Работа над поэмой «Кому на Руси жить хорошо» продвигалась весьма тяжко. Рукопись первой части помечена 1865 годом. Некрасов вернулся к работе только в начале 1870-х. Последняя часть, «Пир на весь мир», была напечатана в 1875 году. Видимо первоначальный замысел так и не был реализован. Поэма начинается весьма бравурно и несколько иронично, но постепенно тон мрачнеет. При этом внутреннее напряжение растет. Поэт вовсе не «устал» от своего творения. Наоборот, действие занимает его более и более. Что же остановило Алексея Николаевича, в конце концов? Болезнь или, быть может, боязнь своеобразного эмоционального взрыва? Неведомо.
По значению в русской литературе девятнадцатого века поэму Некрасова можно сравнить только с романом в стихах Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин». Да и то, если сказать честно, замысел Николая Алексеевича более масштабен, а поставленные цели более существенны. Кстати сказать, Пушкин также не закончил свое произведение. Опубликованная же часть читается легко, как бы на едином выдохе, без особенного эмоционального напряжения. Даже трагический по сути эпизод убийства Онегиным Ленского, своего друга, видится как-то не вполне трагически. Как это не парадоксально звучит, но самым естественным воплощением всего этого является одноименная опера Чайковского, где пародийные стихи Ленского воспринимаются совершенно серьезно, где дяденьки в париках стреляют друг в друга из картонных пистолетов. Совсем не так у Некрасова.
Что-то здесь чувствуется надломное. Особенно к концу работы над поэмой. Как будто Николай Алексеевич спорит непрерывно с кем-то, первоначально уверен в своей правоте, но как-то это уверенность уменьшается со временем.
Формально Некрасов замирился с отцом. По крайней мере стал регулярно наезжать к родным пенатам. Но было нечто, что он не простил Алексею Сергеевичу никогда, даже на смертном одре. Об этом он и сам писал, и современники вспоминали. Острота ситуации состоит в том, что самому Некрасову-отцу прощение сына видимо было не особенно и нужно. И возможно именно это обстоятельство раздражало Николая Алексеевича более всего. Алексей Сергеевич — человек чрезвычайно целостный и последовательный. Сын как-то написал про отца: он умер вместе с крепостным строем. А как же иначе? Некрасов-старший жил этим своеобразным воздухом рабства, и умер, как только он стал прекращаться. В его понимании, сын должен чтить отца своего и безусловно следовать родовым и сословным традициям. Конечно Алексею Сергеевичу льстил общественный и коммерческий успех сына, но не чрезмерно. Для его среды в первую голову ценилась карьера военная, во вторую — чиновная. При этом отец при случае использовал столичные связи сына, для решения своих частных проблем.
Вот обозвал Николай Алексеевич батюшку «полуграмотным офицером». А сам-то чем его превзошел. Тем, что даже гимназию толком не сумел закончить. Получается, что отец едва ли не образованнее сына. Просто первоначально в атмосфере полка а затем небогатого поместья в провинции всякие культурные позывы выглядели нелепо. Некрасов же постоянно находился в обществе образованнейших и культурнейших людей своего времени.
Очень темна история страданий матушки поэта, Елены Андреевны, и известно все это со слов исключительно самого Николая Алексеевича. Никаких документов не сохранилось, и даже изображения покойницы не известны. По семейной легенде, в молодого офицера влюбилась богатая наследница и вышла за него замуж вопреки воле родителей. Судя по тому образу жизни, каковой вел Алексей Сергеевич выйдя в отставку, особенных материальных выгод брак ему не доставил. Ко всему прочему, он видимо из-за данного казуса был вынужден оставить военную карьеру. А ведь был к ней очень способен, что даже сын признавал. Словом был этот брак по любви, скорее всего взаимной. Елена Андреевна видимо крепким здоровьем не обладала, а частые роды подкосили ее совсем, что при тогдашнем состоянии медицины было делом обыкновенным. После смерти супруги Алексей Сергеевич остался в самом цвете сил и, как человек страстный, не преминул воспользоваться своей властью помещика ради удовлетворения холостяцких прихотей. Что опять же было делом совсем обыкновенным. При этом, заметим, мачеху в дом не привел. Вот отец Александра Николаевича Островского горевал не долго, чем жизнь драматурга отравил изрядно.
Устав от поисков непонятно чего с неясно очерченной целью, мужики решил действовать путем острого эксперимента. Добыв с помощью скатерти-самобранки водки и закуски, они кликнули клич: «Эй! Нет ли где счастливого? Явись! Коли окажется, что счастливо живешь, у нас ведро готовое: пей даром сколько вздумаешь – на славу угостим!..» Первоначально им не очень верили, но, тем не менее, любители даровой выпивки скоро нашлись. Первым пришел уволенный дьячок. Его представление о счастии оказалось парадоксальным. Де мол счастье состоит не во многих имениях, а в благодушестве. «Пределы есть владениям господ, вельмож, царей земных, а мудрого владение – весь вертоград Христов! Коль обогреет солнышко да пропущу косушечку, так вот и счастлив я!» Когда же мужички спросили бывшего дьячка: где он собственно собирается раздобыть эту самую косушечку, то он простодушно ответствовал: вы и угостите. Сей яркий вариант семинарской риторики не вдохновил мужичков, и дьячок был изгнан с пустом. Рассказ старушки, счастливой уже тем, что у нее на огороде уродилась прекрасная репа мужиков также не впечатлил. Конечно они сугубые реалисты в жизни, но представление о счастии у них все-таки не столь меркантильное.
А вот рассказ солдата-ветерана мужикам понравился. Хотя с современной точки зрения он производит очень странное впечатление. Ветеран счастлив тем, что его не убили в многочисленных сражениях, что в мирное время он не умер с голоду и, самое главное, многочисленные палочные экзекуции его не погубили и не искалечили. Может быть мужички и не поверили ему до конца, но тут сказалось братское сочувствие, и солдату налили чарку.
Рассказ каменотеса-олончанина также произвел впечатление. Хотя счастье каменотеса состоит в убийственной работе от восхода до заката, за которую однако неплохо платят. Мужики угостили олончанина, но на прощанье не без ехидства заметили, что когда он состарится окажется не столь здоровым, то счастье-то может и изменить. Тут же некий бедолага и рассказал: сколь не прочным может оказаться счастье работника. Он надорвался под непосильной ношей, подстрекаемый хитрым хозяином, который нарочно стремился его покалечить. С тех пор бедолага полумертвый. Мужики конечно посочувствовали ему, но резонно заметили, что угощать вызывались только счастливых. Оказывается, что счастье калеки в том, что он чудом добрался до дому и собирается умереть на родине.
Совсем уж удивительным оказался рассказ бывшего дворового, который счастлив тем, что страдает барской болезнью — подагрой. Ради оной слуга много лет допивал за барином остатки дорогих вин и доедал объедки изысканных кушаний. Конечно мужики его прогнали. Де мол мы тут не мадерой и трюфелями угощаем, не по назначению пришел.
Рассказ крестьянина-белоруса, видимо содержал некие понятные современникам Некрасова аллюзии, но для современного читателя он уже невразумителен. Зато покореженному охотнику, двух товарищей которого медведица задавила, а его недодавила, мужички таки налили.
Когда же набежала ватага нищих, утверждавших, что они счастливы, когда им хорошо подают, мужики сообразили наконец, «что даром водку тратили». Кстати сказать, и приготовленное ведерко опустело. Решено было прекратить представление.
Чего же собственно хотел Николай Алексеевич Некрасов от жизни, на какое счастье надеялся? Ради чего он ссорился с батюшкой, а за тем, оставшись без средств к существованию, холодал и голодал в столице. Уж не ради же возможности щеголевато одеваться, обедать в дорогих ресторанах и играть карты в Английском клубе. Вообще межчеловеческие конфликты, особенно внутрисемейные, порой бывают крайне разрушительными для обеих сторон. Только вот к Алексею Сергеевичу это никак не относится. У него поди даже аппетит не испортился. Мучительная же болезнь Николая Алексеевича и последовавшая преждевременная смерть не в последнюю очередь явилась следствием крайне неустроенной молодости.
Некрасову, издательской деятельности ради, приходилось идти на серьезные компромиссы как с собственной совестью, так и с общественным мнением. В частности он написал оду в честь Михаила Николаевича Муравьва, вошедшего в анналы под колоритным прозвищем «вешатель». Сии криво слепленные вирши будучи публично прочитанными в том же Английском клубе произвели отвратительное впечатление на автора, собравшуюся публику и самого прославляемого (Муравьев был человеком не глупым). Цель не была достигнута, и «Современник» все едино закрыли. За этот случай Некрасова шпыняли всю оставшуюся жизнь, а еще пуще после смерти.
Заметим мимоходом, что Михаил Николаевич Муравьев-Виленский был назначен председателем следственной комиссии по делу покушавшегося на царя Каракозова со товарищи. Казус этот был очень маловразумительным. Каракозов был человеком мягко говоря не здоровым, действовал спонтанно, попытка его оказалось совершенно не серьезной. Скорее всего он не собирался убивать царя или не решился в последний момент и выстрелил в воздух. В данных обстоятельствах человек решительный без особых проблем застрелил бы Александра I наповал. У автора возникает крамольное предположение: не было ли это предупреждением свыше для правящей династии, последним предупреждением. Александр не понял ничего. Более того, он и не хотел ничего понимать. Каракозов был осужден и повешен. По воспоминаниям современников, на эшафоте он вел себя весьма достойно. Казнь убогого стоило царю очень дорого. Вслед за Каракозовым пришли люди, вполне практические, которые мстили уже не только за народные страдания, но и за казненного конкретно. И они довели дело до конца, не смотря на принятые меры безопасности.
Современники вспоминали, что в пореформенное время две социальные группы оказались в полной растерянности: крестьяне и интеллигенция. С крестьянами в общем все понятно. Их бедствия объяснялись крайним недостатком земельных угодий в условиях неласкового климата. Они могли бы поправить положение путём внедрения передовых методов землепользования и покупкой современной сельскохозяйственной техники, но на это у мужиков абсолютно не было денег. И дать им их не мог никто. Еще есть один момент, о котором сейчас почему-то мало вспоминают. Русский мужик выживал далеко не только обработкой земли. Россия — не Франция. Николай Алексеевич Некрасов с детства был осведомлен, что на скудной ярославской почве ничего особенно полезного не вырастишь. Местные крестьяне перебивались мелкой торговлей, отхожими и кустарными промыслами. Ассортимент кустарного производства был весьма широк, разнообразен и востребован не только в крестьянских хозяйствах, но и в помещичьих. По уверению Андрея Ильича Фурсова, мужики умудрялись изготовлять даже спички. Однако, после реформ довольно высокими темпами начало развиваться фабричное производство. Крестьянские кустарные изделия вытеснялись фабричными. Ко всему прочему условия труда на открывающихся фабриках оказались совсем отвратительными, гораздо хуже европейских, также в то время не слишком ласковых. Таким образом, именно после освобождения крестьян по российским деревням прокатилась чреда голодных бунтов. Тем не менее, современники писали, что в общем и целом крестьяне были царю благодарны. Таки свобода есть самоценность, не зависящая от бытовых обстоятельств, о чем уже упоминалось выше.
Опять же по воспоминаниям современников, интеллигенция пребывало в то время в состоянии растерянности и озлобления. Более того явились вдруг совсем темные сообщества недоучившихся студентов, собиравшиеся чуть ли не разбойничьих кабаках и говоривших меж собой всякие крамольные речи: мол де не худо бы самодержца вовсе того, убить то есть. Выходцем именно из такого московского кружка и был Каракозов. Правда его явление в Петербурге с двуствольным пистолетом оказалась для товарищей полной неожиданностью, surprise désagréable так сказать. Но не суть. А собственно какого же рожна не хватало этим самым московским студентам. Ведь как раз в это время не в последнюю очередь благодаря трудам Николая Алексеевича явилась благоприятная для творческих усилий среда, в которой можно было существовать не служа. Можно было писать стихи, романы, рассказы, фельетоны, разоблачающие злоупотребления власти, и тому подобное, при этом худо-бедно иметь кусок хлеба. Для того, чтобы понять этот странный феномен, необходимо в очередной раз несколько отступить в прошлое и внимательно обозреть период, предшествующий выходу мужичков на поиск некоторых философских категорий со скатертью-самобранкой под мышкой.
Как уже было сказано выше, Николай I был не лишен определенных достоинств. По крайней мере он был человеком чрезвычайно работоспособным и искренне желал процветания земле русской. Однако его упорное стремление стоять на месте, от греха подалее не двигаясь ни взад, ни вперед, привело к тяжелейшим последствиям. Это видимо какая-то извечная беда российского руководства – загонять страну в абсолютно патовую ситуация. Особенность же таковой состоит в том, что и жить так далее вовсе нельзя, и попытка выйти приводит к последствиям катастрофическим. Николай закончил свои дни в атмосфере всеобщей неприязни, повторяю, всеобщей. Кажется даже сын и наследник его боялся и недолюбливал. Николай в конце концов осознал безысходность ситуации. Он умер подобно отцу Николая Алексеевича Алексею Сергеевичу от ощущения полной невозможности дальнейшего существования. Но перед смертью царь предписал наследнику некую программу, которую Александр выполнял не особенно задумываясь над содержанием. Это был человек, что называется, полнокровный, любитель изысканной пищи и прекрасных женщин. При этом Александр не обладал даже тенью культурности и интеллекта, которые имелись у его покойного батюшки. Народовольцы отнюдь не явились по мановению волшебной палочки. Во времена Николая I они были не возможны по определению, ибо любой потенциальный революционер сидел тогда в своей темной щели, не смея не то что действовать, но даже выдохнуть без позволения начальства. Любой образ действий, не соответствующий уставным требованиям, считался государственной изменой, и все тут. Александр II отпустил пружину, но не имел уже ни ума, ни воли, чтобы как-то управлять высвободившимися энергиями. Да он и не хотел ничего поправлять, а рассуждал примерно так: я все делаю правильно, а если ты против меня, то за шкирку и в петлю.
Вообще все вышесказанное не так уж важно. Важно то, что в николаевские времена сказано было гораздо более, чем о необходимости освободить рабов. При том, что крепостные крестьяне рабами вовсе не являлись. Терминология типа «гнилой Запад» или «капитализм без человеческого лица» появилась вовсе не в Советском Союзе, а как раз в России первой половины девятнадцатого века. То есть русские мыслящие люди очень скептически относились к европейскому капитализму, каковой по логике вещей должен был придти на смену крепостному строю. Александр Сергеевич Пушкин отзывался о наиболее передовом на то время государстве Соединенные Штаты Америки пожалуй резче, чем Валентин Зорин. Как раз в это время и явилась светлая идея: высочайшей миссией России и русских является, освободившись предварительно от рабских цепей, указание всему окружающему миру пути более человечного, чем озверелый капитализм. Якобы у русских имеются особенные средства для такого развития, как то незамутненная вера православная и крестьянская община, отрицающая дух индивидуальной наживы и поощряющая помощь ближнему.
Разобраться в судьбе человека, умершего сто сорок лет назад крайне трудно. Конечно Николай Алексеевич оставил в русской истории очень существенный след, прежде всего в своих произведениях. Но сохранилось немало других документов касающихся лично Некрасова, его семьи, сохранились воспоминания современников, труды литературоведов за более чем столетний период. Тем не менее, если попытаться как-то свести все это многообразие в единое целое, то тут же возникнет ощущение полного разнобоя и некоторых недоговоренностей. Еще хуже с общественным контекстом того времени. Кажется всем известно, что в России в девятнадцатом веке имел спор тех, кто именовал себя «западники», с так называемыми «славянофилами». Но, собственно, о чем они спорили? Мало кто тут может сказать нечто существенное кроме узких специалистов по той постой причине, что только они более или менее знакомы с трудами и первых, и вторых. Наконец, мало кто способен определить границы этих двух общественных групп. Вот Пушкин, он кто: западник или славянофил? Вроде бы Запад ругал. С другой стороны никаких особенных «русских путей» не предлагал, да и стихи начал писать на французском. Может быть он вообще возвышается над всеми этими категориями?
Мы можем только, пользуясь непосредственно литературными источниками того времени, установить не саму суть дискуссии, а некий его контекст. Например, довольно очевидно, что «славянофилы» являлись практически маргиналами. То есть большинство дворян, особенно дворян-помещиков им не сочувствовало. Напомним, что представители крестьянской субкультуры ни в каких общественных дискуссиях не участвовали. Помещиков-то понять не хитро. Они изо-всех сил старались подражать своим западным соседям и норовили содрать с мужиков семь шкур, дабы жить подобно английским сквайрам (вспомним «англофила» Муромского — героя Пушкина), что было невозможно в принципе. Но самое удивительное, что подобное соотношение сил сохранилось в советское время, хотя большинство советских историков были прямыми потомками тех, с кого эти самые шкуры драли. Понять это также не трудно: советская культура была прямой наследницей дворянской культуры девятнадцатого время. В постсоветское время случился полнейший бардак в головах и прочих носителях информации, хотя при этом было опубликовано множество интереснейших источников, не публиковавшихся в советское время.
Алексей Николаевич по рождению был потомственным дворянином, может быть даже столбовым и, что более существенно, потомственным помещиком. Тем не менее, он решительно отказался от приличной его сословию карьеры военной или чиновной. Крепостной строй Некрасов ненавидел всеми фибрами свой души и желал его дальнейшего прекращения. Не смотря на то, что освобождение крестьян фактически уничтожило его отца. Чего же ожидал Николай Алексеевич от всех этих перемен, ради чего старался? И кого считал друзьями в своих трудах, а кого врагами?
Ну хорошо, реформа совершилась, крестьян освободили. Прямо ли, криво ли, но рубеж перешли. А далее что? Вот бы вам, люди образованные, и книги в руки. Указуйте путь, работайте на благо России и мира. Однако интеллигенция почему-то предпочла дикий атеизм, чрезмерный даже по европейским меркам того времени, да беглую стрельбу по царю. Это вам не пейнтбол, не безопасно, повесить могут. Дело даже не в том, что не крепко умный Александр окружил себя советниками такого же разбора и никого более слушать не хотел. Дело в том, что русская интеллигенция, не успев толком еще сформироваться, вдруг ощутила себя совершенно бесплодной и по такому случаю озлобилась невероятно. Стоило ли Некрасову в Английском клубе так позориться?!
К сожалению, Николая Алексеевича огорчала не только необходимость компромисса с властями. В конце концов часть публики восприняла вынужденный жест Некрасова вполне адекватно. Гораздо болезненнее были конфликты внутри редакции, в которой, казалось, собрались единомышленники. Иван Сергеевич Тургенев, как всем нам хорошо известно, не был ни крепостником, ни консерватором. Он вообще был довольно терпимым человеком, но Чернышевского и Добролюбова не выносил абсолютно. И Некрасов вынужден был делать нелегкий выбор, ибо стороны конфликта так и остались не примиренными. Казалось бы Иван Сергеевич чисто по человечески куда ка ближе Николаю Алексеевичу, но выбор он делает в пользу Добролюбова. А почему так? Добролюбов — персонаж очень неоднозначный. В советское время он безоговорочно считался со знаком «плюс». В настоящее время литературоведы даже левых убеждений относятся к нему весьма сложно. Во всяком случае, по степени таланта и значению для русской литературы он с Тургеневым и рядом не ночевал. Видимо Некрасов считал Добролюбова более необходимым сотрудником, для достижения неких ему ведомых целей. Уж добропорядочному члену Английского клуба точно не пристало обобщатся со всяким Чернышевскими, Добролюбовыми и прочими сомнительными личностями.
Итак, никакого особенного русского пути, по крайней мере во второй половине девятнадцатого века, обнаружено не было. Однако, какое-то движение таки происходило, ибо надо же как-то приспосабливаться к новой, непривычной ситуацией, да и соседи пощипывают. Так кто же стал героем нового времени, столь не похожего на предыдущий период. Ну уж Печорин точно не годится. Ну, офицер, участник войны, не сумевший на гражданской службе сделать приличной карьеры. И что? Русским, не сумевшим изобрести чего-нибудь своего, особенного, приходилось поневоле следовать образцам европейским, английским там, французским, немецким. Следовательно, должен был явиться русский капиталист, развести разнообразную промышленность, изготовить собственные станки для отечественного производства, наладить выпуск передовой сельскохозяйственной техники, дабы облегчит тяжкий труд земледельца. Вроде бы какие-то такие и появлялись. Откуда же они брались? Как ни странно, преимущественно не из купеческого сословия. Русское купечество было очень замкнутым и консервативным сословием. К переменам оно в основной массе оказалось не готовым. Собственно, импортного слова «капиталист» в заводе почти и не было. Вдруг на поверхность всплыло довольно старое и странное слово «делец». Вот Чичиков у Гоголя сам называет себя дельцом. Собственно дельцами и оказались часть чиновников, как бывшие, так и действующие. Эти люди сумели таки наворовать значительные средства и решили воспользоваться открывшимися возможностями для приумножения капитала. Действующий чиновник не имел права заниматься коммерцией. По такому случаю чиновное ворье вынуждено было вступать в картель со всякими проходимцами, выдававшими себя за негоциантов.
В очень выгодном положении оказались старообрядцы. С одной стороны, они имели возможность собирать деньги со всей общины и отдавать их кому-нибудь одному, наиболее оборотистому. С другой стороны, они умудрились завести прочные связи с иностранными финансистами, в первую голову английскими. То есть у старообрядцев имелся свободный капитал, необходимый для развития бизнеса. Ныне старообрядце подчас пытаются изобразить этакими хранителями древних народных традиций. На самом деле они всегда люто ненавидели Православную церковь и Россию в целом.
Выбились в фабриканты и некоторые вчерашние крепостные. Вот только откуда они деньги взяли? Некрасовские мужики уж явно фабрик не приобретут, даже обладая скатертью-самобранкой. Деньги мог дать помещик, но такое происходило в исключительных случаях. Чаще всего деньги у мужика заводились за счет беспощадного паразитирования на членах своей же общины. Таких людей в деревне и называли «мироедами». В добавок, такой капитал мог иметь откровенно уголовное происхождение, как у упомянутого выше персонажа Салтыкова-Щедрина. Разбогатев, бывшие крестьяне порой оказывались как бы между сословий: от старых корней они оторвались, а к новым не приросли.
И уж конечно на образовавшееся пространство широким потоком хлынул иностранный капитал. Средства у иностранцев имелись. Да и новые технологии с соответствующим оборудованием они были ввести вполне способны. Вот только на русские традиции им было наплевать, национальные интересы России по боку, ничего личного — только нажива.
Результаты всех этих пертурбаций оказались очень странными. Причем, подчеркиваю, изменения начавшиеся еще при живом Николае Алексеевиче, продолжались в том же самом виде и с теми же результатами вплоть до 1917 года. Промышленность постепенно возрастала, и новые технологии внедрялись. Но существенная часть промышленных предприятий и большая — финансовых организаций находилась под полным контролем иностранного капитала. Но самое существенное, значительная часть необходимейших и незаменимейших изделий в царской России не производилось никогда, а импортировалась.
Условия труда на европейских промышленных предприятиях, первоначально чрезвычайно тяжкие, постепенно улучшались. В России же они практически до конца монархии оставались на уровне крепостных заводов, вопреки стенаниям нынешних любителей проклятого царизма. Кроме всего прочего, результатом александровских реформ стало такое своеобразное и неоднозначное явление, именуемое земством. Вообще земцы по преимуществу занимались препирательствами с местным чиновничеством, но среди них встречались и бескорыстные энтузиасты, немало сделавшие для народного посвящения и здравоохранения. Еще земцы наладили российскую статистику. Позднее развилась статистика ведомственная. Так что существует значительное количество источников, отображающих жизнь фабричных рабочих конца девятнадцатого века — начала двадцатого.
Изображенная в некрасовской поэме деревенская жизнь ничуть не улучшилась и после кончины Николая Алексеевича, если не ухудшилась, ибо ресурсов не прибавлялась, а имущественное расслоение продолжалось. По сути происходило внутреннее разрушение общины в результате деятельности кулаков.
Ныне много всего написано по поводу определенного сходства рубежей XIX-XX веков и XX-XXI. Определенный резон тут имеется, хотя всякая историческая аналогия ограничена. Мы второй раз натужно пытаемся ввести капитализм в одной отдельно взятой России. Как будто одного раза не достаточно. А ведь Некрасов да и Салтыков-Щедрин еще когда прекрасно поняли всю бесплодность и крайнюю опасность таких попыток. Беда в том, что не смотря на стопятидесятилетнюю историю усилий у нас так и не поняли истинную суть капитализма. Бесконечное накопление капитала является не средством для чего-либо, а самоценностью. То есть накопление ради накопления. Капитализм- это служение, это культ Молоха! У Куприна есть рассказ, который так и называется - «Молох». Не случайно европейцы сначала заменили христианство протестантизмом, то есть упрощенным иудаизмом, а позднее и вовсе отказались от всяких его следов. Двум кумирам одновременно служить не возможно.
У нас в России периодически всплывает очень своеобычная прослойка (не среди чиновников — чиновники всегда являются отдельной и замкнутой корпорацией, сохраняющейся в том же самом виде при любом раскладе), претендующая на звание «правящей элиты». При нынешнем раскладе она как бы считается «капиталистической». Но повторяю, капитализма в ней, как яда в спичке. Это сборище вульгарных паразитов, первейшим желанием каковых является обжорство до состояния рвоты и возможность плевать в физиономии холопов, плевать в самом прямом смысле этого слова. По этому капитализм возможен у нас только в виде плантации американского народа, да и то едва ли, так как никаких бананов, кофе и табака у нас не вырастишь. Заметим еще, что большевики сами заложили мину замедленного действия, отрекшись от веры православной. Христианские ценности абсолютны, не требуют никакого обоснования. В Советском Союзе могли говорить что угодно о светлом будущем, об идеалах строителей коммунизма. Надо признать, что случались энтузиасты вполне во все это верившие. Но неизбежно появлялись и те, кто желал просто паразитировать, и плевать им на всяческие идеалы. И это противоречие неизбежно разорвало Советский Союз. За сим опять началось «построение капитализма». Только вот строят они в отличие от того времени, когда мужики пошли узнать про счастье и веселье, в абсолютной пустоте. Тогда-то хоть какая-то почва имелась.
При жизни Алексея Николаевича Некрасова христианские ценности также оказались попранными. И произошло это в следствие отношения одних людей к другим, как к скотам, то есть крепостного строя. Видимо в этом и есть причина всех последовавших бедствий. Две великих субкультуры, народная и дворянская, не примирились бы никогда, хотя Николай Алексеевич этого искренне желал и немало постарался ради. Наверное какой-то особенный русский путь таки существует, но это путь тяжелейшего подвижничества и бесконечного разочарования. Александра Сергеевича Пушкина принято называть гением и столпом русской культуры. Алексея Николаевича Некрасова с полным правом следует назвать подвижником русской культуры, что до настоящего времени так толком и не осознанно. И с великой печалью мы вынуждены констатировать, что миссия эта оказалась личной трагедией Алексея Николаевича. Все этапы этой трагедии довольно полно отображены в поэме «Кому на Руси жить хорошо». В конце концов поэт изнемог, и поэма осталась незаконченной.
Некрасов чуть было не погиб оказавшись больной и голодный на улице в лютый мороз. Он разрушал свое здоровье изнурительной журнальной поденщиной. Он пытался собрать в единое целое литераторов, желавших друг другу немедленной смерти. Он помогал нуждающимся, которые за тем не выказывали ему ни малейшей благодарности. Он прекрасно понимал, что таких гениев, как Достоевский или Салтыков-Щедрин необходимо либо обходить стороной, либо сразу пристрелить при первой встрече. Он писал оды палачу (вообще Муравьев не был лично жестоким человеком, во время подавления польского восстания было казнено значительно менее человек, чем перед этим было перерезано русских, наконец, Муравьев был известен борьбой с мздоимством, но его никто не заставлял заниматься тем, чем он занимался, потому именно палачом он и был). Некрасов в конце жизни начал осознавать провал и безнадежность своей миссии. Он так и не завел полноценной семьи, не имел детей. Он заболел раком и умирал долго и мучительно. Один его брат был конформистом, пытался следовать воле отца и сделать военную карьеру. Не сложилось. В итоге он оказался неудачником, жил на подачки родственников, в первую голову самого Николая Алексеевича, и рано умер. Второй брат был более удачлив, проявил себя успешным хозяйственником и дельцом, сколотил немалое состояние. Только вот основой всего этого являлось очень солидное наследство умершего поэта.