- Деда, а вот старшие бают, люди к нам с луны свалились, - лукаво прищурился вихрастый мальчишка.
Имени ему ещё не дали, а как мать в младенчестве называла, кому какое дело. "Эй ты" да "эй ты", принеси то, подай это - вот и весь разговор. Скука. Только и отвести душу, что по вечерам, когда взрослые соберутся за трапезой.
Старик поискал в седой косматой голове, раздавил блоху, задумчиво понюхал. Глянул на багровое солнце, тонущее среди горных пиков.
- Старшие брехать не станут, - буркнул он хмуро, - Свалились, стало быть, свалились.
- Как же не расшиблись тогда? Вон как луна высоко, страсть. Выше гор самих!
- Хе-хе, выше гор только горы бывают, а луна дело такое - то высоко, то и нету совсем... У людишек тех пояса были особые - не из кожи, как у нас, а из волшебного камня. Как наденешь, падаешь медленно, понемногу, вроде как летишь.
Мальчишка почесал голое плечо, где едва пробивалась шерсть.
- А в небо лететь на таком можно?
- Можно и в небо, они и летали... покуда не свалились, хе-хе. Теперь вон по долинам осели, ногами ходят або на трещалках железных своих катаются.
- Что, волшебные камни все вышли?
- Сила вся вышла... из камней, из людей. Глупые стали и слабые.
- Отчего же вдруг?
- Хворать стали, непривычно им тут, отвыкли у себя на луне-то. То чих нападёт, то кашель, то живот прихватит. Чахнут, помирают рано. Совсем молодые помирают, ума набраться некогда.
- А в той, другой долине - тоже?
- Повсюду тако же, где ихние города стоят. - Старик глянул вниз со скалистого обрыва, поморщился. - Кто из земли силком еду тянет, жижей вонючей поливает заместо чистой воды, долго не живёт. Сперва плодятся ровно блохи - вон их сколько внизу развелось! - а потом дохнут все разом, от еды неправильной, от тесноты да грязи... Ты это, давай-ка, чем болтать, к мамке сбегай, пускай на стол подаёт, скоро охотники вернутся.
Мальчишка вскочил и кинулся в пещеру. Старик почесал лохматую спину, поднялся, кряхтя, с валуна у входа и снова глянул в долину, где над дальним скопищем крыш и труб висела тучей грязно-бурая хмарь. Мало в земле копаться, так ещё огонь этот... и машины вонючие. Тьфу, бесовское наваждение!
Хорошо хоть, сюда не доберутся, где им, болезным. Небось, уже и книги свои читать разучились, всё только жрут, пляшут под музыку бесовскую да огнём палят во что ни попадя, всю дичь внизу извели. Скоро друг в друга стрелять начнут... слишком много людишек развелось, да.
Он зябко передёрнул плечами. Холодает однако, уходить пора.
- Мамка говорит, скоро, - вернулся внук. - Сказала ещё, ягоды кончаются и травы, а охотники приносят всё меньше. Зима, говорит, на носу... а как это, на носу?
- А вот нос у тебя покраснеет, потом побелеет, да и отвалится - будешь знать!
- Ничего не отвалится! Когда зима, мы уйдём, как в том году. Я хоть малой был, а помню.
- А как чавка тебя там укусила, не помнишь? Так цапнула, что еле откачали, - усмехнулся дед.
Мальчишка обиженно нахмурился.
- Так то когда было, я ж не знал ещё! Пускай теперь только прискачет, я её ка-ак...
Да, пора. В долгий извилистый путь по скалам и ущельям, через глубокие подземные норы, над чёрными пещерными озёрами с густой отравленной водой, мимо проржавевших остовов давно забытых древних механизмов.
В другие пещеры в горах над другими долинами, где тянутся вширь и ввысь всё новые города, в которых плодятся, мрут и воюют другие слабые люди. Туда, где меж горных пиков встаёт и садится иссиня-зелёное солнце.