее бельё. А так, ни кола, ни двора. Хозяин - Карло, папа Карло, кормит, поит, крышу даёт, работёнкой обеспечивает. Работёнка: погрузка, разгрузка, перевоз мебели, очистка квартир после умерших жильцов, очистка помещений разорившихся фирм - энтзоргунг - от всего движимого.
Когда работы нет или под вечер, Казимир ковыряется во дворе и разбирает старьё на металл и неметалл, а металл на цветмет и чёрный; кабель очищает от изоляции, а как результат накопится - сдаст 'по сортам' на свалку и получит живую денежку лично в карман; чтоб и зря ничего не пропало, и ему на пользу.
Суетится, крутится Казимир, но иногда замрёт, как варан под лампой на террариумной ветке, выпучит глаза и уставится тупо в небо, на верхушки деревьев, на птицу парящую, и вдруг увидев, облака-то: плывут и весь улыбнётся, поражённый открытием.
День за днём, год за годом прошли; не приметил, как за полтинник перевалило. А как постарел - заметил: двигаться тяжело стало, как железом оброс. И даже не это!.. Раньше бывало, кресло взял на голову и понёс куда надо и сколько хочешь, только разбегайся все с дороги! А сейчас: напрячься надо, путь прикинуть, но и это - не это: опаска появилась! Хуже нет, когда опаска, когда страх в работе, когда работа с оглядкой.
'На родину в Польшу за сердцем ехать не к кому. Разве сгонять водки попить со старыми собутыльниками, денег пошвырять на ветер, как богатый урод, побыдлить, королём посидеть в пёстром букете дешёвого потрёпанного бабья, погрешить; повыпендриваться перед местными козлами, что держат себя как 'графья'; поучить ближнего европейскому уму-разуму. Там, дома, в Польше, я - богач, а не хухры-мухры.
А после воротиться: таскать, сортировать, сдавать, у Карлы поворовывать... Своруешь у него, как же! Держи карман шире, сам не дурак моего подрезать.
Эх, зацепиться бы за пособие здесь, в Германии! Да как! Рылом не вышел! Нет никакой возможности. Существую, как существует умудрённый опытом бесхозный беспородный пёс в преклонном возрасте! И рожа, чтоб зацепить бабёнку подходящую, уже не та; и когда она была та?!. А всё был бы молод, и не то бы сошло; пока молод крутиться легче и все помогают...'
В последнее время Казимир чувствовал: Карло не продлит контракт, как было последние годы. И что тогда? Прощай стол и кров, Казимир отбывай на родинку загнивать солидарно.
'А то не почувствовать, что Карло хочет, не вчера родился! Всю жизнь горбом, как верблюд, за жратву и угол... Мозгов, конечно, нет, трава. А когда от полтинника врозь, то годы уже не как монетки мелкие звякают, а глухой звон - что стон - стоит на одной ноте, непристанно, как от трансформаторной будки, и легко, как какой пророк-ясновидец, усекаешь мгновенно ту самую мысль, для которой шеф, чтобы её выразить, только-только подбирает время и место! Эх, чем я не пёс, тем и пёс не человек...
Почитай, лет семь было, как в сказке, хорошо было! Жаль человеки стареют. Так жаль, что просто сил нет! Так бы и существовал вечно молодым! А-то уставать стал скоро и всех быстрее задыхаться. Так время поспело, просто ужас. Самое страшное: вес, что надо перенести, пугаться стал, стал медлительнее, осторожничать начал... Куда кураж делся?! Казимир, Казимир... Не продлит Карло контракт. Сука он, но другие хуже. Не продлит, так не продлит! Что теперь, не жить что ли?! Тоже мне, божок выискался!'
Казимир дочистил кусок толстожильного кабеля от изоляции и, с удовольствием чувствуя ладонями жёсткость гладкого голого металла, медленно смял золото-медные жилы в комок и швырнул в ведро с цветметом, что когда наполнится, отнесёт к своей цветметовской куче. Обрезки пластмассы Казимир смахнул наземь и положил на стол нож, что сам специально сработал для этого дела. Работать он любил и не представлял, чем ещё можно так приятственно жизнь занять.
'На станке выковыривать металл конечно проще, но станок денег стоит и электричество жрёт... Да и случись станок - тьфу-тьфу-тьфу! - и Карло загребёт весь кабель под себя. А так ему лениво ковырять! Купить станок - он удавится скорее! Будет ждать, пока сам 'придёт!'.
Казимир закурил.
'Ладно! Крыша над головой, сортир с удобствами, не зима, что ещё желать?! Ванявим землю, коптим небо... Переварим и эту диалектику. Не то едал, не то бывало! Будем, значит, на родине помирать, чтоб её... А паки порадуемся тому, чего есть хапнуть и заглотить от пуза: низовым червям снизу хорошо видно, где и чего повыше есть, да не сковырнуть по статусу, но если кто подорвёт... Продлит, не продлит. Бог не выдаст, свинья не съест. Может произойдёт что-нибудь!
Ещё года три-четыре назад грузил, перетаскивал всё на равных. И дозу держал равно, - стаканом не обносили! - а когда надо, так на молодого, на прибившегося случаем к Карле, на Марика прикрикивал и гонял вдоль и поперёк как хотел. А теперь? Суетлив стал. Стал соглашатель. Поддакиватель низам и верхам, всем поддакивателем стал. Относил я за своё чужое... Своего только инструмент в ведёрке, хоть строить дом, хоть разбирать. Тряпья чемодан с очисток, хватит на всю оставшуюся... Даже смокинг есть! Один раз его для прикола надел, Марик тогда дал цилиндр, а Карло тросточку и очки без стёкол, оправу то есть, и в таком вот интеллигентном состоянии прошёлся до остановки, метров триста от дома. Отдыхай смокинг! Всякий вечер на Карлином дворе топчусь, как топтун. А чтобы водки выпить с Мариком или Карлой, чего наряжаться-то?! Ну бывает баб принесёт, так мне-то что с молодух?!. - Казимир усмехнулся. - Это Карло с Мариком петухи... А мне незачем мне тут наряжаться, мне в уюте посидеть. А теперь Карло недовольный ходит, вижу-вижу. Говорить, не говорит ничего, дипломат. Знаем мы эту дипломатию: в последний момент сказать: очень сожалею и адью; просто, открыто, в глаза, но в последний момент. Цивилизованный мир.
А что ему с меня прибыли? Почти ничего! Теперь прибыли мало от меня, и риск: вдруг во время работы я в лучший из миров сигану, ведь не только спортсмены и политики горят на бегу.
Точно, Карло недовольный ходит. Может, от того, что его змейка уже деньги стала считать... Щетинка не вышла, а мужику крышка. Да... Карло - варёная картофелина при ней, погоди!' - Казимир закашлялся, дым 'не пошёл' и ещё прихватил облачко правым глазом, выступила слеза.
Когда случалось жить по заведенному, то Казимир, обретя в однообразной заполненности дней уют, приспособившись, уже не докучал себе нисколько во всю продолжительность стабильного существования никакими рассуждением, ни тем более размышлением: что, отчего и как дальше складываться будет; не докучал про то ни себе, ни другим: катит, и ладно, поживём увидим, и нечего зазря мыслью ворошить, когда всё прелестно!
Неопределённость ближайшего положения, разрушение накатанного алгоритма и приближение новой жизненной схемы отравляли жизнь, вернее весь световой день - заснуть Казимир всегда мог сразу, во всяком случае последние лет тридцать: принимал норму дешёвого вина и на боковую; он всегда повторял, но в последние годы чаще: главное день перебиться, а ночь - переживём! Близость перемен, очевидность скорого изменения привычной душе и сердцу хоть какой-то определённости, взволновывали его так, что в голове его вдруг возникали чудные, неожиданные мысли, а со дна памяти начинали мерцать позабытые воспоминания, нелепые и как вырезанные из папиросной бумаги. Всё это ошеломляло разум и Казимир пугался и дивился самому себе. Года три или четыре назад, когда Карло думал своё дело закрыть и послать всех работников к чёртовой матери, Казимир как-то запросто, за совместным ужином, вдруг обмолвился с Мариком и Карлой о своих мыслях, о воспоминаниях... Шеф и коллега тут же подняли его на смех так, что Казимир зарёкся с кем-либо заводился на эту тему, каждый раз отчётливо вспоминая, как шеф и напарник ржали словно два молодых жеребца, в один голос повторяя: у Казимира белая горячка?!
Песнь о том, как неожиданная мысль поразила Казимира.
Казимир красил Карле дом.
'Вот докрашу - и в путь-дорожку. И слава Богу! И меня здесь уже не будет. Я буду не здесь! И мне тоже здесь надоело! Я буду - далёко. А дом ещё много лет будет стоять красивым! Хорошая краска и кладу я её хорошо, и уже во второй слой. Карло не хотел второй слой делать, да работы не было, а краски - завались, она от разорившейся фирмы приплыла. Я ему сказал, что и двадцать лет краска продержится, если по-хорошему дело делать, а по-плохому - пять, от силы семь. А он, смешной человек, отвечает, что ему на двадцать лет не нужно: 'Казимир, через несколько лет рабочая сила ещё упадёт цене! А уж через двадцать лет - я сам не знаю что буду: в дом престарелых собираться или уже за, подальше... А Ляльке будет как раз двадцать лет... И что, ей этот прелый бежевый цвет будет кайф? Как и вся эта архитектура! Да она ещё раньше отсюда сбежит в какую-нибудь страну. Продаст всё, и сбежит. И чёрт с ней! С деньгами, любая страна цивилизованная если деньги, а пищевая цепочка отыщется. Делай, что хочешь!' Так оно так, по нашей обезьяньей психологии! А я - покрасил: зачем неоконченную работу оставлять? А с деньгами точно, везде хорошо! Когда много денег, мозги не нужны. В жизни так мало надо: пожрать, поспать, потрандеть, перепихнуться и тёплый сортир - всё! Чай, мы люди или типа как люди, но не звери или ещё не звери... Ну ещё телек посмотреть иногда, когда уставший от праздника, идеологию послушать и зарядиться... А краска хорошо у меня тогда легла, право, хорошо. Уж отличить работу от подделки - умеем!
И интересно, думаю, красишь, красишь и вот: вчера - одна фактура, а сегодня уже другая! И тут меня озарило, как молнией пронзило насквозь: невозможно никак повторить убитую фактуру; истинно - невозможно! Всё в мире, как одностороннее движение автомобиля! Так и хорошо, что повторить нельзя - веселей! Но что интересно: можно переделать как хочешь фактуру, хоть дом перекрасить или на камне снять слой шлифовальной машиной, или ещё что, а вот обратно слепить, как было, в точности исходный материал получить - шиш! Кто может восстановить подпись времени?!.
То есть, технически может быть получен похожий результат, да такой, что и глаз не сыщет отличий, но если сердцем суметь приникнуть - сразу вылезет разность, подделка. То, что составлено в земном из солнечных лучиков, ветров и дождей - сердцем собрать умение нищее. Врут всё реставраторы, что могут восстановить фактуру, нельзя: в фактуре живое сидит, а живое нажить - пожить должно, выносить. Вот на одном дереве и то двух одинаковых листьев не сыскать!.. Так куда уж нам, да ещё с малодобрыми мыслями, за высшей силой угнаться?!. Значит, она - есть, эта Высшая Сила. Высшая Сила - есть. И что тогда? И какое к нашему, моему с Ней, взаимодействию имеют отношение брюхатые попы со свиными глазками - никакое! Я сам - есть, я - фактура этой Силы!'
Казимир слез с лесов и пошёл на кухню за пивом, чтоб отдохнуть от мыслей; но это оказалось безуспешно.
'Покрасить, это как время: изменить фактуру, это - божественно! Или как?!. Это с какого закоулка души взглянуть? Облупленную временем халупу покрасить, она станет безынтересна взгляду, - как штамповочная кукла, прежде того, как ребёнок с ней поиграл и жизнь вдохнул!.. Ребёнку - это запросто, жизнь вдохнуть: кусок мела возьмёт, закорючку нарисует на асфальте и чрез миг летит космонавт в космическом корабле!.. Вот ведь как он и создаёт фактуру! А я, получается, её убиваю?.. Вот те раз!..'
Больше Казимир в тот день не красил.
И вот теперь, через несколько лет, но как всегда в минуту душевного беспокойства о хлебе насущном в ближайшем будущем, неожиданная мысль ожгла Казимира: 'Господи, жизнь что ли прошла, а?! Вот те раз! Меня же за старость изгонять Карло собрался! Значит, прошла! - Казимир растерялся, такой свиньи от жизни он не ожидал: - И что было у меня на веку? Где радушный вечер настоящей жизни?! Самый-самый, а не со случайным разбитным бабьём на пьянке... Где незабвенный момент жизни: вечер, вечёрка, заря вечерняя, где она торжественная, как преддверие моего ухода... Тьфу! Тьфу! Тьфу! Не может быть, чтобы вся жизнь была одна только эта падла горбленная, одна только эта пролетарская стойка, одно только это наше церковное проклятие. А чего кроме в её промежности было?!. И что называется счастием?! Может, в юности было?.. Не помню. А может, счастье - это придумки и не главное? А что главное? Вот Карло как-то доверил мне коляску с Лялькой покачать, минут пять или пятнадцать, или полчаса качал, не знаю сколько, вечность! Карле надо было отлучиться на вокзал жинку встретить. Так вот тогда-то во мне и проскочило это что-то другое, от Ляльки отразилось - пока я над ней был за старшего Бога, почитай, над ней ходил, над необученной добро и зло различать. И тут промелькнуло прозрачное в лучиках, как свет в стрекозьих крылышках, незнакомое... испугало меня страх как, своей пронизывающей всесильной откровенностью. А что я делал?! Я за ручку коляску чуть колыхал корявой лапой своей с чёрными ногтями... какое там колыхал! придерживал, руки дрожали от сердцебиения, а я с умилённым, да-да, с умилённым ужасом думал: что делать, если Лялька проснётся, заглянет мне в рожу и увидит в ней весь белый свет... А и подумалось: хорошо, пусть и проснётся! Может, это и есть счастье, представиться кому-то за весь мир?! Хоть на один миг! Чтоб рожу весёлую скорчить, обрадовать или ещё что... Сказать, улыбаясь по самому настоящему, взаправду до корней, сказать как обыденно, спокойно, степенно, дескать, ничего, девчонка, проживём и не хуже других дадим копоти!.. Слава богу, крепко спала!'
Казимир обратил внимание, что он давно стоит с незажжённой сигаретой в губах. Он достал из кармана зажигалку, подкурил и сладко пустил смертоносный дымок, одновременно горлом и носом. Потом ковырнул суковатым пальцем, чёрным ободком обломанного ногтя в носу, вытащил сухую соплю и смахнул её под ноги.
'Вот говорят: курить - вредно! - думал он. - Согласен! Но это у меня главное удовольствие. Будет другое - брошу! - усмехнулся он. - Но что же Карло приставуч стал?! Может, я у него медь поворовываю больше обычного? Так нет, как всегда. Да я никогда и не ворую! А если и возьму что-то, так самую малость, и то, только потому, что оно под ногами валяется, грех оставить, спотыкнуться можно и нос разбить... Если я что и беру и разбираю, так только то, до чего руки у Карлы не доходят и не дойдут никогда, сто процентов, а главное: если не я, то Марик сопрёт ещё больше и нахальнее. Так что, лучше, если я приберегу.
Карло, Карло, папа Карло... Знатный домик мы с Мариком ему отгрохали. Года два корячились или три? Днём работа - грузчик, тогда договором было много, а по вечерам и в выходные корячка, корячка, корячка. Замечательное время было, не продохнуть... Карло с деньгами не жался, хорошо платил, по мелочи не урезал, еды и вина было - завались. Понятное дело: молодая жена и дела хорошо идут.
Это теперь, краля новая... сверхмолодая... и такая жадная от прежней нищеты, что просто ужас, нашему брату не мать, а цепная псина! А может, она по-природе своей такая. Но Карло прижимистый стал, факт, а тогда свой был. А может, от житья хозяйством прижимистость образуется? Не знаю, не живал я хозяйством'.
Родители Карлы жили в Испании, а когда отец умер, несколько лет назад, мать стала часто приезжать жить к сыну.
'И мамаша его, тюмтя, как приедет, так вечно недовольная ходит... Здесь не то, там не это... И будто я - помеха какая: 'Карло, почему у тебя Казимир всё время во дворе маячит!' У меня во дворе - цех, а ей - курортный вид подавай! С пролетарием - не подходит, мерзостно! Впрочем, иногда она очень даже покладистая тётка, копейку иногда сверху ввернёт за пустяк так, что Карло и не приметит! В рот не заглядывает, когда угощает!.. Но иногда - чистая фурия, Скилла, мешок с гормонами.
...Проездила-то сколько! Хотя, говорят, в Испании выгодно жить тому, кто имеет что экономить. Не знаю, не знаю... Экономия для меня - чужое ведомство, моё ведомство - ужаться, как спора, как Йог, и жить без затрат. Но доброе слово и мы ценим... Как же это Леха залётный сказал?!. - Казимир возвёл глаза небу и с удовольствием вспомнил: 'Как эпоха есть моя духовная сирота и сущность, то подачки принимаю без обид!' - Мысли скачут, - отметил Казимир, - не было, не было, и на тебе: расскакались! Скачите... Пусть бы в Испании себе жила, а-то выйдешь во двор поработать вечерком и чувствуешь: кому-то вид заслоняешь, неудобно! Хотя так-то она бабёнка хорошая и ладная, не какая-то штопка, и мне подошла бы... Но в ином разрезе, пусть лучше живёт себе там, а мы здесь, хотя нам в целом без разницы, как мы люди мирные, битые, сбоку-припёку примоститься привычные, мы, кстати, самые, что ни на есть, настоящие интернационалисты и демократы, хотя Интернационалов ничьих не поём, но и не воюем и даже не настаиваем поделить всё поровну, мы на чаевых согласны сосуществовать, только не гоните нас на родину... Чего только в башку лезет, как труха сыплет, так неохота пригретое место менять!'
А такой вопрос! Вот если я есть отражение правящей партии, то она такое же дерьмо, как и я, ведь я по-мелкому подкрадываю, она по-крупному, ей нет нужды искать, где оставшуюся жизнь перекантоваться, у них - золотые парашюты имеются, это у нас - ни кола, ни двора, помирать рано, а жить негде... А вот если б жить, как отражение Солнышка, как лучик на Землю прийти: взошёл на день, ушёл на ночь! Впрочем, и на небе бывает непогода. А всё ж, сыскать бы такой же угол, как сейчас, что б ещё лет на десять, нам больше и не надо. А Карлина мамаша всё же очень даже статная бабёнка. Определённо, мне бы вполне подошла, да статуса у меня подходящего нет, и смотреть не будет! Последний сорт. Статуса нет! Неподъёмный вопрос. Мы-с не в ходу!..
А я вот наблюдал её, когда полы в коридоре и в гостевом туалете золотой плиткой выкладывал, а потом мы праздновали... а что мы праздновали, что так перепились, как свиньи на уровне цивилизации? На Пасху?! Может быть... А на чью?!. Не вспомню... Марик тогда в собачьей будке уснул. Голову сунул в неё и храпел ночь в удовольствие во дворе. А Фантик, добрая душа, рядом спал и даже не возмутился ни разу, не погнал захватчика; не выл, не гавкал. А я тогда на лавке уснул, где сидел, там и уснул, в салате поник.
И вот в эту чью-то типа Пасху Карлина мамаша из каких-то гостей прикатила, душ приняла и в халате вышла в кухню, а я тут же сплю и не меняю никаких положений во сне от общей усталости! Измождён так, что и сказать неприлично. Но Марик в будке, а мы по-культурному: где сел, там и затих, там и уснул. А она вышла, я зёнки чуть и повыкатил. Гляжу в щёлочки век, как она после ванны бодрячком. Сил у меня никаких, но в сознании. И сижу прочно. Она на меня посмотрела, подумала, наверное - мебель, если бабы вообще что-то могут думать. А я как есть: живой и напротив, только ослабший и к общению не готов, к нему тяжело расположен с потравы, невзирая на космический век и как бы на скорые прогулки людей по Луне... Но мне моё пьяное положение лучше, чем быть депутатом или киллером, тьфу, тьфу, тьфу! Я нищий работяга, неудалюга, но я к злодеям отношения не имею и нахожусь в данный момент в состоянии лёгкой помятости и полной недвижимости, и виду о жизни не подаю! Никакого не подаю! А она хоть и бодрячком, а не в духе, видно, в гидральном состоянии, ещё бы: приехала к сыну, а тут... кипишь, дым коромыслом! Но это я так думаю, а что она думает у меня в мозгу не прописано.
Идёт, халат нараспашку, титьки спаниельно болтаются... К столу подошла, рюмку водки налила и... хлобысть!.. Корочкой хлеба чёрного занюхала. А я это всё через сжатые веки пронаблюдал и пришёл к выводу: очень даже ладная бабёнка и к тому же вдова. И рассуждаю приблизительно так: бывает, щепочка за бережок или за низко свешенную веточку ивовую да и зацепится, и ладно стоит на воде сколько надо, вот бы и мне так, чтоб до смерти запиться. А-то как всё накатано шло, лет пять или даже семь, да качнулось, как только жена Карлы, Ленка, разбилась насмерть... Два года назад. Ой, красивая была баба! Из Белоруссии. Ей похождения Карлы туда-сюда, направо, налево надоели, она возьми и полюби другого, тоже немца, и поехала с ним и ребёнком отдыхать на родину... Не доехали малость: сами в котлету - земля им пухом и царство небесное, как говорят, - а на ребёнке: ни царапины. Карло горевал-горевал... Ходил и всё повторял: 'Говорил, не ехать... Упрашивал, не ехать...' Очень горевал. На ребёнка голос не повышает никогда. А потом эту кралю определил... Так и существуем... Погоди! Отец Карлы, Ляльки дед, отдал богу душу двумя годами раньше это истории, стало быть, приключение с салатом, собачьей будкой и Карловой мамашей - ранее произошло... Точно, то и не Пасха была никакая вовсе - то Лялькин годик мы праздновали! Потому и так напились! А откуда тогда Марик? Так это и не Марик был, вот память! Дырка! Вовсе и не Марик это был! Всё я балда, старый дурак, перепутал! То не Марик был, а Лёха. Русский Лёха, он потом ушёл куда-то, сказал, что временно, сказал, мол, надо сходить истину проверить сердцем, по сю пору ни его, ни истины. Странно ушёл: инструмент сложил в коробочку и поставил у Карлы в подвале, в самом дальнем уголке. Потом сказал... Что ж сказал?... ага: 'я плачу по родине!' и ещё жирным фломастером это же на майке написал: 'я плачу по родине!' и сердечко под ним с крылатыми титьками изобразил, надел эту майку на себя и был таков, пока мы соображали: что он сказал на своём кривом немецком. Думали по нужде вышел, а он ушёл путешествовать! Два года, как нет.
Значит, пять лет прошло, а не семь! И чего свершилось в мире за это время, кроме разработок боевых самолётов?! Чего?! А вот Карлова новая оторва во всё нос суёт и мной всегда не довольна... Говорит, под себя много гребу... Дура! Хорошо ещё тонкостей не знает: зачем я кабель чищу. Узнает ещё, хозяйка мусорной кучи. Свалилась на голову... Карло такую няньку Ляльке искал, чтоб мало платить, чтоб ей оплата - проживанием и символически, и отыскал через какую-то фирму, специально заказывал няньку из неблагоприятного региона, они, все говорили, за работу держатся, старательные... Они, может, и за работу держаться, а эта уцепила Карло за другое. Всё отдал... А молодец, девка!!! - вдруг светлорадостно усмехнулся Казимир как за себя. - С ими так и надо!
Ленка, царство ей небесное, добрая девка была и с характером! С характером, против себя. Так и откуда ей было знаний взять, чтоб за себя! Зато меня не обижала! ... Интересно, Карло меня прежде выгонит или новую няньку, как только она власть перебирать начнёт. Дурища, не научилась в тепле сидеть, не мёрзла ещё! Я ей намекнул, а она только отмахнулась... И чего она меня не любит? Я совсем мало отъедаю и почти не краду ничего... Мне мало надо. А если не красть ничего у Карлы, так мне выйдет скука смертная жить. Я иначе жить не приучен, я - готовый. Эх, хоть бы два-три годика пожить дали б ещё хорошо, и большего не просим, как только на родинку не сливать...'
Казимир ссыпал скрутки железа из ведёрка в свою цвет-метовскую кучу, что была чуть выше, чем у Карлы и Марика. Чтоб она не выпирала, он примял её сверху и подоткнул со сторон.
'Кто ж виноват, - отвечал Казимир себе сам: - Марик - бездельник! Только водку жрать умеет, а Карло няньку обхаживает, глотает наживку... И зачем она нужна?.. С бабами всегда так, сперва её лепишь, стараешься, а потом она проникнет в тебя, корни пустит и не выдрать её ничем, она сидит в тебе, как какая Лилит и свободы духу не даёт, - так Лёха говорил и я с ним соглашусь. И что получается? Получается: поработать, разумно демонтировать электрику, потратить время жизни со смыслом, понапрягаться - это только я, Казимир, и могу!.. А им - всё в готовом виде подавай, что Карле, что Марику. Давеча нагребли оба где-то несколько ящиков с медными тазами и подносами с такими витыми краями и изображениями всякими, с фигурами рыцарей с мечами и копьями. Отхватили медь так, что никакой изоляции отделять не нужно, сдавай и получай копейку; на готовое попали! Могли поделиться? Куда там, рвачи! Карле вообще везёт, он как-то, квартиру после бабульки очищая, сто тысяч взял в старом кресле! И ещё покруче бывало. Всё себе берёт... Откуда у него ещё Испании... Нюх у него, а у нас, Казимир, такого везения, такого нюха, нет, мы - ручками... Ну и слава Богу!'
Непроданное с аукциона имущество фирм-банкротов Карло забирал и отправлял на перепродажу. Что-то продавалось, что-то годами лежало на дворе, забывалось, зарастало травой, пропадало...
Посреди двора стоял огромный, на две трети наполненный мусорный контейнер с обломками мебели, одеждой, какими-то книгами, битой и целой посудой... Казимир оглядел двор заваленный разными материями и вздохнул по поводу чужих сокровищ. Ложиться спать было ещё рано и он взялся разбирать двигатель.
Двигатель оказался лишним в жизни и просуществовал весь свой век в заводской упаковке; он так ни разу и не был включен; пропутешествовал на земле без применения. В нём было что-то тайное, сокровенное и порочное - старое новьё! Казимир открутил болты боковых крышек, снял их и углубился разделять статор и ротор, чтоб затем выбить зубилом из пазов медные провода обмотки, что блистала.
'Жаль, человек стареет... Только место нагрел, накатал, еду и крышу над головой обеспечил, покой и такое тёплое место, что про завтра думать нужда утихла... И всё! Крах. Теперь напрягайся... Столько лет жил и не мучился будущим!.. Я, может быть, бабу какую б и завёл, без прорастания корнями, а так, угостил бы её иногда или в гости сходил к ней, а теперь - пропала идея, придётся мозги напрячь, пока образуешь ракушку, это же не страной рулить.
Мусором одет, мусором обут, одних рубашек штук двадцать, а что теперь делать? Как быть?.. А как я когда-то с родины налегке прибыл: с пакетом с паспортом в кармане! Карло помог, подбросил работёнку, а она - нужная! Если её не делать, то дерьмо разрастётся непомерно и всех сразу проглотит народонаселение, а убежать: никому не получится, потому что в космических кораблях мест на всех желающих по плану нет, надо ж это, как себя, дура, разуметь, а так же и то разуметь, что те кто по плану без места, будут отчаянно хватать за ноги тех кто с местом по плану, и оттаскивать последних прочь от машины, чтоб самим забраться! В результате, только большая свалка и получится! Такое мы проходили уже и не раз!
Дожить бы так, как оно есть. Я ведь весь, кроме жопы - мозоль. Руки заскорузлые и чемодан рубашек.
Конечно, жизнь я прожил коряво, неумело, ничего не нажил и облака разглядывать времени не имел после детства, да и тогда не имел: отца в лагерь и на Колыму, он фамилию Грюнер отказался менять на Зелёный, там и сгнил невесть где, а я сам - непутёвый... И что-то теперь уже и рученьки туго гнуться стали. Так и не проехал по пути отца до Калымы, не вышло... Обманул маму. А мама на меня всегда чистую рубашку надевала... Вечером помоет её, утром - сухая и чистая... 'Носи, Казик!''
Из дому вышел Карло и приветно махнул рукой, сел в машину и укатил. Казимир оставил статор, прошёл к Карловой куче с обрезками и бухточками кабелей, выдернул из неё увесистую бухту с медными жилами и с думой: 'Нас медными тазами не дарят!' - перекинул в свою кучу.
Карло вернулся через полчаса. Он глянул как Казимир крушит резцом обмотки двигателя, поморщился, отметил про себя, в который раз, что Казимир все вечера что-то делает для себя.
'Крадёт, факт! - определил Карло. - Гнать надо: стар, пользы от него мало. Кризис. Заказов мало. Пускай домой валит, старый хрыч. Сидит на мне, ворует, что плохо лежит, и продаёт. Обнаглел. А главное - надоел, как не знаю что. Надоел за столько лет, почти в родню записался. Надоел. Пусть валит куда хочет! Пойдут заказы, буду молодого искать, крепенького, на несколько лет, чтоб небалованного найти, облагодетельствую и пусть вкалывает. А-то этот всю мою медь перетаскал, из-за подносов, лох, убивается! Сам жмот и щёлочь. Опять движок приклеил к рукам, можно было продать, полежал бы ещё пару лет и ушёл, жрать он что ли просит у него на моём дворе?.. Отправлю-ка его на следующей неделе в Испанию, пусть матери дом подлатает, это он хорошо умеет, а там, гляди, его срок пребывания окончится, пусть на родину свою гребаную топает! Скатертью дорога, пора. Надоел - до тошноты!'
Карло долго вынашивал решения, но приняв, не откладывал в долгий ящик. Он подошёл к Казимиру и, перекинувшись двумя-тремя фразами о погоде, сказал, указав лёгким кивком головы на казимирову кучу:
- Казимир, пожалуйста, сдай всё до среды медь! - Казимир выпучил глаза. - Я двор собираюсь камнем мостить, Марик будет во время моего отпуска делать... Надо двор освободить. В четверг ты поедешь в Испанию, покрасишь и подремонтируешь дом у моей матери... с той же оплатой, что у меня. - Казимир вздрогнул. - Испанцем побудешь, шляпу себе в контейнере выбери, там штук пять соломенных валялось... А я буду сам в Испании проездом, скоро с Лялькой и нянькой поеду на машине на виллу. Тогда и заеду к матери и рассчитаюсь с тобой за ремонт... А ты поездом в Испанию помчишь, как интеллигентный человек!
- Как так сейчас в Испанию?! у меня столько провода не очищено, двигатели не разобраны! Пропадёт всё! - путая немецкие и польские слова страшно заволновался Казимир, указуя крючковатой лапой на свою кучу материала.
- Сдай так, в изоляции! - ответил Карло и подумал: удавится ведь.
- Это ж... как подарить! И цены на бирже такие...
- Цены хорошие!.. Ну сдай, как приедешь!.. Дочистишь и сдашь, - сказал Карло, чтоб отвязаться.
- Ха! - Казимир развёл руками: - Разворуют!
- Это кто ж, интересно, здесь разворует?
- А-то не знаешь, Марик! Или ты забудешь и, двор подчищая, смешаешь всё со своей... Я так не хочу! - заныл Казимир.
- Поступай как хочешь... до субботы! - Карло махнул рукой и пошёл к дому, бросив на ходу: - Отвезти железо на свалку я тебе помогу.
В среду сдали цвет-мет. Нечищеное добро Казимир, махнув рукой, продал Марику за какую-то сумму, три бутылки польской водки и три бельгийские белые рубашки в упаковках.
Казимир приготовил к поездке инструментальный ящик, старательно почистив и уложив инструмент.
В Испании тепло и кроме какой сменной одежды, брать ничего не нужно, а что останется - будет поводом заскочить после всех этих дел, а там поглядим, как ещё всё сложится!: кто жив, тот непобедим! Может, образуется, - думал Казимир: - со мной чудес не бывало, значит, моя очередь!'
В субботу Карло, Марик, Казимир и несколько пришедших на запах гульнули по-поводу отъезда Казимира. В воскресенье Карло отвёз его на вокзал, купил ему билет экономического класса и отправил, чтоб избавится от человека ставшего малополезным и взять с него последнюю выгоду.
Поистёртому во времени и в пространстве Казимиру Испания была нужна как собаке боковой карман, не говоря про бабское руководство. А куда деваться?! Да и в Испании лучше, чем дома!
Куча с отбросами железа, что, считай на халяву, перешла к Марику, жгла и несколько раз являла себя Казимиру во всей красе, ибо, как человек ведающий свой бюджет до цента, жадный, как мелкий фирмач, и одинокий в мире, Казимир не мог спокойно видеть бессмысленную потрату и утерянную, по-глупости или случайному обстоятельству, прибыль. Других мыслей не было, было состояние дремоты. Казимир тупо глядел на однообразный песчано-зелёный пейзаж, на испанское редколесье на вершинах гор, туда, где человек мало мальски просвещённый мог бы обязательно узреть Дон Кихота на Росинанте и Санчо на Сером, ветряные мельницы, замок-постоялый двор, скованных цепью осуждённых или даже Дульсинею Тобосскую - и всё прикидывал: сколько он прогадал на меди. '...Зато Карле шиш!..' - сверкнула компромиссная мысль и освободила голову от навязчивого расчёта, что заслонил собой всё: людей в поезде, горизонт, звуки... Однако, тут же явились две других мысли, одна нелепее другой: 'Насколько его испортила жизнь и где центр Мира?', и тогда Казимир, необученный править мыслями без костыля, выпил маленькую бутылку вина, её он незаметно пронёс в туалет и там с удовольствием опустошил, как старый алкоголик, и спрятал в пакет, пакет сунул в карман, а, вернувшись на место, переложил в торбу, что была прицеплена к ручке инструментального ящика. Выпив, он сразу заснул, а проснувшись, добросовестно созерцал в окне встречные пейзажи.
- 2 -
Испания - жара, ветры, ясное небо и эмоциональные испанцы, последние, впрочем, интересовали нашего прагматичного и малоудачливого героя пока ещё меньше, чем олигархов раздавленные судьбы их современников.
Фрау Шварц встретила Казимира и привезла домой на машине жёлто-кирпичного цвета, почти одушевлённой старостью. Она показала работнику комнату для проживания и место на кухне, где можно готовить, добавив при этом, что кухарки она не держит! Затем провела по дому и пригласила отобедать с ней, по случаю приезда. На подобные предложения Казимир соглашался всегда.
Он с удовольствием ел мясо изготовленное по местному рецепту, потягивал пиво и баюкал своё, едва ли не самое сильное, удовольствие. Фрау Шварц сидела напротив его и всё говорила о необходимости ремонта в доме, о нестабильном положении всего в мире, о испанцах... а Казимир слушал женщину в треть уха и жевал-запивал, жевал-запивал, и прикидывал: сколько времени займёт работёнка и как её немного растянуть.
Казимир узнал бокал: пару лет назад Карло получил договор на очистку помещения фирмы-банкрота и там было этих хрустальных бокалов видимо-невидимо, несколько ящиков.
Мягко откинувшись на спинку стула, он вдруг ощутил, как надоел ему Карло со всеми потрохами - с домом и работами по погрузке, разгрузке, очистке, - как надоело ему беспредельное желание, страсть, отыскать хоть что-то в куче человеческого дерьма и сора и скорёхонько спрятать найденное от Карлы, чтоб потом изловчиться и тайно продать. Пусть пропадёт пропадом вся эта цветметовская куча, утомила бесконечная возня в мусоре, в скарбе умерших, в скарбе пропавших без вести или ушедших в дом престарелых...
Казимир нечаянно громко икнул и ужасно смутился.
Он тут же вспомнил, как в ранем детстве мама говаривала ему, когда они ходили вместе по какой-то длинной-длинной дороге в одну сторону, потом в другую, бог знает зачем ходили, наверное, за молоком, потому что с этим воспоминанием всегда возникал в память вкус молока, вкус молока из детства: парного, белого-белого с душистой краюшкой чёрного хлеба на зелёной траве под бесконечным ясным небом с удивительным покоем, неспешностью и зверушками из облаков...
'Казик, когда писаешь, повернись спинкой к Солнышку, и чтоб тебя никто из людей не видел, а иначе, всё равно, что на человека икнуть, ладно!' - 'Ладно, мамочка, не буду!'
Спокойный дом, одинокая женщина, теплое испанское солнце, лампа под тёпло-золотым абажуром. 'Каждое утро возрождайся как Солнышко!' - услышал Казимир мамин голос и удивился: с детства не вспоминал это! И подумал, как всё-таки тупоголовые, сломали жизнь.
Избирательный слух Казимира уловил: 'Сегодня работать не надо!' Не надо, так не надо! И хорошо!
Фрау Шварц подарила ему бутылку испанского вина и уехала к своим знакомым. Казимир вышел с бокалом в небольшой дворик, сел на тёплый камень и уставился в небо, не думая ни о каком будущем или настоящем; давно он вот так: у одинокой и, по-видимому, добродушной женщины не бездельничал, как на курорте, давно или никогда. Ему стало так спокойно, словно кто-то перенял на миг всю тяжесть прожитого, так наверное почувствовал себя Атлант, когда Геракл-Геркулес перенял на свои плечи Небо. Какая-то завеса, что была перед глазами, стала прозрачнее, и за ней, миражом цвета, звука и силуэтов, замерцал иной светлый мир, совершенно незнакомый, и сердце без потянулось к нему, как к сокровенному.
Дядька испугался и смачно отпил вина.
'Нам такой покой - волнение! Чтоб голову и чувства от него освободить, выключить, так сказать, нам пожрать и принять на грудь - самое лекарство! - Казимир когда волновался, зачастую начинал мыслить в третьем лице, слово пытаясь обезопасить себя таким языческим образом от проявления мыслей. - Мы воспитаны людьми неучёными, грамотеями в первом колене и властью сами-себя-наделивших; все они нажирались - и нам до блевоты; все они крали - и мы, что осталось; все они преступники, а мы... мы... мы - пострадавшие! И другой своей истории мы не знаем!'
Последние лучи уходящего солнца, опалёно-маслянисто вспыхивали в глубоких ранах граней, в контурах, в символах, сокрытых от мирской логики; лучи отражаясь и преломляясь влекли глаз к себе; яд забвения, жидкий драгоценный камень в тяжёлом хрустале, жадно тянула к страждущим губам заскорузлая рука с чёрными ободками на ногтях, словно это был единственный выход уравновесить ум, злоупотребивший знанием, и стравить прочь на миг его тяжесть. 'Если б нас воспитали Боги, что бы интересовало меня?! - от этой мысли Казимир вздрогнул и с восторженным ужасом опрокинул в себя бокал. - Нет! нас воспитали обезьяны... И, кажется достаточно: пора спать. Приехал - отдохнул: день прожит не зря! Даже хорошо: без потрат и подали выпить. Слава тебе, Господи, спасибо за халяву! И ладно с этой чёртовой медью, что к Марику задарма ушла!.. Хорошо-то как! Спокойно!..'
Утром фрау Шварц уехала на велосипеде по каким-то своим делам - на машине она ездила только на вокзал, а Казимир, позавтракав фруктами, булочками с сыром и кофе, занялся коридором.
Чтобы его подольше попридержала фрау Шварц при себе, как взятую задёшево напрокат удобную вещицу или прибор, Казимир начал ремонт с коридора, а не с комнат и не с кухни, так, рассуждал он, пока ремонт будет неспешно продвигаться по дому, отремонтированный коридор будет приятно поражать сердце хозяйки ежедневно при каждом её входе и выходе и, возможно, будет поддерживать в ней заинтересованность ко мне, вернее к процессу: как отделать получше каждую комнатку.
Он вытащил в зал из коридора все что смог, а что оказалось не под силу - сдвинул в угол и накрыл плёнкой, и стал аккуратно снимать со стены какие-то разношёрстные картинки, и, только прикинул, что бы ещё и как упаковать, и переставить для удобства работы, как явилась хозяйка. Она возбужденно размахивая косметичкой и нисколько не обратив внимание на 'беспорядок' в коридоре, она что-то лопотала Казимиру, а он, приписав взволнованность её - недовольству от неудобств начатого предприятия, сперва махнул рукой и продолжил работу, дескать, Карло сказал делать ремонт, я и делаю, а потому надо потерпеть, мадам, ибо скоро Вы увидите сами всю ошибочность ваших претензий.
Фрау Шварц была коренной немкой и скоро 'достучалась' до Казимира, до него дошло: у неё поломался велосипед и нужна помощь, она звала сейчас же ехать на машине за велосипедом, а ремонт дома может пождать!
Как всякий мужчина, Казимир бросил всё, чтобы помочь женщине. Как истинный мастеровой и человек поживший, видя, что крови нет - он был нетороплив, и стал зачем-то выяснять: далеко ли идти пешком, как-будто это имело для него значение. Имело значение другое: женщина за рулём не вызывала у Казимира доверие и, разобрав, что идти не далеко, он мягко двинул ногой с дороги инструментальный ящик и упаковку с полиэтиленовой плёнкой, которой собирался прикрыть дверки встроенного шкафа, взял рабочие рукавицы, что аккуратно лежали у плинтуса, и сунул их в карман, и, ударив ладонью о ладонь и сказав приблизительно так: пешком пойдём! нечя зазря автомобиль гонять, без надобности бензин жечь! нисколько не поинтересовавшись: поняли его или нет, как был в своей видавшей виды малярной робе, бодрячком первый вышел из дому, здраво рассуждая: дальше пробоя колеса вряд ли что могло приключиться.
'Не могла фрау, вишь, ручками технику домой прикатить, - подумал он спускаясь с крыльца, - а оторвать от дел - это да, это мы могём!!! - и вдруг его осенило: - Балда я! Какой я балда! Про корыстный умысел позабыл, надо любезным быть, чтоб раньше времени не выпёрли!.. Дурак-дураком!'
Казимир тут же плавно приостановил себя и стал стараться держаться чуть сбоку от фрау Шварц, как считал он будет по-интеллигентски, создавать вид, что мол он не желает смущать человека малярной робой и учитывает статус.
Двое людей движущих в одном стремлении не могут долго соблюдать фальшивые условности, к тому же, демократическая фрау не нуждалась в подобных формальностях в силу возраста и мировоззрения, ибо сама происходила из семьи небогатой и всё, что имела, нажила трудом в течение жизни, и потому, нисколько не комплексуя по поводу контраста их одежд, она старательно и непринуждённо подстраивала размер своего шага под шаг попутчика, и бодро вышагивала рядом с коренастым мужчиной, как цапля рядом с медведем.
Через пару десятков шагов Казимир позабыл про корыстную стратегию поведения своего и пошёл легко, привычно нарисовав на лице чрезвычайно серьёзную и малодовольную мину человека, оторванного пустяком от важного дела.
Кривой немецкий, как всегда подвёл Казимира. Идти пришлось не десять минут, а минут тридцать по жаре - десять минут на велосипеде!
Фрау Шварц бодро вышагивая поинтересовалась: не хочет ли Казимир пить. Он вежливо поблагодарил и объяснил, помогая руками, что ещё не так жарко и начал искать в карманах сигареты, не нашёл и в сердцах махнул рукой. Фрау Шварц виновато, даже сердобольно, поинтересовалась о причине его недовольства, а узнав - протянула Казимиру несколько монет и попросила: 'Казимир, купите себе сигареты в ближайшем киоске, потому что я не могу Вам их купить: они очень вредные для здоровья, но я Вас оторвала от работы!'
Казимир ничего не понял, сказал 'Да!', монеты взял; киоск они прошли не останавливаясь.
Велосипед стоял пристёгнутый к тонкой веточке высохшего куста. Оба колеса были туго накачаны... Проблема была в том, что отчего-то разболтались гайки оси переднего колеса, колесо перекосило, и оно покрышкой уперлось в рулевую вилки.
'Ключ на четырнадцать нужен!..' - с ходу определил Казимир и поднял руку, остановить проходящую легковушку.
Любопытная усатая физиономия испанца, тореадора-водителя, внимательно стрельнула взглядом на аккуратную пожилую даму - не испанку, и мужчину, по-видимому, маляра, и велосипед, - и улыбнулась. Тореадор остановил машину. Позади него сидели двое очаровательных малышей и страшная, как ведьма, старуха, а спереди, справа от него - роскошная Кармен.
Машина стала. Водитель и пассажиры высыпали из неё, как горох из дыры в мешке, при этом водитель-тореадор помог выте Кармен, а потом старухе, и обеих подвёл их к поломанному велосипеду. Выяснилось, инструмента никакого у них нет. Тореадор погрузил семейство обратно в машину и они укатили, но прежде чем исчезнуть, он высунул из окна голову, с чрезвычайным удовольствием перегнувшись через коленки Карменситы, аж прижался к ним и к её животику, и посоветовал пожилой даме и маляру не мучиться, а выкинуть к чёрту велосипед на свалку и купить мопед или машину. Фрау Шварц поблагодарила его и ответила по-испански, что она этим непременно займётся, как только починит велосипед, чтоб доехать до ближайшего магазина. Казимир, который ничего не понял, кроме того, что надо дальше искать гаечный ключ, недовольно буркнул под нос по-польски: 'Уезжай, басурман, с глаз долой!'
Следующую машину тормознула, как бы уловив и переняв напористый ритм Казимира, фрау Шварц, это был полицейский патруль, - Казимир поморщился: он всегда старался избегать любого контакт с любыми властями..
Пока младший полицейский доставал из багажника ключ, Казимир стоял у него над душой и, от греха подальше сомкнул рот, чтоб слово не выскочило - Казимир боялся людей в форме. Старший полицейский внимательно осмотрел велосипед, пощупал седло, потрогал колёса, поморщился и любезно спросил фрау Шварц, отчего она не купит себе мопед или мотороллер... на худой конец, можно установить на раму велосипеда мотор, потому что рама крепкая, 'это же неудобно и утомительно всё время педали крутить!' - заключил он. 'Я как раз и собиралась об этом подумать! Спасибо!' - отвечала пожилая дама. - 'И это правильно!.. А что именно собираетесь приобрести?!' - уточнил полицейский. - 'Я ещё не решила!.. А что бы вы посоветовали?' - спросила фрау Шварц.
Казимир ремонтировал велосипед.
Старший полицейский любезно и быстро говорил. Он называл модели мопедов и мотороллеров и их технико-экономические данные, сравнивал модели по стоимости, по объёму двигателя, по грузоподъёмности, по максимальной скорости и широко представлял свою личную оценку, предпочтение. Фрау Шварц внимательно слушала и наблюдала как свободно работает Казимир, отстегнув велосипед от веточки и перевернул на 'рога', на которые предварительно, что отполированные ручки руля не поцарапались о асфальт, надел свои рабочие рукавицы.
Казимир ослабил гайки на оси переднего колеса, выправил его положение, слегка прихватил и крутанул колесо, понаблюдал, как оно вертится и, убедившись: вертится как надо, накрепко затянул гайки, чередуя стороны. Приученный делать любую работу хорошо, он проверил соединения на заднем колесе, одну гайку подтянул - или сделал вид! - а затем проверил своей суковатой рукой болтики, щитки, подключение фары, генератора... всё неторопливо, но быстрёхонько там и сям, прощупал велосипед, как опытный лошадник коня на рынке.
Водитель-полицейский смотрел на Казимира и одобрительно покачивал головой, он как бы душой принимал участие в процессе; пару раз он спросил: отчего его фрау не пересядет на мопед, мотороллер или, на худой конец, пусть установит на раму мотор, ведь рама подходит, крепкая. Казимир, не вдаваясь в испанский лексикон, необидно махал в ответ рукой и по-боевому крутил гайки, да приговаривал по-польски: 'Всё тебе расскажи, басурман... Всё тебе расскажи и покажи! Шиш!' Слова Казимир звучали по-доброму, как гуд, работа спорилась, полицейский это понимал по-своему и что-то любезно и быстро лопотал, кивая головой...
Фрау Шварц монархически любовалась, как мужчина старательно помогает ей и, в то время, двое других состоят тоже при ней. В душе ожили забытые чувства; она вспомнила запах сирени. Ладная согласованность движений Казимира увлекала глаз, фрау Шварц потеряла нить разговора и когда полицейский, захлёбываясь, стал посвящать её уже в необходимость скорейшего создания в мире союза честных политического сил и новой стартовой модели мировой системы, она ответила, имея ввиду экологию и двигатели внутреннего сгорания, что она хоть сегодня готова ратовать бесповоротно за то, чтоб все эти модели, и новые и старые, пустить под пресс, оставить только велосипеды... Чтобы вскоре начать питаться праной! Это такая энергия! - пояснила она, видя как вытягивается лицо собеседника.
- Что? Какая? - переспросил полицейский.
- Прана! - повторила фрау Шварц.
- А что это такое? - спросил полицейский.
- Не знаю... Люди говорят!
- Это жестоко! Так взять и всё отменить, - сказал старший полицейский. - Человечество так старалось!.. И о чём будут мыслить простые люди?!
- А что делать?! - отвечала фрау Шварц. - Необходимость!
Полицейский пожал плечами, примолк.
Казимир перевернул велосипед в исходное положение и подкатил его к 'ногам' фрау Шварц. Как человек с потеплевшей от работы душой, он подавал велосипед открыто, распахнуто, почти нежно и аккуратно ставил на подножку перед пожилой женщиной, - так собака, довольная победой, захлёбываясь радостным лаем и отчаянно виляя хвостом, швыряет добычу к ногам хозяина.
Казимир обтёр о штаны разводной ключ и протянул его младшему полицейскому, сказав при этом спасибо по-польски и по-немецки, и, молодцевато-хулигански, добавил по-польски: - 'Можете ехать!'
Полицейские уехали. Стало жарко. Фрау Шварц поблагодарила Казимира, оседлала велосипед и в каком-то озарённом состоянии покатила куда-то. Казимир легко определил дорогу и вернулся домой.
- 3 -
Казимир расписывал кухоньку, делал изюминку. Потолок и стены до середины он покрасил белым, а от середины стены и до пола, - выложенного светло-коричневой плиткой с тёмными прожилками, - жарко-жёлтым, но приятным глазу. А на линии раздела белого и жарко-жёлтого, заступая вверх и вниз, раскидал грибки, ягодки, вишенки, и всё без перебора. Работал он сосредоточенно, с удовольствием, будто делал последний в жизни заказ.
Фрау Шварц всё ужасно нравилось; кухня - очаровала и... хозяйка пожелала заменить мебель. Она села за руль и заставила сесть рядом Казимира, который первым делом пристегнулся. Весь день они мотались по магазинам.
'Стратег' Казимир обеспокоил фрау Шварц тем, что выражал полное согласие ко всем шкафчикам и кухонным платам, какие только попадались и казались ей интересными. Фрау Шварц предложила зайти в бар, она - угощала. Казимир попросил купить ему вина, отказавшись от воды и сока, - что стоило одинаково с вином, но ему было больно видеть бессмысленную, на его взгляд, трату денег на сок или воду, ведь можно потерпеть и попить дома из крана. Он попросил вина. После бокала вина, вся его система, приученная к этому лечению всей его скотской жизнью, расслабилась, чувства подобрели, контакт с миром образовался, и Казимир зацвёл и принял активное участие в выборе мебели и на другой день попалось наконец то, что, как показалось фрау Шварц, она искала.
Время шло. Невзирая на постоянное помочь там-сям, сходить туда-сюда, принести то-это, Казимир отремонтировал коридор и кухню так, что фрау Шварц загорелась поговорить с ним о том, как лучше отремонтировать остальные помещения домика. Не откладывая своё желание в долгий ящик и учитывая, что работник у неё временный, она в один из свободных вечеров, а заодно, чтоб не ужинать одной, пригласила Казимира отужинать.
Когда старые сироты одиноко проживают под общей крышей, то отношения хозяин-работник или принимают гротесковую уродливую форму, или они блекнут, истираются, сломя голову убегают прочь, как в нашем с вами, дорогой мой читатель, случае, потому что человек - свободен, а разве свободный человек будет создавать себе для общения раба?! Быть может, поэтому вопрос Свободы волнует в первую очередь человека свободного, - в том числе от иллюзий; раба - вопрос свобод не волнует. Да и на пару под абажуром, как в сказке, легче двум одиноким людям прожить кусочек - доселе бездарно прожитой - жизни, потешиться театром, чтобы воспарить в воспоминания, пострадать над ошибками, повиниться...
Кто кроме Йогов, сможет без сочувственных глаз и ушей жизнь прожить? Ведь как замечательно бывает у простых смертных, когда вдруг, от искры Прометея в самом пустяшном разговоре, распахнётся мир, клетушка рушится, сознание обретает свободу, и пусть на миг, но становится светло. Свет проникает в захламленную, запылённую комнатёнку, хранящую - Бог знает зачем! - весь Путь становления человека в каких-то, казалось бы, мёртвых форматах. Свет! Становится осязаемо ясно: ничего не утеряно, ничего не стёрто, всё - тобой заданным образом - живёт и ветвится, и не подлежит уничтожению. А разве может быть иначе у сеятеля Бесконечного и Безначального! Вспомните, яблочко от яблоньки!.. Свет обнажает всё, словно Он наделён правом и умением мгновенно считывать всю информацию хранящуюся в сокровищнице, и адаптировать её в понятный сердцу формат. Зачем?! Быть может для того, чтобы одухотворить, раскрыть Путь Движения от 'А' и до 'Я', каждый шаг, что вынашивался - манватарами и выпестованной - жизнями. Добр и растерян, увидев себя как Змия закусившего собственный хвост, человек покаянно перебирает кольца, как мусульманин чётки, от колец невидимых к видимым и от видимых к невидимым, всю спираль и страдает...
Фрау Шварц терялась: чтобы ни делал этот чужой, чуждый человек, неухоженный, бомжеватый, нищий мастеровой - велосипед починил, коридор разрисовал, кухню расписал, шкафчики и кухонную плату выбрать помог, установил, как хотелось... - делалось им единственно правильно, но дело не в этом, ни в шкафчиках и стенах... в другом, в том, что нельзя ни взять в руки, ни рассмотреть. Что ж это?! Явился чужой во всех отношениях человек, живёт с ней под одной крышей... или они оба в плену обстоятельств... а может, они у Врат сведения прошлого, чтоб вместе через настоящее перейти в будущее, а?!. Бред, бредом, конечно, по ведь и человек не только кости и мышцы, и понять это в старости - отличается от: совсем не узнать.
Овдовев, фрау Шварц перебралась в комнатку смежную со спальней, а спальню решила переделать под оранжерею, поставить в ней пару аквариумов и занять себя в оранжерее цветами и рыбками на старость лет. Но как разработать дизайн, ибо это уже не ремонт комнаты, а другое. А тут как раз, напротив за столом сидит и с удовольствием уплетает то, что приготовили в забегаловке через дорогу, Казимир, добрый человек, который делал ей только хорошее! Но речь идёт о преобразовании спальни и фрау Шварц решает вести диалог с Казимиром так, что бы никакие иные мысли, кроме как касательные дизайна комнаты, не могли возникнуть ни в чье бы то ни было голове... Она начала издалека, мол, неплохо б сказать повару, вежливо и при случае, что перцу и уксусу в салат можно бы заправлять меньше, постараться для постоянных клиентов; и что дождей в это году будет столько же, сколько было в прошлом, мол, слыхала она от кого-то, более того, это напрямую связано с установившейся активностью солнца, что дошла - как заявил один профессор в репортаже! - по мировой синусоиде обратно, и значит, по кругу, вернулась, проживая циклическим путём своим, до самого пика, и, таким образом, высшая точка нагрева пройдена... а вообще-то, Казимир, жаль, что нет никакого разработанного огородика, можно было бы какие цветочки растить, астры, гибискусы... помидорчики...
На уютной кухоньке фрау Шварц и Казимир очень хорошо понимали друг друга - или им казалось!!! - во всяком случае, им этого хотелось. Казимир аппетитно ел, запивал пивом и кивал в такт говору. Женщины любят, когда мужчина хорошо ест, как слушает, значения не имеет.
Осторожно пробуя разговор, оберегая костерок, что уже занялся, люди трепетно отнимали от него ладони, что держали стеночками от ветра, однако, с чуткой готовностью в любой момент защитить пламя, пока оно окрепнет на века или, наоборот, если споткнётся о жест, взгляд или слово - второпях задуть обоюдную искорку и, как позор всего человечества, сломя голову побежать друг от друга прочь, поскорее спрятаться в ракушку, чтобы затем в ней, спрятавшись, закрыв на все замки окна и двери, лить и лить крокодиловы слёзы одиночества и выть волком на невидимую Луну, болезненно отдирая от себя, как бинты, что прикипели кровью к ране, ядовитую веру в обезьяньего предка.
Прожитое ставит дистанцию, настоящее убирает. Откровения сродни урагану - безопасно только в центре, только в сердце, только прильнув сердцем к сердцу, затаившись сердцем у сердца, став одним. А кому нужна правда о бездарно прожитых десятилетиях в каком бы пироге, в каком бы то ни было общественном строе, позорном уже тем, что его религии разобщают людей, став на страже интересов не слов пророка, а на страже интересов выпестованной ею власти, политики которой похрюкивают о каком-то светлом будущем для всех, а сами, вцепившись мёртвой хваткой обеими руками за край корыта в свином закуте Великой Богини Церцеи - жрут, жрут, жрут непристанно, перегнувшись через борт, пихая в себя всё, что возможно урвать, аж трещит за ушами... И вот попробуй-ка разбери, современник, за что нам такое благо, что Астрея всё ещё не покинула нас!
Фрау Шварц добавила о прогнозе: кто будет новым Католическим Папой после переходного, что к Церкви у неё доверия нет, но заповеди Христа она старается блюсти... Что вчера был репортаж про олигарха, надумавшего стать птицей, для этого ему сделали кожу-костюм со специальными дырками и потыкали в эти дырки голубиных перьев; олигарх взлетел как вожак, но вышло как альфа-самец, и самки его не приняли и заклевали, он упал вниз и теперь у него проблемы со спиной, и чтоб их решить, его, летуна, надо класть на порог и прижечь кремнем, а он этого не хочет... Фрау Шварц закатила глаза и рассмеялась, Казимир отреагировал громким 'Ха-Ха!'. После чего хозяйка сказала, что она надумала из большой комнаты сверху, сделать небольшую оранжерею с аквариумом или даже двумя.
Казимир приучила жизнь, перед погружением в разговорную 'кому', настраивать слух на конкретные ключевые слова, чтоб затем, выставив защитное сито, отгородившись, целиком сосредоточиться над тарелкой и бокалом с пивом и, неприступно пропуская мимо себя весь камнепад щебетания, с удовольствием пить и есть. Услыхав про работу, он вздрогнул и предложил белый потолок, а стены расписать через трафарет светлыми цветочками по нежно-голубому фону, это мол, учитывая жаркий климат и медленный ход движения синусоиды солнечной активности для человеческого века, способствовало бы, по его мнению, некоторой прохладе. Фрау Шварц имела желание видеть оранжерею в лимонном цвете, но сомневалась, не ярко ли будет, а посмотрела на аппетитно кушающего Казимира, вдруг поняла: он - прав! Она согласилась так, словно только это решение и ждала, а Казимир, смочив горло глотком холодного 'Херри', занялся куриной лапкой в белом соусе.
Господи, где ты детская Мудрость?! Почему я вижу город там, где другим лес... и наоборот?!
Фрау Шварц освоила немецкий Казимира. Ужины стали всё чаще совместными, под испанские блюда из забегаловки напротив. Иногда сердце, - а может сердца! - тайно бредили надеждой на нескучную старость.
Фрау Шварц захотела стать у плиты. Призыв приготовить что-то самой прозвучал как лёгкое дуновение ветерка в конце календарной зимы, - и особого подарка от Эола! - как весть: ещё будет тепло, этот снег, что так всё замёл белым на бело - растает, ещё вылезет зелень, раскроются лютики, запоют птички и мы ещё поживём; мол, ещё разок позабудется нам, уставшим и уцелевшим людям, что тяжело доживать до весны, даже в Испании, и рюкзаки за плечами с грузом горестей и печалей уже опять не так сильно прижимают к земле, и опять в одной руке - самодельная бумажная коробочка, величиной со спичечный коробок, в ней - драгоценный сбор прелестных воспоминаний, что мерцают с чёрного неба каждую ночь, а в другой - ниточка с голубым воздушным шаром надежды. И вновь, как поднявшись с земли после нелёгкого привала, идут люди, тайно надеясь, что уходят всё дальше и дальше от тех мест, откуда Воля - единственное и неоспоримое отличие человека от животного! - увела их миллионы лет назад, ибо жизнь - это проявление духовной силы и воли, и люди - всегда могут договориться.
А когда жизни с гулькин нос, давай врать красиво, так - как должно быть на самом деле на этой земле, и пусть леденящая сердце лжа разлетится на куски и сгорит в Пламени. Пусть Мысль вершит, творит, созидает, пронзает времена и пространство, рождает жизнь, пробивается как луч, как вектор нанизывает века насквозь, и разделяет, разделяет, разделяет - Свет и Тьму. Давай с чувством закрутим такое марево цветного тумана, чтоб самому поверить в будущее, что б доброе сокровенное обрело форму. И вот уже слушатель сопереживает, томится, хватается с рассказчиком за сердце! И не подозревает - исповедь! Исповедь спрятана в Слове, как орех в скорлупе. Мрак одиночества тает. О! как он был тяжёл! И какая лёгкость от освобождение! Лечу, а округ - звёзды, звёзды, звёзды!.. Будем врать как умеем, но без лжи!
И вот как-то вечером люди разговорились и Казимир поведал историю первой любви... своего далёкого друга детства. Рассказывал он своим кривым польским немецким, рассказывал от первого лица, с душещипательными жестами, мимикой и паузами. Фрау Шварц слушала, созерцала, сопереживала, сострадала, уточняя некоторые моменты, и помогала подыскивать слова и даже несколько раз прикладывала руки к груди...
Песня Казимира о Первой Любви.
Паренёк и девушка приметили друг друга в толпе, погуляли там и сям беспечно, а потом ручка в ручке... Цвет неба был холодным, как сталь и нежным, как птичье молоко. Послабление нравов ещё не наблюдалось.
Трудно знать: набралось ли тепла хоть на воспоминание? Набралось - парили! Парили как лебеди и в беспечности счастливого прожигания жизни... Тут паренька призвали в армию. Куда деваться?! Забрали. Молодые люди написали друг другу по несколько писем. Сердце изливало боль на листы бумаги, что, как мотыльки счастливых воспоминаний, были пущены во Тьму. От томления жизни, кровь по капле сочилась из сердец. Почта переносила туда-сюда грусть журавлиного клика. В ожидании - было выживание, в письме - жизнь. Любовь жёстко боролась с обстоятельствами, потому что она - любовь.
Непостоянно девичье сердечко!.. Увы, с Вами скорблю!
В тот же самый погодный сезон девичье сердце чёрство изменило защитнику родины, - Казимир скорбно махнул рукой, - и отыскало себе иного забавника... Вот как бывает! - потребовался глоток 'Херри'. - Пришёл паренёк из армии, а место - занято... Впрочем знал, знал, знал... Знал, бедовая голова, что кружева, сарафанчики, изящные чашечки с блюдечками - это туман и декорации. И кулаками поздно махать, что это дало бы, если поздно, поезд ушёл, и, уж извините, морду бить стало без всякой пользы: колясочка, занавесочки... Не успел - не созрел! Молодой человек - совладал. Но пыл ревности сменила скорбь, что зацвела как ядовитая плесень, как ржа уничтожающая железо, и всё это прямо на сердце молодого человека.
Некоторые, госпожа Шварц, имеют это причиной смертоубийства себя, потому что не знают, что в следующей жизни их в этом же возрасте, за противное природе действие в прошлой, жизни насильно и лишат, - нам про это поп-отшельник, отлучённый, рассказал... - Казимир оживился. - В детстве... мы картошку пекли, ночь, звёзды, кони, чернота округ непроглядная! Небоёма - нет! А мы - в ночном, смотрим за стадом, огонь сыплет искрами и вдруг он силуэтом из Тьмы. Испугались - ужас! А оказался нормальный дядька, рассказал за ночь разного... Ваооот... Да! И жизнь, вот что... Она - прелестна! Но паренёк с того самого надлома, когда девица его предала, да даже и не предала, а разлюбила, и даже не разлюбила, а так созрела, что любовь удержать больше не могла... А может, она, - Казамир всплеснул руками, - и не знала: что такое любить?! Ведь когда они объяснялись - птенцы птенцами были ещё... Но вот у паренька с того момента разрыва жизнь пошла несколько наперекосяк, и даже на некоторые продолжительные годы. Потом он, конечно, окончательно совладал с ситуацией, мужчина всё ж, и зажил не хуже других, крепкий орешек оказался... только вот, - Казимир развёл руками, а фрау Шварц приподняла ладошки на уровень груди: - он уж и не женился в своей жизни и вовсе! как веру потерял в женщин, так и не женился! Живёт себе, понимаете, теперь хорошо, повторяет, мол, всё в жизни, что ни случается - только к лучшему, и пусть, говорит, она - там будет счастлива, в своих кружевах, сарафанчиках и изящных чашечках с блюдечками, или даже по два блюдечка на чашку, одно, понимаете ли, пусть для пирожного!.. Как говорится, всего хорошего и приятно было познакомиться! Так что, мн.. приятелю этому моему и совсем сейчас не плохо. Очень даже нормальненько живётся, не хуже других... И даже, несмотря на некоторые пережитые трудности, очень хорошо выглядит: здоров, трудоспособен, полон светлых надежд, в настоящее время проживает не на родине, а где-то там, - Казимир малоопределённо указал за стену... - Такие вот бумажные влюблённые: она, значит, в платьице из белой папиросной бумаги, что за вечностью малость выгорело и отдаёт желтизной, а он в отцовских, перешитых бабкой штанах... Оба они, мой друг и эта девица, установленны в круг старой юлы, и та вертится, вертится, вертится, давно выдохлась, а вертится на честном слове и сейчас упадёт, и упала бы, если б не привычка... И вертится, вертится!.. А как привычке конец - завалится набок... Вот такой сюжет! Извините, что без рифм, но от чистого сердца и без всякого умысла!.. И завершив свой банальный бред, Казимир вежливо испросил ещё бутылочку пива, и та чудодейственно явилась на стол и пшикнула над многоточием.
Фрау Шварц со значением помолчала обживая чужую драму, как свою, но так, чтоб и не обидеть человека, помолчала сопереживая и словно прокручивая повествование повторно и проверяя чувства в узлах, как бы примеривая на своё аурическое яйцо, затем она поцокала языком и опять помолчала, и уж тогда, как исполнив ритуал, плавно, начав со слов, чего только не случается в жизни, повела историю любви своей подруги...
Но прежде она она проверила: может быть надо её милому собеседнику что-то в тарелку доложить, подогреть, подать... Всё ли нормально?! Точно? Может, ещё картошечки? Не надо! Ну и ладно... Тогда только, пожалуй, окошко открою: уж вечер спустился и стали видны звёзды и слышен, - слышите?! - шум прибоя...
Песнь фрау Шварц о Первой Любви.
Она и он долго не могли встретиться. Это бывает. Ищешь, ищешь, надеешься, ждёшь, перегораешь душой и сердцем, годы ведь идут в одну только сторону, а тебя всё в неводе невезения мотает; дергаешься, плачешь ночами, чтоб выбраться, и всё больше запутываешься, как зверь в ловчей сети, теряешься, склоняешь голову, опускаешь руки, начинаешь на дискотеки бегать и как мотылёк лететь на ближайший свет, только пусть мигнёт, пусть мигнёт, пусть хоть кто мигнёт, а-то всё одна да одна; но до самого страшного поиска ещё не доходишь в поиске выхода - молодость сильна жизнестойкостью, опять ищешь, действуешь, и опять падаешь, поднимаешься, переживаешь стресс и вновь надеешься, и не спишь ночами, так ждёшь, ждёшь, ждёшь, а его - всё нет!..
Его ещё нет, его всё нет, его уже нет.
Слёзы льются... и она, скажем так, - Фрау Шварц ткнула себе пальцем туда, где находится у человека сердце, - похожая чуточку на меня, но это не я, подруга моя! стала отправлять письма в соответствующие разделы общественных изданий, что ужасно, наверное со стороны, ведь человек - это не вещь!.. Она аккуратно выставила в газете нужную информацию о себе и о том, с кем она хотела бы познакомиться, вернее, с каким человеком она желает создать семью. А то, понимаете, Казимир, время не стоит на месте, всё в нём во времени, а оно - как в струе вентилятора! Трудно простому человеку угнаться за вечным. Ужас!!! Уж лучше б человек не придумывал мерило к нему, ко времени, а так - течет и ладно, без мерила - невидимо! Солнышко - и всё: день и ночь... А-то секунды, минуты, недели, месяцы, годы... с ума можно сойти с мерилом! Годы летят, как космические самолёты какие-то!.. Задержать ни на миг, хоть тресни!.. И вдруг, он - отыскался! желанный и подходящий по всем позициям... Назначили встречу.
А она, должна я сказать, такая ещё свеженькая, такая красивая, такая прелесть... травушечка весенняя, как свежий листик на берёзке, липкий ещё, и небо только-только приоткрывается, и ещё только весна, и только начинается, листва - только набирает цвет... И это не Испания, а родная деревня, - что у нас городом кличут!..
Она пришла вовремя. Запыхалась. Ресторанчик. Городок. Столик у окошка. Воду заказала и принялась ждать единственного. Сижу... в смысле она сидит, как на иголках, ждёт ненаглядного. Перелистывает журнальчик с модными и вполне приличными картинками, не то что сейчас голое бездушие, тогда-то ещё печаталось вполне терпимое и для опоры и для удобства, и даже художественно, так сказать, что надо прикрыто, что не надо открыто... - оговорилась фрау Шварц, но Казимир не приметил оговорки. - Сидит цаца и изучает журнал, и время от времени, неприметно так, оглядывает зал, подпирая милую головку, то кулачком, то ладошкой с расписными - по такому случаю! - коготками, а изнутри вся - вулкан любопытства и нетерпения.
Через некоторое время пришёл, запросто сел напротив, словно каждый день видимся, улыбнулся и разговор потёк широко, как река в паводок... Говорили о цветах, домашних животных, кошечках и котятах, о лошадях и как отличить настоящие взбитые сливки от подделки... Посидели, плотно поужинали, он уплатил за всё! это несмотря на то, что по телефону договаривались платить каждому за себя, чтоб не разориться на встречах, она ведь деловая, он же тоже ищет себе через печатное издание спутника жизни... Вечерком, погуляв в парке, подружка и кандидат расстались более чем добрыми знакомыми... А вот дома... голос из автоответчика извинительно сообщил, что настоящий кандидат в женихи застрял на автобане в пробке и просил перезвонить, чтоб переназначить встречу! Подруга - не захотела переносить встречу... Вот такая история.
Казимир потягивал пивко, слушал собеседницу и понимал: он имеет впервые за всю жизнь - отпуск; все его мозоли блаженно ныли.
- 4 -
Как-то к фрау Шварц заглянула испанская подруга. Красота отремонтированного коридора поразила её в самое сердце. Хозяйка тут же с удовольствием провела гостью по всему дому.
Гостья поинтересовалась: сколько Казимир берёт за работу. Он ответил и... сразу получил заказ на ремонт дома. Это взволновало его необычайно, даже вдруг мелькнула в сознании цвет-метовская куча, что задарма перешла к Марику.
Казимир озаботился: деньги не помеха, а надо торопиться, чтобы с ремонтом этого дома уложиться и сделать новый заказ, хоть частично, до окончания своих разрешительных сроков пребывания в Европе, - всё-таки когда и сколько ему удастся заработать в Польше, и заработает ли он там копейку вообще.
Фрау Шварц весело рассказала, как Казимир быстро отремонтировал ей велосипед, и как он при этом полицию запросто остановил, не зная языка!..
Проводив подругу, фрау Шварц зашла на кухню, взяла бутылку пива, чтоб отнести её своему работнику, который уверенно и ловко орудовал граблевидными лапами на чердаке, ремонтируя там старенькое оконце, что подтекало во время дождя. Поднимаясь, она невольно задумалась, чувства и мысли смешались, потому что память о супруге как-то светло уступала место живому человеку.
'...О! Свет Звёзд!!! Он был замечательным и был первоклассным чиновником... В крупном банке!.. ...дослужился до заместителя отдела!.. Был заботливый и добрый человек... Неужели ты поблек пред настоящим?.. Ужас! Нет! не поблек! Лучики могут объединяться! Вот они и соединились в сердце моём и это больше, чем любое иное будущее... Кошмар, конечно, а что делать!'
Казимир как раз закончил кусок работы и собирался сделать паузу. Получив бутылку, он был удивлен, но невозмутим,
Душой фрау Шварц безропотно признала: когда рядом этот работяга, жить - любо, жить спокойней, жить светлей. Разум не противился озарению.
Чтоб Казимир и в мыслях не заподозрил ни чувств, ни раздумий её, она спускалась вниз показательно, как бы желая подчеркнуть, что поднималась вовсе не к Казимиру, а сугубо за тем, с чем теперь спускалась делово: с какой-то 'столетней' подушкой, мол, отдать в чистку, и пыльной сковородой, что валялась наверху за ненадобностью. В душе пульсировало что-то похожее на смятение чувств. Однажды она уже испытывала это и сейчас пыталась припомнить, когда и как и сравнить. Мысли сыпались, как - в соответственной ситуации - искры из глаз...
На спасибо Казимира, она крикнула на ходу, мол, на здоровье и не стоит благодарности. Что бы никто не догадался зачем она поднималась наверх - она несла вниз скороварку и подушку, и вся плавная, пропитанная как медуза солнечными лучами, находилась в неведомом доселе приятном раздрае дум и звуков, светясь, как новогодняя ёлка в канун Рождества! Но вдруг страшная мысль ожгла её: вот её подруга, наняла Казимира и что дальше?! А кто фрау Шварц для Казимира?! Да никто! Значит, они - она и её подруга - равны в правах на... Подруга-то, одинокая! Мысли помчались роем с дикой быстротой! 'Для этого человека, я - никто! - ужаснулась фрау Шварц. - Реально: я ему никто. Никто! Как ни крути! Пустое место, я ему мать работодателя!.. А он - птица вольная, сегодня здесь, а завтра - там... И адью! И что тогда?!. Кто-нибудь возьмёт и приманит... Мужики ведь все, как коты гулявые: сука не захочет - кобель не вскочит! Надо что-то делать!.. Готовить начинаю прямо сейчас! Вот... Скороварку несу! Готовить еду! Иначе я его потеряю! Ужас!' и она ещё на лестнице уже заспешила к плите. Нога оскользнулась, подвернулась, скороварка, как литавры, разваливаясь на части загремела по ступенькам, а оброненная подушка, как огромная жаба, спутала ноги, и фрау Шварц, свалившись на задницу и уселась на эту жабу верхом и проскакала на ней все оставшиеся ступеньки. Их было немного, но оказалось достаточно, чтоб выколотить дурь из головы, - попа иногда очень хорошо помогает голове.