|
Я всё жду, когда он позвонит и скажет: "Здорово, борзописец!"
Он обязательно позвонит. И будет повод послать всё к ебеням и взять билет.
В его нищей стране даже снега зимой не допросишься, он тает, едва успев лечь на землю. Зато всё, что нужно двум мужикам, стоит доллар. Или меньше.
Но мы не встретимся.
Двести граммов гексогена и пластиковый взрыватель, длиной всего три миллиметра. На скорости более восьмисот километров в час на месте разгерметизации обшивка просто лопнет, и хвост самолёта оторвёт в считанные секунды. Меня размажет по небу, хотя, если сесть подальше от туалета и пристегнуться, то и на земле буду сидеть в кресле. Как живой.
Впрочем, туда не летают самолёты. Во всяком случае, те, в которые имеет смысл проносить взрывчатку.
А значит остаётся, коротая время в ожидании звонка, участвовать во вранье. Я множу его, даже когда ограничиваюсь только фактами. Но когда он позвонит и скажет: "Здорово, борзописец!", я перестану врать. Выйду из прокуренного офиса и спущусь в метро, чтобы добраться до авиакасс.
Но не доеду.
Два килограмма в тротиловом эквиваленте. Хватит на три десятка, таких как я. Хотя, если встать подальше от первой двери третьего вагона, можно сгореть чуть позже, выгадав минуту-другую агонии.
Впрочем, в этом городе нет метро. Или есть, но спускаться в него никто не боится.
И потому я по-прежнему жду, когда у меня появится повод послать всё к ебеням и взять билет на самолёт.
Я просто ещё не знаю, что он погиб. В ста шестнадцати километрах от ближайшего аэропорта. За тысячу километров до ближайшей станции метро. В двух шагах от собственного дома. Когда на скользком повороте водитель тяжёлого военного грузовика не справился с управлением.
Он обязательно позвонит, и я улечу в тот же день. Я уже купил бутылку его любимого армянского двадцатилетней выдержки.
Представляю, как он обрадуется.
|