Мелодия была парадоксальной. С одной стороны - раскаленная, красная, жаркая. С другой - сырая, промозглая. Симфония наверняка пробирала до костей, если бы Вита могла чувствовать что-либо извне.

Вихри протуберанцев звучали тревожным, затягивающим в гущу событий "кон фуоко". Провисшие мшистыми бородами тени настаивали на угасающем "кон дольорэ" - свернувшимся в теплый комок спасительном безволие. Горячая звезда и ледяное молчание космоса постоянно рвали ткань маленького шара на части. Но планета под четырехзначным номером оставалась живой в этой вечной борьбе. Наверное, потому, что звучала очень по-женски, не споря ни с одной из звезд. И прекрасно-пленительной в парадоксе страстей.

- Этот мир сведет меня с ума, - капризно сказала Вита, напитавшаяся женственными излучениями планеты. - Сколько нам ещё тут зависать?

Получилось очень даже "аффэттуозо", и она с трудом переключилась на неровные полутона мальчишек, то и дело пропадающие в грандиозном музыкальном строе. Резкие зигзаги Эмиля и глухие тамтамы Мателя. Они опять ссорились. "Все время ссорятся", - сама себе вздохнула Вита, - "хотя вот что делить в этом чужом пространстве, где ничего, даже воздух, не могло принадлежать никому из них?"

На первый взгляд, драку начал Эмиль, но Вита знала, что можно задеть просто молчанием. Матель умел молчать невыносимо обидно. А Эмиль был идеальным объектом для провокаций.

Началось все с того, что он, больше всех скучавший о настоящих движениях, принялся рассказывать, как, получив тело, сможет круто расправиться с любым посягнувшим на их союз. Матель молчал. Эмиль заводился всё больше и больше.

- Оронг, - наконец-то скупо произнес Матель. - Делать. Пуа.

Вита представила жабу, которая надувается в три раза больше своих размеров. Это было смешно, только Эмиль наверняка не оценит шутку.

- Перестаньте! - быстро втиснулась между ними она, дабы не допустить "кровопролития". Получилось очень красиво и значительно, удар "эмфатико" словно разнес её спутников в стороны.

- Тут и так тяжело, а вы со своими... - с чем "своими" она ещё не успела определиться. Поэтому опять капризно протянула:

- А мне ещё тут с вами...

- Дагне, - откликнулся Матель, и Вита, хоть никогда не видела его наяву, представила, как он успокаивающе поднимает коричневую руку с жутковатым рисунком обнаженной лучевой кости. - Знание. Твоё.

Матель никогда не звал Виту по имени, только так: "дагне", на языке его племени это значит просто "девочка". Так как в данный момент Вита была единственной девочкой, по крайней мере, на расстоянии 20 световых лет, то в этом имелся определенный смысл.

А Эмиль звал её Тилвит. Каждый из них наделил Виту особым прозвищем. Соперничество, подчеркивающее, что между каждым из них и девочкой есть что-то особенное, личное, не предназначенное для других. Или вернее, другого. Потому что никого, кроме них троих, в обозримой перспективе уже давно не наблюдалось.

Тилвит, объяснил Эмиль, это название чудесного сказочного народа. Невесомые создания, которые живут на невидимом острове и носят белые одежды. Но они невероятные проказники, ворующие детей и молоко. Эмилю в нежном детстве читали много сказок. Это отразилось на его восприятии окружающего мира.

- Ты похожа на тилвит-фейри, - однажды сказал Эмиль Вите, - в первую очередь тем, что этот хитрый народец умеет очень вольно обращаться со временем и пространством. Потому что фейри, в свою очередь, наследники древних альвов. А так как время является характеристикой сотворенного мира, оно может, по воле фейри, менять как свою скорость, так и свое направление. Я знаю предание о напеве короля фейри, и это самая сладостная и опасная для смертных мелодия. По воле этих звуков танцуют даже небольшие скалы и невысокие холмы. Тебя фейри точно пригласили бы на свою вечную вечеринку, милая моя Тилвит. А вот обычный человек, без твоих способностей, "утанцевался" бы до смерти. Очарование музыки не нарушить ничем, разве что музыкант сможет сыграть мелодию задом наперед или кто-нибудь перережет струны скрипки.

Вита чувствовала, что сейчас они оба, остыв от перепалки, вслушиваются в неё.

- Оронг прав, - сказал Матель. - Наши тела. Когда? Знаешь?

- Да. Тилвит, как скоро прибудут наши аллели? Тебе что-нибудь известно?

"Сфорцандо" - резко ударила Вита на вопрос Эмиля. И разлила тонким слоем "силенцье" по мелькающим вокруг него всполохам.

Ничего. Ничего она не могла ответить на этот вопрос. Когда она привела мальчишек на эту планету, каждый из "треноги" готов был к любым опасностям и неожиданным встречам. Защитник Матель, непревзойденный воитель с незнакомыми на Земле формами жизни. Анализатор Эмиль, одновременно прокручивающий в себе бесчисленное множество вариантов событий. И Вита, умеющая слушать малейшее колебание пространства.

Только... Она больше не понимала сигналов, поступающих с другого конца. Те, кто отправил их сюда, всё время пытались наладить связь, но Вита не слышала гармонию. И не могла передать ничего обратно. "Тренога" застряла на этой планете.

Вита пыталась перевести звучание разной плотности пространства в понятные знаки. Скорее всего, кругом скалы. Вся планета - скалы. Твердая поверхность и атмосфера. Это было почти зримо, настолько плотными и неповоротливыми, почти статичными были колебания по сравнению с путями, которыми они пришли сюда - нежными как пена. Тогда казалось, что они действительно продвигаются сквозь шипящие пузырьки.

Иногда, кроме жара, холода и монолитности скал, Вита ощущала вибрации, которые могли быть жизнью. Просачивались ноты теплые, немного вязкие, как сгустившийся белок. Они были далекие, неустойчивые и быстро пропадали.

Вита ощутила, что ткань сморщилась, какой-то залом изогнул пространство. Девочка напряглась, нащупывая в этом давно уже окружавшем её НИГДЕ вход в только что прорезавшуюся червоточину.

- Дагне, - почувствовал напряжение Матель, и тут же повторил чуть громче и четче. - Ты? Опасность?

Вита застыла внутри себя, выискивая потерянную было ноту. "Рэпенте". Иную ноту, которая звучала не то чтобы в унисон с разрывающей саму себя ораторией, но интонация явно несла что-то из вне.

- Что-то другое, - сигнализировала Вита.

Матель и Эмиль и без того напряженные подобрались ещё больше, взяли прерывистое полыхание Виты в кольцо.

И в тот же момент она нащупала в парадоксальном жарком холоде окружающего пространства жизнерадостное, и, кажется, совершенно не опасное "У-у-у-хххх".

- Подождите, - на кончиках пальцев, стараясь не сотрясать воздух, донесла она до своих спутников мысль. - Он один, и он - разумный. Вас боится. А со мной...

Вита ещё раз прислушалась и с удивлением констатировала:

- А со мной он хочет и может говорить...

2

Пухленькая аккуратненькая девушка, вжавшись в бетонную ограду, рыдала так горестно и безнадежно, что Ангелина Степановна мимо пройти просто не могла.

- Ты чего? - Ангелина тронула рыдающую незнакомку за локоть.

Девушка, едва взглянув на неё размазанными тушью глазами, от этого неожиданного сочувствия затряслась в плаче ещё горше.

- Подожди, - Ангелина отстранилась и залезла в сумочку, достала пакет одноразовых салфеток, протянула девушке. - Срочно вытри глаза, а то ты совсем похожа на енота. Тушь потекла вся. Зрелище...

Ангелина покачала головой, опять нырнула в сумку и достала небольшое зеркальце. Раскрыла перед носом девушки, на бетонную ограду тут же радостно выпрыгнул уже самый настоящий солнечный зайчик. Незнакомка, впрочем, его даже не заметила. Она схватила зеркало.

- Вот черт...

- А теперь рассказывай, что случилось.

Страдалица на секунду оторвалась от зеркала, перестала вытирать смазанную тушь под глазами:

- Я.... я - моральный урод. Едовой потребитель, самой низшей ступени. Меня отчислят теперь...

Она вздохнула.

- У меня были деньги пойти на эту выставку, но я их, я их...

Девушка угрожающе втянула в себя солнечный ветер, чтобы через секунду разразиться новыми всхлипами. Ангелина быстро провела у девушки перед глазами ладонью. Невинный и в то же время гипнотический жест. Успокоил, стреножил, умиротворил.

- В общем, - сказала девушка твердо, принимая неотвратимость судьбы, - я все деньги, приготовленные на выставку, проела. Вот так.

Ангелина вздохнула с облегчением.

- Пожалуй, кое-кто купит тебе билет для лицезрения прекрасного и вечного. Сможешь предъявить повышение уровня интеллекта в деканате. С одним условием. Я люблю вкушать вечность одна. Понятно? Ты получаешь билет и дальше идешь, куда твои глаза глядят. Без меня. Ладно?

Девушка кивнула.

- Я вас знаю. Вы у нас несколько лекций читали. По нейробиологии.

Ангелина студентку не помнила, и честно говоря, предпочла вообще пройти мимо этого юного рыдающего создания, только вот Рафаэля нельзя было смотреть с такой тяжестью на душе. Просто потому что нельзя...

Она освободилась от всего того, что нельзя, а заодно и от всего земного на пороге зала.

Забыть неудачи всех последних месяцев. Забыть насмешки коллег, которые сменяются тревогой (что ещё хуже). Забыть студентку-енота.

Вдох-выдох.

Глубокий вдох.

Глубокий выдох.

Ангелина пришла на встречу с Рафаэлем. Глотнуть иного, прерывистого, пропадающего из неё воздуха, без которого задыхалась. Не с кем больше поговорить о том, что разрывало её на части. Только космические девы Рафаэля знали то, к чему пришла совсем недавно Ангелина.

- Мое дитя. Мое дитя... - делилась с Мадоннами, едва окликая губами.

И лики, предчувствующие грядущую трагедию, смотрели на неё с пониманием. С неземной нежностью, которая только и способна была монолитом встать на пути катастрофы.

Тогда Ангелина, уже захваченная этим непостижимым для человека грядущим космосом расставания, подходила к мадонне делла Седия так близко, насколько это вообще было возможно. Снова и снова взглядом проводила по композиции спираль в три с половиной оборота. Космический знак вечности, запиравший в пределы и одновременно выводящий из них и Марию, которая с неистовой нежностью прижимала к себе младенца, и тревожного Иоанна Крестителя. Коридор Вселенной, по которому можно, растерявшись, блуждать в дебрях разума - лабиринте минотавра, а можно выйти в такие дали, что прежде человечеству и не снились. И Ангелина попыталась выйти. Только почему так ноет сердце и душа, рассыпанная на тысячу осколков, каждый день собирает себя в единое целое снова и снова?

- Ангелина?

Она растерянно обернулась и увидела его. Как не заметить? Они были вдвоем в зале.

- Саша?

- Алекс, - немного смущаясь, но твердо произнес седой мужчина. - Я - Алекс. Уже много лет.

Возникла неловкая пауза. За это время, пока обрывок пустоты трепетал между ними, Ангелина успела подумать, что он все так же старомодно дистанцируется от своего прошлого, как и раньше. После большого разлома. А затем - большого соединения. Прошли годы и десятилетия, а Алекс остался все тем же. Глупый, упрямый старик.

3

Мелодия, исходившая от Уха, была созвучна теме мышиного короля из балета "Щелкунчик".

- Ты можешь со мной говорить? - Вита выходила из себя от восторга. - Я вижу твои мысли. Это просто.... Волшебно.

Наконец-то она могла хоть на мгновение приглушить в себе изматывающее звучание сфер, думать просто словоформами и принимать такие же сигналы. Ух, по её ощущениям, был бесформенной, вытянутой в длину плюшевой подушкой. Он удивился и засмущался одновременно, так как видел: незнакомая сущность представляла его в виде мохнатой огромной бороды. И это его! - отважного покорителя космоса.

- Это...

Что-то в сознании Виты замешкалось на несколько секунд, подыскивая понятное ей слово.

- Это скафандр - вот! На самом деле я очень космомонолитный.

- Что? - удивилась Вита.

- Мужественный, - поправилось в глубине её понятийного аппарата. - А почему ты так удивлена, что можешь говорить со мной?

- Я просто сгусток нейронов головного мозга, отправленный через червоточину на другую планету. Ощущаю только вибрации, нащупываю музыку окружающего пространства, но не вижу предметов. И не слышу ничего, в понятном для меня смысле. А твои мысли я принимаю почти в привычном диапазоне.

- А, это... - проворчал Ух. - Это, наверное, из-за люциана. Он, паразит, превращает ощущения в мысли.

- Люциан? - разговаривать было очень приятно. С кем-то ещё, кроме вечно ссорившихся между собой мальчишек, ощущения которых она знала уже наперёд и наизусть.

- Мой язык, - вздохнул Ух.

И, увидев, что Вита все так же совершенно не понимает его исчерпывающего объяснения, стал рассказывать:

- Когда-то мы все пребывали в прекрасной, непередаваемой словами нирване. Не говорили, не мыслили. Просто лежали на нашей прекрасной планете, где всегда дуют красные питательные ветра, и потоки воздуха несли энергию в наши открытые рты. Таков был замысел нашего Бога, и мы подчинялись ему беспрекословно, и были счастливы. А потом случилось падение люцианов на нашу планету. И мы погрязли в грехе идей и действий.

- Я все равно не понимаю, кто такие люцианы, - Вита чувствовала, что Матель и Эмиль словно толкают её с двух сторон в бока.

Они понимали: опасности нет, но так как канал связи был открыт только в одну сторону, не чувствовали, что происходит. Вита стала для них совершенно недоступна.

- Я же говорю - языки, - продолжал Ух. - Они падали на нашу планету семь и еще один день. Так говорит предание, которое сами же люцианы и распространили. Мы в то время ещё находились в божественном блаженстве и совершенно не осознавали угрозы, свалившейся на нас. Честно говоря, мы вообще ничего не осознавали. Люцианы же после падения стали проникать в нас, пользуясь красным священным ветром, не встречая препятствий. Закреплялись внутри гортани с помощью когтей. Высасывали энергию ветра, атрофируя наши внутренние органы, приспособленные к безмятежности, и становились нашими языками. Заменяли атрофировавшиеся органы.

- Жуть! - посочувствовала Вита.

- Самое жуткое, что языки эти - думающие. Они начали ворочаться, пытаться говорить друг с другом, чем заставили нас как-то общаться между собой. Наступило греховодное любопытство: "это кто тут рядом?", и заставило открыть глаза, увидеть окружающий мир. Дальше - больше. И вот, я опомниться не успел, как уже в большом космическом корабле собираю первичные монополи по всей ближайшей Вселенной.

- А зачем ты это делаешь? - спросила Вита.

Честно сказать, она представления не имела, что такое "первичные монополи".

- Черт бы побрал этих люциан с их стремлением к прогрессу, - вздохнул Ух. - Я бы хотел не знать вообще ничего про эти монополи. Но, люциан проклятый, я знаю, что это оставшиеся после Большого взрыва магниты с одним полюсом. Наша раса с помощью них может спокойно летать по всему космосу, пользуясь существующими во Вселенной магнитными полями. И вот теперь мы, изначально задуманные дети божественной безмятежности, вынуждены собирать эти осколки прогресса, будь они неладны, при помощи огромной сети в открытом космосе. Сейчас вся наша цивилизация существует на свойствах этих монополей. Еда, тепло, быстрое передвижение, торговля с соседями нашими красными питательными ветрами и продуктами деятельности монополий. Только зачем нам это нужно? Когда у нас и так все было. Нам всем было хорошо, пока эти люцианы не заговорили в нас. Безмятежно. Лучше, чем сейчас.

- Подожди, - недоумевая, перебила его Вита. - Сейчас кто говорит со мной? Ты или люциан?

Ух задумался. Мысли опять закипели протяжным "у-у-уххх", словно вышедшая из себя вода в старинном неэлектрическом чайнике. Когда уже крышечка, не плотно пригнанная, начинает подпрыгивать на нем под действием пара.

- Говорим мы. И я, и люциан. Вернее, уже нет ни меня, ни люциана.

Он, наверное, в озарении хлопнул себя ладонью по лбу. По крайней мере, Вита так себе это представила.

- Ни одно, ни другое. Третье. Я не думаю о себе, как о люциане. Но как об Ухе тоже не думаю, оказывается. И что теперь?

4

- Ты уехал и уехал. Многие тогда уехали. К чему этот вопрос? К чему вообще наша встреча? Кстати, я внимательно наблюдала за твоими публикациями. И хочу сразу сделать комплимент: попытки синтеза антиводорода очень впечатляют.

Ангелина ждала, пока кофе немного остынет. Она любила так - без сахара, крепкий, насыщенный, но непременно немного остывший.

Алекс покрутил в пальцах салфетку, отхлебнул свой сок, откинулся на мягкую спинку кожаного дивана. Все так же красив. Все так же беспрекословно уверен в себе. Это всегда раздражало.

Не прошло и часа с момента их встречи, а они уже ругались. Ну, не так, чтобы ругались, скорее, были не совсем довольны друг другом. Как всегда. Вернее, как раньше.

- Я занимаюсь все тем же, - голос Алекса звучал издевательски.

- Засекречен сверх всякой меры, - констатировала она. - На страже и службе...

- В твоем тоне звучит убежденность: в этом есть что-то плохое...

Он просто констатировал.

- Ты знаешь, что я не приемлю никакого насилия, - Ангелина выдохнула эти давным-давно сказанные ей ему слова. - А вы лезете, лезете, лезете, ковыряете своими тяжелыми железяками наитончайшие сферы, рвете ткань примитивными палками-копалками, а потом удивляетесь, чего это там, наверху, к вам не так благодушны, как вы себе это представляли... Что может вызвать в ответ грубая физическая сила? 2000 тонн топлива на космическом челноке. И все это взрывается... Горит.... Разрушает. Там нежно, Алекс, там настолько нежно, на кончиках кончиков пальцев. Вот так там. А у нас уже атрофированы за ненадобностью векторы всех измерений, выходящих за трехмерность пространства.

Он улыбнулся.

- Проходят десятилетия с тех пор, как мы не виделись, и ты сразу, без всякого разбега, начинаешь старый спор? Наверное, у тебя появился к этому времени туз в рукаве?

Ангелина зябко куталась в большой вязаный платок, и казалась ещё более беззащитной, чем обычно. Алекса как всегда, когда он думал о ней, пронзило смешанное чувство невероятного восхищения, трепета, острой жалости и желания защитить.

- Есть другой путь, Алекс.... Я всегда говорила, что есть другой путь.

"Значит, у тебя действительно что-то есть, но в этом что-то имеется множество проблем", - подумал он.

Геля явно работала на космос со своими нейробиологическими разработками. Вот только с кем? С физиками или лириками?

- Гипотетически, - сказала Ангелина и вздохнула. - Просто гипотетически представь, что возможно, на Земле вдруг появились особо одаренные люди, слышащие пифагорейскую музыку сфер...

"Все ещё с лириками", - тут же понял Алекс.

- Учти, я собираюсь просто рассказать сказку. - Она усмехнулась. - Про девочку, у которой ощущение четвертого и, подозреваю, пятого измерений развиты так, как ни у кого в обозримом нами пространстве. И - нет, не совсем её, а часть нейронов - можно отправить в приблизительно искомую точку вселенской материи. Самосознание личности при этом остается. К ней присоединяются нейроны мальчика-аутиста, способного считывать и анализировать бесконечный поток информации, и юного пигмея из племени, испокон веков стоящего на страже между мирами. По крайней мере, так они это называют. И вот после долгих-долгих исследований и тренировок, необходимая "кротовая нора" найдена, и дети отправляются в странное путешествие.

- Это очень интересная сказка, - хмыкнул Алекс. - Только я её, кажется, знаю. По пути они встретили Сахар, Хлеб и Душу света. И вернулись с Синей Птицей.

- Ты всегда любил Метерлинка, - сказала Геля. - Только мои дети не могут вернуться. И я не знаю, кого они встретили. И встретили ли кого-нибудь..... Связь с ними есть. Это мы хорошо продумали. Только .... Не все. Мы могли эти вибрации расшифровывать из любой точки солнечной системы. А затем известные нам колебания приняли совершенно непонятный характер. Они не переходят в знакомые нам символы. И даже те, которые мы попытались предугадать, несуществующие всевозможные, даже самые бредовые.... Они тоже не подходят. А я обещала, свято обещала детям, что к тому времени, когда они доберутся до точки Кью, мы сможем вырастить для них генетические скафандры - аллели, и отправить эти телесные оболочки в место встречи. Ты бы видел, как азартно Эмиль отстаивал каждый мускул своего ожидаемого нового тела. Ему так хотелось быть мужественным, тощенькому изгою-аутисту из семьи французских эмигрантов в Израиле. Матель...

Ангелина ласково улыбнулась, вспоминая своих питомцев:

- Он был более сдержан, но чувствовалось, как ему тоже хотелось быть повыше ростом. Только шрамы просил не убирать. Страшные шрамы от когтей невиданных на земле животных, такие есть у любого представителя их племени. Это была та ещё экспедиция, Саш....

Она забылась на минуту, увлекшись воспоминаниями, назвала его привычным именем.

- Нам пришлось поверить в старые легенды, когда мы увидели это своими глазами. Как вдруг один из пигмеев словно падает в глубокий обморок, и выходит из него только через несколько часов. С новыми отметинами на теле. Со свежими шрамами.

- Твоя сказка должна закончиться хорошо, - Алексу было необходимо успокоить разволновавшуюся Ангелину.

Зря он незаметно подлил ей в кофе коньяк. Просто хотел, чтобы она расслабилась от их неожиданной встречи и чувствовала себя комфортно. Алекс совсем забыл за эти почти сорок лет, что предки Ангелины с одной стороны были северными манси, у которых отсутствует фермент, расщепляющий алкоголь.

- Я обещала им вечность, а отправила в неизвестность и безнадегу. - Геля уронила сначала безвольно руки на стол, затем опустила в них голову. Словно из неё разом вышла вся жизнь.

5

- А скажи мне, скажи...

Вита была в полном восторге от перспектив, которые ей открывались в общении с Ухом. Конечно, она трещала без остановки, и это становилось уже чем-то излишне навязчивым, но сдерживать себя не могла. Смутно понимала, что Ух сейчас занят каким-то важным делом, что он работает, но прицепилась к нему и болталась в сознании, как ниточный хвост от воздушного шарика. Ещё два, смутно понимающие, что происходит, хвоста - Эмиль и Матель - колыхались параллельно с ней. Только ещё более бесполезные.

- А планета эта, на которой мы вот сейчас прямо находимся, почему она такая странная? Я не могу определить даже приблизительно её средний температурный режим. Вот белок здесь, он сворачивается или замерзает?

Ей показалось, Ух, отвлеченный её беспрестанным бормотанием, уронил что-то тяжелое, его колебания стали резкими, словно он увернулся от падающего предмета.

- Ой, Ух, что-то упало? - расстроено спросила Вита.

- Закрылки,- многозначительно ухнул тот. - На мою заднюю половину. Но не сильно. По сведениям люциана, повреждений нет. И ещё он говорит, я должен или отвечать на твои вопросы, или пришлюпывать корабль к поверхности. Потому что и то, и другое сразу у нас с ним не получится. Ой, извини. Это вовсе не я хотел тебе сказать, чтобы не мешала. Это он.

- Ну, я подожду тогда, - расстроено-понимающе проговорила Вита.

Она примостилась на краю сознания Уха и замолчала. Добродушный представитель иного разума немного поворочался, и обратился к ней.

- Ты сильно громко молчишь. - Сказал он. - Мы даем тебе ответа на три вопроса, а потом ты даешь нам поработать, ладно?

С этим предложением Вита была очень даже согласна.

- Белок здесь чувствует себя достаточно комфортно, - произнес Ух основательно, со знанием дела. Судя по всему, забывчивостью он не страдал.

Вита переводила сухие мысли Уха в понятные образы и транслировала их притихшим Эмилю и Мателю.

Планета, действительно, как и слышала Вита, раздиралась между жаром и холодом. Красный карлик, клубящийся протуберанцами шар был настолько близок к красно-черной Лизге, что бросался в глаза с любого места, где бы ты не находился. Но если на одном полушарии в небесах навечно застыл багряный закат, то на другом царила холодная ледяная ночь. На границе света и тьмы шар как бы опоясывался лентой сумеречной или пограничной зоны. И там, где лучи светила падали под острым углом, на этом Поясе благословения и зародилась когда-то жизнь.

Вита попыталась передать своим путникам картины, которые возникали перед ней. Жизнь, навсегда застрявшая в одном времени, где недвижное солнце так никогда бы не зашло.

- Я хочу увидеть это, - с замиранием сердца призналась она мальчишкам. - Это должно быть..... грандиозно.

"Фокозо" пылко прозвучало в мальчишках, и они ощутили. Вечный закат, где недвижимый карлик, невероятно красный, гораздо краснее нашего солнца, держит планету силами приливов в цепких объятиях. В непреходящих полыхающих сумерках стелятся черные, плоские растения, неподвижно нацеленные на застывшее солнце, с жадностью поглощающие скупой инфракрасный свет. Его несет ветер, дующий только в одну сторону, и этот солнечный ветер служит переносчиком питательной энергии и для растений, и для огромных, недвижных животных, которые мало чем отличаются от растений. Чтобы получить достаточно солнечной энергии здесь нужно экономить силы. Их хватает только на то, чтобы поддерживать внутреннюю жизнь.

- И никаких соревнований, никаких пожираний друг друга, никаких совершенствований в этом процессе? То есть, никакой эволюции? - поинтересовался Эмиль.- Все застыло, и никакого развития, порождаемого борьбой за выживание?

Вита прислушалась к ответу, на переданный ей вопрос. Мягко, очень мягко прозвучало "дэликатамэнтэ".

- Он вообще не понимает ничего из того, что ты спросил про борьбу. Кажется, Ух не знаком с теорией эволюции. И принцип естественного отбора он не отражает. Совсем.

Вита, отключившись разом ото всех, попыталась синхронизировать вибрации с теми картинами, которые описал Ух.

- Это все очень необычно. - Сказала она Эмилю. - И красиво, как мне кажется.... Это другая... Грандиозность. Не лучше, и не хуже. Просто другая.

Девочка вдруг поняла, что Ух растерян. Или торопится. У многих состояний вибрации были практически неотличимы друг от друга.

- У тебя проблемы? Поломка, дозаправка? Ты не ранен? - спохватилась Вита.

- У меня отпуск. Вот-вот начнется, если корабль пришлюплю, как положено. А не так, как сейчас, когда ты все время меня отвлекаешь, а потом сама зависаешь непонятно где.

Ух поворочался совсем рядом.

- Домой пойду, под купол. Устал. Я в Тени живу. Мы ж давно уже купол установили защитный на монополях. Больше не пребываем в блаженстве под сенью солнечного ветра. С тех пор, как упали люцианы, будь они неладны. Но, кажется, я это тебе уже говорил?

6

Алекс на руки взял её, впавшую в беспамятство больше от какой-то сверхъестественной усталости, чем от той ничтожной капли алкоголя, который он незаметно добавил ей в чашку с кофе. Вынес из помещения на залитую желтым искусственным светом улицу. Подождать такси можно и в кафе, но ему было приятно ощущать на своих руках прозрачность Ангелины. Это будило в душе запорошенные песком времени чувства.

Нежность. Нежнее невесомости. Ещё нежнее, даже, чем музыка. Нежнее, чем этот вечер и закат... Черт бы тебя побрал, Геля, с твоими непомерными амбициями и самомнениями!

Такси подъехало слишком быстро. Он не успел устать и сбросить с себя раздражением вечное непреходящее чувство. Дурацкая нежность, которая мешала ему жить, работать, наслаждаться. Он задыхался этой чертовой нежностью.

- Плохо? - Сочувственно кивнул таксист на Ангелину, которая выглядела как изящная кукла в больших руках Алекса. - Может, антипьянин?

- Пусть отдохнет. Ей нужно.

Таксист кивнул и приглушил свет оконных стекол. Алекс осторожно приложил чипованный палец Гели к счетчику, на навигаторе у таксиста высветился адрес. Машина быстро, но бережно тронулась.

Хотел ли Алекс наблюдать за тянущийся за окном город? Нет. Он уехал отсюда много лет назад, и именно тогда простился с местом, где провел детство и юность, навсегда. Простился глубоко в душе, в себе самом, и потом уже много раз приезжая сюда по делам, не чувствовал никакой ностальгии, не будил слезливых, сентиментальных воспоминаний. Он отрезал когда-то это все от себя, безжалостно, с кровоточащим куском своей души, и Геля с дочкой остались на другой части его дрейфующего ледника, почерневшего и оплывшего со временем. Просто один из городов, которых так много на Земле. И которых, вероятно, несчетное количество вне её.

Такси выпрыгнуло внезапно из широких, залитых светом улиц, немного повиляло среди коттеджей, и остановилось около двухэтажного теремка с невысокой симпатичной оградкой. Алекс, прикладывая палец к терминалу оплаты, удивился про себя: "Неужели Геля к старости стала проявлять интерес к материальной стороне жизни и устроилась с уютом и вкусом?".

Он все так же бережно вынул хрупкую женщину-птицу из машины, осторожно понес к воротам. Алекс с опозданием подумал, что зря не спросил Гелю, не вышла ли она случайно замуж. С каким-нибудь внезапным, неожиданным мужем ему сталкиваться сейчас ой как не хотелось.

Дверь открылась, тут же осветилась большая прихожая, вся составленная из тумб и шкафов, как из громадных кубиков самой разнообразной конфигурации. Безошибочно определив в одном из открывшихся из прихожей проемов гостиную, Алекс отнес туда Гелю, положил на большой диван, безликий и знакомый, как гостевые диваны во всем мире. Он размял затекшие ладони и прислушался. Было тихо. Так тихо, что Алекс услышал, как где-то в глубине дома прошуршала бумажная страница. Бог мой, он чуть не заплакал. Ничто не могло сломить ностальгических чувств железного Алекса. Кроме.... Кроме неожиданного, еле слышного шороха переворачиваемой страницы.

Он скорее интуитивно, чем осознанно, направился в сторону этого записанного на подкорку шелеста. Минул прихожую, по загорающимся на его пути ласковым фонарикам, вышел в отдаленную часть дома. Неожиданно попал в хрустящую стерильной чистотой, белизной и прозрачностью комнату. Комната напоминала и больничную палату, и научную лабораторию одновременно. Полная женщина в белом костюме хирурга с убранными под медицинскую шапочку волосами, вскочила с кресла, уронила на пол книжку, что-то заслонила собой.

- Кто вы? - испуганно вскрикнула сиделка. - Вам нельзя тут. Нельзя сюда...

- Я - друг Ангелины Степановны, - оправдываясь, проговорил Алекс, - Извините, я не хотел вас потревожить. Я уйду сейчас.

И тут понял, что сиделка защищает коляску, которую он сначала не заметил. На инвалидном кресле, безвольно свесившись на один бок, полулежала девочка-подросток лет 14. К девочке от многочисленных капельниц шли трубки с растворами, все её худенькое, перекрученное тельце было утыкано иголками. На правом запястье Алекс рассмотрел свежий рубец от недавно вживленного чипа.

- Но это... это....

Он не знал, что сказать, и только полным отчаяния жестом указал на девочку.

- Ангелина Степановна не хочет, чтобы внучка её в лаборатории.... Не отдает Виточку в лабораторию чужим людям. Мы сами тут справляемся.

- Это внучка Ангелины Степановны?!

- Да. И твоя тоже.

Голос, раздавшийся позади него, без сомнения принадлежал Геле. Она пришла в себя на удивление быстро. Ах, да, это же умный дом, он сам очистил её организм от алкоголя.

- И ещё. Вита - тот самый гениальный ребенок, о котором я тебе говорила. - Твердо сказала Геля, и в голосе её Алексу почудилось какое-то облегчение.

Словно только что она передала ему со своих плеч часть проблем, и дышать стало легче. Алекс посмотрел на жену, которая никогда не будет бывшей, и спокойно произнес:

- А теперь - все по порядку. И, пожалуйста, с отчетами, графиками и опытными образцами. Больше никаких сказок, Ангелина.

7

Эмиль казался непривычно тихим. Вите даже захотелось спросить его, здоров ли....

- Кажется, с моим телом там, на Земле, все в порядке, - откликнулся мальчик. - Я просто....Соскучился. Ты знаешь, Тилвит, что такое утренний бурекас с сыром? Свежий бурекас, ещё горячий, присыпанный тааравет сумсумом?

Вита не знала. "Индэчизо" неопределенности заструилось между ними, мягким шарфом обвило шею Эмиля.

- Мама часто ездила со мной ночным автобусом в Эйлат. Я спал, и это было единственно возможное состояние, в котором я не кричал и не вырывался из закрытого пространства. Первый автобус в Эйлат приходит ранним утром, и около автостанции работает круглосуточно только одно кафе. "Бонжур". Самым ранним утром, Тилвит, в "Бонжуре" уже есть свежие бурекасы, только что из печи. Его берешь в руки, и это такое счастье - взять что-то в руки. Ощутить покалывающий сыпучий жар слоеного теста на кончиках пальцев. Мы не созданы только, чтобы думать и анализировать, Тилвит. Я вдруг это понял. Мы созданы и ещё, чтобы впитывать информацию путем, как мне раньше казалось низменным.

- Это прекрасная планета, - сказала Вита. - Нам здесь будет хорошо. Не грусти. Мы принесем им сюда вкус утренних бурекасов в лучах оранжевого африканского солнца. И запах Москвы той самой осени, когда под ногами мокнут разлапистые ярко-желтые листья. Глухой звук тамтамов в выжженной не красным, а желтым солнцем саванне. А ещё мы придумаем себе тут дополнительные удовольствия. Люди умеют придумывать себе удовольствия где угодно. Ух сказал, что черные стелящиеся растения прекрасно звучат в определенное время года. Жители и темной, и светлой сторон собираются в этот момент, чтобы послушать, как поют черные ороны.

- Здесь нет времен года, Тилвит. - Вздохнул Эмиль.

- В нашем понимании, - чересчур жизнерадостно засмеялась Вита. - Нам придется привыкать к другой мере вещей. Но мы справимся.

- Нет, - вдруг вышел из себя спокойный Матель. - Ты. Да. Мужчина - нет. Ты уходить. Говорить. Ухи. Мужчина один. Не может.

- Я же не виновата, что могу говорить с ними, а вы нет. Не виновата. И все время должна вас развлекать, чтобы не скисли или не передрались. У меня для вас такая была новость, а вы все испортили! А мы можем остаться здесь, и все посмотреть, и услышать, и почувствовать. По настоящему!

Вита вдруг словно увидела, как две пары внимательных и вопросительных глаз уставились на неё. Она почему-то немного замялась, ей стало неудобно. "Меццо-форте", Вита, "меццо-форте"...

- Потому что.... Мне предложили... У них случайно завалялось одно существо, которое каким-то образом пережило люцианское падение в первородном состоянии.

- Милая, - скрывая тревогу, осторожно произнес Эмиль, - зачем тебе инородная материя? Скоро прибудут наши аллели...

Он поперхнулся, поправился:

- Когда-нибудь прибудут...

- Ой, всё! - отчаянно закричала Вита. - Когда ещё они прибудут! Ты уверен, что там, на Земле, у них все получилось? Что они вообще смогли создать безукоризненные аллели? Я, между прочим, уже сколько времени ничего не понимаю из того, что они мне пытаются передать. Связь искривлена, понятно? Мы потерялись. А я хочу сейчас. Все увидеть, почувствовать, ощутить.

Сносящий все вокруг себя вихрь, который когда-то назывался Витой, унесся в неведомые дали, и воцарилась просто мертвая тишина. В этой тишине медленными каплями сочилось и разбивалось о материю время.

- Дагне... Предать... Мы.... - растерянно и словно спрашивая произнес Матель.

Эмиль с галантной безмятежностью генетического француза как бы пожал плечами:

- Это мило. Женщина. Что от неё можно было ожидать?

И они все ещё на некотором расстоянии друг от друга расположились с подчеркнутым удобством, чтобы в бесцельном вакууме проводить время. Которое без Виты потеряло вкус, цвет и главное - мелодию. Всё стало пресным, необъятным и в то же время - замкнутым, утратило всяческую перспективу. И в тот момент, когда оба сознания - и Мателя, и Эмиля - уже было совсем закуклились сами в себе, опять пронесся обжигающий вихрь.

- Ну, вы где? - закричала Вита диким суржиком из полонеза Огинского и неизвестной булькающей мелодии явно неземного происхождения. - Они ждут нас. Сказали, что мы можем втроем занять одного Уха. Там вполне хватит места.

Матель с Эмилем в ужасе переглянулись. Вечность переставала быть томной.