Старицкий Дмитрий : другие произведения.

Последний Персидский поход

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
  • Аннотация:
    киносценарий. Афган. Батальон спецназ. 1988 год. Читать рекомедуется после киносценария "О ней и о ней" Это как бы дилогия, хотя вещи между собой ни героями ни событиями не связанные.

Дмитрий Старицкий

  

ПОСЛЕДНИЙ ПЕРСИДСКИЙ ПОХОД

Литературный киносценарий полнометражного игрового фильма

по мотивам одноименной повести Анатолия Минина

  
  
  

Москва - 2008

  
   АНАТОЛИЙ МИНИН (1955-2009) - поэт, писатель, автор повестей "Последний Персидский поход" и "Вернувшиеся из похода". Выпускник ВИИЯ. Полковник ГРУ. Ветеран Афганистана. Служил в бригаде СпН и оперативной разведке. Кавалер ордена Красной Звезды. После войны был помощником военного атташе в Турции. После отставки жил в Москве. Работал охранником в школе.

марка студии

***

  
   Титры: Шихванд. Провинция Фарах. Афганистан.
   19 августа 1987 года.
  
   Город Шихванд дыра, даже по афганским меркам.
   Восточный базар во всей его пестроте.
   БТР-60ПБ, чадя изношенным движком, останавливается на обочине около дукана. На его броне сидят два офицера, одетые в "песочку" с разгрузочными "лифчиками" китайского производства.
   Одни из них - капитан Виктор Балаганов, в офицерской среде охотно отзывающийся на погоняло "Шура", - ныряет в люк БТР и выставляет оттуда на броню две коробки.
   Другой офицер - старший лейтенант Никитин, с простой кличкой "Ник" - открыл коробку.
   В коробке навалом лежали консервные банки. На каждой баночке желтая этикетка с симпатичной такой хрюшкой с пятачком.
   - Шур, ты, чего? Не знаешь, что мусульмане свинину не едят? - ошарашено спросил старший лейтенант.
   - Это ты, Ник, ни хрена не знаешь, - ответил капитан.
   На глазах обалдевшего старлея, как чертик из коробочки, из дукана выскочил, живописный дукандор.
   Капитан снял с брони коробку и показал тому её содержимое.
   Тот кивнул, взял коробку и скрылся с неё в дверном проеме дукана.
   Тут же выскочил уже малой упаковкой-связкой баночного пива, которое подал капитану.
   - Бакшиш. (титр: Подарок)
   - Ташакор (титр: Спасибо), - поблагодарил капитан, удовлетворенно улыбнулся, и, выдернув одну банку из связки, остальные передал на броню старшему лейтенанту.
   Тот восхитился:
   - Холодное. Класс!
   Дукандор выудил из кармана своих необъятных штанов пачку засаленных кредиток достоинством в десять афгани.
   И они с капитаном хлопнули по рукам.
   - Давай, много-много мой дукан товар вози, - сверкнули из-под черной бороды белые зубы, - Шурави - хуб аст! - (титр: Советские - хорошо!).
   Подхватил коробку и ушел в дукан.
   Капитан, повернулся к лейтенанту:
   - А ты говоришь..., - и показал руками фонтан, - Ладно, попей пока пивка, я скоро.
   И тоже скрылся в дукане.
  
   На обочине дороги около дукана притулился БТР. На его броне сидит по-турецки лейтенант Никитин, держа на коленях АКС-74 с подствольником, и с наслаждением тянет холодное пиво из банки, изображая горниста.
   Выпив, поставил банку на броню и плющит ее одним резким ударом ладони.
   Вынимает из подсумка вторую банку, сдергивает ключ и прикладывается. На лице Никитина блаженство, несмотря на палящее солнце афганского полдня.
  
   Рядом с БТР с визгом затормозил УАЗик, и из него выскочил низкорослый, пузатый и брылястый "колобок", одетый в "царандойку" без знаков различия.
   Никитин, не обращая на него внимания, спокойно сосал пиво из банки, не придав этому явлению никакого значения. Его начальство далеко, а на чужое ему было наплевать.
   "Колобок" налетел на Никитина, аки лев рыкающий:
   - Кто такой? Какая часть? Почему здесь находитесь? Ваши фамилия и звание?
   - Простите, а вы-то сами кто? - удивленно и с ленцой смотрел Никитин сверху на подпрыгивающее у его броневика чмо, явно из советников в "Контингенте", а значит ни разу не его начальство - И почему я должен вам представляться, сами-то не представились?
   Едва не лопаясь от злости, "колобок", встав на цыпочки, тряхнул перед носом Никитина "корочкой" в которой тот ничего не успел разглядеть, кроме традиционных "щита и меча".
   - Я, - заявил "колобок" значительным голосом, - старший советник Министерства госбезопасности, генерал-майор Ка Гэ Бэ Колобов!
   Никитин пожал плечами, но ссориться не стал, и, даже козырнув, впрочем, не меняя "позы лотоса", скромно представился:
   - Старший лейтенант Никитин, Спецназ гру гэ ша.
   - Это я уже понял... Какая часть! Почему заехали в город? Почему на базаре? Почему пьянка на службе?
   Вопросы сыпались из него, как из дырявого мешка, и Никитин, даже при желании, не смог бы на них ответить, потому что вставить хотя бы "две копейки" в словесный понос генерала не представлялось возможным. Оставалось только вращать глазами.
   Тут из дукана вышел капитан Балаганов, с кучей разноцветных пакетов в руках.
   Оценив ситуацию, он, опустив пакеты в пыль, вежливо поздоровался с "колобком" за руку:
   - Здравствуйте, Владислав Иванович.
   И, запихивая пакеты в броню, спокойно сделал выговор:
   - Зачем вы прицепились к военному? Мое командование уже разъясняло вам что МЫ - разведка СПЕЦиального НАЗначения Главного разведывательного управления Генерального штаба министерства обороны, можем при выполнении боевых задач ездить где хотим, и куда хотим. В том числе и сюда.
  
   - Этот базар это что, тоже "боевая задача"? - съехидничал гэбэшник.
  
   - На базар мы заехали с разрешения нашего командования.
  
   - А?... - "колобок" надул шею как кобра.
  
   - А выпить пива разрешил своему подчиненному я, его непосредственный начальник. Мы идем с боевых. Жажда мучит. Не смешите, Владислав Иванович! Не опьянеет он с банки пива. Успокойтесь и, если угодно, можете СНОВА написать на нас кому угодно. Кстати, пивка не хотите?... Угощаю!
  
   - Сопляки! Мальчишки! - прошипел "колобок", с пыхтением залезая в машину. - Я этого вам так не оставлю! Разведка... Разгильдяи! Это мы - политическая разведка, а ваше дело: глубину арыков измерять!
   УАЗик взревел мотором и укатил мимо базара.
  
   Шура спокойно открыл пивную банку. Банка зашипела змеей.
   - Жуткий болван, - прокомментировал он Никитину, глядя вслед пылящему УАЗику, - Он на нас уже жаловался. Да не куда-нибудь, а прямиком в Кабул, и по своей линии, и по нашей, на самые верха.
  
   - И чё? - спросил Никитин.
  
   - А ничё. Ты что думаешь, кто-нибудь "большой" в Гэ Бэ будет напрягаться из-за выпитой летёхой банки пива? Наши же, еще раз подтвердили, что он нам - никто, и зовут его никак. Что ничего никому мы докладывать не обязаны. Но, попросили: повежливее...
   Шура сплюнул пивной пеной.
   - Козёл, дня в армии не служил, а туда же: "генерал-майор"! От него здесь все его ребята стонут.
   Шура метнул пустую банку в арык, запрыгнул на броню и крикнул в люк:
   - Козюлис, бляха-муха, поехали отсюда!

ТИТРЫ:

ПОСЛЕДНИЙ ПЕРСИДСКИЙ ПОХОД

***

   Титры: Шихванд. Провинция Фарах. Афганистан.
   1 июня 1988 года.
  
   ИЛ-76, или как его зовут в войсках "горбатый", с тяжелым гулом оторвавшись от полосы, сразу же заложил крутой вираж, штопором ввинчиваясь в темное небо, окруженное горами.
   На бетонке стояли двое офицеров, одетых в лётную "камуфлу", и курили на фоне щита с надписью "Курить строго воспрещается".
   Тот, что повыше, выдув затяжку, протянул, глядя небо:
   - Пошел "Черный тюльпан". Не повезло кому-то.
  
   Низкий поддакнул:
   Это точно. Я тут зимой бортмеханика "двухсотым" в Чечено-Ингушетию сопроводил. Так там меня только бараны не спросили: а почему ты живой?
  
   Самолет летит над горами (идут титры)
  
   Самолет летит над пустыней (идут титры)
  
   Самолет летит над тайгой (идут титры)
  
   Самолет летит над степью (идут титры)
  
   Самолет летит над большой лесной рекой (идут титры)
  
   Самолет летит над Москвой (идут титры)
  

***

   Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.
   1 июня 1988 года
  
   Спецназ уходит на войну.
   На мехдворе бойцы закладывают в броню длинные ленты крупнокалиберных патронов к КПВТ.
   За ними еще более длинные ленты пулеметных патронов.
   За ними в БТР втаскивается АГС-17 "Пламя" и круглые коробки с "огурцами" для него.
   Бойцы снаряжают магазины к автоматам.
   Стягивают их попарно синей изоляционной лентой.
   Разбирают из раскрытого ящика гранаты.
   Засовывают в сидора "вшивники": олимпийки, шерстяные свитера - ночью в пустыне холодно. Поверх сидоров вяжут бушлаты.
   Переобувают кирзовые берцы на белые кроссовки. Они хоть и не прописаны по форме одежды, но в них по камням бегать сподручней.
  
   Старший лейтенант Никитин у себя в модуле тоже готов к войне. Поверх "песочки" на нем уже надет трофейный китайский "лифчик", в который он последовательно засовывает автоматные магазины, гранаты, сигнальные ракеты и дополнительные обоймы к "Стечкину", который уже болтается сбоку в бакелитовой кобуре-прикладе.
   Проверив остроту клинка на ногте, засовывает в ножны тонкую неуставную финку с наборной ручкой - изделие умельцев-солдат из автомобильной рессоры.
   Глянув в зеркало, Никитин, остается собой доволен - боец! Спецназёр!
   Надев кепи, выходит.
  
   На мехдворе, Никитин встретился глазами с прапорщиком Гуляевым.
   Тот молча кивает: тапа: все в порядке.
   Никитин отдает команду:
   - К машине!
   И вместе с бойцами плюхается на остывшую за ночь броню.
   Обняв автомат, словно постаревшую, но безумно дорогую любовницу, слегка нагнувшись в люк говорит, как Гагарин перед стартом:
   - Ну, что, мля, поехали!
  
   Поднимая пыльный шлейф, три БТРа, словно цепочка деловитых жуков-скарабеев, двинулась в направлении, прямо противоположном тому месту, к которому нам нужно было выйти в назначенное время. Предстояло еще чуток, до сумерек, попетлять по мандехам, чтобы запутать следы и сбить с толку возможное наблюдение духов с окрестных высот.
   Никитин снова кричит в люк:
   - Козюлис, слушай задачу: петляй по мандехам до заката. А там - на точку засады.
  

***

   Титры: Шихванд. Провинция Фарах. Афганистан.
   30 мая 1988 года.
  
   Капитан Кирпичников, который в офицерской среде отзывался на погоняло "Кирпич", шел по коридору штаба бригады, держа в руках сопроводительные документы на доставку останков лейтенанта Олега Бойко на родину, готовый к отбытию в Союз, шел по коридору штаба, одетый уже в повседневную форму, которую в Афгане никто не носил, когда майор Каримбетов, - низенький человек с узкоглазым лицом характерно азиатского типа, одетый в "песочку", высунувшись из своего кабинета, коротко приказал:
   - Зайди.
  
   Кирпичников зашел.
  
   Каримбетов закрыл дверь и показал на стул:
   - Садись.
  
   Кирпичников посмотрел на часы.
  
   - Присаживайся. Успеешь на "Тюльпан". Время есть, я узнавал. А нам поговорить надо.
  
   Кирпичников сел. И сидел молча.
   Повисла пауза.
  
   - Ну, что ты необщительный такой? - затараторил Каримбетов, - Тебя старший по званию побеседовать пригласил, а ты молчишь, как рыба об лёд.
  
   Кирпичников, наконец, прервал свое молчание:
   - Старший - по званию - пригласил, старший и должен задавать тему беседы. Меня так еще в училище учили.
  
   Каримбетов расцвел на глазах:
   - Вот это по-нашему. По-восточному. Уважение к старшим - главная добродетель. Вот взять моего дедушку. Поначалу он был басмачом и сражался против советской власти в Туркестане. Но однажды ему встретился у колодца аксакал, который укорил его за то, что он идет против народной власти и служит баям. Мой дедушка послушал старика и дальше воевал на стороне красных против басмачей и даже удостоился ордена Красного знамени Хорезмской народной республики. Вот к чему приводит почитание старших.
  
   - Тридцать седьмой год ваш дедушка пережил? - серьезно, с сочувствием, спросил Кирпич.
  
   - Не понял, - откровенно удивился Каримбетов.
  
   - Я слыхал, как-то, что всех кавалеров ордена Красного знамени Хорезмской республики расстреляли в тридцать седьмом, - вполне спокойным голосом сказал Кирпич.
  
   - Послушай, Кирпичников, ты мне симпатичен, - резко сменив тему, нисколько не обидевшийся, Каримбетов приступил к предложению "от которого трудно отказаться", ласково заглядывая Кирпичу в глаза - давай встречаться просто так, неофициально, потрепаться о том, о сем, можно и выпить немножко. У меня всегда есть. Хочешь? - Каримбетов полез в тумбу стола и вынул бутылку даже не самогонки - водки. Он напоминал старого гомика, соблазняющего чистого, наивного юношу.
  
   Но Кирпич-то ни чистым, ни, тем более, наивным не был. Найдите наивного ротного. Тем более - в СПЕЦНАЗе.
   - Вот что, товарищ майор, - твердо заявил Кирпичников, вставая, - все мои контакты с Особым отделом носили, и будут носить только официальный характер. А о вашем "интересном" предложении я сейчас же доложу своему командиру.
  
   - Подожди! Сядь! - озлился Каримбетов, сверкнув недобрым взглядом. - Я хочу кое о чем тебе рассказать, это интересно.
  
   Кирпич понимал, что это очередная уловка, но любопытство победило. Вдруг он и впрямь проговорится о чем-то, касающемся если не его лично, то кого-то из его товарищей?
  
   - Служил я в семидесятых на Дальнем Востоке. В части, откуда пилот-изменник Беленко угнал в Японию новейший истребитель МиГ-25. И вот, понимаешь, перед тем, как осуществить свой преступный замысел, - понизив голос, вещал Каримбетов, - этот предатель приобрел в магазине золотое кольцо и географический атлас! - Он торжествующе поглядел на Кирпича, и даже поднял к горе указательный палец, - И никто... Слышишь меня?... НИКТО! Не пришел к нам и не сообщил об этом! Теперь ты понимаешь?
  
   Кирпичников пожал плечами. Ему действительно ничего не было понятно, кроме того, что перед ним сидит круглый болван, почему-то считающий болванами всех остальных.
   - А что, покупка золотого кольца, - подал голос Кирпич "конспиративным" тоном, - и есть верный признак того, что покупатель - потенциальный изменник Родины?
  
   Каримбетов со всей серьезностью кивнул.
  
   Кирпичников захохотал, и смеялся долго, до слез. Потом противным менторским тоном прочитал майору лекцию по политэкономии:
   - Государство затем и продает золотые кольца, чтобы советские граждане их покупали. И их тысячи людей каждый день покупают. К тому же, полагаю, на стартовый капитал для безбедной жизни на чужбине, колечко, даже золотое - не тянет. Ах, еще и атлас! - Кирпич чуть не стонал от веселья, - Я, конечно, не летчик, но мне всегда казалось, что они летают не по школьным картам. Глобус он, часом, не покупал? Или компас в магазине спорттоваров? Спасибо, повеселили, товарищ майор, но извините, мне пора.
  
   - Иди, - пробурчал майор, и Кирпичу показалось, что он слышит скрип его прокуренных зубов.
  
   - Мне еще надо успеть, до отлета, доложить о нашей беседе командиру бригады, - послал Кирпич ему свою "парфянскую стрелу" и взялся за ручку двери.
  
   - Капитан, слышь, капитан, ты часом домой не хочешь, - к Кирпичу стала приближаться, увеличиваюсь, и, покачиваясь, искаженная рожа Каримбетова, которая вдруг как гаркнет чужим голосом, раззявив пасть во всю ширь, - Кончай ночевать!
  
   Кирпич с трудом продрал глаза.
   Его тормошил бортмеханик в заляпанном комбинезоне:
   - Проснулся, капитан, вот и хорошо. Пристегнись. Анапа под нами.
   Борт механик хорошо улыбался, тыкая в сторону пола большим пальцем сжатого кулака.
  

***

   Титры: Пустыня. Провинция Фарах. Афганистан.
   1 июня 1988 года.
  
   Засада расположилась за каменной грядой, с которой открывался хороший обзор на сужающуюся в этом месте долину, иссеченной строчками мандехов - сухих русел потоков, бурно текущих по весне с гор.
   До гор простиралась неровная каменная пустыня.
   Вдали виднелись развалины брошенного кишлака. Солнце, хоть и склонилось к заходу, но шпарило. Командир взвода, старший лейтенант Никитин, не отрываясь от бинокля, вслух сказал:
  
   - Как здесь вообще можно жить? - спросил он стоящего рядом ротного, - Одно из двух: либо Аллаха нет, либо он чрезмерно жесток, иначе как можно было сотворить такую жуткую землю, да еще поселить на ней детей своих?
  
   Солнце опускалось все ниже.
   Ротный командир, - капитан Виктор Балаганов, охотно откликавшийся с детства на кличку "Шура", слегка поморщившись, ничего не ответил на философствование взводного.
   Под БТРом послышалось журчание и плеск воды.
   Ротный, нагнувшись под БТР, прикрикнул:
   - Эй, военные! Воду надо экономить.
  
   Часть бойцов, до смены, забралась от солнца под броню, из-под которой торчали только белые кроссовки. Там хоть немного тени и меньше риска схватить тепловой удар.
  
   Потом обернулся к Никитину:
   - Ник, ты ужинать будешь? И без тебя найдется кому глаза об эти горы мозолить.
  
   В самом БТР - как в самоваре, Никитин испытывает это, когда лезет туда за сухпайком.
   Никитин с Шурой устраиваются за плоским камнем, как за достарханом.
   - Кыш, проклятая, - беззлобно говорит Шура вслед змее, которая, завидев их, скрывается в расщелине, - У тебя это какая война? - это уже Игорю.
  
   - Пятая, - ответил Никитин, отрываясь от банки с соком.
  
   - А у меня тринадцатая. Прикинь? А вот лейтенант Бойко даже на одной побывать не успел. Так и подорвался на водовозке.
  
   Офицеры жуют сухой паёк в молчании, запивая яблочным соком из жестяных банок.
   Начинало резко темнеть. А на юге и темнеет и светлеет быстро. Заката как такового нет: оглянуться не успеешь - уже темно.
  
   - Менять место засады не будем, - сказал Шура, стряхивая крошки с коленей, - Две ночи тут просидели, и ещё одну посидим. Выдвигаться сейчас - только караван спугнуть.
  
   - Шур, а, может, мы тут пустышку сосём?
  
   - Все может быть. Война... - Шура растопырил пальцы и неопределенно ими повертел, - Хотя информация от Джаграна всегда была четкой.
  
   Никитин полез в БТР за бушлатом, когда вдали послышалось еле слышное, не громче жужжания мухи, гудение мотора.
  
   - Мотоциклист, - определил Никитин, вылезая из бокового люка, в бушлатом в руках. - Дозорный. Шура, это караван! - воскликнул Игорь.
   Адреналин пошел в кровь и Никитина, как всегда перед хорошей дракой, стало слегка знобить.
  
   Капитан Балаганов припал к ночному биноклю.
   - Вижу.
  
   Огонек фары приближался.
   Мотодозорный, сидя в седле прямо, как на лошади, проехал мимо, их не заметив, и это можно было считать удачей.
   В наступившей темноте хорошо был виден удаляющийся световой конус фары его мотоцикла.
  
   - Не расслабляться. Он может обратно поехать другой дорогой. Такое бывало, - обронил Шура с некоторой ленцой, за которой опытному глазу виделась предельная сосредоточенность. - А бывало и так, что караван четко в бинокль видишь, а достать не можешь - далеко. И не догнать уже никак.
  
   - Тихо... - перебил командира Никитин.
  
   Мотоциклист вернулся не успел. Духи явно спешили, в темноте показались два желтых глаза - фары "Симурга". Славная такая машина, - иранский полугрузовичок-пикап с очень мощным движком и повышенной проходимостью.
   Свет фар приближался.
   Шура скомандовал:
   - Приготовились, бойцы. Сегодня Аллах на нашей стороне.
  
   - Аллах Акбар, - моментально донеслось из-под БТРа. И в лунном свете появились три узкоглазые бойца казахско-башкирского типа, одергивая на себе бушлаты и разбирая оружие.
   Дальнейшие действия засады были расписаны, словно школьное чтение отрывка "по ролям":
   Как только "Симург" приблизился к линии огня, врубилась "Луна". Не та, что на небе, а фара-искатель, установленная на БТР. Мощная, однако, вещь!
   Первая очередь - по колесам,
   Вторая - по кабине.
   "Симург" вильнул вправо передними колесами, и, налетев на камень, подпрыгнул, словно собака на поводке, и замер.
   Еще пара очередей - красные хвосты трассеров обрисовали в ночи жизненное пространство тех, кто в кузове, если у них есть желание, жить. Но, видимо, у них такого желания не было. Зеленое корыто прочно засело на камнях, из пробитого радиатора валил пар, водила уткнулся головой в дырявое лобовое стекло - все это было хорошо видно в свете "Луны".
  
   - Ну что? Сарынь на кичку! - спросил ротного Никитин, уже с боевым трепетом.
  
   И в это время из кузова "Семурга" ударил ДШК. Тот, кто у них там жал на "клавишу", был, безусловно, отчаянным парнем, ибо шансов у него не было ровным счетом никаких. Спецназёры сидели за камнями и за броней, и очереди из ДШК - 12,7 мм - не шутка! - высекая искры из камней, пока не приносили никому вреда, разве что давили на психику.
   По "Симургу" тут же ударили из всех стволов, в том числе из КПВТ, с обеих башен. Экипажи БТР были укомплектованы литовцами, чертовски добросовестными ребятами. Если они за что-нибудь брались, у них получалось отлично!
   В сполохах очередей наших АКС-74 и отгавкивания ДШК вздрагивала зеленая туша "Симурга", и оттуда явно доносились женские крики, переходящие в визг:
  
   - Аман! Аман!
  
   ДШК заглох, наконец.
   Шура тут же метнулся во тьму.
   "Калашниковы" один за другим замолкли. КПВТ - один и второй - выплюнули две коротких и тоже замолчали.
   "Луна", которую духи так и не смогли погасить, освещала железный гроб с музыкой, где в кузове что-то шевелилось.
   Стало очень тихо.
   И тишину разорвал детский голос:
  
   - Шурави, шурави! Люзум нист! (титры: Советские, советские! Не надо!)
  
   Взвод подбежал к "Симургу".
   Духов в машине было трое. Водила был убит сразу, и лежал головой на баранке.
   Еще один дух, что стрелял из ДШК, тоже получил свое - пуля из КПВТ снесла ему череп подчистую.
   Третий, вооруженный китайским АК-47, затаился, а когда наши подошли вплотную, ударил очередью в упор, убив двоих: белоруса Ярошевича и казаха Зулкарнаева.
   Спецназ открыл огонь из всех стволов.
   Дух прикрывался женщиной, потому что "Симург" был под завязку набит женщинами и детьми. Наша помощь почти никому уже не требовалась - огонь на уничтожение сделал свое дело. Те, кто остались живы, умирали, истекая кровью, матери в агонии царапали грязный железный кузов, а рядом умирали их дети.
   Безо всякой команды наши бойцы рвали зубами индивидуальные пакеты, пытаясь перевязать умирающих, лихорадочно искали ампулы с промедолом.
   Тот дух, что завалил двоих наших, прикрывшись женщиной, был тяжело ранен. У него кончились патроны в магазине, а сменить рожок он не успел. Китайский автомат имеет под стволом трехгранный откидывающийся штык, и он попытался ударить этим штыком нашего бойца. Не на того напал!
   Отбив удар, боец перехватил автомат за цевье, быстро развернул его, и коротким движением воткнул трехгранник духу в горло. Как учили. Мы же не пехота, а СПЕЦНАЗ!
   Все искали живых среди трупов.
   Шура попытался сделать перевязку десятилетней с виду девчонке, раненой в живот. Для этого нужно было задрать ей платье.
  
   Она умирала, но нашла в себе силы стиснуть подол и сказать:
   - Мен ханум. Люзум нист - (титры: Я женщина. Нельзя.)
  
   "Виктория" была полной. Шура, бледно-зеленый, руководил под светом двух "Лун" выгрузкой из-под трупов десятка РС, пары ящиков с патронами и, напоследок - двадцати ребристых, цвета слоновой кости, "итальянок", мин в пластиковом корпусе, которых миноискатель не чует.
  
   Шура присвистнул:
   - Твою мать... - и заорал как бешеный, - Будьте вы там все прокляты! Ужритесь своим спагетти! Упейтесь кьянти! Подавитесь насмерть пиццей!
  
   Никитин тронул его за погон:
   - Шура, ты чего?
  
   Глаза Балаганова были страшного белели в ночи.
   Он резко сунул Никитину в руку "итальянку".
  
   - Ну, мина итальянская... - не понял Никитин командира, повертев в руках белый пластиковый корпус, - пластиковая.
  
   - На точно такой же позавчера Олег Бойко погиб с ребятами на водовозке.
  
  

***

   Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР.
   2 июня 1988 года
  
   В аэропорту, шугая рассветное марево, шел мелкий дождь, и мокрая взлетно-посадочная полоса жирно поблескивала, как шкура морского животного. По ней, гудя пропеллерами и мигая разноцветными огнями, рулил Ан-26, выкатывая на стоянку.
   Винты в остатний раз взвыли на высоких оборотах и остановились.
   Открылась аппарель. И с нее, не дождавшись соприкосновения аппарели с аэродромной бетонкой, спрыгнул капитан Кирпичников. Он был одет в повседневную форму и оттого чувствовал себя неудобно, особенно от фуражного околыша. Привык уже к "песочке". Первое, что он ощутил, спустившись на землю - это то, что воздух здесь был совсем иным, и пах по-другому, совсем не так, как ТАМ. Здесь пахло морским прибоем, вечерним бульваром после дождя, влажным девичьим платьем, дымом кишиневского "Мальборо" и цветочным рядом на рынке. И этот аромат не могли перебить даже привычные самолетные запахи. Ноздри у капитала раздулись, слегка трепеща.
   Их борт встречал майор из военкомата, назначенный в похоронные распорядители. Холеная морда в генеральской рубашке, с вышитыми золотом звездочками на погонах и шитой на заказ фуражке. Небрежно козырнув, он представился:
   - Майор Горбатко, местный военкомат. "Цинк" с вами?
  
   - Капитан Кирпичников. Сопровождающий останки лейтенанта Бойко. Они в самолете, - откозырял в ответ Кирпич.
  
   Они пожали друг другу руки.
   Затем майор замахал вкруговую рукой.
   И к аппарели задом подкатил зеленый армейский ГАЗ-66 с брезентовым верхом.
   Кирпич с бортмехаником и водителем "газона" - солдатом-срочником в Хэ-Бэ с красными погонами - стали перетаскивать из самолета в грузовик тяжелый цинковый гроб, заколоченный в деревянный ящик, сработанный из сырых досок, стараясь не кантовать бренные останки боевого товарища, хотя это не всегда получалось. Троих для такого дела было маловато.
   Майор все это время стоял, покуривая "Мальборо", в сторонке и даже не делал попыток помочь.
   Когда с гробом управились, и водила закрыл борт, майор махнул рукой в сторону кузова:
   - Залезай.
  
   Кирпичников уже забросил ногу через борт,
   когда майор, бросив чинарик, недовольно так сказал, прямо пожаловался:
   - И чего их сюда возят? Хоронили бы уж на месте. И никаких тебе хлопот!
  
   - Что? - переспросил Кирпич, свесившись с борта, не веря своим ушам.
  
   Майор огрызнулся прибавил голос на два тона выше:
   - А что слышал! Вон, в ту войну закапывали всех на месте, и ничего! А здесь таскают за тыщи верст. Деньги тратят. На фиг вы здесь нужны, герои! Без вас хлопот невпроворот! И вообще, товарищ капитан... - понизил было голос майор, вспомнив о субординации, но закончить тираду не успел:
   Кирпич спрыгнул на бетонку.
   Раздался звук смачной оплеухи и великолепная, пошитая на заказ фуражечка, с лаковым кожаным козырьком "от уха до уха", подскакивая на мокром бетоне, покатилась далеко-далеко.
   Борттехник, в грязном комбезе, поднимавшийся по аппарели в самолет и слышавший разговор, одобрительно хмыкнув, сплюнул.
   - Неплохо! - оценил он, глядя, как
   военкоматский майор, пригнувшись, бежит за своей "фурой",
   - Я бы добавил!
  
   - В другой раз, - ответил Кирпич, брезгливо вытирая ладонь о мокрый брезент ГАЗ-66.
  
   Майор, тяжело дыша, вернулся, держа в руках мокрую фуражку. Побывав в луже, она утратила свое великолепие и напоминала коровий блин.
  
   - Вы...Ты... Я..., - владелец обгаженной фуражки никак не мог прийти в себя.
  
   Кирпичников спокойно наблюдал за тщетными потугами майора "сохранить свое лицо", как говорят китайцы.
   - Ну что, поехали? - самым невинным тоном спросил он, залезая в кузов.
  
   Майор, сделал два шага кабине, залез в неё
   - Я этого так не оставлю! - "родил" он, наконец, в пустоту и, сильно хлопнув дверцей "шестьдесят шестого", скрылся в кабине.
  

***

   Титры: Пустыня. Провинция Фарах. Афганистан.
   2 июня 1988 года.
  
   Светало.
   Двое убитых солдат были завернуты в плащ-накидки и лежали рядом с БТР. Бойцы боялись смотреть в их сторону. Почему-то в присутствии покойников все начинают разговаривать тихо, чуть ли не шепотом. Хотя их больше нет, и они не услышат.
   Земляк Ярошевича, - боевой сержант - вместе с ним призывавшийся и вместе с ним прошедший "учебку", сидит у колеса БТР, и обалдело смотрит на то, как из-за горной гряды выползает солнечный диск. Кажется, они были с ним из одной деревни...
   Никитину с Шурой не до сантиментов, хотя на душе, конечно, гадко. Шура смолит "бычок", держа его, словно урка, большим и указательным пальцами левой руки, грязными и потрескавшимися.
   Кроме своего "холодного груза", у нас есть еще есть "мясо" - трое забитых духов, плюс четыре женщины и двое детей, тоже, увы, "холодные". Лежат рядком около "Симурга", накрытые одеялами.
   Их братская могила будет здесь же, неподалеку, в камнях. Четверо бойцов - татары и башкир - большими лопатами с БТРов и киркой роют могилу. Оставлять свои художества на виду недостойно людей, читавших в школе "Евгения Онегина".
   Пятый, сержант-казах, стоит рядом с убитыми духами и их пассажирами, и читает молитву на арабском, закинув автомат на спину, и выставив ладони к небу на уровне лица, поминутно проводя ладонями по трехдневной щетине, но на слух чувствуется, что молитвы он знает плохо, оттого часто запинается.
  
   - В конечном счете, мы почти не нарушаем законы их веры. Мусульманин, умерший в пути, должен быть похоронен у дороги, возле того места, где оборвалась его жизнь, - говорит Шура Никитину.
  
   - Аллах Акбар, - мрачно поддакивает Никитин с некоторой иронией.
  
   - Не ерничай, - почти ласково, но наставительно, как отец сыну, говорит Шура, - это фраза означает всего-навсего: "Бог велик". Ты будешь спорить?
  
   Солдаты уложили "холодных духов" под камушки и укладывали последние камни на их могилу.
   Сложнее с двумя женщинами и трехлетним ребенком, которые все ещё живы, несмотря ни на что. Одна из "ханум" ранена в живот и смотрится очень плохо. Она не дает себя перевязать, чего-то мыча и отталкивая руки нашего санинструктора. Пришлось ограничиться уколом промедола через ее бесформенный балахон и ватным тампоном, примотав его тоже сверху.
   Вторая, очень молодая, ранена в ногу ниже колена, в кость, она в сознании, и прижимает к себе девчонку-трехлетку, у которой пулей из КПВТ начисто снесена кисть руки. Самое ужасное, что обе они в полных чувствах, хотя бойцы впороли обеим промедол.
   Ребенок на руках у матери, с перевязанной культяшкой руки, даже не плачет. Ее глаза - два темных, ничего не понимающих, знака вопроса: "За что?".
   Никитин отводит взгляд. Эти глаза будут преследовать его до Судного дня. И будет ему на том свете такая пытка: вечно смотреть в глаза этого афганского ребенка, не имея права ни отвести взгляд, ни сомкнуть веки.
  
   Шура, отбросив "бычок", резко сорвался с места и, подскочив, дал "пенделя" одному из бойцов, у которого в руках, невесть откуда, оказался фотоаппарат "ФЭД". Он этим фотоаппаратом щелкал своих друзей, которые позировали возле дырявого "Симурга".
   - Ахметов! Твою мать! Убью гада!
  
   Боец от пенделя упал, растопырив руки.
   Хрясь! Дзынь! Старенький аппарат разлетелся о камни вдребезги.
  
   - Да я...- оправдывался боец, вставая, - Да здесь же ничего такого... - на всякий случай стараясь не приближаться к Шуре.
   Но Шура - мастер спора по боксу - и с такого расстояния достал его ударом по носу.
  
   - Я же не убитых снимал, - жалобно сопливился боец, - Если бы их, тогда, конечно...
  
   - Молчать, сука! - перебил его Шура. - Тебе говорили, чтоб на боевых никаких фотоаппаратов? У-у-у...! А вам, гиены рода человеческого, - Это обернулся он тем, кого фотографировали, - все дембельские альбомы порву!
  
  

***

   Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР.
   2 июня 1988 года
  
   Отделение бойцов комендантского взвода, выстроившись за оградкой соседней могилы, нестройно, вразнобой дали три холостых залпа из АКСУ-74, именуемых в войсках "ублюдками".
   Деревянный ящик, который даже не задрапировали кумачом в военкомате, на веревках стали опускать в могилу.
   Потом пошли провожающие цепочкой брали по горсти земли и кидали на ящик.
   Комья каменистой белесой южной земли громко стукали по ящику.
   На грохот выстрелов примчалась совсем посторонняя фурия в черном, с похорон неподалеку, и набросилась с напором базарной торговки на Кирпича - он был в военной форме - признав в нем распорядителя, хотя он таковым и не был.
   - С ума сошли? Вояки хреновы! У нас от вашей пальбы женщинам дурно! Здесь кладбище, а не тир! Вот ехайте туда и там палите, сколько влезет, а тут нечего людей пугать!
  
   Зеленый, как три рубля, лейтенант, командовавший эскортом, смущаясь, объяснял:
  
   - Успокойтесь же, пожалуйста. Успокойтесь. Это - воинский ритуал. Павшим героям положено. У вас горе, я понимаю. Успокойтесь, пожалуйста!
  
   Кирпич, на которого звуки холостых выстрелов подействовали неожиданно ободряюще, решительно взял тетку за рукав и, отведя ее в сторону, сказал спокойным, но твердым голосом:
   - Идите... туда, - он указал в сторону, откуда пришла эта мегера.
  
   Та пыталась что-то возражать, но потом как-то сникла, увидев сжатые челюсти Кирпичникова и его жесткий выразительный такой взгляд, пробормотала:
   - Стреляют здесь, понимаешь... - и засеменила к своим.
  
   Полубезумную мать Олега Бойко - молодую ещё женщину, ее родные с трудом оттащили от свежего холмика. Сил причитать по-русски, по-бабьи, у неё уже не было. Она только мычала жалобно, утирая слезы руками, грязными от земли с могилы сына и пыталась снова лечь на свежий холмик.
   Её под руки повели к автобусу. С головы матери слетела черная тюлевая шаль, с каждым шагом сползая вниз, к земле.
   Народ потянулся к выходу с кладбища,
   Кирпич повернулся в их сторону и заметил, переминающегося с ноги на ногу, лейтенантика из комендантского эскорта.
   Тому было стыдно - за недружную стрельбу, за нестроевой вид своих "бойцов" в мешковатых мундирах, за землячку-скандалистку на кладбище, а главное - за то, что он, молодой и здоровый выпускник общевойскового училища, служит в этом южном городке, и самое тяжелое в его службе - это караулы на гарнизонной гауптвахте. В то время, когда его ровесники, где-то там, в далеких горах, ежедневно рискуют жизнью... В общем, романтика играла в заднице у юного лейтенанта. А может, и не романтика, может - совесть...
   - Извините, - сказал лейтенант.
  
   - За что? - удивился Кирпич. - Все было нормально. Закуривай, - он протянул пачку "Явы".
  
   - Спасибо, у меня свои, - лейтенант вытащил пачку кишиневских "Мальборо", - Я рапорт подавал, чтобы туда, к вам...
  
   Кирпич отвернулся, чтобы не глядеть в глаза лейтенанта, уж очень напоминавшие собачьи, и ничего не ответил.
  
  

***

   Титры: Пустыня. Провинция Фарах. Афганистан.
   2 июня 1988 года.
  
   Вертолеты выпорхнули из-за гор, похожие на озабоченных майских жуков, которые, как известно, по законам физики летать не могут, но летают, не зная об этом.
   Пара "восьмерок", сделав залихватский разворот, опустились, одна за другой, метрах в ста от засады, а "крокодилы" - "двадцатьчетверки" - остались барражировать в небе, хищно обнюхивая складки местности, готовясь прикрыть пехоту, если духи явятся посмотреть, что там случилось с их "Симургом".
   "Восьмерки" не глушили движки, и крутящиеся винты поднимали тучи пыли.
   Из открытой створки выпрыгнул комбат - майор Подопригора - "слуга царю, отец солдатам", здоровенный, под два метра ростом, с внешностью запорожского казака. Его огромные усищи и бритый наголо череп сводили с ума гарнизонных дам, но Петрович свято соблюдал супружескую верность. Его мадам жила в украинском городишке, где базировалась его прежняя часть. Регулярно писала ему письма и примерно воспитывала на его зарплату троих детей. Кулачищи у него - размером чуть меньше боксерских перчаток. Бойцы его боялись, за вспышки гнева, но - откровенно любили. Он, как мог, прикрывал их в разных, скажем так, ситуациях, которых хватало выше крыши. Настоящий "батяня-комбат", хотя "хит" с таким названием появился намного позже.
  
   - Смирно! Товарищ майор... - Шура вскинул руку к козырьку занюханной "песочки".
  
   - Вольно! - отмахнулся Петрович. - Ну что, навоевались? У нас с Нового года без потерь с боевых возвращались, а у вас что? ЧТО, я спрашиваю? Какого хрена бойцы у тебя вылезли? Ты где был, куда смотрел?
  
   - Но, товарищ майор, ведь результат...
  
   - Да насрать мне на твой результат! Ты - Петрович махнул рукой в сторону вертушек, в которые грузили два завернутые в плащ-накидки свертка, - их матерям про "результат" расскажешь! В жопу свой результат заткни, "Кутузов"! Я с "Тюльпаном" лично тебя отправлю, ты понял? Казахи тебя встретят, как родного!
  
   - Есть, товарищ майор! - Шура снова вскинул руку к козырьку. Лицо его покрылось пятнами, хорошо видными даже сквозь загар и въевшуюся грязь.
  
   - Вы здесь прибрали? "Мясо" где?
  
   - Там, - Шура махнул рукой в сторону свежей каменной насыпи.
  
   - Все чисто? Сколько?
  
   - Трое духов. Шестеро - "мирняк".
  
   - Бабы? - обреченным голосом спросил комбат.
  
   - И дети тоже...
  
   - Твою мать... - Комбат выматерившись криком, как-то обмяк, и уже тихо и четко сказал: - Сидеть тебе Шура на Кабульском процессе. И мне со всеми вами рядышком...
  
   - Так уж вышло, товарищ майор, - устало отозвался Шура.
  
   - Ладно, потом отпишешь доклад по форме. Что взяли?
  
   - Десять эР- эС, один Дэ-Ше-Ка, два китайских "Калашникова", один БУР, два ящика патрон калибра семь-шестьдесят два, двадцать "итальянок".
  
   - Стволы, мины, боеприпасы - в вертушку. Остальное, вместе с "Симургом", подорвать и сматываться. В восемнадцать, ноль-ноль встречаемся дома. Вопросы есть?
  
   - Трое из "мирняка" раненые. Куда их?
  
   - Где они?
  
   - Там, - Шура махнул рукой.
  
   - Кто?
  
   - Две женщины и ребенок.
  
   Комбат снова выматерился.
   - Ну бляха-муха... тяжелые?
  
   - Одна - да, остальные чуть легче. Хотя...
  
   Комбат на секунду задумался. Но только на секунду.
   - Грузи в Бэ-Тэ-эР, и дуй в провинциальную больницу, сдашь раненых "зеленым", переночуете у советников, и утром - домой. Старшим... - Петрович посмотрел в сторону Никитина, и ткнул в него пальцем, - пойдешь ты.
  
   Никитин козырнул:
   - Есть.
  
   Комбат не прерываясь продолжил:
   - От советников, как доберешься, на связь с батальоном. И перед выходом - тоже. Понятно?
  
   Никитин кивнул:
   - Так точно.
  
   Комбат добавил:
   - У советников не напиваться! Все, до встречи!
  
   Повернулся и пошел к вертолету, на ходу оглянулся и крикнул:
   - Никитин! Поговори там ещё насчет стволов экзотических, - и, пригнувшись, придерживая кепку-песочку, побежал к вертушке.
   Винты загудели и вертолеты поднялись в воздух.
   Двенадцать бойцов на броне. Раненые загружены в железное нутро БТР (женщина с пулей в животе, похоже, не доедет, очень плоха).
   Никитин с брони обернулся на ротного, как будто ждал от него напутствия.
  
   Шура крикнул, стараясь перекричать рычание мотора БТР:
   - С Богом! - и завистливо смотрит вслед своему взводному.
  
   БТР взревел, обдав оставшихся сажей из выхлопа, и погнал по пустыне напрямик, держась подальше от гор и редких кишлаков.
  
  

***

   Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР.
   2 июня 1988 года.
  
   Тягостная атмосфера, свойственная любым поминкам поначалу, несколько ослабела. Голоса вокруг зазвучали громче. Люди вставали со своих мест, ходили вокруг стола, вели разговоры, звенели посудой. Кто-то из женщин менял тарелки "под горячее".
   Окосевший, от выпитого на голодный желудок, Кирпич немного встряхнулся и, шаря по карманам в поисках сигарет. В глазах плыло, звуки слились, и он ощущал только общий бубнеж, который перекрывается более громким, хотя и таким же невнятным бормотанием в левое ухо.
   Кирпич повернулся и сфокусировал зрение на рядом с ним сидящего дедка с двумя рядами орденских планок на потертом пиджачке. Дедок, слегка двоясь, что-то доказывал, обращаясь явно к нему, к Кирпичу.
  
   - Что вы сказали? - из вежливости спросил Кирпич, стараясь сосредоточиться на собеседнике.
  
   - Вот я и говорю, молодой человек, - нетвердым поддатым голосом ответил старичок, - что всю войну в дивизионной артиллерии. День в день! Вот ты скажи, у вас там есть калибЕр семьдесят шесть миллиметров?
  
   - Не знаю, папаша, я не артиллерист, - Кирпичников начал быстро трезветь, вбирая окружающее все яснее. И, оглядываюсь в поисках спасения от навязчивого ветерана совсем другой войны, встретился глазами только с таким же ветераном, но уже справа от себя - тоже пожилой мужчина, и тоже с орденскими планками. Они встретились глазами.
  
   - Пошли, парень, я покажу, - усмехнулся дед. Он был абсолютно трезв.
  
   Кирпич осторожно поднялся и, стараясь идти ровно, стал выползать из-за стола.
  
   - Помощь нужна? - дед взял его за локоть.
  
   - Не надо, спасибо, - ответил трезвеющий Кирпич, слегка возмущенно.
   ........................................................
   На воздухе капитану ему стало заметно легче. Многочисленные клумбы с цветами дарили неповторимый коктейль ароматов, и ноздри Кирпичникова снова затрепетали.
  
   - Садись, покурим! - предложил дед, доставая "Приму".
  
   Кирпичников с выражением римского гладиатора кивком поблагодарил дарителя "Примы" Погарского сигаретно-сигарного комбината Калужской области. Он сел на лавку и щелкнул зажигалкой. Подбросил ее на ладони и неожиданно для самого себя протянул ее деду:
   - Бакшиш.
  
   - Оставь себе, пригодится, - дед чиркнул спичкой, и затянулся, потухшим было "бычком". Лица его в темноте было не видно, но массивная фигура и голос внушали Кирпичникову доверие - они чем-то напоминали ему его, Кирпича, отца-фронтовика, скончавшегося лет десять назад.
  
   - Простите, а вы Олегу кто?
  
   - Я - его школьный учитель, а что?
  
   - Да нет, просто его родственникам я все уже рассказал.
  
   - Я не о том. Я хочу понять, что происходит. Ведь там - настоящая война?
  
   - Называйте, как хотите, - хмыкнул Кирпич, - некоторым больше нравится: "оказание интернациональной помощи братскому афганскому народу".
  
   - Ох, ребята, ребята! - учитель затоптал окурок, - За что вас вот так? Мы на той войне проливали кровь, и свою и чужую, зная: за что идем в бой... А за что вы? Как наше поколение виновато перед вашим!
  
   - Да в чем же? - искренне удивился Кирпич.
  
   - В том, что воспитали вас такими, внушая чувство долга перед всеми: Родиной, партией, прогрессивным человечеством, а потом вероломно злоупотребили результатами воспитания, бросив вас в мясорубку, словно проверяя: крепка ли ваша вера?
  
   - А мне казалось, что мы наконец-то выполняем завет наших дедушек: "воевать малой кровью на чужой территории"! - мстительно отозвался Шура.
  
   - Не ерничай! Кстати, дед, что справа от тебя, действительно был храбрым солдатом - он служил у меня в батарее. Но в подпитии просто непереносим. Извини...
  
   - Да ничего, я и сам не лучше. На голодный желудок плохо легло...
  
   - Я сразу понял, что тебе нехорошо. Сейчас полегчало?
  
   - Вроде, так.
  
   - Вот и хорошо.
  
   - Да ничего хорошего.
  
   - Это понимаю. Тебе обратно когда?
  
   - Послезавтра быть в Ташкенте, на пересылке.
  
   - А домой когда поедешь?
  
   - Из Сибири я, не успею.
  
   - Помощь какая нужна?
  
   - Да нет, спасибо.
  
   - А с билетом? Начальник милиции в аэропорту - мой друг.
  
   - Спасибо, меня уже обещали отправить.
  
   - Тогда пойдем, - он показал в сторону дома напротив, - переночуешь у меня.
  
   Поминки продолжались. Народу было много - родные, близкие, соседи.
  
  

***

   Титры: Шихванд. Провинция Фарах. Афганистан.
   2 июля 1988 года.
  
   БТР проехал мимо грунтового аэродрома.
   Скучающий караульный сарбоз (местный боец афганской армии) приподнялся с табуретки и лениво помахал рукой. Его автомат был рядом с табуреткой прислонен к ограде.
   Никитин поморщился: безопасность, однако... помахал в ответ. Надо крепить афгано-советскую дружбу.
   БТР въехал на главную базарную улицу. По обеим ее сторонам сплошняком стояли глинобитные строения, занятые дуканами. Товар был разложен на земле прямо перед лавками и на тележках лотошников.
   Возле некоторых дуканов были сооружены циновочные навесы на невообразимо кривых столбах.
   Дукадоры, завидев "шурави", приветливо махали им руками. Вообще, торговцы были самой просоветской частью населения, безоговорочно поддерживавшей наше пребывание в их стране. Многие из них весьма обогатились за время оккупации, особенно в крупных городах.
   БТР проезжал мимо мясного ряда. Баранов там резали на улице прямо возле лавок. Операция совершалась быстро до изумления: мясник хватал барана за загривок, валил его на землю, прижимая коленом, приподнимал голову и - вжик! - длинным и острым, как бритва, ножом разрезал ему горло от уха до уха. Кровь стекала в арык. Редко кто из "пациентов" успевал даже сказать "бе-е-е". Рядом, в загородке, толпилось еще десяток баранов которых казнь товарища совершенно не волновала, некоторые еще продолжали чего-то жевать.
   В арыках по обеим сторонам базарной улицы какой только дряни не плавало: тряпье, объедки, дохлые крысы и просто обычное дерьмо. Тем не менее, не редкостью была такая картинка: какой-нибудь дух опускался на корточки возле этого арыка и, зачерпывая воду ладонью, совершал омовение перед намазом. Или бегут бачата из школы. На лотке у разносчика за сущие гроши - отличный виноград. Мальчишкам в их школе, похоже, объяснили, что фрукты и овощи перед едой надо мыть. Сует такой "пионер" торговцу мелочь, хватает гроздь и, обмакнув ее пару раз в зловонный арык, идет дальше, жуя на ходу.
   На перекрестке стоит пикет - трое "юных защитников революции" при местном Царандое - лет по 14. У одного - "Калашников", у двоих - антикварные ППШ.
   Бородатый, прилично, - по местным меркам, - одетый дух, присаживается на обочине помочиться (у них мужики делают это сидя). Здесь это в порядке вещей.
   БТР повернул влево, в боковую улицу, и, проехав метров триста по пыльным барханам, в которых возились грязные, тощие собаки и дети, остановился возле ворот советнической "виллы". Она была двухэтажной, вполне современной - что называется, "с удобствами". Вокруг дома росли высокие сосны и эвкалипты (ни то, ни другое, к сожалению, не давало тени). Двор выглядел ухоженно. По периметру его окружал забор высотой метра три, по верху которого тянулась "колючка" с навешанными жестяными банками. Там же торчали "сигналки" - сигнальные мины - такая продолговатая фиговина, сверху у нее прикручивается ударник с чекой, чека цепляется за растяжку. Если ее задеть, сперва раздается сатанинский свист, а потом в воздух летят "звездки" - светящиеся заряды, пять штук подряд.
   Возле ворот с внутренней стороны - караулка, там живет взвод бойцов из мотострелкового полка, под командой старлея,
   Ворота распахнулись, и БТР, устало подвывая оборотами изношенного движка, вкатился во двор.
   Советники, человек пять, столпились на крыльце.
   Никитин спрыгнул с брони, поздоровался с командиром охраны, старшим лейтенантом, родом из Баку и отзывавшимся на имя Гарик, и подошел к крыльцу.
  
   - Здорово, Никитин! Чего привез? - приветствовал Никитина старший советник - полковник.
  
   - Груз для Хайята. Позвоните ему, пожалуйста, товарищ полковник. Пусть пришлет своих людей с носилками. Только поскорее.
  
   - Сколько носилок?
  
   - Трое.
  
   - Ого! Что там у тебя?
  
   Вместо ответа Никитин обернулся - там выгружали из БТРа раненых. Странно, что та девочка, с пулей в животе, еще была жива и громко стонала.
   Старший советник, успевший сходить взглянуть на раненых, вернулся с озабоченным лицом.
   - Н-да... Кто их так, духи?
  
   - Если бы...
  
   - Ваши постарались?
  
   - Мне всегда казалось, товарищ полковник, что мы здесь все из одной страны и делаем общее дело, - огрызнулся Никитин на "ваших". Советники считали себя высшей кастой по сравнению с войсковиками. Хотя по зарплате так и выходило.
  
   - Ну, да, - притворно согласился полковник, - только одни наломают дров, а расхлебывать всё это потом другим! Через полчаса об этом узнает весь город. Вы уедете, а нам тут и дальше плести узоры о советско-афганской дружбе. И нам тут, между прочим, еще жить!
  
   Подошел второй советник, спросил, перебивая тираду старшего:
   - Как это случилось?
  
   Никитин пожал плечами.
   - Ночью на засаду выехал "Симург". Дальше - все, как обычно, - и неожиданно для себя Никитин стал повышать голос, - У них, между прочим, был Дэ-Шэ-Ка! И эрэсы, которые они для вас везли! И мины, на которые наезжают потом все подряд, и советники тоже. Кстати, прекрасный повод напомнить вашим подсоветным: пусть "мирняк" ездит днем, а не ночью.
  
   - Не учи, отца ебаться, старлей! - посуровел советник в чине полковника. - Забыл, как вас с той "барбухайкой" вас отмазывали? А тогда даже не жареным, а горелым пахло!
  
   Никитин замолчал и отвернулся. Крыть было нечем.
   Советники начали расходиться.
   Старший щелчком отбросил окурок и, и довольный молчанием Никитина, сказал:
   - Ну, что ж, располагайтесь.
  
   Никитин, на ходу снимая с себя "лифчик" с разгрузкой, зашел в виллу.

***

   Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР
   2 июля 1988 года.
  
   Старик провел Кирпичникова через сад, где удивительно пахло розами и еще какими-то неизвестными ему цветами. Они взошли на крыльцо и Николай Иванович, открыв незапертую дверь, с порога окрикнул:
   - Маринка, ты уже дома?
  
   Из глубины дома раздался девичий голос:
   - А где мне еще быть?
  
   - Где-где... На танцульках ваших, энтих, как их... доскотеках. А ну-кась, спроворь-ка ты нам, девонька, с нашим гостем чайку!
  
   Кирпич заметил, что только что исключительно грамотная речь бывшего учителя словесности вдруг стала нарочито грубоватой и лубочно-простонародной. До него не сразу дошло, что это просто игра. Ради чего? Не для него же... Это он понял, когда из полумрака возникло юное существо неземной красоты. Существу было на вид лет 17, оно завернулось в простенький ситцевый халатик и хлопало длиннющими ресницами над глазами небесно-голубого цвета. Распущенные русые волосы, извиваясь, струились по плечам. Фигурка, почти как у подростка, но уже и не совсем "как".
   И пара стройненьких ножек. Босиком на дощатом полу.
   - Привет, деда! - она чмокнула старика в щеку. Но ее глаза при этом с любопытством смотрели на Кирпичникова.
  
   - Внучка моя, Маринка, - представил ее дед. - Знакомься, - это - уже к ней - Николай, мой тезка, героический воин-интернационалист.
  
   - Очень приятно. Вы... - обратилась она к Кирпичникову, - Олежку привезли?
  
   За засмущавшегося, чего с ним случалось крайне редко, Кирпича ответил Николай Иванович:
   - Увы, Мариночка, - со вздохом сказал он, - ты сама чего на поминки не пришла?
  
   Девушка замялась, почему-то густо краснея.
   - Дед, ты же знаешь... Дед, не люблю я похороны и... боюсь их. Сразу начинаю думать, что и меня когда-нибудь, вот так, в ящике, будут зарывать в землю. Страшно становится...
  
   - Хватит скулить, - одернул ее дед педагогическим тоном, - иди, ставь чай!
  
   Девушка удалилась в кухню и загремела посудой.
  
   Николай Иванович провел Кирпича в комнату, рассказывая на ходу:
   - Мой сын, ее отец, с ее матерью, моей невесткой, погибли десять лет назад. Маринке семь тогда было, - объяснил он доверительно, - Пьяный идиот на самосвале в их "Запорожец" въехал. Вот мы с бабкой ее вдвоем и растили. Бабка моя два года как тому... Ну, и теперь мы одни. Ничего, справляемся. Хорошая девка вышла, правильная. Насчет "доскотек" это я так... Хотя, конечно, дело молодое... В Олега соседского, которого мы сегодня хоронили она влюблена была, он на шесть лет старше, даже и не замечал ее. Красавец ведь парень-то... был, - старик вздохнул и сменил тему, - Вот здесь, на диване, тебе удобно будет, я велю Маринке застелить. Помыться хочешь?
  
   Кирпичников за день изрядно взмок, форменная рубашка липла к спине, охотно отозвался на приглашение:
   - Ещё бы...
  
   Николай Иванович достал из старинного шифоньера махровое полотенце.
   - Переодеться-то у тебя есть во что? Я могу треники дать какие-нибудь.
  
   - Спасибо, у меня все есть, - вежливо отказался Кирпичников, вынимая из сумки новенький спортивный костюм "Адидас", очень похожий на настоящий.
  
   - Тогда снимай свою амуницию и пошли.
  
   Кирпичников не заставил себя ждать. Он быстро разоблачился, аккуратно повесив форму на спинку стула, натянул свою обновку с Кандагарского базара, переобулся в любезно предоставленные хозяином тапочки, прихватил смену белья и потопал вслед за ним к выходу.
   ..........................................
   - Вон там, - показал старик, выходя на крыльцо и показывая вглубь сада, - душ. Плескайся, сколько влезет, воды много, у меня свой насос.
  
  

***

   Титры: Шихванд. Провинция Фарах. Афганистан.
   2 июля 1988 года.
  
   Никитин с наслаждением, неведомом цивилизованным людям, стоял по горячим душем в советниковой вилле. Глаза его были закрыты, струи воды стекали с головы, остриженной по ван-дамосвкую "гориллу", которая была очень практичной прической в полевых условиях. Лучше, разве что бритый череп Петровича.
   ..............................................
   Советники, которых тут звали на афганский манер "мушоверами", накрыли стол, который украшала бутылка самогону. Старший советник, глядя на часы, поддельные, но вполне похожие на настоящие "Orient", сказал капитану - советнику по комсомолу, который отвечал на вилле за производство самогона:
   - Сходи, посмотри. Не захлебнулся там наш геройский спецназёр?
   .......................................................
   Никитин плавал в советниковском бассейне, гоняя кролем по кругу небольшой по российским меркам емкости три на четыре метра.
   Советник по комсомолу, стоя на кромке бассейна, некоторое время смотрел на это издевательство над плаванием со слегка недоуменным лицом, потом постучал каблуком о парапет.
   - Завязывай старлей. Блюда стынут, водка - греется.
  
   Никитин перевернулся на спину, раскинув руки, лег на воду без движения, и только потом ответил:
   - Нет в тебе человек, владеющей таким количеством бесценной воды, понимания. Тебя бы хотя бы на денек в пустыню, даже без войны...
   ......................................................................
   Товарищеский ужин благополучно подошел к концу, уже подали чай, хотя самогон пить не преставали.
   Памятуя указание комбата, Никитин постарался свести разговор к стволам. Это был деликатный момент в дружеских отношениях с советниками.
   - Есть, товарищ полковник, один момент, требующий разъяснения.
  
   - Так разъясняй, старлей, - полковник снова разлил самогон по емкостям, - не стесняйся.
  
   - Нет ли у вас на обмен чего-нибудь экзотического из стволов, по случаю. Сами понимаете, с нашими нынешними "заслугами" требуется серьезная отмазка от начальства.
  
   - Откуда экзотика... - протянул полковник неопределенно, - Мы же на войну с вами не ездим.
  
   Но тут влез в разговор уже захмелевший советник по комсомолу:
   - А в подсоветной дивизии целехонькая безоткатка есть. Вчера видел. Правда, без прицела. Его уже сперли.
  
   Никитин оживился.
   А вот полковник сверкнул в сторону "комсомольца" глазами, но было уже поздно. Слово сказано. Пьяненький "комсомолец" уже сам понял свой промах и замолчал.
   Старший советник повернулся к Никитину и молча вопросил глазами.
  
   Никитин, почесал шею:
   - Ну, как всегда - тушенкой.
  
   - Тушенки у нас самих сейчас в достатке. Ты бы что-нибудь поделикатесней предложил.
  
   - А хотите "Языка в желе"?... - спросил Никитин, прямо глядя в глаза полковнику.
  
   Полковник молча потянул к носу нижнюю губу.
  
   Никитин, видя неподдельный интерес, рубанул:
   - Ящик!
  
   - Это уже интереснее. Но на безоткатку не тянет.
  
   - Так ведь без прицела...
  
   - Поэтому много и не прошу. Так... по мелочи. Еще ящик тротила с детонаторами.
  
   - Куда столько?
  
   - А рыбу в Фарахруде глушить.
  
   - Заметано.
  
   - Ну и мин сигнальных с десяток.
  
   Никитин протянул лапу.
   Полковник по ней хлопнул по-кавказки. Сделка состоялась. Оба были довольны.
  
   - За это и выпьем, старлей, - подытожил полковник, поднимая емкость с самогоном.
  
   Они чокнулись и выпили.
   Ужин закончился. Четверо советников уже расписывали "пулю" для преферанса. "Комсомолец" куда-то слинял.
   И тут в дверях появился доктор Хайят. Его лицо выражало некую озабоченность, насколько это вообще возможно у афганцев, с их каменной невозмутимостью, и поманил к себе Джаграна.
   Тот подошел, и они о чем-то вполголоса толковали в дверях на дари, одновременно выходя на крыльцо.
   Потом Джагран просунулся в приоткрытую дверь и жестом позвал Никитина.
   Советников, также жестами попросил не беспокоиться.
   ................................................................
   На крыльце велел Джагран Хайяту по-русски:
   - Расскажи ему все, что сейчас рассказал мне.
  
   Тот кивнул головой, и стал, тоже по-русски, рассказывать Никитину.
   - Понимаешь, стали мы операцию делать, ну, той ханум, что в живот ранена. Раздели, а там...
  
   - Золото, брильянты?.. - от самогона Никитин впал в благодушное настроение.
  
   - Понимаешь, это не женщина!
  
   - Ого!
  
   - И это ещё не все! - Хайят округлил глаза, - Это вообще не мусульманин! Это "Ференги" - европеец! И у него, в этом месте, ну понимаете где... - доктор, словно красная девица, стыдливо потупил очи, а еще медик...
  
   - Ясно, в жопе, - помог Никитин ему. Такой способ транспортировки разного рода мелких ценностей, свернутых в трубочку денег и т.п., был ему был известен.
  
   - Там был контейнер с запиской внутри. Вот... - Хайят протянул им свернутый в несколько раз и скрученный листок бумаги.
  
   Джагран небрезгливо развернул листок с фирменным логотипом "Движения исламской революции Афганистана", - одной из крупных "партий" непримиримых душманов - и начал быстро читать Никитину текст, переводя по ходу с дари на русский и опуская восточную шелуху, обязательную в любой местной переписке:
   - "Во имя Аллаха, всемилостивого и милосердного...", так... "К вам направляется наш друг из страны, оказывающей нам большую помощь в борьбе против неверных. У него важное задание. Меня просил помочь ему сам многоуважаемый Исмаил-Хан, да продлит..." Так... Дальше слушай! "Он везет с собой крупную сумму денег и подарки для своего помощника, который служит в стане неверных. Исмаил-Хан просит тебя оказать ему всяческую помощь и защиту. Остальное он сам тебе расскажет, при встрече"... Так... И еще: "те мины, что я тебе шлю, и все, что у тебя остались, поскорее расставь на путях, по которым ездят неверные, потому что нам точно известно, что через пять дней там пройдет большая колонна машин с бензином"... Так... Дальше лирика. Подпись - "Мамадшах". Ну, как тебе?
  
   Никитин присвистнул и спросил:
   - Этот тот Исмаил-хан, который называет себя "Эмиром Герата и прилегающих провинций?".
  
   - Тот.
  
   - Мамад-шах мне известная личность, у него не менее четырехсот "штыков", - вставил Доктор по-русски.
  
   - Записка адресовалась Кори Якдасту, что означает мальчик Кори по кличке "Однорукий". Серьезный главарь, из тех, что промышляют в "зеленке". И правой руки он лишился не без нашей помощи, - резюмировал майор.
  
   - Ух ты... Важную птицу мы по дурке завалили, - ухмыльнулся Никитин, - Не знаю чего и ждать: орденов или звиздюлей.
  
   Никитин повернулся и посмотрел в глаза доктору с вопросом.
  
   Доктор упредил его словесный вопрос:
   - Никаких денег и "подарков" мы у него не нашли.
  
   Никитин переглянулись с Джаграном. Нужно было срочно что-то предпринимать, но Джагран деликатно не лез с советами.
  
   - Мне нужен радист, - сказал Никитин, и крикнул в полный голос во двор, - Старшина! Построение! Срочно!
  
   Двор виллы пришел в состояние суеты. В одном углу радист разворачивал Р-394КМ, на другой стороне двора строились бойцы, неохотно выползающие из разных щелей, недовольно при этом бормоча.
  
   Никитин быстро написал и зашифровал, забравшись в горячий БТР, донесение обо всем, отдал радисту две бумажки с набором цифр.
  
   - Что? Дисциплинка во время "боевых" начинает страдать, - язвительно заметил Джагран.
  
   Но Никитин никак не отреагировал на колкость.
  
   - Равняйсь! Смирно! - старшина шагнул к Никитину - Товарищ старший лейтенант...
  
   - Вольно, - махнул Никитин рукой, - Мы выполнили поставленную командованием боевую задачу, уничтожив транспорт противника с вооружением, в том числе тяжелым...
   Никитин нарочно тянул время, поря обычную ахинею про интернациональный долг и прочее, одновременно внимательно присматриваясь к бойцам.
   Отдельно к каждому лицу.
   И очень скоро заметил, что в то время, как большинство молодняка, откровенно зевая, скучает, слушая меня, троица дембелей - неразлучных хохлов, явно воспрянула духом. Но говорить что-то точно было еще рано.
   И тут к Никитину подбежал радист, неся ответ на его "срочку". Никитин прочитал:
   "вылетает опергруппа особого отдела. Обеспечить встречу, пЕредать груз. Организовать его охрану и режим секретности от афганцев. Благодарю за службу".
  
   Никитин глянул на часы, сунул радиограмму в карман "песочки" и еще раз оглядел строй.
   Всем бойцам не терпелось разойтись и заняться своими делами.
   - Ну, а теперь, слушайте меня дальше, - заговорил Никитин другим тоном, вкрадчиво и негромко. - Сейчас мы все быстро, за две минуты, со всем, что у нас есть, грузимся на броню и выползаем в чистое поле.
  
   - Зачем, товарищ старший лейтенант? - заныл личный состав.
   - Здесь у них места много...
   - Устали ведь!
   - Который день в пылище барахтаемся!
  
   - А затем, соколики, - Никитин оглядел притихший строй, - что там будет устроен вам всем такой генеральный шмон, какого вы еще не никогда видели. Догола всех раздену! И каждого из вас мы со старшиной вывернем наизнанку! А потом и "броню" до винтика разберем! Понятно?
  
   Строй загудел, как разворошенный улей.
   Троица дембелей скукожилась.
  
   - А еще... через полчаса здесь будет начальник Особого отдела. С ним вы знакомы, - тон Никитина стал угрожающим.
  
   - Что пропало-то? - спросил кто-то из строя.
  
   - Ну, "афошек" совсем чуть-чуть взяли, на сигареты... - огорченно протянул один из молодых.
  
   Никитин, даже не обратил внимания на это признание, приказал:
   - В общем, так, козлы винторогие! Я сейчас с товарищем советником сажусь вон на ту лавочку и жду две... Отставить, одну минуту. Вы по одному подходите и выворачиваете карманы. А товарищ старшина тем временем обшаривает броню. Как он это делать умеет, вы знаете. Время пошло!
  
   Бойцы приготовились к выворачиванию карманов, но прапорщик Гуляев уже вылезал из чрева БТР, подбрасывая в руке увесистый сверток.
  
   - Ну что я вам говорил? - поинтересовался у личного состава Никитин, принимая от старшины и взвешивая в руке сверток в коричневой оберточной бумаге и полиэтиленовой пленке, перемотанной скотчем, - Кто это взял?
  
   Троица, потупив взоры, молча вышла из строя и встала перед Никитиным. Они догадывались, что ничего хорошего их не ждет.
   Старшина уже отбирал у них оружие.
   Никитин приказал:
   - Гуляев, этих изолировать. Допрос потом.
  
   Никитин с Джаграном ушли в виллу.
   ..........................................................
   В комнате Джаграна, они, вскрыв пакет, обнаружили там внушительный "кирпич" денежных пачек и пару коробочек с пока непонятным содержимым.
   Взрывных устройств не было. Деньги - в банковской упаковке. Но это были не местные афгани, на солдатском жаргоне - "афошки". Двадцать пачек заводским способом упакованы в полиэтилен. Из-за бандеролей невозможно было прочитать ни название страны, ни название валюты. Лишь что-то вроде "Aust...", ни номинал загадочных купюр всех цветов радуги. Но на бандеролях стояли чернильные штампы с надписью: "100000".
  
   Джагран озадаченно почесал затылок.
   - Это ж надо... Ёшкин кот... два миллиона и непонятно в какой валюте. Жуть как хочется вскрыть и посмотреть, но пусть этим занимаются "особняки".
  
   - "Aust..." - Австрия? Австралия? - пытался догадаться Никитин.
  
   В комнате раздалось характерное тарахтение. В окне было видно, что над виллой прошли пара вертолетов: "восьмерка" с "двадцатьчетверкой".
   ........................................................
   На улице Гарик уже усаживался в советнический УАЗ. Никитин влез на заднее сиденье, и они потряслись по пылище на пустырь неподалеку от виллы, где приземлились винты, чтобы не уходить на грунтовый аэродром за городом.
   .........................................
   Из вертушек, не заглушивших движки, и медленно машущих винтами вхолостую, вылезли трое военных - майор Кузьмичев и незнакомые Никитину капитан со старшим лейтенантом.
   Все молча поздоровались за руки, после козыряния, уселись в УАЗ. Говорить в пыли, при работающих винтах было бесполезно.
   ............................................
   - Что тут у вас? - спросил майор, когда машина выехала на городскую улицу.
  
   - Какая-то чертовщина, - признался Никитин.
  
   - А конкретнее? - потребовал особист.
  
   - Сейчас увидите, - пообещал Никитин,
  
   УАЗ уже вкатывал в ворота.
  
   - Где "клиент"? - осведомился Кузьмичев, имея в виду мертвяка.
  
   - В больнице, в морге, естественно.
  
   - Черт! Почему сюда не забрал?
  
   - Интересно, а что на это сказали бы гостеприимные хозяева?
   ...................................................
   Советники как на заказ, выползли на крыльцо, с любопытством наблюдая за гостями. Все они, кроме Джаграна, ничего не знали и не понимали причины вечернего, без предупреждения, визита незнакомых офицеров.
  
   Кузьмичева советники не интересовали, у тех была своя служба безопасности.
   - Здравствуйте, товарищи, - козырнул он им, выйдя из машины, - Я начальник Особого отдела двадцать второй бригады майор Кузьмичев. У меня срочное дело к товарищу старшему лейтенанту. Мы тут быстро, и хлопот вам не доставим.
  
   - Может, поужинать? - гостеприимно предложил старший советник, - Или чаю?
  
   - Спасибо, не могу. Времени в обрез, - и повернулся к Никитину, - Ну что, пойдем, глянем на твоего "крестничка"? Это далеко?
  
   - Через забор.
  
   - Веди. Кстати, у тебя не найдется ненужной плащ-накидки?
  
   - Козюлис, слыхал? Живо, - приказал Никитин водителю БТР.
  
   - И пару-тройку бойцов покрепче. Чтобы языком умели не болтать, - добавил майор.
  
   Никитин, не колебался ни секунды и окликнул старшину:
   - Гуляев! Где у тебя эти... Искатели приключений на свою жопу?
  
   - Я их во взводе охраны, в каптерочке запер, товарищ старший лейтенант. Ключики у меня, - пробасил Гуляев, подбегая, - А это что, уже за ними? - спросил он шепотом, чтобы не слышали приезжие.
  
   - Почти. Все потом, Миша, Тащи их сюда!
  
   Гуляев ушел.
  
   Ефрейтор Козюлис принес из БТРа старую плащ-накидку, что погрязней и похуже.
  
   Трое понурых мародера-неудачника, завидев во дворе особистов, сжались в комок, на лицах их застыл животный ужас.
   Один из них трясущимися губами залепетал:
   - Не надо! Товарищу старший лейтенант, ой, не надочки! В мэнэ мамка стара, та сестрички у Херсони...
  
   Кузьмичев уже обратил внимание на странное поведение троицы, понимающе хмыкнул, но ничего не сказал, лишь поторопил:
   - Скорей можете!
  
   Никитин подтолкнул недоумков в спину, и зашипел змеиным шепотом:
   - Жить пока, козлы, будете, но придется потрудиться на благо Родины.
  
   Еще не веря своим ушам, дембеля немного приободрились и потопали следом за майором.
   Никитин, быстро шагая рядом с тем дембелем, что из "Херсони", тихо добавил:
   - Обо всём молчать! Понятно? Тогда еще послужите.
  
   - Товарищу старший лейтенант, все яснэнько! - подтвердил дембель, но в глазах его, однако, читался ужас и полное непонимание ситуации.
   ...........................................................
   Когда подошли к строению морга, из приоткрытой двери его сильно попахивало тем, чем и должно пахнуть из морга при жаре под 40 градусов, всех троих дембелей снова охватил трясунец. Они не могли двинуться с места, выпучив глаза на темный дверной проем, и дрожа.
   Особисту это надоело. Он нетерпеливо хлопнул себя веточкой эвкалипта по брючине.
   - Да что у тебя, старлей, все бойцы такие пугливые? Мертвяков никогда не видели? Вы ж на "боевых" их пачками кладете. А здесь всех дел: загрузить "клиента". Вы же боевые хлопцы, ваш командир, - он кивнул в сторону Никитина, - вас хвалит!
  
   "Хлопцы", перетаптываясь, переглянулись.
  
   - Пошли, мне некогда, - особист шагнул в плохо освещенное помещение.
  
   Никитин тычками в спину втолкал своих подчиненных за ним, и сам зашел.
   "Духан" там стоял, что надо, чуть с ног не валило. Ужин сразу стал проситься наружу. Один дембель, отвернувшись, тут же "метнул харч".
   "Клиентов" в морге было двое - спецназовский "крестник" и какой-то пожилой "дух". Они лежали голые, плохо заштопанные, и смердели. "Наш" уже порядочно раздулся, но в нем все равно можно было опознать крепко сложенного мужчину, лет 35, среднего роста, европейского типа, со светлыми волосами.
   Стараясь не дышать, бойцы расстелили плащ-накидку на полу возле стола и перебросили "клиента" вниз.
   Он шмякнулся, словно большая жаба.
   - Раз-два! - "штрафники" решительно подхватили куль, затянув углы, они быстро вытащили наш груз за дверь.
   ..........................................................
   "Жмура" в два счета дотащили, до БТРа, и погрузили сверху, туда же влезли капитан со старлеем, что прилетели с Кузьмичевым.
   Помилованные преступники хотели влезть следом, но их жестами отпустили с миром.
   Они все равно нервно вздрогнули, когда майор вслед им сказал:
   - Спасибо, хлопцы! Свободны. А мы пошли! И ты тоже - это Джаграну.
   ...............................................................
   В комнате Джаграна майор раскинул карту:
   - Где, говоришь, это было?
  
   Никитин быстро нашел искомое место и ткнул пальцем в карту.
  
   - Так-так... Теперь показывай, что при нем нашли.
  
   Джагран вынул из сейфа распотрошенный сверток с непонятными купюрами и нераспечатанные коробочки.
  
   - Подорваться не боялись? - спросил Кузьмич, взвешивая на ладони увесистый пакет.
  
   - Вряд стал бы этот гад таскать под одеждой взрывчатку. У них в кузове мины с реактивными снарядами навалом лежали, - вставил свое слово Никитин.
  
   - Ну-ну... И что, по-вашему, это такое? - майор кивнул на пачку.
  
   - Похоже на деньги, - неуверенно ответил Никитин.
  
   - Не вскрывали?
  
   - Как можно, товарищ майор? Хотя страсть как любопытно посмотреть, что же это за валюта такая, - сказал Джагран.
  
   - Ладно, когда разберемся, сообщим, так и быть. Значит, все это я забираю с собой, - и кивнул Никитину, - Тебе передали?
  
   - Так точно, вот только...
  
   - Что еще?
  
   - Расписку нужно.
  
   Это развеселило Кузьмича. Он привык сам брать расписки, а не давать их. Но, хохотнув, все же махнул рукой.
   - Ладно. Пиши: "Принято от гражданина..." Без званий, сам понимаешь... "На хранение"?.. Нет. Лучше "на экспертизу". Она ведь будет... - Кузьмич задумался, но ненадолго, - "Первое: Пачка неустановленной инвалюты на неустановленную сумму - одна. Второе: Свертки с неустановленным содержимым - два." Слушай, Никитин, только никому эту расписку не показывай, а то надо мной все смеяться будут!
  
   - Дальше-то как? - не поддержал веселье майора Никитин.
  
   - "Третье: Неустановленный труп - один". Дата, подпись, тоже без должностей и званий.
  
   Кузьмичев взял у Никитина расписку и поставил на ней невразумительную закорючку.
   - Держи!
  
   - Товарищ майор, Вы ж понимаете... - начал извиняющимся тоном Никитин.
  
   - Понимаю. Бюрократ ваш Петрович! - он хмыкнул, майор, вставая, - Ну, бывайте.
  
   Никитин, вздохнув, аккуратно сложил этот удивительный документ и засунул в карман "песочки".
  
   - Значит так, - посерьезнел особист, - С этого момента над этим делом трудимся вместе. С начальством вашим все согласовано. Никаких подписок о неразглашении не беру, вы офицеры-разведчики, сами все соображаете. Никаких разговоров, разумеется, если что узнаете, докладывать, как положено, через своих начальников. И не делайте такие морды, я ж вам не предлагаю сообщать, кто с кем спит. Дело у нас общее. Кстати, все это прописано в соответствующих приказах. И наших и ваших. Ты - это Джаграну, - напряги своих "помощников", пусть побегают. Удачи!
   Кузьмич поднялся, вышел из комнаты.
  
   В окно было видно, как он скорой походкой спешил к УАЗику.
   Уазик и БТР выехали в ворота.
   Никитин и Джагран молча сидели в комнате.
   Вскоре в небе застучали винты.
   Никитин облегченно вздохнул, и предложил Джаграну:
   - Пошли в бассейн. Все уже кончилось.
  
   - Боюсь, что только начинается, - напророчил Джагран.
  

***

   Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР
   2 июля 1988 года.
  
   Кирпич вошел в комнату, блестя мокрыми волосами.
   Николай Иванович с Мариной, действительно, без него чаепитие не начинали, и Кирпич второй раз за этот день смутился.
   - Извините, что я так долго, - сказал он, стараясь смотреть на накрытый стол, а не на девушку.
  
   - Ерунда, - ответил старик, делая приглашающий жест, - садись.
  
   Чаепитие началось с того, что хозяин достал из холодильника бутылку домашней настойки и нацедил три рюмки - две полные, в одну чуть-чуть.
   - Ну, что ж, давайте помянем остатний раз Олежку Бойко, нашего соседа, моего ученика, и твоего, Коля, боевого товарища, храброго солдата и отличного парня. Вечная ему память!
  
   Опрокидывая рюмку, Кирпичников, бросив взгляд на Марину, заметил, что у той глаза на мокром месте. Зря затеял дед эту панихиду, ведь знает же...
   Настойка неожиданно взбодрила, и Коля, только что опасавшийся, как бы не заснуть прямо за столом, обрел второе дыхание.
   Николай Иванович, к счастью, по второй наливать не стал, и перешли непосредственно к чаю.
   Сначала пили в тишине.
   Марина, наклонив голову над чашкой, долго болтала в ней ложечкой.
   Коля осторожно пригубил из своей чашки - чай оказался огненно-горячим, и поставил ее обратно, не зная, что делать дальше.
   Николай Иванович, как ни в чем ни бывало, выхлебал здоровенный бокал и попросил налить еще.
   Пока Марина исполняла просьбу-приказание, дед попытался разрядить обстановку.
   - Что же ты, Мариночка, за нашим гостем совсем не ухаживаешь? - спросил он наигранно-строгим голосом.
  
   - Ах, да, конечно, - Марина оторвалась от своей чашки и начала пододвигать Кирпичникову вазочки. - Вы варенье любите? Вот персик, прошлогодний, конечно. А вот это - зеленый грецкий орех. Вы такое пробовали?
  
   Кирпичников молча замотал отрицательно головой, глядя на нее.
  
   - Попробуйте, очень вкусно!
  
   - Она сама все это варила! - с гордостью заметил ее дед.
  
   Кирпич, не любивший сладкого, в качестве закуски и к водке, и к чаю предпочитавший сельдь пряного посола, из вежливости положил себе в блюдечко орехового варенья. Оно было болотно-зеленого, не слишком аппетитного, цвета. И впрямь любопытно, что же это такое. У них в Сибири грецкие орехи не росли. Зацепив ложечкой, попробовал и неожиданно для себя открыл, что ЭТО ему нравится. Совершенно необычный, незнакомый, чуть вяжущий вкус. Сладковато конечно, но все же... Мелькнула дурацкая мысль: вот кабы эти самые зеленые орехи не томить в сиропе, а засолить? Наверное, вышла бы классная закуска к пиву, и не только...
  
   Николай Иванович поднялся из-за стола.
   - Вот что, молодежь, вы тут сидите, болтайте, а я отправляюсь на боковую. Спокойной ночи.
  
   Интересно, подумал Кирпич, о какой "болтовне" идет речь, если они с Мариной еле перекинулись двумя-тремя фразами? Тут он вспомнил, что у него нет курева.
   - Извините, Николай Иванович, вы меня пачкой сигарет не ссудите? Понимаете, не успел сегодня запастись, как кончились...
  
   Старик с укоризной посмотрел на него.
   - Ты чего, солдат? У нас на фронте поделиться табаком с товарищем считалось святым делом. Бери, сколько надо, вон там, на буфете.
  
   В указанном месте лежали аккуратно сложенные красные пачки все той же "Примы". Но Кирпич был сейчас рад и этому.
   - Спасибо.
  
   - Пустое, - махнул рукой Николай Иванович, и вышел, не оборачиваясь.
  
   Коля остался с девушкой один на один.
   - Хотите еще чаю? - спросила она, поднимая на него свои необыкновенные глазища.
  
   - Нет-нет, спасибо, - совсем растерялся под этим взглядом Кирпичников, - извините, я выйду покурить.
   .........................................................
   Кирпич курил на крыльце. Уже стемнело. Очень черное звездное небо напоминало такое же черное и звездное афганское, но оно было НЕ ТАКОЕ. И сама темнота была ДРУГОЙ, неопасной. Она пахла розами, а не пылью, в ней стрекотали цикады, а не приближающийся мотоцикл духа - разведчика маршрута для идущего следом каравана с оружием, вспыхивали огоньки светлячков, а не трассеров. Она не держала в постоянном напряжении, заставляя не выпускать из рук автомат, а, напротив, исцеляла душу, словно погружая ее в струи Леты, ласково обнимая, обтекая и заставляя забыть обо всем дурном. А, заодно, настраивая на романтический лад...Последнее Коля ясно ощутил, едва опустился на лавочку под оплетенной виноградом решеткой, даже не закуривая. Ему хватало одуряющих ароматов цветов, мокрых листьев (только что прошел легкий дождик), хвои можжевельника. Забивать всю эту роскошь вонью "Примы" было бы просто кощунством.
   Распахнулась дверь дома, и в светлом проеме появилось то самое, что "упрямо лезло в голову" и не давало Кирпичникову покоя - стройная фигурка девушки, в которую он безнадежно и бесповоротно влюбился за каких-то пару часов.
   Коля вздохнул, закуривая вонючую "Приму", чтобы скрыть волнение.
  
   Марина спустилась с крыльца и неслышно приблизилась к нему.
   - Можно...?
  
   - Конечно, - ответил Кирпич, давясь горьким дымом и едва сдерживая кашель, подвигаясь.
   Девушка села на лавочку рядом с ним. Некоторое время сидели молча. Коля даже слышал, как стучит в ушах кровь. Такое случалось с ним в засадах, когда приближался караван, и палец уже лежал на "клавише". Марина первая решилась нарушить молчание.
   - А вы когда уезжаете? - робко спросила она.
  
   - Завтра вечером. Впрочем... - Кирпичников взглянул на светящийся циферблат своих "Командирских", - уже сегодня.
  
   - И даже домой вам некогда заехать? Вы откуда?
  
   - Отсюда далековато, - Кирпич выпустил струю дыма в сторону, чтобы не попасть на девушку.
  
   Помолчали еще минуту.
   - Скажите, Николай, - спросила Марина, - ТАМ...страшно?
   Кирпичников растоптал окурок, по привычке растирая его в труху, не оставляющую следов.
   - Случается, - он решил не разыгрывать из себя героя-супермена, пудрящего мозги юным дурочкам. - Не страшно бывает только дуракам. Особенно на войне. - Коля с ужасом почувствовал, что говорит чудовищными штампами, почерпнутыми из каких-то дешевых фильмов. Ну, не умел он разговаривать с девушками, страдая от этого и в старших классах школы, и в училище. А с ТАКИМИ девушками...Нет, лучше поскорее туда, в привычную обстановку, где не надо тщательно подбирать лексикон и гадать о том, как аудитория отреагирует на твои слова.
  
   - Я бы, наверное, умерла от страха, если бы в меня начали стрелять, даже мимо, - серьезно сказала Марина. - Хотя у нас тут тоже иногда стреляют.
  
   - Кто? - искренне удивился Кирпич. В советских газетах, которые он редко, но все же почитывал, еще не писали о набирающем силу на просторах Родины криминале.
  
   - Бандиты, - просто ответила девушка, - Месяц назад была пальба в пансионате "Океан", там Плис с Каро чего-то не поделили. А полгода назад вообще на рынке стреляли, ранили случайных людей. А я, вы представляете, - оживилась девушка, - была на том самом рынке за полчаса до этого!
  
   Кирпичников был опущен с небес, на которые едва не вознесся. Благоухающая розами южная ночь утратила свое очарование, вернув в жестокий реальный мир, в котором так же, как и ТАМ, гремели выстрелы, иногда достигающие цели. И самая прекрасная - Кирпичников в этом уже не сомневался, - девушка на свете, рисковала попасть под шальную пулю, не меньше, чем он на боевом выходе! Но ТАМ была война, а здесь-то вроде мир, и в человецех благоволение...Хотя, нет, последнее уже успело покинуть и эти места.
   - А кто такие - эти Плис с Каро? - поинтересовался Кирпичников.
  
   - Главные у них, у Каро - "черные", а у Плиса - все прочие. Сволочи оба.
  
   - А что они делают?
  
   - Разное. С кооператоров деньги собирают, отдыхающих обманывают, грабят. На днях избили на пляже фотографа, который им платить отказался, он в больнице сейчас. Менты с ними заодно, все "вась-вась". - Марина разволновалась. - К девчонкам пристают, так что поодиночке лучше не ходить.
  
   У Кирпичникова сжалось сердце. Всех поубиваю к чертовой матери, мелькнула молнией мысль.
   - К тебе тоже приставали? - от волнения он не заметил, что перешел на "ты".
  
   Марина поморщилась.
   - Да нет, то есть клеились как-то раз, но потом отстали.
  
   У Кирпича сжались уже не сердце, а здоровенные кулачища.
   - Ты только скажи...
  
   Марина с удивлением рассматривала его напрягшуюся, словно перед прыжком, атлетическую фигуру. Кирпичников на самом деле был готов сию же минуту идти и рвать в куски любого, кто посмел протянуть свои грязные лапы - нет, даже помыслить об этом! - к НЕЙ. К НЕЙ! Его любимой девушке. До Коли вдруг дошло, что он выглядит смешно, и испугался, что Марина сейчас расхохочется.
  
   Но она смотрела на него восторженно-изумленными глазами, это было заметно даже при свете луны. Потом улыбнулась.
   - Не надо. Из этих дураков больше половины учились у моего деда, они его уважают. А он... он не виноват, что они стали такими.
  
   - А кто? - спросил Кирпич и тут же мысленно обматерил себя за дурацкий и бестактный вопрос. Но Марина не обиделась.
  
   - Жизнь, - коротко ответила она.
  
   - Жизнь? - удивился Коля. - У всех жизнь, но...
  
   - Ты не знаешь, что такое ЮгА, - она тоже перешла на "ты", - у нас трудно с работой. В основном - обслуга санаториев или в торговле, да и там все места - только по блату. Ну, девчонки идут в медучилище - кстати, я тоже там учусь - в горбольнице или в санаториях всегда можно устроиться. А парни приходят после армии и болтаются без дела. Кто-то, конечно, уезжает поступать в институты, но те, кто поступил, обратно не возвращаются. Разве что отдыхать, - Марина погрустнела.
  
   Кирпичников мял в пальцах вторую сигарету, не решаясь закурить.
   - Кури, не стесняйся, - заметив его колебания, сказала девушка. - Меня дед обкуривает так, что слезы из глаз. Вообще, он хороший, я его очень люблю, но иногда ссоримся. Дед все еще считает меня маленьким ребенком, а я уже выросла. А он этого не замечает.
  
   - А как погиб Олег? - неожиданно спросила Марина.
  
   - Подорвался на фугасе, - скупо ответил Кирпич.
  
   - А что такое "фугас"?
  
   - Вроде мины, только он очень мощный.
  
   - Ты это видел?
  
   - Нет, я был на "боевых", приехал и узнал, что Олег погиб.
  
   - Он тоже на этих ... "боевых"?
  
   - Да, на "боевых", - не моргнув соврал Кирпич, не говорить же ей про водовозку.
  
   Марина помолчала, а потом по-бабьи, а может, по-детски всхлипнула..
   - Ужас. Какой ужас!
  
   Коля рефлекторно протянул руку и погладил ее по головке, как ребенка, и она тут же, ткнувшись ему в широкую грудь, разрыдалась по полной программе.
   Кирпич не знал, что делать и продолжал гладить ее волосы, тупо приговаривая:
   - Ну, ну... Не надо...
   Никогда и ни к кому не испытывал строгий командир второй роты спецназёров капитан Кирпичников такой безграничной, всепоглощающей нежности. Сейчас он любил ее, "...как сорок тысяч братьев любить не могут", причем в тот момент эта любовь была именно братской, и никакой другой. Ему больше всего на свете хотелось защитить, закрыть собой от злого мира это слабое прелестное создание, доверчиво орошающее слезами его футболку.
  
   Марина, выплакавшись, оторвалась от груди Кирпичникова, вытирая глаза кулачком, как маленькая.
   - Прости, - сказала она.
  
   - За что? - искренне удивился Коля.
  
   - Ты теперь весь мокрый! - улыбнулась она, продолжая растирать по щекам все еще текущие из глаз слезы.
  
   - Ерунда! У меня есть сухая футболка, а эту... - Кирпичников не сразу решился сказать о том, что собирался сделать всерьез, - эту я положу в отдельный пакет, и никогда больше не буду надевать и стирать.
  
   - Теперь ты - как рыцарь!
  
   - Почему?
  
   - Рыцари, уходя в Крестовые походы, всегда брали с собой какую-нибудь вещь своей Прекрасной Дамы. Чаще всего это был платок, орошенный ее слезами. Коля, скажи: я теперь твоя Прекрасная Дама? - Несмотря на наигранно-шутливый тон, взгляд ее стал пытливым. Коля заметил это и не замедлил с ответом:
  
   - Да, - честно ответил он.
  
   Последовала пауза, во время которой Марина смотрела на него, словно обдумывая какое-то важное для нее решение.
   Кирпичников, тоже молчал, мечтая, чтобы эта пауза длилась вечно.
  
   - Вы, наверное, спать хотите, - скорее утвердительно, чем вопросительно, произнесла девушка.
  
   Ну вот, опять на "вы", упал духом Николай. Может, оно и к лучшему, он и так уже перешел грань дозволенного.
   - Это точно. Пора уже. Мне завтра с утра в аэропорт. Спокойной ночи! - Кирпич резко поднялся и, не оборачиваясь, зашагал по дорожке, хрустевшей битым ракушечником.
  
  

***

   Титры: Шихванд. Провинция Фарах. Афганистан.
   2 июля 1988 года.
  
   Едва выскочив из машины, советник местного МГБ, одетый в царандоевскую форму без знаков различий, ростом и фигурой похожий на колобка из сказки, аж трясясь от "праведного гнева", налетел сперва на старшину Гуляева, который с голым торсом играл в пинг-понг с советником-"комсомольцем", на столе, установленном под фонарем во дворе.
   - Кто?... Кто позволил?... Почему мне сразу не доложили?
  
   Прапорщику Гуляеву за тридцать, у него более солидный вид, чем у Никитина, и генерал принял его за командира группы. Он удивленно пожал плечами.
   - А что? Разве положено? - искренне удивился он. Старшина уважает начальство любых ведомств и рангов, но ведь Колобов в "царандойке", считай - в "гражданке". Знаков различий нет. Откуда знать, кто перед тобой? Тем более, что как раз не положено! Гуляев выдал свою тираду и смущенно молчит, тиская в руках теннисную ракетку.
  
   Вышедший на крыльцо виллы Никитин, тут же пришел на помощь подчиненному. Никитин только вылез из бассейна и потому в одних мокрых трусах. Спрашивает "колобка" почти нежно, подражая Шуре:
   - Чего-нибудь случилось, Владислав Иванович?
  
   Генерал аж синеет от злости.
   - Случилось? Нет, это с тобой что-то случится! Почему в таком виде? Почему не подается команда "Смирно"?
  
   - Личный состав находится на отдыхе после боевых действий. И вообще, товарищ генерал-майор госбезопасности, - Никитин сделал упор на последнем слове, - мы с вами служим по разным ведомствам, и подавать команду я не обязан. К тому же команда отдается не человеку, а погонам, которых на вас нет.
  
   Колобок, узнав Никитина по эпизоду на базаре, снова возмутился задним числом: шипел и злобствовал:
   - Почему не доложили мне о Чэ-Пэ в зоне моей ответственности? Почему я узнаю об этом последним? Почему тайно вывезли тело?
  
   - Владислав Иванович! Докладывать что-либо я вам не только не обязан, но и не имею права. Есть субординация. Слышали такое слово? Я докладываю только СВОЕМУ, повторяю, СВОЕМУ РУКОВОДСТВУ. И никакому другому. А уж с кем оно решит поделиться этой информацией, его дело. Кстати, тело забрали ВАШИ коллеги из Особого отдела. Начальство у вас с ними общее, так что, пожалуйста, все вопросы к ним.
  
   Колобок чуть не плакал. При слове "коллеги" брезгливо поморщился. Потом сказал уже почти жалобным тоном:
   - Ну, хоть просто сообщить-то мне могли бы...
  
   - Не мог бы, уважаемый Владислав Иванович, увы!
  
   - Да пошли вы... - генерал махнул рукой, сел в машину и уехал.
  
   Своим недоумением Никитин поделился с вышедшим на крыльцо Джаграном.
   - Чё-то "соседи" забегали как тараканы? Ты не в курсах?
  
   Тот задумчиво почесал бороду.
   - Сам пока ни черта не понимаю. Такого шухера не видел, даже когда работали по "Черным Аистам". Ты спать-то будешь. Или снова отмокать на полжизни вперед?
  

***

   Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР
   3 июня 1988 года.
  
   Луна стояла высоко, заливая комнату через полузадернутые занавески кладбищенским светом. Кирпичников погружался в сон, что ему почти удалось. Но не до конца. Сначала, в полудремотном состоянии, он подумал, что это ему просто приснилось. Однако все оказалось гораздо хуже: рядом с ним под одеялом находился кто-то еще. Гадать, кто бы это мог быть, не было нужды. И как она ухитрилась? Сон как рукой сняло.
   Кирпичников аж подскочил.
   - Ты что, с ума сошла?! - громко зашептал он, тряся сжавшуюся в комочек Маринку за плечо.
  
   Девушка не отвечала, лишь молчала и сопела, шмыгая носом, из чего было ясно, что она снова готовится разрыдаться.
  
   - А ну, шагом марш к себе! - Николай довольно грубо потянул ее за руку. Но у него ничего не вышло. Вместо этого ее ручки обхватили его шею, и она прильнула к нему, и вцепилась, как детеныш коалы к своей мамке. Коля с ужасом почувствовал, что на ней ничего нет. Обильные слезы полились бурным потоком на последнюю его чистую футболку.
   Он изо всех сил встряхнул Маринку и еще раз потребовал:
   - Быстро, утираем сопли и уходим! Ты слышишь меня?
  
   Но девушка вместо этого еще крепче прижалась к нему и горячо зашептала, давясь слезами, прямо ему в ухо:
   - Коля, Коленька, милый мой! Не прогоняй меня, я прошу, я умоляю тебя!... Ну, пожалуйста!... Родной мой... Любимый...!
  
   Обалдевший Кирпичников все еще пытался отодрать ее руки от своей шеи, но ничего не получалось, а вместо этого выплескивались все новые потоки причитаний пополам со слезами.
  
   - Коленька! Я... Я люблю тебя! Я, как тебя увидела, сразу поняла, что ты пришел за мной... Я тебя таким и ждала... Ты - мой, мой, мой!
  
   - Ты же впервые меня увидела сегодня, - попытался возразить Коля, лихорадочно соображая, что делать.
  
   - Это неважно. Я знала, я всегда знала, что ты когда-нибудь придешь... И будешь именно таким: сильным и смелым... Дедушка старенький, и если с ним что... Я останусь совсем одна. Ты понимаешь? Одна! У меня больше никого нет на свете, кроме тебя... - слезы почти иссякли, и она говорила, точнее шептала, уже более складно, - Ты не подумай, я не такая... У меня еще никого не было... Я ждала тебя. Понимаешь, ТЕБЯ!
  
   Кирпич уже не пытался оторвать ее руки от себя, инстинктивно, как и давеча, поглаживая по шелковистым волосам. Что происходит? Он все еще искал выход из положения.
  
   - Мариночка, - ласково, но в то же время строго, зашептал он ей, не переставая гладить ее волосы, стараясь не прикасаться ни к чему другому, - Марина, ты же совсем не знаешь меня, откуда ты знаешь, какой я?
  
   - Нет, я знаю, ты такой, каким я тебя представляла. Ты сильный, смелый... И добрый.
  
   Интересно, подумал Кирпич, что бы сказали о его доброте подчиненные? Или те духи, которых он завалил во время боевых?
   - Я не добрый, Марина, я очень и очень злой.
  
   - Неправда, - она погладила его по щеке, - ты не можешь быть злым. Это ты ТАМ стал злым, но я тебя вылечу.
  
   - Ты не понимаешь, что говоришь. Мы едва знакомы. Я старше тебя больше, чем на десять лет... - начал перечислять Кирпичников, но девушка его перебила.
  
   - Ну и что? Главное - это то, что мы любим друг друга. Ведь ты любишь меня, правда? - Она подняла к нему заплаканное личико, терпеливо ожидая ответа, и он не смог солгать.
  
   - Да, Марина, я люблю тебя...
  
   - Тогда почему же ты...
  
   - Погоди, не перебивай. Я люблю тебя, и мне очень хотелось бы быть с тобой. Но завтра мне нужно возвращаться туда. На войну. А на ней, говорят, стреляют, - процитировал Кирпич Александра Васильича Суворова.
  
   Лучше бы уж он этого не говорил. Марина вновь разрыдалась, еще пуще.
  
   Коля, не зная, что делать, снова принялся гладить ее по голове. Его здоровый мужской организм, похоже, начал решать эту проблему самостоятельно, заявляя о себе все сильнее и сильнее. Он попытался отстраниться, отодвинуться в сторону, но куда там...
  
   Девушка вцепилась в него, как утопающий в спасательный круг.
   - Коленька, родной мой, хороший...Я очень люблю тебя...Я не могу без тебя, я тут... я пропаду, понимаешь?
  
   - Почему? - спросил Кирпичников, все еще пытаясь отодвинуться, но двигаться было уже некуда.
  
   - Потому! У меня же никого больше нет, кроме деда! Коленька, миленький... Возьми меня!
  
   Он выставил последнюю линию обороны:
   - А как же... Олег?
  
   Последовала пауза, а потом Марина, вздохнув, серьезно сказала:
   - Олега больше нет. И потом, я была совсем маленькой и ничего не понимала. А теперь у меня есть ты.
   Говоря все это, она стягивала с него влажную футболку, и Кирпичников уже не мог сопротивляться. На его грудь и шею обрушился град неумелых, но очень жарких поцелуев. Дальнейшее он потом помнил плохо - что-то вроде помутнения рассудка. Вспышка, как при ядерном взрыве, нарастающий огненный шар внутри, слепящий глаза свет и испепеляющий жар...
  
  

***

   Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.
   3 июля 1988 года.
  
   Тишину раннего утра рвал изношенный движок БТРа, который насиловали изо всех сил - всем очень хотелось поскорее попасть домой. Насточертело болтаться в поле, пыль и грязь въелись в кожу, "песочка" задубела от пота и стояла колом, наваливалась усталость, физическая и душевная. Хотелось смыть все это, хоть на время забыть обо всем на свете в полумраке парилки, а после нырнуть в прохладные воды бассейна. А потом - сладкие сны на чистом белье, в нормальной постели, а не в недрах не успевающего остыть за ночь БТРа.
  
   Встречал группу Петрович самолично. По его монументальной физиономии трудно было понять, в каком он настроении. Никитин не стал ломать голову, бодро спрыгнул с брони и объявил построение.
   - Строиться!
  
   Бойцы выполнили команду, несмотря на усталость, очень быстро, зная, что чем проворнее они это сделают, тем скорее для них все закончится, можно будет отправляться сдавать оружие и боеприпасы, а потом - баня, обед и отдых.
  
   - Равняйсь! Смирно! - я приложил правую руку к козырьку и строевым шагом направился к Петровичу. - Товарищ майор! Группа...
  
   - Вольно! - не стал дослушивать его комбат, - Старшина, ведите людей сдавать оружие, броню - в парк, дальше все по распорядку, как обычно.
  
   За спиной Никитина Гуляев начал распоряжаться, а Никитин переминался с ноги на ногу перед комбатом, соображая, что бы это значило? Обычно командир строго следовал церемонии встречи с боевых и до конца выслушивал рапорты.
  
   - Там, в броне, - начал было Никитин, - безоткатка от советников - целехонькая, только без прицела. За нее...
  
   - Черт с ней, - махнул рукой Петрович, - Гуляев сдаст на склад, потом посмотрим.
  
   Никитин не понял. Комбат сам просил поцыганить что-нибудь из стволов у советников, а теперь нос воротит. Чего ему еще надо? Гаубицу?
  
   - Ну, что? Навоевались? - спросил комбат, крутя свой длинный запорожский ус.
  
   А что случилось? - искренне удивился Никитин, - Были жалобы?
  
   - А то, друг ты мой ситный, что нашли вы всем нам на жопу развлечение почище "Черных аистов" тех проклятых. Не забыл еще?
  
   - Такое разве забудешь?
  
   - И это тебе тоже запомнится. Балаганов второй день докладные строчит в штабе. Ждем особистов, они должны с минуты на минуту прилететь. А, вот и легки на помине!
  
   В небе протарахтела пара винтов.
   - А чего им из-под нас надо? - спросил Никитин, предчувствуя, что в баню попадет не скоро.
  
   - Это ты у них спроси. Только вряд ли они что скажут. Так вам, дуракам, и надо, - мстительно сказал комбат и сплюнул.
  
   - Товарищ майор! - взмолился Никитин, - Мы-то в чем виноваты? Действовали четко по инструкции. Нам что, надо было жмура этого, залетного, закопать вместе с духами, а "посылку" его себе забрать? И потом, он ведь еще живой был...
  
   - То-то и оно, что "был". Если бы вы сразу, на месте, его расшифровали, то мы бы на вертушке успели до нашего госпиталя довезти. Глядишь, и выжил бы, стервец. А сейчас какой от него прок? Разведчики...
  
   - Так ведь вы знаете, товарищ майор, что ханумок этих проклятых мы стараемся без нужды не трогать, а то визгу будет, не утрешься потом, - Никитину стало тоскливо на душе.
  
   - Ладно, не дрейфь, - Петрович уловил его настроение, которое тот и не пытался скрывать, - Я буду рядом. Все едино, придется расхлебывать вместе.
  
   Майор тяжко вздохнул:
   - Ладно, ступай в штаб, жди там, а я поехал встречать этих...
   Комбат забрался в свой УАЗ, уселся за руль - он привык обходиться сам, без водителя, и резко сорвался с места.
  
   Никитин, мысленно проклиная свою нелегкую долю, поплелся к штабному бараку, кои в Афгане почему-то принято называть "модулями". Единственное утешение: там, в штабе, имелись кондиционеры. И умывальник тоже был, так что он еще успевал ополоснуть хотя бы свою покрытую пылью физиономию.
   Вспомнив, что у него загнан патрон в патронник автомата, на ходу принялся разряжать его: отсоединил магазин и передернул затвор.
   Патрон улетел куда то в пыль.
   Никитин не пытался его ловить или искать, отчитываться за него здесь не надо. Не в Союзе, где даже стреляные гильзы сдают по счету.
   ............................................
   В штабе мерно гудели "кондеры", было прохладно и тихо. Никитин заглянул к дежурному:
   - Здорово, генацвале, Шуру не видел?
  
   - У Нинки он, где ж еще? - усмехнулся дежурный тонкими усами под большим грузинским носом.
   Нинкой звали одну из телефонисток штаба. Плотная, круглая, как шарик, приземистая бабенка за тридцать - на Родине на нее можно было запасть разве что после третьего стакана, но здесь она чувствовала себя королевной. От претендентов отбоя не было. Но претендовали, увы, не на руку и сердце, а лишь на место в ее койке, что Нинку это категорически не устраивало, она мечтала о спутнике жизни. Грех осуждать за это женщину. К ней клеились многие, но все без толку. Шура, истосковавшийся по женской ласке, не был исключением.
   На всякий случай постучав, Никитин заглянул в помещение коммутатора. Ротный сидел на столе и развлекал даму анекдотами, надеясь, очевидно, таким способом проложить дорогу в ее опочивальню. Ну-ну...
   Никитин окликнул его, потому что капитан вроде и не заметил появления взводного.
   - Шура, я тут.
  
   - Я еще загляну, - пообещал Шура штабной прелестнице, с неохотой слезая со стола, - Здорово! - это уже Никитину, - Приехали? Все нормально?
   ...............................................................
   Офицеры вышли из модуля штаба. У Шуры было обалделое выражение лица.
   - Надо же, а Петрович даже не счел нужным меня проинформировать. А я тут ломаю голову, за каким чертом меня заставляют по третьему разу докладную переписывать! "Поподробнее давай!", - передразнил он.
  
   - А еще Петрович поехал на площадку встречать особистов. По нашу душу.
  
   Шура сплюнул на плац.
   - Знаю. Мне Нинка сказала. Пойдем, покурим.
  
  

***

   Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР.
   3 июня 1988 года.
  
   Когда Николай пришел в себя, уже рассвело.
   Он чувствовал ладошку Марины, гладящую его по щеке, с удивлением обнаруживая, что слезы теперь текут у него. Не в таком, конечно, количестве, как до этого у нее, но глаза были предательски мокрыми. Последствия? О них он подумает позже. Очень не хотелось покидать этот хрупкий островок счастья. И ни о чем не хотелось думать, кроме девушки, доверчиво прижимавшейся к нему.
   - Вот я и жена твоя невенчанная, - прошептала Марина, - А ты - мой муж!
   Коля привлек к себе девушку и нежно поцеловал в губы.
   - Я люблю тебя. И никому не дам в обиду.
  
   Марина еще теснее прижалась к нему, а у него уже созрело решение, о котором он пока не стал говорить.
   - Коленька! Я решила. Я с тобой туда поеду? - наивно утвердила она.
  
   Кирпич усмехнулся:
   - Не надо, все "интердолги" я уже раздал за двоих. К тому же, у меня замена в декабре. Прикажешь мне потом тебя два года ждать? Только документы несколько месяцев оформлять будут. Я оттуда, а ты - туда? Нет уж, сиди дома и жди меня, ясно?
  
   - Ясно. Я буду тебя ждать! - горячо зашептала она, - Только ты... там... осторожнее... Понимаешь?
  
   - Понимаю, - он еще раз коснулся ее щеки губами.
  
   - Нет, ты поклянись, что будешь беречь себя ТАМ. Ради меня.
  
   - Клянусь, - отозвался Кирпичников, плохо представляя, как это можно осуществить в реальности. Скорее всего, никак, но пусть она лучше об этом не знает.
  
   - Тебе нужно поспать, - сказала Марина, неохотно отрываясь от него и выбираясь из-под одеяла. - Я люблю тебя, - она наклонилась над ним и поцеловала. - Спи, родной.
  
   Девушка подняла с пола свой халатик и, набросив его на себя, неслышно исчезла, словно ее и не было.
  
  

***

   Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.
   3 июня 1988 года.
  
   Никитин с Шурой дымили в курилке "Явой", когда, поднимая тучи пыли, рядом со штабом резко тормознул командирский УАЗ.
   Из него выбрался комбат,
   За ним не Кузьмич, как ожидали офицеры, а его заместитель - майор Каримбетов, коренастый и кривоногий, с типично азиатской внешностью.
  
   У Никитина аж скулы свело.
   - Совсем плохо дело, если Кузьмичев зама прислал.
  
   Петрович с Каримбетовым вышли из машины, и зашли в штаб.
  
   Бросив окурки, офицеры встали и потопали к той же двери. Настроение у обоих было паршивым.
   .......................................................
   В кабинете комбата их несколько покоробил тот факт, что особист расположился за столом комбата, а сам Петрович пристроился на стуле у окна.
   Каримбетов знал, что руки у нас ему давным-давно никто не подает, и, один раз оскандалившись публично, с рукопожатиями больше не лез, ограничиваясь кивком своей коротко стриженой головы. На плоской физиономии застыла дежурная улыбочка.
   - Ну, здравствуйте, здравствуйте! Заходите!
   Он распоряжается в чужом кабинете, как в собственном.
   - Как самочувствие? Как там ваши родные в Москве, пишут? Вы ведь, кажется, оба москвичи? - "блеснул" майор своей осведомленностью.
  
   Никитин бросил взгляд на комбата.
  
   Тот отвернулся лицом к окну, делая вид, что его страшно интересует вид на соседний модуль. Мог бы и прийти на выручку. А так Никитину придется хамить самому. Он уже разинул рот...
   Но ротный опередил его:
   - Я полагаю, товарищ майор, нас пригласили сюда не для того, чтобы интересоваться нашим здоровьем и нашими родственниками. Давайте по делу, - сухо заметил Шура.
  
   Каримбетов улыбнулся еще шире, обнажая желтые зубы.
   - Какой ты нетерпеливый! Мы же на Востоке, дорогой! Ты должен знать, что у нас принято сначала поинтересоваться здоровьем собеседника, его родных, его баранов, верблюдов...
  
   - Ишаков, - добавил Шура.
  
   - И ишаков, дорогой, - невозмутимо кивнул особист, - если есть ишаки.
  
   Намек был слишком грубым, чтобы его пропустить мимо ушей. Упреждая нашу реакцию, Петрович пророкотал:
   - Ты бы полегче, Касымыч, не нарывайся, не надо! И давай ближе к делу.
  
   Каримбетов сделал обиженное лицо.
   - А что я такого сказал? Верблюд, баран, ишак - все очень хорошие, полезные животные. У нас на Востоке..., - он снова было завел свою песню.
  
   Но Петрович его перебил:
   - Кончай, Касымыч, на тебя время от боевой подготовки отрываем!
  
   Улыбка слиняла с физиономии особиста
   - Хорошо... - с угрозой в голосе проговорил он, - Сейчас по одному - пауза, - расскажете мне обо всем. Начнем, - пауза, - по старшинству. Товарищ старший лейтенант! - это адресовалось Никитину, - Выйди...те, и подождите в коридоре, пока мы будем беседовать с товарищем капитаном.
  
   Никитин взглянул на комбата.
   Тот молча кивнул головой, и старлей направился к двери.
   - Автомат сюда давай, - услышал спиной Никитин голос Петровича. Он пожал плечами, вернулся и отдал ему свой АКС. - И "разгрузку" сними, чего с ней таскаться?
   Никитин с облегчением освободился от "лифчика" с запасными магазинами, гранатами и сигнальными ракетами. Остался только болтающийся на поясе "Стечкин".
   - Ступай, покури. Далеко только не уходи, - сказал Петрович.
   ...................................
   Никитин вышел в коридор, но в курилку не спешил, задержался под дверью, прижавшись ухом к косяку, пытался услышать, о чем говорят в кабинете. Пустое занятие! Стенки там были обшиты "вагонкой", с подкладкой из шинельного сукна, а дверь изнутри обита войлоком - специально для звукоизоляции, чтобы из коридора не было слышно, о чем разговаривают внутри.
   Потоптавшись без толку, Никитин плюнул на это дело и, решив смотреть на все философически, отправился для начала в умывальник.
   ..............................................
   Совершив омовение и отряхнув пыль афганских дорог со своей "песочки", глянул на себя в зеркало. На него смотрела загорелая явно не сочинским загаром, в меру наглая физиономия. Он остался ею доволен.
   ..........................................
   Следующая остановка - "Военторг". Народу там по причине рабочего времени не было никого, только за прилавком скучала продавщица Рита - худосочная особа неопределенного возраста, плоскогрудая и плоскозадая, напоминающая лицом и формами сильно пересушенную воблу. Даже при тотальном дефиците женского пола она совсем не была избалована мужским вниманием. Проще говоря, ее игнорировали. Но Ритуля, как всякая нормальная женщина, не переставала мечтать о простом женском счастье, если не на всю жизнь, то хотя бы на время. Поэтому напропалую кокетничала и строила авансы всем офицерам и прапорщикам без исключения. Выглядело это нелепо, и Никитину иногда бывало ее даже жалко, хотя в "утешители" я, естественно, не стремился. Вот и сейчас, завидев меня, Никитина приободрилась.
   - Привет, Игорек! - она изобразила на лице непередаваемый восторг от встречи со мной. - С возвращением!
  
   Никитин откровенно поморщился - он терпеть не мог уменьшительно-ласкательных суффиксов при именах, особенно в своем собственном. Вслух, однако, ничего такого не сказал,
   - Привет. Мне пачку печенья и банку "Si-si". Два раза, - время было уже почти обеденное, Никитин с раннего утра, перед выездом от советников, ограничился лишь кружкой чаю. Подумав, взял такой же набор для Шуры, на обед он тоже вряд ли успеет.
  
   Отсчитывая сдачу, Ритка погрустнела.
   - Говорят, у вас двоих мальчиков убили...
  
   - Всех нас когда-нибудь убьют, - мрачно буркнул Никитин и вышел из прохлады магазина под палящее солнце.
  
   - Скоро технику обещают подвезти, - с последней надеждой пискнула мне в спину Ритка. - "Сони", двухкассетники...
  
   Никитин даже не обернулся.
   .....................................................................
   В курилке, под навесом из маскировочной сетки, было тоже жарко, но хотя бы не так припекало. Никитин распечатал пачку югославского печенья, напоминающего вкусом жеваную промокашку, и, дернув, словно чеку гранаты, вскрыл банку шипучки. Хрустя этим подобием еды и прихлебывая из банки, принялся ждать. Ожидание затянулось почти на час. Что-то долго они там беседуют. Все это нравилось мне все меньше и меньше.
   Шура так и не появился, вместо него из дверей штаба высунулась мерзкая рожа Каримбетова.
   - Зайди! - приказным тоном распорядился он.
  
   Никитин вздохнул, бросил окурок, и поплелся в кабинет комбата.
   ......................................................................
   Войдя, Никитин увидел, что Шура сидит на стуле, где до этого сидел Петрович, и нервно курит. Лицо его было покрыто красными пятнами, что бывало с ним, только в моменты сильнейшего нервного напряжения, за которым вот-вот последует взрыв, если только не устранена его причина.
  
   Петрович, засунув руки в карманы, устроился на краю второго стола. Лицо у него каменное, как всегда, но заметно, что он тоже на взводе. Комбат, сам некурящий, никогда и никому не дозволял смолить в своем кабинете. Он бросил Никитину какой-то странный взгляд, смысла которого тот не понял. Вроде бы ободряющий, но вместе с тем тоскливый, так смотрят на безнадежно больных родственников.
  
   - Садитесь, - услышал Никитин голос особиста. Тот указал на стул напротив себя.
  
   - Спасибо, я пешком постою, - вежливо хамя, отказался Никитин.
  
   - Да нет уж, лучше присядь...те, товарищ старший лейтенант. Разговор у нас с вами впереди до-о-олгий будет.
  
   Никитин опустился на стул.
  
   Майор выдержал паузу, разглядывая Никитина и без того узкими, прищуренными глазками, словно увидел впервые. Довольно дешевый прием, но особист, вероятно, считал себя тонким психологом.
   - Что же вы, товарищ старший лейтенант, - наконец, начал Каримбетов, негромко и вкрадчиво, - себе позволяете?
  
   - А это вы о чем?
  
   - Да все о том же, дорогой... Оскорбляете старших по званию, причем намного старше вас. Уважаемых людей! Вот, старший советник, генерал-майор Колобов опять на вас жалуется! Насколько мне известно, это не первый случай!
  
   Никитин пожал плечами, оправдываться было неохота.
  
   Выручил его Петрович:
   - Этот ваш Колобов постоянно требует, чтобы мои офицеры отчитывались перед ним, хотя прекрасно знает, что это требование незаконно.
  
   - Кто требует? Уважаемый человек просто просит поделиться информацией, - начал было возражать Каримбетов.
  
   - И это тоже незаконно! - повысил голос комбат, - Если кто-нибудь из моих подчиненных с ним хоть чем-нибудь "поделится", я его сам под трибунал отдам, за разглашение, ясно?
  
   - Ну, зачем же так, мы же общее дело здесь делаем... - не сдавался особист.
  
   - Не надо демагогии, товарищ майор! У меня есть разъяснение из Кабула, в том числе и по вашей линии, на этот счет. И есть инструкция о взаимодействии нашей и вашей служб. Хотите почитать?
  
   - Ну, ладно, ладно... - Касымыч сделал примирительный жест рукой, - Я же не о том. Просто об уважении к старшим. У нас, на Востоке, старших принято уважать...
   Ну, вот, поехало. Этот придурок снова завел свою любимую пластинку.
   Никитин на какое-то время просто отключил внимание и слух, а когда включил их вновь, услышал все тот же медоточивый голос, вещающий с наставительными интонациями:
   - Эту восточную притчу рассказал мне мой отец, который слышал ее от своего отца, а тот от своего, и так она передавалась из поколения в поколение... Двое юношей отправились в дальний путь, и в пути на них напали разбойники. Их привели к атаману, а тот был человеком преклонных лет. Один из юношей, когда атаман стал расспрашивать его, отвечал дерзко и неуважительно, и атаман повелел отсечь ему голову. А второй юноша почтительно опустился на колени и поцеловал полу его халата, а также воздал иные знаки уважения к его сединам. Атаман пощадил его и отпустил, щедро вознаградив...
  
   Никитин ухмыльнулся:
   - А что это за "иные знаки уважения", товарищ майор. Что-нибудь очень специфическое?
  
   Петрович же слушал весь этот бред очень внимательно. Даже подчеркнуто-внимательно - так психиатры выслушивают своих пациентов.
   - Браво, Касымыч, - комбат несколько раз похлопал в ладоши, - Ты, черт возьми, прямо как Шехерезада! Только я что-то не пойму из твоей сказки: старый разбойник, по-твоему, уже не бандит, а "уважаемый человек"? Так, что ли?
  
   Особист попытался как-то возразить.
   Но Петрович не дал ему этого сделать.
   - Значит, мы тут все должны, по-твоему, тех духов, что постарше, не гонять по горам, а их вонючие халаты целовать?
  
   - Да нет, вы...
  
   - Погоди, я еще не все сказал. По-твоему, выходит, что в сорок первом мы должны были не отвечать Гитлеру "дерзко и неуважительно", а на колени перед ним опуститься? Да еще воздать ему "иные знаки уважения"? Были такие "почтительные юноши", изменниками Родины назывались: власовцы, полицаи, бандеровцы... слыхал про таких, Касымыч? Их еще потом, после войны, вешали. Интересные у тебя сказочки, Касымыч, ой, интересные!
  
   Каримбетов занервничал.
   - Вы не так меня поняли! При чем здесь Гитлер? Речь идет просто об уважении к старшим... - уже оправдывался он.
  
   Но наш батяня-комбат продолжал бить этого дурака его же оружием.
   - Надо будет обязательно рассказать твою байку вашему начальству. Я тут как раз на сборы в Кабул собираюсь через недельку. Думаю, им интересно будет послушать.
  
   - Да ты... Да вы чего? - всерьез задергался особист, - Шуток не понимаете?
  
   - Есть вещи, - серьезно произнес Петрович, - над которыми шутить нельзя! А майору Кузьмичеву я прямо сейчас позвоню, расскажу про твоих "вьюношей". То-то смеху будет!
  
   Каримбетов сидел, сникший и посеревший, вертя в руках не нужный ему карандаш. Наконец, решился:
   - Может быть, мы продолжим беседу? Обстоятельство пропажи...
  
   - Нет уж, хватит! Собирайся-ка и лети домой белой лыбедью! Майору Кузьмичеву я сам позвоню, как и обещал. Ваше такси у подъезда. Дежурный! - крикнул он, приоткрыв дверь в коридор.
  
   - Я здесь, товарищ майор! - бодро выскочил из дежурки капитан Костя Чхеидзе.
  
   - Срочно вызови кого-нибудь из водителей, кого найдешь.
  
   - Так у меня сейчас здесь один. Из моих.
  
   - Что он там у тебя делает?
  
   - Кондиционер чинит, товарищ майор.
  
   - Отлично! Давай его сюда! Отвезете товарища майора к вертолету и сразу назад, УАЗ у крыльца. Понятно?
  
   - Есть, товарищ майор, - козырнул капитан.
  
   Петрович обернулся к Касымычу, делая приглашающий жест рукой.
   - Прошу!
  
   Тот, ссутулившись, поплелся на выход.
  
   Офицеры остались втроем: комбат, Шура и Никитин. Заметив, что ротный лезет за новой сигаретой, Петрович возмутился:
   - А ну, кончай здесь дымить! Мне и так теперь до завтрашнего не проветрить!
  
   - Может, дверь открыть? - предложил Никитин.
  
   - А вот этого как раз не надо. Вот что... - комбат задумался несколько секунд, - Ступайте-ка отдыхать. В подразделения, конечно, свои загляните, не поленитесь. А обо всем, что здесь было - никому ни слова, понятно?
  
   - Понятно, товарищ майор...
  
   - Смотрите у меня, - Петрович погрозил нам пальцем, - если узнаю, что слухи какие пошли, головы поотрываю! Поговорим потом. Свободны!
  
   Офицеры развернулись к выходу.
  
   - Никитин, амуницию свою не забудь, - сказал Петрович в спину старлею, - У меня здесь что - склад?
  
   Никитин вернулся, прихватил за цевье стоявший в углу автомат и перебросил через плечо "разгрузку".
   Пока он это делал, Петрович заметил "Стечкина" в бакелитовой кобуре на его поясе.
   - Надо было и его забрать... - пробормотал он.
  
   - Зачем? - удивился Никитин.
  
   - А хрен тебя знает? Вот взял бы да шмальнул Каримбетову в лоб.
  
   - Да... - протянул Никитин, - видать дела действительно серьезные.
  
  

***

   Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР.
   3 июня 1988 года
  
   Когда Кирпичников проснулся, в окно ярко било южное солнце. Он глянул на часы, которые по военной привычке на ночь не снимал, и чертыхнулся.
   Они показывали без пяти одиннадцать.
   Резко вскочив, он повернулся, чтобы прикрыть свое ложе одеялом, и замер в ужасе.
   На простыне алело не то чтобы большое, но и не совсем маленькое пятно крови. В его происхождении сомневаться не приходилось.
   Кирпичников быстро натянул свой липовый "Адидас" и осторожно выглянул за дверь.
   Из кухни, расположенной в другом конце маленького коридорчика, доносились шкворчание чего-то жарящегося, и вкусный запах. Никаких голосов слышно не было. Коля осторожно, стараясь ступать бесшумно, преодолел коридорчик и замер у входа в кухню, прислушиваясь. К шкворчанию добавился звон посуды. Голосов по-прежнему никаких.
   Он решился и ступил в приоткрытую дверь.
   В кухне была одна Марина, хлопотавшая у плиты. Он стояла к нему спиной, и не слышала, как он вошел. На ней был все тот же вчерашний легкий халатик, не скрывавший ее стройных ножек. Кирпичников невольно залюбовался, не решаясь выдать свое присутствие.
  
   Девушка, словно почувствовав на себе его взгляд, обернулась через плечо и улыбнулась.
   - С добрым утром, товарищ капитан!
  
   - Доброе утро, - Коля замялся, глядя в пол, и это не укрылось от внимания Марины.
  
   - Что с тобой? - насторожилась она. - Тебе нехорошо?
  
   - Там... - он кивнул головой в сторону своей спальни, не зная, что сказать дальше.
  
   - Что там? - Марина испуганно метнулась в коридор мимо Кирпичникова.
  
   Он вздохнул и последовал за ней.
   ............................................................
   В комнате девушка удивленно озиралась по сторонам.
   - Что случилось, Коленька?
  
   Кирпичников молча подошел к дивану и откинул одеяло. Марина, порозовев, прильнула к нему.
  
   - Разве ты не знал, что ЭТО бывает у девушек? Когда они... в первый раз, - тихо спросила она.
  
   Кирпичников ничего не ответил, он просто обхватил ее рукой и прижал к себе. К нему вернулась уверенность, и принятое накануне решение обрело окончательный и бесповоротный характер.
  
   - Не волнуйся, - сказала Марина, - я застираю. Никто ничего не увидит. Иди, умывайся, и будем завтракать, я испекла тебе оладьи. Ты любишь оладьи?
   ..........................................................
   За столом, наворачивая аппетитные кругляшки с персиковым вареньем, Кирпичников задал волновавший его вопрос:
   - А Николай Иванович где?
  
   - Дед с утра пораньше ушел в свой совет ветеранов. Велел извиниться и попрощаться с тобой за него. Не хотел тебя будить.
  
   Что ж, жаль. Но от своего решения он все равно не отказался. Допив чай, глянул на часы - было без десяти двенадцать.
  
   - Ты... прямо сейчас уедешь? - спросила Марина.
  
   - Нет, билет нужно выкупить за час до вылета.
  
   - А во сколько вылет?
  
   - В двадцать три сорок, мы успеем.
  
   - Куда?
  
   - Увидишь. Давай, быстро одевайся, и пойдем.
  
   - Слушаюсь, товарищ капитан! - Марина встала из-за стола и шутливо отдала ему честь.
  
   Кирпичников усмехнулся.
  
   - Во-первых, в армии отвечают не "Слушаюсь!", а "Есть!". Во-вторых, к пустой голове руку не прикладывают. Только не подумай чего, - поспешил он упредить возможную обиду, - речь идет не о содержимом головы, а о головном уборе. Усвоила?
  
   - Так точно, мон женераль!
  
   - Тогда - вперед! Сорок пять секунд. Время пошло.
  
   Заинтригованная Марина, выходя из кухни, на мгновение оглянулась на Николая, в ее взгляде читался ребячий восторг пополам с любопытством.
  
   Кирпичников впервые за несколько прошедших дней улыбнулся.
   - Ну, не сорок пять, но по борзому. И паспорт не забудь.
  
   - Зачем? - она удивленно вытаращила свои бездонные глаза цвета неба над Таити.
  
   - Надо, - загадочно хмыкнул Кирпичников.
  
   Зайдя к себе переодеться, он с удивлением обнаружил, что его форменная рубашка выстирана и выглажена. Отутюжены и брюки. Ясно было, чьих рук это дело.
   Никитин только головой покачал и языком прицокнул.
  
  

***

   Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.
   3 июня 1988 года.
  
   Офицеры добрались до курилки, плюхнулись на лавку, и Шура достал свою "Яву".
   Некоторое время нервно дымили в молчании.
   Первым нарушил его Шура:
   - Вот блядь! - произнес он короткое слово, в узком смысле обозначающее продажную женщину, а в расширенном - отражающее необъятный спектр эмоций, от восторга до ненависти. В исполнении моего ротного оно было наполнено до краев только одним: лютой злостью.
   Снова молчание.
   В этот раз не выдержал Никитин:
   - Какого хрена ему от нас надо?
  
   Шура дососал свой бычок до фильтра и тут же прикурил от него новую сигарету.
   - Очень толстого и длинного! Этот гад считает, что раз в той записке для Якдаста говорилось про деньги, то имелись в виду именно деньги. Настоящие ДЕНЬГИ, а не эти фантики! Кстати, не желаешь полюбоваться?
   Шура выудил из кармана несколько пестрых бумажек и протянул Никитину.
  
   - "Banco de...Argentina...10000 Australes..." - с удивлением прочитал тот, - Что это такое? И откуда они у тебя?
  
   - Этот козел тряс передо мной пачкой, она рассыпалась, я помогал собирать. Ну, и оставил себе чуть-чуть на память.
  
   - Ты что? Он же их пересчитает и хватится!
  
   - Не хватится, - уверенно возразил Шура.
  
   - Почему?
  
   - Полюбовался? Давай сюда, - Шура забрал у него бумажки, - А теперь главное: чурка эта грёбаная считает, что там были настоящие ДЕНЬГИ, возможно даже не афгани, а что-то получше, и мы с тобой поделили их между собой! Ну, возможно, что-то отстегнули старшине.
  
   Никитин присвистнул. Круто, однако!
   - А Петрович?
  
   - Что - Петрович? Он, конечно, его чуть не за грудки, видно, что еле сдержался, чтобы в пятак не заехать. Я, рычит, за своих офицеров... Ты пойми, ему самому сейчас жизни не дадут. Каримбетов злопамятен, как гадюка, сегодняшнего позора он ему никогда не простит, будет пакостить, где только можно. Н-да, - Шура глубоко затянулся, - цугцванг.
  
   - Что? - не понял Никитин.
  
   - Ах, да, ты же у нас в шахматы не играешь. "Цугцвангом" называется такая позиция, когда любой ход заведомо ухудшает твое и без того дерьмовое положение. Ты сам посуди: то, что у "гонца" не было ничего другого, кроме этих грёбаных "фантиков", могут подтвердить только эти трое твоих хохлов. Но тем самым они обеспечивают себе путевку в дисбат. А теперь представь: вызывает наших "щирых парубков" Каримбетов, и предлагает на выбор: продолжить службу за колючей проволокой или оговорить нас. Мол, была валюта, но ее товарищи капитан со старшим лейтенантом себе забрали! А у них, между прочим, дембель на носу... Как ты думаешь, что они выберут?
  
   - Сам знаешь, что выберут.
  
   - Верно. Теперь рассмотрим второй вариант: мы не сдаем этих бандеровцев, и сами они, конечно, будут молчать. Тогда мы с тобой надолго остаемся под подозрением в мародерстве и чуть ли не в измене Родине.
  
   - А это еще почему?
  
   - А на фига нам эта валюта в Союзе? Наш бабай не сомневается, что мы
   намыливаемся спустить ее в Лас-Вегасе. Хорошо, если этим все ограничится.
  
   - А что еще может быть? - удивился Никитин.
  
   - Все, что угодно. Я же сказал, что Каримбетов никогда, ничего и никому не прощает. Подкинут десятидолларовую бумажку, и нам - хана!
  
   - И что нам теперь делать? - на душе стало совсем гадко.
  
   - Бдить! Оглянись вокруг себя, не дерет ли кто тебя? Почаще проверяй свои вещи на наличие посторонних предметов. Присмотрись к личному составу - наверняка у грёбаного бабая есть стукачи в нашей роте. Директива такая: не щелкать клювом.
  
   - Перспектива, однако...
  
   - Да уж...
  
   Некоторое время снова молча дымили "Явой".
   - Ладно, не бзди - прорвемся, - хлопнул Никитина по плечу Шура, - Иди, мойся, отдыхай. Да, не забудь, сегодня в двадцать два ноль-ноль у Карася банкет в Ленкомнате. Сын у него родился. Заходи, он звал.
  
   - Куда он так торопиться размножаться? Всего два года как из училища, - откровенно недоумевал Никитин.
  
   - А это Ник факт только его биографии. Для нас же только повод оттянуться после "боевых".
  
  

***

   Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР.
   3 июня 1988 года
  
   Марина принарядилась, хотя на ней были простенькие, весьма поношенные джинсы и белая футболка с надписью "UNIVERSITY OF NEW YORK". Явный "самопал", продукция местных кооператоров, но и в этих шмотках она смотрелась очень и очень славно, еще изящнее и стройнее, чем в халатике. В душе Кирпичникова трубили фанфары, в успехе своего предприятия он не сомневался, хотя и предвидел вероятные сложности. Наплевать! СПЕЦНАЗ не боится трудностей, он их преодолевает. Или обходит. Главное - результат! А результат - только победа!
   Когда он ввел ее в ювелирный магазин, Марина заметно оробела.
   - Коленька, зачем мы сюда пришли? Мне ничего не нужно!
  
   - Слушайся старших! - строго возразил Кирпичников.
  
   Времена тотального дефицита всего и вся еще не наступили, и изделия из золота, пусть не в таком изобилии и разнообразии, как на Кабульской "зеленке", в продаже имелись.
   Скучающая продавщица неохотно оторвалась от увлекательного разговора с кассиршей и с ленцой подошла к ним.
   - Что вы хотели, молодые люди? - Серьезных покупателей в них она явно не видела.
  
   - "Молодые люди" хотели бы приобрести у вас кольца, две штуки, - вежливо отозвался Кирпич.
  
   - Имейте в виду, дешевых нет. Осталась только 585-я проба. Вам без камня?
  
   - Это не страшного, - не обращая внимания на ее снисходительный тон, сказал Николай. - Покажите, пожалуйста. Без камня.
  
   Продавщица отомкнула стеклянную крышку прилавка и выставила перед ними обшитую синим бархатом планшетку.
   - Выбирайте.
  
   Марина посмотрела в лицо Коле. В ее глазах испуг мешался с любопытством. И последнее начинало выигрывать по очкам.
  
   - Выбирай, - спокойно сказал Кирпич. - Какое тебе нравится?
  
   Девушка, все еще смущаясь и робея, склонилась над планшеткой с маняще поблескивающими золотыми ободками для пальца.
   Кирпичников терпеливо ждал.
   Продавщица меж тем с сомнением посмотрела на его руки.
   - На ваш размер, молодой человек, трудно будет подобрать.
  
   Коля повертел своими "музыкальными" пальчиками.
   - А вы попробуйте, - он, лучезарно улыбаясь, многозначительно посмотрел на скромную труженицу прилавка, на которой золота красовалось почти столько же, сколько на самом прилавке.
   Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, но в этой игре Кирпичу не было равных. Боевой опыт, как всегда, победил.
   Продавщица отвела глаза.
   - Хорошо, я попробую что-нибудь для вас подыскать.
  
   Марина робко вытянула из гнезда одно из колечек и осторожно надела на отставленный пальчик. Тонкое и вполне изящное, оно было ей как раз впору. Но тут, повертев рукой с надетым кольцом, она рассмотрела прицепленную к нему бирку-ценник.
   Испуг в ее глазах мгновенно победил любопытство вчистую.
   Сняв с пальца колечко и вставив его на место, девушка потащила Кирпичникова от прилавка.
  
   - Ты чего? - Удивился он, позволив ей отвести себя лишь на два-три шага.
  
   - Коленька! - Горячим полушепотом умоляюще запричитала она, убедившись, что дальше сдвинуть его с места ей не по силам. - Ведь это же так дорого! Мне ничего не надо, я и так тебя люблю! Давай, уйдем! Ну, пожалуйста!
  
   - Так вы будете что-нибудь брать? - Раздался из-за прилавка нервный окрик продавщицы, - Или как?
  
   - Одну минуту, - откликнулся Коля, крепко держа за локоть Марину, чтобы она, часом, не вырвалась и не сбежала. - Мы советуемся.
  
   Девушка за прилавком сердито засопела.
  
   - Вот что, давай, договоримся: я не люблю, когда со мной спорят. Мои подчиненные могут это подтвердить. Если тебе понравилось, мы его берем. Выпишите, пожалуйста, - обратился уже громко он к жрице златого тельца. - И вы обещали подобрать что-нибудь для меня. Желательно такое же.
   .........................................................
   Когда они вышли из ювелирного магазина, коробочки с кольцами лежали у него в кармане. До Маринки начало что-то доходить.
  
   - Коля, куда мы идем? - Маринка уже обо всем догадывалась, но ей хотелось продлить удовольствие.
  
   Коля не ответил. Он просто взял ее за руку и вел за собой, словно козу на поводке. Через дорогу находилось то, что было ему нужно - "Отдел записи актов гражданского состояния" - по-русски, ЗАГС.
  
   Здесь Маринка попробовала упираться.
   - Ты что? - тихо спросила она его, - мне же еще нет восемнадцати, и потом...
  
   - Потом - суп с котом, очень дохлым. Слушайся меня, и все будет нормально!
  
   Они вошли под своды бывшего особняка купца первой гильдии Островерхова, а ныне - главного "хомутника", как его называли местные женихи.
  
   - Коленька, мы... серьезно?
  
   - А у тебя есть сомнения?
  
   - А предложение руки и сердца? - капризно протянула девушка, - А благословление дедушки?
  
   - А я тебя уводом. Короче - краду.
   ............................................................
   У кабинета, где принимали заявления, имелась в наличии некоторая очередь. Судя по виду присутствующих пар, пришли они сюда отнюдь не для регистрации брака, а совсем наоборот. Мужики разных лет изо всех сил изображали полнейшее равнодушие к своим спутницам бывшей жизни, а те, в свою очередь, платили им той же монетой. В кабинете тех и других мурыжили до неприличия долго - видимо, уговаривали не торопиться с этим делом. Кирпичников, когда перед ними оставались еще, как минимум, три такие пары, посмотрел на часы, плюнул на все и решительно втащил в приоткрытую дверь, откуда вышли очередные "счастливчики", Маринку.
  
   - Вы куда? - проверещал кто-то сзади. - Мы же впереди вас!
  
   - Нам не разводиться. Нам только справку взять, - ответствовал Коля. - Мы на минуту!
   ...................................................
   Хозяйка кабинета, дама "цветущих", за сорок лет, с "халой" на голове, повернула к ним усталый взгляд. Почему-то у нас в стране, во всяком случае, в Европейской ее части, эта самая "хала" на не очень умной "тыкве" стала фирменной прической мелкотравчатых чиновниц, уровня ЖЭКа, собеса или гороно. ЗАГС не был исключением. Она устало, но казенно спросила:
   - Что у вас?
  
   Кирпичников выложил перед нею красный паспорт Маринки и свое зеленое офицерское удостоверение.
   - Мы хотим зарегистрироваться.
  
   Дама, скучая, пододвинула им бланк заявления.
   - Заполняйте! Только побыстрее, обед скоро!
  
   Коля многозначительно посмотрел на носительницу упомянутой "халы".
   - Это еще не все. Я прохожу службу в Демократической Республике Афганистан, - Он выдержал паузу, - Мне командование дало мне всего три дня отпуска, чтобы я зарегистрировал свой брак.
  
   - Какие еще три дня? - взвилась чиновница. - У нас общий порядок, пишите, если хотите, заявление, и через месяц - добро пожаловать! Никаких исключений мы не делаем. В том числе, и для вас.
  
   - Вы не поняли. У меня всего три дня, из них два - на дорогу.
  
   - Ничего не могу для вас сделать. Заявление писать будете? О! Да она еще несовершеннолетняя! - Дама разглядывала паспорт девушки.
  
   - Мне через неделю...через десять дней будет восемнадцать! - обиженно вскинулась она.
  
   - Вот тогда и приходите!
  
   Кирпичников был готов к подобному ответу и нисколько не расстроился. План дальнейших действий лежал у него перед глазами, словно план боевых.
  
   - Пойдем! - он тронул за руку Марину.
   ..............................................
   У двери с табличкой "Заведующий отделом ЗАГС" никого не было.
   Кирпичников усадил Марину на стул рядом с дверью,
   - Никуда не уходи.
   решительно, распахнув дверь кабинета, вошел внутрь.
   ....................................................
   Хозяйка кабинета, темноволосая дама, за сороковник, только без "халы" на голове, с тысячелетней грустью в библейских глазах, внимательно разглядела подсунутые ей документы. Что-то в паспорте Марины ее, как будто, насторожило.
  
   - Подождите, пожалуйста, пару минут за дверью, - сказала она, - Мне надо кое с кем посоветоваться.
  
   Это звучало уже обнадеживающе.
   ......................................................
   "Пара минут" растянулась на все четверть часа. Марина, к удивлению Кирпичникова, распрощалась со страхами и вцепилась в его руку вполне заинтересованно:
   - Ну, что?
  
   - Тихо, бабка! Немцы в городе! Все идет по плану. - одернул ее Николай фразой из давно забытого военного кинофильма.
   Они молча сидели так, Марина прислонилась к его плечу. Он приобнял ее за плечо и ждал. В победе сомнений не было. Вперед, СПЕЦНАЗ!
  
   Дама с библейскими глазами выглянула в дверь.
   - Кирпичников, Гайдамаченко! Зайдите!
   .....................................................
   Даже не предложив брачующимся сесть, хозяйка кабинета подсунула им их заявление, на полях которого красовалась какая-то неразборчивая резолюция.
   - Сейчас вы пойдете к Ираиде Михайловне, зарегистрируете заявление, она в курсе. Потом - в зал регистрации, там Ангелина Семеновна, она тоже... Зачем такая спешка? Горит? Подождать не хотите?
  
   - Нет! - дружно, хором, ответили ей.
  
   - Ладно, идите, - вздохнула та, которой ее должность давала право соединять любящие сердца.
  
   - Вы - оттуда? - спросила она, когда Кирпич с Мариной уже собрались выходить.
  
   - Оттуда, - кивнул Коля. - А что?
  
   - Ничего, - дама уставилась в стол, - сынок мой... Марик... Два года назад, тоже там... Панджшер, слышали?
  
   Кирпичников замялся у выхода.
   Потом решительно подошел к заведующей, приподнял ее теплую, пухлую руку и совершенно искренне приложился к ней губами, чего никогда и ни с одной женщиной не делал.
   - Спасибо!
  
   - Не за что! Вы там... поосторожнее!
  
   - Постараемся, - вздохнул Кирпичников.
  
  

***

   Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.
   3 июня 1988 года
  
   Комната Никитина в офицерском модуле уже давно нуждалась в уборке. Там и сям на полу мешали проходу коробки, неизвестно чем забитые, валялись грязные носки, стоял, опять же на полу, скромный однокассетник "Шарп", возле него разбросаны кассеты, в углу притулилась стопка книг, которые он регулярно покупал, когда случалось бывать в Шихванде или Кабуле, но читать их времени все как-то не находилось. Лишь изредка, перед сном, раскрывал на любом месте томик Гиляровского, чтобы вместе с ним побродить по старой Москве.
   Никитин вздохнул, воткнул в магнитофон кассету "Eagles" и попытался под "The Hotel California" навести хотя бы приблизительный порядок в своих апартаментах, приговаривая:
   - Калифорния, однако... Голливуд, понимаете ли... Чегой-то Шарон Стоун ко мне давно не забегает. Или, эта, как ее... Лизка Миннелли - тоже тетка ничего, хотя и в годах.
   Никитин распихал коробки под койку и вдоль стенки, кассеты засунул в тумбочку, а грязные носки собрал в пакет, на выброс.
   Стаскивая с себя грязную "песочку" заметил, что правые штанина и рукав перепачканы кровью.
   - Не моя, слава Богу, - пробормотал удовлетворенно.
   Набрав в тазик воды, замочил свои боевые доспехи.
   Переодевшись в "Адидас", очень похожий на настоящий, и прихватив чистое белье, полотенце, мыло и мочалку, вышел из каюты.
   ....................................................
   В предвкушении нирваны Никитин растворил обшитую досками, мореными "под дуб", дверь и сразу понял, что его ждет облом. На крючках вдоль стенки были развешаны отнюдь не мужские предметы одежды, как верхней, так и нижней.
   Он выглянул на улицу и увидел прикнопленый рядом с дверью литок бумаги с надписью "Женский день"
   В проем двери из комнаты отдыха, откуда доносился женский смех и звон посуды, высунулось некрасивое лицо на замотанной полотенцем голове.
   - Ой, ктой-то к нам пришел! Мущщчинка! Да ты не бойся, заходи, мы тебе спинку потрем!
   Из комнаты отдыха раздался дружный женский хохот.
   Никитин матюгнулся про себя и закрыл дверь. Почесал репу и произнес:
   - Придется идти в солдатскую баню. Надо быть ближе к личному составу.
  
  

***

   Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР.
   3 июня 1988 года
  
   Ангелина Семеновна, квелая седая тетка пенсионного возраста, встретила их ласково, хотя и не перестала прихлебывать кефир из полулитровой бутылки. Через плечо у нее была перекинута дурацкая красная лента,:
   - Ну, чего, ребятки, приспичило?
  
   Кирпичников, несмотря на благодушное настроение, не удержался:
   - А вам то что?
  
   - Да ничего, - ответила она добродушно и оценивающе посмотрела на них, - Нельзя что ли было, как у людей, чтобы невеста с фатой, и жених... без мундира?
  
   - Нельзя, мамаша, нельзя! - Кирпичников приобнял за плечи снова робеющую Маринку, - Нельзя ли приступить к таинству?
  
   - Эх... - вздохнула коллега Кисы Воробьянинова, - Давайте ваши паспорта. Кольца хоть у вас есть?
  
   Кирпичников вынул коробочки из кармана, раскрыл и положил их на стол.
  
   - Очень хорошо. Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, - тетенька приняла торжественную позу, - объявляю вас мужем и женой.
   ................................
   Выйдя на улицу, Коля полез за сигаретой, но закурить не успел.
   Маринка, взвизгнув, подпрыгнула и уцепилась за его шею, болтая в воздухе ногами.
   - Мой! Мой! Мой!
  
   Мимо проходила орава джигитов кавказского вида. И не столько кавказского, сколько вполне криминального. В кожаных куртках, несмотря на жару, под которыми характерно "читались" стволы.
  
   Кирпичников на всякий случай напрягся.
  
   Однако парни при виде здоровенного офицера, на шее которого повисла миниатюрная девчонка, дружно заулыбались, а один даже показал Кирпичникову поднятый вверх большой палец:
   - Вай, капитан! Нэ забудь на свадьба пригласыть!
  
  

***

   Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.
   3 июня 1988 года.
  
   Когда два часа спустя Никитин, чисто отмытый и выбритый, вошел в Ленинскую комнату в соседнем модуле, офицеры уже успели "освежиться" и расслабиться. Стол соорудили из снарядных ящиков, покрытых газетами. Меню банкета было представлено разнообразными сортами консервов из сухпайков, крупно нарезанными луковицами и жареной картошкой. Ассортимент на уровне. Из напитков была представлена настоящая русская водка в емкостях по 0,7 и все те же банки "Si-Si". Со стены на этот банкет невозмутимо взирали члены Политбюро КПСС. В полном составе, с кандидатами. Остальные стены не были еще оформлены, согласно армейской моде и отсутствовала мебель.
   Раздвинувшись на импровизированной лавке из досок, положенных все на те же снарядные ящики, Никитину освободили место и налили "штрафную".
   - Штрафную, штрафную...
   Солдатская кружка "Столичной" прошла на удивление гладко.
   Закусывая нежнейшим пайковым салом из баночки, Никитин с облегчением ощутил, что вся муть, преследовавшая его последние несколько дней, уплывает куда-то в глубины сознания, тает и растворяется там, словно ее и не было. Конечно, все это - лишь иллюзия, но она позволяла хоть на время забыть обо всем плохом. Если без конца пережевывать свои, часто не решаемые, проблемы, можно запросто свихнуться, это медицинский факт.
   Разлили еще и объявили
   - Третий тост.
   Все, встали, помолчали секунд десять, и, не произнеся ни слова, опрокинули кружки в память о павших. Эта традиция соблюдалась свято, и каждому было, кого вспомнить.
  
   Никитин понял, что все тост ждут от него, поднял кружку и сказал:
   - Теперь за здоровье счастливых родителей новорожденного, которому самой судьбой на роду написано стать спецназёром.
   Молодой отец при этих словах поморщился, но выпил. Похоже, этого уже новорожденному желали.
   Все дружно закурили, и в "номере" сразу стало дымно, хоть топор вешай.
   Нависла непрошеная пауза, которая всегда бывает в русских застольях, когда закончился ритуал, а неформальное общение еще не сложилось в данный момент. В таких случаях требуется развлечение.
   Кто-то произнес:
   - Вася, изобрази...
  
   - Порадуй душу...
  
   - Луку! Луку давай!
  
   Вася Белкин был взводным второй роты, но сейчас замещал своего командира, капитана Кирпичникова, улетевшего в Союз с "грузом-200" - бренными останками другого своего взводного, лейтенанта Бойко. Однако Васю пригласили на банкет не столько за его статус и.о. комроты (взводные из других рот обычно не приглашались), сколько за его выдающийся артистический талант. Вот и сейчас, откашлявшись, встал в позу и начал:
   - Весь род Мудищевых был древний
   Имел он вотчины, деревни.
   И пребольшие елдаки.
   Поболее чем у Луки...
  
   В это время в приоткрытую дверь заглянул новый гость - майор Иванов Виктор Иванович, замполит батальона. Был он человеком вполне безобидным, ничего плохого никому не делал, и на умеренное употребление офицерами батальона "огненной воды" смотрел сквозь пальцы, лишь бы оно действительно было умеренным, и не в служебное время. Кроме того, он не доставал нас с политграмотой, переключившись почти исключительно на бойцов срочной службы. В некоторых батальонах замполиты задолбали офицеров и прапорщиков своими политзанятиями, на которые загоняли всех поголовно, даже только что вернувшихся с "боевых". А еще заставляли писать конспекты решений и постановлений бесчисленных пленумов и съездов партии, и прочей дребедени. Мы от этого были избавлены и потому уважали нашего Виктора Ивановича. За глаза его величали "капелланом" или "полковым батюшкой" - за сходство обязанностей пастыря человеческих душ, а также за незлобивый характер и манеру говорить мягко и негромко, никогда ни на кого не повышая голоса.
   Белкин замолчал. Офицеры оживились:
   - О, Виктор Иванович! - загудело слегка подвыпившими голосами застолье. - Заходите! Милости просим!
  
   - Замполиту - штрафную!
  
   - Нет, нет, спасибо, я просто так, на минутку, - оправдывающимся тоном отказался от вполне искреннего приглашения замполит, - У вас тут все нормально?
  
   - Обижаете, Виктор Иванович! Когда у нас бывало не нормально? - ответил за всех Шура. - Вы знаете, что у лейтенанта Карасева сын родился? Три четыреста! Налейте замполиту.
  
   - Да? От всей души поздравляю! - обратился он к Славику, - Пусть растет большим, сильным и смелым, как его отец! И обязательно станет офицером СПЕЦНАЗа!
  
   При этих словах счастливый молодой отец снова поморщился, как от зубной боли.
  
   - Ладно, хлопцы, слишком долго не засиживайтесь. И прибраться потом не забудьте. Спокойной ночи!
  
   Замполит повернулся, чтобы уйти, но его чуть не силком подвели к столу.
  
   - Нет, Виктор Иванович, так не пойдет! Хоть сто грамм вы должны выпить за новорожденного! - загалдели все разом.
  
   Наш "полковой батюшка", по замполитовским меркам был почти непьющий, еще немного поотнекивался, но, видя тщетность своих усилий, принял неизбежное с поистине христианским смирением.
  
   - Хорошо, - вздохнув, сказал он, - только чуть-чуть, самую малость. Чисто символически.
  
   Ему нацедили две трети кружки.
  
   - Еще раз поздравляю! - сказал замполит, поднимая свой "бокал", не посмотрев, сколько в него налито, - Сын - это всегда здорово.
   Он опрокинул его в себя разом, и, не имея нормального опыта в этом деле, естественно, поперхнулся. Его усадили на лавку, постучали по спине и пододвинули закуску.
   Некоторое время все жевали в молчании. Потом замполит оторвался от банки с паштетом и обвел собрание взглядом так, словно увидел нас впервые. Глаза у него блестели. Взгляд остановился на Васе.
  
   - А что, Белкин, ты за стихи здесь только что читал? Я слышал, когда сюда шел. В коридоре ведь слышно.
  
   - Да, так, ерунда, - засмущался Василий, - это шуточное.
  
   - Шуточное? А чего там слова все какие-то... нешуточные? Эх, Белкин, ведь у тебя же талант! Неужели тебе охота разменивать его на разную похабщину? Вы же не пацанята зеленые, а советские офицеры! Разведчики! Разве других стихов нет, хороших?
  
   - Так точно, есть, товарищ майор! - ответил Вася по-военному, резко вставая. - Готов прочитать!
  
   - Ну, давай, - замполит подпер кулаком щеку и приготовился слушать.
  
   Василий отступил на шаг назад, и с напыщенно-торжественным, донельзя дурацким выражением лица, как у ведущих на кремлевских праздничных концертах, простер руку и громко объявил:
   - Стихотворение... Э-э-э... - другим голосом, потише, - Автора забыл, неважно, Значит, так. Послушайте стихотворение, - пауза, - В исполнении... - пауза, - Заслуженного деятеля из кустов, орденопросца, - пауза, - Василия Белкина... - пауза, - "Ленин и печник"!!!
  
   От хохота офицеры попадали с лавок.
  
   Виктор Иванович тяжело вздохнул и поднялся из-за стола.
  
   - Ладно, пойду я. Спасибо за угощение. Значит, хлопцы, как договорились, чтобы все в порядке было. Спокойной ночи!
   ...........................................
   Замполит шел по коридору модуля, а за ним под гитарный чес весь офицерский банкет так пел хором местный фольклор, что было слышно сквозь стены и закрытую дверь.
   - Эх, куда же ты попал, спецназёр!
   Что ни шаг здесь, то дувал, то забор.
   За заборами "ханум" и "духтар",
   А над крышами солярный угар...
  

***

   Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР.
   3 июня 1988 года
  
   Когда молодожены, отягощенные двумя бутылками шампанского, пересекли границу участка Николая Ивановича, последний встретил их на лавочке - той самой, под увитой виноградом решеткой. Тесть "в квадрате" прихлебывал из горлышка "Жигулевское". По его лицу ничего нельзя было прочитать.
   - Погуляли? - ласковым тоном приветствовал их он, - Пивка? Холодное!
  
   Из этого капитан СПЕЦНАЗа Коля Кирпич сделал несложный вывод: дед все знает.
   - Спасибо, у нас свое, - он вынул из пакета бутылку шампанского.
  
   - По какому такому случаю?
  
   - По торжественному, - Кирпичников снял фуражку, - Николай Иванович...
  
   - Что - Николай Иванович? Между прочим, я потомственный кубанский казак, а знаешь, как у нас, у казаков, заведено было? Когда вроде тебя, такие вот... Подносит жених отцу невесты, тестю то есть, нагайку, и на колени встает. А тот его хлещет, сколько разумеет. Понятно?
  
   - Понятно, Николай Иванович. Только я уже не жених, а муж. И еще: телесных наказаний для офицеров русской армии никогда не существовало, и даже для нижних чинов они были отменены в тысяча восемьсот семьдесят пятом году по Милютинской реформе. Слыхали?
  
   - Слыхал, зятек, слыхал. А, между прочим, кабы не я, фиг бы вас зарегистрировали.
  
   - То есть? - удивился Кирпич.
  
   - То, что есть! Я, между прочим, депутат горсовета! Меня здесь знают и уважают. Когда мне позвонила Нора из ЗАГСа, я дал "добро". Предгорисполкома подпишет вашу "заяву" задним числом. Понравился ты мне... капитан! Да и нагайки у меня нет. Живи не поротый! И... осторожнее там! Маринка у меня одна... - он вздохнул, - Нельзя было по-людски? Ты бы хоть родителям позвонил. Живы?
  
   - Отца нет. Мать есть, ей позвоню.
  
   - Ладно, пошли в дом. Кстати...Олежка, Царствие ему Небесное - Николай Иванович перекрестился, - тут всем уши прожужжал, когда в отпуске был, какой замечательный у него ротный. Ты, то есть.
  
   Разливая Шампанское по граненым стаканам, дед съехидничал:
   - Извини, хрусталя не держим!
   Николай Иванович накапал всем точно по 250 грамм.
   - Дорогие вы мои! Марина и Коля! Я поздравляю вас! Будьте счастливы, ребята! Кстати, я свою Варюху взял точно так же. Пришел с фронта, в сорок пятом. Капитаном, как и ты. И морда наглая, вроде твоей. Шел мимо госпиталя. Стоит сестричка. Смотрю - ОНА! Схватил за руку, поволок в ЗАГС. Варька еще упиралась... Счастья вам, дурики!
  

***

   Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.
   3 июня 1988 года
  
   - Равняйсь! Смирно! Товарищ майор, личный состав батальона построен. Больных и арестованных нет.
  
   Петрович, выслушивая рапорт начштаба майора Мертвищева, сохранял бесконечно угрюмое выражение лица.
   - Здравствуйте, товарищи!
  
   - Здр-р-р-авия ж-лаем, таарищ майор!
  
   - Вольно!
  
   - Вольно! - отозвался Мертвищев, снова "проглотив" полупочтенное присловье, которое, впрочем, легко читалось на его лице.
  
   Петрович чего-то шепнул начштаба.
   Тот скомандовал:
   - Старшины! Парко-хозяйственный день - по плану. Офицеры - в учебный класс.
  
   Офицеры поплелись в штабной модуль.
   Их завели в "зал" для партсобраниий и совещаний.
  
   - Товарищи офицеры! - подал команду Мертвищев.
  
   Все дружно подскочили.
  
   Вошедший Петрович был угрюм, как никогда.
   - Господа, я собрал вас, чтобы сообщить пренеприятное известие...
  
   - К нам едет ревизор? - бодро отозвался и.о. комроты-1, он же неудавшийся актер старший лейтенант Вася Белкин.
  
   - Еще какой! Из самой Москвы. Сражу сразу: будут драть!
  
   - За что?
  
   - За дурацкие вопросы! Не приведи, Господи... Когда Кирпичников возвращается?
  
   - Вроде, завтра... - Вася хмыкнул, и пожал погонами, - А, может, послезавтра.
  
   - Значит все - на тебе! Ротным станешь, только если я хорошо за тебя попрошу! Понятно? Все свободны. Остаться... начштаба, начразведки, Панченко, Балаганов, Мыльников и Никитин. Все остальные - в парк, кто слиняет оттуда до обеда, пусть хорошенько помолится перед смертью. Ясно?
  
   Когда Ванька-взводный остается с глазу на глаз с комбатом, НШ и начальником разведки, ему становится как-то не по себе. Никитин стоял и думал: зачем он им понадобился? "Знивше за рыбу гроши"? "Дело об убиенном трансвестите"? Чтоб ему черти на том свете угольку подкинули! Петрович выложил перед собой карту-сотку.
  
   - Балаганов! Никитин! О чем задумались? Сюда смотрите!
  
   Никитин с Шурой уставились в склейку. Ей перекрывалась половина провинции.
  
   - Значит, так! Третья рота обозначает ложное десантирование с вертушек в нескольких местах. Указываю: тут, тут и тут. Двадцать кэ мэ отпашете "пешими по-конному". Направление - к трассе. Место выхода здесь, - он ткнул пальцем в карту, - Время - двадцать два, тридцать. Двигаться скрытно, боестолкновений избегать. У трассы занять скрытые позиции и контролировать подходы к ней со стороны Шерванского узла. Вторая рота пойдет на Кале-Зард на броне. Задача - перекрыть возможные пути отхода диверсионных групп противника в направлении горного массива Нур-Кох. Вероятные направления здесь и здесь, - палец комбата опять запрыгал по карте, - Место для засады подбираете самостоятельно. На остальных направлениях - минирование. Готовность - восемь, ноль-ноль!
  
   - Кале-Зард, милое такое местечко, - заметил Шура, - там часто шляются караваны, но с гор постреливают, иногда даже снайперски.
  
   - Все предусмотрено. Согласно бумажке из жопы вашего "крестника", - ядовито заметил Петрович, - духи пойдут ставить мины завтра-послезавтра. Письма они, конечно, не получили, но связь у них наверняка дублирована. Они пойдут из Шервана - палец Петровича ткнулся в квадрат карты, прикрыв его почти целиком, - Полевой командир Якдаст со своими нукерами - оттуда, - палец комбата опять прыгнул по карте, - Бьете всех, но одного, хотя бы одного, тащить сюда живехонького!
  
   - Очень хочется побеседовать о восточной поэзии, - зевнув, добавил Змей, начальник разведки. Никитин заранее посочувствовал тому духу, что попадет на собеседование к Змею. Он их очень не любил.
  
   - Еще раз: выходите к дороге здесь! По имеющейся информации, там, на повороте, они пойдут гребешком. Мочить беспощадно! Вопросы есть?
  
   - Ребята вчера только с "войны" пришли, устали, - решился Шура.
  
   - Ни фига! - взвился комбат. - Боекомплект забрать сегодня! Никитин! Балаганов! Остаться! Остальные свободны.
  
   Никитин с самого начала догадался, за какие такие "заслуги" его пригласили на оперативное совещание, куда взводных никогда не звали. Задачи им доводились через ротных командиров.
  
   - Слушать сюда, фальшивомонетчики хреновы! Как вы думаете, зачем я отправляю вас на "войну"?
  
   Офицеры тактично промолчали.
  
   - Правильно понимаете. Тебя, Никитин, будем аттестовывать на роту, так что не подкачай!
  
   Никитин взял под козырек. Оно, конечно, приятно, но надежда отдохнуть недельку рухнула.

***

   Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР.
   3 июня 1988 года.
  
   По дороге до пляжа в душном автобусе она прижималась к нему, словно младенец, ищущий защиты от жестокого мира, около родной матери. Парочка прыщавых старшеклассников, пытавшихся тереться возле нее, встретив многозначительный взгляд Кирпичникова, моментально сделали вид, что их интересует исключительно "жувачка" и пейзаж за окном.
   Пляж, по причине буднего дня, был малолюден. Николай и Маринка устроились на дальнем краю. Вода была еще прохладной, но они вдоволь наплескались в набегающих волнах наката. На жене Кирпичникова (он все время помнил об этом - ЖЕНЕ) был скромный купальничек-бикини бирюзового цвета, не особо скрывающий ее девчоночьи прелести, и Коля даже пожалел, что ему нужно вечером улетать.
  

***

   Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.
   3 июня 1988 года
  
   Когда Никитин пришел в расположение взвода, надежды отдохнуть не осталось совсем.
   Воспользовавшись тем, что офицеры и прапорщик Гуляев с частью личного состава трудились в парке, бойцы, оставленные для наведения порядка в расположении под руководством сержантов, без отеческого командирского надзора мерзко и безобразно - в зю-зю - нажрались, непонятно чем. И по пьяни передрались.
   Казах Бахаев тупо молотил в проходе меж коек худосочного, но злого хохла Халуса.
   Дневальному Никитин сдал по роже сразу, при входе, и жестом велел молчать.
   Его не видели, и он некоторое время наблюдал, как ход поединка меняется: Халус врезал Бахаеву ногой в пах и продолжал азартно его пинать.
   Но офицеру это зрелище быстро надоело.
   - Брек, Украина! Брек, Казахстан! Победила дружба! Бахаев! Встать!
  
   Казах, охнув, поднялся. Ему было нелегко, это было видно, но спецназовско-азиатская закваска не позволяла расслабиться.
   - Да мы тут... ничего... товарищ старший лейтенант! Спарринг типа...
  
   - Объявляю для дураков: кто жаждет хорошего спарринга, пусть приходит ко мне, в любое время. Я устрою. Нажрались-то чего? Ясно. Сержант, ко мне!
  
   Сержант Величко шустро подскочил с койки, хотя до тех пор изображал из себя мертвое тело, и затянул распевно:
   - Товарищу старший лейтенант! Да мы туточки...
  
   - Разговелись?
  
   - Та ни... Трохи брагульника хлопцы саперные нам далы... А мы ни...
  
   Никитин нанес ему короткий удар в солнечное сплетение.
   Величко задохнулся, но сохранил вертикальное положение - СПЕЦНАЗ обязывал к специфике.
  
   - Слушать сюда, гамадрилы мокрожопые! - взыскуя с подчиненных, голос должно иметь подчеркнуто-ленивый, это Никитин усвоил давно, - Спать всем два часа. Потом усиленная физподготовка. Потом - уже завтра - выходим... Величко, за вами чистка оружия, снаряжение. Боекомплект получаем в семнадцать, ноль-ноль. Все ясно?
  
   - Знивше? Учору ж тильки пришлы...
  
   - Разговорчики!
  
   Никитин почти никогда не опускался до нецензурных выражений в задушевных беседах с личным составом.
  

***

   Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР
   3 Июня 1988 года.
  
   А на берегу, возле оставленной одежды, молодоженов ждал сюрприз. Там, скучая, ошивались трое: два здоровых дебила допризывного возраста, а третий - тот самый майор из военкомата, что встречал Кирпича на аэродроме. Правда, сейчас он был в "гражданке".
   Эффектной драки не получилось. Когда один из недоумков попытался всего лишь замахнуться, Коля по-простецки завел ему ручонку за спину, не став ломать (а ведь мог!) и дал пинка под зад.
   Тот пропахал рожей мелкую гальку и передумал совершать дальнейшие агрессивные действия.
   Второй тоже почему-то не захотел встревать, отпрыгнул.
   Майор же паскудным голосом с приподнятой бодростью спросил (ой, зря!):
   - Кто это с тобой, Мариночка? Хахель очередной?
  
   Кирпич коротким прямым въехал майору в рыло.
   Хлынула кровища из носу.
   Майор улетел метра на три.
   Никитин подошел к нему и, слегка нагнувшись, внятно сказал:
   - Слушай, Козлина вонючая! Я уезжаю, но я вернусь. И очень скоро! И если я узнаю, что ты, "педер сухтэ - (титры: грубое афганское ругательство), - хотя бы повернул свое свинячье рыло на мою ЖЕНУ! Ты покойник! Понял, ты, чмо? Отвечать!
  
   - Э...
  
   - Ответ неверный, - Кирпич коротким ударом дал майору в глаз.
  
   - По-понял...
  
   - Тогда пшёл вон, - Коля удержался от ругани, сзади к нему прижималась Маринка, - и своих сопляков не забудь.
  
   Один из сопляков все же попытался сделать агрессивное движение, Кирпичников моментально отреагировал:
   - Урою! Ну...!
  
   Сопляка отбросило назад от голоса Кирпичникова, как от удара. Он повернулся и побежал с пляжа.
   Майор, зажимая кровь, текущую из носу, махнул рукой.
   Оставшийся нукер невесело побрел за ним.
  
   - Коленька! - Маринка обхватила его за плечи, - Этот гад клеился ко мне... На дискотеке, и потом... Только ты не думай...
  
   - О чем?
  
   - Что...
  
   Коля вздохнул.
   - Я люблю тебя, чучундра, и никому не дам в обиду, ясно? Ты - моя жена. А твой муж - капитан СПЕЦНАЗа. Знаешь, что такое СПЕЦНАЗ?
  
   - Я знаю тебя, Коля...
  
   - Но не знаешь, что такое СПЕЦНАЗ.
  
   - А зачем?
  
   - Затем, что ты теперь жена спецназёра!
  
  

***

   Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.
   3 июня 1988 года.
  
   Когда голый по пояс Никитин вернулся в жилой модуль через два часа, личный состав был уже на ногах, а "грешник" сержант Величко рулил по полной программе. Даже успели навести относительный порядок в спальном помещении.
  
   - Смирно! Товарищу старший лейтенант!...
  
   - Вольно! На полосу препятствий! За мной, бегом марш!
   ....................................................................
   Пара часиков ФИЗО отменно вправляет мозги, можете мне поверить на слово, а если не верите, попробуйте сами. Кстати, правило "Делай, как я!" для командиров в армии никто не отменял, посему все два часа исправно носился с бойцами от полосы препятствий к перекладине и обратно. Сеанс спортотерапии прошел успешно.
   Даже майор Мертвищев, понаблюдав за Никитинскими экзерсисами в спортгородке, покачал головой.
   - Ты не перестарайся, Никитин! Им же завтра на выход...
   Редкостный случай гуманизма для нашего начштаба.
  

***

   Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР.
   3 июня 1988 года.
  
   Кирпич не любил проводы, а уж тем более такие...Маринка вживалась в роль жены офицера из последних сил, глаза блестели от выступающих слез, и она часто сбегала под разными предлогами из-за стола - поплакать.
   Когда она в очередной раз упорхнула, Николай Иванович наполнил рюмки своей настойкой.
   - Ну, что, зятек? Жалко, что так все... быстро. Ладно, я понимаю. Давай, что ли, махнем на дорожку!
  
   Они чокнулись и выпили.
   Помолчали. Хотелось сказать очень многое, но слова почему-то не шли. И так все было понятно.
   Старик снова наполнил рюмки.
   - Был русский "посошок", теперь давай "стременную", как у нас, казаков, принято. Держись там, капитан! И побереги себя, хоть, я знаю, на войне это трудненько... Но ради Маринки. За нее не беспокойся, она девка правильная. И я рядом. Письма не забывай писать. Давай, капитан!
  
   Кирпичников даже не почувствовал ни вкуса, ни градуса напитка, хотя последних там было не менее шестидесяти.
  
   - Ты закуси, - посоветовал дед.
  
   - Что-то не хочется. Спасибо вам, Николай Иванович, за все огромное спасибо! Я постараюсь. Простите, мне пора, - он поднялся из-за стола.
  
   Старик тоже встал.
  
   В дверь неслышно проскользнула Марина. Глаза ее были красными, но слезы уже не текли.
  
   - Э-э-эх! Пойду я, покурю, а вы тут... - сказал Николай Иванович.
  
   Едва он вышел, Маринка бросилась на шею мужу.
   - Дорогой ты мой, любимый! Я тебя буду ждать! Я люблю тебя! Только ты пиши мне, хорошо? Я тебе тоже буду писать, каждый день!
  
   "Каждый" не нужно, - улыбнулся Кирпичников, - хотя бы разик в неделю. Я тебя тоже очень люблю. Прости, жена, но мне пора. Я скоро вернусь. Новый год будем встречать вместе! Обязательно!

***

   Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.
   3 июня 1988 года
  
   Спецназ опять уходит на войну.
   На мехдворе бойцы закладывают в броню длинные ленты крупнокалиберных патронов к КПВТ.
   За ними еще более длинные ленты пулеметных патронов.
   За ними в БТР втаскивается АГС-17 "Пламя" и круглые коробки с "огурцами" для него.
   Бойцы снаряжают магазины к автоматам.
   Стягивают их попарно синей изоляционной лентой.
   Разбирают из раскрытого ящика гранаты.
   Засовывают в сидора "вшивники": олимпийки, шерстяные свитера - ночью в пустыне холодно. Поверх сидоров вяжут бушлаты.
   Переобувают кирзовые берцы на белые кроссовки. Они хоть и не прописаны по форме одежды, но в них по камням бегать сподручней.
   Старший лейтенант Никитин у себя в модуле тоже готов к войне. Поверх "песочки" на нем уже надет трофейный китайский "лифчик", в который он последовательно засовывает автоматные магазины, гранаты, сигнальные ракеты и дополнительные обоймы к "Стечкину", который уже болтается сбоку в бакелитовой кобуре-прикладе.
   Проверив остроту клинка на ногте, засовывает в ножны тонкую неуставную финку с наборной ручкой - изделие умельцев-солдат из автомобильной рессоры.
   Глянув в зеркало, Никитин, остается собой доволен - боец! Спецназёр!
   Надев кепи, выходит.
   На мехдворе, Никитин встретился глазами с прапорщиком Гуляевым.
   Тот молча кивает: тапа: все в порядке.
   Никитин отдает команду:
   - К машине!
   И вместе с бойцами плюхается на остывшую за ночь броню.
   Обняв автомат, словно постаревшую, но безумно дорогую любовницу, слегка нагнувшись в люк говорит, как Гагарин перед стартом:
   - Ну, что, мля, поехали!
   Поднимая пыльный шлейф, БТРы, числом три единицы, словно цепочка деловитых жуков-скарабеев, двинулась в направлении, прямо противоположном тому месту, к которому нам нужно было выйти в назначенное время. Предстояло еще чуток, до сумерек, попетлять по мандехам, чтобы запутать следы и сбить с толку возможное наблюдение духов с окрестных высот.
   Никитин снова кричит в люк:
   - Козюлис, тебе задача: петляй по мандехам до заката. Потом на точку.
  

***

   Титры: Аэропорт. Анапа. Краснодарский край. СССР
   3 июня 1988 года.
  
   Стоя в очереди к стойке регистрации, Кирпичников краем глаза, автоматически, отметил неподалеку тройку крепких парней в кожанах, слишком уж старательно делающих вид, будто они изучают расписание прилетов и отлетов. Двое стояли к нему спиной, а один, лениво, словно верблюд, жующий жвачку, бродил глазами по толпе, но от Кирпича не скрылось, что его взгляд, всего на несколько лишних секунд, задерживался на нем. Это, конечно, могло быть "пустышкой", но спецназовский опыт подсказывал, что интерес "кожаных" к его скромной персоне неслучаен.
   Зарегистрировав билет, капитан осмотрелся.
   "Братков" уже не было видно, зато в толпе у выхода мелькнула знакомая фигура. Кирпичников наблюдал ее всего секунд десять, почти со спины, но по телосложению, специфической походке и по фирменной, не кооперативной, футболке с надписью "THE ONLY REAL MAN IN THE CITY" (он успел рассмотреть ее еще днем, на пляже, в нее был обряжен военкоматский павлин) все понял. Это уже не могло быть простым совпадением.
   Объявили посадку:
   - Посадка на рейс номер четырнадцать шестнадцать Анапа-Ташкент начинается в первом накопителе.
   Кирпичников махнул рукой, и быстрым шагом, потому что уже припирало, достиг желанного, хотя и грязноватого, помещения означенного буквой "М".
   ...................................................................
   Перебросив сумку за спину, пристроился к писсуару.
   Народу в кафельно-унитазном заведении не было, не считая старичка, завершившего процесс и уже покидавшего его, на ходу тряся молнией ширинки.
   Неожиданно из кабинки вывалился солдатик, также на ходу застегивавший штаны. Видно из "молодых": завидев офицера, вздернул к козырьку фуражки руку, второй рукой поддерживая спадающие брюки.
  
   - Портки надень, дурила! - Коле стало весело, вспомнился бравый солдат Швейк,
   Но веселье пропало, потому что в дверь вошла троица "качков", расступаясь перед уходящим солдатом. Морды павианов, короткие стрижки, лобики узенькие, глазки поросячьи.
   Двое из троих решительно шагнули к Кирпичу.
   Один из павианов при этом поигрывал велосипедной цепью.
   Второй демонстративно напяливал на пальцы приличных размеров кастет.
   Лица третьего Николай не увидел, тот задержался у двери спиной к нему, запирая ее ручкой швабры.
  
   - Ребята, а вам не кажется, что вы слишком поздно гуляете? - весело спросил Никитин, застегивая ширинку - Мамка не заругает? Вам же давно баиньки пора!
   Он знал, что в таких делах полезно хорошенько разозлить противника, особенно, если он тупой, а именно подобные типы были сейчас перед ним. От злости они теряют остатки мозгов. На профессионалов эти трюки не действуют, они работают хладнокровно и расчетливо, не реагируя на "отвлекунчики".
  
   - Сейчас ты, мудак, у нас будешь "баиньки"! - багровея, прорычал тот, что с цепью, - Упокоишься навеки!
   Крутя цепью, он сделал шаг к Кирпичникову и совершил самое глупое, что только можно в такой ситуации: сильный замах из-за спины.
   Второй оставался чуть позади, подойти ближе в узком проходе мешали писсуары.
   Кирпич левой блокировал несущуюся на него руку с цепью, а ребром правой вполсилы нанес рубящий удар под челюсть. Вполсилы - это потому, что ему не хотелось оставлять после себя трупы, здесь все-таки не Афганщина. И вообще, никого не хотелось убивать, особенно в день своей свадьбы. Успеет еще, там успеет.
   Бандит рухнул, как подкошенный.
   Второй дернулся к Коле, пригнув голову, словно собирался его забодать. Известный прием, но пригодный только в уличной драке. Николай принял его голову на раскрытую ладонь и ударил ногой в известные, весьма чувствительные места в паху, буквально вознес его на воздуси. Пролетев до стены, павиан шмякнулся об грязный кафель, и сполз, в довершение треснувшись башкой о писсуар. Там и затих, обливаясь кровью.
  
   - Так, счет два-ноль в пользу команды детского сада "Колокольчик", - произнес Кирпич с некоторой ленцой и наигранным весельем.
   Оставался третий. Этот самый третий шагнул к нему, не спеша, вынимая руку из кармана.
   Показался пистолет "ТТ".
   Николай напрягся.
   Внезапно рука со стволом остановилась на полпути, и вернулась обратно в карман.
   Николай перевел взгляд на лицо противника - до этого он был сосредоточен на руке.
   Оппонент тоже смотрел на него.
   Рука вылезла из кармана.
   Пустая.
   И потянулась к Никитину, ладошкой лодочкой:
   - Здравия желаю, товарищ капитан! Не узнаете?
  
  

***

   Титры: Карьяйи-Гаргава. Провинция Фарах. Афганистан.
   22 августа 1986 года.
  
   Карьяйи-Гаргаве - крупный кишлак, надежно укрытый среди гор, известное бандитскому гнездо. Крались к нему по мандехам, на малых оборотах, чтобы не шуметь. Но на третью ночь все равно нарвались на контрзасаду.
   Уже светало, когда головной БТР наехал на мину и вспыхнул, как спичка, а с трех сторон ударили из всех стволов духи. Судя по всему, там было не менее двух ДШК. Наступил ад кромешный.
   Старший лейтенант Кирпичников ехал на втором БТР. Его бойцы шустро посигали с брони в мандех, залегли и открыли ответный огонь.
   С башни истошно заголосил КПВТ.
   Вскочивший дух шарахнул по ней из гранатомета, но, видимо, наш огонь помешал духу прицелиться.
   Кумулятивная граната прошла верхом, над башней.
   По засеченному месту пуска ответил наш АГС "Пламя".
   Его "огурцы" легли плотно и куда нужно, потому что огонь с той стороны заглох напрочь.
   И тут с другой стороны раздалось протяжное: "Алла-а-ах акбар!", и духи пошли в атаку.
   Они отбили ее - опять спасибо АГС.
   Подошли вертолеты. Они деловито, на совесть, отработали свой номер и ушли.
   К этому времени подтянулась бронегруппа. В нее входила ЗСУ "Шилка", которая еще минут двадцать методично поливала из всех четырех стволов все направления, где могли укрыться оставшиеся в живых "духи" или могла подойти к ним подмога.
   Тем временем грузили в броню убитых - их было шесть человек.
   От механика-водителя головного БТР мало что осталось. ЭТО собрали в вещмешок.
   За ранеными прилетела санитарная "восьмерка" под прикрытием "крокодила".
   Отползали обратно задним ходом, бросив сгоревший БТР, до места, где представлялось возможным развернуться - мандех был глубок, но узок.
   Никитин сидел наверху, свесив ноги в правый люк, и курил.
   К нему подтянулся боец.
   - Товарищ старший лейтенант! Сигаретки у вас не найдется? Свои где-то выронил.
   Кирпичников молча, не оборачиваясь, протянул пачку "Явы".
   - Спасибо, товарищ старший лейтенант! Разрешите еще пару? С пацанами поделиться.
  
   Кирпич обернулся. На него смотрело грязное, простодушное лицо. Но вот глаза на этом лице были словно позаимствованы у кого-то другого. В них читалось все, что угодно, только не простодушие.
   - Все забирай. У меня еще есть.
  
  

***

   Титры: Аэропорт. Анапа. Краснодарский край. СССР
   3 июня 1988 года.
  
   Сейчас эти непростодушные глаза в упор смотрели на него, словно зрачки пистолетных стволов.
  
   - Ну, здорово, сержант Попов! - Николай глянул на часы, время посадки подходило к концу. - Трудимся, значит?
  
   - Извиняйте, так получилось.
  
   - Как? Так?
  
   - Да я же не знал, что это будете вы.
  
   - А если бы не я? Тогда что?
  
   Бывший сержант ничего не ответил.
  
   - Ладно, проехали. Мне пора, посадка заканчивается.
  
   Попов хмыкнул.
   - Если надо, вылет задержат. Вы отдыхать приезжали?
  
   - Нет, с "двухсотым".
  
   - Кто?
  
   - Ты его не знаешь. Он прибыл после тебя. Кто вас нанял?
  
   - А-а-а... это... Хмырюга один, военкоматский. Забашлял Плису, бригадиру нашему. Чем-то вы его успели сильно обидеть.
  
   - Хрен с ним. Важно другое: Здесь живет моя жена. Можешь сделать так, чтобы ее никто не обижал. Только - заочно. Пойми меня правильно. В контакт с ней ни тебе, ни твоим ребятам не вступать! Я приеду очень скоро...
  
   - Товарищ капитан, все будет в лучшем виде! Нас тут уважают. Скажу, кому надо, и к ней близко никто не подойдет. Вы только скажите адресок оставьте.
  
   - Гайдамаченко... Отставить: Кирпичникова Марина, адрес...
  
   - Маринка? - Попов присвистнул, - Классная девчонка... Мы с ней в одной школе учились. Поздравляю, товарищ капитан! Не беспокойтесь: у нас её и так никто не трогает. А этому пидору из военкомата мы ещё Варфоломеевскую ночь устроим.
  
   - Плюнь, не стоит.
  
   - Стоит-стоит. Я теперь понял, за что он на вас... Он ведь, падла, сказал, что вы ему денег должны. Соврал, значит, а это косяк серьезный. Из-за женщины только двое должны разбираться меж собой, третий не лезь! Так что не беспокойтесь, товарищ капитан, все будет чики-трыки! И... удачи вам там.
  
   Кирпичников подумал и протянул руку своему бывшему подчиненному, а ныне "бригадиру" местечковой "братвы".
   - До встречи, сержант!
  
   Руки сошлись в крепком рукопожатии.
  
   - До встречи, товарищ капитан! Приедете: спросите в кафе на набережной, "Черноморочка" называется. Я вас сам найду. Кстати, "погоняло" мое - Сержант.
  
   Кирпичников двинулся к выходу и, пока вытаскивал воткнутую в дверную ручку швабру, оглянулся.
   Попов ногами расталкивал начавших шевелиться соратников.
   - Чего разлеглись, козлы? Подъем! Слышь, Сяма, Жбан! Вставайте, мать вашу...
   Коля удовлетворенно хмыкнул и вышел из аэропортового сортира, не обращая внимания на успевшую собраться у закрытой двери небольшую группу страждущих мужчин.
   - Безобразие! - донеслось ему вслед, - А еще военный!
  
  
  
  
  

***

   Титры: Истра. Московская область. СССР
   19 сентября 1980 года
  
   Никитин в гражданской одежде сидел на берегу Истры, а вокруг была золотая осень. Сентябрь.
   Рассвело, но солнце еще не показывалось. Над речкой развеивался туман.
   Рядом на берегу, вокруг затухающего костра, у которого сидел Никитин, полукругом стояли брезентовые и нейлоновые палатки.
   У костра на боку валялся закопченный котелок, с прилипшими внутри остатками тушенки с картошкой. И две пустые бутылка от болгарского вина "Тамянка", смятые пачки от сигарет и прочий мусор.
   Недалеко к дереву бала приставлена фанерная "шиховская" гитара с наклейками волка из "Ну, погоди!" по деке. Она уже покрылась росой.
   Тишина была звенящая.
   Никитин сидел на берегу медленно текущей Истры, зачарованно наблюдая восход осеннего Солнца над лесом. И в этой звенящей тишине слышался ему голос одноклассницы Юли, которая читала свои стихи:
  
   - Дремала в речке сонная вода,
   По волосам бормочущей осины
   Тянул паук-охотник провода
   Из серебристо-влажной паутины.
   Речной туман неслышно умирал,
   И по следам ушедшей в вечность ночи
   Огонь зари багряной пробегал,
   Воспламеняя заросли осочьи.
   А лес еще совсем зеленый был,
   И лишь местами вспыхивали искры
   Златых ветвей - сентябрь тихо плыл
   По отраженью неба в водах Истры...
  
   Внизу в реке почудился силуэт купающейся девушки.
   Никитин поднялся, открыл полог палатки.
   Юля сладко спала, накрывшись, красной болоньевой курткой, поверх спальника, и волшебного рассвета не видела.
   Никитин сел снова на взгорок молча внимательно смотрел на реку.
   В сентябрьских водах Истры полоскалась прекрасная, юная наяда. Резвится себе, а потом выходит, обнаженная, из воды и идет к нему, растряхивая брызги с обнаженного тела, руки тянет.
   Моментально оказывается рядом с ним на взгорке. У наяды лицо Юлии.
   Кладет она ему руку ему на плечо и почему-то довольно грубо трясет, говоря при этом голосом сержанта Величко:
   - Товарищу старший лейтенант! Товарищу старший лейтенант!
  
  
  
  
  
  

***

   Титры: Урочище Кале-Зард. Провинция Фарах. Афганистан.
   4 июля 1988 года
  
   - Ах, какой сон убили, стервецы! - продрав глаза, Никитин все равно ничего не видит. Он находится в темном нутре БТРа, в урочище Кале-Зард:
   - Чего тебе, Величко?
  
   - Вас товарищу капитан кличут, срочно!
  
   - Да, поспали-отдохнули... Чего там у вас?
  
   - Та я сам нэ ведаю. Товарищу капитан велэлы вас швидко пошукаты...
  
   Незлобно матюкнувшись по-малороссйски - заразительный язык:
   - От трясця твоий матери...
   Никитин выползает наружу, прихватив автомат, знал, что Шура без нужды будить не станет.
   Новолуние прошло, на небе завис тонюсенький серп месяца. Темень такая, что как будто и не вылезал из БТР. Пробираться приходится на ощупь, да еще при этом стараясь не шуметь. Но делать это совершенно беззвучно, естественно, невозможно.
   Слышно, как осыпаются под ногами идущего впереди Величко камешки, и Никитин ориентируется по этому звуку. Звук выводит меня к нужному месту.
   Раздался тихий свист, по которому Никитин уже самостоятельно выходит на Наблюдательный пункт.
  
   - Крепко спишь, - "приветствует" его командир.
  
   Зная Шурин характер, Никитин пропускает мимо ушей явно несправедливый упрек. Лишь спросил:
   - Чего случилось?
  
   - А вот чего. На-кось глянька! - он протягивает Никитину ночной бинокль.
  
   Никитин берет бинокль и тупо всматривается в темень.
  
   - Да не туда, левее, на одиннадцать часов, - корректирует Шура.
  
   Некоторое время Никитин ничего не видит, кроме фантастического инопланетного пейзажа в зеленых тонах.
   Но потом там явно улавливается движение со стороны горного массива Нур-Кох. В направлении засады по открытой местности движется НЕЧТО, в чем, приглядевшись внимательнее, можно распознать группу людей, идущих цепочкой. Точное их количество определить пока невозможно.
  
   - Ну, что? Видел? - Шура отбирает у Никитина бинокль, - Ты понял, что это значит?
  
   - Расстояние два километра, с небольшим. Цепь духов территорию чешет. Неужто, сам Кори Якдаст к нам в лапки идет?
  
   - Ну, до такого извращения он ещё не дошел. Идет он фугасы на наши наливники ставить. Такой вот привет от убиенного нами связника в женском прикиде. Ща кротовых нор под асфальт нароют, "итальяночек" ластиковых наставят - ни один миноискатель не возьмет. А собаки - сам знаешь: на жаре у асфальта не сработают.
  
   Никитин вынул свой бинокль ночного видения, стал всматриваться в ночь.
   Зеленая цепочка духов в окуляре тем временем приблизилась на расстояние полутора километров. Судя по скорости их передвижения, с учетом темноты, можно было судить о том, что они тяжело нагружены. За спинами были хорошо различимы объемистые рюкзаки. Теперь этих "туристов-экстремалов" можно попробовать сосчитать. Что Никитин и стал делать вслух:
   - Один, два, три, четыре... пятнадцать, шестнадцать... двадцать четыре, двадцать пять...
   Тени в бинокле чуть свернули, видимо, обходя какое-то препятствие, считать их стало легче:
   - Тридцать один, тридцать два... Сорок!
  
   Шура шепотом по цепочке раздает приказания.
   Цепочка шелестит повторами команд.
   Бойцы в темноте занимают свои места, только легкий шорох выдает их передвижение.
   - Величко! - чуть слышно окликает Никитин.
  
   - Та туточки я, товарищу старший лейтенант! - шепот ему чуть не в самое ухо.
  
   - Все на месте?
  
   - Так точно, това...
  
   - Перекличку!
  
   По цепочке, удаляясь от Никитина, пронеслось нечто, напоминающее шелест осенних листьев.
  
   - Уси на месте, товарищу... - начал докладывать Величко.
  
   Но Никитин его грубо перебил:
   - Да тихо ты! Слушай!
  
   В наступившей полной тишине, если хорошенько поднапрячь слух, можно было вполне отчетливо различить, что по долине шуршит НЕЧТО, не пытающееся скрыть своего присутствия.
   Никитин прильнул к ночному биноклю. Вслух сказал:
   - Если они будут двигаться с такой же скоростью, как сейчас, то через пять минут втянутся в урочище Кале-Зард, а оно как дырявый карман: вход широкий, выход - узкий. И на выходе - мы.
  
   - Правильно мыслишь, старлей, - одобрил его вывод Шура, и, чуть не поскуливая от возбуждения, стал приманивать противника, - Ну, шевелитесь же, духи, мы вас уже заждались!
  
   Когда колонна духов втянулась в урочище, случилось неожиданное. Едва раздались еле слышные хлопки снайперских винтовок с глушителями, и два духа, в голове и хвосте колонны, рухнули на землю, остальные заметались, не сразу поняв, в чем дело.
   Один из моджахедов, шедший в середине цепочки, дернулся куда-то в сторону. Это был последний шаг в его жизни. Страшной силы взрыв потряс урочище Кале-Зард.
   Прежде, чем Никитин успел пригнуть голову, по его щеке что-то больно царапнуло.
   Тут же нечто увесистое свалилось сверху мне ему ногу и откатилось в сторону. От грохота заложило уши.
   Когда Никитин все-таки решился приподняться, тряся головой, словно лошадь, вышедшая из воды, вокруг стояла все та же кромешная темень. Только более густая после яркой вспышки взрыва. И теперь она еще и звенела, как будто в каждом ухе засело по невыносимо тоскливому комару.
   По его щеке стекала кровь. Никитин потрогал ее - так, царапина.
   Почти одновременно вспыхнули фары-искатели на всей бронеармаде, все три штуки. Две нацелились вниз, туда, где произошел взрыв, третья медленно прошлась по нашей позиции.
   Вспыхнуло сразу несколько фонариков, остро прочертивших лучами темень.
   Никитин вспомнил про свой карманный светильник, вытащил его из кармашка "лифчика" и посветил вокруг себя.
   Посветил и вздрогнул от неожиданности: прямо под его ногами валялась, вытаращив безжизненные глаза и скаля зубы из-под черной бороды, человеческая голова. Никитин непроизвольно хохотнул от ужаса:
   - Так вот, что шлепнулось мне на ногу... Бр-р-р! Всякого уже навидался, но чтоб такое... Представляю, что там, внизу.
  
   Подошел Шура.
   От непрекращающегося трезвона в ушах Никитин не сразу расслышал, что орет, наклонившись к нему, Шура:
   - Что, оглох, твою мать?
  
   - Да, оглох!
  
   - Я тоже! - кричал в Шура в ухо Никитину, - Проверь своих. И саперов - сюда!
  
   БТР выехать из-за укрытия и направил "Луну" вниз.
   Явившееся зрелище было страшным, и вполне достойным кисти Иеронима Босха. Аккурат посреди прохода красовалась приличных размеров воронка - как раз такая, какая образуется после подрыва хорошего фугаса, кило на тридцать тротила. От края мандеха до нее было метров сто. А вокруг нее в таком же радиусе все было усеяно чем-то напоминающим кучи тряпья, но при внимательном рассмотрении обратившимися в человеческие тела и части оных. Живых среди них просто не могло быть. Картина, в целом, была ясна, как день. Невезучий дух, имея за плечами не менее 20-30 кило тротила, наступил на мину.
  
   - До рассвета вниз никто не лезет, - приказал Шура, - там могут еще остаться мины. "Незабудки" поодиночке не произрастают. Радиста сюда!
  
   Прибежал радист.
  
   - Готовь связь, - приказал Шура.
  
   -А... Что? - громко переспросил тот, - Не слышу, товарищ капитан.
  
   Шура только махнул рукой, отзывая радиста на место.
  
   - Рискуем, - сказал Никитин, - Этот взрыв за десятки километров слышно было. Духи могут примчаться посмотреть, что с их группой стало.
  
   - Бог не выдаст, свинья не съест, - фаталистично ответил Шура, - Ты радиста видел?
  
   Никитин кивнул головой.
  
   - Тогда тебе бдеть. А меня до рассвета не будить, - с этими словами Шура полез в БТР.
  
   БТРы выключили огни. Стало просто темно.
  
  

***

   Титры: Шихванд. Провинция Фарах. Афганистан.
   4 июля 1988 года.
  
   Ступив на бетон "взлетки", Кирпичников глубоко вздохнул. На аэродроме к запаху пыльного мешка обильно примешивались ароматы авиационного керосина и нагретого железа, хотя было еще не жарко - так, едва за тридцать градусов.
   - Приехали, значитца, домой: на ридну Афганщину, - втянув этот воздух ноздрями, пробормотал для себя.
  
   Открыв дверь диспетчерской молча посмотрел на дежурного.
   Тот вгляделся в капитана в непривычной повседневной форме. Узнал:
   - С возвращением, Коля. К вам борта до завтра не будет.
  
   - Позвонить в батальон дашь?
  
   Дежурный молча щелкнул тумблером и протянул ему тяжелую трубку телефона закрытой связи.
   В рубке раздалось:
   - Капитан Чхеидзе слушает.
  
   - Привет, генацвале, это я - Кирпич. Прибыл из Союза. Но вертушек на сегодня нет.
  
   - С приездом, Коля, щас погоди секунду... Завтра от нас пойдут два борта на Шихванд и обратно. Слышишь?
  
   Слышимость, как всегда, была отвратительной.
   - Слышу, спасибо, дорогой. Тогда - до завтра.
  
   Николай уже хотел положить тяжелую трубку телефона ЗАС, когда из неё раздался крик Чхеидзе, распространившийся на всю диспетчерскую:
   - Подожди, дарагой! Не бросай трубку! Сейчас с тобой говорить будут!
  
   Николай опять поднес трубку к уху. В ней раздался голос Петровича:
   - Кирпичников? - бас комбата пророкотал словно с другой планеты, но все равно был узнаваемый, несмотря на все квакающие искажения звука, - Завтра чтобы как штык был здесь! Ты срочно нужен!
  
   - Случилось что товарищ майор?
  
   - Приедешь - узнаешь, - в трубке раздался сигнал отбоя.
  
   Кирпичников тяжело вздохнул. Вот он уже опять не счастливый молодожен, а несчастный командир, у которого в роте что-то случилось.
   .........................................
   Выйдя из диспетчерской, он столкнулся лицом к лицу с незнакомым майором, который пристально смотрел на него.
   Майор был невысок, но коренаст. Возраст - лет 35-36, взгляд с характерным, запоминающимся прищуром и выгоревшими усами - где-то Кирпич его видел, но точно не в Афгане. Сбивало с панталыку то, что незнакомец был одет в спецназовскую "песочку" и тельник, а на поясе у него красовался здоровенный "Стечкин" в деревянной кобуре-прикладе. Может, из другого батальона? Но Кирпичников, в основном, знал в лицо всех офицеров бригады, их было не так уж и много. Новенький? Непохоже. Но где, черт побери, он видел раньше этот прищур?
  
   - Не ломай голову, - усмехнулся незнакомый офицер, словно прочитав его мысли, - Ты кадрился с Аленой Зуевой, моей соседкой по подъезду. Москва. Октябрьское поле, припоминаешь? Евгений, - представился коренастый, протягивая руку.
  
   - Николай, - отрекомендовался Кирпичников, пожимая протянутую ладонь.
  
   - Ясно. Закуривай, - Евгений достал пачку длинных "Мальборо".
  
   - Спасибо, у меня свои, - Кирпич вынул из кармана пачку "Явы"
  
   - Гляди-ко, патриот, - не то одобрительно, не то иронически хмыкнул Евгений.
  
   Закурили, каждый свое. Некоторое время дымили молча.
  
   - Где служим? - затаптывая окурок, спросил, наконец, новый знакомый, - Спецназёр?
  
   - Как догадался?
  
   - Да у тебя это на лбу написано, дружище! - усмехнулся Евгений.
  
   - А ты тоже из наших? - поинтересовался Кирпич.
  
   - Вроде того. Этажом выше. Слушай: мне сейчас некогда. Ты вот что... В госпитале, в дальнем конце, есть калитка, за ней мое хозяйство. Будет время - заходи, часиков к трем, поговорим. Там заперто, постучишь, скажешь, что к майору Боеву - это я, тебя пустят, понял? Давай, пока! - и он, чуть прихрамывая, заспешил по дорожке, вскоре скрывшись за углом модуля диспетчерской.
  
  

***

   Титры: Урочище Кале-Зард. Провинция Фарах. Афганистан.
   4 июня 1988 года
  
   Рассвело. Саперы начать работать щупами - тыкать ими в дно мандеха, ища мины.
   Радист разворачивал и настраивал Р-394КМ.
   Саперы, поползав по проходу, нашарили еще пару наших, родных, противопехоток. Зная, что у нас принято ставить их на "неизвлекуху", уничтожали методом подрыва. Над прогремело еще два взрыва - сущие хлопушки по сравнению с тем, что раздался здесь несколькими часами ранее.
   Убедившись, что "поляна" подчищена, Шура и Никитин с дюжиной бойцов спустились вниз и принялись методично заниматься своим делом. Нужно было, по возможности, до прибытия начальства, выполнить всю необходимую в таких случаях работу: собрать оружие (включая искореженное взрывом и фрагменты), снаряжение, вещмешки вместе с их содержимым, поискать (где это возможно) документы, карты. Для этого им пришлось, к сожалению, рыться среди окровавленных, сильно осмоленных и чаще всего фрагментированных взрывом бренных останков невезучих диверсантов.
   Стараясь не наступать на кровавые ошметки, приступили к прочесыванию. Уже через пять минут Никитин услышал свист Шуры, обернулся и увидел, что он машет ему рукой.
   Никитин поспешил к нему, и Шура молча указал пальцем на нечто, лежащее у его ног.
   Преодолевая омерзение, Никитин пригляделся. "Нечто" при ближайшем рассмотрении оказалось мужским торсом без нижней части и головы.
  
   - Похоже, именно его верхний отросток на меня с неба свалился после взрыва, - сказал Никитин.
  
   - Ничего страшного. Не голливудский же ужастик, - ответил Шура, - К тому же голова - не главное.
  
   Никитин пригляделся: торс был голым, одежду сорвало при взрыве. На одной руке отсутствовала кисть, свежеоторванная, из раны еще сочилась сукровица. А вот второй руки этот парень лишился давно, об этом свидетельствовала сформировавшаяся явно не вчера культя выше того места, где должен находиться локоть.
  
   - Неужто, сам Якдаст? - удивился Никитин.
  
   - Где, кстати, голова? - спросил Шура.
  
   - Где-то там, в камнях, - он показал пальцем, - я приказал Величке откатить ее подальше.
  
   - Давай ее сюда! - тоном, не терпящим возражений, распорядился Шура.
  
   - Сержант! - окрикнул Никитин.
  
   - Я, товарищу старший лейтенант, - как из-под земли вырос рядом с ним Величко.
  
   - Ты куда ту башку закатил?
  
   - Това-а-арищу старший лейтенант! - заныл сержант, почуяв, каким будет мое приказание, - Чому знивше я? Нехай молодняк обвыкае!
  
   - Разговорчики! Тащи ее сюда, и не кати, как футбольный мяч! Аккуратненько, ручками! Представь, что твою голову вот так, когда-нибудь, ногами... Быстро!
  
   Величко, побледнев, сглотнул, но козырнул:
   - Есть! Разрешите тильки плащ-накидочку взяты з броника? А то дуже гадко...
  
   - Разрешаю, выбери похуже.
   Сержант полез вверх по каменистой осыпи.
   Офицеры не стали дожидаться его возвращения, и пошли туда, где бойцы складывали собранное оружие и его обломки. Они уже заканчивали это дело, и можно было подвести первичные итоги. Более-менее целых стволов - все, как один, "китаезы", набралось двадцать восемь единиц. Еще пять сильно покореженных, но тоже вполне узнаваемых. Остальное - в виде отдельных деталей. Китайцы мастерят свои трещотки из более легких, а потому менее прочных сплавов, чем наши, поэтому при подрыве страдают сильнее.
  
   - Товарищ капитан, количество собранного вооружения соответствует численному составу бандгруппы, - отрапортовал сержант саперов.
  
   - Молодец, - похвалил его Шура, - здесь полный ажур, что там дальше?
  
   - Кобура иностранного производства. В ней целехонький "Браунинг Хай Пауэр" калибра девять миллиметров с магазином на тринадцать патронов.
  
   - Знатная штука! - Шура вынул пистолет из синей кевларовой кобуры и повертел его в руках, - Но только в качестве полицейского оружия, и совершенно бесполезная в настоящем бою. Ник ты понимаешь, что это такое? - Шура повернулся к Никитину.
  
   - А то! Ты держишь в руках еще одно свидетельство, что гильотинированный взрывом однорукий бандит - знаменитый Кори Якдаст. Собственной персоной. Рядовые духи считают пистолеты никчемными игрушками. Такие пушки таскают только для понта и подчеркивания собственной крутизны. Джагран давал информацию, что из-за отсутствия одной клешни Якдасту трудно управляться с длинноствольным оружием, и потому он не расстается со своим "Браунингом".
  
   - Садись, пять в дневник, - усмехнулся Шура.
  
   - Лучше жидким хлебом, - отозвался Никитин, улыбаясь. Похвала ротного грела.
  
   Офицеры продолжали осмотр трофеев, расходясь.
   Один рюкзак выделялся среди остальных своими габаритами и качеством. У большинства духов были, неплохие и прочные, китайские, с камуфляжным рисунком, рюкзаки. Этот же был без рисунка, стального цвета, со множеством кармашков и "молний".
   Заинтересовавшись, Никитин смело раскрыл его. Подвохов не боялся, если бы там был какой-нибудь сюрпризец, то при подрыве он не мог бы не детонировать.
   - Так, что это у нас там? - промурлыкал Никитин и извлек тяжелый футляр из плотной влагонепроницаемой ткани, на "молнии", встряхнул его, и внутри что-то звякнуло. Расстегнув "молнию", он увидел видеокамеру, профессиональный, хотя и малогабаритный, но все равно громоздкий "Бетамакс" - увы, разбитый.
   В таком же футляре, но поменьше, лежали две запасные кассеты.
   Еще в рюкзаке нашлись, аккуратно расфасованные: блокнот, прибор неизвестного ему назначения, хороший целехонький монокуляр "GE Optics". И обычное барахло, необходимое в прогулке по горам: аптечка, туалетные принадлежности, смена белья и, наконец, рулон туалетной бумаги.
   - Шура, иди сюда, - обернулся Никитин и помахал рулоном пипифакса, - смотри, что нашел!
  
   Но Щура, не оглядываясь, только махнул рукой, отстань, мол.
  
   Никитин перебирал собранные бойцами бумажки в основном, членских билетов ДИРА, похожих качеством бумаги и полиграфии на бирки от пальто фабрики "Большевичка".
  
   - Вот еще, - подошедший боец протяну ему пачку таких же членских билетов.
  
   - У нас этого добра уже полно, но для кучи сгодятся, - ответил Никитин. Встал с корточек и направил свои стопы к Шуре, который был занят тем, что старательно щелкал фотоаппаратом. Щелкал, между прочим, личным "Олимпусом", приобретенным за собственные деньги. Выдаваемый, для этих целей, антикварный "Зоркий" ни к черту не годился.
   На ходу, Никитин, оглядевшись по сторонам и, убедившись, что все заняты, и никто не смотрит в его сторону, сунул чехольчик с монокуляром в бездонный карман своей "песочки". Совесть его была чиста: один черт, "наверху" его обязательно кто-нибудь заныкает. Хватит с заезжих гастролеров из Арбатского округа и прочих любителей халявы тех кремневок, кинжалов и сабель, реально дорогущих и добываемых ими порой с кровью, рискуя своими молодыми жизнями. Пожалуй, и до них эта штуковина едва ли дойдет, "затеряется" где-нибудь по дороге.
  
   Перед Шурой лежал однорукий торс, с пристроенной к нему головой. Рядом лежала кобура с браунингом. Вид был сюрреалистический, даже жуткий.
   Дождавшись, пока командир отщелкает, сколько надо, кадров в различных ракурсах, Никитин тихо сказал:
   - Похоже, что это точно Якдаст.
  
   - Я тоже так думаю. Отыгрался хрен на скрипке!
  
   - Погоди, еще не все. Там, - Никитин показал в сторону кучи трофеев, - полный набор странствующего тележурналюги. И явно не от программы "Спокойной ночи, малыши!". И вот ещё, - Никитин вынул из-за спины рулон туалетной бумаги и, улыбаясь как дурак, помахал им перед Шуриным носом.
  
   - Та-а-к! Да это просто праздник какой-то! - заулыбался в свою очередь Шура, - Сорок духов без единого выстрела, гора стволов, да еще этот... мать его, шакал пера с телекамерой! И чего им не сидится в Европах? Не знаешь? Плюс добавь сюда предотвращенную диверсию на трассе. Так что... Считай себя уже с медалью. А то и с орденом, - и без перехода интонации спросил:
   - Что там твой хохол руками машет?
  
   Балаганов принялся снимать панораму места, ставшего последним пристанищем для тридцати девяти моджахедов-неудачников и, в компании с ними, для незадачливого западного телеохотника за сенсациями, который для нас так и останется безымянным, документы на такие "экскурсии", понятно, не берут.
  
   Никитин оставил ротного с его "Олимпусом" и поспешил к куче трофеев, откуда отчаянно "семафорил" руками рядовой Овчаренко - один из хохлов-дембелей, "отличившихся" на прошлом выходе вместе с двумя своими земляками. Сейчас они изо всех сил стремились реабилитироваться.
  
   - Что там у тебя? - спросил Никитин.
  
   - Ось, бачьте, товарищу старший лейтенант! - он показал на отдельно уложенный на плащ-накидке сверток размером с обувную коробку, упакованный в пленку, через которую просвечивала коричневая бумага.
  
   - Туточки, недалэчко, найшов, - не дожидаясь моего вопроса, зачастил Овчаренко, - За каменюкою, тамо чувал порвався. Тильки вы, товарищу старший лейтенант, не гадайтэ, ничого не тронуто, ни на синь пороху...
  
   - И где сам чувал? - перебил его Никитин, - Почему еще не здесь?
  
   - Есть, товарищу старший лейтенант! Зараз притаранимо!
  
   Боец помчался выполнять приказание, а Никитин своей нештатной финкой взрезал упаковку пакета и тихо присвистнул. Сил материться у него уже не было.
   Перед ним из-под лент бандеролей нахально переливались всеми цветами радуги хорошо знакомые купюры с надписью "Aust..." Только было их, по крайней мере, раза в два больше, чем два дня назад.
   Из пакета выпала небольшая пластмассовая коробочка. Никитин открыл ее и ему на ладонь выпал небольшой прямоугольный предмет. Это был миниатюрный фотоаппарат "Минокс", широко используемый всеми разведками мира.
   Никитин обалдело рассматривал шпионскую камеру, когда рядовой Овчаренко приволок свой "чувал". Стального цвета рюкзак был родным братом заплечного мешка погибшего оператора. Принадлежать он мог только его напарнику, или точнее, ассистенту. С одного боку рюкзак лопнул и внутри были видны такие же корчневые свертки, что Никитин минутой назад разрезал.
   Овчаренко стоял рядом, сияя, как масленый блин. Ждал еще похвал. А может быть и новой лычки.
  
   - Да... Невезуха, - только и смог сказать Никитин, обращаясь в никуда.
  
   От тяжелых мыслей его отвлек младший сержант Аниуллин, пепельно-блондинистый и сероглазый татарин-москвич, служащий при Шуре кем-то вроде ординарца и опекаемый им.
  
   - Товарищ старший лейтенант! Вас вызывает командир роты! - козырнув, доложил он. Младший сержант был предан ротному до последней капли крови и являл собой образец дисциплинированного воина, службою живущего, ходячей иллюстрацией ко всем уставам. Даже сейчас в пустыне, он был аккуратен и чист, в отличие от всех. Чуть ли не отглажен.
  
   - Аниуллин, - сказал ему Никитин, явно срывая злость за овчаренковский "подарок", - ты бы служил без фанатизма. Все же у нас разведка, а не мотокопытный полк.
  
   Но, увидев, через плечо Аниуллина, что Шура бежит к груде валунов на восточном краю прохода. Никитин побежал за ним, еле нагнав.
   - Что случилось? - на бегу спросил Никитин.
  
   - Сказали, что там лежит дух, живой, - не оборачиваясь, ответил Шура.
  
   В небе раздалось характерное тарахтение винтов.
  
  

***

   Титры: Шинванд. Провинция Фарах. Афганистан.
   4 июня 1988 года.
  
   - И из чего, говоришь, дед твой делает сей божественный нектар? - Евгений громко икнул.
  
   - Из даров южной земли. Только фрукты и ягоды, ни грамма сахару! - гордо ответил Николай и тоже икнул.
  
   - Волшебная штука! - причмокнул Боев.
  
   - Точно. Еще по одной?
  
   - А наливай!
  
   Они усидели уже почти половину трехлитровой банки "компоту" под холодные и горячие закуски, хотя вскоре перестали отличать одно от другого. Банка гордо стояла посередине стола, являя криво наклеенную этикетку "Компот из абрикосов"
  
   - Ух, хороша!
  
   - Еще бы! Натуральный продукт! Вот уволюсь я после Афгана из армии к чертовой матери, поселюсь с молодой женой у синего моря, буду в нем купаться каждый день и каждый день пить это, - Коля постучал по банке.
  
   - Сопьешься на хер, и жена тебя выгонит.
  
   - Не сопьюсь. Я свою меру знаю.
  
   - И сколько той мерки? Ведерко?
  
   - Не-е-е... Полтора!
  
   Друзья зашлись веселым, искренним смехом, доступным лишь не вполне трезвым людям. Со стороны, конечно, было заметно, что сидящие за столом "употребили", но никто бы не смог определить на взгляд, без приборов и анализов, сколько именно. Держались оба прямо, лицом об стол не падали и не собирались, движения были несколько заторможены, но вполне координированы. Только речь стала чуть отрывистой, но в целом внятной и разумной. Головы работали где-то на "четверочку с минусом", а это означало, что до полной кондиции обоим было еще далеко.
  
   - Еще один подход, как говорят штангисты?
  
   В том, что до родного батальона "компот" не доедет, Коля уже не сомневался. Но нисколечко об этом не сожалел.
  
   - Легко!
  
   Количество золотистой жидкости в банке уменьшилось еще граммов на четыреста. В оставшейся трети сиротливо плавали половинки абрикосов, которыми они и закусили, вылавливая по очереди столовой ложкой.
  
   - Ум-м-м! - зажмурился от наслаждения Боев, - Сказка! Между прочим, тебе крупно повезло, что ты тогда порвал с этой курвой.
  
   - С кем? - не сразу врубился Кирпич, увлеченный охотой за ускользающей от ложки долькой абрикоса.
  
   - Да с Аленкою, соседкой моей.
  
   - Я и сам знаю.
  
   - Ты всего не знаешь.
  
   - Мне - достаточно.
  
   - Э не-е-е! Когда ваше офицерское благородие еще изволили с нею строить амуры, у вас, пардон, имелся дублер - торгаш из "центровых". Подкатывал за ней на белой "Волге". Весь упакованный из "Березы". На каждом пальце - по "гайке" размером с шарикоподшипник. Зажигалка - золотой "Ронсон", настоящий, а не те, что здесь нам втюхивают.
  
   - Ну, и хрен с ним! На её век дураков хватит. Про зажигалку-то откуда знаешь?
   Коле было на самом деле глубоко наплевать на дела давно минувших дней. Он даже удивлялся, как мог не только спать с этой мажористой, бездушно-рассчетливой, своекорыстной сучкой, но и, трудно теперь поверить, решиться на попытку связать себя с ней узами Гименея!
  
   - Прикуривал в подъезде у него как-то раз. Так вот, сестрица наша свет-Аленушка за него замуж мылилась, и он вроде был тоже не против. Букеты ей таскал о-о-о такие, - Боев показал руками, широко разведя их, словно пытался обнять кустодиевскую красавицу.
  
   - И что, вышла? - лениво поинтересовался Кирпич.
  
   - Хрен на рыло! Посадили сокола ясного. Брали его, кстати, в знакомом тебе подъезде. А Алёну долго ещё таскали на Петровку.
  
   - Иди ты? И что? - заинтересовался Коля. Он любил детективные сюжеты.
  
   - А ничего. Может, хотели её к этому хмырю пристегнуть "паровозом", но она была не при делах. Поплакала, но вскоре утешилась в объятиях какого-то старого пердуна, и снова стала готовить фату и флердоранж.
  
   - Удачно?
  
   - Пусто-пусто. Дедок не выдержал ее огненного темперамента и помер. Ох, как она горевала, что не успела его до ЗАГСа дотащить. У дедули была нехилая коллекция картин и прочей антикварной хрени. Все проплыло мимо.
  
   - Так ей и надо, - мстительно изрек Кирпич.
  
   - Так это еще не все, - продолжал Боев, - Ее предки решили, что пора дочурку пристроить в хорошие руки. Нашли ей молодого, перспективного выпускника МГИМО, им, ты знаешь, как попам, холостыми жизненный путь заказан. Тем более в загранку. Но тот не дурак оказался. Поблядовал немного и быстренько отвалил.
  
   - Молодец! Откуда ты все это знаешь?
  
   - Блин... Я разведчик или где?
  
   - М-да, поучительная история.
  
   - Ещё не вся. Алёна потом за негра замуж намылилась, не то из Ганы, не то из Экваториальной Гвинеи... Предки на нее уже рукой махнули. Но и тут не срослось. Негр давно в свой жаркой-жаркой Африке, а она - только не падай со стула - нянчит в Москве их совместного младенчика. Само собой - черного. Вот так.
  
   - За это надо выпить.
  
   - Точно. Наливай!
   Они махнули еще по одной,
  
   - Ща, отолью, и продолжим банкет, - с этими словами майор скрылся за дверью.
  
   Кирпич сидел, блаженно покачиваясь, пока не увидел деревянную кобуру "Стечкина". Молча потянул ее на себя.
   Нажал на кнопку.
   Пружина откинула крышку.
   Кирпич вынул вороненый, слегка потертый пистолет.
   Отщелкнул обойму.
   Передернул затвор и нажал на спуск. Пистолет тихо щелкнул.
   Оглядевшись, взял с подоконника жестянку из-под растворимого кофе и поставил на стол.
   Вынул один патрон из обоймы и им стал отщелкивать патроны в банку. Раздалось девятнадцать щелчков и звяков.
   Кирпич встряхнул банку над ухом, и с улыбкой кинув туда двадцатый патрон, закрыл банку крышкой и поставил ее обратно на подоконник.
   Потом вставил обойму в пистолет.
   Пистолет в кобуру.
   А кобуру положил на место.
   Появился слегка посвежевший Боев, но с совсем другим выражением лица. Ни к селу, ни к городу - спросил, возвысив голос:
   - Где ее, спрашивается, черти носят?
  
   Кирпичников тактично не стал переспрашивать, о ком идет речь.
  
   - Я же ей звонил час назад! - не унимался Боев, - Голову ей оторву. Или пристрелю, - мрачно пообещал Евгений, - Где мой черный пистолет?
  
   - Вон он, на лавке, - показал Кирпичников пальцем, - А куда ты собрался?
  
   - Надьку-курву, пойду, пристрелю, - чуть качнувшись, но в целом достаточно твердо держась на ногах, Боев подошел к искомому предмету и перекинул перевязь через плечо. Тяжелая деревянная кобура болталась у невысокого Боева около колен.
   - Я скоро, - заверил Кирпича Евгений, шагнув к двери. При этом он уже не качался, - Сейчас я ее быстренько разыщу, пристрелю, потом вернусь, и мы продолжим.
  
   - Погоди, - Кирпич тоже поднялся из-за стола, - я с тобой пойду.
  
   - Ты - настоящий друг, Колян! - Боев обнял его, насколько это было возможно при их разнице в росте, - Пойдем вместе! Найдем: расстреливать ее будем по очереди.
  
  

***

   Титры: Урочище Кале-Зард. Провинция Фарах. Афганистан.
   4 июня 1988 года.
  
   Парень, не по своей воле отдыхающий за валунами, был без сознания, но определенно дышал. Очевидно, его отбросило ударной волной, он улетел за камни и уцелел. Характер наружных, не говоря уже о внутренних, повреждений мог определить только специалист, коих среди них не имелось. Лицо и одежда (традиционная афганская) были опалены и обильно перемазаны кровью и пылью.
   Шура снял с него головной убор: рассыпались волосы цвета спелой пшеницы. Потом потрогал вену на шее и приказал:
   - Воткните в него лошадиную дозу промедола, чтоб не загнулся, и несите к вертушке.
  
   От вертолетов шел Петрович в компании со Змеем.
   Шура подбежал к комбату, козырнул, и было видно, что он докладывает, но не было слышно что.
   Пока Шура докладывал комбату о событиях минувшей ночи, начальник разведки вытащил фотоаппарат "Минолта", и принялся деловито ходить по полю смерти, тщательно все осматривая, часто наклоняясь и без тени брезгливости роясь в смеси опаленных тряпок пополам с кровавыми ошметками тел. Время от времени слышались щелчки его фотоаппарата.
  
   Шура с комбатом шли к мандеху, было видно, что комбат матерится, рубя воздух руками.
   Наконец, они подошли. Комбат выдохся.
   - Откуда вы только свалились на мою голову? - сказал он, как-то сразу потускнев, - Верно говорят, что от москвичей одни неприятности! Так что... дрочите жопу, хрен готов! Это, - он указал на пакет деньгами, - я забираю с собой. Причиндалы телевизионщиков тоже. Трупы их не нашли?
  
   - Какое там! - махнул рукой Шура, - Сами ж видели...
  
   - Ладно. Грузите стволы и все остальное. Прибраться...
  
   - Через пару часов здесь будут духи, вот пускай они и прибираются, - бесцеремонно перебил его Шура.
  
   - Не перебивай! Прибраться у вас времени не остается. Быстро грузитесь и уматывайте на всех парах к чертовой матери, понятно?
  
   - Так точно, товарищ майор!
  
   - Выполнять!
  
   - Есть, товарищ майор!
  
   Петрович поднялся в ревущую "восьмерку", куда уже успели затащить на плащ-накидке все еще пребывающего в бесчувствии раненого, и вертушка резко взмыла в небо.
   Змей остался с группой. Когда погрузка трофеев была закончена, он приволок еще вещмешок, набитый непонятно чем - насбирал-таки чего-то там, где уже прошлись наши бойцы.
   Все расселись на броне.
  
   - Вперед! - скомандовал Шура, запрыгивая на броню последним, и усаживаясь на свое место сверху, над люком механика-водителя.
   Отъезжая, Никитин оглянулся.
   На верхней кромке каменистой гряды, на сомом "гребешке", маячили характерные силуэты шакалов. Они пришли сюда раньше духов, их сейчас ждала роскошная трапеза...
  
  

***

   Титры: Шихванд. Провинция Фарах. Афганистан
   4 июня 1988 года.
  
   Парочка эта выглядела странноватой хотя бы потому, что Евгений едва доставал Коле до плеча.
   Деревянная кобура-приклад, свисая с ремня чуть не до колен, била майора при ходьбе по ноге.
   Без пары сантиметров двухметровый Кирпич, с плечами шириной в полтора аршина, в повседневной форме, выдающей в нем отпускника или вновь прибывшего, шагал решительно, словно революционный матрос на штурм Зимнего. При этом он не забывал поддерживать под локоть своего спутника, чтобы тот случайно не рухнул.
   Они оба были в дымину пьяны, но обнаружить это можно было только с о-о-очень близкого расстояния. С дистанции больше десяти метров даже самый бдительнейший глаз самого наибдительнейшего из комендантских патрулей ни за что бы не усомнился в их кристальной, как вода горного источника, трезвости. Орлиные взоры их тоже не были затуманены, и сейчас они хищно обводили ими окрестности, наводя трепет на мирных обывателей и обывательниц.
  
   - Цель номер раз - пеленочный склад, - скомандовал Боев и потащил Кирпича за собой к зданию госпиталя.
  
   Там они долго и безуспешно колотили в запертую дверь с табличкой "сестра-хозяйка", хотя время было еще рабочее - шел всего лишь пятый час, Боев при этом кричал:
   - Надька, открывай, шалава. Я знаю, что ты здесь.
  
   Но сестры-хозяйки на месте не оказалось, что только еще больше убедило офицера оперативной разведки ГРУ ГШ майора Боева в неверности его "фронтовой подруги".
   - Точно, курва, с кем-то шландается. Время рабочее. На месте ее нет.
  
   - Не боись. Найдешь - пристрелишь, - поддакнул ему Кирпич.
  
   - Боев ничего не боится. Вперед!
  
   Поиски коварной изменщицы были продолжены в жилых модулях.
   Друзья методично вламывались поочередно во все комнаты на предмет присутствия там неверной Надежды.
   Боев на пару с верным друганом Коляном стучали в дверь модуля. Дверь не открывали.
   Кирпич без особых усилий вышиб ее плечом.
   Дверь с грохотом стукнула в стену.
   В комнату, куда они ворвались, отдыхали перед ночной сменой четверо медсестер, которые от страха повыскакивали из постелей, в чем были, и визжали, как резаные.
   - Так, - сказал Боев, не обращая внимания на визг. - Надьки тут нет. Пошли дальше.
  
   ...........................................................
   По госпиталю бежала медсестра с выпученными глазами. Ворвавшись в ординаторскую, она запричитала:
   - Там!... Там!... По территории... Двое... Ой, мамочки.... Один "шкаф", другой с "пестиком"!... Ищут какую-то "Надьку-курву"...
  
   - Ой, бабоньки... Никак мой прознал, что я днем с Саакяном сегодня на базар ездила? Не выдавайте меня им, ладно? Он меня убъёт! - взвизгнула сестра-хозяйка Надежда и потихонечку утянулась из ординаторской.
   Пробежала по коридору и быстро юркнула в какую-то дверь.
   На двери табличка "Медсклад".
   ......................................................
   В другом модуле, Кирпич перестарался и выдавил дверь вместе с косяком внутрь.
   Дверь упала, подняв тучу пыли, перепугав до полусмерти парочку, предававшуюся утехам любви. Сверху был "ухо-горло-нос" в зеленой шапочке-таблетке, с неснятым на ней дырявым зеркальцем, чье дежурство на сегодня закончилось, и он решил скрасить часы досуга сиим невинным развлечением.
   Боев рванул из кобуры свой устрашающий, но бесполезный ствол (о чем он не знал), передернул затвор, но, наставив его на "прелюбодеев", вовремя разглядел, что снизу лихорадочно пытается укрыться простынкой молоденькая сестричка, никак не похожая на Надежду.
   - Можете заканчивать, - милостиво разрешил им Евгений, понявший свою оплошность - Колян, пошли из этого блудуара.
   ...............................................................................
   Кабинет главного врача госпиталя.
   - Тут по нашей территории прямо какая-то карательная экспедиция лазает!
   Главный врач внимательно слушал собственного зама, катая сигарету из одного угла рта в другой и вращая глазами. Оба в белых халатах на голый торс и в белых шапочках-таблетаках.
   - Ломают двери, пугают персонал, машут пистолетом. Безобразие форменное. Надо звонить в комендатуру!
  
   - Что им надо? - наконец спросил главврач.
  
   - Надьку-курву.
  
   - Кто хоть лазает? Ты их знаешь?
  
   - Одного знаю. Наш сосед - майор Боев. Второго в первый раз видел.
  
   - Боев... - щелкнул зажигалкой и затянулся главврач, - Отставить комендатуру. Он их сам арестует, даже пьяный.
  
   - И что? Вот так и спустить им этот беспредел?
  
   - Вот так и спустить. Ты внеочередную проверку медсклада хочешь? Боев быстро организует.
   ......................................................................
   В очередном "номере", куда они ворвалась буйная парочка, Надьки снова не оказалось. Зато друзья угодили прямиком на дружеское застолье, где несколько врачей и медсестер чего-то там отмечали с разбавленным медицинским спиртом и приличной закусью.
   Старший по возрасту врач, впрочем, молодой еще, но уже лысеющий доктор, сориентировался быстро:
   - Ооооо... Вот и гости дорогие. Милости просим! Штрафную, вам, штрафную - за опоздание.
  
   Обалдевших разведчиков приветствовали подчеркнуто-радостно, словно запоздавших, но оттого еще более дорогих гостей, усадили за стол и налили.
   И они выпили.
   Дальше все поплыло, и больше Кирпичников ничего не мог потом вспомнить, как ни силился. Уверен он был лишь в одном: своей молодой жене, так же, как и Родине, он в тот вечер точно не изменял. Хотя бы потому, что не был способен на это чисто физически.

***

   Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.
   5 июня 1988 года
  
   Церемония нашей встречи в батальоне на этот раз была соблюдена.
   - Равняйсь! Смирно! - Шура строевым шагом направился к комбату, - Товарищ майор! Группа в составе двух взводов первой роты вернулась с боевого задания. Задание выполнено. Потерь нет.
  
   Раздался громовой рык Петровича:
   - Здравствуйте, товарищи!
  
   - Здр-р-равь жлаем таааарищ майор! - проорал строй.
  
   - Благодарю за службу!
  
   - Служим Советскому Союзу!
  
   - Вольно! Старшина!
  
   - Я, товарищ майор!
  
   - Свои задачи знаете?
  
   - Так точно!
  
   - Выполняйте! Офицеры, ко мне!
  
   Никитин с Шурой направились к комбату, вознамерившись, как положено, перейти на строевой шаг,
   Петрович махнул рукой.
   - Бросьте, не до того!
  
   Только сейчас они оба заметили, что Петрович чем-то серьезно озабочен, и вся его бравость при встрече нашей группы - старательно исполняемая роль.
  
   - Значит, так, соколики! - сказал комбат, отведя офицеров в сторону, - пока вы там героически копались в духовских потрохах, у нас здесь произошло серьезное Чэ-Пэ.
  
   Сердце у офицеров противно екнуло, предвещая самое худшее, что могло произойти в подчиненном им подразделении.
  
   - Не дрожите, - заметил их состояние Петрович, - не у вас. В первой роте, у Кирпичникова, он как раз сегодня возвращается. А тут подарочек к приезду, мать его...
  
   - А что накосячили-то? - спросил Шура.
  
   - Утопленник у него, вот что! А это значит - без вести пропавший... Чуешь чем пахнет?
  
  

***

   Титры: Шихванд. Провинция Фарах. Афганистан
   5 июня 1988 года.
  
   Проснулся Кирпич наутро в койке, в пристройке боевского "ранчо".
   Автоматически, по привычке, глянул на часы, было около девяти утра.
   С трудом, оторвав голову от подушки, огляделся вокруг.
   Форма аккуратно висит на спинке стула.
   Ботинки стоят под койкой, выдвинутые, как он любил, ровно на одну треть.
   Фуражка - на крючке у входа.
   Пачка "Ростова", купленная еще в Союзе, лежит на тумбочке в пределах досягаемости, а зажигалка уложена сверху наискосок - именно так, как он привык делать.
   - Итак... Резюме... Добрался сюда и лег спать сам, без посторонней помощи. Уже неплохо.
   Состояние после вчерашней тяжелой алкогольной атлетики было, конечно, неважнецким, но, учитывая объемы употребленного вовнутрь организма жидкого углеводородного сырья, можно было ожидать и чего похуже. Некоторые после гораздо более щадящих количеств алкоголя поутру валяются, как дохлые медузы после шторма на морском берегу. Кирпичников же довольно легко поднялся и осторожно повертел головой. Она конечно же , побаливала, но почти не кружилась, и еще его не тошнило и не раскачивало, а это означало, что вестибулярный аппарат "вестибулировал" исправно. Молодой и крепкий, да еще и сибирский, организм пережил вчерашнее тяжелое испытание на прочность. Помогло, конечно, и высокое качество дедова напитка, от чего-нибудь другого, выпитого в таком устрашающем количестве, можно было запросто окочуриться.
   - А как там Боев? Не помер?
   Он не одеваясь и, насколько мог, быстро отправился к "бочке", служившей боевской резиденцией.
   ......................................................
   Боев был скорее жив, чем мертв, потому что храпел достаточно громко, чтобы перебудить все спящее в радиусе сотни метров.
   Расимка, распластавшийся на койке у противоположной стенки, также беспробудно дрых, но молча.
  
   - Это ж надо ж так нажраться, всего с одного стакана! - с укоризною пробормотал Кирпичников, глядя на Расима.
   На столике стояла вчерашняя трехлитровая банка, в которой от боевского богатырского храпа вибрировали остатки (пальца на четыре) золотистой жидкости. Половинок абрикосов в ней уже не плавало - видать, вчера все переловили. Похмеляться Кирпичников не был приучен и не хотел привыкать, потому что хорошо знал: опохмел, давая лишь кратковременное облегчение от страданий, потом требует продолжения и чаще всего перерастает в новую пьянку.
   .................................................
   Не став будить товарищей по похмелью, Кирпич решил для начала, в оздоровительных целях, искупаться в бассейне. Вода за ночь остыла, сейчас в ней было не более 17-18 градусов. Это даже к лучшему, подумал Кирпич, погружаясь в приятно бодрящую купель. Плавать в ней было нельзя, размеры три на четыре не позволяли, но глубина в метр семьдесят пять его вполне устраивала. Коля с удовольствием полоскался, часто погружаясь в прохладную воду с головой и с удовлетворением чувствуя, как эта самая голова довольно быстро проясняется.
   Придя в относительно нормальное состояние, Кирпичников вылез из бассейна, ополоснулся под душем. Потом умылся, почистил зубы, тщательно выбрился. Надев форму и оглядев свое отражение в зеркале, увиденным остался удовлетворен.
   На него смотрел бравый вояка, гроза душманов, с ясным взором ястребиных очей, по которым никто ни в жизнь не смог бы догадаться о том, сколько их обладатель влил в себя накануне.
   . Кирпичников хмыкнул
   - Да...поколбасили, пошумели немножко, навели шороху.
   ...................................................
   На дворе Кирпичников поймал дежурного бойца
   - Эй, военный. Передай Боеву, что капитан Кирпичников отправился в расположение штаба дивизии по делам. По завершении оных еще загляну.
   .....................................................
   Для того, чтобы выйти на дорогу, ведущую к штабу, нужно было пересечь территорию госпиталя. Пройдя по центральной дорожке и не встретив ни единой живой души, весьма довольный этим, Кирпичников свернул за угол, огибая модуль хирургического отделения, где нос к носу столкнулся с виновницей их вчерашнего грехопадения, ветреной сестрой-"козявкой" Наденькой.
   Та, пискнув, как застигнутая котом врасплох мышь, попыталась, развернувшись, скрыться в недрах "хирургии".
   Кирпич успел железной хваткой сцапать ее за локоть.
   - Стой, коза мичуринская! - тряхнул он ее довольно грубо.
  
   - Отпусти! Чего тебе нужно?
  
   - Да ничего особенного. Чего ты бежать шарахнулась? И вчера где тебя носило?
  
   - А твое какое дело? - пропыхтела Надежда, - Да отпусти же, больно!
  
   - А дело такое, что по твоей милости человек сейчас помирает. Ты бы хоть навестила умирающего, а?
  
   - Ага. Помирает. После литры выпитый! Знаем-знаем! Проходили! Мне уже рассказали, как вы тут вчера куролесили.
  
   - Это, женщина, с горя. Исключительно с большого и безысходного горя и расстройства чувств-с! Поимейте же сердце, madame, навестите несчастного!
  
   Наденька чуть смягчилась.
   - Что, совсем плохой?
  
   - Увы, madame!
  
   - Много вчера выжрали?
  
   - Увы! - грустно подтвердил Кирпич, - И ещё раз - увы!
  
   - Дураки! Про вас весь госпиталь сегодня только и говорит!
  
   - C'est bien dommage, madame, - вздохнул Кирпич. Французского он не знал, просто нахватался дежурных фраз и словечек из языка Мольера и Дюма от своего бывшего сослуживца, выпускника Военного института иностранных языков. Делал он это с единственной целью: произвести при случае впечатление на юных, неискушенных дев. Надо признать, иногда помогало.
   На Надежду тоже произвел впечатление парижский прононс Кирпичникова, долго шлифовавшего его под руководством профессионального переводчика, но виду подавать не хотела:
   - Хоре выеживаться! Бить вас некому...
  
   - Это точно, - ухмыльнулся Кирпичников.
  
   - Ладно, передай ему, что загляну через часик, сейчас не могу: нужно еще белье из прачечной принять.
  
   - Я тоже не могу, у меня дела.
  
   - И откуда ты, такой деловой? - поинтересовалась Надежда.
  
   - Оттуда же, откуда все.
  
   - И откуда все? - продолжала ехидничать Надежда.
  
   Кирпичников сделал удивленное лицо.
   - Такая большая девочка, даже медичка, и до сих пор не знает, откуда появляются абсолютно все?
  
   - Дурак! - порозовела Наденька. - Пошел вон!
  
   - Адьё мадам, - Кирпичников коснулся козырька своей фуражки и отчалил, уверенный в том, что Евгений после неизбежного кошмарного пробуждения будет окружен заботой и лаской, которые помогут ему пережить физические и душевные страдания.
   .....................................
   У в хода отделение "Сберкассы", Кирпичников искал глазами урну. Чтобы кинуть в нее бычок, когда услышал, как его кто-то окликает:
   - Колька! Кирпичников!
  
   Обернувшись, Кирпич увидел, что из группы офицеров в камуфляжной форме, только что, видимо, вышедшей из штаба, кто-то машет ему рукой.
   Во всей дивизии камуфляж носил только один человек - комдив Кучкин. На "летунов" они тоже были непохожи, у тех другой покрой, сильно отличающийся от армейского.
   От группы отделился один из офицеров и широким шагом направился к нему.
   - Коляныч! - радостно проорал он, приближаясь, и раздвигая руки.
  
   - Здорово, Мика! - признал его Кирпич
  
   Они обнялись.
   Кирпичников обратил внимание на защитного цвета майорские звездочки на тряпичных погончиках старого камрада.
  
   - Здорово, чертяка! - Мика хлопнул его по предплечью, - Как ты? Давно здесь загораешь?
  
   - Давно, в декабре замена, - скромно ответствовал Николай.
  
   - Значит, остаешься верен родному СПЕЦНАЗу? Молодец! Небось, вся грудь в орденах?
  
   - Да не шибко как-то...
  
   - Что так? Начальство зажимает? Безобразие! И со званием, смотрю, тоже. Кто там у тебя комбатом? Этот, как его, хохол: Непийвода? Нагнибеда? Будем устранять непорядок!
  
   Кирпичников вздернул голову.
   - Не стоит, Мики. Я уж как-нибудь сам здесь разберусь.
  
   Гончаров рассмеялся.
   - Да ты не дрейфь! Мы же здесь по вашу душу, с комиссией. Я ведь теперь в главке служу. После Германии, уже почти три года. Завтра вылетаем в бригаду, а потом по батальонам прокатимся. С вас и начнем!
  
   - А здесь чего зависли? - спросил Киприч из чистого любопытства. "Камрад" быстро становился Кирпичникову все более неприятен. Самоуверенность и самодовольство из него так и пёрли. Он уже мало напоминал того, в общем, неплохого парня, с которым было немало выпито и переговорено. Оказывается, совместная выпивка - не самый надежный способ узнать человека. А, может быть, все-таки не человек красит должность, а совсем наоборот? Как там у французов? Noblesse oblige - Положение обязывает.
  
   - Да, так... Войсковики своих трясли: разведотдел и разведбат, а мы так - припухали. А куда спешить-то? Время идет, чеки капают! Ладно, я помчался. Завтра будем у вас. Посидим, тяпнем, потрындим за жизнь, как в прежние времена. Кстати, тут, говорят, у вас мумиё индийское можно купить на базаре, меня в Москве просили привезти. Посодействуешь?
  

***

   Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.
   4 июля 1988 года
  
   - Разрешите идти? - Шура взметнул ладонь к козырьку кепи.
  
   - Не торопись! Завтра к нам прилетает комиссия. Так что, хлопцы, звиняйте, полноценного отдыха у вас сегодня не предвидится.
  
   Офицеры приуныли.
  
   Петрович это заметил.
   - Потерпите. Как только они улетят, дам по выходному. А сейчас - в роту! После обеда личному составу два часа отдыхать. Личному составу, а не вам! Вы - сразу ко мне. На доводку задачи. Ясно?
  
   - Так точно, товарищ майор! - со скучным лицом ответствовал Шура.
  
   - То-то! Время пошло. Вопросы есть?
  
   - Есть, товарищ майор. Кто там, в этой комиссии?
  
   - А тебе не один хрен? Ладно. Главный - полковник Прохоров, заместитель начальника управления.
  
   - Что-то не слыхал про такого, - наморщил лоб ротный.
  
   - Немудрено, - хмыкнул Петрович, - Это я начинал служить с ним одновременно в Закавказской бригаде, в Лагодехи. Я - взводным, он - помощником по комсомолу.
  
   - Из политбойцов, что ли? - удивленно вздернул брови Шура, - Как же его в главк-то занесло?
  
   - Лапа, наверное, мохнатая. Он так и шагал: сперва - "комсомолец", потом - инструктор политотдела, потом - в Германию. Оттуда - прямиком в главк. На командных должностях ни дня не служил! Полковник, мать его... - в голосе комбата проскользнула нотка обиды. Но он тут же одернул себя, - Впрочем, вас это все не касается. Комиссия, она и в Афгане - комиссия! Готовиться по полной программе и делать то, что я скажу! И вести себя перед комиссией соответственно! Выполнять!
  
   Офицеры поплелись "выполнять". Настроение было отвратительным. Молчание нарушил Шура. Отбросив окурок сигареты, которую смолил на ходу, чего обычно никогда не делал, он сплюнул и сказал:
   - Теперь я точно знаю, почему провалились все предыдущие Персидские походы русской армии!
  
   Никитин не врубился.
   - Какие походы? Почему провалились?
  
   - Запомни, Ник - всего их было три. А провалились они по одной простой причине: их задолбали комиссии из Центра! И наш - последний Персидский поход, провалится по той же самой причине.
  

***

   Титры: Шихванд. Провинция Фарах. Афганистан.
   5 июня 1988 года.
  
   Когда Кирпичников воротился и заглянул в "Бочку", то он застал там умилительную сцену. Евгений Боев в обнимку с Наденькой, как два голубка, сидели на его койке, откинувшись к стенке, и наслаждались каждый своим. Боев - своим воскресением из мертвых, а Надежда тем, что это воскресение состоялось, причем не без ее непосредственного участия.
   Возрождению к жизни способствовали также остатки "компоту", своевременно влитые в холодеющие уста. Банка из-под спасительного декохта стояла на столике почти пустой. Помнилось, там оставалось не менее семисот грамм. Достаточно, чтобы воскресить не только одного офицера оперативной разведки ГРУ, но и пару мумий египетских фараонов.
   Наденька, судя по румянцу, окрасившему пухлощекую мордашку, а также по двум пустым стаканам на столе, тоже глотнула волшебного напитка. Прибегала ли она к иным терапевтическим методам, можно было только догадываться. Им обоим было очень хорошо. В замкнутой емкости "бочки", отражаясь от вогнутых стенок, гулко и потому очень громко извергались из здоровенного, черного, со множеством хромированных клавиш и кнопок, ящика двухкассетной "Тошибы" мужественные звуки народного хита группы "Status Quo" - "You're in the Army Now".
   Кирпичников подошел к магнитофону и убавил звук, потому что иначе ни черта не было слышно.
   - Ну, как ты здесь?
  
   Вместо ответа Евгений показал большой палец.
  
   - Вижу. А Расимка жив?
  
   - Жив. Я его за водкой послал. Слушай, Кирпич, Оставайся с нами! Ни хрена там без тебя не случится, а завтра я тебя отправлю. Шоу маст гоу! Банкет продолжается! Давай! Надька подружку приведет, верно я говорю, а, Надюха?
  
   Та, довольная, кивнула.
  
   - Спасибо, - хмыкнул Кирпичников, - Неотложная сексуальная помощь мне не требуется. И не потребуется в дальнейшем.
  
   - Ах, даааа... ты ж у нас теперь счастливый молодожен! Вот, Надюха, познакомься, это мой лучший друг Колян, герой СПЕЦНАЗа, который ухитрился отправиться на Родину с "двухсотым" грузом, а воротился оттуда с кольцом на пальце. Причем на все про все у него было три дня! О как! Пришел, увидел, утащил!
  
   Надежда посмотрела на Николая с любопытством и легкой грустью в глазах. Ей очень хотелось, чтобы и ее тоже, вот так, подхватили и уволокли в ЗАГС, но, увы, почему-то никто делать этого не спешил. В том числе и Евгений. Она явно позавидовала незнакомой ей избраннице Коляна.
   На пороге бочки раздались шаги, кто-то поднимался по железной лесенке.
   Дверь распахнулась, и в проеме обозначился Расимка, лейтенат-азербайджанец. Вид у него был, учитывая низкий уровень алкоустойчивости и утреннее состояние, вполне пристойный.
   Подойдя к столику, он выставил из сумки две бутылки "Столичной" по 0,7 литра:
   - Я решил взять сразу две, - пояснил Расим, - чтобы потом еще раз не гонять.
  
   - Молодец! - одобрил Боев. - Хвалю за сообразительность и смекалку!
  
   - Служим Советскому Союзу! - вытянувшись по стойке "смирно", с серьезным лицом отозвался смекалистый "переводчик".
  
   - Да не ори ты! - поморщился Евгений. - И так башка раскалывается! Тащи закусь! И скажи Джумаеву, чтобы селедочки покромсал. И лучку побольше!
  
   Расимка скрылся за дверью.
  
   - Оставайся! - снова обратился Боев к Николаю, - Завтра к вам комиссия полетит, я тебя к ним определю. Успеешь ты еще по горам наползаться. Или по любимому личному составу соскучился?
  
   Кирпичников вздохнул.
   - Именно. Я звонил утром, мне сказали, что мои чего-то там оттопырили, а что конкретно - не говорят. Так что - прошу извинить.
  
   - На дорожку-то хоть дернешь?
  
   - Шутить изволите? Мне сегодня с комбатом объясняться. У него нюх, как у бобра. Те, говорят, за километр перегар чуют.
  
   - Пообедаешь?
  
   - Аппетиту нету, - поморщился Кирпичников. Не купированный поутру похмельный синдром к обеденному времени достигает своего апогея, приобретая новые, все более изощренные формы и симптомы. Для этого даже не требуется быть хроническим алкашом. Это вам любой, даже скромно выпивающий человек, может подтвердить. У Коли, хоть этот процесс и протекал в на удивление облегченной форме, но тоже, к сожалению, имел место. Во всяком случае, есть точно не хотелось, а, скорее, наоборот. Проще говоря, его подташнивало, - Чайку вот, пожалуй, выпил бы.
  
   Евгений снял трубку полевого телефонного аппарата и крутанул ручку.
   - Расим! Организуй быстренько чай! Да, на всех! Давай! И к чаю что-нибудь. Что? И закуску тоже тащи.
   Евгений отмотал кассету в магнитоле назад и прибавил уровень звука. По "бочке" опять загремела, словно солдатские сапоги, ритмичная и суровая мелодия "You're in the Army Now".
   Кирпичников снова убавил звук.
   - Ты же говорил, что у тебя голова болит.
  
   - От этого - не болит. От этого она поправляется.
  
   Появился Расим с подносом, как заправский официант. На подносе угнездились чайник, тарелочки с селедкой, нарезанными салом и салями, маринованными огурцами и хлебом. Уместилась там и вазочка с печеньем и конфетами "Белочка".
  
   - Символично, - сказал Кирпичников, беря одну конфетку, - Если так будем жрать, то "белочка" нам гарантирована.
  
   - Так мы же не каждый день! - возразил Боев, - А снимать стресс в наших условиях время от времени просто необходимо, это тебе любой доктор подтвердит, - он начал откручивать крышку "сабониса".
   Водка забулькала в стаканы, его и Наденьки.
   Кирпичников налил себе чаю.
  
   - Ну, за нас с вами, и за хрен с ними! - Евгений чокнулся с Надеждой и другом-Коляном и, по Веничке Ерофееву, "немедленно выпил". Закусив полстакана "Столичной" половинкой конфеты,
  
   Наденька, привстав, жеманно сказала:
   - Ой, мальчики, я вас оставлю на минуточку.
  
   Боев в ответ хлопнул ее по заднице. Когда она вышла, он совершенно трезвым голосом сказал кирпичу, прожевав кусок селедки:
   - Между прочим, пока ты там, в Союзе, женихался, ваши бойцы прихлопнули крупную банду, рыл на сорок. Одного взяли живым и с утра сюда, в госпиталь, прикантовали.
  
   - Много дырок?
  
   - Куда там... Ни одной! Компрессионная травма позвоночника, переломы рук и ребер, многочисленные ушибы и порезы. Общая контузия. Пока без сознания, но эскулапы говорят, что жить будет. В общем: были б мозги - было б сотрясение.
  
   Николай полез за сигаретами.
   - Кто ж его так отмудохал?
  
   - Ваши. А дальше работать с ним поручили мне. По нашей линии.
  
   - А что, есть и другие линии? - насторожился Кирпичников.
  
   - А то, как же? Примчался тут "особняк" из вашей бригады. Этот, косоглазый, как его?
  
   - Майор Каримбетов, - подсказал Коля, брезгливо поморщившись.
  
   - Точно. Ты его, часом, не встретил?
  
   - Нет, слава Богу. Ему-то какого хрена надо? - удивился Кирпичников, - ГРУ клиента взяло - значит, он наш. Или очень крупная шишка попалась?
  
   - Круче. Это вообще не душман!
  
   - А кто?
  
   - Стопроцентный европеец. Як прочухается, так и спытаем: откель это его снесло на ридну Афганщину. У этого красавца и денег немеряно и фотокамера "Минокс". В паре с ним еще телеоператор... Был.
  
   - В чем шухер-то, не врублюсь?
  
   - А то, что "Миноксы", мил человек, духам без надобности, это чисто шпионский прибамбас: документы фотографировать. На горизонте отчетливо нарисовались ослиные уши империалистических разведок. Теперь понятно, почему особисты засуетились?
  
   - Угу... И что особисты? - заинтересовался Кирпичников.
  
   - Да ничего... Прилетел ваш косоглазый бабай, стал требовать, чтобы ему немедленно отдали пленного, - пожал плечами Боев, - Ему по-хорошему растолковали, что трогать того с места никак нельзя - в окочурку сыграет. Там вообще, охрану нашу выставили, так он пытался ее своей заменить.
  
   - Заменил?
  
   - Не дали.
  
   - Кто не дал?
  
   - Да я и не дал. Ты что, думаешь, я все это утро только водку жрал, да Надьку тискал? Работаем, брат!
  
   - Иди ты? - восхитился Кирпич.
  
   - Он его, конечно, все равно уволочет в свои застенки эН-Ка-Вэ-Дэ. Продавит через "верхотуру". Живой шпион, готовенький! Они это дело ещё таким образом преподнесут, что, мол, сами его сами пасли и сами взяли. Разве что только не сами заслали. Но когда этот "жентельмен удачи" оклемается, начмед пару дней его придержат, и я успею с ним поработать. Не густо, конечно, но кое-что вытрясти смогу обязательно.
  
   Тут растворилась дверь, и на пороге появилась Наденька.
   - Ну, как вы здесь? Без меня, надеюсь, не пили?
  
   - Конечно нет, тебя ждали. Теперь нам надо выйти. Пошли, Колян!
   Понятливый Кирпичников встал и пошел за Боевым.
   На свежем воздухе Евгений отправился не в сортир, как ожидал Кирпич, а, хлопнув сортирной дверью - заодно проверив: пустой ли - прямиком направился к бассейну, огороженному со всех сторон и крытом сверху маскировочной сетью.
   Сев на край бассейна, он достал пачку "Мальборо" и закурил. Огляделся еще раз и заговорил:
   - Извини, при Надьке говорить о делах несподручно. Да и черт его знает - в эту "бочку", запросто могли "жучков" понапихать. В общем, так. Имей в виду: рассказываю сугубо по дружбе: в вашей бригаде завелся "крот".
  
   - Откуда такие данные? - не поверил своим ушам Николай.
  
   - От надежнейшего источника. Деталей, извини, сообщить не могу. Но степень достоверности девяносто девять и девять десятых процента. И этот западный козел с "Миноксом", что сейчас в госпитале загорает, явно на связь с ним шел. Не думаю, что "кроты" по Фараху бродят толпами. Делай выводы.
  
   - Дела... - Кирпичников с трудом переваривал услышанное.
  
   - Еще какие. Учти, об этом знает узко ограниченный кружок морд, пардон, - лиц. Комбриг с замом, начштаба и начразведки. Ну, может быть, еще пару человек. В батальоны эту информацию давать не будут, так что ваш Петрович пока ничего не знает. Ну и особисты, ещё в курсе.
  
   - А мне на фига ты все это рассказываешь?
  
   Майор Боев глубоко затянулся своим "Мальборо".
   - Есть кое-какие соображения. Но разъясню попозже. Не обижайся, самому еще надо все, как следует, обмозговать. Чтобы и тебя не подставить, да и не подставиться самому.
  

***

   Титры: Фарахруд. Провинция Шихванд. Афганистан.
   5 июня 1988 года
  
   Вертушки сделали круг, опустились на площадку, покрытую профилированными металлическими листами.
   "Бортач", не дожидаясь полной остановки винтов, как положено по инструкции, откинул створку.
   Кирпичников вздохнул и спустился на землю. Еще раз вздохнув, направился к штабному модулю.
  
   - Ну, что? - накинулся на него Петрович, даже не поздоровавшись, и не приняв доклад, - Доигрались? Доплавались? - как будто Кирпичников сам принимал участие в ночном купании своих подчиненных.
  
   - Кто? - спросил Кирпич, дождавшись, пока комбат не закончит задавать свои риторические вопросы.
  
   - Младший сержант Каримов и рядовой Шакиров, оба из первого взвода. Утонул - или пропал без вести - Шакиров.
  
   - А Каримов что?
  
   - Что - Каримов? Сидит на гауптвахте. Трясется весь. Даже объяснительную написать не может.
  
   - Тело не нашли? - спросил Кирпичников, уже зная ответ.
  
   - Как же! Найдешь его! Ты что: не знаешь, какое там течение?! Его могло аж до самого впадения в Гильменд утащить, а там - пиши: пропало, - это уже на духовской территории. Вертушки вдоль русла покрутились, ни хрена не нашли и вернулись обратно. Чего делать будешь, капитан?
  
   Кирпичников предвидел этот вопрос заранее и обдумал ответ на него.
   - Я считаю, товарищ майор, что необходимо срочно связаться с Джаграном.
  
   - С кем, с кем? - не понял комбат, не знавший прозвища "советника по связям".
  
   - Простите, с майором Алексеевым. Просто у нас так его зовут.
  
   Петрович погладил ус.
   - Ишь, ты! Умник нашелся! С ним уже связались еще до твоего прилета. Он уже работает. Сам что собираешься делать?
  
   - Можно направить группу, я сам пойду... - начал было Кирпичников.
  
   Но комбат одернул его:
   - Отставить! Из-за одного утонувшего придурка отправлять к черту в пасть целую группу? Да чтобы в Шерван залезть, не меньше дивизии нужно! Твоя задача сейчас какая?
  
   - Воспитывать личный состав, - поник головой Коля.
  
   - Правильно, - одобрил комбат, - Вот иди и воспитывай. Только не переусердствуй там! Чтобы без рукоприкладства! Узнаю - пойдешь под трибунал, понял?
  
   - Понял, товарищ майор. Разрешите идти?
  
   - Ступай. Хотя нет, погоди. Чего это там у тебя на пальце блестит?
  
   Кирпичников повертел правой рукой с кольцом на безымянном пальце.
   - Это... Я женился, товарищ майор. Я собирался рапорт написать, а тут...
  
   - Когда же ты успел? - искренне изумился комбат.
  
   - Так получилось, - скромно ответствовал Коля.
  
   - Ну, что ж, поздравляю! Девка-то хоть хорошая? Давно с ней знаком?
  
   - Так, один... Два... Три... - Кирпичников загибал пальцы, - Четыре. Сегодня будет четвертый день.
  
   - Врешь! - не поверил своим ушам Петрович.
  
   - Не вру, товарищ майор. Честное, благородное слово!
  
   - Ну, ты, блин, даешь! Я с тебя шизею! У меня скоро от тебя, Кирпичников, крыша съедет! К завтрашнему напиши рапорт, как положено, а мне потом обо всем расскажешь. Обстоятельно. Ступай! Отставить. Завтра к нам прилетает комиссия из Москвы, дня на три. Сейчас все силы - на подготовку к ней. Белкин уже пашет. Принимай командование и включайся. Сержантов отдрючить, как следует! Ну, не мне тебя учить? Так что все разборки с утопленником откладываются до отбытия комиссии. Все понятно? Ступай!
  
   Кирпичников замялся. Сообщать или не сообщать комбату про свое давнее знакомство с младшим из проверяющих? Все равно всплывет, хотя ох, до чего не хочется это делать.
   - Товарищ майор, я в Шихванде встретил одного "комиссионера".
  
   - Знакомый, что ли? - заинтересовался Петрович.
  
   - Вместе служили под Москвой.
  
   - И как он?
  
   - Так... Из "дикорастущих", - пожал плечами Николай.
  
   - Ясно. Говно, значит, - логично заключил комбат, - Придется тебе взять старого приятеля на себя, Коля. Водки из Союза привез?
  
   - Никак нет, таможня, лютует, - соврал, не моргнув глазом, Кирпичников.
  
   - Ладно, выделю тебе пару пузырей на представительские нужды. Постарайся его нейтрализовать. Старшего - беру на себя. Я с ним тоже служил, - Петрович сплюнул, - Насчет закуски я распоряжусь, пошлешь кого-нибудь на продсклад, к Мелконяну, он соберет все, что нужно. Вопросы есть?
  
   Обрадованный тем, что порка за бойца-утопленника откладывается, Кирпичников решил наглеть до конца:
   - Товарищ майор!
  
   - Чего еще?
  
   - Этот, что из комиссии, Мишка... То есть, майор Гончаров...
  
   - Чего ему хочется? Надеюсь, не ятаган в золоте?
  
   - Да нет. Он спрашивал у меня про мумиё индийское.
  
   - Завтра с утра пораньше пошлешь кого-нибудь из взводных в дукан к Исмаилу, нехай подавится твой Гончаров этой мумиёй. "Афошки" есть?
  
   - У меня? Откуда? - совершенно искренне возмутился Кирпичников, - Я ж с Родины.
  
   - Ладно, держи, - он вытащил из кармана и протянул Николаю бумажку в сотню афгани, здорово напоминающую этикетку от портвейна.
   - Заметь, - добавил он, заметив удивленный взгляд своего подчиненного, - Свои личные на этих говноедов-халявщиков трачу! Все, ступай!
   ....................................................
   По дороге в родное подразделение в голове у капитана теснились не слова, а сплошь одни выражения. На пороге его встретил проштрафившийся Вася Белкин. Выражение лица у него было виноватое. Он попытался было отрапортовать Кирпичникову по Уставу:
   - Товарищ капитан, за время вашего отсутствия...
  
   Но Кирпич махнул рукой:
   - Иди к черту. Если утопленник найдется, - мрачно предупредил Кирпичников, - повезешь его домой ты! Понятно?
  
   - Так точно, - вздохнул Василий. - Куда уж понятнее!
   Своего ротного Белкин искренне уважал, они были с ним на "ты", и он не хотел, чтобы между ними пролегла тень недоверия.
   - Понимаешь, Лексеич, этих болванов на речке было больше двух.
  
   - А кто еще? Дембеля?
  
   - Они самые. Там были там еще Рыбаков, Носов и Звонарев. Возможно, еще и Матушкин с ними затесался, они же все кореша.
  
   - Чего они там у тебя сейчас делают?
  
   - Трудятся. Ты уже в курсе насчет завтрашней комиссии?
  
   - В курсе. Вот, держи, - он протянул Кирпич Василию деньги, - Завтра с утра выгонишь БТР и махнешь на базар. Возьмешь у Исмаила - только у него, понял? - мумие это гребаное, на сколько хватит. Пусть подавится, - повторил он слова Петровича.
  
   - Кто? - не понял Белкин.
  
   - Да-а-а...Хмырюга из комиссии, знакомцем моим старым оказался. Просил ему этой дряни раздобыть.
  
   - Я слыхал, что его из окаменелого птичьего дерьма варганят, - хмыкнул Вася.
  
   - Хорошо, если из птичьего... Ладно, Петрович велел все разбирательства отложить до отбытия комиссии. Возьмемся за этих любителей ночных купаний попозже, пускай пока расслабятся.
  
   - Вот и мне сдается мне, что "деды" намеренно запустили вперед "молодых", чтобы посмотреть, как те кувыркаются.
  
   - Там же, один черт, ни фига не видно.
  
   - Там по периметру прожектора имеются. Правда, светят в сторону, но блики по воде идут.
  
   - Вот же ж, суки ржавые! - выругался Кирпичников, - Ну, да ничего! Я им ещё покажу ля маман де Кузьма!
  
   - Остынь. Лучше расскажи, что это такое у тебя там, на пальце? - Белкин только сейчас заметил на странное дополнение к суровому образу своего ротного.
   Кирпичников вздохнул. Ему не хотелось в очередной раз пересказывать историю своей молниеносной любви и женитьбы. Во-первых, все это было настолько личным, настолько интимным переживанием, что делиться им даже с близкими товарищами он считал неуместным. А во-вторых, понимал, что сделать это, пусть в краткой форме, в ближайшие дни ему все равно придется, и не один раз. Прежде, чем заговорить, он долго разминал сигарету:
   - На пальце, наблюдательный ты наш, обручальное кольцо. И означать это может только одно.
  
   - Ты что? Серьезно? - изумился Василий.
  
   - Серьезней некуда.
  
   - Ну, ты...
  
   - ...Блин, даю! - закончил Кирпичников фразу за своего подчиненного.
  

***

   Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.
   5 июня 1988 года.
  
   Рота готовилась к прибытию растреклятой комиссии. Гуляев с членами экипажей боевых и не очень, машин, вместе с приданным ему отделением для выполнения особо ответственных задач, как-то: мойка техники, перемещение тяжелых предметов и т.п., трудился в парке. Само собой, эту десятку счастливцев Шура выделил из числа тех, кто не ходил с нами, а припухал все это время в казарме.
   Оставив рулить Славика Карасева, Никитин с Шурой угнездились в курилке, перевести дух и поделиться впечатлениями, мыслями и соображениями.
  
   - Хрень все это, - сказал Шура, затянувшись сигаретным дымом.
  
   - Что?
  
   - Да воин утопший этот. Жаль, конечно, дурака, но он сам виноват.
  
   - Хрень - не хрень, но Кирпичу звание задержат. И Ваське роты не видать, как своих ушей. Да еще комиссия эта гребаная, чтоб им век воли не видать!
  
   - Звание ему, один черт, все равно задержали бы. Не за это одно, так за другое. Ты же знаешь, как Петрович "любит" Чэ-Пэшников. Получит майора на Родине. Василию могут вкатить неполное соответствие, но взыскание - не триппер, поносит и сбросит к праздникам. У Кирпича замена в декабре, так что ротным ему быть, вот увидишь. Если только "варяга" не пришлют.
  
   - А могут.
  
   - Не должны. Вася-то уже аттестован, при делах, а "варяги" по полгода только в наши дела въезжают. Комиссия? Мало, что ли, мы их видели? Как приехали, так и уедут. Ну, "вскроют" кучу недостатков, а мы дружно бросимся их "устранять". Что у нас еще?
  
   - Гоголь, Николай Васильевич. "Майская ночь, или утопленница".
  
   - Утопленник, - поправил Никитина Шура, - Но тут, мне думается, что наша с тобой виктория в значительной степени смягчит сердца вышестоящих начальников. Таких результатов, как у нас сегодня, насколько помню, не было несколько лет, и не только в нашей бригаде.
  
   - Еще у нас парочка килограммов этих... как бы денег.
  
   Фигня! - отмахнулся Шура, - Они, наоборот, играют в нашу пользу. Все видели, как они к нам попали, и что других денег там не было.
  
   - Ты Касымычу это объясни.
  
   - Да я с ним вообще разговаривать не стану! Если надо, объясняться буду только с Кузьмичевым. Тебе тоже советую.
  
   Некоторое время мы дымили в молчании. Тем временем лейтенант Карасёв выгнал на улицу весь личный состав роты, заставив его прихватить из каптерки все свои вещмешки и дембельские чемоданчики, роль которых выполняли объемистые и прочные кейсы-"дипломаты" из "Военторга". Уехать с таким на дембель считал делом чести каждый "интернационалист".
  
   - Молодец, Карась! - одобрил Шура действия подчиненного. - Пошли, посмотрим.
  
   Офицеры оторвали наши "пятые точки" от скамейки и пошли к строю.
  
   - Смирно! - рявкнул Карасев, собираясь докладывать по форме.
  
   - Вольно! - лениво козырнул Шура, - Продолжайте!
  
   Бойцы со скучными физиономиями выворачивали вещмешки.
   Особенно скучными были выражения глаз у обладателей дембельских чемоданчиков. Но, куда денешься, приходилось открывать и демонстрировать их содержимое.
   Осмотр начали с первого взвода. Шура, как и обещал еще в позапрошлый "выход", занялся внимательным изучением дембельских альбомов. В них он, впрочем, ничего предосудительного пока не нашел и продолжил осмотр. На всякую мелочевку, типа грошовых наборов сомнительной косметики, баночек с модными в провинции "блестками" для лица, ногтегрызок, даже индийских презервативов офицеры не обращали внимания. Удастся протащить все это через таможню - их счастье.
  
   - Ба! А это что такое? - раздался "ласковый голос ротного.
  
   На дне одного из "дипломатов", тщательно замаскированный газетой "Красная Звезда", покоился глянцевый журнальчик с абсолютно неодетой гражданкой восточноазиатской наружности на яркой обложке. Название было набрано с намеренными ошибками, "Penhowse"
  
   - Где взял? - поинтересовался Шура, бегло просматривая страницы с голыми красотками - всеми, как одна, с характерным раскосым разрезом своих бесстыжих глаз.
  
   Младший сержант Забелин, владелец кейса с непристойным содержимым, потупил ясны очи долу, и ничего не ответил.
  
   - Руки-то как, не болят? - иронически осведомился Шура, похлопывая себя свернутым в трубочку журналом по ладони.
  
   - Что? - Не сразу врубился младший сержант.
  
   Зато врубились остальные бойцы. Раздался дружный гогот.
  
   - Отставить! - Прикрикнул Балаганов, - Так откуда дровишки?
  
   - Я... нашел его, товарищ капитан! Кто-то в клубе оставил, а я себе взял. Я...
  
   - Все ясно. Находчивый ты наш! После вечерней поверки - ко мне! На вечернюю порку. Понятно?
  
   - Так точно, товарищ капитан, - совсем погрустнев, отозвался уличенный любитель обнаженных китаянок. Загрустил он, скорее, даже не от предстоящего объяснения с командиром роты, а оттого, что вожделенный журнал уплывает у него из-под носу.
  
   Едва Балаганов успел засунуть скрученный журнал в карман своей "песочки", как не к ночи помянуй, появились особист - тот самый старлей, которого Никитин заприметил во время триумфального прибытия в батальон, вынырнул из-за угла казарменного модуля. Приблизившись к строю неторопливым, как бы скучающим, шагом, особист подошел к Шуре и, козырнув, представился:
   - Старший лейтенант Угаров, особый отдел.
  
   - Командир первой роты капитан Балаганов, - откозырял в ответ Шура.
  
   Они обменялись рукопожатием.
   Представляться и здороваться с Никитиным и Карасевым "особняк", видимо, счел необязательным. А про них, мол, он и так про все знает.
   Стоя совсем рядом с ним, Никитин обратил внимание на его идеально ухоженные ногти. Не иначе, делает себе ежедневный маникюр.
  
   - Готовимся к войне? - поинтересовался молодцеватый и подтянутый, как балерун Большого театра, служитель щита и меча.
  
   - Стараемся потихоньку, - лениво отозвался Шура, но Никитин, отлично ротного, сразу заметил, что за этой демонстративной ленцой скрывается настороженность.
  
   Старлей ничего не уловил.
   - Досмотр личных вещей? Это правильно!
  
   Шуру покоробило: какого черта он тут нам оценки по поведению ставит?
  
   - Что-нибудь запрещенное нашли? - не унимался Угаров.
  
   - Товарищ старший лейтенант. Я, кажется, не просил вас о помощи? - отвечает ротный нахальным вопросом, на не менее нахальный вопрос.
  
   Офицеры и бойцы гордятся им в этот прекрасный момент. Шура и не таких умеет ставить на место.
  
   - Наша помощь всегда нужна, а то, что некоторые несознательные бойцы по недосмотру их командиров, - возвысил голос Угаров, - иногда пытаются провезти в нашу страну различные идеологически вредные вещи. Религиозную литературу, антисоветчину разную, порнографию...
  
   - Давайте отойдем, товарищ старший лейтенант, - перебил его Шура, беря под локоток, словно строгий кавалер строптивую барышню, уводя ее с танцплощадки, где она, на его взгляд, неприлично себя вела, и добавил с нажимом в голосе - Идемте, я хочу вам кое-что сказать...
  
   Все с любопытством наблюдают, как они, удалившись метров на пятьдесят, о чем-то оживленно беседуют, и со стороны не понять, о чем. Разговаривают негромко, до роты не доносится ни звука. Но офицеры и солдаты догадываются о примерном содержании их беседы.
   Вот старлей вытирает потную рожу извлеченным из кармана платком, чего-то еще говорит, разворачивается и скрывается там, откуда пришел, за углом модуля.
  
   Шура с самым беззаботным видом возвращается к строю.
   - Младший сержант Забелин!
  
   - Я! - Невесело отзывается тот.
  
   - Выйти из строя!
  
   Боец делает два шага вперед и разворачивается через правое плечо лицом к строю.
  
   - Бегом к прапорщику Гуляеву. Пусть он нацедит вам в какую-нибудь баночку немного дизтоплива. Самую малость. Скажете, что я прислал. Все понятно?
  
   - Так точно!
  
   - Выполняйте! Бегом - арш!
  
   Забелин скрывается за углом. Парк расположен неподалеку, так что вернуться он должен скоро. Пока он бегает, Шура, завершил осмотр личных вещей своего воинства.
  
   Все ждут команды "Разойдись!", но ее, однако, нет. Бойцы переминаются с ноги на ногу.
  
   Шура решает использовать возникшую паузу в воспитательных целях.
   - Слушать меня внимательно и запоминать! Повторять не буду. Если. Я. Найду. Еще. Раз. Что-то. Подобное. Разбираться. С ним. Будет. Особый. Отдел! Всем все понятно?
  
   - Понятно..., - нестройно забубнил личный состав.
  
   - Не слышу! Еще раз спрашиваю: понятно?
  
   - Так точно, та-арищ капитан! - Набрав воздуха и вытянувшись в струнку, гаркнул строй.
  
   - Смотрите у меня! - пригрозил Шура, собираясь добавить еще что-то,
  
   Из-за угла выбегает младший сержант Забелин, неся на отлете консервную банку из-под тушенки.
  
   - Так. Считай, что год тюрьмы ты себе уже скостил, - пошутил Шура, но сразу понял, что неудачно.
  
   Лицо у Забелина мгновенно побледнело как мел, и он чуть не выронил банку.
  
   - Ладно, не робей, Петруха! - поспешил поправиться Шура, - Не будет тебе тюрьмы! А, чтобы ее точно не было, ты сейчас сделаешь то, что я скажу, - сказав это, Шура подошел к врытому посреди курилки ободу от колеса "Урала", служившему урной для окурков, и начал методично вырывать из журнала его глянцевые страницы с зазывно улыбающимися экзотическими блудницами. Выдрав очередной лист, Шура комкал его и бросал в обод.
   На середине журнала он обернулся к стоящему поодаль Забелину:
   - А чего это я тут стараюсь? - ротный изобразил на лице изумление, - Ну-ка, иди сюда! На-кась, поработай, - он протянул все еще бледному младшему сержанту ополовиненный журнал.
  
   Сержант осторожно, стараясь не расплескать содержимое, поставил банку на землю. Так же осторожно, словно ядовитую змею, взял в руки остатки идейно чуждого издания и вырвал из него первый лист.
  
   - Смелее, воин! - подбодрил его Шура, - Чего ты там еле шевелишься? Ты ж разведчик! Давай, быстрее рви! И так на тебя столько времени потратили!
  
   Забелин с обреченным видом заработал быстрее. Вскоре пространство внутри импровизированной "урны" доверху заполнилось скомканными цветными бумажками. Последней туда полетела плотная глянцевая обложка.
  
   - Молодец! - похвалил его Шура, - Теперь бери свою банку и лей туда!
  
   Младший сержант дрожащей рукой выполнил команду.
  
   - Отлично! Спички у тебя есть?
  
   - Я не курю, товарищ капитан, - соврал "штрафник".
  
   - Молодец! - Снова похвалил его ротный, - Здоровье нужно беречь! На, держи, - он протянул ему свою зажигалку.
  
   Тот зажигалку взял, но замешкался.
  
   И Шура снова его поторопил:
   - Ты чего, не знаешь, что с ней делать нужно? А ну, смелее! Это же не бензин, а соляра, в морду не полыхнет. Давай!
  
   Боец присел на корточки, чиркнул зажигалкой и поднес колышущийся огонек к краю облитого соляркой скомканного листа.
   Пламя быстро охватило всю кучу, в небо поднимался легкий чад.
   По всему строю пронесся огорченный вздох. Через несколько минут все было кончено.
  
   - Младший сержант Забелин! - Скомандовал Шура. - Стать в строй!
  
   - Есть, товарищ капитан! - у бойца, чувствовалось, отлегло.
   ....................................................
   Шура врубил электрочайник и насыпал себе в солдатскую кружку четыре ложки растворимого кофе. Этот убойный напиток (без сахару!) он хлебал декалитрами в любое время суток, даже на "боевые" брал собой термос со своей горькой, как яд, бурдой.
   - Будешь? - спросил он у Никитина.
  
   - Твой кофе "Смерть душманам"? Не-е-е, я лучше чайку.
  
   - Ну и дурак! Знаешь, как бодрит?
  
   - Удар ломом по затылку бодрит еще сильнее.
  
   - Ни хрена ты не понимаешь.
  
   - Возможно. Но пить все равно буду чай.
  
   Чайник закипел. Некоторое время мы молча размешивали, каждый свое.
   - А что ты там сказал этому придурку-особисту? - спросил Никитин, имея в виду давешнего визитера.
  
   - Ничего особенного, - махнул рукой Шура, - Просто предложил отправиться по указанному мной адресу.
  
   - Сильно расстроился?
  
   - Не шибко, они же эти, как их, с чистой от мыслей головой, холодным сердцем и горячими руками.
  
   - Зря. Он же, поди, стучать отправился.
  
   - Вестимо. Такая уж тяжелая у них работа. Ну, да ладно, семь бед - один ответ. Только мне этот порножурнал больше волнует. Не было ни чего такого, а тут - бац! Прям, как по заказу.
  
   Не успел он это произнести, как, словно в подтверждение его слов, в дверь постучался посыльный из штаба.
   - Товарищ капитан! Вас командир батальона срочно к себе вызывает!
  
   - Ну, что я тебе говорил? - Шура отставил недопитую чашку с кофе и поднялся. - Сиди здесь и никуда не высовывайся, если только, конечно, не позовут. Я думаю, это ненадолго.
   Он одернул "песочку" и вышел.
   Никитин остался пить приятно пахнущий чай и размышлять.
  
  
   Кирпичников выслушал рапорт Васи Белкина и повернулся лицом к строю.
   - Здравствуйте, товарищи!
  
   Строй ответствовал как-то вяло и недружно. И немудрено: все пребывали в состоянии пришибленности после истории с ночным купанием и вполне обоснованно ожидали вероятных разбирательств и репрессий. Больше всех приуныли дембеля, им очень хотелось улететь домой своевременно, но теперь, после всего случившегося, этот вылет мог очень даже запросто подзадержаться.
  
   - Не слышу! - гаркнул Кирпичников. - А ну, еще раз! Здравствуйте, товарищи!
  
   На этот раз "товарищи" ответили дружнее.
  
   - Вольно! - скомандовал Кирпичников, - Сейчас мы дружненько, под руководством командиров взводов, выволакиваем на свет Божий все, повторяю, ВСЕ барахло из каптерки и снова строимся здесь! Даю на все пять минут. Время пошло! Первый взвод! Напра-а-а-во! Вперед, бегом марш!
  
   Бойцы побежали в казарму и тут же из неё выскакивать нагруженные.
  
   - А ну, шустрее, воины! Чего вы ползаете, как гребаные мухи?! Второй взвод, пошел!
  
   Бойцы первого взвода, вышедшие со своими манатками из модуля, сбившись в кучку, о чем-то тихо переговаривались.
   Это возмутило командира роты.
   - Товарищ Белкин! Что там у вас за сходка анархистов? Живо всех в строй!
  
   - Становись! - скомандовал Белкин
  
   Личный состав счел за лучшее не гневить ротного и шустро построился.
  
   - Равняйсь! Смирно! - рявкнул несостоявшийся жрец Мельпомены Василий отнюдь не сценическим голосом.
  
   - Вольно! Раскрыть все чемоданы и развязать вещмешки! Приготовить вещи к осмотру! Командир взводов, приступайте.
  
   Подтянулся второй взвод, и его командир Андрей Райнеке, предки которого за двести лет жизни в России утратили родной язык, но сохранили и передали ему по наследству любовь к "Ordnung und Disziplin", не дожидаясь команды, занял свое место в строю.
  
   - Третий взвод!
  
   Те рванули к двери.
  
   Когда вся рота, в полном составе, выворотила, наконец, свое имущество, Кирпичников глянул на часы и укоризненно сказал:
   - Почти минута лишняя. Плохо! Уедет комиссия - будем тренироваться. А пока давайте, глянем, что тут у вас... лишнего.
  
  
   - Ты что, совсем нюх порастерял? - "приветствовал" Шуру командир батальона, - Ты зачем этого... Угарова, - Петрович сдержался от характеристики последнего, висящей у него на кончике языка, - послал по матушке?
  
   - Ни по какой не по "матушке". Просто вежливо попросил не лезть не в свое дело и не мешать готовиться к предстоящей проверке.
  
   - Не звезди! Знаю я твою "вежливость"! Он примчался сюда, как будто ему в жопу перо вставили и подпалили. Нагородил, невесть чего, за телефон хватался - своим названивать. Я его еле выпер отсюда.
  
   - Зачем? - пожал плечами Шура, - Нехай клевещет.
  
   - Тебе что, мало разборок с Касымычем? - повысил голос комбат, - Еще захотел? Ты имей в виду, у него на тебя с твоим Никитиным агромадный зуб имеется. Причем зуб ядовитый, как у королевской кобры! Слыхал про такую? Раз куснет, и звездец! А тут ты еще масла в огонь подливаешь. Чего этому чекисту от тебя надо было?
  
   - Да, так. Понты резал. Явился во время осмотра личных вещей и стал уму-разуму учить. При бойцах. Насчет того, что, мол, из-за ротозейства командиров бойцы волокут в Союз антисоветчину и порнографию. И еще с таким подленьким намеком, что у меня все это точно есть, и ему об этом доподлинно известно.
  
   - А что, и взаправду есть? - вскинул голову Петрович.
  
   - Никак нет, товарищ майор, - не сморгнув под тяжелым взглядом комбата, солгал Шура.
  
   - Ну, так за каким же ты его послал? Пускай видит, что нам скрывать нечего.
  
   Помолчав, Шура спросил:
   - Честно, товарищ майор?
  
   - Конечно, честно. Иначе на фиг я тут с тобой разговариваю?
  
   - Противно.
  
   Комбат повертел в руках не нужный ему карандаш.
   - Балаганов, Балаганов, - сказал он совсем другим, укоризненным тоном, - Ты что, думаешь, меня эти доберман-пинчеры не достали? Да они у меня вот где, - он постучал себя ладонью по шее, - сидят!
  
   - Значит, вы должны меня понять, - не сдавался Шура.
  
   - У вас там, в Москве, все такие упрямые? А ты знаешь, что у Касымыча на меня зуб поболее, чем на вас, раз в десять! Не дразни гусей, Балаганов, будь похитрее.
  
   - Так что мне, прогибаться перед ними?
  
   - Зачем прогибаться? Прикинься ты чайником, обхитри их! Послушай старшего не только по званию, но и по возрасту. А то ведь в один прекрасный день надоест мне вас, дураков, без конца отмазывать.
  
   - Зачем нас отмазывать? - удивился Шура, - Мы, вроде бы, Родине не изменяли.
  
   - Не придуривайся! - посуровел комбат, - Ты, небось, в свою Москву замениться мечтаешь? Хотя бы, в округ Московский?
  
   - Даже об Арбатском округе не мечтаю, пусть только в покое оставят! - терпение у Шуры начало иссякать, о чем свидетельствовали выступившие на его лице красные пятна.
  
   - А хоть бы и так, Касымыч найдет способ испортить тебе жизнь и карьеру. Это я тут с вами трюкаюсь, словно с детьми малыми, и в бригаде ко мне еще пока прислушиваются больше, чем к этому бабаю. А потом? Подумай хорошенько. Я не приказываю, я прошу! Есть вопросы?
  
   - Есть, товарищ майор. Вы не помните ТОЧНОЕ время, когда этот Угаров прилетел в батальон?
  
   - А зачем тебе это? - насторожился Петрович.
  
   - Да так, есть кое-какие соображения, я все объясню. Вы только вспомните, пожалуйста, во сколько вы доложили оперативному дежурному о Чэ-Пэ в батальоне, и во сколько прилетел Угаров.
  
   Комбат задумался.
   - Так, так, так... Этот придурок Каримов, увидев, что его дружка унесло, перепугался до усеру, прокрался в казарму и затих там под одеялом, ничего никому не сказав. Хватились Шакирова только на утреннем построении, в восемь тридцать. Облазили все, что можно - нету нигде! Только тут Белкин обратил внимание на странное поведение Каримова. Тряханул его, как следует, и он раскололся. И только тогда доложили Мертвищеву, а он - мне. Я сразу позвонил оперативному. Это было... в девять-сорок. А Угаров... прилетел через десять минут, в девять-пятьдесят. Я хорошо запомнил, потому что у меня в кабинете "Маяк" по радио как раз новости в конце часа начал передавать.
  
   - Так. А сколько лету от бригады до нас?
  
   - Верных сорок минут. Да еще добавь на сборы, согласования. Я тоже заметил, что уж очень быстро отреагировали, когда он меня и с порога уже спрашивает: "Ну, что тут у вас стряслось?". Я его в лоб: "Откуда знаешь?", а он: "Мне, едва из вертушки вылез, доложили".
  
   - Врет! - убежденно и взволнованно заявил Шура, - Я узнавал, он из вертушки выскочил, и сразу в штаб, даже не стал дожидаться, пока за ним машину пришлют. У меня с десяток свидетелей, которые видели, что по пути он ни разу не останавливался, никуда не заходил и ни с кем не разговаривал, - заключил Шура, наслаждаясь произведенным эффектом.
  
   Петрович пару минут молчал, продолжая вертеть пальцами карандаш. Информация была слишком "убойной", чтобы ее проигнорировать.
   - Это означает, что он знал о Чэ-Пэ у нас задолго до того, как я доложил в штаб бригады.
  
   - Точно!
  
   - Позвонить в бригаду можно только от меня или от дежурного. Дежурный исключается, у меня дверь была постоянно открыта, и я бы обязательно услышал, если кто-то соберется оттуда звонить без моего разрешения.
  
   Шуре было хорошо известно, что Петрович строго следит за тем, чтобы офицеры и прапорщики не названивали по личным делам своим приятелям в бригаде и других батальонах.
   - Есть еще телефонистка, - напомнил Шура.
  
   - Чхеидзе! - крикнул комбат, приоткрыв дверь в коридор.
  
   - Я, товарищ майор! - тут же отозвался "вечный дежурный" капитан Чхеидзе.
  
   - Возьми у телефонистов журнал и зайди ко мне. Быстро!
   Менее, чем через минуту на пороге появился Костик с журналом учета сдачи и приема дежурных смен на телефонном узле.
  
   - Спасибо. Идите! - отправил комбат дежурного, и, дождавшись, когда за Чхеидзе закроется дверь, продолжил:
   - Так, смотрим... Позавчера в восемь утра Герасименко сдала смену Михайловской. Герасименко ничего знать про Чэ-Пэ не могла, значит, теоретически это может быть только Михайловская. Хотя верится в это с трудом. Слишком глупа. Даже такой болван, как наш Касымыч, не стал бы вербовать такую дуру. У нее даже в жопе вода не держится, она тут же "по секрету" раззвонила бы о своем "тайном задании" всем бабам в батальоне.
  
   - Тогда выходит, что особист знал о происшествии у нас еще до того, как влез в вертушку.
  
   Последовала новая пауза.
   Хрустнул карандаш у Петровича в пальцах.
   - Ты это... Вот, что. О том, о чем мы с тобой тут разговаривали, и о своих соображениях на этот счет никому ни слова! Даже корешу своему, Никитину, понятно? И давай, завязывай со своей шерлок-холмсовщиной. Я все понял, будем думать сами. Готовься к проверке и постарайся поменьше попадаться на глаза особистам. Еще вопросы есть?
  
   - Никак нет!
  
   - Тогда ступай к себе и заглохни там. Все, свободен!
  
   На пороге Шура неожиданно обернулся и озвучил внезапно посетившую его мысль:
   - Товарищ майор, а что, если этот Угаров знал о нашем Чэ-Пэ еще ДО ТОГО, как оно случилось?
  
  
  
   Лирические размышления Кирпичникова нарушил Вася Белкин, появившийся в дверях с пластиковым пакетом в руке.
   - Ось, дывытэся, пане сотнику, - провозгласил он, входя и прикрывая за собой дверь, - шо я найшов у циих бисовых засранцив!
   Кирпичников усмехнулся.
   Но усмешка мигом слиняла с его лица, когда он увидел содержимое пакета, вываленное перед ним на стол.
   Это были четыре журнала в глянцевых обложках с надписью на псевдоанглийском языке: Penhowse. Номера, судя по всему, были разные, потому что голые девки на всех четырех тоже были разными, как и их позы. Объединял их только характерный для Поднебесной Империи и близлежащих стран разрез глаз с игривым выражением.
  
   - Ох, и ни фига себе! - присвистнул Кирпичников, - У кого это ты столько надыбал?
  
   - А ты угадай с трех раз! - хмыкнул Вася, довольный произведенным эффектом.
  
  
  
  
   Никитин мирно попивал чаек и покуривал у Шуры в номере, когда в дверь кто-то постучался.
   - Не заперто! - крикнул он.
  
   Дверь отворилась, и на пороге появился младший сержант Забелин.
   - А где товарищ капитан? - спросил он, боязливо озираясь, словно за его спиной мог кто-то скрываться.
  
   - Где? Да тут, под кроватью спрятался. Чего тебе, Забелин? Сказано же: после вечерней поверки! А ты когда приперся? Не терпится? Хочешь поскорее исповедоваться в грехах своих, вольных и невольных? Похвально, конечно, вот только командира роты пока на месте, как видишь, нет. А я отпускать твои грехи не уполномочен Синодом. Иди, работай, я передам товарищу капитану, что ты заходил. Надо будет - сам тебя вызовет. Ступай, Забелин, ступай!
  
   Младший сержант топтался у входа, но уходить не спешил.
  
   - В чем дело, воин? Что тебе непонятно?
  
   Забелин поднял глаза от полу, и Никитин понял, что он вот-вот разрыдается. Только этого ему еще не хватало! Утешать плачущих девушек ему случалось, и не раз, но вот с распустившим нюни бойцом СПЕЦНАЗа, да еще не салагой зеленым, а, можно сказать, ветераном, награжденным медалью "За отвагу", за плечами которого не один боевой выход, он столкнулся впервые. Потому что плачущий спецназёр - такая же невообразимая вещь, как жареный лед или волк-вегетарианец.
   - Ты чего, Забелин? - обалдело спросил Никитин, не зная, что делать. Хоть бы Шура скорее вернулся!
  
   Младший сержант молча хлюпал носом, глаза были мокрыми от поступивших слез, которые он, надо отдать ему должное, старался все же сдерживать.
  
   - В чем дело, черт подери? Ты что, как девица красная, девства лишенная? Солдат ты или кто? - терпение Никитина начало иссякать, - Вот отправлю тебя сейчас к особисту, будешь с ним объясняться! А мне, извини, некогда.
  
   - Товарищ старший лейтенант! - Взмолился боец, словно его грозились отправить, как минимум, на эшафот, - Я... я вам все расскажу! Только не надо к особистам! Простите меня, товарищ старший лейтенант! - слезы теперь лились из него, как из дырявой грелки.
  
   - Да успокойся ты, дурила! А ну, живо взял себя в руки! Прекратить истерику! На, утрись! - Никитин швырнул ему рулон туалетной бумаги, - и быстро выкладывай: в чем дело!
  
   Забелин долго высмаркивался в оторванный кусок пипифакса.
  
   У Никитина начало иссякать терпение.
   - Ну, вот, что, зольдат! Или ты сию же секунду выкладываешь все, что знаешь, или же я...
  
   - Не надо, товарищ старший лейтенант! - снова взвыл младший сержант, - Я все расскажу, я... Я хотел товарищу капитану, вам тоже расскажу! Только особиста не надо, я прошу вас! Я вам сейчас все расскажу, и вы поймете!
  
   - Валяй. Я тебя внимательно слушаю.
  
   Но внимательного заслушивания не получилось. В дверь без стука влетел командир третьего взвода по кличке Леха Боцман (служил когда-то "срочку" в береговой части ВМФ).
   - А где Шура? - с ходу спросил он.
  
   - У Петровича на "ковре".
  
   - Там, - он указал рукой куда-то позади себя, - бойцы передрались! Еле растащили! Даже отбоя не дождались, мерзавцы! При всем честном народе.
  
   - Кто? - коротко осведомился я.
  
   - Шаров, из моего взвода, заехал в бубен Бахаеву, из твоего. За него полезли вступаться твои хохлы. Мы с Карасем даже ртов раскрыть не успели, как махалось уже полроты.
  
   - Разняли? - спросил Никитин, вставая и застегиваясь, - Забелин, сидеть здесь, никуда не уходить, понял? - это уже адресовалось младшему сержанту Забелину.
   ............................................
   От тумбочки дневального раздался вопль:
   - Рота, смирно!
  
   И в казарме появился Шура, мрачный-премрачный, угрюмый-преугрюмый. Да к тому же еще смертельно уставший. Он отмахнулся от попытки отрапортовать ему по Уставу, предпринятую Никитиным, как командиром первого взвода.
   - Чего тут у вас? - Шура сразу же заметил следы "ручной работы" на физиономиях отдельных членов нашего дружного воинского коллектива.
   - Ваша работа? - он обвел глазами офицеров: Никитина, Карасёва и Боцмана. При этом ротный стал еще мрачнее и угрюмее.
  
   - Никак нет, товарищ капитан, - ответил Карасев, - Они сами... тут. Мы разнимали.
  
   Балаганов оглядел всех, и сказал устало:
   - Ребята! Вы меня сильно огорчили сегодня. А, огорчившись, я становлюсь страшен в гневе, и вы это хорошо знаете. После завершения проверки вы получите возможность глубоко осознать всю ошибочность и пагубность вашего гнусного поведения. Командиры взводов! Все по распорядку! Заканчивать здесь все и приготовиться к построению на ужин. Доклад - через сорок минут.
  
   Он собрался удалиться, когда Никитин вспомнил про Забелина и удивился, что он ничего не спросил о нем у меня. Может быть, не заглядывал к себе? Никитин догнал Шуру уже на крыльце.
   - Слышь, ты, перед тем, как зайти в роту, был у себя в комнате?
  
   - Ну, был, а что?
  
   - Там Забелин должен был тебя дожидаться.
  
   - За каким лешим? Кто его туда притащил, ты?
  
   - Он сам приполз, через пять минут после того, как тебя вызвали к Петровичу. Весь в соплях, и страстно мечтающий тебе исповедаться. Разревелся, как бахчисарайский фонтан. Готов был уже мне все выложить, но тут примчался Боцман и заорал, что в роте драка. Я, естественно, ломанулся сюда. А Забелину велел ждать тебя и никуда не уходить. Так что, его там нет?
  
   - "На этом месте Судьба сказала ему: вот рубеж, его же не перейдеши...", - вздохнув, процитировал Шура, кажется, из Писания.
  
   - Не нравится мне все это...
  
   - Мне тоже, - задумчиво произнес Шура, - Если не объявится к ужину, организуй поиски. Я буду у себя. Петровичу пока докладывать не буду, подожду до вечерней поверки, а там...
   Он обреченно махнул рукой, отлично понимая, что его ждет, если этот растреклятый плакса не обнаружится. И я Никитин понимал, потому что на его долю тоже светило немало.
   ......................................
   Перед капитаном Кирпичниковым стояли рядовые Рыбаков, Носов, Звонарев и примкнувший к ним младший сержант Матушкин - те, у кого были обнаружены порножурналы. Держались они нагло и отвязано:
   - Товарищ капитан, ну, сколько можно повторять. Нашли мы эти журналы, - роль адвоката взял на себя Матушкин.
  
   Кирпичников, потер свои пудовые кулаки, но и этот жест не произвел на них впечатления.
   На столе пред ним лежал пластиковый пакет с портретом Аллы Пугачевой и порножурналы гонконгского производства.
   - Белкин, - приказал Кирпич, - взводному, изолируй их мне друг от друга и от остальных бойцов.
   Когда бойцы стали выходить из комнаты, Кирпич сказал, подражая Мюллеру из фильма "Семнадцать мгновений весны":
   - А вас, Матушкин, я попросил бы остаться.
   Когда се вышли, Кирпич выложил на стол диктофон "SONY".
   - Значит так, Матушкин, - спокойно сказал Кирпич, - с лычками, я думаю, ты уже простился? Дембель тридцать первого декабря уже представил? И не боишься? Выговора по комсомольской линии тоже? А как ты смотришь, если в твой родной райком Комсомола я письмо напишу на Родину с полным описанием твоих художеств, и вредной для нашего государства идеологической диверсии. Плакала тогда твоя комсомольская путевка в университет, на рабфак. Или нет? И ещё я напишу, что трусом оказался рядовой Матушкин, за что и был разжалован из сержантов. И это всё правда, Матушкин. Ты же только из-за трусости запираешься.
  
   Лицо Матушкина было потным. От былой бравады не осталось и следа. Он нервно мял в руках кепи от "песочки". Тело его слегка задергалось. Медаль "За отвагу" на груди стала раскачиваться.
  
   А Кирпич продолжал его добивать:
   - И тот, на кого ты надеешься, ничем тебе не поможет, Матушкин. Ты же для них расходный материал. Наоборот все будет, Матушкин, чуть ли не показательный процесс на Родине с контрабандистами порнографии. Медаль отберут...
   ........................................
   Никитин с прапорщиком Гуляевым успели вовремя. Кочегарка при бане была излюбленным местом всех беглецов и обычных "сачков", и именно туда они направились в первую очередь.
   Младший сержант Забелин только что успел оттолкнуть ногой ящик, на который перед этим взгромоздился, и сейчас раскачивался в ременной петле на проходящей под потолком трубе.
   Гуляев метнулся вперед Никитина и, подхватив удавленника за ноги, приподнял вверх, а Никитин мгновенно подставил ящик, вскочил на него и своей нештатной, навостренной как бритва, финкой, с которой никогда не расставался, полоснул по ослабшему ремню.
  
   Они бережно опустили парня на бетонный пол и распустили петлю на шее.
   - Жив! Слава Богу, - констатировал Гуляев, пощупав пульсирующую на шее артерию.
  
   - А ну, - скомандовал я переминающемуся у входа бойцу, - за доктором! Бегом - марш! По пути никому ни слова! Узнаю - грохну!
  
   Перепуганный не на шутку воин понесся выполнять приказание.
   Никитин с Гуляевым переглянулись.
   Гуляев покачал головой:
   - Да что же это такое творится, товарищи дорогие? За что нам такое наказание?
   Гуляев наклонился и похлопал лежащего сержанта по щекам, но, видимо, этим и ограничивались его познания в области оказания первой помощи при удавлении.
   Забелин застонал, но глаз не открыл.
   За порогом кочегарки скрипнули тормоза резко остановившейся машины. Следом ворвался наш доктор Гришка Ибрагимов. Он был, на удивление, достаточно трезв и деловит
   - Отойдите все! - распорядился Док. На шее у него болтался фонэндоскоп.
   Он рванул на груди у Забелина его форму, и с минуту слушал, водя по его груди мембраной. Потом приподнял ему сперва одно веко, затем другое, и сказал резко:
   - Носилки сюда, быстро! В машину его!
   ................................................................
   Уазик-"буханка" с Доком и Забелиным уехала. Бойцы разошлись по делам.
   Никитин и Гуляев остановились у дорожки, ведущей от вертолетной площадки к центральной части нашего городка, где располагались самые главные его сооружения - штаб, столовая и магазин "Военторга", мимо них проехал командирский УАЗик, из окошка которого им приветливо помахал ручкой майор Каримбетов. На его губах играла гаденькая усмешка.
  
   - Воронье слетается на падаль, - сказал Гуляев.
  
   - Что верно, то верно. На ворону он похож, - вставил Никитин, - Ну давай. Ты - в роту, я - к ротному.
   ............................
   Доклад Никитина о предотвращенной нами попытке самоубийства в кочегарке Шура выслушал вяло и даже без особых эмоций. Они у него уже просто иссякли. Даже докладывать Петровичу о ЧП он не пошел.
   - Вот и всё. Петровичу докладывать пойдешь?
  
   - А на фига? Док ему сам доложит. Надо будет - вызовут. И меня, и тебя.
  
   - Тут ещё Каримбетов приехал.
  
   Но и сообщение Шура тоже воспринял равнодушно.
   - Ну и фиг бы с ним! Как приехал, так и уедет. Надоели они мне все, хуже партсобрания! Давай, о чем-нибудь другом поговорим, ладно? - Шура сыпанул себе в кружку новую зверскую дозу растворимого кофе.
  
   Никитин вспомнил, о чем собирался его спросить.
   - Как скажешь... Ты тут мне про какие-то там "персидские походы" говорил утром?
  
   Командир отхлебнул своего жуткого кофею, раскурил неизвестно, какую по счету за сегодняшний день, сигарету и приступил к лекции:
   - Видите ли, коллега, для меня является бесспорным фактом, что Россия при любых правителях имеет естественное стремление к южным морям. И никто не вправе ее осуждать. Тем более, что громче всех всегда бились в истерике англичане, сами отхапавшие полмира. А у нас что? Петровское "очко" в Европу. На Черном море Босфор вообще - бутылочное горлышко. Есть еще Север, но там зима с августа по июль. Так что наша великая страна просто-таки обязана была обеспечить себе выход туда, где зимы не бывает вовсе, если хотела действительно оставаться великой.
   Начал работать в этом направлении, Петр номер раз. Через двадцать лет по основанию Санкт-Питерсбурха, столковался он с картлийским царьком Вахтангом номер шесть об оказании ему "интернациональной помощи". Русская конница вышла из Царицына, а пехоту из Астрахани - на плавсредства и отправили десантироваться с моря. Командовал парадом генерал-майор Матюшкин, из придворных бабников и алкашей. Но беда не в этом. Самодержец увязался за войском, а ты хорошо представляешь, что означает присутствие больших начальников на командном пункте. А тут - САМ. Поначалу шло не плохо: взяли Дербент, Баку, захватили у Персии провинции Ширван, Гилян, Мазендеран и Астрабад. А неприятности, как всегда, начались потом. Сюда мы тоже входили, парадным маршем, а потом завязли по уши. И в веке осьмнадцатом, проблемы схожие: климат гнусный, вода паршивая, и той нет, зараза гуляет, и местные норовят при случае ножиком в спину ткнуть. Нам, вон, сейчас полмира в глаза тычет за нашу "агрессию" в Афганистане, а тогда с подачи Англии турки стали реальной войной стращать. А Россия никогда ни к одной войне не была готова. Всегда почему-то война для нас неожиданность. Даже та, которую сами начали. Короче, вернули все завоеванное обратно шаху персидскому, а сами - кто жив остался, - домой. Так вот первый Персидский поход и закончился.
  
   - То есть, паршиво.
  
   - Именно так. Вторая попытка была предпринята при матушке Екатерине номер два. Командовать экспедиционным корпусом был назначен...
  
   - "...Мудищев Лев, красавец, генерал-аншеф"? - перебил Никитин, хотя ему нравились его живая манера изложения и своеобразная трактовка событий.
  
   - Почти... генерал-поручик Валериан Зубов, состоявший при государыне по постельной части, но восхотевший подвигов марсовых. Повод для отправки "ограниченного контингента" был стопудовый, как и у нас: просьба законного правителя Грузии и наши обязательства по Георгиевскому трактату. В году семьсот девяносто шестом двинулись войска знакомым маршрутом. Снова взяли Дербент и Баку, дошли до слияния Куры и Аракса. Готовы были двигать дальше на Юг, но тут Екатерина возьми, да помре. А ейный сынуля - император Павлик номер раз - войска отозвал. И не из пацифизма, а из запоздалой мести мамаше. Ибо, не без оснований, считал, что это с ее подачи братаны Орловы замочили его папеньку - Петра номер три. Так завершился второй Персидский поход.
   Любопытно, что третий персидский поход, хотя историки его так не называют, предпринял уже сам же Павел номер раз. В последнюю пятилетку восемнадцатого века он стакнулся с Бонапартием на почве обоюдной нелюбви к англичанам. И Наполеон убедил нашего остолопа в том, что собирается отправить мощный флот для завоевания "жемчужины британской короны" - Индии, и предложил Павлу в этом предприятии долю, если Россия двинет туда же свое доблестное войско сушей. Павел, не долго думая, отправил туда казаков под командованием атамана Платова. СПЕЦНАЗ того времени. - Шура принялся засыпать себе в кружку очередную порцию коричневой пыли.
  
   - И что потом? - Никитину было на самом деле интересно.
  
   - Потом суп с котом, - Щура помешал ложечкой свою отраву, - Пройти нужно было через весь Туркестан, в те поры еще совсем ещё не наш: земли хивинские, бухарские и хорезмские, Кара-, Кызыл- и прочие Кумы. Транзитом через наш родной Афганистан, ать-два - до самой Индии. Как тебе план?
  
   - С размахом. Но сочинял его болван без мозгов. Куда на такие расстояния пехом?
  
   - Да хоть конным. Тем более, что Наполеон Павла "развел" как лоха: никакой флот в Индийский океан он посылать не собирался, потому что не было у него никакого флота. А Платов успел положить в песках - за здорово живешь - без боёв, половину личного состава, тыщ десять казачьих душ. И тут: в первом году девятнадцатого века, самодержца пристукнули в собственной спальне любимой табакеркой проплаченые англичанами заговорщики. На престол взошел Александр номер раз, и дал команду вернуть казаков - точнее, то, что от них осталось. Вот так окончился третий Персидский поход. Ну, как тебе очерки родной истории?
  
   - Весьма поучительно, господин профессор. Приятно сознавать, что мы выполняем посмертную волю наших предков и идем по их стопам. А что придает вам уверенности в том, что наш Персидский поход станет последним? Он, в отличие от предыдущих, окажется успешным?
  
   Шура отхлебнул из кружки "адского варева" посмотрел в, уже успевшее почернеть, окно и, обнаружив, что сигареты в его пачке кончились, полез в тумбочку за новой.
   - Знаешь, Ник, - серьезным голосом сказал он, распечатывая сигареты, - я как раз уверен в полном его провале. А что касается того, что этот Персидский поход будет последним, то очень хочется, чтобы данное предположение оправдалось, - Шура вздохнул. - Извини, Ник, я страшно хочу спать. Если комбат захочет, пускай будит меня сам, если сумеет. Мне уже все равно.
   .............................................................
   Никитину голову взбрело поменять постельное белье, порядком уже мятое и не вполне свежее. Он полез в тумбочку, где хранил несколько сменных комплектов простыней и наволочек. Когда его усталая рука потянула на себя верхнюю из них, следом за простынёй к его ногам вывалился пакетик.
   Он был непрозрачным, и Никитину пришлось его разрезать финкой.
   - Так, так, так... И что же это у нас там такое?
   Он понюхал и вздрогнул.
   В пакетике был чарс. Не менее ста граммов.
   - Ай-я-яй-я-яй... Кто же это так неосторожно анашу разбрасывает?
   ....................................................................
   В помещении было темно. В нем довольно громким шепотом беседовали Касымыч и Угаров. Их профили почти столкнувшиеся лбами были хорошо видны в свете фонарей, которые с плаца прорывался через окно в комнату.
   - Так какого черта ты, идиот, не проверил все, как тебе было сказано? Я же тебе сто раз говорил, чтобы все делалось под твоим контролем! А ты чего? - раздался голос Каримбетова.
  
   - Да кто ж знал, что эти козлы, вместо того, чтобы распихать все, куда положено, оставят порнуху у себя. Я же их проинструктировал!
  
   - Ты жену свою будешь инструктировать, как ноги раздвигать! На операции, надо всё лично проконтролировать!
  
   - Да как? Самому, что ли, туда с ними лезть?
  
   - А ты что думал? Надо будет, и не туда полезешь! Хочешь чистеньким остаться? Хрен тебе! Забыл, как тебя с двумя килограммами "травы" прихватили? Да ты бы уже год, как зону топтал, если бы не я!
  
   - Да там не так все было! Мне эту "траву" в последний момент Губанов переложил из своего баула, перепугался.
  
   - А ты, болван, взял?
  
   - Ну, взял...
  
   - Тебе же уже сказано, что ты - идиот! Ишак деланный!
  
   - Да я же...
  
   - Заткнись и слушай меня! Завтра, сразу после подъема, возьми Левончика и еще кого-нибудь, можешь "в темную". Только тех придурков, что уже засветились, не трожь. Вообще, близко к ним не подходи. Влипли - сами пусть выкарабкиваются. Ничего им за это не будет, подрючат и отпустят.
  
   - А если начнут языками болтать?
  
   - Не начнут, я их здорово накрутил, до сих пор, поди, с полными штанами ходят.
  
   - Они, между прочим, в роту ночевать не пришли, их с вечера уволокли, и где-то прячут.
  
   - С утра узнай, где. Встретиться и потолковать с ними без свидетелей, пожалуй, все-таки, стоит. Я тоже надавлю, где нужно. А где пакет с "лекарством"?
  
   - Где положено. Доставлен по адресу.
  
   - Значит, все, как я сказал: берешь Левона и еще одного лоха, идешь туда до подъема и торжественно "находишь" посылку. Ихним кабаном я займусь сам. Ничего, на этот раз они у меня хлебнут по полной программе! Долго они еще меня помнить будут! Ладно, всё. Давай спать, завтра вставать рано.
   Наступила тишина.
   ....................................
   Капитан Кирпичников в соседнем модуле вынул наушник из уха и отмотал запись на диктофоне назад. На этот раз аппарат был размером с папиросную коробку. Он, отмотал назад, прослушал запись, и остался доволен услышанным.
   ..................................................................
   Два бойца, зевая, зашли в комнату Никитина.
   Он при них вытащил из тумбочки злосчастный пакет и положил его на тумбочку же сверху.
   - Дывись, - пригласил жестом.
  
   Сержант Величко посмотрел, понюхал:
   - Ось ничего себе подарунок.
  
   - Нравится? Тогда подпишитесь под этим, - Никитин стал читать, - "Я, командир 1-го взвода 2-ой роты, старший лейтенант Никитин Игорь Алексеевич, докладываю, что 6 июня 1988 года, в 0 часов 25 минут, разбирая свои личные вещи в присутствии сержанта Величко О.П. И сержанта Олейникова В.А., обнаружил в своей тумбочке не принадлежащий мне полиэтиленовый пакет с веществом растительного происхождения, похожим на наркотическое, типа "гашиш", в количестве около 100 граммов."
  
   Он положил листок на тумбочку. На него ручку.
   Сержанты по очереди подписались.
  
   - А теперь свободны. Извините, что от сна оторвал. Сами понимаете, какое это дело.
  
   Сержанты-понятые ушли, а Никитин еще раз перечитал свою бумажку, и остался ею вполне удовлетворен. Пакет с чарсом он переложил под матрас - на тот случай, если посреди ночи кому-нибудь вздумается поискать там, куда он его подсунул. Сложив докладную вчетверо, он засунул ее в наволочку, зевну, потянулся, упал на койку и мгновенно отрубился.
  
  

***

   Титры: Москва. СССР
   6 Июня 1988 года
  
   Шура, бледный и усталый, каким Никитин запомнил его накануне вечером, сидел на широком гранитном парапете смотровой площадки Воробьевых гор и тоскливо обозревал панораму Москвы, лежащую перед ним. На нем была выгоревшая "песочка", на поясе висел "Стечкин" в деревянной кобуре-прикладе.
  
   - Зачем тебе здесь ствол, Шура? - спросил Никитин, который стоял у парапета на траве. За спиной Шуры было видно высотное здание Московского университета
  
   - Потому что мы с тобой в раю, Ник. А в раю все ходят со стволами.
  
   - Почему?
  
   - Здесь так положено.
  
   - Кем?
  
   - Им, Самим, Ник. Чтобы мы не чувствовали себя здесь одинокими.
  
   - А разве пистолет помогает от одиночества?
  
   - Только он и помогает. Разве ты еще этого не понял?
  
   - А как же он может помочь, Шура?
  
   - Очень просто, Ник.
   С этими словами он медленно вынимает из кобуры пистолет, передергивает затвор и приставляет ствол себе под подбородок.
  
   - Нет! - кричит Никитин, - Ты не можешь умереть еще раз! Ведь ты же в раю: значит уже умер!
  --
   - И в рай, и в ад можно попадать много раз. У тебя еще все впереди, - и нажимает спуск. Гремит выстрел, потом почему-то еще один, и еще...
  
   - Нееееееееет!... - орет Никитин, как сумасшедший, и немедленно просыпается от собственного крика у себя в модуле в Фарахруде.
  

***

   Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.
   6 июня 1988 года
  
   В дверь грохочут глухие удары, которые Никитин в своем кошмарном сне принял за выстрелы. Он, не поднимаясь с койки, рявкает:
   - Какого черта надо?
   Одновременно бросает взгляд на часы - половина шестого. Действительно, кого и за каким чертом принесло в такую рань?
  
   - Никитин! Открывайте! - гремит из-за двери хорошо знакомый со вчерашнего голос с начальственной интонацией, - Особый отдел!
  
   - Так, начинается то, чего и стоило ожидать, - бормочет Никитин под нос, засовывая ноги в тапочки из шинельного сукна, вставая и топая к двери.
   - Чего вам надо? - переспрашивает, чтобы потянуть время и собраться с мыслями.
  
   - Откройте немедленно! - повторяет из-за двери тот же голос.
  
   В открытую Никитиным дверь вваливается особист - старший лейтенант Угаров, а с ним - батальонный начальник продовольственного склада, прапорщик Мелконян, и какой-то незнакомый ему, зачуханный боец из ОБАТО.
   "Особняк" с торжествующе-грозным видом объявляет металлическим голосом:
   - Старший лейтенант Никитин! Мы вынуждены произвести досмотр ваших личных вещей!
  
   - На каком основании? - спрашивает Никитин.
  
   - На основании имеющейся у НАС оперативной информации и предоставленных МНЕ полномочий! - гордо сообщает Угаров.
  
   - И эти "полномочия", разумеется, подтверждаются соответствующим документом, подписанным военным прокурором? - не без ехидства спросил Никитин.
  
   - Вот мой документ! - тычет Угаров Никитину в нос своей краснокорой "ксивой", - Если вы немедленно не подчинитесь моим требованиям, мы будем вынуждены применить силу!
  
   - Да что вы говорите? - вполне искренне изумляется Никитин, и бросил взгляд на свиту старлея.
  
   Левончик-кормилец, у которого спецназёрам всегда можно было разжиться лишней парой-тройкой коробок горных пайков, чтобы дотянуть до получки, стыдливо отводит свои маслянистые очи.
   Солдатик из ОБАТО вообще не знает, куда деваться, дрожа от страха и явно мечтая провалиться сквозь землю поглубже, лишь бы оказаться подальше отсюда.
  
   - Ну! - рычит Угаров, выдергивая из кобуры "макаров" и наставляя его на Никитина. Этому дауну невдомек, что любой офицер СПЕЦНАза, терпеть не может когда на него наставляют ствол, а еще - когда и понукают. Поистине ангельскому терпению Никитина приходит конец.
   Сначала "макаров" улетел в дальний угол.
   А потом Никитин точным, расчетливым ударом правой, изо всей дури, заехал Угарову прямо в "пятак".
   Улететь далеко ему стенка помешала. Треснувшись башкой, особист сполз на пол. Из расквашенного соплевыделяющего органа обильно хлынула кровянка на хэ-бэ.
   Никитин стоял над ним, пыхтя, и явно сдерживал себя, чтобы не врезать тому ещё.
   На шум повыскакивали из своих комнат в коридор офицеры, проживавшие в модуле. В дверном проеме сразу возникает толпа. Среди них Карась, Боцман, из-за спин выглядывает долговязый Змей, торчит рыжая макушка нашего "истинного арийца" Андрюхи Райнеке, выше всех маячит цыганистая голова Кирпича. Только Шуры почему-то среди них не видно.
  
   - Что тут за чертовщина? - Протиснулся сквозь толпу офицеров в исподнем Змей - единственный из всех собравшихся, одетый по форме. Его, как старшего по званию, безропотно пропустили.
  
   - Да вот, товарищ майор, - указывает Никитин рукой на все еще бесчувственное туловище верного дзержинца-ежовца, прикорнувшее у переборки, - Ворвался сюда, ко мне, ни свет, ни заря, чего-то орать начал, пистолетом махать. А потом споткнулся вдруг о порожек, упал на пол, и сопатку себе разбил. Верно, ребята? - спросил я у перепуганных "понятых".
  
   Майор огляделся.
  
   - А я что? - снова отводит свои бегающие глазки "застенчивый воришка" Левон-джан,- Я ничего не видел. Я сзади стоял.
  
   Зачуханный ОБАТОшник вообще лишился дара речи и лишь с готовностью часто кивает головой. У него сейчас, видно, одна мысль: как бы живым отсюда уйти. О нравах и обычаях СПЕЦНАЗа в батальоне обслуживания ходят легенды и саги.
  
   - Ай-яй- яй! Какая неприятность! - Змей с любопытством наблюдает за попытками слегка, но не до конца очухавшегося Угарова подняться с полу, - Что же вы так, товарищ старший лейтенант? Под ноги смотреть надо! Так недолго и шею себе свернуть.
  
   "Сотрудник губчека", опираясь о стенку, все же умудряется принять полу-вертикальное положение. Вид у него самый жалкий, но он все еще пытается хорохориться. Зажимая одной рукой обильно кровоточащий чухальник, второй начинает лихородочно шарить в пустой кобуре.
   - Да я... Всех вас... Сгною!... Под трибунал!... Всех до единого!... Все про вас, про всех знаем! Да мы...
  
   - О чем это он? - спрашивает Змей у Никитина, одновременно нанося разбушевавшемуся Угарову малозаметный, но весьма чувствительный тычок двумя пальцами, указательным и средним, в правое подреберье.
   Издав звук, похожий на тот, что издает кухонная раковина, всасывающая в себя остатки воды после засора, "особняк" снова сползает по стенке на пол.
  
   - Бредит, наверное, - пожимает плечами Никитин.
  
   - Чего стоите, хлопцы? - обращается Змей к собравшимся, - Не видите, что ли? Человеку плохо! Помочь надо.
  
   К "больному" протискиваются сразу несколько человек.
   - Погодите, зачуток, - Змей вынимает из кармана "песочки" плоскую металлическую фляжку, отвинчивает крышку и, не жалея, щедрой рукой, поливает старлея ее содержимым. Комната сразу наполняется ароматами спиртзавода.
   Остаток начальник разведки вливает в судорожно хватающий воздух рот жертвы.
   Угаров, закашлявшись, открывает мутные глаза, пытается что-то сказать, но уже поздно.
   - А ну, ребята! Раз-два, взяли!
   Четыре пары рук приподнимают особиста, как пушинку, хотя в нем, на вид, не менее 90 кг живого весу.
  
   - Подождите! - кричит Никитин, и, выщелкивая магазин из "Макарова", запихивает его особисту за пазуху, - Теперь можно выносить!
  
   Протащив по коридору, особиста вытаскивают на крыльцо.
   И на:
   - Три-четыре! - раскачав свою ношу, спецназёры разжимают руки.
  
   Пролетев метра три, Угаров тяжело плюхается в тягучую пыль. Она заметно смягчает динамическую силу падения, так что за целостность его костей никто не переживает.
  
   А где Шура? - спросил Змей.
  
   Офицеры переглянулись и все дружно бросились к двери Шуриной комнаты.
   Подергали, она была заперта изнутри на ключ.
   На стук, все более настойчивый, никто не реагировал.
  
   - А ну, разойдись! - Кирпич, отступив на шаг назад, шарахнул в дверь плечом.
   Она сразу же с треском распахнулась.
   Шура, не шевелясь, лежал на своей солдатской койке, на правом боку, лицом к стене, почти с головой укрытый одеялом. На мгновение наступила тишина, в которой Никитин услышал как бы со стороны, как какой-то чужой голос, свой собственный:
   - Шура! Что с тобой? Да отзовись же ты, черт подери!
   Но он не отозвался.
   Змей откидывает одеяло и трогает бледную, почти как наволочка, шею ротного.
   - Все. Холодный... Отвоевался.
   Потом появившийся, как из-под земли, Док выставляет всех за дверь. Никитин все еще не может поверить в увиденное и услышанное. "Холодный...". Как так - "холодный"? Этого просто не может быть! Я же разговаривал с ним всего пять часов назад! Он не мог умереть! Все это - такой же дурацкий сон, как и предыдущий, где праведникам в райских кущах на Воробьевых горах положены пистолеты!
   Док долго не выходит.
   В коридоре появляется Петрович с озабоченным лицом. Не обращая внимания на то, что офицеры курят прямо в модуле, что строго запрещено и всегда им немилосердно преследуется, он спрашивает, ни к кому конкретно не обращаясь:
   - Кто там сейчас?
  
   - Док, - отвечает ему за всех Змей.
  
   - Понятно, - приоткрыв дверь, комбат скрывается за ней.
   Снова ожидание. Третья сигарета. В голове одна мысль: как? Почему? За что?
  
   Наконец, дверь распахивается, выходит Петрович, за ним Григорий.
   - Признаков насильственной смерти нет, - отвечает Док на незаданный, но висящий в воздухе вопрос, - по всем внешним данным, внезапная остановка сердца во сне. Точнее сказать может только патологоанатом. Тащите носилки.
  
   Никитин дергается в комнату, но его тащит за рукав Петрович.
   - Погоди, там без тебя управятся. Утром иди в строевую часть, оформляй документы, я дам команду. Повезешь его домой, - комбат вздохнул. - С этой минуты ты - исполняющий обязанности командира роты. Пока будешь в Союзе, я подготовлю и отправлю представление на твое назначение. И на очередное звание, ты ведь уже сколько перехаживаешь?
  
   - Полгода, только я...
  
   - Никаких "я"! Возьмешь роту, и точка! И встряхнись, спецназовец ты, или кто? Я тебя понимаю, Игорь, - произнес Петрович совсем другим тоном, - тяжело терять друзей. Особенно так глупо, не в бою, а от того, что слишком рано отказал проклятый "мотор". Тебе теперь жить за двоих - за себя и за него. И не забудь, построение по распорядку! Командуй, ротный!
   .....................................................................
   Батальон на построении в каре.
   Со знаменем, которое слегка развевается в руках знаменосца, пытаясь захлестнуть левого ассистента.
   Петрович, чуть хрипловатым голосом обращается к строю:
   - Товарищи офицеры, прапорщики, сержанты и солдаты! Сегодня ночью скоропостижно скончался наш боевой товарищ, командир второй роты нашего батальона капитан Балаганов Виктор Алексеевич. Предлагаю почтить его память минутой молчания! Головные уборы - снять!
   И первым снял кепи.
  
   Сотни рук сдергивают с голов кепи. Наступает звенящая в ушах тишина, в которой слышно только стук собственного сердца, да еще мерное гудение моторов пролетающего в заоблачной вышине транспортного самолета.
  
   - Вольно! Головные уборы - надеть! Командирам подразделений приступить к разводу на занятия и работы!
  
   Роты расходятся по расположению.
   Никитин не в том состоянии, чтобы командовать. Да и выполнять надлежащим образом свои обязанности. Сержант Величко по собственной инициативе подошел к нему и очень серьезным голосом заверил:
   - Та не волновайтэся, товарищу старший лейтенант. Усэ будэ, як треба! Я утримаю!
  
   - Действуй, родной, утримай. Если что, я помогу.
  
   - Есть, товарищу старший лейтенант! - сержант козырнул и помчался выполнять обещанное.
  
   Никитин пошел в строевую часть. Свернув за угол модуля, чуть не споткнулся о сидящего на корточках бойца.
   Тот сидел, уткнувшись лицом в колени.
  
   - Ты чего тут делаешь? - спросил Никитин.
   Солдат поднял заплаканное лицо. Это был нештатный ординарец Шуры, рядовой Аниуллин.
   Второй раз, менее, чем за сутки, Никитин увидел плачущего спецназёра.
   ....................................................
   В кабинете комбата находились, кроме него, начальник разведки батальона Змей и начальник штаба Мертвищев, когда туда ворвался взбешенный майор Каримбетов. Щелки его узких глаз, казалось, стали вдвое шире от извергаемых ими молний.
   - Какого шайтана ты тут творишь, майор?! - заорал он гнусавым голосом с порога, - А вы, - это адресовалось Змею и НШ, - вон отсюда! У меня с вашим командиром будет серьё-ё-ёзный разговор!
  
   - По какому праву вы распоряжаетесь моими офицерами, да еще в моем кабинете? - спокойно осведомился Петрович,
  
   - По какому праву? - прошипел особист, - Я вам сейчас покажу, по какому праву! Можете считать себя уже БЫВШИМ командиром батальона!
  
   - Да ну? - изумился Петрович, - А вот мне показалось, что это я разговариваю с БЫВШИМ заместителем начальника Особого отдела бригады.
  
   - Что-о-о? Да как вы смеете меня оскорблять? Я нахожусь при исполнении служебных обязанностей! И как офицер военной контрразведки в боевой обстановке имею право не только отстранить от должности любого командира, но и применить против него оружие?
  
   - Вот именно, Касымыч, что в боевой... А мы сейчас в расположении части и никаких боевых действий не ведем. К тому же ты забыл, что применять оружие дозволяется в исключительных случаях, например, при угрозе измены Родине. На вашем месте я бы помалкивал, Каримбетов!
  
   - Что вы несете? - взвизгнул Касымыч, - Да вы хоть знаете, что у вас, в батальоне, творится?
  
   - И что же там творится? - поинтересовался Петрович.
  
   - У вас дезертировал военнослужащий!
  
   - Не дезертировал, а утонул, - поправил его Змей.
  
   - Это еще доказать надо, что ваш "утопленник" у душманов чаи не гоняет! Ваши подчиненные хранят у себя наркотики и порнографию, намереваясь тайно ввезти все это на территорию СССР! Они обезоружили и зверски избили офицера контрразведки, который пытался пресечь эту преступную деятельность! Наконец, двое ваших офицеров - Балаганов и Никитин, - вполне обоснованно подозреваются в присвоении крупной суммы денег в иностранной валюте, захваченной ими при расстреле машины с мирными жителями! Этого достаточно?
  
   - Ты все сказал, сволочь? - спросил низким голосом Петрович. Его пудовые кулаки сжимались и разжимались от еле сдерживаемого желания немедленно превратить плоскую рожу Каримбетова в сырой фарш, - К твоему сведению, капитан Балаганов сегодня ночью скончался от сердечного приступа, до которого довели его ты и твои "шестерки"! Так что, если хочешь уйти отсюда живым, не смей даже поминать его имя вслух! А то я за своих ребят не ручаюсь.
  
   - Вы что?... Угрожать? Мне? Да я...
  
   - Заткнись! Сядь и послушай, тебе будет интересно.
  
   Только сейчас особист заметил стоящий на столе у комбата портативный бобинный диктофон "SONY".
   - Это что еще за шутки? - возмутился он
  
   - Это не шутки, Каримбетов, это вовсе не шутки. Сейчас ты в этом убедишься.
   Петрович щелкнул клавишей диктофона.
   - "...Младший сержант Матушкин! Расскажите нам, где, когда и какое задание вы получили от сотрудника Особого отдела старшего лейтенанта Угарова?" - зазвучал голос командира первой роты капитана Кирпичникова.
   - "Я встретился со старшим лейтенантом Угаровым вчера, после обеда, за столовой. Он передал мне четыре иностранных журнала и пакет с анашой. Все это было уложено в мешок.
   - Опишите этот мешок.
   - Обычный, пластиковый, белого цвета. Там Пугачева еще была нарисована.
   - Пакет был этот?
   - Да, этот.
   - Вы видели, что лежит в пакете?
   - Да, я посмотрел. Это были журналы и анаша.
   - Что это были за журналы?
   - Ну... там женщины голые.
   - Это были вот эти журналы?
   - Да, эти.
   - А как вы узнали, что в пакете находится наркотик?
   - Развернул и понюхал.
   - Что вы должны были сделать со всем этим?
   - Я должен был передать три журнала своим друзьям, рядовым Рыбакову, Носову и Звонареву, чтобы они незаметно подбросили их в личные вещи командира роты и других офицеров..."
  
   Каримбетов, слушавший откровения своего провалившегося агента, сидя на стуле напротив работающего диктофона, выглядел жалким и сломленным.
   Но в следующий момент Касымыч резко метнулся, выбросив руку к диктофону.
   Однако захватить присутствующих врасплох ему не удалось. Змей мгновенно перехватил его конечность, заломил ее за спину и ткнул его мордой в стол. Свободной рукой он вытащил у него из поясной кобуры "макаров".
  
   - Бесполезно рыпаться! - сурово изрек Петрович.- Дальше слушать будем?
  
   Отпущенный Змеем, Каримбетов потирал пострадавшую клешню и злобно сопел.
  
   - Молчание - знак согласия. Продолжим! - и нажал клавишу диктофона.
  
   - "...А один журнал и пакет с анашой я должен был передать во вторую роту младшему сержанту Забелину, моему земляку, - снова зазвучал монотонный голос допрашиваемого Матушкина, который тут же перебил голос покойного Шуры:
   - С какой целью?
   - Чтобы он подбросил их своему командиру роты или взвода.
   - Он выполнил задание?
   - Об этом мне неизвестно.
   - А вы? Что вы сделали с журналами?
   - Мы оставили их себе.
   - Почему?
   - Ну, во-первых, не хотели, чтобы у нашего командира роты, у вас, то есть, были неприятности. Вы нам не сделали ничего плохого. А во-вторых, подумали, что особист не сможет проверить, подложили мы их или нет.
   - Почему вы согласились выполнить задание старшего лейтенанта Угарова?
   - Две недели назад нас всех вызвал майор, этот, нерусский...
   - Каримбетов?
   - Да, он самый. Сказал, что знает, где и как мы продавали две канистры солярки духам из кишлака.
   - Это правда?"
   Пауза.
   - Да.
  
   - Ну, что, Каримбетов? - Петрович щелкнул клавишей диктофона, - Там еще показания его подельников. Среди прочего они, кстати, каются, что на ночное купание потащили двоих "молодых" по прямому указанию Угарова, а, значит, и твоему! Достаточно?
  
   - Это ложь! Оговор! - взорвался особист, - Мало ли, что они там наговорят! Вы... Вы их заставили! Я знаю! Вы их били, пока они не стали говорить то, что вам хотелось! Вы специально сделали это, чтобы скомпрометировать меня!
  
   - Ах, вот ты как? Ну, ладно, тогда послушай-ка заодно еще вот это, - Петрович вынул из ящика стола другой аппарат, значительно меньших размеров. Но звук он воспроизводил на удивление громко и отчетливо.
   - "Так какого...ты, идиот, не проверил все, как тебе было сказано? Я же тебе сто раз говорил, чтобы все делалось под твоим контролем! А ты чего? - раздался голос самого Каримбетова.
   - Да кто ж знал, что эти козлы, вместо того, чтобы распихать все, куда положено, оставят порнуху у себя. Я же их инструктировал!" - ответил голос Угарова.
   Петрович нажал миниатюрную кнопку.
   - Узнаешь, Касымыч? Свой голос и нежный голосок своего подручного, Угарова? Только дурак не поймет, о чем вы там толкуете.
  
   - Да какое право вы имели подслушивать офицеров военной контрразведки во время проведения ими важного оперативного мероприятия?! - снова вскипел неугомонный особист.
  
   - Заткнись, урод! - загрохотал комбат, - Заткнись, пока я тебя не пристукнул прямо здесь! С каких это пор организация подлых провокаций против боевых офицеров собственной армии, стала называться "важным оперативным мероприятием?" Тридцать седьмой год вспомнили? Не дают покоя "лавры" предшественников?
  
   - Товарищ майор, - хищно улыбаясь, вставил Змей, - А может быть, грохнуть этого вурдалака: прямо здесь, из его же ствола? В висок, в упор - пороховой ожог, отпечатки на стволе - все будет в полном порядке, комар носа не подточит. Скажем, что устыдился, мол, своих гнусностей, и, не сходя с места, - бац! А, товарищ майор? Очень-очень хотца!
  
   - Нет, Змей. Никто не поверит, что он сам застрелился. Стреляются от позора те, у кого есть хоть капля совести. А у этого мерзавца её никогда не было.
  
   Но, даже загнанный в угол, Касымыч все еще пытался выйти из, явно проигранной, партии победителем:
   - Я требую, чтобы мне срочно дали возможность связаться с моим руководством! - затравленно взвизгнул он.
  
   - С руководством, говоришь? - хмыкнул Петрович, - Отчего нет? Только напрасно... С утра майору Кузьмичеву о твоих художествах все уже доложено. А, пока мы с тобой здесь разговоры разговариваем, копии всего, что ты только что слышал, уже летят к нему под вооруженной охраной.
  
   - Какой Кузьмичев! - взвился Каримбетов. - Я требую, чтобы меня соединили с Кабулом, с генералом Подковыровым!
  
   Комбат переглянулся со Змеем.
  
   Тот молча кивнул.
  
   - Послушай, ты, гнида! - нехорошо улыбаясь, произнес Змей, - Мы ведь еще не все тебе продемонстрировали. На, полюбуйся!
   С этими словами начальник разведки вынул из лежащей на столе черной папки пачку фотографий и швырнул ее Каримбетову.
   Снимки рассыпались веером по столу. Одного беглого взгляда на них было достаточно, чтобы безошибочно признать тех, кто был на них изображен.
  
   Но Змей, с большим удовольствием, дал пояснения.
   - Вот тут заместитель начальника Особого отдела бригады СПЕЦНАЗ, майор Каримбетов Турсумбай Касымович, заключает в дружеские объятия главаря бандформирования "непримиримых", небезызвестного Кори Якдаста.
   Змей отбросил фотографию и взял другую.
   - А вот он же сидит за дружеским достарханом с душманами. Настроение у всех, судя по довольным улыбкам, преотличное. И немудрено: презрев все мусульманские законы, в центре стола нахально маячит уже ополовиненная бутылка "Столичной". Вы же мусульманин, Каримбетов?
  
   - Нет, я - коммунист, - встрепенулся особист.
  
   - Ну - ну... - усмехнулся Змей и продолжил, беря новую фотографию, - А вот как пишут в пьесах: те же и пожилой сморчок со злым взглядом маленьких, колючих глазок. Да это же сам Мамадшах, основной главарь ДИРА в нашей местности. Помимо прочих "достоинств", известен также тем, что обожает лично приводить в исполнение приговоры собственного, так называемого, "исламского революционного трибунала". Руки у него даже не по локоть, а по самую, что ни на есть, шею в крови наших пленных. Остальные фотографии - того же плана. Все это, - Змей показал пальцем, - я подобрал на месте разгрома бандгруппы во главе с твоим одноруким корешем - Кори Якдастом. Он сейчас у Аллаха. И, кажется, там тебя уже заждался!
  
   - Да вы с ума сошли тут все, - особист был уже не на шутку перепуган, - Это были санкционированные переговоры! Спросите у генерала Подковырова!
  
   - О переходе бандитов на сторону "народной власти"? - хмыкнул ехидно комбат, - Не смеши, Касымыч! Впрочем, копии этих фотографий тоже улетели по назначению. Пускай с тобой разбираются те, кому положено. Я бы с огромным удовольствием сам арестовал тебя и отправил под конвоем, но, увы, не могу! Ещё с еще большим удовольствием я бы тебя расстрелял, как у вас говорят: "без суда и следствия". Неохота только об говно руки марать! Так что, давай, Касымыч, вали отсюда, да поскорее, а то у моих ребят руки тоже чешутся. Могут не удержаться. До вертолетной площадки дорогу знаешь, или тебе провожатые нужны?
  
   Каримбетов, скукожившийся и с посеревшей физиономией, тяжело поднялся со стула и поплелся к выходу. Он уже взялся за дверную ручку, когда Петрович, окликнул его:
   - Эй, каторга! Не забудь захватить с собой свою подружку, Угарова. Кстати, забыл спросить: задница-то у него как, ничего? Упругая?
  
   Вопрос был задан просто так, на "фу-фу", чтобы лишний раз уязвить оппонента, но он неожиданно угодил в цель. Это стало понятно по реакции особиста. Он вздрогнул и резко обернулся.
   В глазах его застыл уже животный страх.
  
   Мясищев мгновенно это уловил и продолжал втаптывать врага в грязь:
   - Вы имеете дело с разведкой. Мы не только аудио-, но и видеозапись в гостевом "номере" вели. В инфракрасном диапазоне. Все, конечно, в зеленых тонах, но так - ничего, прекрасная видимость! Хоть за деньги показывай!
  
   - Вадим Алексеевич, - обратился Петрович к Змею его "мирским" именем, - вы у нас внештатным дознавателем числитесь, У-Ка читали. Какая там статья про ответственность за мужеложство?
  
   - Сто двадцать первая, товарищ майор! До трех лет. А уж как на зоне таких любят! Часто всем коллективом и по нескольку раз в день.
  
   Услышанное добило Каримбетова вконец. Из кабинета он не вышел, а вывалился.
   В окно из кабинета комбата было видно, как он, пошатываясь, словно пьяный, плетется к "гостевому" модулю.
   - Здорово вы его насчет гомосечества уделали! - сказал молчавший до сих пор Мертвищев. - Как вы догадались?
  
   - Да, чего там догадываться... - хмыкнул Петрович. - Обратил внимание как его недоносок Угаров ногти себе полирует, словно девка, да еще и лаком бесцветным их покрывает? Остальное - чистая интуиция, - он помолчал, - Жалко только, что твоей "инфракрасной камеры" у нас нет.
  
   - Ничего, ему и так хватит, - заверил Змей, укладывая в папку весь собранный компромат.
  

***

   Титры: Шихванд. Провинция Фарах. Афганистан.
   8 июня 1988 года
  
   Диспетчерская аэродрома. Никитин в повседневной форме. Сразу видно, что готов к отбытию в Союз.
  
   - "Тюльпан" будет только к ночи. Вылетает сегодня около ноля часов. Вот так-то, Игорь, - сказал ему диспетчер, - Звонить куда будешь?
  
   - Нет, - ответил Никитин, - пойду день убивать. Хотя... Дашь позвонить в Москву?
   ..................................................
   Никитин на углу, у одного из поворотов, ведущего к штабу дивизии, под уникальным дорожным знаком, которого никогда не было в "Правилах дорожного движения": танк в красном круге, перечеркнутый красной косой чертой - "Движение танков запрещено". Причем поставлен он был не в шутку, а самым серьезным образом, и военная автоинспекция исправно заворачивала всю гусеничную бронетехнику в объезд, чтобы своими лязгающими траками не добивали и без того донельзя раскуроченную дорогу, ловит попутку.
   ............................................
   Стоящий на отшибе госпиталя модуль, ничем не отличался от всех остальных госпитальных строений только вывеской у входа: "Патологоанатомическое отделение", и, чуть пониже и поменьше размером еще одной: "Морг".
   Никитин постучал.
  
   - А, Игорь! Заходи, - приветствовал он Никитина хозяин этого печального заведения, майор медицинской службы, которому было хорошо за сорок, и о своей службе он мог бы уже писать мемуары под названием "Двадцать лет среди покойников". В народе его за глаза звали "Джеком-Потрошителем". Он обладал феноменальной памятью на имена и лица, а знакомы с ним были почти все офицеры и прапорщики не только Шихвандского гарнизона. Дело в том, что среди "интернационалистов" гуляло поверье, что, если ты хоть раз выпил рюмку за одним столом с нашим прозектором, то никогда и ни за что не попадешь на его оцинкованный стол в качестве "пациента". Увы, поверье помогало далеко не всем. Шура тоже с ним пил.
   Никитин вошел в его скромно обставленный кабинетчик.
   - Ты Балаганова домой повезешь? - спросил хозяин морга.
  
   - Я, Георгий Иваныч. Что показало вскрытие?
  
   - Сердце. Оно у него было, как у шестидесятилетнего, изношено до предела. Вот и не выдержало, исчерпало свой ресурс.
  
   - И от чего все это?
  
   - Твердят вам, - вздохнул мортус, - что здоровье надобно беречь смолоду, а вы? Сколько он в день выкуривал?
  
   - Не считал, - пожал Никитин плечами, - Много.
  
   - Вот то-то и оно. Кофе пил?
  
   - Пил. Жутко крепкий.
  
   - Алкоголь?
  
   - Как все.
  
   - Ну, и стрессы разные, тут ничего не поделаешь, - война. Родители у него живы?
  
   - Умерли, мать - давно, а отец лет десять назад.
  
   - От чего?
  
   - Мать от онкологии, а отец - от инфаркта.
  
   - Вот видишь, значит, налицо еще и врожденная предрасположенность. У тебя-то самого с этим как?
  
   - Нормально. Папаша от запоя помер, - соврал Никитин. Своего отца Никитин никогда не знал, мать о нем ничего мне не рассказывала, и даже не ведал, жив ли он вообще, или нет. Наставительный, поучающий тон, свойственный большинству медикусов, Никитина всегда раздражал. Их советы по сбережению здоровья были, безусловно, правильными, но неосуществимыми на практике. Все это, естественно, из области фантастики, и уж точно несовместимо со службой в СПЕЦНАЗе.
  
   - Значит, тоже сопьешься! - заключил "Джек-Потрошитель" в ответ на его вранье, - Спиртику тяпнешь?
  
   - Тяпну, - кивнул Никитин, не раздумывая.
  
   Разливая спирт по мензуркам Док налил еще в кружки простой воды из градина и назидательно сказал:
   - Никогда не запивай спирт минералкой, - взял мензурку и добавил, - Помянем раба Божьего Виктора...
   .............................................
   Никитин и Боев в "бочке" Боева.
   На столе ополовиненная бутылка водки и немудреная закусь.
   - А что, этот "особняк" косоглазый больше не объявлялся? - спросил Боев.
  
   - Бог миловал.
  
   - Теперь навряд ли объявится, - уверенно заявил Боев, разливая водку по рюмкам, - Мы с Кирпичом кое в чем ему подсобили.
  
   - Прям детектив, - заинтересовался Никитин, - Это как же?
  
   - Колян сам тебе расскажет, когда вернешься. Тебя на роту ставят?
  
   - Ставят.
  
   - Значит, теперь вы на равных. Я ему скажу, что от тебя у меня тайн нет, - и без задержки спросил, - Слушай, ты не передашь в Москве моей благоверной пять сотен чеков?
  

***

   Титры: Аэродром Чкаловский. Московская область. СССР.
   9 июня 1988 года
  
   Никитин очнулся от дремы, когда самолет ударил шасси о бетонку.
  
   К открывшейся аппарели подъехал автобус ПАЗ, оборудованный под катафалк.
   Он был рассчитан на гроб обычного размера. "Цинк" же, упакованный в деревянный прямоугольный ящик, никак не желал туда протискиваться, и его солдаты ставят под углом 45 градусов к полу, и только тогда гроб запихивается в автобус.
  
   Никитин залез в автобус. Сел и погладил ящик ладонью:
   - Бедный Шура! Даже в гробу тебе не дают полежать спокойно...
  
  

***

   Титры: Москва. СССР.
   9 июня 1988 года
  
   Автобус-катафалк едет по раздолбанному Щелковскому шоссе до Москвы.
   Пересечение с МКАД.
   Автовокзал. Станция метро "Щелковская".
   Черкизовский рынок.
   Стадион "Локомотив".
   Пруд с церковью на пригорке. Преображена.
   Мост через Яузу.
   Госпиталь имени Бурденко. Въезд со стороны Яузы.
   Морг.
   Никитин выходит из автобуса.
  
   К нему подошел крепкий мужик лет сорока пяти в форме.
   - Полковник Коротченков, из Главного Управления, - представился он, - Вы - старший лейтенант Никитин?
  
   - Я, товарищ полковник, - козырнул Никитин.
  
   - Мне поручено вас встретить, и заняться организацией похорон. Документы у вас?
  
   - Так точно, - Никитин передал папку.
  
   - У вас есть место, где остановиться?
  
   - Есть.
  
   - Оставьте мне, свой телефон и езжайте отдыхать. Вот мой номер, - полковник протянул сложенный тетрадный лист в клеточку, - Сверху - служебный, снизу - домашний. Командировку отметите в Управлении. Если что нужно, звоните.
  
   - Спасибо, товарищ полковник.
  
   - Всего доброго.
  
   Только сейчас Никитин заметил, что возле него крутится какой-то чернявый мужичонка лет тридцати пяти, в замшевой куртке и сильно поношенных джинсах, похожий на южанина. Его маковку украшала приличных размеров лысина. Мне он сразу почему-то не понравился.
  
   - Простите, вы Игорь? - спросил он, выждав, пока полковник отойдет.
  
   - Ну, допустим, я, а что?
  
   - Тариэл, - представился он, протягивая мне волосатую длань. - Я муж его сестры, - Говорил он с очень легким, но все равно заметным акцентом уроженца солнечной Иверии.
  
   - Чьей сестры? - не понял Никитин.
  
   - Балаганова Виктора, чьей же ещё.
  
   Никитин пожал ему руку.
  
   - Вы привезли Виктора? - спросил новый Шурин родственник.
  
   - Да, я. Что вы хотите? Оформлением документов и похоронами занимается тот полковник, который только что отошел. Вещи покойного я завезу Ванде Станиславовне завтра. Адрес знаю. А сейчас, простите, я очень устал. Примите мои соболезнования.
  
   - Погоди, - он тронул меня за рукав, переходя без спросу на "ты". - Можешь мне все отдать, я передам. Зачем тебе напрягаться?
  
   Никитин внимательно осмотрел его с головы до пят. И не понравился он ему еще больше.
   - Извините, - вежливо, но достаточно твердо заявил он. - Все вещи и деньги я могу передать только Ванде Станиславовне. Вас, простите, я не знаю.
  
   При слове "деньги" его темные, как душа осквернителя могил, глаза нехорошо блеснули.
   - Э, дорогой? Зачем тебе ездить туда-сюда? Мне отдай! Хочешь, я тебе паспорт покажу? Там печать-мечать, вот смотри! - Он действительно вытащил из кармана куртки затертый "молоткасто-серпастый" и развернул его на листе с графой "Семейное положение".
   Никитин не стал даже рассматривать, отметив лишь краем глаза, что "печать-мечать" там точно не одна.
   - Извини, кацо, - снова повторил Никитин, теряя терпение, - Сказано тебе: завтра - значит, завтра!
   ...............................................................
   Никитин открыл своим ключом дверь квартиры в типовой "хрущобе" на улице, Хулиана Гримау. В квартире никого не было, и было видно, что давно.
   Никитин заглянул в холодильник.
   Внутри сиротливо виднелась пачка маргарина. Компанию ей составляли два подвявших, но еще пригодных к употреблению, огурца. Только сейчас Никитин почувствовал, что безумно хочет жрать. Не есть, а именно жрать.
   С последней надеждой я откинул крышку морозилки и - о чудо! - обнаружил там курицу в целлофане.
   - То-то, я смотрю, моя экономная мама холодильник не выключила, - сказал он сам себе, вытаскивая курицу за лапу без когтей, - Эге... Да тут целая мадьярочка.
   Набрав в кастрюлю воды, он извлек иностранную подданную из красивой упаковки и сунул в ее последнюю купель. Поставил на плиту и начал дальнейшее обследование.
   В хлебнице нашлась слегка заплесневевшая четвертушка черного. Чуть поскоблить, и можно есть.
   О месте, где матушка хранит свои ликеро-водочные запасы, ему было хорошо известно еще с отпуска. В закромах обнаружились десяток бутылок "Русской" и шесть - сухого "Рислинга".
   - Тоже неплохо! Еще одной проблемой меньше, - продолжал он комментировать наличие припасов.
   Убавив огонь под кипящей кастрюлей, он скинул проклятущую повседневную форму с ненавистным галстуком на резинке, стащил белье и в костюме Адама протопал босыми пятками в ванную. Совершив тщательное омовение под душем (мокнуть в горячей ванне никогда не любил), натянул трусы и снова перебрался в кухню размером шесть квадратных метров.
   Банкет-соло удался. Правда, Никитин совершенно одичал и забыл, что импортным курям их куроводы запихивают в анус полиэтиленовый пакетик с потрохами покойной птички, и они сварились прямо в нем, "в мешочек". Пакет нисколько не пострадал и не сообщил блюду никаких посторонних оттенков вкуса или запаха.
   Вытряхнув из бутылки "Русской" последние пятьдесят грамм и тут же опрокинув их в себя, он похрустел остатком огурца и, расслабившись, закурил. На тарелке громоздились куриные косточки. Мысль, что, самое вероятное, послезавтра ему предстоит хоронить Шуру, не оставляла ни на минуту.
   Послонявшись без толку по квартире, он остановил свой взор на секретере в своей комнате и раскрыл его.
   - Нога... Точнее, рука человека не ступала здесь, кажется, с момента окончания мною военного училища.
   В секретере лежали стопки каких-то бумаг и старых тетрадей, россыпью валялись давно засохшие шариковые ручки и такие же окаменелые запасные стержни к ним, сломанный будильник "Слава", еще какая-то дребедень. Отдельно стояла большая картонная коробка из-под женских сапог.
   Он вытащил ее и раскрыл. В ней навалом лежали черно-белые фотографии. Взяв несколько из них в руки, бегло просмотрел. Все они были его школьной поры. Многие из них нащелканы им же, дешевенькой "Сменой-8", приютившейся тут же в секретере, среди прочего хлама веков.
   Бросив фотки обратно в раскрытую коробку, он посмотрел в окно. Почти напротив, через дорогу стояло грязновато-белое здание школы, где он проучился десять лет.
   - "Давно, друзья веселые, простились мы со школою..." - ни с того, ни с сего, начал он мурлыкать под нос, - Это верно, давненько. "Но каждый год мы в свой приходим класс..." А вот это -- уж дудки! Я больше ни разу туда не заходил, хотя вот она - рукой подать.
   Он еще раз просмотрел несколько снимков и принял твердое решение. Вытряхнув из коробки пылесос, начал методично рвать фотографии, одну за другой, швыряя ошметки в коробку. Поначалу смотрел на истребляемые отпечатки, потом плюнул и стал рвать их, не глядя. Коробка наполовину заполнилась обрывками. Следом туда же полетели фотоаппарат "Смена" в дерматиновом футляре, сломанный будильник "Слава", засохшие ручки и стержни к ним, окаменевшие ластики, еще чего-то канцелярское.
   В пачке бумаг, которые он рвал, обнаружилась стопка "Похвальных грамот", которые он регулярно получал с 1-го по 10-й классы за участие в различных олимпиадах, конкурсах и т.п. Их Никитин разодрал в лапшу с особенным удовольствием. Последними полетели в пылесосную коробку картонки с наклеенными на них композициями из засушенных листиков и цветочков - все они были украшены снизу, в правом углу бумажкой с надписью: "Гербарий. Игорь Никитин, 4 "А" класс".
   Когда все было кончено, секретер остался совершенно пуст. В нем одиноко ютился только гипсовый бюстик Пушкина, покрашенный "под бронзу", - его он тоже получил в качестве приза за победу на школьной олимпиаде по литературе.
   - А вот Александра Сергеевича уважим. Оставим. Гению, даже в таком облупленном виде, не место на помойке!
   Натянув спортивный костюм, он отнес коробку вниз по лестнице и вытряс ее содержимое в мусорный контейнер у подъезда.
   Вернувшись, Никитин прошел к телефону в коридоре, но набранный номер молчал.
   Попробовал дозвониться до боевской супружницы, там тоже никто не ответил.
   - Черт с ними, со всеми, перезвоню с утра. А теперь спать, спать, спать... - еле доползя до своей кровати и даже не утруждая себя настиланием белья, он обрушился на нее, как памятник Вождю Народов после ХХ съезда КПСС. И мгновенно отключился.
  

***

   Титры: Москва. СССР.
   10 июня 1988 года
  
   Никитин набрал номер мачехи Шуры.
   - Ванда Станиславовна, здравствуйте, это я - Никитин Игорь, помните?
  
   - Здравствуй, Игорь! - почти прокричала она в трубку, - Горе-то, горе какое! - Послышались всхлипывания. Может, она и впрямь возлюбила пасынка, как сына родного? В любом случае мне сейчас меньше всего хотелось служить той самой утешающей "жилеткой". Лучше сразу к делу.
  
   - Ванда Станиславовна, примите мои соболезнования. Я привез личные вещи Виктора и хотел бы передать их вам. Могу я сделать это сегодня?
  
   - Ах, да, конечно! В любое время, мы с Агнешкою дома. Тут вчера приезжал полковник... Забыла его фамилию...
  
   - Коротченков, - подсказал Никитин.
  
   - Вот, вот. Такой вежливый, предупредительный! Он сказал мне, что они сами сделают все-все, ты представляешь? Завтра обещал прислать за нами машину. Ты можешь заехать, когда тебе будет удобно.
  
   - Хорошо, Ванда Станиславовна, я буду у вас в одиннадцать часов. Да... Еще тут ко мне обращался какой-то грузин, вчера в госпитале. Сказал, что он муж...
  
   Ванда зашлась в таком визге, что я невольно отдернул ухо от трубки.
   - Какой он, пся крев, муж! Он варнак, жулик и проходимец! Наплел бедной девочке, что режиссер, работает с самим Михалковым, что у него дом в Тбилиси и дача в Сухуми, что на съемки за границу скоро уезжает! И её с собой возьмет. Заморочил девочке голову! А сам - босяк и аферист! Пытался уговорить прописать его! Нет, ты только представь: про-пи-сать! А потом смылся, прихватив Агнешкины украшения, все, что было! Матка Боска, как она плакала!
  
   Никитин приложил трубку к груди и поднял очи горе. Когда из трубки перестали доноситься неразборчивые проклятия вперемешку с всхлипами, он снова приложил трубку к уху и совершенно серьезно сказал:
   - Напишите заявление в милицию.
  
   - Уже написали, - было слышно, как Ванда высмаркивается. - Мерзавца ищут и, надеюсь, обязательно найдут. Он должен получить по заслугам! Так что, Игорь, если этот негодяй появится еще раз, сразу звони ноль-два!
  
   Никитин скорчил самому себе рожу в зеркало, но вслух сказал:
   - Конечно, Ванда Станиславовна. Но лучше будет, если я сам его скручу и доставлю в отделение.
  
   Она не уловила иронии в его голосе.
   - О! Это было бы просто замечательно! И ничего ему не отдавай! Мы тебя ждем, - раздались короткие гудки.
  
   Никитин прошел в кухню и снова наполнил чайную кружку кислятиной розлива Московского межреспубликанского винзавода.
   - Да, Шура, как не хочется ехать к этим твоим, так называемым, родственникам, но придется.
   Никитин глотнул из кружки, и, поморщившись, выплеснул содержимое в раковину.
   И поставил на плиту чайник.
   Он уже закипал, когда послышался звук поворачиваемого в замке ключа. Никитин привстал.
   Дверь открылась, и наступила пауза.
   Потом он услышал голос своей матери:
   - Кто здесь? - снова пауза.
   - Игорь! Это ты?
  
   - А кому тут еще быть, - сказал он, выходя в коридор.
  
   Объятия, слезы, снова объятия, и снова слезы. Ему было страшно неловко принимать на себя весь этот водопад бурных эмоций, и он постарался поскорее его закончить.
   - Прости, Ма, но у меня еще есть пара срочных дел в Москве, и мне сейчас некогда. Это недолго. Я вернусь, и мы обо всем поговорим. Обязательно дождись меня, хорошо?
  
   - Погоди, только скажи: ты... насовсем? Или в отпуск?
  
   - Увы, ма! Я всего лишь в служебной командировке. На неделю. Завтра... Завтра у меня еще одно важное дело, а потом я совершенно свободен.
  
   Ма заволновалась.
   - Ведь тебе и поесть-то тут было нечего! Холодильник совсем пустой!
  
   - Там была целая курица. Я ее сварил и съел. Извини.
  
   - Это ты меня прости, что укатила на дачу и ничего съестного в доме не оставила!
  
   - Откуда же ты могла знать, что я прилечу? Я сам об этом всего два дня назад узнал. А позвонить оттуда никак нельзя.
  
   - Все равно! Теперь, если я соберусь уезжать куда-нибудь, хоть на день, буду оставлять полный холодильник еды. Ты голодный, наверное, сынок? Я могу быстро приготовить тебе омлет. Там, - она кивнула в сторону прислоненной к стене у двери объемистой тряпичной сумки, - у меня яйца, молоко, хлеба батон. Еще колбаски взяла, "Любительской", по два двадцать. Такая очередища была! Но я отстояла, у нас в станционном магазине вообще ничего, кроме морской капусты, не бывает. Представляешь, хлеб завозят один раз в неделю, так его местные весь разбирают, по двадцать буханок, чтобы поросят кормить! Нет, ты только представь! Все члены нашего садово-огородного товарищества написали об этом безобразии в поселковый совет, а потом и в районный. Так они нам даже не ответили!
  
   - Спасибо, Ма, но я ничего не хочу. И мне пора бежать.
  
   - Когда ты вернешься?
  
   - Точно не знаю, но думаю, часа через два - два с половиной.
  
   Никитин уже собрался идти одеваться, когда Ма заметила под кухонным столом пустую стеклотару, от "Русской" и "Рислинга".
   - Боже мой, Игорь! - возвысила она голос. - Неужели ты все это ВЫПИЛ?
  
   - Да, Ма, - подтвердил он.
  
   - Ты станешь в своей армии хроническим алкоголиком, - грустно констатировала она.
  
   - Не волнуйся, Ма, до "хроники" мне еще далеко.
  
   - Ты так и остался мальчишкой. Говорила я тебе: поступай в Иняз. Был бы сейчас переводчиком. Интересная работа. Посмотрел бы мир.
  
   - Это вряд ли. Другие страны смотрят переводчики с хорошей коммунистической родословной. А я был бы как ты, Ма - учителем английского в школе. А вдалбливать до пенсии Present Continious Tense в тупые отроческие головы, как-то не по мне. А мир, Ма, я и так посмотрел уже. Прости, Ма, но мне, действительно некогда.
   Быстро натянув джинсы и футболку, Никитин переложил из форменной рубашки в карман конверт с пятью бумажками достоинством 100 "чеков" каждая. Записки к ним Боев почему-то не приложил.
  
   Подхватив коробку с магнитофоном и набросив на плечо ремень сумки, Никитин выскочил за дверь.
   Автобуса 119-го маршрута, как всегда, долго не было. Искурив две сигареты, он глянул на часы и понял, что может запросто опоздать на встречу.
   На его взмах рукой мгновенно скрипнул тормозами обшарпанный "Москвич".
   - Куда? - приоткрыл дверцу "бомбила" кавказской наружности.
  
   - Метро "Университет".
  
   - Чырык!
  
   - Однако... Черт с ним, поехали, - залез Никитин на заднее сидение.
   Едва отъехав, сын гор кивнул на стоящую рядом с ним коробку с магнитофоном.
   - Прадаешь?
  
   - Нет, - коротко ответил Никитин.
  
   - Э-э-э! Паслюшай! Прадай, да?
  
   - Сказано тебе: нет!
  
   - Пачэму, дарагой? Я харощий дэнгы дам!
  
   - Останови! - машина подъезжала к станции метро "Профсоюзная". Тут можно было пересесть на троллейбус.
  
   - Зачэм, дарагой? Давай, адын мэсто едэм, пасыдым, пагаварым, то-се. Шашлык кушаем. Сто грамм выпьем, а? Нащот твой вещь дагаварымся! Давай, да?
  
   Никитин опустил правую руку на его плечо возле смуглой шеи и не очень сильно надавил, куда нужно, большим пальцем.
  
   Джигит дернулся и вскрикнул от боли:
   - Эй, ты щьто? - Машина резко вильнула, приткнувшись к тротуару у магазина "Обои".
  
   Ни слова не говоря, Никитин взял коробку и открыл дверцу.
  
   - Э-э-э, дарагой! - заблажил было "шеф", - А кто дэнгы платыт будэт?
  
   - С царицы Тамары получишь, стафиллокок гоноррейный! - небрежно бросил Никитин через плечо и поспешил к выруливывающему на остановку троллейбусу, не обращая внимания на несущиеся мне вслед проклятия. Жаль, нет времени, чтобы поучить эту сволочь изящной словесности. И без того его минорное настроение было изгажено окончательно.
   ........................................................................
   Жена майора Боева, симпатичная брюнетка небольшого роста, уже ждала Никитина возле входа в метро "Университет".
  
   Никитин глянул на часы: было тридцать две минуты одиннадцатого. Непорядок!
   - Здравствуйте, - приветствовал ее Никитин, - вы жена майора Боева?
  
   Брюнетка кивнула головой и пошутила:
   - Если он только не сменил фамилию. А так выходила замуж еще за курсанта Боева.
  
   - Прошу извинить за опоздание. Это я звонил вам. Евгений просил передать вам пятьсот чеков с оказией, - Никитин вынул конверт и протянул ей, - Пересчитайте, пожалуйста, и я побежал.
  
   - Погодите, - удержала она его за локоть, - только скажите мне правду: он там сильно погуливает?
  
   - Мадам, я вас умоляю, - поднял очи горе Никитин, - где там гулять в горах? В мусульманской стране?
  
   - Вы его еще увидите?
  
   - Наверное.
  
   - Передайте ему, что я его жду. И жду примерно.
  
  

***

   Титры: Москва. СССР.
   10 июня 1988 года.
  
   По парапету Воробьевых гор ходит Шура в песочке со "стечкиным" на боку, балансируя руками, хотя парапет широкий и балансе нет надобности. Вокруг никого, кроме Никитина, который идет за ним и просит:
   - Шура, ну хоть намекни как-нибудь, о чем я хотел тебя спросить? Если тебе известен ответ, то, наверняка, ты знаешь и вопрос. Ты ведь всегда знал много такого, чего не знал я. Например, о Персидских походах. Я сейчас должен знать о том, что уже случилось, и что должно случиться. Тебе вместе со Смертью, открылась великая Тайна. Что это за Тайна, Шура?
  
   - На то она и Тайна, Ник, - ответил Шура, спрыгивая с парапета вниз. Дальше был слышен только его голос, - Знать тебе об этом еще рано. Ты еще живой! Всему свое время...
   Голос стал затухать, словно удаляясь куда-то. Только эхом отдавалось в ушах, ревербирируя:
   - Время... время... время...
  
   - Подожди, Шура! Когда оно наступит, мое ВРЕМЯ?
   Вместо этого Никитин почувствовал несильный толчок в плечо.
   И открыл глаза
   Посмотрел на часы. На циферблате было 11.02.
  
   - Эй, гражданин! - с тревогой в голосе спросил стоящий перед ним молоденький милиционер, - Вам плохо?
  
   - Да ничего, сержант, все в порядке, спасибо.
  
   - Выпили, что ли? - он подозрительно заглянул мне в глаза.
  
   - Да нет, просто на солнцепеке разморило. Извините, я пойду.
  
   - Ну-ну, идите, - он козырнул.
   .................................................................
   Дверь Никитину открыла сама Ванда Станиславовна в элегантном черном платье, явно не из универмага "Москва". На голове черная же косынка - правда, повязанная как-то странно, "а-ля черт меня подери", на манер пиратов Южных морей.
   - Заходите, Игорь, - она вздохнула. - Езус Мария, какое горе!
  
   - Здравствуйте, Ванда Станиславовна, - сказал Никитин, решив, не теряя времени, приступить к делу, - Примите еще раз мои соболезнования. Здесь у меня вещи Виктора, которые я должен вам передать согласно описи.
  
   В прихожей Никитин обратил внимание на занавешенное черным тюлем зеркало, а на призеркальной полочке - портрет Шуры с траурной ленточкой в углу наискосок. Это была увеличенная фотография из его личного дела, в парадной форме и при юбилейных медалях. Не иначе, как Коротченков постарался. На полу у стены стоят три большие картонные коробки. Дверь в Шурину комнату приоткрыта, изнутри доносятся звук передвигаемой мебели и негромкие голоса, два мужских и один женский. Женский явно принадлежит Агнессе.
   - Осторожнее, пожалуйста! Паркет не поцарапайте!
  
   - Куда уж осторожнее! - ответил мужской прокуренный голос.
  
   - Поаккуратнее! Здесь стекло.
  
   - Куда уж аккуратнее!
  
   Похоже, скорбящие дамочки уже приступили к осваиванию так кстати освободившегося помещения. Могли бы, ради приличия, выждать хотя бы до похорон. Про сороковины я даже и не говорю.
  
   - Проходи же, Игорь! Обувь можешь не снимать, у нас не прибрано. Вы ведь знаете, обычай, пока мы не похороним его... О чем вы только что говорили? Ах, да. О Витенькиных вещах... - старательно играемая рассеянность, вызванная безутешным горем, - Ты очень спешишь? (Намек?) У тебя есть лишние пять минут? (Вот уже и время уже отмерили. Таймер включен).
  
   - Пять минут у меня есть, - ответил Никитин, - Но у меня сегодня еще много дел, извините...
  
   - Ах, какая жалость! - с облегчением вздымая внушительный бюст, вздыхает Ванда, - Мне так хотелось с тобой поговорить о Витеньке! Чтобы ты рассказал о его последних месяцах, днях. Ведь он так мало писал нам о себе! Давай хотя бы помянем его по христианскому обычаю.
  
   Кухня размером с тренажерный класс была отделана чешской плиткой приятного кофейного оттенка. Финские шкафы, навесные шкафчики, тумба с мойкой и встроенной электроплитой гармонировали ей по цвету. Сверкали никелированными боками кастрюли, кастрюльки и кастрюлечки марки "ZEPTER". На специальных полочках выстроились в ряд баночки с неизвестными мне приправами - для красоты, так же, как и висящая на стене связка бутафорского "лука".
  
   - Агнешка! - Крикнула Ванда Станиславовна в прихожую, - Поди, пожалуйста, сюда!
  
   В кухню вплыла белесая перезрелая девица. Ее худоба в сочетании с кислым, вечно недовольным, выражением незапоминающегося лица давали основание подозревать, что она страдает глистами. Или запором. Или и тем, и другим одновременно. Она тоже была облачена в черное, только без траурной косынки на голове.
   - Здравствуйте, - пробормотала "сестрица", сверля меня злым взглядом своих бесцветных глаз. И чего я ей сделал плохого?
  
   - Вот, Игорь, - ты же его помнишь? - привез нам Витенькины вещи. Мы попозже их разберем. А пока давайте помянем его!
  
   На кухонный стол явилась бутылка "Водки Выборовой" - Ванда и здесь не упустила возможности подчеркнуть свою "национальную самобытность", с которой была знакома лишь по дамскому журнальчику "Кobieta y Zhi?ie", да еще по телетрансляциям конкурса песни в Сопоте - и маленькие хрустальные рюмки.
  
   Выпили, как положено, не чокаясь, и Никитин решил поторопить события.
   - Ванда Станиславовна! Давайте, я передам вам вещи Виктора, вы распишетесь в получении, и я пойду, - он демонстративно взглянул на часы, - Извините, мне еще нужно на ковер к генералу, - нахально соврал Игорь, назвав имя знаменитого покорителя Кавказа, о котором, был уверен, обе эти рiekny panienkу навряд ли слыхали.
  
   - Ах, какая жалость! (Ванда начала повторяться) Так хотелось посидеть, поговорить! Но служба есть служба. Генералы, насколько мне известно, не любят, когда к ним опаздывают.
  
   - Я рад, что вы меня понимаете. Вот, пожалуйста.
  
   Никитин бесцеремонно поставил на стол сумку и положил рядом опись.
   - Вот, смотрите, - немногочисленные пожитки его друга легли на блестящую пластиковую поверхность: массивные стальные часы "Ориент", бумажник, золотой брелок в виде сидящего Будды с ключами, серебряная зажигалка "Zippo", маленький будильник, и маленькие женские часы "Сейко", - В коробке, ещё двухкассетный магнитофон марки "Акай".
  
   Аппарат был извлечен из коробки и внимательно изучен обеими дамами. Его даже проверили на исправность, включили в розетку и, втыкая поочередно кассету с записью "Модерн Токинг" в оба кассетоприемника, погоняли ее туда-сюда.
  
   - Все в порядке? - осведомился Игорь, - Распишитесь, пожалуйста, вот здесь.
  
   - Ах, ну что ты? Зачем эта бюрократия? - поморщилась Ванда. В их торговом мире любая подпись могла стоить свободы.
  
   - Извините, но таков порядок, Ванда Станиславовна!
   Скрепя сердце, она взяла подсунутую ручку и поставила на обеих экземплярах описи витиеватую закорючку.
  
   - Спасибо, - сказал Никитин, убирая свой листок в карман. - И еще. Вот здесь, - он выложил из сумки конверт, - чеки, которые имелись у Виктора на момент его кончины, плюс те, что полагались ему за последний месяц, точнее, за восемнадцать дней после прошлой получки. Там, внутри, одна тысяча сто тринадцать чеков и расчет. Пересчитайте, пожалуйста.
  
   Ванда деловито пересчитала бумажки.
   - Все в порядке. Где я должна расписаться?
  
   - За это не нужно. Дело в том, что все денежные средства в рублях и иных платежных документах, изделия из драгметаллов, а также иные ценности, по закону, могут быть переданы только законным наследникам по прошествии шести месяцев после открытия наследства и после вступления ими в право наследования, - Никитин почти дословно процитировал бумагу, которую ему давал прочитать начфин, - Передавая вам чеки, мы совершаем нарушение, но исключительно в ваших интересах. Можете не сомневаться, все там рассчитано абсолютно точно, до копейки.
  
   - Да что ты! - вспыхнула Ванда, - Как я могу сомневаться! А... рубли? У него же должны быть на счету рубли? Как я могу их получить?
   Никитин хмыкнул.
   - Знаете, я не юрист, в Афганистане мы получаем чеки, а рубли нам в России кладут на банковский счет.
   Ванда, удивленно вскинула брови
   Спросите об этом лучше у полковника Коротченкова. Или в юридической консультации. Я пошел. До завтра, - сказал Никитин
  
   Настигнув Никитина уже в прихожей (а эта прихожая была размером с две его комнаты в "хрущобе"), Шурина мачеха показала на коробки:
   - Здесь вот - его книжки. Знаешь, у нас так тесно. И сейчас, когда Витеньки больше нет... - она чуть не разрыдалась, - В общем, мы решили от них избавиться. Это вынужденно, ты ведь понимаешь? Мы ходили в букинистический. Так они говорят: "Привозите, а мы посмотрим". А нас здесь двое слабые женщины, мы совсем одни, нам тяжело. Да и платят они копейки, я узнавала.
  
   Ясно, заскучал Никитин. Сейчас меня попросят о "маленьком одолжении": всего-навсего допереть три коробки с книгами до "Букиниста" на Ленинском, а потом, все, что останется, притащить на горбу назад. Но тут гордая пенькна пани совершила удививший его своим великодушием поступок.
   - Игорь, ты не заберешь эти книжки? Совершенно бесплатно. Разберешь их на досуге. Что нужно - оставишь себе, а остальные, может, кому-нибудь еще отдашь.
  
   Он не размышлял ни минуты.
   - Спасибо. Я заберу их. Подождите, пожалуйста, пять минут, я мигом! Только машину поймаю, - Никитин понесся вниз по лестнице, не став дожидаться лифта.
  
   - А как же генерал? - крикнула ему вслед Ванда Станиславовна.
  
   - Он тоже подождет!
   .........................................................
   Открыв дверь своим ключом, Никитин увидел прикнопленную записку:
   "Игорь! Извини, что не дождалась тебя. на даче остались тетя Вера и Риночка, им совершенно нечего есть. Я отвезу им продукты, а завтра мы все вместе с утра приедем и приготовим для тебя праздничный обед.
   P.S. Продукты в холодильнике, обязательно поешь.
   P.P.S. Не забудь полить цветы."
  
   Пыхтя, он заволок тяжеленные коробки в свою комнатенку.
   В комнате стало почти совсем темно, словно наступили сумерки. Совсем близко сильно шандарахнуло, похоже на орудийный выстрел.
   Никитин обернулся, и бросился закрывать окна. Тут же гром ударил снова снова, как будто одновременно ударили не менее десятка танков.
   - "Настала полутьма, и молнии бороздили черное небо. Из неба вдруг брызнуло огнем, и крик кентуриона: "Снимай цепь!" - утонул в грохоте. Счастливые солдаты кинулись бежать с холма, надевая шлемы. Тьма закрыла Ершалаим." - процитирован он вслух.
   Никитин откинул крышку секретера, заботливо вынул оттуда бюстик Гения и отставил в сторону. Потом, под вспышки молний, приступил к делу, попутно разглядывая обложки.
   Иосиф Флавий, "Иудейская война".
   Драгомиров М.И., "Избранные труды".
   Разин Е.А., "История военного искусства" в 3-х томах.
   Макиавелли, "Государь".
   Г.Ллойд,
   Клаузевиц,
   Тит Ливий,
   Плиний-старший.
   Мемуары Жукова, Василевского, Баграмяна, Штеменко, Конева, Рокоссовского.
   По одной книге из многотомных мемуаров Уинстона Черчилля и Шарля де Голля, обе -- со следами зачищенных библиотечных штампов.
   - Ого! А это что? - воскликнул Никитин.
   В руках он держал запрещенные в СССР книги: Роман Гуль, "Ледовый поход". И вот еще: А.И. Деникин, "Очерки русской смуты". Обе -- издательство "Посев".
   - Где это Шура ухитрился отхватить? За такое сейчас, конечно, не посадят, но неприятностей можно огрести выше крыши.
   Последними из коробок явились на свет несколько годовых комплектов "Военно-исторического журнала" и "Вестника Военной истории".
  
  

***

   Титры: Москва. СССР
   11 июля 1988 года
  
   Никитин вышел на "Курской-кольцевой" и стал оглядываться, ища цветочный киоск.
   Купив букет он возвращался ко входу в метро, когда его сцапал комендантский патруль.
   - Начальник патруля, старший лейтенант Красюков! Ваши документы! - строгим голосом потребовал лощеный сопляк.
   Документы подозрений у начальника патруля не вызвали, но не отдавая их Никитину, постукивая ими по тыльной стороне ладони, стралей начал придираться:
   - Что же, вы, товарищ старший лейтенант, - поигрывая в руке никитинским удостоверением с вложенным командировочным, лениво протянул образцово-показательный старлей, - приезжаете в командировку в Москву стрижеными не по уставу, в мятой форме, нечищеных туфлях?
   По его голосу и повадкам было видно, что подобный спектакль он разыгрывает не в первый, и даже не в сто первый раз, причем получает от этого нескрываемое удовольствие.
  
   - Послушай... - начал было Никитин.
  
   - Прошу вас обращаться по Уставу, товарищ старший лейтенант! - строго перебил старший патруля Никитина.
  
   - Я прилетел из Афганистана. С "грузом двести". Вы знаете, что это такое?
  
   - Допустим, но какое это имеет...
  
   - Я привез сюда своего командира роты. И сейчас я опаздываю на его похороны, - с трудом сдерживая закипающие во мне самые темные инстинкты, попытался я втолковать этому дубинноголовому солдафону, но с таким же успехом можно было надеяться достучаться до разума и чувств каменного истукана с острова Пасхи. Своей удлиненной книзу рожей с мясистым носом и отвислыми ушами он, кстати, напоминал одного из них.
  
   - Какое все это имеет значение? - повысил голос опричник, - Ваш внешний вид не соответствует требованиям Устава. Я вынужден вас задержать и отправить в военную комендатуру гарнизона, там вам разъяснят, в чем разница между Москвой и вашим Афганистаном. Совсем там распустились. Ничего, мы вас быстро заставим Устав вспомнить!
  
   Никитину ничего не стоило в считанные секунды превратить в инвалидов эту сволочь и его подручных-срочников с наглыми, откормленными мордами. Но он сдержал себя невероятным усилием воли. Сдержал еще и потому, что краем глаза заметил:
   Посадка в рейсовый автобус неподалеку от них, буквально в пяти-шести метрах, заканчивается.
   - Ну, товарищ старший лейтенант... - вполне квалифицированно "заныл" Никитин, и вдруг испуганно воскликнул, показывая рукой позади старлея, - Ой! Что это такое?!
  
   Этот комендантский чмошник купился на старый-престарый кунштюк, словно малый ребенок. Он мгновенно резко обернулся, все еще продолжая держать в руке документы Никитина, которые так и не успел засунуть в карман.
  
   Этого Никитину хватило, чтобы выдернуть их из патрульных лап.
   В два прыжка он преодолел расстояние до уже начавшей закрываться задней двери автобуса и успел втиснуться между шипящими, словно растревоженные змеи, створками.
  
   Автобус резко тронулся с места.
  
   Никитин прильнул к заднему стеклу, не без курсантского удовольствия наблюдая, разъяренного жреца Устава.
  
   Тот, выскочив на проезжую часть, в бессильной злобе потрясает кулаком и, судя по разверстому хайлу, чего-то орет, но Никитину в автобусе ничего не было слышно.
  
   Никитин не отказал себе в удовольствии продемонстрировать ему известный жест, когда правая рука сгибается под углом 90 градусов вверх, потому что левая ударяет по предплечью выше локтевого сгиба.
  
   Краснопогонные холуи рванули за набирающим скорость автобусом, но быстро поняли тщетность своих усилий и остановились.
  
   И тут... Сбивший потрульного старлея грузовик ЗИЛ-130 двигался с явным превышением скорости и даже не успел затормозить. Иначе, почему бы тот вдруг старлей подлетел в воздух с легкостью тряпичной куклы? Это было последнее, что Никитин успел увидеть - автобус уже сворачивал на Садовое кольцо.
   .....................................................
   Народу на похороны пришло немного. Естественно, скамеечку для близких родственников покойного занимали Ванда с Агнессой. Обе в траурных одеждах и ажурных головных накидках-мантильях. Безутешное горе играется ими с такой потрясающей достоверностью, что даже великий Станиславский зааплодировал бы им и закричал: "Верю! Верю!"
   Небольшая группа пожилых женщин - очевидно, соседки.
   Двое парней и одна девушка Шуриного возраста - одноклассники или друзья детства.
   Человек десять незнакомых офицеров в чинах от лейтенанта до майора. Ясное дело, отрядили из Управления.
   Полковник Коротченков с подобающим случаю суровым выражением мужественного лица.
   И старший лейтенант Никитин. С никаким выражением.
   Стены ритуального зала с какими-то кованными металлическими "украшениями" обступили с трех сторон, как давеча патруль. Высоченный потолок как будто собирается в любой момент обрушиться на голову. Стеклянные двери радушно распахнуты - заходите, не стесняйтесь! Долетавший с набережной Яузы шум переплетается с приглушенной, донельзя тоскливой, набившей оскомину, шопеновской мелодией, льющейся из скрытых динамиков.
   Шура обреченно лежит в своей домовине на возвышении, и плевать ему, кто там пришел или не пришел проститься с ним, по зову ли сердца или по разнарядке. На скромной красной подушечке в ногах прицеплены такие же скромные награды: латунные кругляшки за выслугу годов и юбилейные. Одна медалька афганская, тоже к какому-то их юбилею, в контингенте ее давали всем поголовно. Только она и напоминает, что пожалованный ею воин встретил свой последний час не в пределах Кольцевой автодороги. Орденов нет. Иногда представления на них с припиской "посмертно" проходят на удивление быстро, до похорон, но это случается крайне редко и касается почти исключительно старших офицеров, занимавших какие-нибудь значительные должности. А такие гибнут нечасто. Командир роты СПЕЦНАЗа - не та величина, ради которой стоит напрягаться сидельцам московских кабинетов. Одним больше, одним меньше - не все ли равно? Ему самому - уж точно.
   Присутствующие по одному подходят к Шуре и кладут ему в гроб свои цветы.
   Никитин выжидает, пока не отойдет последний из них, и тоже подходит. С минуту, молча, смотрит в еще не обезображенное смертью лицо. И шепчет:
   - Я знаю, что ты ничего мне не скажешь, не откроешь своей ТАЙНЫ, не назовешь мне моего ВРЕМЕНИ. Может, оно и к лучшему, ты прав. Прощай, командир!
   И кладет свою дюжину гвоздик в гроб, на грудь Шуре, разворачивается и пробирается за спины офицеров в форме, для того, чтобы, затерявшись среди них, исчезнуть во время выноса тела, до посадки в автобус. Пусть последний акт этой пьесы, чисто формальный, пройдет без меня. И уж тем более поминки. На дежурно-скучающие лица отбывающих свой номер офицеров из Главка и безграничную скорбь "осиротевших" Ванды с Агнессой он насмотрелся уже предостаточно. Шура меня поймет и простит.
   Никитин незаметно выскальзывает в боковую дверь, ведущую в зал ожидания для родных и близких до начала церемонии прощания.
   И выходи в двери на воздух.
   На солнце.
   ...............................................
   Дома теперь находились маман, тетя Вера и Рина. Все они старались окружить Никитина своими заботами и вниманием. Даже Рина, вертя куцым хвостиком, не отходила от него ни на шаг. После первого "праздничного ужина" который был для меня вовсе не праздничным , а поминальным (о чем они не знали, а мое пришибленное настроение относили на счет общей усталости) я, для вежливости отсидев с ними за утренним чаем, старался найти себе какое-нибудь дело вне домашних стен.
   - Куда ты все убегаешь?
  
   - Ма, я не отпуске, а в служебной командировке.
  
   - Тогда почему не форме? - спросила тетя Вера.
  
   - Теть Вер, я не в пехоте служу, а в разведке.
  
   Тетя Вера делала умное лицо. Ответ ее удовлетворил.
   ...................................................................
   На Профсоюзной улице Никитин останавливал такси, только не как его обычно ловят, посредством поднятой руки с раскрытой ладонью, но, демонстрируя, известный в нашей стране каждому младенцу, жест: мизинец оттопырен, большой палец поднят вверх. Три оставшиеся загнуты. Если на обычное "голосование" таксисты почти не реагировали, то на второй сигнал отзывались мгновенно.
   Машина резко тормозила, и водитель задавал всего один вопрос:
   - Тебе сколько?
  
   - Одной хватит.
  
   Получив бутылку водки за двойную цену, Никитин отправлялся на Воробьевы горы, укутанные зеленью, находил свободную скамеечку, которых там было в избытке, и, расположившись на ней, устраивал себе "отдых после боя". У него в сумке всегда были с собой складной пластиковый стаканчик, пара-тройка прихваченных из дому бутербродов и "Иудейская война" Иосифа Флавия.
   Иногда он оглядывался на парапет Смотровой площадки - вдруг появится там Шура?
   Один раз даже померещилось.
   Но Шура не появлялся.
   Так и просидел там с книгой до пяти вечера.
   .............................
   Возвратившись домой к 18.00, "уставший", как и положено, после "выполнения служебного задания", Никитин плотно обедал-ужинал, опрокинув "под холодное" и "под горячее" еще пару стопок "Русской", после чего, невпопад отвечая на традиционные расспросы ма и тетушки, рассеянно выслушивал в десятый раз их рассказы о каких-то неведомых ему людях:
  
   - Вот Василий Тимофеевич и Серафима Аристарховна - жена его, такую замечательную дочку вырастили: умница и красавица. И на фортепьяно играет. Одна беда: нынешние молодые люди почему-то совершенно не способны оценить подлинные достоинства девушки, все бегают за какими-то размалеванными вертихвостками в мини-юбках.
  
   - Ма, ну сколько раз говорить: не собираюсь я еще жениться-плодиться. Я еще не навоевался.
  
   - Вер, послушай... а? Он, видите ли, не собирается. А я когда собственных внуков нянчить буду?
  
   Никитин встал и демонстративно ушел к себе в комнату.
   Полистав еще "Иудейскую войну" и покрутив приемник, чтобы найти какую-нибудь спокойную музыку, отключиться до самого раннего утра.
  
   Вошла Ма:
   - Игорь, пока тебя в Москве не было, тебе несколько раз Юля звонила.
  
   - Ма, ты же знаешь, даже в школе я не был членом её кружка поклонников, - усмехнулся Никитин.
  
   - Все равно. Позвонил бы ей. Сходили бы куда. Что дома сидеть в отпуске.
  
   - У меня, Ма, не отпуск - командировка. И пора уже собираться домой.
  
   - А здесь разве у тебя не дом?
  
   - Отсюда меня давно уже выписали.
  
  
  

***

   Титры: Фрарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.
   15 июня 1988 года
  
   - Товарищ майор, старший лейтенант Никитин из командировки прибыл. Замечаний не имею.
  
   - Ну, как там столица? Все нормально? Стоит Москва? - спросил Петрович.
  
   - Как обычно, - пожал Никитин плечами, - Разрешите идти?
  
   - Погоди, - комбат замялся, - присядь?
  
   Комбат сам опустился на стул.
   - Тут такая штука, Игорь... - Петрович вздохнул, - Я отправил на тебя аттестацию на ротного, но позвонили из бригады и сказали, что ты...
  
   - Мордой не вышел? - вставил Никитин.
  
   - Да не кипятись, - раздраженно отмахнулся комбат, - Мне начштаба сказал, что надо немного подождать, посмотреть, как ты справляешься, дать возможность проявить себя. Ну, там месячишко-другой. А пока походишь в "и.о." Когда утвердят, всю разницу в должностном окладе тебе компенсируют, ты же знаешь порядок.
  
   - Значит, до сих пор я никак себя не проявил? - со злостью осведомился Никитин.
  
   - Да проявил ты себя, проявил! - взорвался Петрович, - Я тут глотку надорвал, доказывая, что проявил, достоин и все такое. А мне: да, знаем, но только в качестве взводного. А на роте ответственности больше и прочее...
  
   - Товарищ майор! Ведь даже идиоту ясно: придерживают место для "варяга", а я буду, как дурак, до его прибытия это место "греть"!
  
   - Не исключено, - снова вздохнул комбат, - Но мы так просто не сдадимся! Я еще с комбригом на эту тему не разговаривал.
  
   - Вы думаете, он не в курсе? - Никитин иронически хмыкнул.
  
   - Все равно разговор будет! Так что иди, принимай дела и командирствуй. Будет точная "наколка" на караван - пойдешь ее реализовывать ты. Как ротный. Вопросы есть?
  
   - Есть, товарищ майор. Комиссия-то у нас была?
  
   - Комиссия? - Петрович усмехнулся, - Не было никакой комиссии. Полковник Прохоров внезапно тяжко заболел, и его спецбортом отправили в Москву, вместе с помощником.
  
   - Неужто, профессиональная болезнь? - "удивился" Никитин.
  
   Офицеры засмеялись.
  
   - Она! - подтвердил Петрович, - Косит любого проверяющего, почище триппера. Ладно, не злорадствуй. Кто судьбу знает? Может, сам когда-нибудь нас проверять приедешь. Так что береги печень смолоду.
   ...............................................
   По пути в роту Никитин проходя мимо склада артвооружения, увидел, как бойцы из второй роты загружают в "броню" боекомплект. Руководил его получением и погрузкой лично капитан Кирпичников.
   Он махнул Никитину рукой.
   - Привет, Ник! Как долетел?
  
   - Как видишь. Когда уходите?
  
   - Сегодня, в ночь.
  
   - Ни пуха!
  
   - К черту!
   .................................
   Никитин спортивных шароварах и в тельнике-безрукавке прибивал полочку в своей комнате на стенку модуля.
   Прибил, подергал на прочность.
   И поставил на неё бюст Александра Сергеевича Пушкина, который привез из Москвы. В свете афганского солнца сколы бронзовой краски и общая облупленность бюстика стала еще заметнее.
  
   В комнату заглянул Петрович:
   - Смотрю Никитин, ты тут жить собрался, никак? - он посмотрел на бюстик, потом на Никитина, с уважением.
  
   - Так нет же другого дома у меня, товарищ майор. Из Москвы выписали и никуда не прописали.
  
   - Ну, у меня к тебе две новости. Одна хорошая, другая плохая. С какой начать?
  
   - Начните с хорошей?
  
   - Шуру посмертно представили к "Красной Звезде", тебя и прапорщика Гуляева - к медали "За боевые заслуги". Ты не рад?
  
   - Вчера бы еще от счастья плясал. А сегодня что-то не греет. Ну, а какая плохая?
  
   - Придется тебе на Родину попахать. "Змея" желтуха свалила. Исполнять обязанности начальника разведки батальона приказываю тебе. Без отрыва, так сказать, от основного производства. Так что сводку в штаб бригады везешь ты. - Петрович протянул Никитину пакет, - Задача ясна?
  
   - Так точно, товарищ майор, - Никитин, забирал пакет и засунул его в планшет.
  
   - Вылет через тридцать минут. Никуда там не лезь, в лишние разговоры ни с кем не вступай и - главное - не заводись. Это твой шанс, Игорь.
  

***

   Титры: Пустыня. Провинция Фарах. Афганистан.
   16 июня 1988 года,
  
   Группа под командованием капитана Кирпичникова возвращалась с боевых в эйфорическом настроении (в своем "багаже" они везли почти два десятка стволов, и среди них - новенькую, в смазке, британскую снайперскую винтовку L85А1). От победы бойцам хотелось выразиться, несмотря на рев движка БТРа. Вот они и орали, стараясь перекричать моторы:
   - КТО ХОЗЯИН ЗДЕШНИХ ГОР?
   - ЗДЕСЬ ХОЗЯИН СПЕЦНАЗЁР!!!
   - ДУХАМ КТО НЕСЕТ ЗВИЗДЕЦ?
   - НАШ СПЕЦНАЗОВСКИЙ БОЕЦ!!!"
   - КТО СНОШАЕТ ВСЕХ ПОДРЯД?
   - НАШ СПЕЦНАЗОВСКИЙ СОЛДАТ!!!
  
   Один боец-придурок, из молодых, сидя на броне, и разевая глотку, играл с гранатой РГД-5, продев в кольцо палец и раскачивая ее на нем, как бы дирижируя.
   Кирпичников в это время сидел на своем командирском месте, свесив ноги в люк механика-водителя, и, творящегося у себя за спиной безобразия, видеть не мог.
   БТР резко тормознул перед препятствием, боец зацепился за люк рукой.
   И кольцо осталось на пальце.
   Граната, лишенная предохранительной чеки, упала и откатилась аккурат под бок ротному.
   Кирпичников оглянулся на то, что его ударило под задницу.
   Действуя "на автомате", Коля успел схватить смертоносную хлопушку, крикнуть сидевшим на броне бойцам:
   - Пригнись! - и, сам низко пригнувшись, сделал попытку зашвырнуть ее подальше.
   В эту секунду проклятая железяка рванула. Осколки, как и положено, ушли вверх и в стороны, никого не задев.
   Капитану Кирпичникову оторвало кисть правой руки.
  

***

   Титры: Шихванд. Провинция Фарах. Афганистан.
   16 июня 1988 года
  
   В беседке-курилке под навесом сидел всего один человек - начальник особого отдела бригады майор Кузьмичев. Это было очень некстати, и в планы Никитина такая встреча не входила.
   Никитин собрался, козырнув, пройти мимо, но Кузьмич его удержал:
   - Никитин, погоди ты, не спеши! В штабе у тебя больше никаких срочных дел, я узнавал. На базар уже договорился с кем?
  
   - Пока нет, - честно признался Никитин.
  
   - Тогда присаживайся. В ногах, сам знаешь, правды нет.
  
   - "Но нет ее и выше", - процитировал Никитин Сальери пополам с Веничкой Ерофеевым.
  
   - Верно, - кивнул Кузьмич. - На базар я тебя подброшу. Закуривай! - Он протянул ему пачку сигарет без фильтра "Охотничьих".
  
   - Спасибо, - отказался Никитин, вытаскивая из кармана пачку "Явы", - у меня свои.
  
   - А я вот даже этим не накуриваюсь. Дома кубинские курил: привык к ним в первую командировку.
  
   Некоторое время дымили молча.
  
   - Как служба? - cпросил особист профессионально-участливо.
  
   По лицу Никитина пробежала сложная гамма чувств. "Подход" начался, чего и следовало ожидать, но менее всего он ждал этого от Кузьмича, которого и он, и другие офицеры считали порядочным человеком. Хамить не хотелось, как и вообще идти на обострение.
   Никитин решил использовать проверенный способ защиты в подобных ситуациях: прикинуться дураком.
   - Идет, товарищ майор! Причем так быстро, что мы за ней не поспеваем. Иной раз утром проснешься, а она, служба, уже так далеко ушла, что и не догонишь. И что делать? Снова спать ложимся.
  
   - Веселый ты парень! - усмехнулся майор Кузьмичев.
  
   - Так ведь и жизнь наша такая, спецназовская, развеселая! Бывает, целыми днями только и делаем, что хохочем до упаду. Упадем, отлежимся, и давай снова хохотать!
  
   - Хорош травить! Ты как, ни о чем меня спросить не хочешь? - перебил его Кузьмич.
  
   - Я? Вас? Да, помилуй Бог, о чем? - искренне удивился Никитин.
  
   - Ладно, не звезди! Есть у тебя ко мне вопросы, знаю. Но, первым делом, хочу принести тебе извинения за неправомочные действия моих бывших подчиненных.
  
   - Бывших? - не поверил Никитин своим ушам.
  
   - Бывших, бывших, - подтвердил майор. - Ну, чего так смотришь? Майор Каримбетов срочно переведен в "территориалы". С повышением, между прочим. Красавцу Угарову рапорт предложили написать. Он взял отпуск и старается себе медицинское заключение сделать, чтобы по состоянию здоровья уйти, а не "по собственному".
  
   - Но ведь... - не выдержал Никитин.
  
   - Ты что, вчера родился? - усмехнулся Кузьмич, - все материалы, собранные вами, добыты, как выражаются юристы, не процессуальными методами. По-нашему - оперативными. И в качестве доказательства в суде они служить, увы, не могут. Даже у нас. Да и то, что они натворили, больше, чем на служебный проступок, с превышением должностных полномочий, не тянет. А за это предусмотрена только дисциплинарная ответственность.
  
   - А как же эти фотографии с духами в обнимку?
  
   - Снимки сделаны во время выполнения майором Каримбетовым важного оперативного задания по нейтрализации крупных бандитских главарей. Задание вступить с этими полевыми командирами в контакт он, получил, минуя меня, непосредственно от генерала Подковырова. Генерал все подтвердил. Так что и здесь все чисто, не подкопаешься.
  
   - А "Минокс"? А деньги аргентинские?
  
   - Что - "Минокс"? Подтвердить, для кого он предназначался, некому.
  
   - А тот "корреспондент", которого мы живьём взяли?
  
   - Скончался он в госпитале. Полученные травмы внутренних органов оказались несовместимы с жизнью. Ещё вопросы есть?
  
   - Юрий Иванович, - впервые назвал Никитин особиста по имени-отчеству, - А деньги эти аргентинские? Я в Москве узнавал: они ничего не стоят.
  
   Майор Кузьмичев хмыкнул.
   - Много ты хочешь знать, старлей. Я и так изрядно наговорил, чего тебе знать не положено. Ну, да ладно... Только не трепи никому. Петровичу можешь - разрешаю. Понятно?
  
   - Понятно.
  
   - Эти купюры действительно, ничего не стоят. Но это смотря где. Ни в одной цивильной стране мира они не катят - там народ грамотный. И не в цивильной, вроде той, где мы сейчас с тобой находимся, тоже. Духи, хоть и неграмотные, но в деньгах соображают. Ни один дукандор никогда не примет незнакомую ему бумажку, пока десять раз не проверит, что она из себя представляет, и какой у нее на сегодня курс. Для этого на базарах специально менялы сидят. Эти тебе хоть юани китайские разменяют, лишь бы настоящие были. Здесь эти "фантики" тоже не прошли бы.
  
   - Тогда где же?
  
   Майор вздохнул.
   - Есть на свете только одна страна, где это возможно. Там косяками бродят богатенькие цеховики и прочие мутные личности, мечтающие обратить свои нетрудовые доходы во что-нибудь более достойное. В золото, например. А еще лучше - в свободно конвертируемую валюту. Одна беда: валюты этой они в руках никогда не держали. А те, что из провинции даже про доллар знают только то, что он зеленый. Знаешь такую страну?
  
   - Догадываюсь.
  
   - И тут появляются хорошо одетые, во всем иностранном, товарищи с приятными манерами и предлагают им поменять их рубли на австралийские доллары. Они, дескать, дипломаты, отработали среди кенгуру много лет, зарплату получали именно в этой валюте. Само собой, свободно конвертируемой. Сомневающимся тычут в нос газетой "Известия", где ежемесячно - неизвестно зачем, публикуется курс иностранных валют по отношению к рублю, установленный Госбанком эС-Се-Се-эР. И там, среди всяких шиллингов, драхм и иен значится и тот самый австралийский доллар, курс которого, между прочим, выше, чем у американского. Наши расхитители соцсобственности, разумеется, в языках - ни бум-бум, для них надпись "аустралес" - то же самое, что "Австралия". Если спрашивают у "дипломатов", почему, мол, как положено, на чеки не поменяли, те объясняют "по секрету", что они не совсем дипломаты, а... ну, вы понимаете... Короче, еле ноги унесли - не до обменов было. Вражеская контрразведка на хвосте висела, чуть до стрельбы не дошло... И в родной Госбанк той же причине идти нельзя никак, там у проклятых империалистов свои люди могут сидеть. Самых недоверчивых водили к "матерым валютчиком" - как положено, с явкой и паролем. Тот подтверждал подлинность "дензнаков" и даже выражал готовность приобрести их у обалдевших от такого счастья дельцов по курсу выше того, по которому им предлагали "штирлицы". Дальнейшее додумай сам.
  
   - Чего тут додумывать? Все ясно. И, значит, Касымыч...
  
   - Я тебе этого не говорил. Просто пересказал младшему товарищу то, что сам прочитал в порядке ознакомления. И вообще, это работа "территориалов" а не наша.
  
   - Еще один вопрос разрешите?
  
   - Валяй! - махнул рукой Кузьмич, - Я тебе и так все служебные тайны раскрыл. Диктофона у тебя, часом, в кармане нету, по спецназовской привычке?
  
   - Обижаете, Юрий Иванович! Нас сейчас вон из-за тех кустов направленным микрофоном слушают.
  
   Оба офицера искренне засмеялись
  
   - Ну-ну... Тогда спрашивай, - разрешил майор.
  
   - На фиг вам тот мертвяк протухший понадобился, за которым вы прилетали? И чего это из-за него такая драчка была? Меня же генерал Колобов тогда едва живьем не загрыз, - Никитин слегка воодушевился.
  
   - А-а-а, это... - майор усмехнулся, - Тут по нашей линии пришла директива: любой ценой добыть иностранного советника или наемника, обязательно европейской наружности. Если живого кто возьмет - тому "Героя", ежели тушкой или чучелком - "Боевого Красного Знамени". Вот и кинулись все носом землю рыть. А тут вы, как по заказу. Насколько мы знали: у вас такой директивы не было. Потому этот хомяк Колобов и взбесился: орденок-то - тю-тю! Из-под самого носу уплыл!
  
   - А вам орден дали?
  
   - Дали. "Красную Звезду".
  
   - А как же обещанное "Знамя"?
  
   - Нууууу... "Знамя" получил генерал Подковыров "за организацию операции". Кстати, тем двоим, что со мной за "жмуриком" летали, дали по медали "За боевые заслуги".
  
   Никитину на душе стало совсем гадко. Пора бы уже привыкнуть, товарищу старшему лейтенанту, а вот все как-то не получается...
  
   - Ну, что, на базар поедем? - спросил Кузьмичев, - У меня часа полтора есть. Тебе когда вылетать?
  
   - Спасибо, товарищ майор. Чего-то расхотелось. Денег маловато, да и времени тоже. Пойду я, пожалуй.
  
   - Ну, как знаешь. Мое дело - предложить. Тогда счастливо!
  
   - И вам не хворать, - ответил я, вставая с лавочки.
  
   Никитин уже успел удалиться шагов на пять-шесть, когда начальник особого отдела окликнул его:
   - Старлей, постой! Я тут забыл тебя спросить кой о чем. Извини, но просто любопытно: чего это ты у себя в комнате бюстик Александра Сергеевича Пушкина выставил?
   Никитин сделал неопределенный жест рукой и ничего не ответил
   ..................................................
   Базар. Пышным цветом расцвели сотни торговых точек, рассчитанных исключительно на наших: "Магазин Миша", "Магазин Андрюша", "Универмаг Москва" - все размером с больничную регистратуру, и даже "Балшой магазин Макси-Маг" - такие и подобные названия на русском языке пестрили на витринах. Хозяевами их часто были индусы, точнее - сикхи, выходцы из Индии, в черных тюрбанах от мала до велика, исправно вежливые и спорые в работе. По-русски изъяснялись часто вообще без акцента, хорошо разбираясь в "нюансах".
   Никитин подошел к такому ларьку, попивая пиво из банки.
   Поглядел и показал рукой на трусы-"недельки", ажурные колготки, пилюли "Антиполицай", кассеты с записями "Модерн Токинг", косметику, сумки "Монтана", "музыкальные" сервизы и многое-многое другое абсолютно не интересующее местное население. Спросил хозяина по-русски:
   - Что собираешься делать со всем этим, когда мы уйдем - местные все это не покупают?
   Сикх посмотрел на офицера черными маслянистыми глазами мудрого восточного жителя и серьезно ответил, тоже по-русски и без малейшего акцента:
   - А мы придем на север, вслед за вами.
  

***

   Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.
   17 июня 1988 года
  
   Спецназ опять уходит на войну.
   На мехдворе бойцы закладывают в броню длинные ленты крупнокалиберных патронов к КПВТ.
   За ними еще более длинные ленты пулеметных патронов.
   За ними в БТР втаскивается АГС-17 "Пламя" и круглые коробки с "огурцами" для него.
   Бойцы снаряжают магазины к автоматам.
   Стягивают их попарно синей изоляционной лентой.
   Разбирают из раскрытого ящика гранаты.
   Засовывают в сидора "вшивники": олимпийки, шерстяные свитера - ночью в пустыне холодно. Поверх сидоров вяжут бушлаты.
   Переобувают кирзовые берцы на белые кроссовки. Они хоть и не прописаны по форме одежды, но в них по камням бегать сподручней.
  
   Старший лейтенант Никитин у себя в модуле тоже готов к войне. Поверх "песочки" на нем уже надет трофейный китайский "лифчик", в который он последовательно засовывает автоматные магазины, гранаты, сигнальные ракеты и дополнительные обоймы к "Стечкину", который уже болтается сбоку в бакелитовой кобуре-прикладе.
   Проверив остроту клинка на ногте, засовывает в ножны тонкую неуставную финку с наборной ручкой - изделие умельцев-солдат из автомобильной рессоры.
   Глянув в зеркало, Никитин, остается собой доволен - боец! Спецназёр!
   Надев кепи, выходит.
  
   На мехдворе, Никитин встретился глазами с прапорщиком Гуляевым.
   Тот молча кивает: тапа: все в порядке.
   Никитин отдает команду:
   - К машине!
   И вместе с бойцами плюхается на остывшую за ночь броню.
   Обняв автомат, словно постаревшую, но безумно дорогую любовницу, слегка нагнувшись в люк говорит, как Гагарин перед стартом:
   - Ну, что, мля, поехали!
  
   Поднимая пыльный шлейф, БТРы, числом три единицы, словно цепочка деловитых жуков-скарабеев, двинулась в направлении, прямо противоположном тому месту, к которому нам нужно было выйти в назначенное время. Предстояло еще чуток, до сумерек, попетлять по мандехам, чтобы запутать следы и сбить с толку возможное наблюдение духов с окрестных высот.
   Никитин снова кричит в люк:
   - Козюлис, слушай боевую задачу: петляй по мандехам до заката. Потом на точку.
  
  
  

***

   Титры: Омская область. Сибирь. СССР.
   31 декабря 1988 года
  
   Кирпич пил. Пил остервенело, но алкоголь его практически не брал и от этого Николай чувствовал себя еще поганее. Алкоголь не давал забыться, а наоборот мучительно распалял воспоминания.
   Он сидел и тупо переключал каналы в телевизоре пультом дистанционного управления на витом шнуре.
   Его мать, рано состарившаяся и оплывшая женщина, страдая за него, выговаривала:
   - Другие вон, люди, как люди. Работу себе находят. Жену. Тебе же не две руки оторвало, а только одну, так чего дома сиднем сидеть. Одевайся, пошли. Новый год уже скоро. Там и стол накрыт. И водка эта проклятая тоже есть.
  
   Кирпич, не оборачиваясь к ней, бросил через губу:
   - Нет, мать, теперь я пенсионер и работать мне не положено. Мне от Родины положен теперь хрен с маслом. От меня уже орденом откупились. Нет больше Кирпича - есть якдаст шурави бача. (титры: однорукий советский парень). Никому и на хрен не нужный. Иди без меня. Я вам всем только настроение испорчу.
   Мать ушла.
   На столе уже стояла пустая бутылка из под водки, и вторая была початая наполовину. В тарелке крупно порубленная колбаса, шпроты в банке и мороженая клюква. Поломанный руками хлеб. И пачка вонючей "Примы" Прокопьевской табачной фабрики.
   Пил кирпич из эмалированной кружки, как привык еще на войне.
   Он снова налил полкружки водки.
   Поднял ее левой рукой на уровень глаз и сказал в пространство:
   - Третий тост мы уже пили. Повторим его для моей руки.
   И высосал до дна.
   Тут на его плечо легла женская рука, и он даже не удивился. И не обернулся - просто бережно взял эту руку своей левой - здоровой - и прижался к ней небритой который день мордой. Лицом это было назвать трудно.
   - Эх, ты, герой... - укоризненно сказала ему его жена, - Забыл, что обещал встретить Новый год вместе?
   У двери, прислонившись к косяку, стояла мать и молча плакала, глядя им в спины.
  
  

Конец фильма

  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"