Откуда он появился в нашем селе, никто не знал. Даже местные бабы. Уж они-то, казалось, знали всё и вся. Однако, появление в Красном Бору Тетери осталось даже для них загадкой. Тетерей его прозвали детишки (глухонемой, так как его ещё звать-то?!). Взрослые поначалу шикали на челядь, вроде как неудобно перед глухим человеком, но потом, то ли осознали, что он всё равно не слышит, как его зовут, то ли имя к нему прилепилось как-то сразу и прочно, одним словом, так и стал он для всех Тетерей. Невысокого роста, с большими залысинами и с каким-то непривычно для сельских мужиков гладким лицом, на вопросы селян, откуда он и кто его родители, есть ли где родные, он лишь блажено улыбался, всем своим видом показывая, что он не понимает, чего от него хотят. Вроде тихий, спокойный и не вредный человек был, работы не чурался. Привыкли к нему, но не полюбили его сельчане. Да и он, похоже, дружбы с ними не искал, всё как-то стороной жил. Днем работал, как и все, а вечером - домой. Никогда и никто не видел его на сельских праздниках. На баб и девок не заглядывался, да и они Тетерю почему-то сторонкой обходили. В общем, жил сычом.
Наше село, расположившееся на трёх высоченных холмах, изрезанных оврагами, ведущими к глубокой и тёмной реке Струне, казалось нам, селянам, самым родным и красивым местом на всём белом свете, недаром его назвали Красным Бором. Его вековые корабельные сосны, растущие вплоть до оврагов, казалось, упирались кронами в небо, а толстенными корнями своими цеплялись за края обрывов. Они не только украшали село, но и берегли его от всё более и более разрастающихся оврагов. Местные власти что только не делали для укрепления берегов реки, да всё напрасно, овраги нещадно вгрызались в берега, и всем казалось, что только сосны и могут уберечь от обрушения в Струну небольшие сельские избы на окраине села, как, впрочем, и маленький покосившийся домишко Тетери, словно, повисший на краешке у оврага. Свет в этом домике, казалось, никогда не гас. "Может в детстве его, убогого, кто напугал так, что он говорить перестал и темноты теперь боится?" - гадали местные бабы. Так и прожил бы, наверно, Тетеря в Красном Бору до старости, если бы не история, которая приключилась со стариками Бакулиными в день 20-летия годовщины Октябрьской революции.
В этот день наш Красный Бор был по-настоящему красным, словно охваченный пожаром - такого количества флагов на углах домов и столбах мы, отродясь, не видели! Сельсовет венчал огромный развевающийся кумач, вызывающий в душах сельчан какой-то особый трепет! Праздник! Даже к обшарпанным углам бывшего храма, который теперь был сельской конюшней, прикрутили праздничные полотнища! Люди ликовали, веселились!
Закончился митинг, на котором председатель Красноборского сельсовета Макар Харитонович торжественно поздравлял сельчан с великим днем, благодарил за самоотверженный труд и особо отличившихся награждал под всеобщие аплодисменты разными премиями, кому - деньги, а кому - и поросёнка. Среди отличившихся был и Тетеря. Он робко всё с той же блаженой улыбкой взял деньги из рук председателя и привычными для него в таких ситуациях резкими дергаными движениями поспешил тут же слиться с толпой, видать, скромность не позволяла Тетере так долго быть в центре внимания. Заорал граммофон, пытаясь заглушить надрывавшуюся на другом конце села гармонь. Но переорать гармонь ему бы всё равно не удалось потому, что на смену одному уставшему гармонисту приходил другой, и раж, который блестел в глазах изрядно подвыпившего гармониста, каким-то невероятным образом распространялся на всех вокруг! Мужики, тоже орали, делая вид, что поют, а бабы под частушки собственного сочинения, нередко похабные, вызывающие румянец на щеках молодых девок, отбивали пол на центральной танцплощадке, сооружённой прямо перед трибуной.
Одним словом веселились все от души! Все, кроме ... Тетери. Он поспешал к своему дому так, как будто его там кто-то ждал. Но никого в его холостяцкой избе не было, и все это знали, может от того и защемило от жалости сердце у Елизаветы Тихоновны Бакулиной, которая держала под руку своего пьяного муженька. Она какое-то время смотрела вслед идущему впереди Тетере, потом толкнула мужа в бок:
- Митрич, глянь, Тетеря идет, давай его в честь праздника к себе позовём, а то что он всё один да один... Так и живёт, никому не нужный... Пусть посидит с нами, выпьем, поговорим, песни попоём, я баньку истоплю. Может у него на душе чё... Никто ж не знает...
Тихоновна не договорила, - Митрич заорал на всю улицу:
- Тетеря! Стой! Тетеря!!! - и тут же снова получил в бок так, что чуть не свалился.
- Ты чё орёшь-то? Он же глухой! - Митрич только рукой махнул и потрусил, как мог, догонять Тетерю, - перспектива обещанной самой Тихоновной (!) поллитры, словно, разбудила разум и прибавила ему сил. Тихоновна лишь с улыбкой наблюдала, как Митрич пытался широкими жестами что-то объяснить Тетере, а тот в ответ только улыбался, акал и гыкал на своем, глухонемом, языке, многозначительно тыкал указательным пальцем себе в ухо и растеряно разводил руками в стороны, дескать, ничего не слышу, ничего не понимаю. Потеряв всякое терпение, Митрич махнул рукой и, ухватив растерянного Тетерю за рукав, потащил его в сторону своего дома. Скромный Тетеря повиновался настойчивой воле пожилого человека. Так и дошли до дому.
А дома уже суетиться пришла пора хозяйке. Пока мужики раздевались, толклись у рукомойника и усаживались, Тихоновна уже и стол накрыла, и заветную, припрятанную ещё с Пасхи, поллитру достала.
- Давай-давай, Тетеря, не жмись там, не скромничай, садись за стол! Мы люди простые, даром, что Митрич знатный механизатор, от того пока ишшо не зазнался! Ну, что ты, давай! - Тихоновна с улыбкой протянула Тетере стопку.
Тот, как всегда, лишь блаженно улыбался и кивал в ответ. Тихоновна ушла растопить ещё тёплую со вчерашней помывки баньку.
- Да знаю, что ты не пьёшь, да только, что ты за мужик, раз компанию мне составить не хочешь? А? - в Митриче сразу проснулся былой почти выветрившийся хмель. Нечего делать, Тетеря поднял стопку, обратившись к вернувшейся Тихоновне, пожал плечами и растеряно, осторожными глотками начал пить.
Захрустели огурцами, и тут весь сморщившийся от бражки Тетеря одобрительно загыкал, указывая на огурцы и оттопырив вверх большой палец.
- А то!!! Ты закусывай-закусывай, небось, дома-то так тебя никто не порадует... - Митрич тут же получил очередной тычок в бок. - А я чё? Я ни чё! Я тока тебя похвалить хотел!
А Тетеря сидел между стариками, как иностранец, кивал головой и улыбался.
- Вот ты мне, Тетеря, скажи, - Митрич, по-дружески навалившись, на плечи Тетери, наклонился к нему, вздохнул, собираясь с мыслями, и задумчиво продолжил, - Ну, что ты за человек такой - не пьёшь, не куришь, бабы тебя тоже не интересуют, кто ты и что ты? Работаешь? - Да, тут ничего не скажу. Но вот ты мне скажи, как на духу, что ты такой нелюдимый, что ты людей добрых сторонишься? Тебя обидел в жизни кто? Молчишь? Э-э-эх! Ладно, давай! - и Митрич поднял очередную стопку.
...Стопка за стопкой, Митрич захмелел так, что еле ворочал языком. Он поднял с лавки праздничный выпуск "Воронежской Правды" и, развернув её, стал тыкать пальцем в колонки:
- Во! Смотри Тетеря, как наш Красный Бор хвалят! Ты на рожи-то посмотри, чё, не узнаёшь? Вона Петька Рыбин, вона Манька-кривоножка, вона председатель наш, Макар Харитонович, а вона и ты! Кха! - Митрич крякнул так, что кот на лавке вздрогнул. - Ни чё, ни чё! Мы ишшо им всем покажем! - Митрич потряс кулаком в воздухе и с силой опустил его на стол, отчего налитая Тетере очередная стопка подпрыгнула и опрокинулась.
- Да угомонись ты, старый чёрт! Вопшем пить не можешь, сразу воевать! Всё, больше не получишь, Тетере налью, а тебе ... - Тихоновна не договорила. Она лишь сдвинула мужнин локоть и поспешно стала с газеты вытирать полотенцем пролитую бражку. - Глянь, чё делашь?! - на неё с укоризной смотрел облитый бражкой портрет Сталина.
- Чё, испугалась, чё ли? Да брось ты! Вон, Тетеря, например, не боится - сидит себе, улыбается! - очередной тычок в бок не остановил Митрича, - Чё бояться-то? Всё боитесь! Чего боитесь?! ... Вождь! ... Тьфу!!! Половину пересажал и ещё пересажает, коли война не помешает этому извергу!!! Вот ты мне, Тетеря, скажи, за что Анисью Кирсанову забрали? Что она, баба, которая, почитай, пошти двадцать лет, как раб, с поля не уходила, такого сделала, что пятеро её детей по детдомам рассовали? А?!?! Да не тычь ты меня в бок, старуха!!! Чё ты меня всё тычешь и тычешь?
Тихоновна поняла, что Митрича уже не унять, хотела уж было встать, да окатить его ковшом воды, но туповато-блаженый вид Тетери немного успокоил её. Только бы на улице не услышали...
- Всё, Митрич, хорош! Гостя в дом позвал, а сам... - Тихоновна жалела, что сама же затеяла это дело, но ...
- Ну, ладно-ладно, давай лучше споём... - Митрич набрал побольше воздуха и заорал чуть не на всю околицу частушку:
Нам наш Сталин говорил,
Как он свой народ люби-и-ил!
Так любил, что весь народ...
Доорать частушку не дала Тихоновна. С глазами, полными ужаса, она зажала рот старику так, что он чуть не задохнулся.
- Ты чё, старуха! С ума штоль сошла?! Я т-те!!!... - замахнулся, было он на старуху, но, вдруг передумал. - Хэ-э-эх, ладно... Там, наверно, банька уже готова, пойдем, а? - старик повернулся к Тетере. Тетеря улыбался.
"Господи," - думала Тихоновна, - "теперь этого дурака старого страшно даже в баню-то отправлять, язык развязал - не завяжешь...!"
Тетеря и Митрич вышли. На улице уже было довольно сумеречно, и воздух пах свежей росой.
- Хорошо-то как, а, Тетеря? - Митрич, бормоча себе под нос, шёл позади Тетери по тропинке между сосен к старой баньке у оврага. - Ни чё... Щас помоимся, и на покой... А? ... Тут у сосен такие корни торчат, ты тут, Тетеря, осторожнее, а не то...
- Угу, - услышал Митрич в ответ...
***
Через полчаса угрюмый Митрич вошел в дом. Один.
- А где ж Тетеря? Что, сбежал от тебя, бесноватого? - Тихоновна открыла было рот что-то ещё сказать, но её оборвал Митрич.
- Всё, старуха. Собирайся. Придут скоро за нами. - сказал Митрич совершенно трезвым голосом и, вытирая пот со лба полотенцем, тяжело опустился на лавку...
- Да как же, Господи?!?! Нет... Тетеря не скажет, он не может, на улице не слышали... Матерь Божья, помоги! - Трижды перекрестившись, Тихоновна нервно затеребила фартук, по щекам пожилой женщины потекли слёзы... - Или на улице слышали? Как же так-то, а? Господи!!!
- Тетеря слышал. Никакой он не глухой. Всё. Собирайся, Лиза...
***
В ту же ночь за Бакулиными пришли четыре человека в форме и с револьверами.
Больше о Тетере и Бакулиных никто из красноборских ничего не слышал.