В полумраке сауны вода в бассейне, подсвеченная снизу вделанными в стену разноцветными огнями, ласкала глаз нежным, фосфорирующим блеском, кружа блики в водоворотах, образуемых водяными пушками, также встроенными в стены бассейна, предназначенными для гидромассажа.
По краям бассейна, непринужденно раскинувшись в шезлонгах, сидело десятка полтора - два мужчин, окруженных стайкой длинноногих девиц. Лениво потягивая из высоких стаканов напитки, большинство сидящих было преимущественно занято тем, что, посмеиваясь, похлопывало девиц по ляжкам и другим интересным местам.
Нельзя сказать, чтобы многие из мужчин были молоды, стройны и неотразимы, - скорее, наоборот: почти все они были седовласы, упитанны и отличались большими щеками, лежащими у некоторых чуть не на плечах; двойными - тройными, а у иных даже трудно сосчитать сколькими - подбородками и животами, покоющимися у одних на коленях, а у других свешивающимися между ног, мешавшими им, должно быть, при ходьбе видеть собственные ботинки. Тем не менее, это не смущало представительниц прекрасного пола, ибо они то и дело, громко смеясь, норовили присесть своим кавалерам на колени, стараясь потеснить уже занявшие их место украшения, какие, впрочем, также бывают и у всякой женщины, но лишь в определенное время ее жизни, когда та готовится стать матерью.
Под приглушенную музыку, льющуюся неведомо откуда, две девушки танцевали на стойке бара, расположенного тут же в сауне, имитируя любовь вдвоем, приглашая присутствующих слиться с ними в едином экстазе.
Среди всего этого веселья был один молодой человек, не принимавший участия в общем веселье, глядя на происходящее несколько отстраненно, как зритель первого ряда смотрит на действие, разворачивающееся пред ним на экране, понимая, что попасть в тот фантастический, призрачный мир ему не дано.
К нему обратился сидящий в обнимку с накрашенной, улыбающейся блондинкой, лысый, добродушный с виду толстяк:
- Что, кручинушка, не весел, что головушку повесил?
- Да вот, - сижу, изучаю, присматриваюсь.
- А ты что ж, здесь в первый раз что ли?
- Я вообще здесь случайно, знакомый пригласил.
- А ты ходи почаще в такие места, вот и изучишь все, так сказать, на практике.
- Не имею финансовой возможности. Средствами не располагаю.
- Ну а кто ж тебе мешает денег-то заработать? - посмеялся толстяк, провожая глазами свою девушку, прыгнувшую в бассейн.
- Да столько-то, чтоб сюда ходить, не заработаешь, работать по-настоящему у нас не любят, да и не дают.
- А ты возьми кредит. Вот я - взял 2 миллиарда и живу тихонечко на свои проценты.
- Да где ж его взять?
- Ну-у, если я тебе еще буду рассказывать, где взять, тебе совсем будет скучно жить.
Толстяк помолчал.
- Ну ладно, ты молодой, я тебе объясню. У нас в стране работой не разбогатеешь. Если ты будешь работать, на тебя начнутся наезды. Чтобы быть богатым в нашей стране, не нужно работать. Если ты НЕ работаешь, но умеешь договариваться с нужными людьми, то ты попадаешь в обойму, уподабливаешься тем, кто наверху, у тебя с ними один менталитет, ты движешься с ними в одном, если так можно выразиться, потоке сознания, значит, ты мужик солидный, ты принимаешь их условия игры, и не выходя из игры, рано или поздно получишь приз в виде кредита или вотчины в лице какого-нибудь завода или нефтяной компании. А когда застолбил за собой место под солнцем, все, - это уже твое, никто уже не смей покушаться на твою собственность. Если кто захочет оттяпать у тебя кусок, ты всегда найдешь людей, способных тебя
защитить, потому что ты, защищая свою вотчину (хотя конечно номинально твоей собственностью она не является - ты всегда лишь незаметный чиновник), - так вот, защищая свою вотчину ты отстаиваешь общий, установленный порядок вещей и трогать тебя не моги.
Ведь почему у нас все время на слуху бандиты и политики, (а не всякие там поп-звезды как на Западе), хотя, казалось бы, ничем особенно выдающимся они себя не выказывали, - да потому что они и есть хозяева жизни, определяющие твою жизнь - сколько и чего тебе есть, потому что они устанавливают порядки в стране, где ты живешь, потому что они могут дотянуться до тебя, а ты до них - нет. Владеть всем, не отвечая ни за что - этот принцип придумал не я, он существует на Руси испокон веку, когда человек владеет тем, чему служит, а другой крупной собственности у нас нет и быть не может. Конечно, ты можешь возделывать свой клочок земли, выпиливать лобзиком красивую мебель, но слишком неравная пропорция между собственностью твоей и государственной и сальдо будет всегда в пользу чиновника, сидящего у правительственного пирога, приглядывающего за государственной собственностью, за которым, в свою очередь, не присматривает уже никто. Потому что гораздо легче брать миллиарды, ни за что не отвечая, чем зарабатывать гроши, отвечая за все, и наверху всегда будут люди, заинтересованные в сохранении порядка, существующего от веку, и ты их оттуда не сковырнешь, потому что обуха хворостиной не перешибешь. Потому, что никому не нужен у нас человек самостоятельный, играющий сам в свои игры, но нужен послушный, последовательно, год за годом играющий по маленькой в то, во что все играют, готовясь вступить в большую игру, ибо все мы звенья 1-ой цепи. А революцию, чтобы что-то поменять, с нашим народом совершать бесполезно, - все равно, это только приводит к переразделу вотчины: где паслась одна сволочь, глядишь - уже пристроилось три новых, и никуда от этого не денешься, потому что вотчина - в сознании народа, а сознание непобедимо. В общем, формула-то управления нашим народом самая нехитрая. В Риме было главное требования черни: хлеба и зрелищ, с нашим плебсом нужно учитывать особенности национального колорита: водки, - чтоб не с 11-ти до 7-ми, а круглосуточно, и на закуску - возможность ругать власть. От последнего все прошлые правители отказывались, за что и поплатились. Ведь весь наш хваленый интерес к искусству был замешан на невозможности открытой критики властей; все только тем и занимались, что выискивали в новых произведениях между строк намеки и полунамеки на власть. А как стало можно ругать ее - так, что и в газете прочитать, и с соседом обсудить, - так и не стало ни литературы, ни искусства, не осталось вообще ничего, кроме политики. Наш народ можно мирно обкрадывать еще тысячу лет, нужно только время от времени давать ему выпускать пар. Ведь как он рассуждает: "Когда меня грабят, я терплю, но когда не дают еще и вслух пожаловаться на жизнь, становится нестерпимо". Да пусть критикуют, - жалко что ли? Лишь бы не надо было для этого им собираться где-то в укромном уголке, чтобы делать это втихомолку. От этих междусобойчиков - уже один шаг до того, что твое место под солнцем займут другие, потому что народу-то все равно - кто именно его будет грабить, - для него это уже привычное национальное, стихийное бедствие - вроде перманентного татаро-монгольского ига, а вот тому, кто грабит, - отнюдь нет: будет он оракулом и под это грести навар, или на его месте окажется кто-то другой, более ушлый.
- О чем это вы? - спросила вышедшая из воды блондинка.
- Да вот, просвещаю молодое поколение.
- Ф-фу, - скривила губы блондинка, - терпеть ненавижу! Вечно у мужчин только разговоров, что о политике, да о работе.
- Исправимся! - воскликнул толстяк, и подхватив на руки блондинку под ее ободряющий, одобрительный визг с размаху швырнул в бассейн, нырнув следом. Вновь показавшись на поверхности, он показал молодому человеку большой палец и снова нырнул.
- Удивительно, - размышлял тот, оставшись один. - Везде свобода - обязательное условие всякого развития, а у нас - наоборот, только заковавшись в цепи, и сможешь развиваться. Удивительная страна, где, чтоб разбогатеть, нужно стараться держаться от реальных дел как можно дальше, удивительно ее будущее! Колючая проволока, даже если ее сделать золотой, остается проволокой.
Молодой человек обвел взглядом присутствующих: и все, казалось, в знак одобрения его мыслей тихонько позвякивали своими невидимыми золотыми кандалами.