День был пасмурным, но солнце здесь и там прорывалось сквозь полог низких серых туч, подсвечивая их матово-ровным светом, в котором река казалась полосой полированного металла. В этом месте она круто поворачивала на запад, огибая мыс, на котором стоял город, по широкой дуге. Над речной гладью закладывал круги коршун - черная крылатая тень на фоне серого жемчуга туч.
Над низкой гребенкой леса на далеком другом берегу лазурью сияла полоска чистого неба, по которой, игрушечно-маленькие отсюда, величественно плыли ослепительно-белые кучевые облака. Время от времени из облачной пелены шогготовым щупальцем свешивался свитый из тумана протуберанец дождя и слепо шарил по реке, истончаясь и рассыпаясь брызгами мороси. Невидимые столбы солнечных лучей бродили по лесистым берегам, высвечивая веселые золотые пятна в хмурой мшисто-игольчатой массе черной тайги.
Начиналась осень. Гнус в последние дни уже не зудел в ушах, не смея вставать на крыло после первых утренних заморозков, а только лишь ползал, часто-часто перебирая крошечными ножками, по брезенту навесов у реки, по замершим у причалов ладьям, по телам, лицам и открытым глазам тех, кто лежал вповалку под навесами и в ладьях. Потом пропал совсем.
Всплески желтизны и багрянца испятнали поросль кустарника на берегу, но лист еще крепко держался на ветках, и ягода еще не вся осыпалась в по-осеннему жухлую уже траву. Пахло водой и лиственной прелью, а еще в воздухе чувствовался отголосок того вкуса, который получается, если раздавить на языке несколько ягод шикши, а потом приправить это все терпки-винной веточкой заячьей ягоды, которую почему-то надо не съедать, а именно высасывать...
Привкус сырого железа перекрывал все прочие вкусы и ароматы, но за эти дни я научился от него отстраняться. Просто престал обращать внимание. Так можно сделать, когда больше ничего сделать уже нельзя. Тленом всё ещё почти не пахло.
- Маслята, - откликнулся я. - И опята. И что-нибудь ещё наверняка.
- Жаль, - сказала Хельга. - Теперь всё пропадёт.
- Пропадёт, - откликнулся я и украдкой сплюнул кровь из десен. Крови с каждым плевком становилось все больше.
Мы помолчали, глядя на реку. Нам в спины пустыми глазами окон смотрел мертвый город.
Нестройными караванами вниз по течению скользили ладьи. Ладей было много, очень много. Деревянные, пластиковые, из дюраля и стали, совсем крошечные, на одного, и многоярусные, словно прогулочные лайнеры на несколько тысяч человек, они катились по фарватеру мимо дебаркадера, плавно входя в поворот и гулко ударяясь бортами. Временами гиганты наваливали на малышей, подминая тех и топя. Порой некоторые ладьи садились на мели, или утыкались в речной берег, громоздясь, создавая заторы - ненадолго. Как льдины в весенний ледоход, масса судов, подперев реку, всплывала в поднявшейся воде и величественно продолжала свой путь к океану в треске дерева и скрежете сминаемого металла. Ещё пару дней назад над ладьями тучей кружили вороны и чайки, оглушительно гомоня. Сейчас не было никого, кроме одинокого коршуна, которого совсем не интересовали проплывающие мимо корабли.
За последние дни многое изменилось.
Сперва исчезли медведи, волки и примкнувшие к ним собаки, которые лишились хозяев; их сытые стаи рыскали по городу и берегу весь последний месяц. Потом пропали песцы и одичавшие кошки, давно переставшие драться за пищу - так её было много. Потом птицы. Лемминги. Мыши. Мухи. Гнус тоже наверняка перестал звенеть вовсе не из-за заморозков, чего уж надеяться. Если копнуть землю, в ней наверняка не найти теперь ни червей, ни муравьев, ни личинок. А под микроскопом в ней уже не найти даже бактерий.
Все верно.
Месяц назад перестали прилетать самолеты. Совсем. Людей не осталось.
Раз ладьи все еще плывут к океану - значит, их все ещё есть, кому отправлять. У них, как и у нас, всё ещё есть работа.
- Пора, - сказал я, поднимаясь.
Суставы омерзительно заскрипели и защёлкали, стрельнув в позвоночник искрами боли. Тело ныло не переставая. Рядом охнула, разгибаясь, Хельга. На досках там, где мы сидели, остались пятна крови. Голубой, как небо.
Ненастоящей. Как и мы сами.
Коршун над рекой вдруг сложил крылья и камнем рухнул в воду.
Умер.
Нам тоже осталось недолго.
А так много ещё надо успеть.
Через полчаса мы отправили к океану очередную погребальную ладью.