Стешец Сергей Иванович : другие произведения.

Пьяное колесо

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Другу Анатолию Никитовичу Сидорову посвящается...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Автор выражает благодарность за помощь в издании
   книги Генеральному директору ОАО "Суражское АТП"
   Георгию Георгиевичу Лопатину, председателю Суражс-
   кого райпо Валерию Александровичу Прохоренко и пред-
   принимателю Демуру Чичикоевичу Пипия
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Обжигающая искренность
  
   В верлибрах Сергея Стешеца, известный по высокохудожественной прозе, подкупает обжигающая откровенность, искренность. Они жизненны, потому и убедительны, располагающие к взаимному разговору поэта с читателем. В них нет ложных красивостей, налётов серой литературности, что так часто встречаются на страницах современных издающихся сборников.
   Каждый верлибр закончен по мысли, совершенен по интонационному строю, со своими изобразительными средствами, своей центростремительной силой к любви и жизни, ведёт к познанию определённых нравственных ценностей. Я бы сказал, что эти стихи - исповедальные. На каком-то жизненном отрезке автор оглядывается вокруг и видит себя по всей неприкаянности с острым ощущением уплывающего бытия, уходящего, как вода сквозь пальцы. Оттого и грусть, и тоска не заимствованная, а своя - о былом, утерянном, о сегодняшней неопределённости и недостигнутом счастье, понятие о котором весьма смутно во все времена и во всём человечестве.
   Главная тема верлибров - поиск смысла жизни, утверждение вечных истин любви и красоты. "Пьяное колесо" - это верлибр, свободное стихотворение. В современной поэзии он встречается не так часто, но к нему обращались поэты и прошлых веков, и нашей эпохи. Своего совершенства верлибр достиг у символистов, у Эмиля Верхарна, однако не чурались верлибра и А. Фет, и А.К. Толстой, и А. Белый, и А. Блок, и М. Волошин и Л. Мартынов, и Е. Евтушенко.
   "Пьяное колесо" Стешеца имеет лирический и философский характер. Природа и человек, познание мира и самого себя, - несущие стержни этой своеобразной поэмы, написанной свободными стихами. В ней нет заимствований, не ощущается и влияния великих, стихи полны самостоятельности, неповторимой прелести, новизны и своего, особого авторского мышления.
  
   Николай Поснов,
   лауреат Литературных премий имени Ф. Тютче-
   ва и К. Симонова
  
  
  
  
  
  
   Сергей Стешец
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПЬЯНОЕ КОЛЕСО
  
  
  
   -верлибры-
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПЬЯНОЕ КОЛЕСО
  
   1.
  
   По ухабистой, покрытой рытвинами,
   Как рокада воронками от авиабомб,
   Дороге просёлочной,
   Подпрыгивая и покачиваясь,
   Катилось пьяное колесо,
   Обгоняя телегу,
   Хвост, отбивающийся от оводов,
   Четыре лошадиных ноги
   И гриву, стелившуюся по ветру,
   И муравьёв, что тащили былинку
   На гребень кювета, как на бархан.
  
   Полуденный ветер посвистывал
   В шатавшихся спицах
   Пьяного колеса,
   Что, одурев от свободы,
   Неслось, обогнав телегу,
   Не догадываясь даже,
   Что пятым является ей.
   И зад угрюмый возницы
   Не приподнялся,
   Чтобы окликнуть пьяное пятое колесо,
   Которое, врезавшись в солнце,
   С зенита на поле скатилось
   Опьяневшим кольцом золотым
   И утонуло в смрадном болоте, никого не согрев.
  
   2.
  
   Когда, не зная дороги,
   По дождю бредут
   Засыпающие на ходу сапоги,
   До отвала наевшись грязи
   И усталости земли,
   Я мечтаю о том,
   Что сменю им завтра подошвы,
   Если пьяный сапожник
   Проснётся под стогом к утру.
  
   Когда мне эта ночь
   Нагружает на плечи ошибки
   Всех времён и народов
   И просит по лугу нести
   До рассвета, до выстрела солнцем
   В переносицу острым лучом,
   Я мечтаю о новых подошвах
   Для уставших сапог,
   Если пьяный сапожник
   Проспится под стогом к утру.
  
   Только ночи среди
   Сквозь веселье болотных лягушек
   До меня долетел
   Чей-то приторно-вкрадчивый голос:
   "Ну, зачем сапоги
   И не вяжущий лыка сапожник,
   Если можно босым
   По хмельной от рассвета росе?"
  
   Я твержу в темноту:
   "Вы, наверное, голубчик, ошиблись
   Лет так эдак на двадцать,
   А может, на все двадцать пять!
   Я давно постарел,
   Не ночую в лугах,
   У костра или в копнах,
   Да и груз мой тяжёл -
   Накопился за сорок веков.
   Мне нужны сапоги,
   И к ним будут подошвы покрепче,
   Если пьяный сапожник
   Проспится под стогом к утру".
  
   3.
  
   Бродить по окрестным лесам
   С кляпом из дёрна,
   С осени поздней
   Золотой бюстгальтер срывать,
   Петь с коровами "му"
   И с баранами звёздам блеять,
   Выплюнув кляп
   В лужу с уснувшей луной?
  
   В небо харкни, уподобившись нечистоплюю,
   Каждый плевок -
   Рождение новой звезды,
   И наплевать,
   На осень в бюстгальтере жёлтом,
   В луже сиди
   С утонувшим кляпом луны.
  
   Не обрети... Теряя,
   Не заблеешь бараном
   На воровку-звезду,
   Убежавшую от Близнецов,
   И не будешь молиться подарку,
   Который окажется
   Просто верблюжьим плевком.
  
   Бродить по окрестным лесам
   С занавеской зари,
   Сети паучьи
   Плевкам мирозданья расставив?
   Можешь ли ты переспать
   С этой осенью в луже
   И не сказать полнолунью
   Протяжное волчье "у-у..."?
  
   4.
  
   Слишком чисто,
   Я боюсь того, что кем-то убрано,
   Что выметено из избы и из души.
   Когда мне говорят,
   Что слишком чисто,
   Я стать метлою дворника хочу.
  
   Слишком чисто.
   А я в туфлях, гулявших по навозу,
   И на душе,
   Как швабре на конюшне -
   Тоска, тоска...
   И звёзды пылесосят
   Воспоминания о юности моей.
  
   Слишком чисто -
   Какая-то ошибка,
   Не может слишком -
   Чисто быть и правды!
   Слишком чисто.
   Так кровь из вены льётся!
   Так можно лишь о смерти говорить!
  
   5.
  
   Пространство расчерчено в клеточку,
   Как тетрадь по арифметике -
   Я стану несчастные звёзды
   Впечатывать в клетки,
   Как цифры.
   Забыли о наших глазах
   Раздетые временем звёзды,
   Я ненавидел бы их,
   Устав ненавидеть себя.
  
   Космос разлинеен кометами,
   Как тетрадь на бумажной фабрике,
   Воздушным змеем без цели
   По клеткам скачет мечта.
   Что ты можешь сказать мирозданию,
   Евнух гарема Создателя?
   Зачем слова твои -
   Ветры в марсовом кратере лжи?
  
   Не ты ли,
   Нашедший в пространстве клеточку,
   Давишь квадрат мирозданья нулём?
   Зачем евнуху женских грудей антоновка?
   Лапать бесстрастными пальцами,
   О звёздах несчастных забыв?
  
   Ты вкусишь сполна
   Души очерствевшей бесплодья,
   Какие там звёзды,
   В реке не разглядевши себя?!
   Ты хочешь свои сомнения
   Расставить, как цифры, по клеточкам?
   Ты хочешь свои ошибки
   Развесить, как прачка трусы?
   Ты хочешь явиться аду
   Постиранным кумачом?
   Но разве трусы и трусы
   Станут знамёнами истины?
   Зачем расчертил мирозданье по клеточкам?
   Может, боялся звёзд?
  
   6.
  
   Совокупление земли и неба -
   Презрительно-надменный горизонт
   С небритым лугом,
   Со щетиной отавы
   Заигрывает,
   Как художник пальцем
   С изящной колонковой кистью,
   И кичится, и мнит себя концом
   Земли и неба,
   Являясь лишь итогом,
   Миражного совокупленья.
  
   Какой же циник, этот горизонт!
   Ему бы жить вдвоём с чванливой тенью,
   Которая из кожи лезет,
   Чтоб пасть на солнце равнодушно-злое
   И полностью накрыть его, как пледом.
   Без неба и земли
   Что б стало с горизонтом?
   Без солнца
   Что бы была алчной тенью?
   А без меня
   Что б стало со стихами,
   Которые смеются надо мной?
  
   7.
  
   Падающие яблоки похожи на самоубийц,
   Летящих с пятого этажа
   Вниз головой,
   Им надоело висеть на ветках
   И пить нежной кожей
   Солнце бабьего лета,
   Они устали ждать ласковых рук,
   Которые согрели бы их
   В своих ладонях.
  
   Падающие звёзды,
   Срывающиеся с небосклона,
   Похожи на лепестки роз,
   Безрассудно отдавшиеся осеннему ветру,
   Им надоело служить маяками
   Затерявшимся кораблям мироздания,
   Просто они устали ждать изумлённых глаз,
   Которые согрели бы их
   Своей любовью.
  
   8.
  
   Неотлаженным механизмом
   Кашляю и хриплю среди ночи,
   А мечты мои пачкой "Примы"
   Лежат в придорожной канаве,
   Взять бы гаечный ключ
   И наладить себя -
   Подкрутить там, где надо,
   Подсушить сигареты
   И выкурить хотя бы одну мечту
   До конца,
   Но, на левую ногу хромая,
   Краем поля бредёт моя старость,
   Собирая зубы в ладошку,
   Как в лукошко лисички-грибы,
   И уж скоро не будет что
   Положить на полку.
   Полтинник разве что разменять
   И купить коробок сухих спичек?
   Прикурить сигарету,
   Затянуться удушливым дымом,
   Неотлаженным механизмом
   Проскрипеть среди ночи,
   Соседям мешая спать.
  
   9.
  
   По закоулкам души неприкаянно
   Бродит глухонемая тоска,
   Тонко воет сука -
   Скука вселенская,
   Зачем мне нудная вечность ваша,
   Если секунда ничто?
  
   Когда докучает, как боль зубная,
   Непроницательная судьба,
   И в необозримом будущем
   Жизни невпроворот,
   Зачем мне аморфное время,
   Если секунда ничто?
  
   В протухшем вечном болоте
   Безрукая берёза плачет,
   И скачет по кровавому небу
   Облако без головы.
   Зачем мне крылья птицы Метерлинка,
   Если секунда ничто?
  
   Когда докучает, как боль зубная,
   Непроницаемая судьба,
   И в необозримом будущем
   Жизни невпроворот,
   Зачем мне аморфное время,
   Если секунда ничто?
  
   Когда до снегов разденется
   Кокотка-путана зима,
   Я поднесу себя на тарелочке
   Глухонемой тоске,
   Проскачет по чёрному небу
   Облако без головы...
   Зачем года, как песок, пересчитывать,
   Если секунда ничто?
  
   10.
  
   Жёлтой тыквой катится солнце
   К горизонту на западе,
   По пути лучами облизывая
   Ржаные поля России,
   Сиротливо ждущие
   Загулявших на свадьбе крестьян,
   Которые от зелёной тоски
   До зелёных сандалят чёртиков.
   Ты куда, моя Русь?
  
   Трактора,
   Как бронхитики-хроники,
   Простуженно кашляют по утрам
   И по лужам скользят облысевшими шинами,
   Коровёнки - кощеево стадо,
   На хвостах - виноградные гроздья навоза
   Против ветра понуро бредут,
   Пережёвывая мечту о люцерне,
   Выкладывают лепёшки
   На взорванный траком асфальт.
   Ты куда, моя Русь?
  
   И бабульки, ждущие пенсии
   По полгода,
   Сидят у сельмага,
   Шамкают беззубыми ртами
   Мечту о батоне белом,
   Под запись в тетрадь коленкоровую
   Буханку ржаного берут,
   Чтоб с жёлтым салом откушать
   Под недогулявшую брагу,
   Устав и жить, и терпеть.
   Ты куда, моя Русь?
  
   Как тыква, жизнь наша катится
   Под заросший крапивой забор,
   И души наши ощетинились репейником,
   Цепляясь за юбки напрасных надежд,
   И лишь гостям по-прежнему рады
   По берёзовым рощам погосты,
   Взирая на мир глазницами свежих ям.
   Ты куда, моя Русь?
  
   11.
  
   Художник, рисующий картину
   Прутом на прибрежном песке,
   Рискует не стать знаменитым
   С первой волной прилива,
   Но он плевал на чужое признанье
   С Колокольни Ивана Великого,
   Потому что нет гениальнее
   Волною смытых изящных линий.
   Ради которых живут кометы,
   Пишущие шедевры кистями хвостов,
   От которых заходится сердце,
   Как зубы от ключевой воды.
  
   Писатель, пишущий книгу
   На полях плаща Вселенной
   Иероглифами белых звёзд,
   Рискует быть непрочитанным
   Падкой на пошлость толпой,
   Но вкусивший горьких плодов
   Уродливой яблони мироздания,
   Он не захочет Евы -
   Безропотный, как Время,
   Которое гонит Пространство
   В Никуда и в Ничто.
  
   Нет истины в бренном и сущном,
   Ведь сказано: истина - Бог,
   Которого пишет душа
   Кистью сомнений.
  
   12.
  
  
   В ноябре на заре,
   На холодной заре,
   На туманной заре,
   Что, как камень Сизиф,
   Катит утро на холм,
Голосят петухи несмелым фальцетом -
   Петухи из яиц,
   На которых в июне сидела наседка,
   Петухи, что проклюнули яйца в июле,
   Чтобы спеть в ноябре на червлёной заре
   Безобразную песню фальцетом.
  
   Ну а в доме моём,
   Невесёлом, запущенном доме,
   И не в доме совсем,
   А в избушке Яги одинокой
   Или в хате Кощея-вдовца
   Зашушукались мыши за печкой в углу,
   Обсуждая концерт неуклюжих артистов,
   Осуждая меня, что вчера на столе,
   За которым обедал с друзьями,
   Не оставил и корки,
   А вдобавок ещё -
   У соседки кота приобрёл за пятак.
  
   Я проснусь на заре,
   На холодной заре,
   Закурю "Беломор",
   Как всегда, ленинградский,
   И не стану щипать себя за бедро,
   Потому что в зарю голосят петухи,
   Потому что шуршат за обоями мыши,
   Коих кот сторожит, исхудавший без мяса,
   И приёмник трещит, продолжая свои передачи. -
   Значит, я ещё жив,
   Через час вся деревня проснётся,
   И парные дожди
   По подойникам застучат.
  
   13.
  
   В буераке за можжевельником
   У негромкого ручья
   Старый волк свои раны зализывал,
   Проиграв непредвиденно бой
   Молодому и злому самцу.
   Налетали ветра,
   В морду швыряя листву,
   Налетали дожди,
   По хребту, как по жести, стучали.
   Волк старался уснуть,
   Но раны болели, и холод
   Забирался под шкуру червяками из льда,
   Облака, как бараны чёрные, шли
   Не спеша на восток, закрывая луну,
   На которую не было голоса выть.
   В довершенье всего бесшабашный русак
   Его гордости волчьей в насмешку
   Мимо носа шмыгнул,
   И желудочный сок,
   Словно гейзер, взорвался в желудке,
   Тупо ныли клыки,
   Не познавшие крови врага,
   И слезились глаза,
   Не пылавшие яростным светом..
  
   А за дальним холмом без стыда ликовал
   Молодой и здоровый самец,
   Объясняясь в любви
   Беззлобно урчащей волчице.
  
   14.
  
   Обмороженные пальцы рябины
   Мертвецами из склепа стучат
   В мою форточку после полуночи,
   Пугая больное воображение,
   В котором забытая в суете любовь
   Плетётся старухой по грязным просёлкам
   С котомкой упрёков на остром горбу,
   Вспугнув другие воспоминания,
   Которых не так уж много -
   Похожих
   На сладкий сон накануне рассвета.
  
   А рябина последней гроздью губ,
   Порванных голодными снегирями,
   Словно из преисподней
   Стучится в мою бессонницу,
   А рядом жена, как ребёнок сопит
   И видит любовь не старухой
   С котомкой упрёков,
   А полным ведром августовской росы,
   Которой мы умывались, забыв,
   Что время прожорливее наших желаний,
   Не выросших до осязания счастья.
  
   И ночь эта длинная, словно тень
   От телевышки в соседнем городе,
   Ложится на меня фригидной любовницей,
   Лобзая мёртвыми губами мою тоску,
   Которая, обнявшись с потерянным временем,
   Воет протяжную песню ветра,
   Воюющего с равнодушным пространством,
   И только жена, разметавши себя по кровати,
   Сопит невинным ребёнком,
   Напоминая,
   Что есть ещё что-то,
   Ради чего стоит жить.
   И если припасть к обнажённой женской груди,
   Может,
   Удастся уснуть?
  
   15.
  
   Горшок для цветов,
   Объевшись чернозёма,
   На подоконнике под солнцем нежась,
   Ждёт розы Маленького Принца,
   Который никогда не возвратится
   На крохотную и наивную планету,
   Потому что в Средиземном море
   Испил воды солёной самолёт
   Экзюпери.
  
   Как жаль горшка -
   Не нужного без розы,
   И Принца жаль -
   Изгоя на планете,
   На которой сердца людей,
   Как розы, не цветут,
   А лишь стучат,
   Как в полночь барабаны,
   Распугивающие тишину,
   И лишь гудят, как утром паровозы,
   Сгоняя с рельс заспавшихся стрекоз,
   И ропщут на любовь,
   Что заставляет превращаться
   Сердца в горшки для роз и хризантем,
   Но остаются только лишь горшками
   С чернозёмом,
   Пока до маленькой своей планеты
   Попутным "Шатллом" или же "Союзом"
   Такой же маленький не доберётся Принц.
  
   Экзюпери,
   А может, ты не умер?
  
   16.
  
   В полдень, оглохший от пения жаворонков,
   Ослепший от слишком весёлого солнца,
   По косогору,
   Усыпанному
   Золотыми веснушками одуванчиков,
   Двое бредут, друг на друга похожие:
   Бородач в разбитых кирзовых сапогах
   И тень -
   В чём-то на кирзовые сапоги похожем,
   И кто-то третий с высоты жаворонка,
   Путаясь в паутине тонкорунных облаков,
   Пытается понять, кто из них я:
   Бородач или тень?
   А может, ни один из них,
   Может, я - тот, третий,
   Запутавшийся в тонкорунных облаках?
   Или ни один, ни другой, ни третий,
   А кто-то четвёртый - в перелеске,
   Сидящий на осиновом пне, как на колу,
   Изнемогая от жизни,
   И наблюдающий, как ветер-чабан
   Гонит тонкорунное стадо облаков
   На восток?
  
   А может, я клён,
   Одиноко выросший на склоне оврага,
   Кривоногий и косорукий,
   Нелепо и вечно бегущий к осиннику,
   И ветры ломают мой ствол-хребет,
   Пригибая к земле и ломая листву;
   Неуклюже бегущий к осинкам,
   В тени которых сидит бородач
   И бородатая тень, сняв сапоги,
   Отдыхает рядом на сочной траве,
   Заигрывая с рыжими муравьями?
  
   17.
  
   Объевшись опыта жизни,
   Как пельменей на свадьбе,
   И перепив самомнения браги,
   Прокисшей от дешёвых идей,
   Я валяюсь посреди России
   Пропитой душой бомжа,
   И кто не пройдёт мимо -
   Пинает ботинком в зад,
   Как шелудивого пса,
   Подыхающего в кювете,
   Пинают, а мне не больно,
   Как подушке, набитой прелой соломой,
   Как поролоновому матрасу,
   Выбиваемому кочергой,
   Как мертвецу, которому стоматолог
   Вырывает больной мудрый зуб.
   Мне очень жаль пинающих
   Ботинками в мой бесчувственный зад,
   Потому что они - мне братья,
   Их тоже не минует участь
   Лежать посреди России
   Пропитыми душами бомжей,
   Потому что они идут по той же дороге,
   По которой я шёл вчера, -
   По дороге, огибающей Храм,
   Разрушенный богохульниками и ветрами.
  
   18.
  
   Монстр полночи проглотил все звёзды,
   Огни городов и огни деревень,
   И лёг у ног Королевы Тьмы,
   Пожёвывая подол её чёрного платья,
   Но "Летучим голландцем" волнующе-призрачно
   Случайной машины плывёт огонёк -
   Один огонёк среди целой Вселенной,
   Который не переварил желудок монстра,
   И остался маленький шанс
   Не умереть от одиночества,
   И, если к далёкому огоньку
   Машины, плывущей "Летучим голландцем",
   Прибавить немощный огонёк
   Тонкой свечи, зажжённой мной,
   Стоящим на коленях перед иконой,
   То от этих огней, мигающее-призрачных,
   Родится новое мироздание,
   В котором поэту будет уютнее
   Свою одинокую жизнь коротать
   И не спешить на свидание
   С той,
   Чьё короткое имя
   В жилах кровь леденит,
   А мир, погасший в моём сердце
   Встрепенётся и зазвучит.
  
   В пустое лукошко неспящей души
   Я соберу все звуки и шорохи:
   Далёкий-далёкий гудок теплохода,
   Криницы по-детски обиженный всхлип,
   Поскуливание пса в конуре
   И шелест осенней листвы за окном,
   И, радостный, прибегу к своей маме:
   Смотри, сколько звуков я насобирал!
   А ты думала, что я тебя забыл?
   Возьми, что нравится:
   Гудок, всхлип или шелест,
   Может, и ты вспомнишь,
   Как пела мне колыбельную,
   Когда ещё жило наше мироздание
   И мир был прекрасным.
  
   19.
  
   Ночь растянулась на целый век,
   И время дремлет в объятьях бессонницы,
   А душа, надрываясь от безысходной тоски,
   Не даёт уснуть до утра,
   Которого ждать целый век,
   Слушая вьюгу за замёрзшим окном,
   Кутаясь в ватное одеяло
   И тёплые груди жены,
   И задыхаясь от табачного дыма,
   И от того,
   Что зубы болят и душа.
  
   Словосочетание "душевнобольной"
   Не применимо к с ума сошедшему,
   Ибо, если мозги набекрень,
   Душа летит свободной невинной птахой
   По лабиринтам гротесковых миров,
   Не мучаясь тайною мироздания,
   Созерцая и не томясь,
   Не постигая и не соотнося
   Свою душу с душой Вселенной.
  
   Лучше сойти с ума,
   Скатавшись в один клубок
   С Пространством и Временем,
   Чем плутать в их значеньях и измереньях,
   Как в первобытном лесу,
   Кишащем динозаврами и троглодитами,
   Не находя спасения себе и свей душе
   Даже в пещере, загерметизированной
   Камнями непреложных истин,
   Потому что философский камень -
   Такая же фикция,
   Как и наша жизнь
   И ни в чём не найти завершения,
   Даже в неотвратимости смерти,
   И ощущаешь себя пустотой
   Вне мироздания
   И ночью, растянувшейся на века.
   Ах, если бы только болели зубы,
   Я бы дождался утра
   И сходил к стоматологу!
   Но кто вырвет боль из души?
  
   20.
  
   Однажды, незадолго до Рождества,
   Когда, вьюжной ночью глотая
   Колючие языки январской пурги,
   Я по пояс застряну в сугробе
   (Перепивши вина у запойного друга
   И уставший к унылому дому ползти),
   То смогу, наконец, себя вырвать из плена
   Уродливого и похотливого тела,
   Которое тащит за собой, как вериги,
   Почти полвека больная душа,
   И пусть оно валяется замёрзшим чурбаном
   До утра, до весны - да сколько угодно,
   Потому что мне на него наплевать,
   Потому что моя душа,
   Как сахар-песок в кипятке,
   Растворится в безмерной Вселенной
   И сольётся с душою Бога.
  
   Когда моей вольной душе,
   Не болеющей чёрной оспой тоски,
   Не бегущей вдогонку за ветреной истиной,
   Вдруг захочется пристань найти
   Среди тихой, незлобной Вселенной,
   Среди звёзд миллиардов
   Я выберу самую карликовую
   С карликовой планетой без имени
   С единственным ручьём,
   Впадающим в чистую лужу слёз,
   Пролитых единственной тучей
   В ложбинку меж крохотных гор,
   Похожих на те, что строил
   Я в детстве из речного песка.
  
   Я выберу эту планету,
   У карликовой лягу берёзы,
   Раскинув несуществующие руки
   По шёлковой синей траве,
   И буду думать о том,
   Что, наконец, мне не надо думать
   О вечно страдающем теле
   По хлебу и женским ласкам,
   О сути насущной жизни,
   О Боге, надёжно сокрытом
   От наших прозорливых взоров.
   А, думая так - пугаюсь
   Блаженной души покоя,
   Потому что не разучился страдать.
  
   21.
  
   Скачет малиновый конь заката
   Парными и сиреневыми заливными лугами,
   На ходу пощипывая девственность отавы,
   Ещё не испытавшей смертельного поцелуя косы,
   На ходу глотая хрустальную воду
   Из синей бадьи лесного пруда.
   Я оседлал бы строптивого
   Малинового коня заката,
   Если бы не порвалась узда
   Из сыромятной детской мечты,
   Если б я не растолстел
   От этой занудливой жизни,
   Что даже на низкий пень,
   Трухлявый осиновый пень судьбы,
   Запрыгнуть навряд ли отважусь.
  
   А солнце красным колесом катится,
   Запушенным с горы бесшабашным мальчишкой.
   Непослушным вихром и большими глазами
   Сердцещипательно на меня похожим,
   И спицы сверкают,
   И мимо бегут ромашки,
   Целующиеся с васильками,
   А к крепким пяткам мальчишки
   Припечаталась соль земли
   И суть мироздания.
  
   И я, забравшись на гору,
   Пыхтя от одышки,
   Размахнувшись, пускаю своё колесо -
   Скрипучее и проржавелое,
   С зияющими глазницами выпавших спиц,
   Которое, виляя "восьмёркою",
   Вяло и пьяно скатилось с горы,
   Не докатившись до первой ракиты,
   Под которой я прилёг отдохнуть,
   Чтобы, плача от обиды на старость,
   Пролетающей надо мной седым облаком,
   Смотреть, как августовским вечером
   Скачет малиновый конь заката.
   22.
  
   Под потолком, замазанным белой глиной,
   В ветхой хатке с хромыми углами
   И окосевшими пьяными ставнями,
   Под потолком доживающей хатки
   Висит металлический крюк
   Толщиною в два пальца...
  
   Давным-давно, когда стерва зима
   Начинает душиться духами весны,
   И сосульки хвалятся родством со сталактитами,
   Заорал во всю мощь мальчуган,
   Обещавшим миру стать нежным поэтом
   И пророком его, и философом мудрым.
   Положили его, завернув в простыню и ватин,
   В колыбель из морёного крепкого дуба,
   Чтоб на толстой верёвке из манильской пеньки
   На толстом крюку средь Вселенной качался
   И пугался всех звуков,
   Которыми полно мирозданье -
   И сверчков, и мышей, тоже живущих
   Почему-то зачем-то и странно
  
   Это было порой, когда пахнет весной
   От дымящихся туч молодого навоза,
   От молозива пёстрой и грустной коровы,
   От протаявшего в сугробе следа сапога,
   От рыдающей дуры сосульки,
   Когда старый февраль
   Наставленья давал бесшабашному марту,
   Металлический крюк под потолком трепетал,
   Колыбель ожидая с гениальным ребёнком,
   Он надеялся, что
   Проторчал здесь не зря
   С того дня, как кувалдой его вколотили.
  
   Вот полвека прошло,
   Как пять дней, как три дня,
   Или даже как три пролетевших секунды,
   И сидит под крюком старик - не старик
   И поэт - не поэт, и непризнанный гений -
   Молча курит и пьёт из свеклы самогон
   И дешёвые слёзы в кружку роняет,
   А увидев его укоряющий крюк,
   Из капроновой нити примеряет верёвку,
   Чтобы разочарованной сарделькой
   Закачаться среди Вселенной.
  
   23.
  
   По степи, окроплённой розовой росой восхода,
   Бредут обречённым строем
   Телеграфные столбы,
   Как минёры с металлоискателем,
   Боящиеся сделать в сторону шаг,
   Как троллейбусы или трамваи,
   Послушно шагающие по проводам,
   Как пули, что точно ложатся в десятку
   Мишени на горизонте.
  
   В тупом упрямстве телеграфных столбов,
   Бредущих опупевшей от рассвета степью,
   Есть что-то от настырного солнца.
   Каждым утром выглядывающего из-за сопки,
   Есть что-то упорное от ковыля,
   Каждой весной ростками выстреливающего,
   Есть что-то надёжное от жизни,
   Потому что, когда ты уйдёшь
   Навсегда к горизонту вечности
   Следом за телеграфным столбами,
   Кто-то родится вместо тебя,
   Будет радоваться восходящему солнцу
   И тем же бредущим степью столбам,
   И прочей разной мелочью,
   Которой мы дорожим,
   Когда приходит минута прощаться.
   Мы многим дорожим с опозданием
   Длиною в целую жизнь.
  
   24.
  
   Многоглазым, желтоглазым чудовищем
   Сгрудились муравейники города
   И лижут падающие снежинки
   Шершавым языком бетона,
   И зловеще с ветрами сговариваются
   Щупальца телевизионных антенн.
   Я недавно знаком с чудовищем,
   В муравейник принят по милости
   И жую котлеты резиновые,
   Запивая кефиром разбавленным,
   И слизываю падающие снежинки
   Тоскливым коровьим взглядом.
  
   И даже открыв форточку,
   Взобравшись на подоконник
   И высунув руку на улицу
   На уровне девятого этажа,
   Я не смогу наловить в ладошки,
   Сложенные шлюпкой-лодочкой
   Сорок пушистых снежинок,
   Потому сто в моём муравейнике
   Всполошатся все муравьи,
   Паникуя, вызовут "Скорую"
   С санитарами и рубашкой смирительной
   И отправят в обитель такую,
   Куда Макар телят не гонял.
  
   Лучше жвачку газет пожёвывая,
   От дурных икая вестей,
   Я поглажу жену по ягодице,
   Плотоядным бычком подмигнув,
   Завалюсь со своей муравьихою
   На скрипучий диван муравьиный,
   Может быть, от нечего делать
   Муравьёнка сообразим...
  
   А снежинки шуршат и падают -
   В муравейник и их занесло.
   Но ведь где-то высокие ели,
   Распластавши зелёные руки,
   Их, как манну небесную ждут.
  
   Не уснув до глубокой полночи,
   Из объятий жены улизнув,
   С неприкуренной сигаретою
   Подхожу к городскому окну
   И стучу осторожно в форточку
   Пролетающей мимо снежинке:
   Может быть, мы с тобой решимся
   Убежать из муравейника,
   Чтобы в поле вальс станцевать?
  
   25.
  
   Умерев, воскреснув, родившись
   Сто веков, сто столетий назад,
   Я бреду по Земле, расстегнувшись,
   Распахнувшись встречным ветрам,
   Но чужие вокруг все запахи,
   Незнакомые звуки все,
   И злорадные люди с насмешкою
   Мне вдогонку из автомата Калашникова
   Выпускают презрения очереди.
   И ёжась под скряжистым солнцем,
   Я запахиваюсь в сто плащей,
   Из звёзд и планет сотканных,
   Звукозапахонепроницаемый
   Нахлобучиваю скафандр,
   И, глотая слёзы отчаяния,
   Успокоюсь от мысли одной:
   Я на этой планете с оказией,
   Пролетая от Веги к Стрельцу.
  
   Здесь просто не принято быть
   Распахнутой форточкой
   И раскрытыми настежь дверями,
   Здесь всех, кто без раковин и панцирей
   За милую душу сжуют
   И, собирая колосья разума в снопы,
   Поджигают их и танцуют шаманские танцы,
   Предлагая Всевышнему каждого полюбить.
   Не обижайся на телят неразумных,
   Сосущих вымя истины ложной,
   Просто им ещё долго надо
   Слушать звёзды и пить страдания
   Ковшами Большой и Малой Медведицы
   И сто столетий прожить в одиночестве,
   Умереть, воскреснуть, родиться,
   Чтобы свои звёздные распахнуть плащи.
  
   26.
  
   Лисьи хвосты дымов над каминами русских печей,
   И звёзды - словно постиранные
   Пресловутыми "Тайдом" и "Е",
   Пророчат морозное утро,
   Ядрёное утро с инеем,
   С пушистым и зябким инеем
   На кронах тополей,
   Ну а пока до рассвета
   Осталось около часа,
   В овчинном полушубке
   Я спящей деревней бреду,
   И нет у меня колотушки,
   Не сторож я и не странник,
   Я просто не уснувший,
   Я просто уставший поэт,
   Которому всё надоело -
   Размеры и точная рифма,
   Жена со своим всепрощеньем,
   Друзья со своей суетой
   И даже бумага финская,
   Кареткой зажатая с вечера,
   Но так и не дождавшаяся
   Хотя бы буквы одной.
  
   Бреду бесфонарной улицей,
   И снег недовольно хрустит
   Под вышедшими из моды валенками
   И не хочет делиться со мной
   Своими дурными предчувствиями
   О будущей оттепели
   И о том, что совсем не мечтает
   Стать грязным ручьём в декабре,
   И я совсем не мечтаю
   Стать кем-нибудь в этой жизни:
   Хотя бы ручьём или снегом,
   Бегущим или хрустящим,
   Я просто поэт не уснувший,
   Лишившимся слов и рифм.
   А круглая тыква полнолуния
   Рассеяла семечки звёзд,
   Которые моим беззубым мечтам
   Ни за что не разгрызть.
   Как тяжело стареть,
   В полушубке бредя по уснувшим улицам,
   Считая секунды жизни.
  
   27.
  
   Солнца марроканский апельсин
   Или мандарин из Греции,
   А может быть, оранжевый воздушный шарик,
   Который на сдачу от пива я сыну купил,
   И ни тучки хотя бы одной -
   Удивительная и щемительная лазурь.
   Мне бы радоваться, после получки
   Пива испив и заев его воблой-таранкой,
   Посудачив с друзьями о футболе и бабах,
   А я иду залитым солнцем городом -
   Маленьким, грязным тихим городком,
   Сплёвывая шелуху от семечек прямо на тротуар,
   И вялыми мозгами пережёвывая сомнения
   Насчёт смысла жизни и мироздания.
   В котором есть место и пиву с воблой,
   И необъяснимой русской хандре,
   Когда начинаешь себе не нравиться
   За то, что жена не супермодель.
   За то, что зарплата триста рублей,
   За то, что другие пьют коньяк и ездят в "фордах",
   Хотя тебе ближе "Москвич" с самогоном
   И задасто-грудастая жена.
  
   Не умея радоваться апельсину солнца
   После насморочно кашляющих дождей,
   Ты ищешь суть жизни в чёрной зависти,
   А мироздание видишь бумажкой стодолларовой,
   За которую можно снять длинноногую шлюху,
   А философия жизни лежит бомжом под забором,
   Обрыгавшись и обделав протёртые до дыр штаны,
   Когда бич очнётся, ему мироздание
   Предстанет в виде стакана с червивкой
   И горбушкой хлеба с луковицей,
   И мандарин солнца и "Форд" с проституткой
   Для него так далеки, как Гавайи,
   И недоступны, как моё счастье -
   Обыкновенное счастье: попить пива с воблой,
   А дома погладить мягкую грудь жены
   И в домашних тапочках покурить на балконе.
  
   28.
  
   Из пункта А в пункт Б по канату,
   Натянутому через пропасть Ойкумены,
   Тронулся в путь незадачливый эквилибрист
   С балансом наперевес,
   Как туземец с копьём
   Против туземца с изогнутым бумерангом.
   Ноги дрожали в коленях,
   И пот солёным дождём падал в пропасть,
   Не долетая до дна,
   Канат на краю Ойкумены
   Раскачивался и скрипел,
   И светом в лицо харкался,
   Как кровью, беспечный рассвет,
   И облако село на плечи,
   Смещая центр тяжести вправо,
   Вдобавок в левом ботинке
   Былинка мозолила ногу,
   И всё было против того,
   Чтоб первый шаг был удачным,
   Чтоб страхом прижатое сердце
   Из пяток не прыгнуло к горлу,
   Чтоб волей не зацепился,
   Как крюком, за нерв каната
   Новичок-эквилибрист.
  
   Канат между жизнью и смертью,
   Канат между небом и дном,
   Канат между раем и адом,
   Канат между "да" и "нет",
   Без этого вот каната
   Сорвалось бы в пропасть небо
   Вместе со злорадным солнцем,
   И небо с эквилибристом
   На пару молятся Богу,
   Балансиру и сильным ногам.
   И пусть путь до Б неблизкий,
   Ведь в А уже не вернуться,
   И если уж так случилось,
   Что ты однажды родился,
   Идти обязан вперёд
   По канату, натянутому через мироздание.
   Разве у тебя есть выбор?
  
   29.
  
   Ходит осёл по кругу понуро и обречённо
   Под крики солнцеликого хозяина,
   Проглотившего по неосторожности
   Футбольный мяч
   Или большой астраханский арбуз,
   Ослу невдомёк, что он воду качает,
   Внося тем самым в цивилизацию вклад,
   Он, истекая желудочным соком,
   Бредёт за недосягаемым мешком с овсом,
   Проклиная жаркое солнце
   И арбузно-животного узбека
   С хитрыми узкими глазками
   И тюбетейкой, сползающей с жирной макушки.
  
   Осёл многое видел на веку ослином,
   Возил навоз бараний и мёд,
   Хлопка тяжёлые вьюки
   И камни с полей в мешках по обоим бокам,
   Любить строптивых ослиц доводилось
   И драться с такими же, как он, ослами,
   Однажды даже хозяина пнул
   В круглый живот, похожий
   На живот вечно беременной женщины.
   Пинок ослу стоил десятка плетей
   И трёхдневного поста без овса,
   Но главное - шкуру не сняли
   И не положили хозяйственным мылом
   На полку в приземистой чайхане.
  
   Многое видел на свете осёл,
   С глупыми людьми уставший общаться,
   Но, чтобы мешок с овсом
   Ходил с той же скоростью, что и он,
   Не имея ни ног, ни мозгов -
   К этому осёл не желал привыкнуть,
   И он хозяина в губы лизнул бы,
   Если бы сказал тот,
   Где у мешка тормоза.
  
   30.
  
   Гуляет, свистит непричёсанный лес,
   А буря вприпрыжку оврагами мчится,
   Озимую рожь, как траву, положив
   И разметав неопрятные копны,
   По тихой деревне кур распугав,
   У баб у колодца взметнувши подолы,
   И дальше, и дальше спешил на восток,
   На Волгу к татарам,
   К казахам в Акмолинск
   И даже к бурятам в Даурскую степь.
  
   Но мне что с того -
   Под сенью веранды.
   С похмельным соседом копейки считая,
   Я мимо себя пропустил эту бурю,
   Как всё, что в последнее время меня
   Любило, касалось и обнимало,
   И даже словам, что всегда утешали
   Щенком неразумным скулящую душу,
   Подрезал ножом слишком длинные крылья,
   Чтоб не перелетали через плетень,
   За которым и звёзды, и буря,
   Запах дождя и трав луговых,
   Рассветы, закаты и синие дали,
   Которые сердце и душу тревожат,
   Мешая слиться с реальной средой,
   Где сала шматок и бутыль самогона,
   А на десерт - с бородой анекдот,
   Где маты столбом, а махорка такая,
   Что из орбит вылезают глаза.
  
   И очень свежо завалиться под стогом,
   Без сновидений до вечера дрыхнуть,
   Потом на веранде с соседом похмельным,
   Копейку к копейке упорно считать,
   Не обращая вниманья на бурю,
   Которая пусть себе к туркам летит,
   И пусть за околицей убогой деревни
   Гуляет, свистит непричёсанный лес...
   Поймал я желаний своих петуха
   И положил головой на колодку.
   Жена, принеси поскорее топор!
  
   31.
  
   Чёрные стаи голодных воронов,
   "Каром" отчаянным заполонившие свет,
   Как бомбардировщики, пикируют над городом,
   Рассматривая безнадежные мои глаза.
   Я забегаю в свою квартиру -
   Бетонную и бездушную, как дом на Лубянке,
   И захлопываю, закрываю все форточки,
   Чтобы вороны не влетели гранатами чёрными.
   А они кружатся, кружатся, кружатся,
   Алчными клювами в окна стучат;
   Я нагрузил на себя три одеяла,
   И сверху жена положила матрас,
   Уши свои законопатил подушками,
   А они щупальцами выползают из-под них,
   Чтобы, деревенея от ужаса,
   Слушать леденящее сердце "кар"!
  
   Шторы зашторены, лампы погашены,
   Всё, что звучит - телевизор и прочее -
   Врублено на самый высокий звук,
   Но всё равно хрипло и низко
   Вселенную раскаркивают вороны.
   Вот уж и звёзды рассыпались бусинками -
   Жемчужными бусинками застывших слёз,
   Вот и луна повисла брошью -
   Серебряной брошью чёрной цыганки,
   А вороны от голода обнаглевшие,
   Как бомбардировщики, пикируют в окно.
  
   Карканье, звон... Стекло и перо
   Осколками мины по квартире гуляют,
   Шрапнелью врезаясь в сердце моё,
   Пробив матрас и три одеяла;
   Вот и подушки, как пушинки, взлетели,
   Две белых голубки вспорхнули - в окно,
   Вот одеяла, как три парашюта,
   Плавно качаясь, поплыли к земле
   С девятого этажа,
   Матрас неуклюжим полосатым фугасом
   Взорвался, ударившись о тротуар.
   И жёлтый глаз приближался стремительно,
   Как комета Галлея к Земле,
   Мигая над клювом, как семафор
   После полуночи на перекрёстке;
   Мои глаза панически прятались
   Под беззащитными стёклами очков.
  
   Вот ворон всмотрелся,
   Вот ворон прицелился,
   В предвкушеньи добычи клюв приоткрыл,
   Клюнул небольно в мою переносицу,
   Очки за стальную дужку схватив,
   И улетел в окошко разбитое,
   Безумную стаю за собой уводя,
   И вместо глаз моих выклеванных
   Невиновные очки унося -
   Просто ему не понравились
   Мои равнодушные, пустые глаза,
   Из которых можно напиться только тоски.
  
   32.
  
   Летает снега героин пушистый,
   Как наркоман, ловлю его жадно губами;
   Голова моя кружится, я тащусь
   Телёнком, опьяневшим от молозива,
   Блаженно пошатываясь, по пустынному городу,
   Потому что люди боятся мороза и снега,
   А ещё потому, что прилипли
   Разжёванными жвачками скучных глаз
   К телевизору, по которому
   Пять раз в неделю показывают
   Бразильско-мексиканскую бурду;
   Намазывая варенье на чёрный хлеб,
   Громко прихлёбывая индийский чай,
   Домохозяйки рыдают от выдуманной жизни
   И завидуют нищим, которые
   Не могут позволить устриц на ужин
   И путешествия в Париж.
  
   А мне плевать -
   Я, наевшись картошки
   С прогорклым подсолнечным маслом
   И попив водички прямо из крана,
   С пустыми карманами и бычком в зубах
   Тащусь по городу, пожухлым листом
   Скользя в недоумении по снегу,
   Не понимая: куда девалось лето,
   И почему оно любит
   Бразильцев больше, чем нас?
  
   33.
  
   Картавый ветер держит речь
   За замороженным окном,
   Гремит оторванною жестью
   И снегом жёстким шелестит,
   И лижет лунную дорогу,
   Как ощетинившаяся сука
   Шершавым языком щенят.
   Мне б посидеть у тёплой печи,
   Махоркой едкою дымя,
   Читая что-нибудь незлое,
   Тургенева, например,
   Но меня гонит, как изгоя,
   Из хаты тёплой и уютной
   Худая, голая и злая
   Непроходимая нужда:
   Бери топор, бери верёвки
   И в лес за хворостом иди,
   Не то топиться завтра будешь
   Тургеневым или Мопассаном,
   Или своим романом нудным,
   Который пишешь пятый год.
  
   Бреду, с картавым ветром споря,
   Озябшим полем вдоль ручья,
   Который спит себе под толщей
   Зернисто-голубого льда;
   Сверкает лунная дорога
   И звёзды катятся в глаза,
   А я дрожу от жалкой мысли:
   А ну как встретится лесник?
   Шарф растрепавшийся трепещет,
   Как вымпел обречённой шхуны,
   И в прохудившиеся бурки
   Холодной солью лезет снег,
   А там, где Гончим Псам раздолье,
   Звезда беспечная блестит -
   Когда-то мне принадлежала,
   Когда я юн и счастлив был,
   Чуть-чуть влюблён, чуть-чуть удачлив,
   Но кто-то на базаре звёздном
   Её давно перекупил,
   Меня оставив на распутьи
   С наивным и курносым носом.
  
   Глухонемое мироздание
   Надело чёрные очки,
   Без повадыря и надежды
   Бредет задумчивым пространством,
   Теряя годы и столетья
   Сквозь прохудившийся карман,
   И до меня ему нет дела,
   И до моих земных забот,
   А за спиной - хрустящий хворост,
   А под ногами - скучный путь.
   И лишь одна надежда греет:
   Сверну направо у ручья -
   И вот мой двор, и моя хата,
   Где в крынке в банке трёхлитровой
   Припрятан хлебный самогон,
   И огурцы в дубовой бочке
   С укропчиком и чесночком.
  
   И пусть картавый ветер держит
   Речь хоть до самого утра,
   Я выпью норму - двести граммов,
   И, козью ножку раскурив,
   На печку русскую залезу
   И, не мечтая ни о чём,
   Усну в обнимку с мирозданьем
   Большим обиженным ребёнком,
   Не раскусившим жизни суть,
   И истины не отворившим,
   И не впустившим в свою душу
   Стучащейся полвека веры.
  
   34.
  
   Я мечтаю иметь негритянку -
   Чёрную,
   Как головешки в камине,
   От которой я отломал уголёк
   И прочертил силуэт негритянки
   На белом картоне
   С острой девичьей грудью
   С курносым соском,
   Вздернутом к звёздам;
   Чёрные тонкие руки,
   Бьющие в тамтамы судьбы,
   Волнисто-волнительны
   И наполнены обещанием страсти,
   Приоткрытые полные губы
   Гипнотизируют мой поцелуй,
   Как удав беспечного кролика,
   И если руки чёрным обручем,
   Чёрными браслетами наручников
   Неумолимых полицейских любви
   Сомкнутся на моей спине,
   Я пойму, что стоило жить и мучиться
   Ради этой секунды реальной действительности.
  
   Я многое испытал в этой жизни -
   Длинной, как след пролетевшей кометы
   С потускневшим хвостом
   Погасших надежд и грёз,
Я испил солёной воды разочарования
   Из океана земных страданий,
Я знал мгновения счастья,
   Которые, подвесив сердце на дыбу,
Пытают его калёным железом воспоминаний.
   Я целовал женщин, которых никто не любил,
   И, к сожалению,
   Тех, которые не любили меня,
   И даже с пьяной толстушкой луной обнимался,
   Когда сидел в луже на обочине мироздания.
   Я многое имел и терял,
   Но никогда не имел и не терял негритянку,
   О которой иногда мечтаю,
   Лёжа рядом с её сестрой - ночью,
   Я целуюсь с тоской с этой фригидной любовницей,
   Потому что боюсь нового дня,
Как близнеца, похожего на предыдущий.
  
   35.
  
   В поле заснеженном, в поле завьюженном
   При луне космато-радужной
   Среди морозного безмолвия
   За полчаса до рассвета
   Обросший бородой из инея,
   В ушанке, на лоб нахлобученной,
   Тенью отца Гамлета
   Неприкаянный бродит странник,
   Вырывая сапоги из сугроба,
   Как из болотной трясины,
   И нюхая утренний воздух,
Словно армянский коньяк
   Выдержкой в двадцать лет.
  
   Странник худой и сутулый,
   От суеты уставший
   Бродит заснеженным полем,
Взмахивая руками,
   Как дирижёр оркестра,
   Вместе собравши ветры:
   Что ни борей - гений,
   Что ни норд-вест - Ойстрах.
   Скрипка звучит тонко,
   Первая скрипка - нега,
   Вторит ей нервно валторна,
   Недоуменно - кларнет.
   А дирижёр неистов,
   Кланяясь утренним звёздам,
   Руки с изящными пальцами,
Влетают, касаясь Лиры,
   Касаясь волос Девы,
   Воздушных одежд Леды
   И миллионов сердец.
  
   И в Космос оркестр взлетает,
   Играя симфонию Моцарта,
   Симфонию с номером пятым,
   А может, вовсе без номера,
   А может, вовсе не Моцарта -
   Симфонию мироздания.
  
   О, это не просто странник,
Не просто в завьюженном поле,
   Не просто на этой планете
   За полчаса до рассвета
   Сутулый и одинокий -
   Как будто с дороги сбился,
   Шагая по Стожарам
   На звёздной Галактики край,
Неброский и невесёлый,
   Как будто разочаровался
   В созданном им мире
   Утренним полем бредёт
   И, управляя ветрами,
   Слушая стоны планеты,
   Словно ребёнка во сне,
   Смотрит в глаза мои пристально:
   Что же ты есть седеющий,
   Непоумневший юнец?
   Что сотворил ты с планетой?
   Что сотворил ты с собой?
  
   36.
  
   Широкой саженью заката
   Обняв простуженную землю,
   Неприхотливый бродит вечер
   Безлюдной улицей деревни,
   Дымы курчавые считает
   Над трубами притихших хат,
   Собак, не лающих на ветер,
   Собак, зевающих от скуки,
   И запоздавших на насест
   Соседских кур, что от мороза
   Танцуют странный падепляс,
   И, проходя мимо меня,
   Как мимо тополя в фуфайке,
   Он рукавом заиндевелым
   Моей коснулся бороды
   И не спросил
   Ни о печали, ни о делах, ни о жене,
   Ни о дороге моей дальней,
   Что послезавтра предстоит,
   Если поверить привокзальной
   Полуразрушенной цыганке,
   Которая слюнявя пальцы,
   Читала карму по руке,
   И, возвращаясь восвояси
   Полураздавленным в салоне
   На ладан дышащего авто,
   Я вдруг подумал о дороге,
   Не той, что лезет под колёса
   Игривой лентой гололёда,
   Не той, что вьётся перелеском
   Едва намеченной тропой, -
   О дальней, до того далёкой,
   Какой представить себе трудно,
   Какой представить себе страшно,
   Как край безумной Ойкумены,
   Как финиш времени в пространстве,
   Как вечность в Космосе холодном,
   Как бестелесного себя.
   Коль это всё себе представить,
   Слюнявя жизненные вехи,
   Которых, как у голодранца
   Штанов и галстуков в шкафу,
   То послезавтра,
   После завтра
   Вдруг обретёт такую чёткость,
   Как крик в овраге в тихий день,
   И сажень зимнего заката,
   И шаг по улице деревни,
   И миг вечернего покоя
   С глотком колодезной воды,
   И даже тявканье щенка,
   И даже сонные дымки -
   Всё обрастает высшим смыслом,
   Как в мае тополя листвой,
   И, широко расставив руки,
   Своей саженью обнимая
   Планету в отблесках заката
   И свою тихую деревню,
   Вполголоса просить у Бога,
   Чтобы не помнил послезавтра,
   Чтобы не слушался цыганки
   И моей временной хандры,
   И дал всего одной удачи:
   До самой старости бродить
   Безлюдной улицей деревни,
Считать закаты и рассветы,
   С беззлобным ветром говорить
   И щедро просыпать секунды
   На поле вечного пространства.
  
   37.
  
   Натощак - чашку кофе "Пеле"
   И три сигареты погарской "Примы".
   Вылетающий в форточку дым
   Ничего не расскажет мне о погоде,
   За окном,
   Разрисованным декабрьским морозом.
   Скрипят шаги самых ранних прохожих.
   Я пытаюсь привыкнуть к реальной действительности,
   Глотая чёрный горячий кофе:
   Неужели это я - небритый и зевающий,
   Наэлектролизованный дурными предчувствиями,
   Ёрзаю задом по расшатанной табуретке,
   Думая о зарплате,
Которой не хватает на кофе,
   И о прохудившихся ботинках сына?
   На письменном столе спят
   Неоконченные романы и недописанные стихи,
   Разметавши дородное тело,
   Спит молодая жена,
   По неубранной квартире.
   Напоминающей мою душу,
   В грязном домашнем халате
   Бродит неопрятная тоска,
   И кто-то вместо меня
   Проснулся морозным утром,
   Пьёт чёрный кофе
   И курит зловонную "Приму".
  
   А тот, которого я знал и любил,
   Который умел радоваться
   Лишь одному пробуждению,
   Скоропостижно скончался
   Лет двенадцать назад,
   Попав под колёса
   Ассенизаторской машины времени,
А меня никто не позвал на поминки:
Я не сумел даже попрощаться с собой.
   Хлопают двери стоглазого чудовища -
   Многоквартирного бетонного муравейника,
   По моей голове шаркают домашние тапочки,
   Ниагарским водопадом бурлят унитазы,
   И хрипло бурчат на жён
   Непохмелившиеся мертвецы.
   Через час они, как и я,
   Повылезают из склепов бетонных
   И бездушными мумиями поплетутся
   Пугаясь собственных теней.
   Я сатанею от тоски,
Вливаясь каждое утро
   В вереницу шествующих мертвецов,
   Спрятав в несгораемый шкаф
   Свою обнажённую душу,
   Чтобы никто в моё отсутствие
   Не изнасиловал её.
  
   38.
  
   Провиснув под тяжестью инея,
Ёжась на шальных ветрах,
В поле гудят телефонные провода,
   Жалуясь друг другу на погоду,
   Озверевшую в этом году
   Из-за скупости солнца
   И на то, что в последнее время
   В их жилах испортилась кровь,
   Состоящая из лейкоцитов человеческого бытия;
   Провода, как трубопроводы между сердцами,
   Мечтали перекачивать счастье,
   Доверие и любовь,
   Но люди потерявшие время
   И похоронившие веру
   Наполнили их жилы отчаянием и тоской,
   И, СОС сигналя друг другу,
   Планете и мирозданию,
   Готовы похоронить свои души
   На грязных свалках цивилизации.
   А телефонные провода плачут от боли,
   Пронзающей их стальные тела,
   Гудят от обиды,
   Видя кривое зеркало мира
   С перевёрнутым и уродливым мирозданием
   И мечтают о тишине.
  
   39.
  
   Диск телефона
   Отплёвывается равнодушными цифрами,
   За которыми спрятался
   Твой сегодняшний вечер
   И твоя не любовь ко мне,
   И моя не тоска по тебе,
   Но только скрюченным скукой
   Указательным пальцем
   Терзаю козла отпущенья -
   Диск телефонный,
   Надеясь услышать остановившееся время -
   Издевательски хохочущие короткие гудки,
   Но в последний раз
   Вильнув задом марионетки,
   Десятиглазым бельмом застыл диск,
   И мои вялые позывные,
   Вырыгнутые скукой,
   Занудливо постучались в твоё одиночество,
   Удивившись сонно и хрипло:
   "Слушаю вас"!
  
   И мир не взорвался,
   Смерчем закручивая звёзды,
   Собирая в букеты розы ветров
   И поливая Вселенную дождём комет,
   И качнулась земля под ногами
   В войлочных тапочках,
   Когда ты сказала обыденно: "Жди",
   Как врач участковый больному,
   Надоевшему своей изжогой,
   Радикулитом и одиночеством,
   И в белой шубке ворвавшись ко мне,
   В шубке, похожей на халат врача,
   Метнув на крючок вешалки
   Белую мохеровую шапочку,
   Ты уколола мои губы холодным поцелуем,
   Словно сделала укол от хандры.
  
   За окном
   Протяжным и длинным телефонным звонком
   Гудел монотонный ветер,
   Дозванивающийся до сегодняшнего вечера,
   Мне показалось, что
   Он распахнёт вдруг форточку
   И скажет сонно и хрипло:
   "Слушаю вас"! -
   Тебе, уснувшей на моей руке,
   Или мне, докуривающему сигарету
   В напряжённой тишине,
   Или той, что уснула
   На груди другого мужчины,
   Что никогда не постучит
   В мою дверь.
  
   40.
  
   Застегнув свой плащ
   На сто застёжек-звёзд,
   Искупав луну в пене облаков
   И причесав леса
   Перед зеркалом чистого озера,
   Мою грусть обняла тихая ночь
   И шепнула на ухо что-то спокойное,
   Похожее на слова колыбельной,
   Которую в детстве мне пела мать,
   Покачивая на круглых и тёплых коленях,
   И я бы уснул,
   Слушая шелестящую песню дождя,
   Срывающихся с небосклона звёзд
   И тихий лепет подростков-берёз,
   Распустивших надо мной сотни монист
   Из звонких резных листочков,
   Но воспоминания,
   Вырвавшись из прошлого
   На непослушных гнедых конях,
   Гарцевали передо мной,
   Постукивая подковами
   По пыльным дорожкам памяти,
   Подчиняясь настырной наезднице
   В платье бессонницы.
   Умирающим маяком мироздания
   Догорал костерок,
   Голубыми языками пламени,
   Вылизывая чёрное тело ночи,
   Лёгкий ветерок полевой мышью
   Зарывался в молодую траву,
   Вселенная,
   Завернув в чёрное покрывало Землю,
   Прижала её к груди и пела колыбельную,
   Плача над её несчастливой судьбой,
   И я плакал вместе с ней,
   Зажигая звезду сигареты от уголька из костра,
   А грусть
   Белесым туманом плыла над озером,
   У которого я усну,
   Слушая колыбельную матери.
  
   41.
  
   Одинокое окно, не спящее после полуночи. -
   Квадратное окно Вселенной -
   Ёжится от мороза,
   Выдыхая открытой форточкой воздух,
   Вкусно пахнущий пирожками и капустой;
   Окно с раздвинутыми голубыми шторами
   Обнажённо и беззащитно
   Перед любопытством Космоса
   И ощетинилось иголками
   Кактуса на подоконнике.
  
   Старый, уставший и голодный город спит,
   Мечтая во сне
   О запечённом гусе
   И сосиске с макаронами,
   Роняя слюну на подушки,
   И лишь одинокое
   Квадратное окно Вселенной
   Смущается перед заглянувшим в него
   Оком мироздания
   И открывает тому простой интерьер
   С кушеткой, с книжными полками,
   А ещё - письменный стол
   С ребристой настольной лампой,
   Над которым склонился сумасшедший писатель
   В старом просторном халате,
   С вздыбленной от ужаса вдохновения причёской,
   Картаво играющий симфонию выдуманной жизни
   На хромой пишущей машинке.
  
   Изводя свою плоть бессонницей и никотином,
   Он полгода учит свою Маргариту
   Летать на метле над уснувшим городом,
   Но она развязной кокоткой
   Сидит на подлокотнике кресла
   И смеётся над его импотенцией,
   Над снегопадом листов,
   Слетающих с увядающего древа романа.
  
   И только, когда погаснет
   Одинокое око Вселенной,
   Когда скрипнет кушетка
   Под грузной плотью писателя,
   А подушка безропотно
   Примет его сумасшедшие мысли,
   Маргарита - прекрасная и обнажённая -
   Оттолкнётся от подоконника
   И полетит над спящим уснувшим городом
   На свидание с его мечтой.
  
   42.
  
   Заросшим дурнотравьем полем
   К распутью в Никуда и Ничто
   На четыре стороны света,
   Вертясь отупевшим волчком,
   Опьяневшим катясь колесом,
   Бегу, догоняя вчерашний день,
   Убегая от завтрашнего,
   И пыль вековую дорог,
   По которой бегало детство,
   На коих твердели пятки
   И черствела душа,
   Пыль, горчащая спелой полынью,
   Глотаю, как манну небесную,
   Как лекарство от простуды сомнений,
   Как наркотик русских просторов,
   В которых заблудилось вчерашнее счастья.
   А с востока -
   Узкоглазого востока -
   Налетает солнечный смерч,
   Собирая по русским деревням
   Последние искры надежды,
   Чтобы разжечь поминальный костёр,
   А я, добежав до распутья,
   Буридановым застыл ослом,
   Не в силах выбрать тропы:
   То ли ту, что ведёт в Никуда,
   То ли ту, что обещает Ничто.
  
   Распластавшись по пыльной дороге,
   По которой убежали детство и мечты,
   Я держу за хвост вчерашнюю синицу
   И жалею о том,
   Что пережил самого себя.
  
   43.
  
   Пытаясь объять необъятное,
   Я полжизни искал бананы в огуречной ботве,
   Я полвека искал признания среди врагов,
   Любви - у льстецов,
   А счастья - в охоте за истиной,
   Но майское небо басовито-раскатистое
   Хохотало над моей инфантильностью
   И разверзлось горькими ливнями
   Преждевременных разочарований,
   И меня, испуганно-недоумённого
   Подхватило щепкой,
   Отколотой от дубового комля жизни,
   Которую закрутил и понёс
   Грязный и зловонный ручей бытия.
  
   Захлёбываясь и плача,
   Я стремглав нёсся мимо
   Дворцов иллюзий,
   Построенных мною из голубого песка
   Разрушенных жестокими сквозняками времени
   Мимо глаз голубых,
   Укоризной наполненных,
   Как реки в разлив,
   Мимо изломанных отчаянием
   Девичьих рук, обнимающих пустоту,
   Вместо моего влюблённого сердца, и мимо себя -
   Юнца в золотых лепестках веснушек
   С распахнутым настежь перед миром, Как двери перед гостем желанным,
   Доверчивыми глазами.
  
   И если грязный ручей,
   Беспощадно влекущий меня
   Илистым руслом времени, презрев притяженье Земли
   И законы из учебника физики,
   Устремится в безрадостный Космос
   И прольётся вместе со мной водопадом
   Сквозь пальцы Вселенной
   Во влагалище Чёрной Дыры,
   Где трансвиктиты - Пространство и Время -
   Поменяют свой пол и значение,
   Сломавшимися часами
   Раскрутившись в обратную сторону,
   Я смогу метр за метром,
   За секундой секунда
   Прошагать свою жизнь
   От старости до рожденья,
   Не предавая любви,
   Не ища корысти в дружбе
   И не пытаясь на огуречной грядке
   Царственные выращивать ананасы.
  
   44.
  
   Люблю с ненавязчивой грустью,
   Гуляя простуженным августом,
   Подглядывать за купающимися в озере
   Стыдливым закатным солнцем;
   За утками неприхотливыми,
   Что в царстве своём камышовом
   Чистят перья у выводка,
   Забыв о плотской любви;
   За рыбаками с цигарками,
   Дремлющими у затона,
   Хотя бы на час забывшими
   О непролазной нужде;
   За никуда не спешащими
   И невесёлыми бабами,
   С подоткнутыми подолами
   Полощущими бельё;
   И за уставшими ветрами,
   Бродящими скошенным полем
   В поисках места ночлега
   В копнах овсяной соломы.
   И вместе с сумрачным вечером
   Думая о неизбежности,
   Неотвратимости ночи,
   С другом, как я, стареющим
   У не шумливой криницы,
   Чокнувшись за несбываемое,
   Выпью стакан вина;
   Не вышли мы в люди большие
   И не нажили хором,
   Буднично жизнь прожившие
   Буднично смерти ждём,
   Лишь за одно с товарищем,
   Так же, как я, стареющим,
   Чокнемся без сожаления
   И без сердечной тоски:
   Что одинаково каркают
   Голодные чёрные вороны -
   Над трупом Президента
   И над трупом бомжа.
  
   45.
  
   Третий день с безнадёжной тоскою
   Осень носит воду в решете,
   Сошедшим с ума барабанщиком
   Палочками ливней дождь стучит
   По оцинкованной крыше,
   По тревоге поднимая
   Мои задремавшие мысли,
   Я смотрю в шелестящее светом луны
   Ультрамариновое окно
   И считаю ручьи слёз,
   Стекающие извилистыми,
   Вертикальными руслами по стеклу:
   Одна слеза догоняет другую,
   Укрупняя капли и ускоряя движенье
   По закону Ньютона,
   По закону двух одиночеств,
   Стремясь раствориться друг в друге,
   Сбросить с ног ослабевших своих
   Вериги тоски и печали.
  
   А ночь, уныло дремавшая в красном углу
   Под иконой Николая-угодника,
   Встрепенулась испуганной птицей,
   Отчаянно захлопав крыльями штор,
   Потому что взорвал тишину
   Резким воплем звонок электрический,
   Разрубив пополам
   Пружину накрученных нервов,
   И мне, с трудом поймавшему
   Убежавшее из груди сердце,
   Показалось, что апокалипсис
   Позвонил в мою дверь,
   Позвонил в дверь мироздания.
  
   Пронеся шаркающую дрожь тапочек
   От кровати к порогу,
   Я полчаса открывал
   Двенадцать замков и запоров,
   За которыми спрятал себя
   От друзей и знакомых,
   И в моё одиночество
   Каплей дождя по стеклу
   Вкатился задумчивый друг.
   Десять лет коротавший
   Свою судьбу без меня.
  
   Обнимая меня, друг сказал мне
   Вместо привета,
   Словно расстался
   Всего три минуты назад:
   "Давай выпьем с тобой
   по бокалу вина,
   пока не нагрянула буря".
  
   46.
  
   Любовь и жизнь вылетели через форточку
   Убогой хрущёвской квартиры
   И безропотным сиреневым дымом
   Растворились в зашоренном
   Бельмами облаков небе,
   Свинцовыми веками сумерек
   Прикрывшем свои дневные глаза,
   И теперь,
   В обнажённой моим отсутствием комнате
   Струится фиолетовый свет тоски,
   Танцующей грустный фокстрот
   С ленивым и блеклым вечером.
  
   А я с этим временем,
   Распугав похотливых лягушек,
   Невпопад распевающих
   Свою страсть на уснувшем пруду,
   Убегаю от себя, путаясь
   В длиннополом старом плаще,
   Спотыкаясь о кочки,
   Поросшие острой осокой,
   Чтобы тихим, невинным лешим
   Спрятаться в чёрном лесу
   От суеты бытия,
   От обязательств и правил,
   Которыми,
   Словно мхом трухлявые пни,
   Обросли за сорок веков глупые люди.
  
   Задыхаясь туманом и вечером,
   Выкатившим луну из-за косогора,
   Я бегу в чёрный лес
   За своим одиночеством,
   Чтобы,
   Спрятавшись где-нибудь в чаще
   За небрежной кучей валежника,
   Запрокинуть в небо
   Обросшую шерстью душу
   И очумелым волком
   Завыть на луну.
  
   47.
  
   Позёвывая вместе с проснувшимся озером
   На зыбкий рассвет,
   Пьющий росу на лугу,
   Я закидываю удочку
   В омут прожитых дней:
   Может быть, клюнет крупная рыба
   И я вытащу на унылый берег сердца
   Кусочек солнечной радости,
   Ибо сердце моё,
   Как трава луговая овцами,
   Объедено равнодушием и тоской
   И превратилось в пустыню, по которой
   Шелестит неплодородный песок,
   Не способный дарить
   Ни любви, ни жизни.
  
   Лениво и не спеша
   Выплывала из озера
   Красная рыба солнца,
   А западный ветер,
   Набегавшись с вечера
   По озимым полям,
   Заспался в какой-то уютной копне
   В обнимку с увядшей ромашкой
   И подарил августовскому утру
   Нетронутую тишину,
   Что даже гусиный мой поплавок
   Застыл на посту
   Оловянным солдатиком
   И не шелохнулся
   Под пролетающим над ним
   Вертолётом стрекозы
   И ещё потому,
   Что не думал клевать
   Ленивый карп моих воспоминаний.
  
   Лучше бы вместо бамбуковой удочки
   И банки с дождевыми червями
   Я принёс на озеро краски с кистями,
   Поставил мольберт на крутом берегу
   И написал бы августовскую тишину,
   Благоговеющую перед ленивым рассветом,
   Или объеденное своё сердце
   На фоне туманных лесов,
   Или прошлого омут, в котором
   Вчера утонула
   Последняя моя мечта,
   А, может быть, душу свою,
   Которую целую жизнь рассматривал,
   Как своё отражение в зеркале озера,
   Но так и не смог написать
   Портрета её.
  
   48.
  
   Каждой ночью по спящей квартире,
   Как по волнам чёрной реки,
   Подняв паруса в безветрие,
   Пытаются уплыть в будущее
   Мои высокопарные мечты,
   Отрывая меня от листа бумаги,
   На котором заглавие книжки
   В гордом одиночестве
   Третий год обрастает пылью,
   Отрывая меня от любимой,
   Чьи полуоткрытые губы уснули,
   Не дождавшись моего поцелуя;
   Мечты - это стая пираний,
   Пожирающая время жизни,
   Мечты не позволяют забыть
   Ненавистное слово "счастье",
   Которое я искал там,
   Где другие ночлега не ищут,
   Где при блеклых сальных свечах
   Восседает на троне одиночество,
   Где даже шёпотом стесняются
   Говорить о своей любви,
   Где, сложив крест-накрест руки,
   Молят смерти уставшие жить.
  
   Принимая страдания сердца
   За долгожданное счастье,
   Я разучился смеяться.
   Я до того разучился улыбаться жизни,
   Что,
   Видя ребёнка,
   Представляю его могилу,
   Видя цветущую женщину,
   Представляю её скелет
   В истлевшем гробу.
   И в полном когда-то
   Бассейне моей души
   Осталось живой воды
   На донышке -
   Несколько капель, которые
   Не утолят жажду,
   Но сохраняют надежду,
   Что хоть одна мечта -
   Самая маленькая, -
   Но исполнится.
  
   Я привык бы жить в одиночестве,
   Обручившись с безвольною скукою,
   Если бы наши души
   Были приспособлены для горя.
  
   49.
  
   Полуденный зной сиреневым маревом
   Колышется в неподвижном воздухе,
   Куры лениво дремлют
   В тени отгулявшей сирени,
   Муха залезла в варенье
   И пытается взлететь,
   Как вертолёт,
   Привязанный толстым канатом к земле,
  
   А я, зевая в распахнутое настежь окно,
   Пытаюсь вспомнить
   Назначение сегодняшнего дня,
   Ковыряясь отвёрткой
   Во вскрытом брюхе
   Перегоревшего утюга,
   И тишина обленившегося дня
   Покачивается паутинкой в углу.
   Кажется гротеском
   Моё присутствие в этом доме
   С неспешно снующей
   Стареющей женщиной,
   Готовящей в русской печи
   Нехитрый обед на двоих.
   Я бы назвал её своею любовницей,
   Если бы вчера вечером
   Не ушёл ночевать на сеновал,
   Я бы назвал её своею женой,
   Если бы не ушёл из этого дома
   Четверть века назад,
   Не пообещав вернуться.
  
   Я разбросал свою любовь
   На четыре стороны света,
   И нигде её семена не взошли.
   Она похоронила любовь ко мне
   В кургане тоски,
   Насыпанном временем,
   И два человека,
   Как жители разных планет,
   Пытаются вспомнить друг в друге
   Кого-то другого -
   Того, что любили четверть века назад,
   А наша любовь
   Мохнатыми лапками мухи
   Залезла в вязкое варенье прошлого
   И пытается взлететь,
   Как вертолёт,
   Привязанный толстым канатом к земле.
  
   50.
  
   Кинул камень в застоявшийся пруд
   И наполнил утро зловонием,
   Ничего не получается в жизни
   Без любопытства к ней.
   А я отупевшим фанатиком
   Всё разбрасываю и разбрасываю камни:
   В застоявшийся пруд,
   В чужой огород,
   В чужие пазухи
   И просто наугад,
   Освобождаю забаррикадировавшуюся
   От вторжения мира душу,
   И не знаю, когда придёт время
   Собирать их один за другим,
   Чтобы раскаявшимся Тимуром,
   Стеная от горя потерь,
   Сложить их в высокий курган,
   Вспомнить несбывшиеся мечты,
   Забывших меня друзей,
   Любимых, забытых мною,
   Ненаписанные стихи
   И непрочитанные книги,
   И растраченное по пустякам
   Драгоценное ожерелье времени.
  
   Я, вынув последний камень из-за пазухи,
   Без сожаления бросил его в болото
   Моих ряской затянутых дней,
   Словно авиабомбу будильника
   В свой затянувшийся сон,
   И утро, освобождённое от зловония
   Весёлым набегом ветров,
   Встретило меня у порога
   Улыбкой июльского солнца.
   Добежав до середины поля,
   На котором чахлыми ростками
   Из-за камней пробивалась моя судьба,
   Я поднял первый, огромный камень
   И понёс его к краю,
   Надеясь, что время,
   Отведённое мне Всевышним,
   Позволит собрать всё,
   Что я разбросал.
  
   51.
  
   Я иду по облагороженной снегом,
   Затихшей в тревоге земле:
   Ни души человеческой,
   Ни птичьей и ни звериной -
   Лишь снежная пустыня поля,
   По которой ползают змейки метелицы;
   Ничего не изменится оттого,
   Что вымерло всё живое,
   Ничего не изменилось бы,
   Если бы умер я -
   Просто одной пустынной планетой
   Стало бы больше в пространстве Вселенной,
   Думая о котором,
   Можно сойти с ума,
   И неизвестно, что большая радость:
   Рождение или смерть?
   Ибо рождённый с первого дня
   Мечтает о конце страданий.
  
   Я иду, наступая
   На хвосты вьюжным змейкам,
   Неизвестно куда,
   Словно летящая в пространстве Галактика,
   Обрастая печальными планетами
   Непринуждённых мыслей,
   И не хочу возвращаться туда,
   Откуда я вышел,
   Потому что не вижу смысла
   Всё начинать сначала:
   Смеяться, грустить и плакать,
   В полночь уснуть бояться,
   Утром проснуться боясь,
   Возвращаясь в свои разорённые временем
   Воздушные замки,
   Удивляться:
   Неужели я здесь жил и мечтал?
  
   52.
  
   Детства широкие реки
   Ныне катятся мелкими грязными ручьями
   Мимо лесов,
   Когда-то упиравшихся в небеса,
   Мимо холмов,
   Когда-то казавшихся Эверестами,
   Мимо меня,
   Когда-то мечтавшего
   На бумажном кораблике мечты
   Доплыть до Чёрного моря,
   До необитаемого острова
   В океане мироздания,
   На котором я построил бы
   Счастливый мир для себя.
  
   На вольных ветрах
   Я рос молодым дубком,
   Впитывая жадными корнями
   Соки познанья и мудрости,
   Вырастая над лесами,
   Холмами и собой,
   А когда бумажный кораблик
   Показался мне клочком газеты,
   Я вдруг понял,
   Что всю жизнь питался
   Ядром познания мира,
   И потчевал им друзей и любимых,
   Пока не остался
   Один на один с собой
   С кровоточащими язвами души,
   С кишащим змеиным клубком сомнений.
  
   Ну а истина,
   Как и моё босоногое детство,
   Убежала вперёд
   За неугомонным временем,
   Которое не боится сгореть
   Мотыльком, прилетевшим к огню,
   На костре мироздания,
   И мне никогда не обладать истиной -
   Этой скользкой и ветреной женщиной,
   Потому широкие реки души
   Измелели до грязных ручьёв,
   Потому что горы надежд
   Превратились в болотные кочки разочарований.
  
   53.
  
   Рассвет хрустит прохожими по снегу,
   Прохожими по выпавшему снегу
   Беззвёздной ночью
   С запахом бессонницы,
   Беззвёздной ночью
   Накануне праздника,
   Который на листке календаря
   Выпячивает красной единицей
   И чёрною вороной на душе,
   Забывшей все слова счастливой песни,
   Фальшивя незатейливый мотив,
   И в неглиже по дерзкому морозу
   Бредёт со мной
   Среди других прохожих,
   Хрустя по снегу, выпавшему ночью.
   Моя душа идёт со мною рядом,
   Как не влюблённая и грустная соседка,
   Из жалости, по бабьей доброте
   Всю ночь ласкавшая бессонницу мою,
   Притрагиваясь к маятнику сердца,
   Который не раскачивался страстью,
   А пожирал холодные секунды,
   Выплёвывая жизнь мою в пространство.
  
   И в молчаливом шествии прохожих
   По беззащитной девственности снега
   С котомкой лет прожитых за спиной
   Плыву по морю вымерших улыбок,
   По кладбищу несбывшихся надежд
   И, обнимая бесшабашный ветер,
   Напрасно жалуюсь на скорбную судьбу,
   Как в стельку пьяному, зевающему другу,
   Ибо Господь,
   Заткнувши ватой уши,
   Решил поспать ближайшие полвека,
   От склок людских и жалоб отдохнуть
   В укромном закуточке мирозданья,
   А мы плывём на ветхом корабле,
   Ни истины не зная, ни конца,
   Не помня о душе и о начале,
   Пинаем, как в канаве потаскушку,
   Несчастную оплёванную веру
   И в изумлённую Вселенную орём:
   Спасите наши души кто-нибудь,
   Которые прохожими по снегу
   Бредут рассветным утром в Никуда!
  
   54.
  
   Оврагом, поросшим дроком,
   Пряно вдыхающим июль,
   Я иду с двумя некрасивыми,
   С двумя постаревшими женщинами,
   С которыми, страдая,
   Я прожил целую жизнь, -
   Памятью и тоской,
   Которые ведут меня
   Извилистой тропкой,
   Осторожной змеёй ползущей
   По высокой траве
   К ленивому закату,
   Ожидающему меня,
   А время тихо и незаметно
   Растворяется в пространстве,
   Как дым сигареты
   В спокойном закатном небе,
   Время обиженным любовником
   Убегает в безмолвие Космоса,
   Потому что я не замечаю его,
   Не дорожу им, как прежде,
   Как не замечаю и не люблю
   Стареющих женщин,
   Ведущих меня к закату,
   Как старого вола на бойню.
  
   А знойный и печальный вечер,
   Похожий на мою первую любовь,
   Уставший петь грустные песни,
   Сиреневой призрачной птахой
   Садится на ветку берёзы,
   Одинокой вдовой живущей
   На склоне оврага,
   И советует заговорить с памятью,
   Не притрагиваться к сердцу тоски,
   Чтобы этот последний путь
   Убегающей по змеиной тропке молодости
   Не омрачился разочарованием,
   И не жалеть о том,
   Что не проживу две тысячи лет,
   Ибо и за эти долгие годы
   Я не отыщу в себе истины
   И не избавлюсь от вечной любви
   Двух склочных назойливых женщин -
   Памяти и Тоски.
  
   55.
  
   Какая мгла на душе,
   Когда в раскрытые окна врывается солнце,
   А ты не умеешь радоваться ему
   И молиться за счастье
   Рождения нового дня,
   И губами ловить
   Солнечный зайчик на подушке,
   И целовать смешной и уютный
   Завиток на шее жены!
   Если в квартиру врывается солнце,
   А на сердце моём темно,
   Я задёрну все шторы,
   Наглухо закрою ставни четырёх окон,
   Зажгу тонкую тусклую свечу,
   Может быть, от её призрачного огонька
   Станет светлее?
  
   Со свечой на столе
   Я не буду думать о том,
   Что проснулся,
   Что придётся мне жить
   И тащить ненавистное тело на улицу,
   И прохожим бросать,
   Как подачку, улыбку,
   Взятую взаймы у жены,
   И влачить за собой нищету,
   Что, как клещ, залезает под кожу
   И высасывает из меня
   Последние соки радости,
   И нечем выковырять его,
   Даже привычкою жить,
   Несмотря ни на что.
  
   Дремлющей волей стащив с себя одеяло,
   Я одеваюсь и с печалью смотрю
   На развалившиеся туфли,
   Которые износил,
   Шагая по ложным дорогам
   В поисках истины и счастья,
   Смотрюсь в зеркало
   И пытаюсь узнать себя
   В объевшемся скукой худом старике,
   Стараюсь не думать о прошлом.
   Покрытом язвами ошибок,
   О настоящем,
   Одетом в ветхое платье сомнений,
   Только в будущем можно жить
   Без презрения и жалости к себе.
  
   56.
  
   Разорённое гнездо
   Не вернувшихся с юга аистов
   Облетает сучками
   И пухом прошлогодних птенцов,
   Как тополя в октябре
   Золотой облетают листвой,
   И напрасно я пристально пью
   Голубой горизонт -
   Ничего,
   Кроме двух облаков на западе,
   Баюкающих на подушках пуховых
   Засыпающий день,
   Который прошёл незаметно
   Мимо гнезда
   Не вернувшихся с юга аистов,
   Мимо дворов деревенских,
   Напоминающих разорённые гнёзда,
   Мимо меня,
   Заплутавшего в прошлом своём,
   Мимо страны,
   Надолго забывшей о Боге,
   И потому не вернулись сюда
   Даже аисты.
  
   А призрачный ветер
   Клочком пожелтевшей бумаги
   Катится грязной улицей
   Мимо моих ворот,
   На которых нарисованы аисты,
   Взлетающие в небеса,
   Но не хлопают их
   Вольные крылья на взлёте,
   И не клекочет любовную песню
   Аист своей аистихе,
   На этой картине Пиросмани
   Только печальные глаза птиц,
   Похожие на глаза российских полей,
   Зарастающих травой забвения.
  
   Я не верю Пиросмани и ветру
   И бегу за село на взгорок
   Встречать на закате июня
   Задержавшихся в дороге птиц,
   Если и они предали меня,
   Как друзья и любимые,
   То кто на этой планете
   Отогреет моё замёрзшее сердце
   И вернёт зрение
   Ослепшей от печали душе?
  
   57.
  
   Горемыки-облака
   Целый день паслись на небе,
   Как безропотны овцы,
   Погоняемые ветром,
   Обещая дождь посевам,
   Обещая влагу травам;
   Облака совокуплялись
   В оглушительные тучи,
   В ослепительные тучи
   Юной, вспыльчивой грозы
   И под вечер, тяжелея,
   Над землёй повиснув низко,
   С треском молний, с громыханьем
   Разродились шумным ливнем -
   Жизнерадостным младенцем,
   Пробежав по перелеску,
   По глубокому оврагу,
   Васильковыми лугами
   К засыпающей реке,
   Барабаня в днище лодки,
   Под которой я с любимой -
   Нецелованной девчонкой
   Ровно тридцать лет назад
   Целовался неумело
   И пугливо обнимался
   И боялся пуще смерти,
   Пуще глаз её зелёных
   Я коснуться её острых
   Перепуганных грудей.
  
   Под шуршащий бальный танец
   Жизнерадостного ливня
   Не спеша, не торопливо
   В ненавязчивом пространстве
   Проплывало наше время,
   И казалось, что на свете
   В изумлённом мирозданьи
   Нет понятия такого,
   Как задумчивая старость,
   Что в платке разочарований -
   В хустке траурной вдовы -
   Будет плакать о минувшем,
   Об ушедшем безвозвратно,
   О единственном любимом -
   В Лету канувшем мгновеньи,
   Когда дождь шуршал по днищу
   Перевёрнутой рыбацкой
   Позабытой кем-то лодки
   Под салют грозы весенней
   С фейерверком молний ярких,
   Я боялся прикоснуться
   К острой девичьей груди,
   И любовь полсотни женщин
   С сумасшествием и страстью,
   С сумасбродными словами
   Вместе с тридцатью годами
   Я охотно обменял бы
   На один неуловимый,
   Осторожный и наивный
   Той девчонки поцелуй,
   Чьё булгаковское имя
   Я иголкою и тушью
   На руке невозмужалой
   На всю жизнь запечатлел.
  
   58.
  
   Захлёбываясь северным ветром
   И кашлем курильщика,
   Я тащусь запряжённым в повозку ослом
   Среди обречённой толпы
   Зарабатывать хлеба буханку
   Себе на обед
   И ослятам голодным своим,
   А проснувшаяся вместе со мной душа
   Упирается четырьмя ногами
   Перед осознанной необходимостью жить
   И чувствует себя леди,
   Изнасилованной
   Жестоким и непреклонным роком.
  
   Ветки тополей.
   Парализованные январским морозом,
   Чуть слышно звенят,
   Соприкасаясь хрустальными пальцами
   В сонном, задумчивом танго,
   Из-за горизонта,
   Как через замочную скважину,
   Подглядывает за моим путешествием
   В ад реальной действительности
   Скупая и ленивая
   Зимняя заря,
   Отмечая путь по скользкой дороге
   Пунктиром сиреневого луча,
   А с пригорка на толстой заднице
   Съезжает несчастная баба,
   Проклиная на всю округу
   Гололёд и свою судьбу,
   Которой похмельный мужик, хохоча,
   Советует нажать на тормоза.
  
   Захлебнувшись очередной порцией
   Морозного воздуха,
   Встряхнув задремавшие
   От тоски мозги,
   Я пытаюсь прилипнуть присосками глаз
   К реальной действительности
   И не узнаю ничего:
   Ни этой извилистой улицы,
   Ни этого городка-лилипута,
   Ни этой угрюмой толпы,
   Словно по прихоти чёрного мага
   На чужой оказался планете,
   На которой в тягость рассвет
   Неулыбчивым сапиенс гомо,
   На которой радость продали
   За тридцать серебряников,
   А души заложили в ломбард.
  
   И остаётся только надеяться,
   Что ещё не звенел будильник,
   Который радостным воплем
   Оборвёт мой унылый сон.
  
   59.
  
   Из далече, из далёка,
   Из-за тридевять земель,
   Из-за Буга, гор Карпатских,
   Из-за старого Днестра
   Прикатилось, раскатилось,
   Покатилось по России
   И хромое, и кривое,
   И хмельное колесо
   По лесам дородным нашим,
   По раздольности полей,
   По дорогам и тропинкам,
   По неброским деревням -
   Прыг да прыг от кочки к кочке,
   Скок да скок от речки к речке
   Напролом и на беду
   По сердцам и душам нашим,
   По надеждам и мечтам
   Покатилось в пляске пьяной,
   Всё сметая на пути,
   Колесо с чужой телеги,
   Будто снежный ком с горы,
   Будто камень, что хранили
   Нам за пазухой враги.
  
   Покатилось, раскатилось,
   Словно конь пошёл вразнос,
   От Карпат до Сахалина,
   От Архангельска до Кушки
   Закрутилось, завертелось
   Пьяной ведьмой на кругу -
   В душу русскую с разгона,
   Как булыжником в хрусталь,
   И пролились наши слёзы,
   Как осенние дожди,
   На осотовые нивы,
   На разбитые дороги,
   На развалины страны,
   Может быть. Они напоят
   Немощный росток надежды.
   И взойдёт над миром снова
   Русский колос.
   Иль колосс?
  
  
   1998-1999 гг. г. Сураж
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Сергей Иванович Стешец
   "Пьяное колесо"
  
  
  
  
   Редактор Александр Малахов
   Художник Анна Стешец
   Фотопортрет Аркадий Курдиков
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ШАЛЫЙ ЭНДШПИЛЬ
  
   1.
  
   Ну что, зима, вздыхаешь,
   Падая мне на грудь
   Белым пушистым снегом?
   Ты в подвенечном платье,
   А поцелуй твой холодный,
   Гасящий малую страсть,
   Что у меня осталась.
   Разве такая женщина мне нужна?
   Давай с тобой приляжем в сугробе,
   Я прикоснусь губами
   К твоим ледяным соскам,
   Может, ты вздрогнешь,
   Пломбиром
   Растаешь на моём языке
   И обнимешь меня
   Хрупкими ветвями берёз?
  
   Куда же ты бежишь,
   Путаясь в подоле платья,
   Подметая заснеженную улицу,
   По которой никто,
   Кроме меня, не ходил?
   Ты не хочешь моей любви?
   А любви шалопутного ветра,
   Который развязно заигрывает
   С толстою снежною бабою?
   Не пытайся брезгливой позёмкой
   Улизнуть за подворотню судьбы,
   Всё равно я поймаю тебя за хвост.
   Как ёж лесную гадюку.
  
   Не бросай меня,
   Как это сделали
   Легкомысленная дура весна,
   Бездушно-надменное лето
   И плаксивая, вздорная осень,
   Сыграй со мной в шахматы
   (я сейчас сбегаю за ними в квартиру),
   ведь с кем-то я должен закончить
   свой шалый эндшпиль судьбы
   и положить своего короля на доску.
  
   2.
  
   У просёлочной дороги
   В ста шагах от чернолесья
   За сто лет наживший пролежни из мха,
   Бородавкой на щеке желтеющего луга,
   Обслюнявленный коровами,
   Вылизанный ветрами
   Лежит валун, как старый кот,
   Бока на солнце греет -
   Покатый и уютный очень
   Для задниц грибников.
   Угрюмый, и покладистый характер,
   На этот мир не смотрит свысока,
   Готов служить столом и табуретом,
   И наковальнею для правки кос,
   Столетия живёт в ладу с пространством,
   Не сдвинувшись хотя б на сантиметр,
   И время равнодушно пробегает
   Мимо него,
   Как мимо нас удача.
   Искрит на солнце, вымытый дождями,
   Задами отполированный до блеска
   Сегодня, заскучавший, ждёт ил леса
   Меня с корзиной полною грибов,
   Уставшего от суеты и жизни,
   Бегущего от мира и себя,
   Чтоб мудрою своею немотою
   Мятущуюся душу успокоить.
  
   И выйду я, и мио не пройду,
   На валуне устроюсь, будто в кресле,
   Глотну из фляжки тёпленькой воды
   И чёрным хлебом с огурцом перекушу,
   И, окунувшись в царствие покоя,
   С непостижимой слившись тишиной,
   Я, в полдрёмк-полусне забывшись,
   Увижу себя серым валуном,
   Лежащим у просёлочной дороги,
   Как бородавка на щеке пространства.
   Как родинка на лбу у мирозданья,
   Не ищущим обманчивой удачи.
   Ни истины, ни славы, ни величья,
   Мечтающим, чтоб по бокам нагретым
   Ползли в своих заботах муравьи,
   Ещё о том, чтоб странный этот сон
   До скончанья мира не кончался
   И душу непокорную мою
   Баюкал в своей сладкой тишине.
  
  
   3.
  
   Как разомлевшая на солнце гадюка,
   Тропинка ползёт на высокий холм,
   Полушёпотом беседуя с васильками
   И ромашками, роняющими
   Белые лепестки
   На её загорелые плечи,
   О жарком засушливом лете,
   Из-за которого изнемогают от жажды цветы.
   А тропинка покрылась полынною пылью.
   О многом могла поведать тропинка,
   Убегая из деревни в далёкий лес.
   Куда ходят бабы за спелой черникой.
   Сначала от тракта
   Вдоль ветхих заборов,
   Минуя репейник и крапиву,
   Спускаясь оврагом
   С потухшей криницей,
   Потом, поднимаясь на косогор,
   Огибая кряжистый дуб,
   Затем краем поля
   С загубленной рожью,
   По сенокосу через ракитник,
   На продуваемый ветрами холм,
   С которого льётся
   Легко, безмятежно
   До самого леса-березнячка,
   Где, спотыкаясь о корни и пни,
   На узкие стежки
   По пути размножаясь
   Раздвигает орешник
   И колючий малинник,
   По краям собирая орды лисичек.
  
   И кто ни ходил по тропинке весёлой,
   Каких только подошв ни знала она -
   Лаптей и сапог,
   Штиблет и ботинок
   И твёрдых пяток деревенских ребят!
   Тут шли пастухи,
   Деревенских ребят!
   Тут шли пастухи,
   Ругаясь по маме,
   И бабы, степенно судача, шагали,
   И косари, больные с похмелья,
   Давили цигарки в неё каблуками,
   И даже министр, приехавший в отпуск,
   Прошёлся однажды
   В стодолларовых туфлях
   В желании слить в едино с природой,
   Скучая по Каннам с песком золотым.
  
   Но чаще других
   Здесь проходит писатель
   В седой неопрятной своей бороде,
   С глазами такими,
   Что робкая стежка
   Шагреневой кожей сжимается вся
   И от тоски виляет в малинник
   И прячется там среди комарья,
   Пока не пройдёт он - большой и сутулый, -
   Пытливым умом и душою страдая,
   Чтобы где-то в лесу
   На пустынной опушке
   Заветную истину
   В былинке открыв.
  
   4.
  
   Ненавижу будильник
   Своей жизни больше,
   Когда в неудобной постели
   На старом диване,
   Из которого выпирают пружины,
   Как рёбра,
   Провертишься в страстных объятьях бессонницы,
   Исцелованный горестным думами о бытии,
   И забудешься во сне,
   Неспокойном, как мир,
   Гротесковом, как всё,
   Что меня окружает;
   Этот старый разбойник
   Со сломанной кнопкой
   Вдруг втыкает кинжал
   В живот тишины
   И противно хохочет
   Мне в правое ухо,
   Плотоядно щекочет
   Секунды под мышками
   И, как струны гитары
   Музыкант неумелый,
   Мои тонкие нервы
   Щипает и рвёт.
   Я тебя ненавижу,
   Старый проказник,
   Пожирающий время,
   Как бутерброды
   Ненасытный и грубый Пантагрюэль,
   Ты, как палач
   Непреклонно-жестокий,
   На свободу мою
   Надеваешь вериги,
   На сократовский лоб -
   Терновый венец
   И ведёшь на Голгофу
   Моих обязательств
   Перед обществом странным,
   Как всё мирозданье,
   Ибо ради куска насущного хлеба,
   Ради глупой потребности,
   Мучаясь, жить
   Продираю глаза,
   Пробуждение прокляв,
   И домашние тапочки,
   Как горькие истины,
   Ищу у дивана слепыми ногами,
   И душу свою,
   Как уголовник отпетый,
   Насилую,
   Бритвой по щёкам скользя.
  
   Будильник молчит,
   Отлаяв собакой
   В чужой, проходящий мимо рассвет,
   На улице сыро,
   На улице серо -
   Ни звёзд, ни луны,
   Ни алого солнца,
   Ни дождя, ни мороза,
   Ни снега, ни ветра -
   Вселено. Правит невидимый Нуль,
   А я в его армии левым на фланге
   Марширую с нулями по гололёду
   Туда, где я нужен,
   Как ноль умноженью,
   Туда, где абсурд,
   Как пайки, раздают,
   И блеет душа,
   Как слепая овечка,
   Которую резать на бойню ведут.
  
   Себя ненавидя,
   Пространство и время,
   Однажды с всею тройкой сойдусь
   \я в ближнем бою
   и старый будильник,
   как диск олимпийский
   с раскрутки, с размаха
   в раскрытую форточку
   в другую Галактику
   со скоростью света,
   со скоростью мысли
   в подарок другому нулю запущу.
  
   5.
  
   Дуралей - весенний ветер,
   Убежавший от Сирены,
   Что живёт в Балтийском море
   У норвежских берегов,
   Свистнув, взбрыкнув, налетает
   На крестьяночку в косынке,
   Задирая беспардонно
   Её ситцевый подол,
   А потом бежит по лугу,
   Шевеля льняные травы,
   И несётся, и танцует
   То по кругу, то зигзагом,
   Словно мартовский телёнок,
   Застоявшийся в хлеву,
   Ну а ластящееся солнце,
   Улыбаясь во весь рот,
   По опушкам рассыпает
   Миллион своих детей -
   Одуванчиков искристых,
   Золотистых сорванцов.
  
   Вот и мне как будто легче,
   Словно зиму пережив,
   Перестал мечтать о смерти
   И бессмертии души,
   Я раскинул вольно руки,
   Русский воздух вольно пью
   И жене своей печальной
   Золотой плету венок,
   Сидя среди разнотравья,
   Как блаженный на миру,
   И шалун - весенний ветер,
   Убежавший от Сирены,
   Шевелит три волосинки
   У меня на голове.
  
   6.
  
   Когда молодость плакала в тальнике
   На берегу неширокой степной реки
   От несчастной любви
   И непонимания сущего,
   На развилке судьбы
   Я не выбрал себе направления
   И пошёл сразу по двум дорогам,
   Пополам себя разорвав,
   Ходили ветры удачи,
   Заботливо подталкивая в спину меня,
   Жаворонками падало
   Вдохновенье с небес
   И шептало на ухо сладкие речи,
   Но ветрам подставляя,
   Как броню, свою грудь,
   А пению жаворонка
   Предпочитал верещанье сорок,
   Распалявших мою исключительность,
   А дороги тем временем
   Расходились всё шире,
   Разрывая душу
   На две кровоточащих части.
  
   И когда надо мною прошли
   Седые дожди моей старости,
   Я понял,
   Что проиграл свою партию,
   Неудачно разыграв дебют
   С гроссмейстером по имени Истина,
   В миттельшпиле зевнув королеву,
   И зависший флажок -
   Злорадный вымпел цейтнота -
   Заставляет судорожно
   Доигрывать шалый эндшпиль,
   Оставив один шанс из миллиарда
   Пешкой прорваться в ферзи,
   Одеть свою Золушку
   В золотое манто королевы,
   Если её защитит
   От наскоков завистниц
   Одинокий уставший конь,
   Скачущий по клеткам рока,
   Как босой еретик
   По раскалённым углям инквизиции.
  
   И я - белый конь,
   Зажатый чёрными пешками,
   Пытаюсь вырваться
   Из воняющего бытом стойла,
   Но мой хозяин,
   На закат зевая от скуки,
   Сняв с меня удила,
   Надевает на ноги путы.
  
   7.
  
   Вот и ты, дубовая колода,
   Вдруг взяла и развалилась пополам,
   А я думал, век служить мне будешь
   Плахою на лобном месте
   Моего крестьянского двора.
   Я любил морозным зимним утром
   Взять колун на килограммов пять
   И берёзовые чурки щёлкать,
   Как орехи грецкие вавёрка,
   С ухом-ахом разминая мышцы
   И играя силою своей,
   И казалось,
   Век мне быть здоровым,
   И казалось,
   Век быть молодым.
  
   Тюк да тюк -
   Дровишки для камина,
   Тюк да тюк -
   Дровишки для печи,
   Как вода неспешно точит камень,
   Так колун колоду подтачал,
   И она, приземистая баба,
   Вырезанная прямо из комля,
   Восемь лет ему не поддавалась,
   Восемь лет противилась судьбе
   И покорно восемь лет терпела
   Шалости и прихоти мои:
   То глотала слёзы смоляные
   Срезанных под Рождество сосёнок,
   То, когда проклюнется подснежник, -
   Сладкий сок берёзовый пила,
   А на Покров сочилась кровью
   Молодых крикливых петухов.
  
   Всё проходит,
   Всё, увы, не вечно,
   Вот и я, беспечный, поседел,
   И палач неумолимый - время
   Приговор готовит для меня,
   Его прихоти безжалостной противясь,
   Ныне утром поднял я колун
   Над невинною берёзовою чуркой,
   Чтобы своей силой молодою
   Рассмеяться палачу в лицо,
   Ухнул, что есть мочи...
   Вместе с чуркой
   Пополам колоду развалил
   И, присев на половину плахи,
   Понял я, о прожитом скорбя,
   Что другую, новую колоду
   Не дано уже мне развалить.
  
   8.
  
   Розовощёкий малыш -
   Январское утро
   В серебристой люльке тополя качается,
   И к нему слетаются
   Шебушные галки,
   Чтобы выклевать глаза рассвета,
   Но, обезумев от суеты с морозом,
   Осыпают с тополя
   Жемчужные дожди.
   За спящим из-за субботы городом.
   Открахмаленною простынёй
   Растелилось к горизонту поле,
   По которому и заяц не скакал,
   Тогда чьи неторопливые следы
   По диагонали поле расчертили?
  
   Моё любопытство охотника
   За образами и словами
   Спешит сломя голову в поле
   Читать эту тайну следов,
   Но в изумлении оседаю на снег,
   Хрустящей ноябрьской капустой,
   Потому что неясно,
   Откуда шёл незнакомец,
   Потому что следы
   Возникают прямо средь поля
   За сто шагов от шоссе,
   Словно он с вертолёта спустился
   Или с летающей спрыгнул тарелки,
   А может быть, мой ангел крылатый
   Передумал зайти ко мне в гости?
  
   Дрожа от волненья и страха,
   Я вставляю ногу
   В итальянском ботинке
   В аккуратный и маленький след
   И накрываю его,
   Как накрывает сапог мотылька.
   Господи, а не шёл ли тут лилипут?
   Но разве ангел может быть лилипутом?
   А почему бы и нет?
   Зачем большие ступни и дородное тело
   Тому, у кого огромное сердце,
   Способное обнять
   Своей добротою Вселенную
   И подарить надежду тому,
   Чьё сердце ослепло от безнадёги
   И сбилось с пути,
   Проторенного Господом мудрым,
   И мяукает бездомным котёнком,
   Замерзающим среди мироздания,
   Чтобы великодушная вера
   Подобрала его
   И согрела за пазухой,
   К материнской прижав груди?
  
   9.
  
   Ночь шуршала ковылём;
   По-разбойничьи звонко
   Свистел на вершинах сопок
   И глухо, по-медвежьи урчал,
   Проносясь мимо оврагов
   Неприкаянный степной ветер.
   Степь молчала напряжённой тишиной,
   Предчувствуя страшную тайну;
   Над старым казахским кладбищем
   Едва заметными столбами
   Струился люминесцентный свет.
   Было страшно и одиноко
   Гранитному валуну,
   Проросшему из земли
   Десять тысяч лет назад-
   Узкий и высокий,
   Со срезанной на конус верхушкой,
   он казался надгробным памятником
   Страшно далёкому прошлому,
   Пахнущему диким ковылём.
   Перекати-поле,
   Подхваченное неприкаянным ветром,
   Недолго катилось по логу,
Июльскую пыль собирая,
   Наткнувшись на куст степного шиповника,
   Целовалось своими колючками
   С колючками дикой розы,
   Не обращая вниманья
   На сидящего в стороне человека,
Который язычником молился на луну,
   Снимающей себя одежды из облаков,
   Нагой Маргаритой
   Украшая звёздное небо,
   А человек в телогрейке
   Светлыми плакал слезами,
   Убежав от обид
   И надвигающейся старости
   В наряжено молчащую степь,
   Ловил открытым ртом
   Неприкаянный ветер и звёзды,
Снежинками слетающие с неба,
   Печальным перекати-полем
   Зацепившись за жизнь,
   Как за куст дикой розы.
  
   10.
  
   Опять идёт дождь,
   Дождь с рассвета до рассвета,
   Всю неделю - дождь, дождь и дождь,
   Холодный, мелкий, моросящий нудно
   Осенний дождь в середине марта,
   И не щедрое, тёплое солнце
   Языками весёлых лучей,
   А дождь своими острыми жалами
   Слизал зимний снег
   С тротуаров и дворов городка.
   Мне так хотелось весны -
   Настоящей - с солнцем, капелью.
   Ручьями, детьми гомонящими,
   Но весна загуляла с дождями
   И плачет слезами пьяными
   всю неделю и день сегодняшний,
   И кажется, что наша Земля, как Венера,
   Миллионы лет укутана облаками -
   Свинцово-серыми, непроницаемыми,
   От которых портится настроение
   даже у дворовых собак.
  
   Из-за свадьбы, где гулял я татарином,
   Которого чуть дотащила до дома жена,
   Из-за облаков и дождя
   Невозможно понять:
   Рассвет или закат на дворе?
   Или этот сумеречный свет,
   Пробивающийся сквозь занавески,
   Означает унылый полдень?
   Чтобы взглянуть на часы,
   Надо оторвать свинцовую голову
   От плахи пуховой подушки
   И дотянуться дрожащей рукой алкоголика
   До прикроватной тумбочки,
   На которой должны лежать
   Часы фирмы "Победа",
   Но вдруг понимаю,
   Что время не значит
   Для меня ничего,
   Кроме глупых секунд,
   Козявками скачущих по пространству,
   Когда сладкая лень -
   Кузина сиятельной смерти -
   Ласкает моё безобразное тело,
   И если б не жажда
   И мочевого пузыря недовольство,
   То этот мартовский день,
   Шуршащий занудным дождём,
   Казался бы не самым худшим
   В моей непутёвой жизни.
  
   11.
  
   Ветра взлетели, словно стая галок,
   И загудели в телефонных проводах,
   И понеслись соломой по проулку,
   как стаю мотыльков, подняли листья,
   И закружилось золотое конфетти
   На увядающей арене сентября.
   Дымят холмы картофельной ботвы,
   И их дымки так аппетитно пряны,
   Я собираю их в корзины и мешки
   Для кладовой души необозлённой,
   Чтобы зимой под завыванье вьюги
   Их нюхать, как наркотик наркоман.
   В твоём саду под яблоней согнусь
   И подниму янтарный плод путинки -
   Как он похож на твой лучистый взгляд
   И сочной страсти полон, как и ты,
   Когда меня после разлук ласкала.
   В саду ли, в огороде, во дворе -
   Нигде твоих шагов, увы, не слышно,
   Печальная танцует тишина
   Беззвучный вальс с осенними ветрами,
   И старый пёс, меня не вспомнив, лает,
   И нет ключа от хаты под стрехой:
   Ты, верно, перестала меня ждать,
   Уж слишком длинной выпала разлука -
   Ни день, ни два
   И даже не сто двадцать,
   А целых десять нас минувших лет,
   Минувших всё:
   Удачу и судьбу,
   А главное -
   Твою любовь ко мне
  
   12.
  
   По полю,
   По житу,
   Озимому житу,
   Зелёный подол высоко подоткнув,
   Бежит, сверкая жёлтыми пятками,
   Моя последняя в жизни женщина,
   Моя последняя в жизни весна,
   Моя надежда,
   Что со мною мучилась,
   Но дотерпела меня до конца,
   Не оставляя,
   Даже когда её,
   Как суку бездомную,
   Как гулящую женщину,
   Гнал пинками из своей души.
   .
   Как тамада на свадьбе крестьянской,
   Рассвет поднимает хрустальный бокал,
   Полный вина бордово-искристого,
   И предлагает тост за меня,
   Только невеста в простеньком платьице,
   белый подол высоко подоткнув,
   по житу,
   Сверкая жёлтыми пятками,
   Как от проказы, бежит от меня,
   Ибо узнала от сельской гадалки
   Свою незавидную бабью судьбу,
   И только надежда -
   Верная спутница
   всё ж дотерпела меня до конца.
  
   Выползу в поле немощной гусеницей,
   Которой не стать никогда мотыльком,
Словно Сизиф обессилевший камень,
   Я подниму на холм своё сердце,
   Освобожусь от тяжёлой поклажи,
   Которую нос терпеливо сто лет,
   И разбегутся по полю ошибки,
   По лесу - сомненья,
   По лугу - мечты;
   Сяду в траву среди одуванчиков,
   С последней надеждой поговорю
   О пережитом,
   Напрасно растраченном,
   О пролетевшем мимо меня
   И не взгрустну, подумав о смерти,
   И не раскаюсь,
   И не всплакну,
   Как бы ни жил -
   Лишь Господу ведомо
   Сколько,
   Кому,
   Когда
   И зачем,
   Наши долги и грехи неизбежные,
   Наши слова и наши дела -
   Пусть невпопад,
   Но прожил я искренне,
   Пусть мне воздаст за это и то,
   что играл я в театре без грима,
   В театре абсурда,
   построенном им.
  
   13.
  
   Я осенним листом кленовым
   В неухоженном, заросшем репейником,
   Захламлённом парке лежу,
   И по мне кто ни лень топает:
   Влюблённые и пенсионеры,
   И просто зеваки праздные
   Обросшими грязью подошвами
   С российскою бесшабашностью
   И русской пьяной тоской;
   Пришивают меня к земле
   Серебристые нити дождей,
   Что неделю назад
   С Балтийского моря пришли
   И загостились в наших краях,
   Депортировав солнце в Африку.
   Как же одиноко и неуютно
   Кленовым листом лежать в грязи
  
   А мне, придавленному сапогом судьбы,
   Хочется слегка распрямить свои плечи,
   Встретиться с теплым светилом взглядами.
   Высушить слёзы души.
   И подхваченным свежим ветром,
   Посланным милосердным Господом,
   Хоть на мгновенье взлететь
   Над мудро молчащей землёй
   Игривым кленовым листом,
   Который ради глотка свободы,
   Ради секунды полёта
   Готов упасть
   В смрадный костёр реальности,
   Дымящийся в углу парка,
   И вместе с другими опавшими листьями,
   Вместе с другими пожухлыми душами
   Истлеть под неприветливыми небесами
   Уставшей от жизни планеты.
  
   14.
  
   Русский художник Октябрь
   В стиле Ван Гога рисует
   Червонное золото клёна
   На фоне серебра водопада,
   Тает октябрьский день -
   Голубоглазый и грустный,
   Тихих коров на холме
   В стадо пастух собирает,
   Пришлая блеет овца,
   Лает пастушья овчарка,
   А на покатой горе
   чахнут печальный багульник.
   Хлёстко ложится мазок,
   Смело мешаются краски -
   Листьев летящих оркестр
   Под управлением ветра,
   С норовом шустрой реки
   Спорит рыбацкая лодка,
   Даже секунд перестук,
   Как кастаньет в пространстве
   Неуловим мазком
   Нарисовал художник,
   И гениальность его
   К славе неприхотлива,
   Дарит Октябрь красоту,
   Плюнув на вернисажи
   С их красотой и лестью,
   Каждому чуткому сердцу,
   Каждой радушной душе,
   Не обошёл и меня
   Мастер пейзажной картины -
   Великодушно скорбя,
   Определил в подмастерья.
  
   Переболевши тоской,
   Завистью светлой страдая,
   Ставлю треногий мольберт,
   Красок мешаю палитру;
   Вот он - над кручею клён,
   Вот он - водопад серебристый,
   Стадо коров и пастух,
   Овцы и чахлый багульник
   Но осторожен мазок,
   Но неприветливы краски
   И ироничен Бельгиец,
   И саркастична природа:
   Нет, не запросят на Сотби
   За эту картину и фунта,
   Ты хоть два уха отрежь,
   с левою вместе рукою,
   Не стать тебе русским Ван Гогом,
   Тем более - Октябрём,
   Чтобы не портить холсты,
   Деньги на краски не тратить,
   Выйди на край водопада,
   Платье тщеславья сними
   Без сожаленья, как кожу
   В струпьях снимает гадюка,
   В шуструю речку забрось!
  
   Сев на покатую гору
   Перед мирозданьем нагим,
   Забуду о призрачной славе
   И ненадёжном успехе,
   Отдамся душой просветлённой
   Тёплым глазам созерцанья,
   Впитывая сердцем, как губкой,
   С верою в жизнь и творца
   До гениальности скромный
   Тихий пейзаж Октября.
  
   15.
  
   Проснувшись с левой ноги,
   Выскрёбывая щёки
   Тупой, неотточенной бритвой,
   Я в тоске плюю
   В запотевшее зеркало,
   В котором, как в кадке
   Для засолки капусты
   Киснет моё лицо;
   В этой жизни,
   Хлопающей дверями по лбу,
   Я чувствую себя дверной ручкой
   За которую кто ни лень хватается,
   Дёргает,
   Тянет,
   Рвёт,
   А я держусь,
   Упираясь шурупами воли,
   Присосавшись к абстракции мира,
   Похожей на чей-то сон гротесковый,
   Кошмарный сон мироздания,
   В котором я скачу
   Жеребцом, пошедшим вразнос,
   Догоняя убегающее в бездну пространства
   Неизлечимо глупое время,
   Которым с рожденья дорожу
   Зачем-то,
   Как безделушкой,
   Подаренной в детстве отцом.
   Бегу, задыхаясь,
   Собирая секунды в карман,
   Как в общественном транспорте
   Шелуху расщёлканных тыквенных семечек,
   Нанизывая год за годом
Катышки паршивой овцы -
   Реальной действительности
   На ожерелье своей судьбы,
   Зная наверняка и заранее,
   Что ничего не изменится,
   Даже если я выйду из дома на улицу:
   Всё тот же сумрачный день,
   Страдающий радикулитом
   Из-за февральской оттепели,
   Всё тот же путь обречённых
   По гололёду планиды
   К станкам и столам конторским,
   И я, проснувшийся с левой ноги,
   Равнодушно жую жвачку времени, -
   Всё тот же птенец,
   За сорок пять лет
   Не отрастивший крылья.
  
   16.
  
   Смеющимся венком из одуванчиков
   Плыло по бирюзовому небу мая
   Влюблённое в весну солнце,
   Яркими и сочными цветами
   Цвели луга и леса,
   Реки и облака,
   Тончайшими духами фиалок и ландышей
   Окропляли город ветра,
   Влюблённые в зелень каштанов.
  
   Воздушной и одухотворённой мелодией,
   Беспечной пушинкой счастья
   Я летел над весенним городом, Обременённый лишь тяжёлым букетом
   Огненно-рыжих тюльпанов -
   На легкокрылом планере мечты,
   На голубом дирижабле любви
Летел к любимой букет тюльпанов,
   Сорванных с цветников Роттердама,
   И никто в этот день
   Не видел ошалелого от любви поэта,
   Потому что по щебечущим улицам города
   Одиноко и гордо вышагивал
   Огромный букет тюльпанов,
   Сорванных с цветников Роттердама.
  
   И охмелевший поэт -
   Обезумевший в предвкушении счастья -
   Огненно-рыжий букет
   Не замечал никого и ничего
   Вокруг себя и планеты
   И не думал
   Об искажённых ложью и лестью истинах,
   О коварности и непредсказуемости сущего,
   О надвигающейся с запада майской грозе.
   Букет роттердамских тюльпанов -
   До неприличья счастливый -
   Не думал ни о чём,
   Кроме как о распахнутой форточке
   В квартире любимой,
   Через которую он,
   Рассыпаясь огненными звёздами лепестков,
   Упадёт на грудь возлюбленной,
   В сладком утреннем сне
   Грезившей о моём возвращении,
   И из распахнутого окна
   Выглянет её улыбка.
  
   17.
  
   Время чувствует свою вину
   И больше не хочет меня обижать,
   Смотреть в мои
   Утонувшие в море печали зрачки,
   И поэтому,
   Превратившись в лицедея,
   Приходит ко мне в образе
   Худого и опустившегося соседа,
   Состарившегося в сорок лет,
   Половину из которых
   Он искал истину на дне бутылки, -
   Жалкое существо,
   Обременённое собственной жизнью,
   Которое сквозь сгнившие жёлтые зубы
   Просипело из сивушной утробы:
   "Ставь, Иваныч, стопарик за то,
   Что я уважаю тебя"!
  
   Я не хочу думать о времени,
   Так неуклюже пошутившем со мной,
   Потому что оно всегда казалось мне
   Невыпавшим прошлогодним снегом,
   Оно вроде и было,
   Но прошло мимо меня, стороной,
   Я даже не заметил его,
   Как птицу,
   Пролетевшую за линией горизонта,
   Как не замечаешь облака,
   Проплывающие по ночному небу,
   Когда спишь на мягкой груди жены.
  
   Царствовала безмолвная октябрьская ночь,
   И только за оградой в соседнем дворе
   Мурлыкал какую-то пошлую песню сосед,
   Не приласканный мною,
   Не соотносящий себя с мирозданьем,
   Он не думает о времени,
   Пространстве и звёздах,
   Вселенная его сжата до
   Этого паршивого городишки
   С магазинами-забегайловками,
   Пособием по безработице
   И собутыльниками.
  
   И его ограниченный мир
   Беззаботно смеётся над миром моим -
   Печальным и изощрённо-огромным,
   Он прав, примитивно жизнь пожирающий,
   Как осьминог малюсков:
   Нельзя постичь то,
   Чего не пощупать руками.
  
   18.
  
   Попрощавшись с неприветливой ночью,
   Которой назначил свиданье
   Под берёзой,
   Засыпающей у моего крыльца,
   И которая не хотела ласкать
Моё угрюмо-бесстрастное сердце,
   Загасив,
   затоптав сигарету
Подошвами домашних тапочек,
   Старик, в котором
   Я не хочу узнавать себя,
   Возвращается в дом
   И, чтобы не тревожить жену,
   Которая душой и телом моложе
   И не устала пить воздух жизни,
   Жалким приёмышем пристраивается
   На узком диванчике,
   Доживающем век в тесной прихожей.
   Из-под пледа, которым укрылся старик,
   Выглядывают гудящие от беготни
   По суетливой бессмысленной жизни,
   Уставшие ноги
   И жалуются тикающим часам
   На неуравновешенный характер хозяина,
   Не щадящего их и себя.
   И чтобы не закуривать очередную сигарету,
   Не зайтись в безнадёжном кашле,
   Разрывающем лёгкие и могущем
   Разбудить жену и детей,
   Чтобы не впитывать с дрожью страх
   Тревожно молчащей ночи,
   Я шепчу старику на диванчике:
   "Мир изменится, как только уснёшь"!
   И под эти слова, как в детстве
   Под колыбельную матери,
   Старик засыпает мгновенно и с храпом,
   Будто оставили в покое его
   Язва желудка, бесстрастное старое сердце
   И больная настырностью совесть.
  
   Но вечно бодрое время -
   Неутомимый стайер Вселенной -
   Взрывает пространство
   Пронзительными криками первых петухов;
   Исчезают в космической Чёрной Дыре
   Реальной действительности
   Ореховые глаза моей юности
   И робкие руки, меня обнимавшие,
   А на скрипучем деревянном крыльце,
   У которого дремлет молодая берёза
   Докуривая сигарету,
   Заходится в кашле старик,
   Раздобревший не в меру,
   Как близнец, на меня похожий,
   Одетый в тоску
   И обутый в домашние тапочки.
   Сон во сне или прошлое,
   Догнавшее настоящее.
   Или перепившее на дне рождения время,
   Перепутавшее направленье движения
   На перекрёстках пространства, -
   Всё смешалось в суматошных мозгах старика,
   В котором с тоской и неприязнью
   Я узнаю себя.
  
   19.
  
   Прошлое, как пулемётчик-смертник,
   Прикованный цепью в доте,
Передёрнуло затвор
   И застрочило очередями воспоминаний;
   Трассирующими пулями
   Кувыркались в хаосе прошедшего времени
   События и люди из моей судьбы,
   Но вот из кишащего клубка
   гротесково переплетённых образов
   Вырвались дорогие моей длинной памяти,
   Моему обнищавшему сердцу глаза,
   Которые неумолимо и медленно
   Стали надвигаться
   С дальнего заднего плана
   Авангардной миражной картины
   Прямо в мою душу,
   Грозясь покинуть холодный холст,
   На котором даже солнцу
   Жить неуютно и холодно;
Глаза приближались и разрастались,
Пока не достигли размеров Вселенной,
   Удалённо-вопрошающе
   Нависшей надо мной.
  
   Но я не верю уговорам Дали
   И заблужденьям Шагала,
   Дон-кихотами сражавшимися
   С ветряными мельницами времени,
   Которые своей гениальностью
   Не смогли повернуть его вспять,
   Тупоголово вперёд стремящегося,
   Словно пчёлы на майский нектар.
   Разве могут догнать его
   Отставшие и оставшиеся в прошлом
   Мечты и надежды,
   Упакованные моим разочарованием
   В прочный саркофаг забвения?
   И лишь сновидения,
Неподвластные времени и пространству,
   Способны опровергать
Догмы вселенских законов,
   Когда сумасшедший мыслитель
   Масштаба спящей деревни
   Уснёт, наконец, вместе с нею -
   Последней своей надеждой -
   С потухшей папиросой в зубах.
  
   20.
  
   Слепцом оглохшим
   Я иду после встречи с тобой,
   После слов твоих раскалённых,
   Которые ты бросала пригоршнями
   В мои глаза, сердце и душу,
   Как мина, взорвавшись, шрапнелью,
   Изрешетив мою вялую память
   Острыми осколками упрёков,
   Забыв о любви ко мне,
   Потому что из своих неподсчитанных дней,
   Которые я отдавал альтруистом
   Своим друзьям
   И своим собутыльникам,
   Забыл тебе подарить
   Хотя бы один,
   Хотя бы его половину.
   А когда в моём кошельке
И одной не осталось монеты,
   И последняя капля вина
   Иссохла на дне бутылки,
   Вдруг исчезли друзья
   И ушли собутыльники,
   Оставив меня один на один с мирозданием,
   Которое катком для укладки асфальта
   С укором наехало на меня,
   Сдавив мою грудь
   Тонной безысходной тоски,
   Я прихватил свой неподсчитанный день,
   Который собирался подарить одиночеству,
   И понёс его прямо к тебе
   Вместе с букетом дешёвых цветов,
   Но наступил на мину
   С часовым механизмом,
   Заведённым тобой на мгновение,
   Когда я ступлю на порог
   Виноватой собакой,
   Стащившей мосол из кастрюли.
  
   На этой июньской планете
   Под обритым наголо солнцем
   Я не знал никого,
   Кто мог одним поцелуем,
   Одной нераскрытой улыбкой
   Сломать иглу Кощея Бессмертного -
   Моего одиночества,
   Кроме тебя,
   Умевшей прощать забывчивость
   И нелюбовь мою,
   Умевшей согреть птенца,
   Выпавшего из гнезда мироздания,
   Умевшей простить собаку,
   Стащившую твою любовь,
   Как мосол из кастрюли,
   Но разве можно простить Ротшильда,
   Прошедшего мимо нищего,
   Не бросив ни одного су
   В его шляпу.
   Она не просила много
   С моего оскудевшего счёта:
   Лишь половину
   Неподсчитанного дня,
   За который не даст и гроша
   Справедливая вечность.
   .
   И теперь слепым
   Бесфонарным городом,
   Глухонемой ночью,
   Вздыхающей плёсом реки,
   Я иду оглохшим слепцом
   После встречи с тобой
   На край Ойкумены,
   Чтобы броситься в омут с обрыва
   Во всепожирающее время,
   Равнодушно пережёвывающее мою судьбу,
   Как корова безвкусное сено.
  
   21.
  
   Бредут костыли по дороге просёлочной,
   Поссорившись с моей правой ногой,
   Которая, ревнуя меня к левой,
   Отчаянно сбросила гипс в канаву
   И.стеная от боли,
   Нырнула в песок,
   Нагретый полуденным солнцем,
   А одинокие костыли изумлённо
   Бредут по пустынной дороге,
   Как сироты с кладбища,
   Похоронив свою мать.
   Вот они, поникнув плечами,
   Спустились в овраг,
   Прошли по мостку через речку
   И скрылись за кустами ракитника.
  
   Испугавшись, я попытался
   Окликнуть их,
   Но правая нога,
   Дойдя до отчаяния,
   Побежала с горы так,
   Что левая едва догоняла её,
   И я понимал свою правую ногу,
   Обливаясь липким потом от страха,
   Потому что и мне костыли надоели,
   Потому что и я хочу
   Пробежаться по жизни,
   Рискуя упасть,
   Рискуя разбиться,
   Не опираясь на
   "Как бы чего ни случилось",
   Как на костыли,
   Которые скрылись за кустом ракитника.
  
   22.
  
   Облака - тяжёлые, чёрные, низкие,
   Как зловещие дымы
   Вселенского пожара,
   Целое утро плывут над землёй.
   Зачем?
   Зачем я плыву над землёй
   Неприкаянным облаком,
   Не зная куда пролить дождь
   Своей больной,
   Заражённой вирусом безверия души,
   Которая,
   Соприкасаясь с другими душами,
   Делает их несчастными
   И неуверенными в себе.
   Я лучше пройду стороной,
   Никого не задев,
   Беременный уродливыми мыслями,
   Как туча всеунижтожающим градом,.
   Надеясь, что ветер
   Развеет меня по небу,
   Пока не натворил беды на земле.
  
   Господи!
   Зачем ты толкнул меня
   В пропасть познания,
   И я повредил свою голову
   Об острые камни сомнений?
   Лучше бы я был муравьём,
   Который не изнуряет
   Свой мозг анализом истины:
   Зачем он тащит соломинку
   К своему муравейнику,
   Зачем плывут тучи по хмурому небу,
   Зачем бестолковые люди страдают
   Среди совершенства природы?
  
   Господи!
   Зачем Ты наполнил гордыней
   Наши алчные и злые сердца?
   Или это мы сами,
   Забыв Твой укоряющий взгляд,
   Истекая слюной
   От зависти чёрной к Тебе,
   Решили,
   что наших глупых мозгов
   Достаточно,
   Чтобы сравнять с Тобой,
   А Ты не наказываешь нас.
   Как отец,
   Снисходительный к проказам детишек?
   Бросив нас в омут Вселенной, уверенный
   Что мы будем плавать.
   Как рыбы, в реке мирозданья,
   Ну а пока мы щенками слепыми
   Барахтаемся,
   Запутавшись в сети,
   Расставленные пространством и временем,
   И пройдут тысячелетья
   Прежде, чем правнук мой
   В поколеньи двадцатом поймёт,
   Зачем облака плывут над землёй,
   А звезды бегут на край мирозданья,
   И почему муравей мудрее его,
   Когда тащит соломинку
   В свой муравейник.
  
   23.
  
Ты куда собрался, дождь,
   Завернувшись в синий плащ
   Молодой июньской ночи?
   В городок, что по соседству
   Пригорюнился церквушкой,
   Разорённой на горе,
   В ближний лес, где мои дети
   Ищут первые лисички,
   В поле, что за лесом ближним
   Три недели ждёт тебя,
   Или, над селом зависнув,
   После долгого раздумья
   На мои прольёшься грядки,
   Что я, от тоски закиснув,
   Каждый вечер поливаю,
   Вычерпав колодец сельский
   До песчаного до дна?
   Или, плюнув на приличья,
   На молитвы, заговоры,
   Мимо грядок, мимо леса,
   Мимо поля, городка
   Побежишь себе сторонкой
   По московскому шоссе,
   Чтобы там, в первопрестольной,
   Обезумевшей от гула,
   От погони за деньгами
   И от вечной суеты,
   Среди вони, среди смога,
   Ресторанов с казино
   Погулять беспечным франтом,
   Припустив наискосок
   По горбатым тротуарам,
   По захламленным дворам.
   Если ты нас презираешь,
   Деревенщину глухую,
   Что за каждую копейку
   Наживает себе горб,
   Если наши огороды,
   Наши хирые поля,
   Наши улицы в ухабах
   И подворья в лопухах
   Твоему нутру противны,
   Как Делону самогон,
   Ты в Москве благополучной
   Пол Арбату шелестя
   Отыщи на рынке бабу
   В фиолетовой косынке,
   Что торгует овощами -
   За пучок по пять рублей,
   И скажи ей:
   Брось всё к чёрту,
   Денег не было и нет,
   А вот твой мужик загнётся
   От крестьянского труда -
   От полива, стирки, дойки,
   От прополки и косьбы,
   От тоски по твоим пышным
   И доступным телесам.
   Ничего ему не надо -
   Ни джинсов и ни колбас,
   И не баксов этих клятых,
   Ни дистрофиков-рублей,
   Приезжай, мол, послезавтра
   На "московском" поутру,
   Если всё же есть копейки,
   Пару пива прихвати.
  
   Завернувшись в синий плащ
   Молодой июньской тучи,
   Мимо леса, мимо поля
   Дождь проходит стороной,
   Ничего мне не ответил,
   Ничего не обещал...
   Ну и черт с тобой, повеса!
   С тучей мне не по пути,
   Не с руки точить мне лясы
   С непонятливым дождём:
   Вон бурёнка замычала,
   Вон подойник на плетне.
   Сяду я под коровёнку,
   Вымя-тучку разотру -
   Застучат парные ливни
По подойникову дну...
   Приезжай скорее, Маша,
   Молочка с тобой попьём!
  
   24.
  
   Рассвет, обманутый дождём
   Над тёмным лесом хмуро всходит,
   Унылый, обречённый день
   Обиженным ребёнком плачет
   Из-за того, что кто-то свыше
   Любимую игрушку отнял -
   Розовощёкую зарю,
   А я, его жалея, глажу
   Сирени белые вихры
   И обещаю ей и дню
   Купить с получки новый зонт
   И подарить на день рожденья,
   Чтобы не мокли под дождём
   Необратимые секунды,
   Чтоб каждым днём
   И каждым утром
   Рассвет зарёй мне улыбался,
   И чтоб не плакала сирень
   Пахуче-горькими слезами.
  
   И я, обманутый дождём,
   Боюсь шагнуть в свою реальность,
   Которая уже гудит
   Протяжным заводским гудком,
   Которая шуршит по лужам
   Колёсами авто спешащих,
   Которая раскрытым зонтом
   С попутным ветром полетит
   Туда, где дышат суетой
   И смрадом "Примы" манекены,
   Которых одевают в платья
   Сюрреалиста-кутерье
   И выставляют на витрины
   Абсурдно-гротесковой жизни,
   А я - печальный манекен,
   Марионетка мирозданья,
   Танцую танец ложных истин
   Блохой пугливой на ладони
   Непостижимой Ойкумены.
  
   25.
  
   Грею руки на костре
   Догорающего дня,
   Грею душу на ветрах
   Догорающего лета,
   Не мечтая о награде,
   Пью спокойно брагу жизни.
   Что мне слава и признанье
   По сравнению с покоем -
   Ненавязчивым и мудрым,
   Обретенным за бесценок
   На прокат у октября?!
   Терпкий день, как сновиденье
   Среди вереска и мяты,
   Не спешат со мною вместе
   За секундами шальными,
   Их считаю, как бухгалтер,
   Подбивая дебит-кредит,
   Неспеша стучат костяшки
   На счетах моей судьбы:
   Вправо,
   Влево,
   Белый,
   Чёрный -
   День удачный,
   День пустой,
   Встречи день
   И день разлуки,
   День любви
   И день потерь -
   Шелестят мои секунды
   По пространству, словно листья
   По опушкам в сентябре,
   Но о них уже не плачу,
   Приютившись на пеньке,
   Обнимая нежно осень -
   Свою мудрую сестру,
   Пусть летят себе и тают,
   Как снежинки на костре,
   Догорающем под вечер
   И судьбы моей
   И жизни.
  
   Ничего, кроме покоя.
   Не прошу у сентября,
   Ничего, кроме покоя,
   Я у Бога не молю,
   Близнецом сиамским сросшись
   С увядающей природой,
   Грея душу на ветрах
   Догорающего лета
   И на первую звезду,
   Что зажглась в вечернем небе
Как глаза святые правды,
   Без печали я смотрю.
  
   26.
  
   Сегодня день такой неторопливый -
   Ползёт себе улиткой по стволу
   Стареющей на огороде груши,
   По одиноко миллионы лет бредущей
   По Млечному Пути моей планете.
   Как свои жалкие пожитки, в узелок
   Свяжу я грусть,
   Тоску, печаль и скуку
   И унесу из дома на рассвете,
   Закинув палку с ношей на плечо,
   И заспанным в субботу городком,
   Заснеженною улицей с холма
   Спущусь к реке,
   Встревоженной с утра
   Пешнями сумасшедших рыбаков,
   Которые в морозы и пургу
   Ради ерша сопливого над лункой,
   Как йоги, медитируя, сидят.
  
   Я у оста, построенного, верно,
   Крестьянами некрасовских времён,
   Передохну с тяжёлою поклажей
   И, помолившись солнцу,
   Как язычник,
   В чернеющую глубиною прорубь
   Свой узелок заклятый зашвырну,
   А чтоб не всплыл,
   Упрямец, на поверхность,
   Я, как убийца, прячущий следы:
   Под лёд,
   Под лёд их всех -
   Тоску, печаль и скуку,
   и с генами переданную грусть.
  
   Я возвращаюсь налегке домой,
   И ноги под гору бегут быстрее,
   Чем велосипед с горы несётся,
   И солнце не февральское как-будто,
   Как будто на день с майским поменялось,
   Не кажутся угрюмыми прохожие,
   И день неторопливый незлобив,
   И одинокою не видится планета,
   И \я, не одинокий без хандры,
   Секунды жизни жадно пожираю
   (О как давно я песен не мурлыкал,
   Как сытый кот, повеселевшим носом!),
   И дом мой мил,
   Милы жена и дети,
   Судьба - не мачеха
   И рок - не отчим мне,
   А истина доступна и близка.
  
   Увы. увы...как мимолётен миг
   чарующего душу вдохновенья!
   Вернулся я домой,
   Переступил порог
   И рот открыл,
   Чтобы жене похвастать:
   Всё, что мешало
   Жить нам и любить,
   Лежит на дне реки
   В мешке холщовом,
   Гляжу: сидят за кухонным столом
   И брагу пьют за упокой моей души
   Тоска и Грусть, Печаль и Скука
   В компании с Нуждой и Нищетой,
   И им прислуживая, мрачная жена
   Роняет слёзы на пустой поднос...
  
   27.
  
   Тревогою накрученные дни,
   Как муравьи, снуют туда-сюда,
   И я спросонья не могу врубиться:
   Зачем среда пришла за четвергом,
   И, если на дворце стоит январь,
   Зачем весне так рано просыпаться,
   Бежать ручьями по холмам унылым,
   Когда должна метелица гулять?
   Как по утрам собрать в кулак секунды,
   Что разбежались блохами в пространстве,
   И строго их построить по ранжиру,
   Чтобы вторая шла всегда за первой,
   А третья поспешала за второй,
   И чтобы я с кровати поднимался
   Не раньше, чем меня покинет сон,
   И прежде, чем осмысливать реальность,
   Я успевал причёсывать мозги?
  
   Они бегут, нанизываясь в цепи,
   удавами сдавившими меня -
   Шальные дни, как клоуны по кругу,
   Кривлянием бездарным не смеша;
   Бичами подгулявших пастухов
   По крупам невесёлых коровёнок
   Мои незавершённые дела
   Секунды разбегающиеся хлещут,
   И тает, тает прошлогодний снег,
   В небрежных лужах будущей весны,
   А март приходит в гости к январю,
   Как в монастырь чужой
   Со своим уставом,
   И, словно щёголь кепку набекрень,
Мои мозги на сторону сдвигает,
   И я ловлю упавший в лужу день,
   И я ловлю пугливые секунды,
   Но всё равно мой хмурый понедельник
   На брудершафт пьёт водку с четвергом,
   Как шлюху, тискает ленивую субботу,
   И просит денег у среды взаймы,
   И будит меня хриплым петухом,
   Прикинувшись беспечным воскресеньем,
   Которое лежит гермафродитом
   С душою обнажённою в обнимку,
   Пытаясь пошлыми словами примирить,
   Как петухов, дерущихся друг с другом.
   тревогою накрученные дни,
   Чтоб я, собрав в кулак свои секунды,
   Их к вечеру опять не растерял
   И, причесав лохматые мозги,
   Спокойно жил в реальности постылой,
   Как шизофреник в сумасшедшем доме,
   Не думая о смысле бытия,
   Не раздевая душу перед миром,
   Как Бруно, на костёр не восходя.
  
   28.
  
   Какое па выкручивает солнце,
   На сцену дня курчаво выходя,
   Перепоясавши бордовую рубаху
   Зеленым кумачом дубравы,
   И лё1гкий, как пушинка, ветерок
   Танцует бриз на голубом пруду,
   И даже мне с поклажей лет тяжёлой,
   С большим букетом всяческих болезней,
   Вдруг захотелось развязать котомку
   И высыпать на пыльную дорогу
   Лет двадцать пять,
   И молодым танцором
   Вприсядку с гиком
   На зарю пойти,
   Но я не взял с собою валидола,
   Какой там пляс,
   Когда боясь подъёма
   На небольшой покатый косогор,
   Которого назад лет двадцать
   Не замечали даже мои ноги,
   Носившие в соседнюю деревню
   Мою любовь к красивой разведёнке,
   Какой там пляс,
   Когда мечтаю грустно
   Пройти до полудня
   Двенадцать километров,
   Которые за час я пробегал,
   Когда летел в соседнюю деревню
   К красивой и весёлой разведёнке,
   К которой и сегодня я иду
   С поклажей лет,
   Букетами болезней,
   Чтобы сказать,
   Припав щекой к груди:
   "Ну, как ты без меня жила, жена
   Вчерашний день,
   Пока ходил я в гости
   На крестбины внучонка своего"?
  
   Светла ли грусть,
   Когда сидишь в сторонке
От сцены дня
   На придорожном пне,
   И солнце так выкручивает па,
   Напоминая о беспечном прошлом?
   Светла ли грусть,
   Когда летят мальчишки,
   Сверкая пятками,
   Рыбачить на пруду,
   И ноги их совсем не замечают
   Дороги длинной вместе с косогором?
   Светла ли грусть
   Последней сигареты,
   Последнего глотка медовой браги
   И поцелуя, что на лбу холодном
   Оставит скоро верная жена?
  
   29.
  
   Сегодня мною недоволен ветер -
   Борей, пронизывающий до костей,
   за то, что рано утром уходя,
   Тебя, не разбудивши поцелуем,
   Унёс твои глаза в мешочке сердца -
   Печальные зелёные глаза;
   Мне с ними жить,
   В автобусе холодном
   По бездорожью русскому трясясь,
   Мне с ними жить
   В похмельный понедельник,
   На каторге работы прозябая,
   Мне с ними жить,
   Пустыми вечерами
   Сбегая в чтиво пошленьких романов
   От обречённо-безнадёжных глаз
   Моей толстеющей, стареющей жены,
   Мне с ними жить
   В кошмарных сновиденьях
   Которые бессмертный Сальватор
   Не смог отобразить в своих картинах
   И в лицах девушек проходящих видеть
   Твоё прекрасное и зыбко лицо
   И окликать с надеждою тебя -
   Миражное, воздушное виденье
   Средь одинокого, пустынного пространства,
   среди которого беснуется борей,
   Моим отсутствием покорным недовольный.
  
   Бредя дорогой памяти настырной,
   Изрытою тоской воспоминаний,
   Я умираю каждый раз,
   когда
   Глаза твои
   Хоть на одно мгновенье
   Любви тюрьму -
   Мешочек сердца мой
   Без разрешенья свыше покидают,
   И становлюсь поэтом суицидным,
   Которому его лучшая строка
   Открылась за мгновение до смерти.
  
   30.
  
   Заброшенный дворец
   Глазницами пустыми,
   Захлёбываясь,
   Пьёт шальные сквозняки.
   И кирпичи его буравят год за годом
   Алмазные ростки упрямых сорняков,
   Там царство крапивы
   У царственного входа
   Воюет год за годом за крыльцо
   С заносчивой республикой
   Ушастых лопухов
   Чей вождь,
   Как гонорливый хан татарский,
   Красуется средь залы бальной,
   А в гостевом крыле по всем углам,
   Не думая о гении Кваренги
   Прожорливые плодятся мыши,
   Чтоб совершать набеги на поля
   Убогого и нищего колхоза,
   Шуршит песок на кухне и в столовой,
   Как тлен времён,
   Как третья горсть земли
   В могилу русской и неповторимой
   По глупости скончавшейся души,
   И давний сон молоденькой графини,
   Влюбившейся в заезжего гусара,
   Витает, как бездомный призрак,
   По спаленкам, загаженным дерьмом.
  
   А я бреду безмолвною террасой,
   Ослепнув от тоски и от стыда,
   Душой своей российской спотыкаюсь
   О камни хамства моих шумных предков,
   Которые оставили в наследство
   Гуляющие в руинах сквозняки,
   И то ли грёзы,
   То ли сновиденья.
   Соединившись с давним сном графини,
   Возвышенной тревогою окутав
   Меня, несут к высокому крыльцу,
   Одетому в холодный мрамор,
   Чтоб перед нижней мраморной ступенькой
   Пасть на колени перед феей юной,
   В воздушном платье ждущей на крыльце,
   И подарить ей вечное, как мир,
   Высокопарное и нежное: "Богиня"!
  
   И кажется, что всё это в бреду:
   Репейник в середине бальной залы...
   Камин горит,
   Везде сияют свечи
   В подсвечниках изящных, золотых,
   А я иду,
   Начищенный до блеска
   Гусарскими усами шевеля,
   Чтоб пригласить на венский вальс богиню -
   Графиню юную в воздушном бальном танце.
  
   31.
  
   Ветра - бродячие артисты
   Устроили свой балаган
   В моём дворе. запорошенном
   Резной дубовою листвой,
   То завывают в подворотне,
   То старою скрипят калиткой,
   То на столе в моей беседке
   Танцуют озорное танго
   С пожухлой охровой листвой,
   И их таланту рукоплещут,
   Как выстрелами,
   Хлопками звонко
   С крючков сорвавшиеся ставни,
   И в микрофон печной трубы
   Басят почти что, как Шаляпин.
  
   Я их, как братьев обнимая,
   На скромный ужин пригласил
   С картошкой, сваренной в мундире,
   И с пролетарскою камсой, И каждому из них - по чарке,
   Чтоб без обиды, по-мужски,
   По-русски чокнувшись: "Ну, будем"!
   О том - о сём поговорить,
   Раскрывши душу нараспашку
   И не жалея пьяных слёз:
   Об осени, что раньше срока
   В мою наведалась судьбу,
   Об одиночестве поэта,
   Похоронившего себя
   Под лавою холодных строф,
   Об убежавшей с новым русским
   Несостоявшейся невесте
   И о друзьях, что не приходят,
   Боясь с поэтом заодно
   Сойти с ума за рюмкой водки,-
И мало ли ещё о чём
   Я стану говорить с ветрами,
   Для которых не надо подбирать слова,
   Чтоб ненароком не обидеть,
   И которым в ответ за их участье
   Не задолжаю ничего.
  
   А мир, как-будто обезлюдев,
   Глухонемым в окне торчит,
   И у синеющего неба
   Такие жалкие глаза,
   Как будто встретился я взглядом
   На паперти с последним нищим
   И даже ломаной копейки
   В его ладонь не положил,
   И сам себя коря за жадность,
   Поставлю стопку на окно -
   Пускай со мною выпьет небо,
   Пускай со мною выпьет солнце,
   Пускай Вселенная нальёт
   Себе из банки самогона,
   Пусть будут все пьяны, как я,
   В невозмутимом мирозданьи,
   Сойдут с орбит,
   Сойдут с ума,
   раскрутят хаос Ойкумены,
   Ведь всё равно нет ничего,
   И жизнь - не жизнь,
   А виртуальность,
   И мы живём, как тамогучи,
   От чьей-то прихоти завися,
   Как чей-то гротесковый сон,
   Который кончится однажды
   Обыкновенным пробужденьем,
   И кто-то сильный и большой,
   Быть может, вспомнит нас случайно,
   Как сон, зевая за столом
   За чашкой утреннего кофе.
  
   32.
  
   Не поспешай, февраль коротконогий,
   За временем бездомным мчаться,
   Пускай бежит себе в пространство,
   Ничьей любви не обретя,
   А ты побудь со мной немного,
   На табурет сядь в изголовьи,
   Неразговорчивой сиделкой
   Смотри печальными глазами,
   Как умирает от разлуки
   Незастрелившийся от горя,
   Несостоявшийся поэт,
   Который, плача от бессилья,
   Стрелял по рифмам из винтовки,
   Не выбив ни одной десятки,
   Послал все пули в молоко,
   И лишь одна из них - шальная,
   Отрекошетив от стены -
   Глухой стены непониманья -
   Попала в призрачное сердце
   Моей невыросшей любви,
   Которая дитём капризным
   Со мной полгода прожила.
  
   Не убегай, февраль упрямый,
   Обиженный календарём!
   Зачем ты лёг в постель Прокруста,
   К себе колени не поджав?
   Ах, если б не был ты упрямцем,
   Тогда, быть может, март и июлем
   С тобою днями поделились бы,
   И я б родился, как все люди,
   А не в дурной Касьянов день.
   Ну что ж, теперь и ты калека,
   И я душевный инвалид,
   Лежу на ложе разочарованья,
   Тоской бессонницы томясь,
   Не выпив даже полстакана
   За день рождение свое,
   Всё потому, что нынче год
   Не високосный, к сожаленью,
   К тому ж, любимая моя,
   Идеей заразившись странной,
   В домашних тапочках, в халате,
   Тебя, февраль, не взяв в расчёт
   За временем во след помчалась,
   Как только тихо постучался
   В окошко наше юный март.
  
   А ты, старик коротконогий,
   Мой брат-близнец,
   Мой мрачный друг,
   Не поспешай меня покинуть,
   Чтоб кануть в вечности бездонной
   С одним полуночным щелчком
   На механических часах,
   Ну, посиди у изголовья
   Неразговорчивой сиделкой
   Свою последнюю минуту,
   Как понимающий отец,
   Со мною мудро помолчи,
   Ведь скоро я один останусь
   И буду равнодушно ждать
   Отмщенья марту;
   И через месяц всё равно
   В моё неспящее окно
   Апрель три раза постучит,
   И март бездомным псом помчится
   Тебя средь вечности искать.
  
   33.
  
   Забери меня с собой, цыганский табор,
   Собирать в полях розы ветров,
   Я устал сидеть Илюшей в Муроме
   И какой-то там удачи ждать -
   Этой своенравной шлюхи,
   Спившейся на воровских балах,
   Лучше я другую поищу
   Где-нибудь за тридевять земель
   В голубой тайге возле криницы
   В платьице простом и с туеском;
   Она не может славы обещать
   И дворцов построить трёхэтажных,
   А просто сядет рядом у костра,
   Мне на колени голову положит
   И цыганской песней до рассвета
   Будет мою душу колыхать,
   Как когда-то мама колыбельку.
  
   Пусть неприхотлива и скромна,
   Не похожа станом на принцессу,
   Мне удача эта по душе,
   Мне удача эта по карману,
   Призрачной надеждой не кормя,
   Лести мне в стакан не наливая,
   Она будет утренней росой
Омывать разочарованное сердце
   И бальзам рассвета подносить
   В чаше изумрудного Байкала
  
   Забери меня с собой, цыганский табор,
   Просто так, как Ваньку без призора!
   Нет удачи, так хотя бы в поле
   Без лекарств и слёз мне умереть.
  
   34.
  
   Под летящим поездом раздавался храп -
   Это заколдованной звёздами ночью
   Обнажённой махой Гойи
   Спала планета,
   Опьяневшая от запаха сирени,
   У костра на покатом холме -
   Её тёплом таком животе,
   Спал и я, как грудной ребёнок,
   Посасывая грудь Вселенной,
   И мне снилось, что мирозданье
   Любит меня
   И поёт колыбельную песню,
   Раскачивая люльку планеты,
   В которой уютно мне.
   Ах, если бы сны сбывались!
   Если б были они продолжением жизни
   И перевозили нас
   На розовых лодках в вечность,
   Разве заводил бы будильник
   На шесть ноль-ноль утра,
   Разве менял бы ожерелье покоя
   На жалкую поделку суеты бытия,
   В котором затяжные дожди
   Вместо меня плачут
   неделю,
   И бродит вместо меня
   Никому не обязанный ветер.
  
   Как луговые колокольчики,
   Подрезанные плугом,
   Падают мои дни
   На пашню прошедшего времени,
   И что из них вырастет
   В почве гумусом бедной,
   Если не поливать их слезами любви,
   А плеваться слюной,
   Отравленной завистью.
   Ах, если бы сны сбывались!..
   Я ушёл бы за город за холм
   К подножью соснового бора
   И развёл там костёр,
   От звезды зажигая лучину,
   Я бы уснул на холме,
   Я бы уснул у костра,
   Не дожидаясь визита
   Обещанной Господом смерти,
   Если бы был уверен,
   Что мера страданий моих
   Наполнена до самых краёв,
   Что даже навеки уснув,
   Я не стану пленником снов гротесковых,
   Где грудного ребёнка - меня
   Моя ветреная мать Вселенная
   Подбрасывает на чужое крыльцо.
  
   35.
  
   Пытаясь докричаться до Бога,
   Я забрался на гору Эверест
   И орал три дня без умолку,
   Пока не сорвал голос,
   А вернулся в свою хижину среди долины,
   Стал на колени в красном углу
И шёпотом попросил покоя,
   И он услышал и дал,
   Лишив памяти обо мне
   Суетливых друзей,
   Которым всегда от меня что-то надо,
   И назойливых женщин,
   Которым всегда было мало моей любви,
   И денег,
   С которыми я прожигал своё время,
   И стихов,
   Которые не давали спать по ночам,
   И прошлого,
   На которое я оглядывался,
   И будущего,
   Которого уже не надо бояться;
   И этот покой походил,
   Как две капли воды,
   На сон безмятежный младенца,
   Которого мир
   Не обласкал постижением истины,
   Не искупал
   В жестокой купели познанья,
   И этот покой
   Был даже слегка не знаком
   С меланхоличной дамой Хандрой,
   Он походил на свободную от предрассудков
   Любовницу вечных снов,
   Чистую и неприхотливую,
Как вода в гонной кринице,
   Смерть.
   И я не боялся её испить,
   Защищённый её поощреньем,
   Но в двери моей хижины,
   Одиноко ночующей в чёрной долине,
   Постучал старый друг,
   К которому память вернулась.
  
   36.
  
   Как колодец, посыпанный солью,
   Мою душу разъедает
   Осознанная необходимость
   Просыпаться с будильником,
   Пить суррогатный кофе,
   Выкуривать шесть сигарет подряд,
   Обуваться в истоптанные
   По лабиринтам реальной действительности
   Туфли
   И.повесив на "плечики" в шкаф,
   Как вышедший из моды пиджак,
   свою старомодную совесть,
   Идти общаться с людьми,
   Как в кукольный театр
   К марионеткам идёт кукловод.
  
   Продираясь сквозь чащу
   необязательных слов,
   Переходя вброд
   вязкое болото лести,
   В обеденный перерыв
   Я сушу промокшую душу
   На ветхом заборе
   Сострадания ближних,
   Которых, чем дольше живу,
   То меньше у меня остаётся;
   Как врач в психбольнице,
   Пообщавшись с наполеонами,
   становится сам полоумным,
   Так и кукловод,
   По указке бездарного драматурга
   Верёвок надёргавшись.
   Становится марионеткой однажды,
   Которую осознанная необходимость
   Слепой ведёт по судьбе,
   Которая тоже слепая
   Да, к тому же,
   Хромает на обе ноги,
   Косноязычит
   И врёт мне в глаза,
   Что глуха с того дня,
   Когда мне досталась по жребию
   В аренду на семьдесят лет.
  
   Я от этой уродки-судьбы
   Давно отказался бы,
   переоформив аренду,
   И прекрасно бы жил без неё,
   Если бы отменили время
   И вместо него в пространство
   Пустили гулять мою душу
   Под руку с одинокой звездой,
   Которой ничего от меня не нужно,
   Кроме моего молчания
  
   37.
  
   С упорством и безумием фанатика
   Грызу гранит.
   Кроша,
   Ломая зубы,
   Предчувствуя, что истину найду
   В ядре замшелого от вековых дождей
   Отшельника и мудреца, не исключая,
   Что камень этот есть ядро Вселенной -
   То первородное и тайное яйцо,
   В котором спрятаны от любопытных глаз
   Иголка истины и жизни мирозданья
   И смысл моей отчаянной судьбы,
   Повязанной с задумчивой звездой,
   Что в стороне Галактик и созвездий
   За миллиард немыслимых парсек.
   Жизнь одинокою свечою коротает,
   Не в силах донести свой тайный свет
   Родившемуся, видно, по ошибке
   На бестолковой голубой планете,
   И ангел мой сюда не долетит
   И не спасёт от суеты и скорби.
  
   Вот почему гранит грызу, кроша
   Свои последние и выщербленные зубы,
   И, сплёвывая волю на кулак.
Тщусь жить и петь
   При смене часовых
   Солдат Христовых -
   Двух тысячелетий
   И тоже буду, может быть, распятым
   Чужой, неблагодарною толпой
   За то,
   Что не родился в нужный час
   И смел быть непокорным, непохожим,
   Не принявшим законов лицемерных
   И смевшим усомниться в их богах,
   Уродливых, как идолы на Пасхе, -
   Бездушных выкидышей Ойкумены,
   И где-то ангел мой в тоске летает,
   Как мотылёк, стремящийся к теплу,
   М ждёт: когда мне надоест
   За эту жизнь мурашкою цепляться
   И непосильную тащить былинку
   В кишащий завистью и злобой муравейник,
В котором, не смотря на приглашенье,
   Не ночевала истина моя.
  
   38.
  
   Я собираю сны,
   Как нумизмат монеты,
   По полочкам раскладываю каждый,
   Чтоб в трудный час
   Достать какой-нибудь
   И прокрутить по видео под чарку,
   Ведь только там -
   Во снах цветных придурка
   (Так меня родные называют
   За неуменье по-крутому жить)
   Встречаются улыбчивые люди
   И красоты неподражаемой рассветы.
   И женщины воздушные, как феи,
   Целующие лысину мою,
   Но жить во сне цветном
   Позволено лишь тем,
   Кто навсегда прописан в психбольнице
   С диагнозом: "счастливый человек",
   А мне с утра вливаться в чёрно-белый
   Реальный мир,
   Что, как в немом кино,
   Смешно и мелко суетится жить,
   Хватая жадно времени плоды,
   Глотать, глотать незрелые секунды,
   как мальчик-чукча дикий виноград,
   Который он отпробровал впервые,
   А мне с утра, как в Альпах слаломисту
   Петлять среди безжизненных флажков -
   Бредущих по унылому пространству,
   Как чаплины поникших горожан,
   И, как в немом кино,
   Молчит Всевышний,
   Как будто дал себе обет молчанья
   За свою давнюю и глупую ошибку,
   Создав двуногое подобие своё...
   И прадед мой, что щедро песни пел,
   Шагая за сохой в начале мая,
   Оставил мне в наследство только их -
   Весёлые цветные сновиденья.
  
   39.
  
   Ноги топают по лужам -
   Это март,
   За моим окном подвальным -
   Сотни ног
   В сапогах, туфлях, ботинках
   И бахилах деревенских;
   Обувь бродит мимо окон
   И вся с норовом своим:
   Скачут туфли, словно зайцы,
   Выбирая в лужах мели;
   Поспешая, но степенно
   Лужи меряют ботинки;
   С превосходством над другими,
   Словно море по колено,
   Шествуют, как по Бродвею,
   Всех расцветок сапоги;
   Неторопко, осторожно,
   Семенящею походкой,
   Словно ветхие челны,
   Проплывают старикашки -
   Невесёлые бахилы,
   А за ними сторожами
   Иль эскортом королевским
   Шустро скачут воробьи.
   Все идут, все суетятся,
   Все живут и все хотят,
   Перейдя большую лужу,
   Неожиданно и вдруг
   Повстречать хоть призрак счастья
   В захудалом городке,
   И лишь я, в окошко вперив
   Неподвижный скучный взгляд,
   Целый день считаю ноги:
   Пара, две, четыре, шесть...
   По разделам сортирую,
   Силясь в этом смысл найти,
   Не бегу по закоулкам,
   Не ищу глубоких луж -
   Берегу свои ботинки
   За сто восемьдесят рублей
   И весну - свою подругу,
   Постучав в стекло окна,
   Приглашаю в дом холодный
   Посидеть у камелька,
   Выпить с ней по кружке пива,
   О дожде поговорить
   И ещё о той, чьи ноги
   В сапогах на каблуках
третий день уже не ходят
   Мимо запотевших окон,
   Предпочёв другие лужи
   И другой - уютный дом.
  
   40.
  
   Согревшись над рекой.
Туман ползёт
   Зловещей каракатицей в долину,
   Облизывая грустную дорогу,
   Взбирающуюся на горбатый холм,
   И мир молчит,
   И день неспешно тает,
   И солнце спит в объятьях облаков,
   Лишь пилигрим
   С котомкой за плечами
   С душою обнажённою бредёт
   Ленивою и длинною дорогой
   И сучковатым посохом стучит
   В ворота захмелевшего пространства,
   Которое озимыми полями
   Таранит непокорный горизонт
   И как родного брата обнимает
   Настырного, как время, пилигрима,
   Идущего к непостижимой цели -
   В неведомое Царствие Добра,
   Где люди с крыльями.
   А ангелы с усами
   Одной семьёю. дружною живут,
   Где светятся глаза,
   А слово "счастье"
   На первом месте в местном словаре.
  
   И я б пошёл за ним, отбросив скуку,
   Как ношу непосильную в кювет,
   Но сон хандры,
   Навеянный туманом,
   Не выпускает из сетей своих,
   Высасывая чёрным пауком
   Энергию худеющего сердца;
   Попутный ветер мой
   Запутался в лесах -
   Непроходимых зарослях сомнений,
   В болоте быта посох мой увяз,
   И разлетелись пеплом из костра
   Последние, неверные надежды.
   Иди один, наивный пилигрим,
   Снимаю шляпу пред твоею верой,
   Как ты похож на юного поэта,
   которого я знал когда-то -
   Лет двадцать пять назад!
  
   41.
  
   Кто-то камень в окно бросил -
   Прямо в форточку,
   Будто гранату,
   Просто так,
   От нечего делать,
   Или со смыслом
   Каким-то тайным?
   Вот и мучаюсь от бессонницы,
   Свою память три дня насилуя:
   Никому в этой жизни не пакостил
   И дорогу в неположенном месте
   Никому не переходил,
   Не увёл втихаря любимую,
   Не украл колье с бриллиантами,
   Не сказал обидного слова
   И на ногу не наступал,
   Жил себе невесёлым отшельником,
   Пред иконой свечу зажигал,
   Никого не учил и не спрашивал,
   Не стращал заблудшие души,
   Да и рая не обещал,
   Так за что же мне камень в форточку,
   Как гранату бесшумной полночью,
   Просвистевший, как пуля шальная,
   Над седою моей головой?
   И, настырным вопросом мучаясь,
   Я себя рассматривал в зеркале:
   Ну, общипанная ворона,
   Да к тому же на склоне лет!
   Ничего во мне нет примечательного,
Чтоб являлось причиной зависти,
   Ничего такого - отталкивающего,
   Чтоб являлось причиной презрения,
   А когда свои перья прилизывал -
   Некрасивые, редкие пёрышки,
   Вдруг открылась мне истина горькая,
   Как полынь, что кушал всю жизнь:
   Да ведь перья мои не чёрные,
   Как положено быть у воронов,
   Ведь они извращённо-белые,
   Как у ангелов-голубей.
   А я сдуру всю жизнь хорохорился,
   А я сдуру стремился в стаю
   И пытался на всех быть похожим,
   И пытался любить и дружить,
   По карнизам строем выхаживать,
   Хором каркать и падаль жрать;
   Только, видно, не в такт вышагивал,
   Да и каркал, увы. невпопад,
   И не рвал с осуждением трупы,
   А оплакивал их навзрыд,
   Разве можно так жить альбиносу,
   Не желающему перекраситься?
   Почему он ходил по дороге,
   А не ползал по ней, как уж?
   И зачем соловьём заливался,
   Когда каркать обязан был?
   Вот о чём сообщил мне камень,
   Залетевший в форточку в полночь,
   Просвистевший, как пуля шальная,
   Над седою моей головой.
  
   42.
  
   В сиреневом платье тайны
   Мой завтрашний день одет,
   Я пытаюсь разглядеть
   Его в сизом тумане,
   Но он прячется от меня за ракитами,
   За далёким синеющим лесом,
   Что сливается с горизонтом,
   За плывущими ленивыми барышнями
   В белых шёлковых платьях -
   Беспечными тучками,
   Разглядеть бы его черты,
   Размытые акварелью
   Непришедшего времени
   Может, он, как брат-близнец,
   Похож на сегодняшний день,
   А я напрасно надеюсь на лучшее,
   И в пруду среди росного луга,
   Утонувшего в белых ромашках,
   Отражается, как в зеркале,
   Моё обречённое прошлое
   В потрёпанном сером платье,
Подпоясанном чёрным поясом,
   В моём прошлом на сто дней печали
   Приходится день покоя души.
   Но как же ярко горят
   Редкие искорки счастья
   На чёрном фоне полуночной жизни!
   И даже ради этого стоило жить
   И шагать по границе заката
   С умирающей на руках надеждой,
   И молить её дождаться рассвета,
   Ведь завтрашний день, одетый
   В сиреневый смокинг тайны,
   Придёт из-за леса
   И улыбнётся,
   И улыбкой своей спасёт надежду мою
   И смыслом наполнит жизнь,
   Которой я перестал дорожить.
  
   43.
  
   Чуть слышно шуршит на ветру камыш,
   Кувшинки в заводи дремлют,
   И летний день,
   Разморённый солнцем,
   Медленно тащится к вечеру в гости
   В сопровожденьи ленивых дымков,
   Пахнущих свежеиспечённым хлебом,
   С эскортом облаков, не спешащих
   Встретиться с прожорливым горизонтом,
   Который за синей линией леса
   Их, притаившимся волком стережёт,
   Словно беспечных и глупых баранов,
   А время - бессмертный паук,
   Плетущий из дней моих паутину,
   Высасывает секунды из мироздания
   И молодость из меня,
   Сидящего скучно под деревом жизни,
   Которое в детстве с надеждой сажал,
   И оно выросло такое хилое,
   Словно ему не хватало солнца
   И моей ненадёжной любви,
   И судьба его ствол искривила
   Так, словно суставы вывернул
   Церробиальный паралич,
   Но я калечкой своим не брезгую
   И с грустью глажу шершавый ствол;
   Уже за то, что жить пытается
   И даже новой весной зацвесть,
   Люблю его и кровожадное время
   Прошу до срока не трогать его -
   Ни ураганом, ни смерчем, ни молнией,
   Ведь, может быть, от его корней
   Выскочит погонец сильный и смелый
   И плечи крутые вольно расправит,
   И будет хранить среди мироздания
   Неброскую память о жизни моей.
  
   44.
  
   Моя дорога к храму - лабиринт,
   В котором я с беспомощным отчаянием,
   Измученный настырными сомнениями,
   Бреду без света и без веры в Бога,
   За годом год отмеривая вёрсты
   Бесплодного и хмурого пути,
   И даже закадычные друзья,
   С которыми я съел три пуда соли,
   Не позовут меня и не окликнут,
   И спичкою не чиркнут о коробку,
   Чтобы осветить мне путь
   Или свечу зажечь,
   Которая в моих руках погасла,
   Или они, как я,
   Вкусив безверья,
   Заманчивого, как нагая блядь,
   Спасая свои души, постучались
   В калитку, за которой лабиринт -
   Наш трудный путь раскаявшихся к Храму,
   К которому дороги все ведут.
   Но ни одна из них нам не открылась,
   А только тропки сложный серпантин -
   То вверх, то вниз.
   Направо и налево -
   Везде тупик,
   Стена в два кирпича,
   Которую не прошибёшь
   И лбом из брони
   И Брумелем не перемахнёшь.
  
   "Приятель мой,
   Ведь это очень просто,
   С меня бери осознанный пример! -
   Сказал мой друг -
   Безбожник и гуляка
   Ещё каких-то пару лет назад -
   За чаркою церковного вина. _
   Вот - ты,
   Вот - Бог,
   Лишь преклони колени
   И свечку пред иконою зажги,
   Он есть - и всё,
   И плюнь на все сомнения"!
   Закусывая сочным огурцом,
   На всякий случай друг перекрестился
   И с сожалением смотрел на гордеца,
   Который с недоверчивой надеждой
   Взирал на лик Иисуса на иконе.
   "Какой он, Бог"? - спросил у друга тихо,
   Ступая правою ногою в лабиринт.
   "Он - господин,
   А мы - его рабы,
   А остальное знать тебе не надо"!
   Перекрестился друг на древнюю икону
   И проповедовать ушёл к своей толпе,
   Которой компостировал мозги
   Лет семь назад марксизмом-ленинизмом.
   Увы, увы, он спички не поднёс
   К моей свече, к моей душе заблудшей,
   Потому что
   Не может флюгер указать ветрам,
   В какую сторону
   Нести им свежий воздух,
   Ведь если завтра явится мессия
   И скажет, что наш Бог - философ Ницше,
   Мой православный друг,
   Так быстро
   Обретший и покой души, и веру,
   Уже назавтра станет ницшеанцем.
  
   А я настырно лезу в лабиринт...
   На тупики и стены натыкаясь,
   Пойду бродить,
   Уверенный, что есть
   Единственный, неоспоримый выход,
   За которым - дорога в Храм,
   И, если я найду её
   Средь зарослей своих сомнений,
   Уже никто не сможет
   Увести с неё меня
   Ни добровольно,
   Ни угрозой смерти,
   И пусть придётся
   В кровь избить мне ноги,
   До Истины, до Храма я дойду,
   Платон мне друг,
   Но истина дороже,
   И я сполна судьбе своей плачу.
  
   45.
  
   Когда обманутый апрелем
   В снегу угрюмый город спит,
   И лужи мёрзнут голубые,
   Мечтая о весне напрасно,
   Меня покинуло терпенье,
   И застоявшееся время
   Камчой стегаю, как коня,
   Вздремнувшего над овсом,
   Тараня головой упрямой
   Пространство, сжатое тоской,
   И каблуками сапогов,
  
   как гусеницами танка,
   С отчаянием приговоренного
   Жить до глубокой старости,
   Давлю хрустящий лёд,
   И чёрная вода
   Бурлит, как кровь
   Из перерезанного горла
   Пожертвованной идолу овцы,
   А день - глухонемой - молчит упрямо,
   Военной тайною судьбу мою скрывая,
   Которая подглядывает из-за угла
   За мной, крошащим танком лёд,
   Мечтающим напрасно о весне,
   Которой доверял со дня рожденья
   Все свои тайны и мечты.
  
   Какой дурной, какой злорадный глаз
   У притаившейся, как этот день, судьбы,
   Больной неизлечимой паранойей!
   Ей мало было козней и интриг,
   Переворотов жизни и самоубийства
   Моей прекрасной молодой мечты,
Что надо ей теперь от старика,
   Который вынес утром из квартиры,
   Как мусора ведро, свою тоску
   И давит её, давит сапогами
   В хрустящий, словно чипсы, синий лёд?
   А ветер, охмелевший от мороза,
   Пьянчужкой бесшабашным пробегает
   По спящим улицам
   На сумрачном рассвете
   И песню заунывную поёт
   Свистяще-шелестяще, монотонно
   О том, как перепивший с ним апрель
   Среди трёх сосен в поле заблудился
   И тропкою заснеженной поплёлся
   Не к жаждущей его любви весне,
   А к седовласой и глухой старухе -
   На пенсию отправленной зиме,
   Добавив в серый цвет рассвета
   Моей тоски неразведённой сажи.
  
   46.
  
   Когда разменной монетой
   В прохудившиеся карманы
   Сыплется моё время,
   И пустозвонно раскатываются
   По обочине жизни недели,
   Как проститутки на московских вокзалах
   Друг на друга похожие
   Своей извращённой тупостью,
   Я даже кашлять ленюсь по утрам
   И только одну за другой
   Смолю сигареты дешёвые,
   Безвольно предлагая свою душу
   Господу или Сатане,
   Но никто не берёт её,
   Потому что
   Кому нужна тара,
   Из которой любая идея
   Просыплется, словно просо
   Из решета без дна.
  
   И сам не понимаю:
   Зачем с завидным упорством
   Я ставлю будильник
   На шесть с половиной утра,
   Зачем с трудом отрываю
   Своё одряхлевшее тело
   От ласкового, как объятия смерти,
   Матраса, набитого пухом,
   Зачем ныряют, как в бездну,
   Ноги в холодные шлёпанцы
   И встряхивают на переносицу
   В немодной оправе очки,
   Зачем умываюсь и бреюсь,
   С бурчаньем бужу жену,
   Зачем второпях одеваюсь
   И улицей грязной бреду?
   Как хочется, плюнув сквозь зубы
   В безумное это пространство,
   Не отрывать от подушки
   Свою неразумную голову,
   Сложить на груди руки,
   Давно не ласкавшие женщину,
   И в небытиё провалится
   Без рая,
   Без ада,
   Без вечности.
  
   47.
  
   И даже солнце, падающее с зенита
   К холму перед дальним лесом
   не смогло превратить
   Иней моей души
   В чистые слёзы росы,
   Которой я смог бы умыться
   Перед ужином на двоих:
   Для меня и моей тоски,
   С которой живу
   Без Загса и без венца,
   Как с приживалкой,
   Которую подобрал на улице
   Спившейся и грязной
   После того, как ушла навсегда
   Любимая женщина.
   .
   Я сижу на лугу,
   Как безмолвный гранитный валун,
   И слушаю шёпот
   Нетронутых пылью трав,
   И муравья,
   Заползшего мне за пазуху,
   Как тоску и судьбу,
   Равнодушно и стойко терплю,
   А ещё это солнце,
   Что катится к лесу устало,
   И лучам беспощадным
   Подставляю злорадно глаза,
   Чтоб слезились от света,
   Которого видеть не могут,
   Чтобы слепли от зелени
   Вольного майского луга,
   Чтоб не видеть тоски,
   С которой приходится ужинать
   Каждый вечер вдвоём
   Без ушедшей к другому женщины.
  
   Возвращаюсь домой,
   Заплетаются ноги в траве,
   Одуванчики никнут
   Под моим сорок третьим размером,
   Я бы снял сапоги,
   Зашвырнул их вместе с тоской
   В голубой можжевельник
   И пошёл босиком,
   Щупая нервы тропинки,
   Если б был хоть чуть-чуть,
   Хоть на год, хоть на два
   Помоложе.
  
   48.
  
   Я выпустил на волю ласточку,
   Которая залетела
   В мою комнату через форточку
   И застряла между двойными рамами,
   И, наблюдая, как она
   Свободно и радостно
   Порхает в лазурном майском небе,
   Заплакал от зависти и обиды:
   Я тоже по наивности
   Залетел в открытую форточку мира
   Полюбопытствовать:
   Что в нём хорошего,
   Но зажатый рамками быта,
   Ломаю крылья, пытаясь вырваться,
   И некому, кроме смерти одной,
   Выпустить на волю меня,
   И никогда мне не кувыркаться
   В майской лазури,
   Как эта маленькая пёстрая ласточка,
   Благодарно описывающая круги
   Вокруг моего унылого дома,
   Вокруг которого лишь щепки валяются
   Моей прежней радости жизни,
   Моей молодости,
   Когда я ещё не был
   Брюзгой и умником,
   Перепившим опыта жизни.
  
   Я со злостью захлопнул форточку
   И шторы задёрнул,
   Чтобы не завидовать свободе
   Беспечной птахе,
   Гармонично живущей в природе,
   И разбросал все фигуры,
   Стоявшие на шахматном столике,
   Будто этим закончил
   проигранный шалый эндшпиль
   И вместо того, чтобы в ванной
   Лезвием вену вскрыть,
   Я взял бритвенный станок,
   Вставил в него новое лезвие
   и сбрил поседевшую бороду.
   Расставил фигуры на шахматном столике.
   Может, не поздно ещё
   Начать новую партию?
  
  
  
   1999 г. г.Сураж
  
  
  
  
  
  
   ЭВАКУАЦИЯ ВАЛЬТОВ
  
   1.
  
   Свернувшись калачиком,
   Пушистым котёнком розовым
   Засыпает закатное солнце
На далёком покатом холме,
   И озимыми полями,
   Забеременевшими житом,
   Неспеша бредёт печальный покой -
   И чего он не коснётся -
   Всё замирает в тревоге,
   Как души людей перед вечным,
   Непостижимым уму светом.
   Уставший от суеты
   И живота своего -
   Я падаю навзничь
   В жёсткий покос,
   Пьяно-душисто
   Пахнущий луговой земляникой,
   А ещё,
   А ещё
   (Этот запах даже пощупать хочется) -
   Головокружительно спелой полынью -
   Самым пряным и самым волнующим
   Запахом детства.
   Я лежу на щетине лугового покоса,
   Как индийский йог на гвоздях,
   Истязая тело щекоткой,
   А душу - вечерним покоем,
   И пытаюсь
   Каждым миллиметром квадратным,
   Каждой клеткой тщедушной плоти
   Высосать из земли,
   Как младенец
   Из соска кормящей мадонны
   Живую энергию жизни,
   Которой она щедро делится
   Со всеми, кто припадает к ней,
   Устав топтать её тропки
   В поисках абстрактного счастья,
   Которое, нахлобучив
   Шапку-невидимку пространства,
   Улепётывает на ковре-самолёте
   Беспечного времени
   На край мирозданья.
   Или нет.
   Или нет?
   Или нет!
   Не моё это счастье -
   Моё счастье не может
   Абстрактным, невидимым быть,
   Потому что оно головокружительно
   Пахнет спелой полынью
   И, свернувшись калачиком,
   Котёнком розовым
   Спит на дальнем холме,
   Ожидая меня каждым вечером,
   Когда я, устав
   От напрасных, бесплодных дорог,
   От суеты и живота своего,
   От борьбы жестоко-бессмысленной
   Сл своей непутёвой судьбой,
   Упаду на щетину лугового покоса,
   Чтобы покоя испить
   Из соска кормящей мадонны
   И уснуть -
   Наконец-то, уснуть -
   На минуту,
   На час,
   На сутки,
   На год
   Или (если сжалится Бог)
   Навеки.
  
   2.
  
   Когда весна приходит
   И стреляет фугасами
   Ольховых серёжек
   В обнажённый рассвет,
   Гуляющий по заморозку,
   Как в Карском море морж-нудист,
   Я эвакуирую вальтов,
   Что жили в ветхой и холодной
   Моей простуженной избе,
   Словно в яранге у тунгуса,
   Со мною зиму напролёт,
   И бесенятами со стажем
   За мной следили из углов.
  
   Теперь, открывши окна настежь
   И двери людям отворив,
   Мету вальтов своих безумных
   Метлой из импортного сорго
   И запускаю свежий дух
   И светлых дум шальные тройки -
   Пусть скачут гномами по хате,
   Тарелки бьют,
   Чаи гоняют
   И помогают мне пинать
   Вальтов под задницы сухие -
  
Я их, прилипчивых, заклятых,
   Как непокорные народы,
   Сгонял с земли усатый деспот,
   Эвакуирую на север -
   Пусть рубят лес,
   Каналы роют
   И компостируют мозги
   Доверчиво-наивным чукчам.
  
   А я, к весне прижавшись плотно,
   Станцую томную ламбаду,
   Бродя по улицам весенним,
   Оставлю в луже сапоги
   И рано утром с петухами
   На удивленье всей деревне
   Прокукарекаю зарю.
  
   3.
  
   Качусь, сорвавшись с косогора,
   В овраг, боярышником поросшим,
   Как в лузу шар,
   И солнце следом
   Летит за мной,
   Тряся зловеще
   Космато-рыжей головой,
   Как эпилептик среди поля,
   Разбрызгивая слюну лучей.
   Влетает шар в овраг,
   Как в лузу,
   Со смачным треском,
   От души
   Пинает в зад послушный мой
   И, хохоча,
   Мы катимся с ним по колючкам,
   Сдирая круглые мордашки
   До крови розовой заката,
   И перепугано ежиха,
   Свернувшись туго в серый кактус,
   Ждёт,
   Когда пригреюсь задом
   На выгнутой её спине.
  
   Глаза на выкате, и слёзы
   Пролились в русло ручейка,
   Что после ссоры с пьяным солнцем
   До одной капли пересох,
   А мои слёзы,
   На солнце выспренно блестя.
   Помчались к голубой речушке,
   Что торгует
   Кувшинками у берегов.
  
   И день кончается беспутный,
   Напившись терпкой браги рос
   И.подавившись облаками,
   Рыгает пёстрыми коровами,
   Бегущими в свою деревню,
   Задравши кисточки хвостов,
   Которыми закат рисуют
   На фиолетовом холсте.
  
   4.
  
   Тень наводит на плетень
   Мартовское солнце,
   Лужа здесь
   И лужа там
   Тонким льдом покрыты,
   И сосульки под стрехой,
   Как рога коровьи;
   Иней тополь серебрит
   На глазах у марта,
   Ни зима
   И не весна -
   чёрт-те что творится:
   Вроде солнце,
   А тепло в Африке гуляет.
  
   Непонятный этот мир,
   Одурев от скуки,
   Под тамтамы на заре
   Пляшет с ветром самбу,
   Канитель и суета -
   Две разгульных бабы
   Сыплют дробь лихих секунд
   По ковру пространства.
  
   Брошу в лужу пять рублей -
   Всё равно не деньги,
   Закажу себе воды
   Прямо из колонки,
   Пробегусь, как Вова Куц,
   Я вокруг деревни,
   Вырву лист календаря,
   Грустью не покрывшись:
   Прожит день,
   А может, два,
   Будет третий прожит,
   Как дрова,
   Рублю слова
   В толстую тетрадку -
   Выйдет стих,
   Не выйдет стих -
   Что с того Вселенной?
  
   Она вертит канитель,
   Как жонглёр булавы,
   День вчера
   И завтра день,
   Ну а что сегодня?
   Солнце, что наводить тень
   На плетень из ивы?
   Иль сосулька у стрехи,
   Или утро в луже
   Похмеляется водой,
   Как мужик пропитый?
  
   Перепутано смешно,
   И вальты вразбежку -
   Жил вчера,
   Любил вчера.
   А как быть сегодня?
   Рядом с утром в лужу сесть,
   Развернуть гармошку
   И горланить что есть сил
   Песню в мирозданье?
  
   И не тонут пять рублей,
   Нет воды в колонке...
   - Бля, ты жив?! - сказал сосед.-
   Значит, надо выпить!
  
   5.
  
   Снег хрустит,
   Как кочерыжки,
   Под подошвами ботинок,
   Как бандит с большой дороги,
   Нападает на прохожих
   Беззастенчивый борей,
   И покашливают клёны,
   Простудившись на морозе,
   И скрипит своим протезом
   Одинокий старый дуб.
  
   Выпив с зимним днём по чарке,
   По другой на брудершафт,
   Мы шагаем с ним по городу,
   Песни вьюжные орём,
   Придираемся к прохожим -
   Шапки рвём,
   Шарфы срываем,
   Как развратники лихие,
   Девкам-модницам подолы
   Задираем до грудей
   И целуемся, хохочем,
   И катаемся по льду,
   И стреляем из рогаток
   По замёрзшими воробьям,
   То заглядываем в окна,
   То шныряем по дворам,
   То заносим зад машины,
   То подножки ставим бабам,
   То науськиваем ветер,
   Как сторожевого пса,
   На торговок краснощёких,
   Продающих молоко;
   Накупив мешок сосулек
На три доллара у марта,
   Что своим непостоянством
   Надоел до тошноты,
   И бесплатно по три штуки
   Раздаём беспечным детям,
   Чтоб по случаю ангины
   Отдохнули, наконец,
   От занудливых уроков
   И таких же педагогов,
   От ужасно скучных книг.
  
   Снег хрустит, гуляет ветер,
   Шапку где-то потеряв,
   Собутыльника оставив
   На кровати у вдовы...
   Одинокий дуб смеётся,
   Клён покашливает вслед,
   Как бандит с большой дороги,
   Валит с ног меня борей -
   Загулял поэт с получки,
   Всё пропил с друзьями в баре,
   Потерявши день вчерашний
   И сегодняшний ещё,
   Ну а если потеряю
   Неизвестное мне завтра,
   Кто мне за это спросит:
   Будущее или Всевышний?
   Разве это их волнует,
   Что в последний год столетья
   В захудалом городишке
   От тоски сойдёт с ума
   Неприкаянный поэт?
  
   6.
  
   Я не хочу хлебать щи,
   Сваренные подлецами,
   Из общего котла обнищавшей России,
   Я лучше уйду в лес,
   Никем не приватизированный,
   И заживу в чащобе
   Угрюмым российским Крузо
   И брянского волка, как Пятницу,
   В приятели позову,
   Оденусь по моде последней
   В вонючую козью шкуру,
   Облезлую шапку собачью
   На голову нахлобучу,
   На шею себе накину
   Холодное колье гадюки
   И вырублю крепкий посох
   Из молодого дубка,
   И буду обросшим, как леший,
   Немытый и в струпьях весь.
  
   Но сидя в медвежьей берлоге,
   Сражаясь с клещами и вшами,
   Я буду счастливее тех,
   Кто с ложкой в руке протянутой
   Ждёт постных и кислых щей -
   Подачки блатных нуворишей,
   Которые тюремные камеры
   Сменили вчера на дворцы,
   И целый народ, как шестёрка,
   Обиду и гордость проглатывая,
   Пред сытым хамом заискивает,
   Как вечно голодный пёс.
  
   Нет, кукиш вам, крепко закрученный,
   Три буквы вам вместо "прощай",
   Пока есть леса и болота
   И солнце над головой,
   Пока есть грибы и коренья,
   Черника, брусника, малина,
   Пока молоды мои ноги
   И непреклонна душа,
   Я с Серым -
   Клыкастым и мудрым
   Составлю весёлую пару
   И буду таскать баранов
   Из ваших несметных отар,
   Берёзовый сок забражу
   Я в ступе Бабы-Ягушки
   И пить буду с волком ковшами
   От вольной российской души,
   И выть на луну ночами,
   И блох в бороде ловить.
  
   Согласен быть лешим и чёртом,
   Кикиморой страшной болотной
   И даже трухлявым пнём,
   Но не скотом бессловесным,
   Но не псом приручённым,
   Чтоб цепью в ночи громыхая,
   Богатство их сторожить,
   Я лучше скручу самокрутку
   Из терпкого цвета дурмана
   И в папоротнике росном
   Усну, помешавшись умом,
   А утром, с зарёй проснувшись,
   С осиновой жердью меж ног
   Покорной и глупой Отчизной
   Юродивым поскачу.
  
   7.
  
   Мой дом, как "Летучий голландец",
   В зловещем тумане плывёт
   Без парусов,
   Со сломанной мачтой,
   Служившей стержнем судьбы,
   Без рулевого,
   От штурвала оторванного
   Шального цунами
   Сумасшедшей волной.
   Корабль - не корабль
   И шлюпка - не шлюпка,
   Пробоина там,
   Пробоина - здесь,
   И я в нём плыву
   Лилипутом в скорлупке,
   Отдавшись теченьям
   Безвольным бревном.
   Поставить бы парус,
   Да сил не хватает,
   Набрать бы команду,
   Да денежек нет,
   А мирозданье - Саргассово море
   В зловещие манит глубины свои.
  
   Призрачный дом, как "Летучий голландец" -
   Вечный скиталец в море тоски -
   Вместе с другими,
   Такими же призраками
   Из городов, суетой обречённых,
   Из неприкаянных, испуганных сёл
   Медленно тонет,
   И нет во Вселенной
   Тех, кто этот корабль бы спас,
   Кто душой горя бескорыстной.
   Без промедленья на помощь пришёл бы,
   И мы под знаком беды одиночества,
   В омуте чёрном прошедшего времени
   Таем, как призраки,
   В бездне пространства,
   Тонем слепыми котятами
   С тайной обидой на доброго Господа,
   Что нам отмерил худую судьбу.
  
   Сколько же надо напиться страдания
   И ураганов перетерпеть,
   И проскитаться слепцами во времени,
   Чтобы дождаться спасительной смерти,
   Чтоб обрести, наконец-то, покой -
   Только на это осталось надеяться
   вечным скитальцем в море тоски?!
  
   Дом мой,
   Душа моя,
   Родина тихая -
   На горизонте скопище туч,
   Что же случится со шлюпкой пробитой,
   Если зловещий грядёт ураган?
То ли забвение,
   То ли бессмертие,
   То ли "голландца" дурная судьба,
   Вечные странники,
   Вечные призраки,
   Где наш причал,
   Обещавший покой,
   Где наш Господь
   Со своим всепрощением,
   Где заблудился,
Вселенной бредя,
   Или тоже "Летучим голландцем"
   В нашем сознаньи бредовом живёт?
   Может быть, всё мироздание - призрак
   Или Идеи беспомощный сон,
   Или Ничто, зевая орт скуки,
   Грезит о некой капризной Вселенной,
   Как о подруге верной своей?
  
   8.
  
   Метёлки конского щавеля
   Метут августовский луг,
   И одуванчик на парашютиках
   Выбрасывает десант
   И кружатся,
   Кружатся,
   Кружатся
   В танце шаманском дни,
   Переплетаясь снами и явью,
   Как белое с чёрным,
   В причудливую спираль,
   И обрывки
   Незавершённых событий и дел,
   Как клочья докучливых писем
   Неверной любимой
   Летают альбиносами-мухами
   В хаосе суеты.
  
   Изумлённое солнце смотрит
   На этот хаос,
   Прищурив глаз,
   Не понимая,
   Зачем обнимает лучами
   планету с поехавшей крышей,
   Которая, если б не милость
   Доброго Бога
   Давно бы стала сестрою Плутона,
   И ветры бездушного Космоса
   Носили бы песок ледяной
   От полюса к полюсу -
   Песок, похотливо ласкающий
   Мёртвое тело Земли.
  
   Уж не этот ли сон
   Мне сегодня приснился,
   Когда я уснул невзначай
   Под говор картавый криницы:
   Будто иду по пустынной планете
   За отвернувшимся солнцем,
   И никто не любит меня
   И не ненавидит,
   А устав от дорог,
   Никуда ни к кому не ведущих,
   Я присел у скалы,
   Обросшей серыми льдами,
   И, укрывшись пледом пурги,
   Замерзая от минус сто двадцать,
   Вижу сон, может быть,
   Свой последний,
   Будто я на Земле
   Ещё молодой и цветущей,
   На рассвете шагаю босой,
   Обмывая росой уставшие ноги,
   А уставшую душу - простором,
   И метёлки конского щавеля
   Метут августовский луг.
  
   9.
  
   Как снег в капризном январе
   Несвоевременно, некстати,
   И мои дни, увы, не к сроку
   Поспешно тают, тают, тают...
   Будто снежинка на ладони
   Судьба моя -
   обручена с двоюродным братишкой рока -
   Неуловимым и беспечным
   Весёлым мигом легкокрылым,
   Который жизнь мою, играясь
   Костром полночным с мотыльком,
   Сжал до мгновенья,
   Чтобы завтра
   Развеять мой уставший ум,
   Как одуванчиковое семя
   По чёрным нивам мирозданья,
   И, может, там шальные мысли,
   Устав стучаться друг о друга,
   Всё ж обретут покой и ясность
   И, наконец,
   Освободят больную душу,
   К холодным звёздам разлетаясь,
   Найдут пристанище себе,
   Словно пылинки на подошвах,
   В растущем, будто снежный ком,
   В невидимом и необъятном
   И в вечном Разуме Вселенной.
  
   А это тело, что блистало
   Лишь ветреный, короткий миг
   Всё в язвах чувственных пороков
   И наслаждений плотоядных
   Сгорит, скворча, на погребальном
   Всеочищающем костре,
   Лишь сладким смрадом на мгновенье
   Напомнив Небу о себе.
   И мне не жаль, и я злораден,
   Как дачник раннею весной,
   Копая грядки под морковку,
   С брезгливость и отвращеньем давит
   Личинку майского жука,
   И я злораден, что уж скоро,
   Когда последний день растает,
   Когда снежинка на ладони
   Устанет быть моей судьбой,
   Я превращусь без страха в Нечто
   Или в безмолвное Ничто,
   Которому не надо губы
   От безысходности кусать.
  
   10.
  
   Овраг, поросший мелколесьем,
   Хвостом деревню обхватив,
   Как кот в апреле на окне,
   Под ярким солнцем томно дремлет,
И греет свой песчаный бок.
   По дну его, вовсю картавя,
Лопочет речь свою ручей:
   Весну ли славит, или лето
   Зовёт заманчиво с югов
   И, ловко камни обегая,
   Летит стремительно к реке,
   Чтоб раствориться в половодье,
   Как день во времени вселенском,
   Как сон Властителя в пространстве,
   В котором и ручей, и я,
   Овраг, поросший мелколесьем,
   Деревня тихая на склоне
   И мать-и-мачехи букет -
   Лишь миг один его виденья,
   Секунда сладкой дремоты.
  
   И только вечная любовь
   Без оболочки и границ
   Мир завороженно объемлет,
   Тревожа вся и всех на свете:
   Ольху в серёжках и подснежник,
   Синичек звонких у ручья,
   Моё изношенное сердце
   И дочери воздушный сон,
   И настоящего мгновенья,
   И будущего бремя лет,
   С которым даже мирозданье
   Не в силах дружбу завести.
  
   И в уходящем, проходящем,
   Понятном и необъяснимом,
   Наверно, не было бы смысла,
   Если бы от края и до края
   Вселенной бездну и меня -
   Её случайную песчинку
   Своим дыханием не грела
   Любовь.
  
   11.
  
   Раз, два, три...
   Яблоки на ветке.
   Три, четыре, пять...
   Возмужал репейник.
   День ложится спать
   Нищим в переходе,
   Прячась от озноба
   Под одеялом листьев.
  
   Жабы - на стерне,
   На лугу - лягушки,
   Вокруг крепкой шеи
   Обвился удав,
   Раз, два, три, как мошки
   Кружатся секунды
   В этом неопрятном
   И пустом пространстве.
  
   Пусть дожди тупые
   Наплевали лужи.
   Там ветра с похмелья
   Намели бархан.
   Не жалеть, не думать -
   Спрыгнуть с табурета,
   Пусть меня поглотит
   Хаоса удав.
  
   Всё равно недолго
   Яблоку на ветке.
   Всё равно усохнет
   К ноябрю репейник.
   Раз, два, три...
   Надоело топать
   Мне по этой жизни,
   Как ослу за торбой.
  
   12.
  
   Я умираю от одиночества
   среди сотен людей, меня обтекающих,
   Как тёплый валун ледяные ручьи,
   И хочется биться в дверь казино -
   В дубовую дверь седой головой,
   Или в стекло супермаркета,
   Что зовёт круглосуточно
   Расстаться с валютой
   Бритоголовых крутых.
   Что толку?!
   Никто даже пальцем не тыкнет
   В мою беловоронью
   Обнажённую душу!
   Столица молчит
   И меня отторгает,
   Как пересаженную чужую печень,
   И смотрит на меня,
   Как мусульманин
   На кавалок сала в руке хохла.
  
   Я не навязывал ей своего общества,
   Я просто хотел пройтись ночной улицей,
   Разбрызгивая искренность взгляда
   По сторонам,
   Но моей доброты никому не надо
   И нежности в награду к ней:
   Я могу плестись ослом,
   Навьюченным одиночеством,
   Хоть от Щёлковской
   До Октябрьского поля,
   Хоть до утра,
   Хоть до вечера завтрашнего,
   Глотая от обиды
   Градинки жёсткого снега
   И слёзы, соленее морской воды _
   Я своим одиночеством
   Не потревожу глухой суеты,
   Как и любовью ко всем
   Или к одному из десяти миллионов,
   Я буду брести многолюдьем
   Робинзоном по пустынному острову,
   Пока не вспомню,
   Что на Белорусском вокзале
   Можно купить обратный билет.
  
   13.
  
   Далеко-далеко,
   Где горизонт отрезает половину бора
   От моего отчуждённого взгляда,
   Поёт женщина из позапрошлого века...
   Она в белом
   И с белым лицом
   Под серой сеткой вуали,
   И у неё умопомрачительная шляпка,
   От которой готов сей секунд,
   Как мальчишка, сойти с ума
   И отдать свою жизнь
   За один лишь глоток любви,
   Положив к ногам незнакомки
   Все васильки,
   Что растут на планете.
  
   Я ослеп, потому что
   Ничего, кроме бора на горизонта,
   Не видят мои глаза,
   Но прозрела душа,
   И женщина в белом
   С обречённой печалью
   Обнимает взглядом меня
   И поёт таким обнажённом
   И бархатным голосом,
   Что у меня под лопатками
   Прорастать начали ангела крылья.
  
   Незнакомкою Блока
   Она ко мне подошла
   И села ко мне на колени,
   Выпивая голубыми глазами
   Мою давнюю-давнюю грусть.
   Я боялся услышать,
   Но зачем-то открыл глаза
   И увидел, что ко мне на колени
   Присел отдохнуть
   Незлобивый сентябрьский ветер.
  
   14.
  
   Из прошлого или будущего
   Гул нарастающий,
   Будто налетает
   На полустанок экспресс -
   В зелёном смокинге сноб,
   Сплёвывая презрение на ходу,
   Пролаяв в ночь недовольным сигналом?
   Он бульдогом промчится мимо меня,
   Не заметив дворняги,
   Поджавшую хвост,
   И умчится, звёздами окон
   Окропляя тугое пространство,
   На стрелке время раздавив,
   Как лягушку,
   И мою о дороге мечту.
  
   Я ползу по земле,
   Прошлое с будущим
   Перемешав, перепутав,
   Обдирая коленки о края шпал и щебёнку,
   И пространство надо мной смеётся,
   Как над улиткой,
   Собравшейся в круиз,
   Как над раком,
   Ползущим в прошлое
   Из вчерашнего в позавчерашний день.
   И за поворотом
   В девяноста трёх шагах от полустанка
   Я хватаюсь за будущее,
   Как за соломинку в океане грёз,
   А оно в лицо моё смеётся
   Конопатым мальчишкой в кортовых шортах
   С узкой лямкой через плечо,
   А в мальчишке узнаю себя
   И своё далёкое прошлое,
   Не добежавшее до будущего,
   Которого на самом деле нет,
   Как нет ничего в мирозданьи,
   Кроме улитки,
   Ползущей отдельно от времени.
   15.
  
   По-пластунски ползу,
   Пряча голову в пыльной траве,
   Пряча голову от мирозданья,
   Любознательно препарирующего меня,
   Я лежу на операционном столе Земли
   Под скучающими от долгожительства звёздами,
   И скальпелем времени
   Разрезает живот пространства,
   чтобы удалить язвы
   Мною прожитых лет.
  
   Печально стрекочут кузнечики,
   Пожирает саранча мои посевы...
   Кому убирать урожай, которого нет,
   Которого я не взрастил,
   Засеяв поле плевелом
   Вместо животворящего жита?
   И я ползу по-пластунски
   Вылупившейся из кокона гусеницей,
   Пряча голову от мироздания
   И уже не мечтая
   Превратиться однажды в бабочку.
  
   16.
  
   Когда вечер обнимает рощу
   Призрачными щупальцами сумерков
Я прихожу на опушку
   Между восьми берёз
   С охапкой хвороста,
   Чтобы, дождавшись
   Первой вечерней звезды,
   Разжечь ритуальный костёр
   И. вцепившись руками в бубен,
   Превратиться в волхва
   Дохристианских времён.
   Ветер ходит по кронам берёз,
   Поскуливая древними призраками,
   А мотыльки, слетаясь к костру,
   Кажутся душами древних предков,
   Которым не отпустили грехи,
   Как неразумным язычникам.
   А я их жалею - наивных и чистых,
   Как обманутых младенцев,
И, спрятав нательный крестик в карман,
   Танцую странный
   Танец с тенями предков,
   В экстазе стуча в бубен,
   Не замечая, что на левой руке
   Часы фирмы "Сейко",
   А в глазах -
   Тоска двадцать первого века.
  
   17.
  
   Всё ближе ночь...
   Я ждал её со страхом
   И ждал предательства
   И недругов своих
   Я сторожил бессонными часами,
   Но не враги,
   А лучшие друзья
   Мою раскрывшуюся лепестками душу
   Затаптывают в болото одиночества,
   Воткнув ей в рот тугой презренья кляп,
   Чтоб не могла вопить на всю округу.
  
   Они не искренность распяли на кресте
   И не меня,
А то,
   Что я не спрятал,
   Что выложил на их богатый стол,
   Уставленный плодами суеты
   И блюдами из мелкого тщеславья,
   Свой терпкий овощ с огорода правды
   О них и о себе
   И этим расписался
   Под приговором, вынесенном мне:
   Дожить свой век в обносках одиночества
   В глуши своей души
   В обнимку с нищей правдой.
   Аминь, поэт, аминь!
  
   18.
  
   Как Христос, но ничем на него не похожий,
   Я иду по океану и не тону,
   Хотя хочу утонуть,
   А ещё я могу оттолкнуться
   От синего
   Батута волн
   И взлететь,
   Но не взлетаю, потому что все,
   Кого я любил, давно улетели,
   А в небе парить
   Здорово только вдвоём.
  
   Как Иисус, только сердцем не обнимая
   Никого и даже себя,
   Я иду по океану, а вижу болото
   И Чёрной Дыры трясину,
   Так бывает со всеми,
   Кто задолго до смерти
   Поверил в свою близорукость
   И осторожно вдыхает воздух,
   Который отравлен
   Карликом с отрезанными крыльями,
   Похожим на меня.
  
  
   2000-2005 гг. г. Сураж
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   165
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"