А. Арканов, Г. Горин, К. Певзнер. Оранжевая песенка
- Ознакомился? - Гертруда Стил по прозвищу Гиппопо нависает над столешницей всем своим торсом, похожим на затянутый в черную водолазку гигантский батон докторской колбасы. Поросячье-розовый, в перевязочках.
- С первым предписанием согласен. Проследить, чтобы станцию законсервировали по всем правилам и вовремя - моя прямая обязанность. А вот второе... Почему тоже мне? Я не детский психолог и даже не воспитатель. Я попросил бы...
- Не проси, не требуй и даже не умоляй, - Гертруда пожимает массивными плечами. - Ты инспектор по внеземным поселениям. Сортировка и отправка персонала входит в твои обязанности. Ну не нужны мне лишние глаза и уши в таком деле, понимаешь?
Я понимаю. Уже, как-никак, разобрался с кризисом среднего возраста и потерял часть зубов в корпоративных играх. Да, конечно. Дело двадцати трех. Да, не стоит снова поднимать массмедиа на ноги. Лишние глаза и уши никому не нужны. Гиппопо так решила, и точка.
- Не грусти, Саша, - советует мне Гертруда. - С тобой Аннет Лерой полетит, педиатр. Очень милая женщина.
- Она замужем, - пытаюсь пошутить.
- Не мои проблемы, - зевает Гиппопо, распахнув исключительных размеров пасть, набитую исключительных размеров зубами.
С Аннет я встречаюсь в космопорту. Тоненькая миниатюрная женщина с синими неваляшковыми глазами и аккуратным курносым носиком уныло, как верблюд в пустыне, катит за собой огромный, размером с Гертруду, чемодан - полет продлится больше трех недель, а наш педиатр никогда не пользуется криокамерой, считает, что это портит цвет лица. Я же постараюсь быть первым, над кем задвинется прозрачная крышка капсулы, соответственно у меня с собой только маленький несессер.
Немного боюсь летать. Не, вру, конечно. Много. Очень много. Вся эта давящая черная бесконечность со всех сторон и собственная полная беззащитность перед ней сильно действуют на нервы. Мои сверстники рвались в космос открывать новые миры, а я вот строю для них укрытия везде, куда могу дотянуться. Защищенные, надежные укрытия на Луне, на Марсе, на Титане. Можно сказать, дело чести. Мне так спокойнее, когда все надежно укрыты...
- Алекс! - сияет Аннет, и у меня чуть колет в том месте, где душа еще не заросла толстой волосатой шкурой. Доктор кажется такой беззащитной, хрупкой, ее хочется оберегать, защищать и прикрывать собой. - Я так рада! Ты меня проводишь к терминалу?
Могу ли я не!
- Все это так ужасно! - делится со мной Аннет. - Ребята эти несчастные, черт бы их побрал! Как я им буду в глаза смотреть?
- Не переживай, душа моя, - перехватываю ручку чемодана. - Смотри им в другие места, ты же врач, а не психоаналитик.
- Как ты все упрощаешь, - смех Аннет звенит хрустальным колокольчиком. - Идем, с горя шампанского в баре выпьем.
- Не получится, сейчас посадку объявят.
- Вот вечно так, - морщит носик Аннет. - Никаких тебе в жизни удовольствий. Не люблю командировки!
***
На космодром за нами прислали Жабу - покрытый кевларом гибрид аэростата и вездехода с двумя пропеллерами по бокам. На водительском месте сидит, нежно поглаживая джойстик, худющая девчонка лет семнадцати. Как раз из тех двадцати трех, с кем придется разбираться. Рядом дремлет, закинув ноги в сапогах на приборную доску, амбал лет тридцати без признаков особого интеллекта на лице. В колониях положено в любую поездку отправляться как минимум вдвоем. Когда-то именно я ввел такое правило.
Девчонка, отказавшись от моей помощи, ловко затаскивает в багажный отсек чемодан-бегемот Аннет, задраивает люк. Я стаскиваю шлем. В нос шибает сильным бензиново-нафталиновым амбре. Аннет страдальчески морщится.
Девчонка презрительно дергает кончиком удивительного своего, сантиметров в пятнадцать, буратиньего носа, который ее, честно говоря, совсем не украшает, и заявляет без всякого уважения к старшим:
- Пристегивайтесь. Будет трясти. Если что - пакеты под сиденьем. - Добавляет уже мягче, обращаясь исключительно ко мне: - Меня Ташей зовут.
И, не обернувшись больше, рвет джойстик. Аннет ойкает и зажимает рот руками.
Директор станции радуется мне, как годовой премии.
- Богом прошу! - молит он, смешно задрав острые бровки над круглыми совиными глазами. - Забирайте их всех прямо сейчас. Сами знаете, станция сворачивается, дел выше головы, а тут эти...
Директор запинается, видно, что слово "засранцы" он в последний момент удержал-таки при себе.
- Дети, - любезно подсказываю я. - Двадцать три подростка.
- Да, дети! - восклицает директор. - Под ногами путаются, каждый - злостный нарушитель правил, от каждого одни неприятности. Запереть бы их всех до отлета. В карантин, например. С вами же врач прилетел, пусть найдет у них титановую чумку.
- А заодно и у вас?
Директор затыкается, лязгнув зубами. Поправляет безупречный узел галстука. Он смахивает на пустую коробку из-под дорогих конфет: броскую, элегантную, тонко пахнущую, но никому не нужную. Пожалел бы человека, но ведь мне за ним дерьмо разгребать.
- Двое вчера к океану сбежали, - торопится пожаловаться директор, - когда их сегодня нашли, кислорода на пятнадцать минут оставалось. Дадона по ночам кричит так, что волосы дыбом. Ташка с Брауном скутер со свалки утащили, чинить будут, потом гонять куда не надо, сволочи. Василикис вообще всякий стыд потеряла... Короче, сами увидите.
- Увижу. С психологом станции могу поговорить?
- Да улетел уже. И воспитатель улетел. И диетолог. И зам мой, если на то пошло.
- Понятно...
- Да ничего вам не понятно! Помочь наружный комбинезон надеть? Да что я говорю-то. Вы ведь, так сказать, у истоков. Решите проблему с этими... детьми, прошу вас!
На улице как всегда, в любое время дня и ночи, оранжевые сумерки в кисельном тумане. Впрочем, нет, днем немного светлее. Под ногами похрустывает ледяная щебенка, по шлему стучит метановый дождь. Плыву сквозь вязкую морось - надо добраться до жилого блока. На Титане сила притяжения в одну седьмую земной, а атмосферное давление в полтора раза выше, и ощущения такие, будто иду по дну озера, едва касаясь ступнями дна. Кажется, что все происходит во сне. Или в виртуальности. Поэтому шагаю медленно и осторожно. А на самом деле пытаюсь, как могу, оттянуть встречу с... буратинками. Носатиками. Порождениями сумасшедшего генетика Виктора Гирландайо. С детьми, короче!
Карабин чуть слышно постукивает о металлический трос. Это тоже внесено мной в правила. Всегда и везде пристегиваться к страховочному канату, даже если на планете или спутнике не бывает смерчей, потопов и ураганов. Справа стелются заброшенные парники, слева тянутся вверх холодными трубами сталелитейный и химический заводы, пищевая фабрика. Вдалеке из тумана проступает полукруглый купол ядерного реактора. Его просто перевели на меньшие мощности. Новый космодром, откуда собирались запускать экспериментальные звездолеты в кротовые норы, даже не заложен. Земля охладела к Титану - решила, что и так средств ни на что не хватает.
Земля - удивительно холодная планета. Удивительно быстро охладевает к тем, кто ее покинул. А уж к тем, кто и не ступал на нее никогда...
В медицинском кабинете жилого блока Аннет, с красными пятнами на лбу и щеках, быстро-быстро рвет дрожащими пальцами салфетку. Рядом с ней уже выросла маленькая бумажно-снежная горка.
- Ничего не могу с собой поделать, - жалуется Аннет. - Они такие... не такие. Такие... другие. Лица эти. И кожа. Как будто дотрагиваешься ладонью до сухой, скрипящей между пальцами пыли. И смотрят так... исподлобья... как на каракатицу. А сами-то, сами... Не могу!
Аннет утыкается лицом в мой свитер и плачет. Из неваляшковых глаз текут прозрачные, как дождинки, слезы.
- Ну, не надо, - глажу я расстроенного доктора по голове. - Улетишь и больше их не увидишь. Скажи лучше, что думает современная медицина.
- Все в порядке. - Аннет берет себя в руки, сморкается в остатки салфетки. - Физические показания в норме. Все здоровы. Если на Луну - где-то около трех месяцев адаптации, на Марс - пять. И в обоих случаях рекомендуется ринопластика. Чтобы обшивку помещений носами не проткнули.
Аннет хихикает, как маленькая девочка.
- Я к себе в комнату пойду. Поговори с ними сам, пожалуйста.
Сам так сам. Я слеплен из другого теста, чем Аннет. Она - пирожное "Корзиночка" с воздушным кремом, я - буханка ржаного хлеба. Черствого.
Подростки ждут меня в кают-компании. Так здесь называется обшарпанная общая комната с пластиковыми стульями, изрезанными ножом столами, бильярдом и задвинутой в угол трибуной. С тех пор как станция оказалась неперспективной, все здесь быстро пришло в упадок. Единственный яркий кусок - фальшивое окно с видом на Гонолулу.
На стене висит портрет того, кто восемнадцать лет назад заварил всю эту детскую кашу, - постарался кто-то из весельчаков к нашему прилету. У Гирландайо старательно пририсованы черным маркером пиратская повязка на левом глазу, вампирские клыки, чарли-чаплинские усики и козлиная бородка.
Чокнутый ученый пошел под суд за нелегальные негуманные эксперименты с зародышами и тут же исчез с радаров. Думаю, что с тех пор он усердно работает на одну из секретных правительственных лабораторий. Помню пикеты перед зданием суда: "Гирландайо - творец нового человека!", "Руки прочь от Гирландайо!". Интересно, сейчас хоть кто-нибудь помнит эту фамилию?
Оглядываю подростков. Они похожи, конечно, дают себя знать одинаковые генетические мутации. За пониженное потребление кислорода (на пятнадцать процентов меньше, чем у среднестатистического человека), легкий скелет и способность кожного покрова к быстрой регенерации при обморожении ребята заплатили буратиньими носами, болезненно-бледными, в желтизну, лицами и редким ежиком волос, сквозь который явственно просвечивает черепушка.
Прохожу на середину комнаты. Напротив хмуро пялится прямо мне в глаза пухлый пацан с плоским лицом и носом-морковкой, делающим его похожим на снеговика. Таша уселась по-турецки прямо на бильярдный стол. Высокий - вылитый сушеный богомол - подросток прислонился к стене, рядом с ним пристроилась в кресле хорошо беременная девчушка с раздутой леденцом щекой. Вспоминаю директора, упомянувшего потерявшую всякий стыд Василикис.
- Добрый день, - обращаюсь сразу ко всем. - Сегодня нам предстоит решить вашу будущую судьбу.
Пальмы в Гонолулу приветливо машут листьями лазурному океану.
Не обращаю внимания на выпад, коротко и сухо рассказываю о возможном выборе между Луной и Марсом.
- На Землю не получится - там большая сила тяжести, не для ваших костей. На Луне вам будет легче приспособиться, ну а Марс зато - перспективная, быстро растущая колония.
- Мы тоже были перспективной, - бурчит сушеный богомол. Остальные молчат.
Я ожидал чего угодно: маленького бунта, криков, тухлых яиц, в конце концов. Но все двадцать три подростка смотрят на меня с убийственным равнодушием.
- Теперь я буду рад услышать ваше мнение, - подсказываю.
Тишина. Особенная, пропахшая бензином-нафталином.
- Знаете что, - говорит, наконец, нос-морковкой, - мы поедем, куда скажете.
Остальные согласно кивают головами, как китайские болванчики.
- Вам что, совершенно все равно? - Я удивлен, обижен даже таким безразличием.
- В общем, да, - опять отвечает за всех пацан с плоским лицом. - Мы бы хотели остаться, но ведь так не получится?
- Нет, все законсервируют, ресурсов хватит от силы человек на восемь-десять...
- Вот видите, - перебивает нос-морковкой. Смотрит на меня он почему-то с жалостью. - Вопрос исчерпан. Потом скажете, куда вы нас записали. Пошли, ребята.
Ребята поднимаются с насиженных мест, перекидываясь словами, покидают кают-компанию. Все, я для них не существую. Стоит, мол, такой никому ненужный, не из нашего курятника. Пихать не будем - обойдем и отправимся дальше по своим делам.
Я машинально вывожу в галопроекцию так и не понадобившиеся графики, фотографии и краткое содержание несостоявшейся презентации. В желудке разлеглась холодная скользкая жаба, давит на диафрагму. Хотя я ни в чем не виноват. Действую по инструкции. Как всегда. Один за другим закрываю файлы, схлопываю галоэкран, покидаю негостеприимную кают-компанию.
В тамбуре перед шлюзовой камерой стоит, наклонившись, девочка Таша в комбике. Выставила попу, застегивает сапоги-дутики. Увидев меня, распрямляется.
- Привет! - с вызовом глядя на меня, улыбается Таша. - У тебя сигареты есть?
Ну что ж, неплохое начало разговора. Вытаскиваю из кармана Camel. Девочка протягивает тощую лапку, выхватывает у меня пачку и прячет в задний карман.
- Однако! - вздергиваю брови.
- Ладно тебе. Не последняя же... - Таша на всякий случай отступает назад. - А у нас здесь теперь ничего не достать.
- Ты меня ждала? - спрашиваю напрямик.
Девочка пожимает плечами.
- Тогда, может, расскажешь, почему вам так все равно?
- По-твоему, я очень уродливая? - отвечает Таша вопросом на вопрос.
- Гм. Кхе. Кхе-кхе... Не бывает некрасивых семнадцатилетних девушек, - такого я не ожидал, выкручиваюсь с трудом и не очень удачно.
- Врешь. Бывают. Носатые, бледные и лысые. На которых противно смотреть.
- Гм. Кхе. Кхе-кхе...
- Знаешь, - вздыхает Таша. - У меня над кроватью твой портрет висел. Да, в общем, и сейчас висит. Покоритель космоса. Лучший в своем деле. То-се... А ты на меня как на зверюшку из зоопарка смотришь.
- Кхе. Я не...
- Не "не", а да. А ты говоришь, чтобы решали. Мы везде будем чужими цирковыми уродцами, как ни реши. Слава Гирландайо! Приходи лучше к вышке. Посмотришь, как мы летаем. Можешь даже докторшу с собой прихватить.
Девочка резко вжикает молнией. В одну секунду надевает шлем. Помогая себе зубами, приматывает перчатки к комбику клейкой лентой. Старая конструкция, отмечаю про себя. Приказать заменить. Впрочем, уже не важно.
Таша исчезает за дверью.
Поговорили... Теперь курить хочется, а сигареты погань ушастая, вернее, носатая утащила.
- Эй, - окликаю я Аннет. - Хочешь пойти посмотреть, как они тут летают? Нигде больше такого не увидишь.
- А давай! - неожиданно соглашается доктор. - Все равно до отлета мне делать нечего.
Мне, скажем прямо, есть что, но и зрелище такое пропускать не хочется. Когда-то я тоже пробовал парить в местном небе, но куда мне до тех, кто здесь родился! Гусеница с привязанными к кургузому тельцу крыльями против стрижей или, скажем, ласточек.
Оранжевое марево стало бледнее. "Солнышко вышло", - улыбаюсь про себя. Как джентльмен, деликатно поддерживаю Аннет под руку. С одной стороны, она не уверена в своих силах, с другой - нетерпелива, поэтому поход к трамплину оказывается тем еще удовольствием. Аннет нервничает, ступает невпопад, отчего то и дело пытается шлепнуться на острую щебенку примороженной органики и местный гравий. Ловлю ее в последний момент.
- Оранжевое солнце, оранжевое небо, - тоненько тянет Аннет под шлемом, перевирая слова. Ойкает, спотыкается и начинает снова.
Когда-то, когда Титан только начинался, эту песню пели все и везде, она стала чем-то вроде местного гимна.
- Оранжевая зелень, оранжевый верблюд, - вдруг обнаруживаю, что невпопад подпеваю ей. Ну все, если мелодия привязалась, то ее не вытравить до следующего дня.
Местный трамплин небольшой, всего двадцать метров в высоту, и весьма похож на земной. Только спускаются по нему не на лыжах, а на собственном заду. Когда мы с Аннет подходим поближе, то видим у подъемной площадки человек пятнадцать-двадцать. Все - из буратинок. Надевают специальные костюмы. В воздухе те расправятся, натянутся между ногами и руками, позволяя лучше парить в местной тугой атмосфере.
- Смотрите! - подталкивает меня под локоть один из подростков. - Ташка летит. Супер!
Как он в таком киселе может разглядеть, кто сейчас прыгнул, мне непонятно. Костюмы-то у всех одинаковые. Девочка, похожая на белку-летягу, кружит, поднимается и опускается, закладывает виражи, выгибается дугой и снова стремительно распрямляется, как натянутая тетива. Кажется, что костюм только мешает ей, что без него она летела бы еще свободнее. Бесстрашная акробатка под куполом цирка. Без лонжи, без каната, без трапеции. Трепещет как мотылек-однодневка, летящий на огонь. Как нелепо, что мечта Икара воплотилась в миллионах километрах от Земли, на чужом всему живому, далеком спутнике Сатурна, где температура не поднимается выше минус ста восьмидесяти, а Солнце кажется крошечным чахлым светляком.
Белка над нашими головами делает мертвую петлю и плывет дальше, в глубину оранжевого коктейля. Но тут же целая стая, подброшенная трамплином, устремляется за ней.
Я думал, что за главного у подростков нос-морковка, но я ошибся. Он - заводила на земле, а Таша - в оранжевом небе. Впрочем, теперь уже ненадолго.
- Оранжевые мамы, оранжевые папы, - вырываются на свободу застрявшие в голове слова.
- Оранжевые жопы оранжево поют, - громко ржет рядом один из носатиков.
По возвращении первым делом сообщаю директору, что с завтрашнего дня он отстранен от своих обязанностей и может утром сдать дела и отправляться паковать чемоданы. Слышу в его голосе неприкрытую радость. Похоже, он сейчас напьется от счастья.
Потом, совсем уже поздним вечером, сижу у себя в комнате, планирую перевозку на Марс двадцати трех человек. Двадцати трех никому не нужных подкидышей, гадких утят, которым уже никогда в жизни не придется летать.
- Полная оранжевая жопа, - выпеваю про себя, хотя я вообще-то принципиально не ругаюсь. Даже один на один с собой.
Директор будит меня в пять утра стуком в дверь. Нет, я требую от своих подчиненных быть пунктуальными, но не настолько же... Впрочем, взглянув ему в лицо, я понимаю, что происходит что-то похуже плановой передачи дел. У директора трясутся руки, зубы отбивают чечетку, а во взгляде застыла вселенская тоска, помноженная на бесконечность.
- У на... У на... У на... - директор икает и никак не может завершить фразу.
Протягиваю ему стакан воды.
- У нас буратинки пропали. Все! - Слова стекают по подбородку вместе с каплями воды.
- Как пропали! Ушли куда-то? Но у всех же маячки!
- Компьютер проследил их маршрут до горной гряды Ангмар, потом оползень. Дьявол, да эти оползни и бывают-то раз в столетие! - Голос директора переходит в истеричный женский визг. - И все. Больше никаких сигналов. Там что-то случилось! А я еще не сдал дела! Формально я за все отвечаю!
У меня есть интересная особенность: попадая в форс-мажорные ситуации, когда надо принимать быстрое решение, я становлюсь удивительно спокойным и медлительным, даже начинаю тянуть слова, а голова оказывается на редкость пустой и гулкой. Возможно, это защита от того, чтобы не удариться в панику. Медлительность и свобода от ненужных мыслей, сомнений и страхов, чтобы, учитывая все обстоятельства, составить план действий и следовать ему с поправкой на неожиданности.
- Ка-а-ак быстро будут готовы спасатели? - спрашиваю, уже зная ответ.
Директор сереет лицом, красивая коробка из дешевого картона разваливается на глазах:
- Улетели. Неделю назад.
- Строители? Геологи? Скауты? Те, кто знает ландшафт? Ну хоть аварийная Жаба у вас есть? Надо проверить, как она укомплектована. Поднимите механика, пусть доставит в ангар дополнительные баллоны с кислородом.
Уже на выходе разворачиваюсь в сторону жилых отсеков:
- Идите, я вас догоню через пять минут.
Аннет слегка покачивает со сна. Она зевает, показывая мелкие детские зубы, трет кулаком припухшие глаза.
Беру ее за руку:
- Дети! Дети ушли в горы. А тут камнепад. С ними больше нет связи.
Аннет отступает вглубь комнаты. Точно пытается спрятаться в темноте.
- Что мне надо делать?
- Прошу, поехали со мной на поиски. Может быть, там, где мы их найдем, понадобится врач.
Аннет широко распахивает глаза. Они до краев наполнены страхом. Еще немного, и он начнет выплескиваться.
- Я же всего-навсего педиатр. Не врач скорой помощи. Простуды, отиты, ветрянка. Общие рекомендации... Можно, я не поеду? Можно, ты оставишь меня в покое? Можно? - повторяет она.
Аннет на глазах превращается в маленького ребенка, который хочет, чтобы его защитили от неприятностей, обняли, приласкали, дали пряник. Мама. Папа. Чужой дядя.
Молча разворачиваюсь и ухожу. Нет смысла приказывать и заставлять. Все равно толку не будет. Будет двадцать четвертый ребенок. И все.
Жабу трясет на крупной гальке, как вездеход на каменных равнинах Марса. Но перевести ее в режим аэростата - значит сильно замедлить движение. А этого я себе позволить не могу. У двадцати трех сумасшедших длинноносых детей кислорода осталось на полтора часа. И это по самым оптимистичным подсчетам.
Вопреки своим же правилам рванул на поиски один - Жаба идет быстрее без лишнего веса.
Машину подбрасывает, когда я на полном ходу влетаю в метановые лужи, и несет юзом на ледяных плато. Одно крыло помято, воют тормоза, угрожающе скрипят рессоры. Жаба отчаянно дребезжит, грохочет и просит пощады. Я ее не слушаю. Потому что в хвосте, в грузовом отсеке, закреплены кислородные баллоны, переносные реаниматоры, обогреватели, запасы воды, которые спасут жизни, если их еще можно спасти.
Рука до боли сжимает джойстик, мощный прожектор пытается пробить оранжевую склизкую ночь, глаза устали всматриваться вперед. Я, словно дрессировщик, заставляю бедную Жабу выделывать опасные акробатические трюки, и машине приходится подчиняться - ей просто некуда сбежать. Впереди всплывает ледяной пик. Резко тяну рычаг в сторону. Поздно! Неповоротливая Жаба кренится, встает на борт и катится вниз, в невидимую яму. Кружится перед глазами морковное небо и земляное крошево. Сжав зубы, остервенело ругаюсь на всех знакомых мне языках.
Позвоночник завязался в хитроумный узел, руки переплелись с ногами, а голова раскололась, и из нее во все стороны торчат мозги - во всяком случае именно такое у меня ощущение, когда прихожу в себя. Осторожно разгибаюсь. Трогаю языком зубы - хорошо хоть, все целы. Провожу диагностику костюма. Герметичность не нарушена, кислород без перебоя поступает в легкие. Явно кто-то такой же дотошный, как и я, занимался разработкой. Спасибо, парень! Отстегиваю ремни безопасности, с трудом приоткрываю покореженную дверь и выбираюсь наружу.
Жабе падение явно не пошло на пользу. Мотор смят, электрическая батарея сломана пополам. Запасная погребена под обломками. Коробка аэростата разворочена, от камеры остались жалкие тряпки. У меня две возможности: повернуть назад и идти за сомнительной помощью или продолжать поиски самому.
Натягиваю на спину рюкзак с кислородным баллоном, второй вешаю на плечо. Если комм тоже разработали хорошие парни, то, даже несмотря на мерзейшую дорогу, у меня хватит времени дойти туда, где в последний раз засекли сигналы моих ребят. Я должен знать, что случилось, и должен сделать все, что в моих силах.
Кому должен, это уже другой вопрос.
Рыжий туман давно стал багровым, легкие пуховые сапоги - стопудовыми, а дыхание - хриплым и прерывистым.
Мне не двадцать лет и даже не тридцать. Въедливая канцелярская крыса с солидным брюшком - вот кто я есть на самом деле. И эта солидная бесхвостая крыса бредет сейчас по ледяной пустыне без начала и конца, которая, несмотря на все мои усилия, так и не покорилась человеку. Такая простая правда. А еще правда в том, что я уже выбросил пустой кислородный баллон, а второго мне не хватит, чтобы вернуться обратно к Жабе, если я сделаю еще тысячу шагов.
Пятьсот.
Сто.
Пятьдесят.
Все.
Багровый туман, стопудовые сапоги. И мучительная смерть от удушья - вот что мне осталось.
А еще найти тех, кого эта бездушная, безвоздушная мерзлая скотина пытается у меня отнять.
Оранжевое солнце, оранжевое небо, оранжевая...
Пятьдесят шагов.
Сто.
Пятьсот.
Тысяча.
И я не сдаюсь. Не сдаюсь. Не...
Вижу зыбкий свет, пробивающийся сквозь кровавое марево. Сначала думаю, что передо мной морок, слепленный из усталости, безнадежности и нехватки кислорода. Но нет, я не прав. У подножия валуна сидит вполне настоящая Таша из плоти и крови, пересыпает из ладони в ладонь мелкую гальку. Рядом приткнулся горящий фонарь и полностью заправленные баллоны с кислородом. Много.
Хриплю пересохшим раззявленным ртом бредущего по пустыне бедуина:
- Таша! Таша, черт тебя дери! Где остальные?
- Все в порядке.
Девушка протягивает мне руку, и тут я, наконец, прозреваю. На Таше нет ни шлема, ни перчаток, ни сапог. Маленькие ступни, вместо того чтобы смерзнуться в лед и отломиться, шустро топчут замороженную органику.
- Я знала! Знала, что вы за нами пойдете! Баллоны с воздухом оставила. Я кого попало над кроватью не вешаю.
- Что это все значит? - Падаю рядом, понимая, что подняться смогу не скоро.
- Мы не собираемся ни на Луну, ни на Марс. Остаемся здесь, Алекс. А для всех остальных будем пропавшими без вести. Если, конечно, ты не проболтаешься.
- Но там у вас будет связь с цивилизацией!
- Не нужна нам ваша цивилизация, у нас есть своя. Гирландайо постарался на славу, но даже он не мог представить, что на самом деле сотворил. Мы созданы для Титана, а Титан - для нас. Алекс, нам больше нигде не будет хорошо. Зачем нам всю жизнь притворяться на Марсе, что мы такие же, как все?
- Вы точно решили?
- Точнее не бывает. Ты хороший человек, Алекс, даже жалко, что другой породы.Ты даже не представляешь, насколько другой! Если будет надо - я тебя найду, если тебе будет надо связаться со мной - найду тоже. А теперь я пошла. Не останавливай.
Таша стремительно наклоняется, подносит пальцы к губам и прикладывает их к моему шлему, к самому лбу.
Пытаюсь взять ее за руку - бесполезно. То же самое, что ловить солнечный ветер.
- Не волнуйся, мы прорвемся! - Голос звучит неожиданно твердо для семнадцатилетней девчонки.
Я сижу на острых камнях, прижимаю к себе баллоны с кислородом и смотрю, как тонкая фигурка растворяется в рыжем киселе. Кажется, что она не идет - плывет по невидимому океану, а как только скроется из виду - улетит. Улетит и никогда больше не вернется.
У буратин своя, буратинья жизнь, а у людей - своя. Так уж получилось, и ничего тут не поделать. Прими все таким, как есть, Алекс. Не все можно надежно защитить и укрыть в этом мире, как ни старайся...
Прошло много лет. Может быть, двадцать, а может, и все тридцать. Гиппопо забралась на вершину карьерной лестницы, откуда ее быстро выдавили на пенсию. Аннет бросила работу и мужа и улетела к буддистам - просветляться, а директор станции успешно угробил колонию на Фобосе.
Станция на Титане давно опустела, если не считать ученых и техников, несущих на спутнике Сатурна посменные вахты. Впрочем, нет. Имеется в поселке и постоянный житель: странный молчаливый старик, который, говорят, стоял в основе основ внеземных поселений. Никто толком не знает, что он здесь делает. Старик ни с кем не общается и никуда не выходит, если не считать его ежемесячных прогулок к метановому океану. Старик долго стоит на берегу, пересыпая ледяной гравий из ладони в ладонь, и ведет неслышный бесконечный разговор с кем-то невидимым, пока индикатор кислорода в баллоне не спустится за красную черту. А потом, неуклюже подпрыгивая, возвращается назад, в тепло и свет.
Впрочем, это все сказки. Нигде я не остался, вышел на пенсию, живу на Земле. У меня есть подруга жизни, ее дети и внуки. Про Титан и странные события, на нем происшедшие, я вспоминаю лишь изредка, когда остаюсь, наконец, один и смотрю на ночное небо в ясную погоду. Вечное, беспечное и бесконечное. Его неизменность дарит мне чувство уверенности и покоя.
Но, если вдруг случится чудо и вспыхнет на небосводе новое созвездие - двадцать три, а может, и больше звезд, вытянутых длинным буратиньим носом, - я не удивлюсь. И вы не удивляйтесь.
Ведь, если нет пути назад - надо идти вперед. И тогда уже неизвестно, куда этот путь вас приведет.