Шарик, жилистый и совсем не круглый, остервенело рыл землю в саду, чтобы спрятать там кость. Я не помню, когда именно дворняга стала жить у меня. Просто в один прекрасный день после покупки дачи увидел в кустах его лохматую морду. Дружбу мы скрепили котлетой на двоих, и пёс даже разрешил себя погладить. Но своенравный его характер всё-таки остался. Вот и сейчас на уговоры перестать разрушать лужайку Шарик лишь сердито рычал. Будто я собирался забрать его кость. "Чёрт с тобой", - сдался я.
На утро обессиленного Шарика я нашёл на краю уже достаточно большой ямы. Судя по кускам земли, запутавшихся в его шерсти, рыл он всю ночь. Пёс тяжело дышал, и влажные тоскливые глаза его казалось молили о чём-то. Сам не знаю, почему я принёс из сарая новенькую лопату и копал до заката с редкими остановками на перекус и глоток воды. Когда стало смеркаться и тени кустов поползли к яме, я вернулся в дом и, не раздеваясь, упал на кровать. Перед тем, как провалиться в сон, запомнил лишь смутное чувство, что в спальне я находился не один.
На следующий день спина болела, а ладони покрылись волдырями. Но отдохнуть не получилось. Шорохи быстрые и вкрадчивые заполнили тёмные углы дома, не давали спокойно смотреть телевизор или дремать. Как ни странно, тревога отступала только когда я опять брался за лопату. И я копал то вглубь, то вдоль, то поперек, повинуясь таинственному зуду. Сосед с любопытством наблюдал через забор за раскопками на моем участке. "Нефть что ли нашёл?" - допытывался он. Но, так как я не отвлекался на его разговоры, он только покрутил у виска пальцем и, хмыкнув: "Ну и крот!", удалился.
Потом я обнаружил в яме осколки пивных бутылок, которые, видимо забавляясь, сосед кидал из-за забора, как гранаты. С ненавистью вспомнил его нахальные заплывшие глазки и ехидную усмешку. Честно говоря, Егор Игнатьевич мне не понравился с самого начала. Я тогда только переехал на купленную дачу, и сосед припёрся знакомиться всей семьёй. В отличие от румяного и пухлого Егора Игнатьевича, жена и дети его оказались худощавыми и какими-то бесцветными, будто из дня в день тот вытягивал из них краски. Анна Ивановна, женщина настолько незаметная, что запомнилась, пожалуй, лишь своей виноватой улыбкой, что-то рассказывала о достопримечательностях их посёлка. Алька, задумчивый мальчуган лет тринадцати, внимательно рассматривал меня из-под копны волос цвета спелой пшеницы. А младшая дочка, то ли Люда, то ли Люся, отрешённо напевала какую-то детскую песенку, собирая одуванчики на лужайке. После обычного обмена любезностями мы быстро распрощались. Отношения с жителями посёлка я так и не наладил. Из знакомых мне вполне было достаточно Шарика, а из друзей у меня всегда оставались мои книги...
Под конец третьего дня лопата со скрежетом упёрлась в металл. Я разгрёб слои земли руками и увидел люк с массивной рукояткой. Для бункера времён войны дверца выглядела слишком новой. Скорее это убежище построил бывший хозяин - говорят, он слыл большим чудаком. К концу света готовился что ли? Пришлось напрячь последние силы, но вскоре дверца со скрипом поддалась, и из круглого тёмного отверстия повеяло спёртым воздухом. Хотя меня донимало любопытство, спуститься туда я решил при дневном свете. С опаской озираясь по сторонам, я захлопнул люк, напоследок присыпав его землёй. Спалось мне в ту ночь совсем плохо. Мерещились шорохи в саду, и я то и дело выглядывал из окна спальни на перекопанную лужайку...
Повозившись немного с генератором, я с облегчением заключил, что все жизненно важные системы бункера, похоже, не пострадали. Помимо освещения, вентиляции, санузла и старенького холодильника, здесь имелись также узкая кровать, письменный стол с торшером, удобное кресло, портативное радио, книжная полка и даже картина на морскую тематику. Несмотря на тесноту, иначе, чем "убежище", это подземное строение я бы не назвал. Безмятежность тишины и чувство какого-то надёжного уюта, которое я прежде не испытывал ни в одном доме, переполняло крошечное помещение. Ещё несколько дней заняло, чтобы вычистить пыль и ржавчину, набить холодильник самым необходимым и докупить кое-какие элементы подземного быта. С особым трепетом я заполнял книжную полку. Сэр Вальтер Скотт, Три Александра (Дюма, Беляев и Грин), Рони - Старший, Стивенсон, Джек Лондон, Марк Твен, Свифт, Майн Рид, Сабатини и братия вместе со мной переехали в бункер на постоянное место жительства.
Всё изменилось в разгар лета. Число 17-е Июля вы, наверное, помните из новостей. К тому времени я поднимался наверх лишь ради дневных прогулок с Шариком, да ещё, чтобы проверить почту или запастись провиантом. В тот день я, помнится, перечитывал "Робинзона Крузо", что впоследствии оказалось очень символично. О приближающемся несчастье я понял по сгустившемуся воздуху. В периферийном зрении замелькали неуловимые тени и таинственные шорохи опять окружили меня, нарушая привычную тишину моего убежища. А через несколько минут музыкальную программу по радио прервал истошный визг предупредительных сигналов...
Снаружи скрипели деревья, и пыль, поднимаясь в воздух, почти ослепила меня. Небо вдруг замерло и приняло какой-то неестественно зелёный оттенок. А я смотрел за кромку леса, туда, где над равнинами чётко выделялись тёмные воронки. Три гигантских столба бешено вращающегося воздуха. Я понял, что путь смерча, скорее всего, пройдёт через посёлок и мне крупно повезёт, если завтра у моего дома останется крыша.
- Эй, дружище! - вдруг послышалось сбоку, и я увидел, как Егор Игнатьевич переваливается через мой забор.
Отдышавшись, он направился прямо ко мне. Раскрасневшаяся его лысина влажно блестела. По выпученным, но затуманенным глазам я понял, Егор Игнатьевич настолько пьян, что чудом держится на ногах.
- Вот беда, ой, беда - ворочал он заплетающимся языком. - Пусти, сосед, к себе. Богом прошу.
В болотном отблеске неба его лицо чем-то напоминало упыря. От одной мысли о том, что придётся делить что-то настолько личное, моё убежище, с этой грузной тушей, моя душа содрогнулась.
- Извините, Егор Игнатьевич, - я старался, чтобы мой голос звучал твердо, - там места совсем нет.
- Ты обиделся, да? Ну, прости, - заискивающе бубнил он. - Хочешь на колени стану?
- Возвращайтесь лучше к семье, - ответил я, чувствуя, как меня охватывает отвращение, и попятился к лестнице.
- Роман Андреевич, - бросился он за мной, - не за себя прошу. Хоть детей возьмите, они худенькие, много места не займут. Роман... Ах ты ж гад!
В панике я уже успел захлопнуть люк. Наверху ещё долго молотили по крышке. А потом всё стихло. Кажется, и урагана не слыхать. "Может быть, смерч прошёл мимо?" - подумал я, засыпая под тихие шорохи моего убежища...
Проснулся я от света, лившегося в подземелье из круглого отверстия люка. Кружили в согретом воздухе золотистые пылинки. А за сорванной дверцей белесые облака беспечно гуляли по безмятежно голубому небу. Неописуемое чувство радости и надежды охватило меня. Рывком вскочив с кровати, я ринулся по лестнице навстречу солнцу. И вдруг наткнулся на невидимую преграду...
Сначала я заподозрил здесь подвох, зрительную иллюзию или даже чью-то жестокую шутку. Кто-то там, наверху, вполне мог установить экран поверх отверстия люка и проецировать изображение неба. Конечно, я пытался продавить скрытый барьер плечом пока в бессилии не скатывался вниз по ступенькам. Я звал на помощь до надрыва голосовых связок. Радио тоже молчало. Зато в холодильнике каждый день волшебным образом появлялись неизменные две банки тушёнки, буханка хлеба, молоко и немного фруктов. С какой-то новой нежностью вспоминал я Шарика. Как ты там прокормишься без меня, моя дворняга? Дни шли за днями, менялась и погода за "окном". Иногда там светило солнце и щебетали птицы. Иногда шёл дождь и капли отскакивали от незримого барьера. Одно оставалось неизменным - выхода не было. Наверное, я поставил рекорд по быстрому прохождению пяти стадий принятия неизбежного, от отрицания до покорности. Возможно, смирение всегда являлось неотъемлемой частью моей натуры. Если допустить тот факт, что вы уже сошли с ума, но ещё есть любимые книги и уйма времени, то ситуация не покажется вам столь страшной.
Если бы не эта картина на стене. Бригантина, летящая по бурлящим волнам к спасительно светлеющему вдали портовому городу. Зурбаган? Да, наверное, мне хотелось бы, чтобы от имени города веяло романтикой и тайной. Но, видимо, у картины имелось другое предназначение - ровно в полдень оттуда появлялся рой жуков. Будто в один момент изображение рассыпалось пёстрой мозаикой, и поток насекомых заполнял моё тесное жилище. Каждый не больше божьей коровки, вместе они представляли собой огромную силу. В тусклом свете лампочки радужно блестели их гранёные панцири. Будто россыпь драгоценных камней. Шевеля лапками и усиками, жучки деловито изучали бункер и его обитателя а потом также неожиданно исчезали в том месте, откуда пришли. До следующей ревизии. Однажды в порыве безвыходной злости я попытался растоптать вредителей. Но безуспешно - жуки оказались твёрдыми, как алмазы. Тогда я украдкой накрыл одного из них стаканом, когда поток насекомых уже направлялся обратно в картину. Потом я долго наблюдал за своей добычей, получая какое-то мстительное удовольствие оттого, что жук теперь в плену у меня. А не наоборот.
Это утро не обещало ничего нового. Но, проснувшись, я понял, что отверстие люка прикрывает чей-то силуэт. На кромке сидел загорелый парнишка и беззаботно болтал босыми ногами. Присмотревшись, я узнал в нем соседского мальчугана.
- Привет! - помахал я ему снизу, ещё не веря своим глазам. - Ты ведь Алька? Мы, кажется, знакомы.
- Вообще-то меня ребята зовут Сфинксом, - доверительно ответил тот.
- Хорошая кличка, мудрая, - воодушевился я. Ведь от контакта с мальчишкой могла зависеть моя дальнейшая судьба. - Ты наверное Древним Египтом интересуешься?
- Да, очень. Но дело не в том, я с малых лет не выносил несправедливость. Чуть что, подходил к человеку, пусть даже взрослому, и говорил: "Не веди себя по-свински". Только я тогда некоторые буквы плохо выговаривал, и получалось всё "сфински" да "сфински". Вот и приклеилась ко мне кличка Сфинкс. Хотя я не в обиде. Люди вообще не любят нравоучений. Так что ещё легко отделался, могли бы и Свинтусом прозвать.
Мне захотелось спросить, как при своей повышенной праведности мальчишка уживался с папашей Свинтусом. Но я решил промолчать. Будто угадав мои мысли, Алька смущённо улыбнулся, и от этого лицо его потеряло обычную серьёзность, стало ясным и очень детским.
- На самом деле он был хорошим, - сказал Алька-Сфинкс после долгого молчания. - Рисовал так красиво и нас с Люшкой учил. Даже сам этюдники для нас смастерил.
- Был? - спросил я, от грусти в голосе мальчика заворочались нехорошие подозрения.
- Да, - нехотя ответил он. - Потому что взрослых почти не стало. Конечно, где-то там, за пределами действия Голоса, мир живёт по-старому. А здесь правят одни ребята.
- А как же я? - в душе ещё теплела надежда выбраться из моего заточения.
- Некоторые как вы, конечно, остались. Павлик говорит, что в виде исключения, для назидания всем. Так что не беспокойтесь, за вами никто не придёт. Тем более я у вас на участке свой "табуль" повесил.
- Какой ещё "табуль"? - не понял я.
- Флажок такой. Нам каждому один единственный полагается. Увидишь его, значит, вещь кому-то принадлежит, и даже Команда не имеет права к ней прикасаться.
- Выходит, я теперь твоя собственность? - пошутил я.
- Выходит так, - вполне серьёзно кивнул Сфинкс. - Моя ответственность.
Я хотел расспросить его поподробнее о новом мире, от которого был отрезан. Например, оказал ли кто-то из взрослых сопротивление? Как они выживают совсем без родителей? И что случится с ребятами, когда они сами начнут взрослеть? Но разговор явно не пошёл, и вскоре мальчик попрощался, правда, пообещав вернуться.
Перед сном я заметил то, на что раньше не обращал внимание. Если смотреть на дальнюю стену бункера под определенным углом и при достаточном освещении, то привыкший к подземелью глаз мог разглядеть смутные детские силуэты на другой стороне. Многие быстро проходили мимо, но некоторые надолго задерживались. Почему-то вспомнились комнаты допросов из детективных романов и двойные зеркала. "Боже мой, - подумалось, - я теперь музейный экспонат, неандерталец. А вскоре, возможно, и пережиток прошлого".
- Послушай, Алька... Сфинкс. Дорогой ты мой борец за справедливость, - взмолился я во время его следующего визита. - Может, выпустишь меня отсюда, а? Ты поговори там с кем необходимо, с Голосом, с Командой, с Павликом, с самим Дьяволом, в конце концов. Мне на волю нужно!
- Зачем вы так, - обиделся мальчик. - Павлик хоть и старше нас, но мудрее и справедливей. Потому, что он может то, что непостижимо для нас. Чуткие взрослые, вроде вас, иногда улавливают шорохи. Дети до определённого возраста ощущают Шёпот. И только Павлик слышит чёткий Голос. Понимаете? Голос беседует с ним на равных. Павлик говорит, что теперь без родителей мы заживём лучше. Без страха и тоски, на всеобщее благо. Павлик просит называть его Командиром. Не потому, что ему это нравится. А потому, что кто-то должен всех направлять. И для этого ему нужна Команда. Ведь добро должно быть с кулаками, и даже такие ребята, как Павлик, не способны всё совершить сами. Так ему Голос подсказывает.
- И тому свидетель только Павлик?
- Такие вещи не выдумывают, - нахмурил светлые брови Сфинкс. Кажется, он уловил нотки сарказма в моем голосе.
- А ты тоже в Команде? - спросил я осторожно.
- Я хотел... - он осёкся. - Я мечтал быть таким же преданным, смелым и решительным, как они. Но Павлик сказал, что я ещё не дорос. Не по возрасту, а вообще... А потом случай с Люшкой произошёл...
Какое-то время мальчик сидел молча, прислушиваясь к чему-то мне недоступному. Наконец он встал и бросил напоследок:
- Шёпот сказал, что вас никто здесь не держит и вы сами загнали себя в эту дыру. Что это всё из-за Деньки, из-за вашей вины.
Я всем телом ощутил холодный укол. Будто какой-то беспристрастный инструмент проник в самое сокровенное, самое наболевшее и точным движением вскрыл старые рубцы, вывернув скрытое под ними на общее обозрение.
Как давно я не вспоминал имя Дениса. А ведь только с Денькой я мог висеть вниз головой на стойках для чистки ковров, часами разглядывая ночное небо в поисках знакомых созвездий. Или взять шефство над дворовыми котами и втихаря таскать им колбасу из холодильника, несмотря на запреты родителей. Или мастерить луки и поджидать у лесной дороги выдуманных "богачей", после просмотра британского сериала про Робина Гуда. Или в летнем лагере у моря, начитавшись Фенимора Купера, собирать перья чаек для индейского головного убора. А потом для пущей правдоподобности разрисовать лица белым соком молочая. Ах, как гордо мы, загорелые и ясноглазые, смотрелись тогда с самодельными томагавками! Пока не оказалось, что растительный краситель хоть и смывался, но на долгое время оставлял на нежной ребячьей коже красные полосы. Помнится, вожатая отряда тогда ещё выставила нас на линейке, сказала, что это вид не достойный пионера и при всех назвала "дикобразами". Мы с Дeнькой, стояли потупившись, но, если честно, ничуть не сожалели, и новое прозвище нам даже понравилось.
А несколько лет позднее Дeньку с отцом бросила мама, и они переехали в другой район. Денька ещё год продолжал ходить в нашу школу, но виделись мы реже и реже. Всё было уже по-другому, или стали другими мы. Повзрослели что ли? Я ещё глубже погрузился в вымышленные миры моих книг, где друзья оставались настоящими и навсегда. А Денька усиленно курил и прогуливал уроки. К тому же у него появилась незнакомая противная привычка сплёвывать через каждое второе слово и манерным движением головы скидывать со лба отросший чуб. Так что никто не удивился, когда после недолгих науськиваний одноклассников бывшие "дикобразы" уже во всю мутузили друг друга на переменах. Я неумело и как-то обречённо. А Денька тоже неуклюже, но с большим ожесточением. Наверное, ни что не вызывает такого азарта у школьников, как драка между друзьями. Пусть даже бывшими. Тогда зрители могут успокоить себя, что дружбы не бывает, а есть лишь выживание сильнейших. И спокойно наслаждаться "спектаклем". Но ведь была дружба. Была?
Откуда же мне тогда знать, что в тот момент Денька, наверное, нуждался во мне, как никогда прежде. Что он просто сломался, так как случилось немыслимое и непоправимое. Ведь ни одна из наших любимых книг не научила нас, что делать, когда предаёт самый близкий тебе человек - мать. Я это осознал уже намного позднее, когда сломался сам.
Алька-Сфинкс продолжал регулярно меня навещать. Иногда, будучи не в духе, я совсем не вставал с моей койки, и он просто молча сидел, болтая ногами, наверху. Хотя мне трудно точно утверждать, молчал ли Сфинкс когда-то вообще, так как, казалось, в его голове постоянно продолжался диалог. Потому, бывало, мальчишка часто хмурился, замолкал или отвечал невпопад.
- Привет, орёл, - с деланным весельем встретил я его на вторую неделю. - Опять прилетел клевать мою печень?
- Вовсе нет, - смутился он. - Я прихожу потому, что мне кажется, вы одиноки. Что вам нужен друг.
- Да ну? - присвистнул я. А на самом деле? Без врак.
Он смутился ещё больше и выкрикнул, уже почти чуть не плача:
- Так хочется знать? Да? Тогда вот вам. Я здесь потому, что не уберёг Люшку. Она за мячом через дорогу побежала. А там один парень из Команды по улице гнал. Пятнадцать лет, толком ещё ездить не научился. Вот и не справился с рулём. А я только на минуточку отвернулся... Павлик сказал, что мой долг - оберегать младших. А потому и вина за мной. Вот теперь бегаю к ней в больницу, а потом - к вам. Потому что мы чем-то с вами похожи. Потому что вы - трус, и тоже не справились со своим долгом.
- Прости, - сказал я ему после затянувшейся паузы. - Я действительно не знал. Раз уж разговор у нас сегодня не получится, хочешь расскажу тебе историю? Просто так. О храбрости, дружбе и долге.
Было это в классе шестом. Мы как-то остались на собрании после школы. Январь - смеркалось рано. Возвращались уже в темноте. Помню, девчонки стайкой впереди идут, а мы с ребятами за ними, соблюдая дистанцию. Вдруг такой визг поднялся. Смотрим, ватага мальчишек чуть постарше девчонок окружила и давай их расстреливать снежками. Узнали мы в них банду Руса. А я ни с того ни с сего вдруг как заорал: "Ребята, наших бьют!" и первый рванул к атакующим. Странно даже как-то, я никогда раньше ни в какие потасовки не встревал. A тут про мушкетёров начитался, и потому "один за всех и все за одного!". Даже азарт какой-то проснулся, сердце билось будто с горки сиганул. Мчусь навстречу врагу, а рядом дружно сопят мальчишки - одноклассники. Не отстают, значит, и от этого я себя ещё сильнее чувствую. Хулиганы от неожиданного отпора кинулись врассыпную, видно, сами не поняли кто на них набросился. А мы не останавливаемся, гоним их и гоним. Так и растеряли друг друга. Сам не знаю, как очутился в глухом конце улицы, да ещё один на один с самим Русом. Он наконец решил обернуться и увидел, что преследую его только я. Помню, как Рус оскалился в тусклом свете фонаря. Нехорошая такая улыбка, многообещающая. Тут бы как в книгах - финальный поединок героя со злодеем. Только мой пыл весь улетучился. Что делать, становлюсь в стойку, как в секции по боксу учили. Кулаки вперёд, и чтобы заглушить дрожь в коленях, покачиваюсь с ноги на ногу. А в голове одна мысль: что же теперь будет? Сейчас понимаю, что ничего хорошего. А тогда, в самый решительный момент, услышал пьяный голос отца.
Боже, как я любил его в тот момент, даже поддатого. Как ликовал, смотря вслед улепётывающему Русу. Потом выяснилось, что отец вышел встречать меня и наткнулся на перепуганных одноклассниц, которые ему и подсказали, где меня бьют. Отец, конечно, этот случай не забыл, и потом ещё долго каждое праздничное застолье заканчивалось неизменной историей о моем "подвиге". "Ищу его ищу,- рассказывал отец разомлевшим от переизбытка еды и выпивки гостям, - и вдруг смотрю, вот он. Перед здоровым таким пацаном подпрыгивает". "Боец!" - добавлял он под хохот взрослых дяденек и тётенек, снисходительно хлопая меня по плечу. Мне хотелось заткнуть их, доказать что-то о правильной бойцовской стойке. Но я молчал и чувствовал только стыд за своё геройство.
Любопытно, что на этом история не закончилась. Пару лет спустя выяснилось, что Руса на самом деле звали Русланом и являлся он мне каким-то дальним родственником со стороны матери, троюродным братом что ли. Ещё больше этого факта меня удивило, что такому родству мы оба оказались рады, будто и не было никогда той злополучной встречи. В какой-то степени нас забавляла реакция учителей, когда на переменке главный хулиган школы Руслан Золотухин с мирной улыбкой беседовал с гордостью класса Ромкой Улицким. А завуч Ирина Федоровна от наших вопросов: "Вы знаете, что мы братья?" впадала в тихий ступор. Правда, друзьями мы с Русланом так и не стали. Уж слишком разные оказались. Но и так в жизни бывает.
На следующий день Алька долго не приходил, и я уже начал тревожиться. Наконец он появился, ещё более хмурый, чем обычно.
- Я над вашим рассказом подумал, - сказал он, не здороваясь. - И решил, что он абсолютно ничего не объясняет.
- А я и не пытался ничего объяснить. Просто хотел сказать, что в жизни не всё однозначно.
- Даже трусость?
- Ты на самолётах когда-то летал?
Сфинкс кивнул.
- Знаешь, не многие вникают в предполётную инструкцию по безопасности. Но там есть интересный пункт: "Перед надеванием кислородной маски на ребёнка сначала наденьте маску сами." Потому что тот, кто сам задыхается, не может спасти никого другого. Не имеет права, иначе он их только погубит.
- Вы уверены, что это не просто отговорка?
- Не знаю. Когда человек болен, по-настоящему, до глубины души, он покупает заброшенную дачу черт знает где, заползает там в первую попавшуюся дыру и корчится от спазмов. В этом нет высокомерия или слабости. Как их нет и в зубной боли. Просто боль - это ритуал, который выполняется в одиночестве. Мне всегда казалось, что в этом моё право. Мой "табуль".
- Возможно, - согласился Сфинкс. Только вам ведь от этого легче не стало. Одиночество - это недостаток доверия.
Мы долго молчали. А потом я взял со стола стакан и протянул его Сфинксу, так чтобы он разглядел бегающего там жучка.
- Я рад, что вы их не боитесь, - рассмеялся Алька. - Они ведь совсем безобидные. Шёпот просит, чтобы вы их не обижали. Ладно?
- Да, забавные существа. Крыльев у них нет. Если посадить жука на длинную охотничью спичку и поднять её высоко, то он будет ползти вверх. Перевернёшь спичку, и он опять карабкается вверх, хотя это совсем другой конец. Если продолжать крутить спичку, то жук полностью запутывается, теряет ориентир и, сложив лапки, падает на землю. А если ещё и поджечь верхний конец, то можно свести жучка с ума в течении минуты. Ты знаешь, в последнее время я много думал и мне кажется, что этот жучок похож на меня. Я всю жизнь старался оставаться на высоте, но уже даже не помню, к которому концу палочки я стремился.
Алька внимательно слушал, а затем вдруг наклонился и легко просунул руку сквозь отверстие люка. На секунду моё сердце замерло в ожидание чего-то ужасного, когда живая плоть пересечёт ненавистный мне искусственный барьер. Но тонкая кисть мальчишки беспрепятственно прошла через преграду и озорно поманила меня указательным пальцем.
- Дыры обманчивы, - объяснил Сфинкс. - Никто не знает, что он в дыре, пока не выберется наружу.
Я понял его почти сразу. Осознал в тот момент, что одиночество - это ещё и недостаток надежды. И что иногда дорога вверх - это единственно возможный путь.
Волна шорохов пробежала по бункеру. Я окинул своё убежище последним прощальным взглядом. Задержался на уютном месте у письменного стола, где мягкий свет торшера ещё освещал книжную полку. И начал медленно карабкаться по скрипучей лестнице.
Алькина рука казалась уже совсем близко. Перед тем, как пожать её, я сказал:
- Только при одном условии. Мы должны серьёзно поговорить с Командиром. Чтобы не вёл себя "по-сфински".