Был знойный полдень начала июля, когда я вышел из троллейбуса Симферополь - Ялта на ялтинской автостанции в светлом, ближе к белому, легком костюме. Я прибыл отдыхать без путёвки, без адресов знакомых или знакомых моих знакомых с одним небольшим саквояжем, в котором было полотенце с гигиеническими принадлежностями, перочинный нож с полдюжиной разных открывалок, неизменный спутник моих путешествий - фотоаппарат и бутылка рядового армянского коньяка ереванского разлива. В такие поездки я не нагружал себя вещами на все случаи жизни, чтобы не быть носильщиком самого себя, а заполнял потолще бумажник денежными знаками, точно зная, что всё мне необходимое найдётся в курортных магазинах. В мае я оформил официальный развод со своей милой женой, в которую был, несомненно, влюблён, когда женился. И не был сердит, когда развёлся. "Встреча была коротка..."1, - как сказал поэт. Мы поняли, что долгой жизни вместе у нас не получится, и расстались без взаимных обвинений. В ЗАГСе посетители нас приняли за оформляющих брак, так мы были милы и приветливы друг к другу. Но это было внешне, а внутри, по крайней мере у меня, была трещина. Мне исполнилось тридцать лет, а восточный мудрец сказал, что если "...в тридцать лет жены нет, так и не будет...". И потому было неуютно в мыслях оттого, что мне тридцать, а жены у меня уже нет. Мы ещё весело провели " разводной " день, погуляли в ресторане и распрощались навсегда уже утром в бывшем совместном, а теперь только её доме. Но сердце глухо щемило. Не так работалось, не так шло время. И прошёл месяц. Я испросил отпуск и полетел в Крым, в Ялту. Где никогда ещё не был и где жил мой кузен Виталий. Его я не хотел загружать своей персоной, и он не знал и не предполагал, что я уже в Ялте.
Ялта встретила зноем. В троллейбусе по дороге из аэропорта ещё было терпимо: в открытые окна на ходу пролетал ветерок, а на автостанции было просто пекло для северянина. Я сразу взмок. Присел на скамейку и, скинув пиджак с галстуком, немного отдышался. Время близилось к полудню. Немного подсох и пошёл вниз по бульвару к морю, надеясь, что море непременно и сразу пришлёт мне "великие думы". Никто меня сюда не звал, никто меня на этих улицах не ждал. Мне было тридцать лет. Я с бородкой на подбородке и космой волос до плеч выглядел неплохо и непонятно для определения моей профессии. Кое - чего я в этом мире уже знал и умел и пусть всевышний не наградил меня исключительными талантами, я зарабатывал неплохие деньги и никогда не чувствовал себя ущемлённым. Мир и сегодня, как и в семнадцать лет, открывался передо мной во всей красе. Я улыбался, шествуя к морю, и добродушное чувство покорителя сидело во мне игривым котёнком.
На Приморском бульваре, молодая блондинка продавала мороженое, морозильник с которым стоял под размашистым зонтиком. Я устало опустился на стул у ближнего к ней столика, достал коньяк из саквояжа и протянул продавщице:
- Положи, милая, в камеру...
- !?
-Ну, не могу же я пить горячий коньяк. Два часа в самолёте, два часа в троллейбусе и здесь уже целый час.
Девушка немного пошевелила мозгами, напряжённость в лице пропала, глаза прояснились. Она улыбнулась, взяла бутылку и положила её в камеру с мороженым.
- Спасибо, - сказал я ей и закурил, уже спокойно оглядываясь вокруг себя. На белый теплоход у причала, на сверкающее море, на курортную публику, на женщин почти без ничего, на мужчин в белых штанах и в белых "капитанках" на голове с шильдиком "Ялта" вместо краба над козырьком. По бульвару катились тележки с курортными товарами, среди которых были и капитанки. Я остановил одну тележку, купил кепочку и сразу же приспособил на голову. Достал из саквояжа фирменные зеркальные затемнённые очки и создал ими вместе с капитанкой курортный ансабль на голове. "Как?" - повернулся я к мороженщице. Она показала большой палец и улыбнулась.
- Три мороженых, - сказал я ей. - Два Вам, одно мне. И стаканчик, и коньяк. Выпьешь?
Девушка отрицательно покачала головой. Я налил полстакана и выпил. Приятная свежесть охлаждённого горячительного напитка на мгновение затуманило голову, и разлилась по телу. Отменное сливочное мороженое было великолепным дополнением.
- Ну, вот я и курортник.
- Очень похоже, - откликнулась мороженщица.
- В Ялте тесно?
- Очень. Друг на дружке лежат.
- А где лучше?
- Поезжай в Симеиз. Там для "диких" пляж большой. А за Кошкой вообще никого нет.
- Кошка!?
- Да это гора так называется. За ней по берегу обсерватория и никаких курортов.
- Спасибо, милая. Даст Бог, увидимся.
Отчаянно закругляясь от поворота к повороту львовский автобус, закручивая голову своими виражами и горячим выхлопом дымного мотора, проволок меня и других любителей таких перемещений через Мисхор, Алупку и выскочил на крошечный пятачок автостанции с названием Симеиз. Я вышел из автобуса, пошатываясь. Посмотрел в сторону моря, определив его местонахождение по солнцу. Море скрывалось за кипарисами. С маленькой площади уходили три дороги: кроме той, по которой мы приехали, уходили и скрывались меж домами ещё две улицы - дороги. Одна как бы вдоль побережья туда, где горбатилась гора действительно чем-то похожая на лежащую кошку; другая как - то вверх и тоже в сторону Кошки. Но в той стороне за домиками, густо карабкавшимися по крутым склонам, просматривался только хребет Крымских гор, за которыми уже кроме серого марева ничего не было видно. За горами Бахчисарай - скажет мне позже знаток крымской географии. На ступеньках крылечка у домика такой же крохотной автостанции, как и площадь, сидели тётки явно местного колорита и переговаривались, поглядывая на выходивших пассажиров автобуса.
- Хозяева, - подумал я и направился к ним, подняв один палец вверх.
- У меня, милок, одна комната на двоих. Две кровати, стол, - сказала благообразная старушка с белым платочком на голове. Где я второго искать буду. Подожду двоих, может муж с женой подъедут.
- Далеко твоя обитель?
- Метров сто. Видишь, за абрикосами крыша. Но ты мне не нужен. Двоих надо, не понимаешь.
- За каждого по два рубля берёшь!
- Два.
- Пойдём домой, бабуля. Плачу два рубля за каждую кровать, но спать буду один на обеих сразу.
- Вперёд платить будешь сразу за двадцать дней...
- Вперёд, вперёд, - успокоил я старушку и вынул деньги. - Вот сорок рублей при свидетелях и сорок дома, как только размен сделаю. "Свидетели" повернулись к нам.
- Бери, Васильевна, - сказала белесая дама басом. - Видишь, клиент достойный: не смотрит, не спорит, платит. А посмотри, грива - то до плеч, а бороду для курорта подрезал. Чует моё сердце - поп, не иначе! Пока не сознается - зови батюшкой, чтоб не ошибиться. А бог увидит - приветит.
- Ладно вам, - сказала Васильевна, завязывая деньги в платочек. - Ну, пошли, батюшка. Комната хорошая, не пожалеешь. Баня казённая рядом вот тут на автостанции. В саду у меня душ под абрикосом. Две бочки с водой с утра солнцем калятся - к вечеру почти кипяток. Звать - тебя как?
- А называй Алексеем Васильевичем. Ты Васильевна, я Васильевич. Только не поп я и помочь вам божьими благословлениями не смогу.
- На всё воля божья! Как скажешь, - вздохнула Васильевна.
Комната с двумя кроватями была не больше 4-х метров. Между кроватями стоял у окна двуногий стол, прикреплённый к полу и стене. И окно. Окно скрашивало всё. Из окна с любой кровати был виден кусок скалы "Дива" и бескрайнее синее море до самого Стамбула. Был уже вечер. Потянул бриз, и море блестело в рубчик белыми пенными гривками, по которым тяжеловато пробивалась "Комета", зачерпывая эти гривки своими крыльями, увязая в них и теряя своё изящество и скорость.
- Спасибо, Васильевнв! - сказал я хозяйке, которая стояла в дверях и ждала оценки. - Всё мне нравится, и хлопот я тебе не доставлю.
Васильевна ушла. Я разместился. Безжалостное днём солнце как-то размылось в мареве далёких дымчатых облаков, и лёгкая вечерня тень легла над разморённым зноем Симеизом. И после приятного душа, смывшего всю копоть дороги, под осколками вечернего бриза пробившегося через моё окно, на организм упало упоительное отдохновение. Хотелось петь, радоваться...
" Утомлённое солнце...", - замурлыкал я и рассмеялся. Наверное, полмиллиона мужиков на черноморском побережье в эти часы в том или ином варианте вспоминали эти слова. Никакого другого солнца, кроме черноморского они и не видели люди нашей много... много...какой-то Родины. Не знали ни Испании, ни Майорки, ни Флориды, ни Арабских эмиратов. И утомлённое солнце у них было своё, отечественное. Да и как бы могли мы назвать солнце утомлённым во Флориде. У американцев ничего не бывает утомлённым. У них всегда и всё только "О, кей!" Уходить мне на незнакомые улицы не хотелось. Я достал коньяк, попросил у Васильевны фруктов и пригласил её за стол. Она пригубила, и мы прекрасно провели часок дружной компанией. У Васильевны две дочери. Обе разведены, работают продавщицами здесь же. А она держит старый дом и воспитывает внуков. У неё летом "гостят" 12 - 15 постояльцев и она собирает с них на зимнюю жизнь. Были бы зятья путные, так построили бы домики, как у других - по тридцать человек принимают с удобствами. А эти пьянчужки и жён пропили. Они же пьют, а в магазины вы вот приходите, красивые, с деньгами, слова хорошие говорите. Вот девки и повыгоняли своих пьяниц. Только никто на них из ваших жениться также не собирается. Так вот пробалуются и сопьются, когда годы выйдут. "Мало ли здесь таких....", - грустно закончила Васильевна нашу посиделку.
- Всё в руках божьих, - сказал я.
- Да, батюшка. - ответила Васильевна и задумчиво посмотрела на меня.
Утром следующего дня я бросил своё нетронутое южным загаром бледноватое тело на гальку дикого пляжа Симеиза, который владел территорией от причала, что был в сотне метров от знаменитой скалы Дива, до пляжа именного санатория, отделённого от дикарей металлической решёткой. На глазок пляжу принадлежал берег шириной в три десятка метров и метров в триста длиной. Метрах в пятидесяти от берега выставляла голову небольшая скала, постоянно облепленная резвящимися человеками. Над диким пляжем нависал городской парк, отделявшийся от пляжа вертикальным скальным обрывом в пятнадцать метров. На стыке с санаторием на середине обрыва образовался выступ, на котором гордо расположился туалет - сортир, выстроенный в полном соответствии с социалистическими принципами по отношению к общественным туалетам. Вонь от него определённо достигала побережья Турции и было просто удивительно, что турки не протестуют. Заглянув в него, я решил туда более никогда не заходить и держаться в возможной недосягаемости. Ни грибков, ни лежачков на пляже не было. Не было продавцов с мороженым, не было фотографов. Ну, нет и не надо - решил я. И перестал придираться к обстановке. Утром я купил одно большое махровое полотенце. Вечером купил второе и ласты с маской для ныряния. И минимум пляжных удобств себе обеспечил. Было тесно и жарко. Июль - расцвет курортного Крыма. "Вокруг кувыркались, играли, смеялись. Кто резался в карты, кто резал селёдку и в кружки разлил перегретую водку..."1 Я облюбовал себе местечко поближе к причалу в окружении дружелюбных соседей, не глотавших водку и не храпевших в полуденную жару. Определил и режим дня: утром сплю сколько желается, завтракаю в кафе на открытой веранде полстаканом сметаны и бифштексом и запиваю кружкой молдавского ординарного сухого вина, которое разливают из квасной бочки, стоящей у крылечка кафе, за полтинник. Затем в торговом ряду покупаю фрукты, а в палатке две полулитровых бутылки молдавского сухого вина по восемьдесят семь копеек по составу и качеству как и в бочке, которые прекрасно утоляли жажду в течении дня и поддерживали необходимый тонус. Ухожу с моря в четыре - пять часов дня, обедаю в единственной столовой, набитой потной толпой в середине дня и пустой в предвечерние часы и к Васильевне под её душ и комнатку с двумя кроватями. После душа сплю, разнежившись пару часов, или просто лежу в незаботливых раздумьях. В восемь вечера ухожу на прогулку без планов: как получится, так и будет! И потекло...
Я хорошо плавал, а ласты под названием "Барракуды" как будто стали продолжением моих ног. И с ними в воде я чувствовал себя Ихтиандром и мог не выходить на берег часами. Соседи по пляжу быстро привыкли, что я долго отсутствую и не беспокоились, хотя я и не думал, что они беспокоились. Я уплывал далеко за буйки или плыл вдоль берега мимо всех санаториев, где на берегах вёлся размеренный образ жизни на море: всё по расписанию. И с каждым часом пребывания в воде и под солнцем на мягком полотенце я чувствовал, как приходят в соответствии с назначением природы все мышцы моего тела и как расслабляется и рассасывается напряжённость прошедших дней в мыслительной системе. Синее море, голубое небо, белые облака, похожие на чаек и сами чайки, белые корабли, припавший для прыжка хребет Кошки и стройные кипарисы над скалами пляжа - всё говорило мне, как прекрасна земля, и как прекрасно быть на ней. А купол обсерватории на вершине горы Кошки незримо связывал мою землю с бесконечным космосом, частичкой которого был и сам я. А на изогнутых улочках Симеиза беспечная толпа и над ней купола восточных замков, построенных преуспевающими людьми ещё царской России и тёмнозелёный парк с кипарисовыми и пальмовыми аллеями. И курзал, где давал концерт на другой день по моему приезду Юрий Богатиков и усилители разносили его голос по всему вечернему берегу. Потом заезжала София Ротару и другие. И всё это было для меня. Даже большая межсанаторная танцплощадка и ресторан на крыше второго зтажа без стен, откуда поздним вечером пленительно смотрелось ночное море с отблесками крупных южных звёзд и выплывающий из - за неплотных облаков серебряный диск молодой луны.
Прошлое затуманилось. Я пил вино после завтрака. На ступеньках лестницы у магазина сидела "золотая" прослойка Симеиза, обитавшая здесь с появлением продавца у бочки. Несколько не старых, ещё крепких, но испитых мужчин и среди них, наверное, последний крымский татарин на крымской земле. Уже крепко пожилой с густой никогда должно быть не расчёсывающейся и не моющейся гривой седых волос торчащих во все стороны. Этот - выступальщик. Другие сидели молча или тихо перебрасывались недлинными фразами, а этот ораторствовал. О чём? Вероятно всё о том же. Я не прислушивался. У ног мужиков лежала соломенная шляпа, в которую прохожие иногда кидали монетки. Кинул и я полтинник, полученный при сдаче с рубля. Двое сразу поднялись и пошли к бочке, получив там по стакану. Позже я заметил, что если набирался полтинник - шли двое. Если было меньше - шёл один. И по очереди. Так и сидели весь день. Кто-то засыпал, просыпался и снова ждал очереди. Встречая их каждый день, я кидал им мелочишку, чтобы бесцельно не выкатилась из карманов, и не угнетал себя мыслью, что толкаю их к гибели. Их судьба была в создании колорита местечка. Выпив вино, проходил по кипарисовым аллеям парка к причалу и на своё местечко, где раскланивался с появившимися знакомыми и они подвигались, если предполагаемое моё место было ими заполнено. Организм я заставил жить по нужному ритму, и причин заходить в засраный туалет у меня не было. Было солнце и вода и через три - четыре дня я наультрафиолетился, и ничем не отличался по цвету кожи от аборигенов. Ближними соседями на пляже были два молодых человека из Запорожья и четыре дамы до сорока, по две с разных сторон. С ребятами я в первый же день расписал "пульку" и они начали видеть во мне партнёра. Но я никогда не был игроком. А дамы плохо плавали, и ни одна из них не решалась доплыть до камня со мной. Но все были игривые и любили анекдоты. Одна по имени Татьяна даже стала интересоваться, как я провожу вечера и где меня можно встретить. Я смеялся и говорил: "Когда доплывёшь до камня, то там и будет первое свидание". А вечерами я брился, освежался "Красной Москвой", надевал белые брюки и шел в парк. В парке были местечки, где продавали пиво в бутылках. Для начала я брал бутылку и не торопясь пил из горлышка. Аккуратный сосед из постояльцев Васильевны предупредил меня, что все санатории в Симеизе туберкулёзные и с санаторными женщинами лучше не знакомиться, а пиво надо пить из горлышка, чтобы палочки Коха не засорили организм. Я послушался, стал пить пиво из горлышка и перестал заходить на санаторную танцплощадку, где успел завязать мимолётное знакомство. В парке на всех скамеечках сидели пары и компании, звучали музыка из транзисторов. Я был один, и мне не было ни грустно, ни скучно. Скорее весело. Ведь "...Всё вокруг меня переменилось. Милая покинула меня. Исчезли вздохи и сцены, слёз и измены, снова свободен я!..." 1
Васильевна не оставляла своих намерений расколоть во мне попа.
- Да ты знаешь, батюшка, - говорила она, - чтобы освятить эти крестики, мне надо в Симферополь ехать. А это целый день до позднего вечера и деньги какие.
- Понимаю, Васильевна. Так чтобы было экономнее, собери со всех соседок крестики и другие поручения возьми. А они пусть оплатят твою дорогу и прочее.
- Ну, бог с тобой, батюшка, - вздыхала Васильевна и уходила.
В гастрономе, где вечером я покупал сигареты, меня окликнул молодой голос:
- Эй, батюшка!
Я, не поворачиваясь, скосил глаза. Из - за витрины симпатюшка - продавщица, на которую я уже обратил внимание, махнула мне рукой.
- Да, да! Я тебя, батюшка.
- Почему Вы называете меня "батюшкой", - подошёл я к ней.
- Да ты же у моей матери квартируешь, у Васильевны. А она по другому тебя и не называет. А я, вот, решила познакомиться с таким приятным батюшкой.
- Нет ничего проще. Алексей Васильевич.
- А я Даша. Я смену закончила, сейчас выйду.
- Так что, Даша? Вам тоже крестики надо освятить? - спросил я, когда она появилась на улице. Даша засмеялась.
- А неплохо бы. У меня ребятёнок некрещёный шастает.
- У вас тут из - за отсутствия церквей все некрещёные. Был бы попом, мог бы обогатиться.
- И так не бедненький. Васильевне двойную цену платишь.
Мы шли по улочке, выводящей на Севастопольское шоссе. Навстречу шаркая ногами, неровно двигался мужик, похожий на тех, что из компании у бочки. Поравнявшись, он равнодушно поглядел на меня и зло бросил Даше:
- А, блядь, снова подцепила...И когда у тебя п... засохнет.
- Иди куда идёшь, ползунок. А то ворованный рубль потеряешь, - сухо ответила Даша и, пройдя несколько шагов, пояснила. - Бывший суженый. Десять лет, как развелась, а всё скулит, зараза. А сам кроме стакана ничего в жизни не поднял. И бедные мы в России, бабы. Что Машка, что Дашка! Как не старайся жить по человечески, а всё равно - блядь...
- Так реже ходи с мужиками по улицам.
- А как ты мой дом найдёшь? Да и будешь ли искать? И все, кроме тебя, сами пристают. Я не испортилась пока, красивая...
Она повернулась в профиль, приподняв плечо, отчего её высокая грудь поднялась ещё выше, оттенив всё богатство её красивого тела. А белокурые естественные волосы загорелись в этот момент в лучах уходящего солнца. Я невольно залюбовался.
- Вот так -то, - сказала Даша, открывая калитку под виноградной лозой.
- Проходи. Я постояльцев не держу. С моей работы достатка хватает.
- Ты красивая и приятная женщина. Я и не встречал такой, - говорил я Даше за столиком под роскошным абрикосовым деревом. Мы пили охлаждённый "Деброй" из высоких узких бутылок и закусывали абрикосами, срывая их с дерева. - И я хочу быть с тобой и не могу. Вот так запросто как-то у меня не складывается. Я после жены не искал случайных встреч с женщинами. Мне казалось, что снова должна на меня упасть любовь.
- А ты, Алёшенька, обними меня и поцелуй. И любовь упадёт на тебя. А то я завтра уезжаю на целую неделю.
И Даша заключила меня в крепкие объятия, осыпав поцелуями. Я хотел противится, но мой рот закрылся её ищущими губами. Порыв кончился, и я мягко освободился от её рук.
- Всё же я пойду, Дашенька! Буду думать о тебе целую неделю и влюблюсь без тебя в тебя.
- Ну и дурачок, - сказала Даша, обнимая и целуя уже у калитки. Я вся горю, а он ледышка. Что за мужик пошёл!? И уже вслед, когда я ничего не слышал, ругнулась про себя и пробормотала: "Козёл драный! На такую бабу не полез. И ведь не импотент, ощущала".
- Чёрт те что!? - тоже пробормотал я, вернувшись к Васильевне. Достал из хозяйского холодильника свой коньяк и хлопнул сто пятьдесят не закусывая. Горячая женщина. Ещё бы чуть- чуть и... Но я пусть к тридцати годам и превратился из романтика в циника - романтика, как сам себя называл, но просто секс без более высоких чувств меня не захватывал...
На краешке пляжа составлявшего метр - полтора мокрого песка я каждый день видел мальчишку лет шести, который носился по нему без устали. Загорелый, энергичный, без привязки к кому-либо из взрослых. Он купался, бегал, валялся, но никуда не исчезал. Когда я приходил на пляж он уже был. Когда уходил - он оставался. Но вскоре я заметил, что в середине дня и ближе к вечеру рядом с ним появлялся лысоватый, но густо заросший рыжей бородой мужчина в шортах без рубашки, такой же прокалённый солнцем и кормил его из принесённых с собой мисок. Он терпеливо ждал, пока малыш поест и уходил. Потом я увидел мужчину у фрукто - овощного магазина, ворочавшего ящиками с продукцией, и спросил, а не боится ли он оставлять малыша одного. " О!- улыбнулся он. - Это мой сын и он совершенно понимающий и я им горжусь и спокоен. Приболел он у нас, и врачи порекомендовали южный Крым на весь сезон. И я уволился и с апреля здесь. Работаю грузчиком. А пацану явно получшело, и я очень рад". В это время к магазину подошла загорелая девушка с чёрными распущенными волосами, опускавшимися за лопатки и в легкомысленном платьишке, открывавшем все её прелести, и поинтересовалась у моего собеседника, назвав его Виктором, что нового привезли.
- Огурчики и помидорчики из степного Крыма, и персики первого урожая. Сочные, как твои губки, Зиночка
- Возьму по парочке всего, - улыбнулась Зиночка и, мимолётно скользнув большими карими глазами по мне, прошла в магазин.
- Стопроцентный продукт курортного берега, - пояснил Виктор, повернувшись ко мне. - Родившаяся свободной в свободной любви и сама родила от кого не припомнит. Мальчишке полтора года. Сама работает медсестрой в санатории. Но очень хороша, добра, приветлива. Приударил бы, да жена на днях приезжает.
- Ну, у тебя сезон долгий. Приударишь ещё.
- Всё возможно...
А солнце светило, и всё прекрасно было. Я нежился под солнцем после длительного заплыва, перебрасывался с Татьяной шуточками и угощал её абрикосами от Васильевны. Блестело море в полном штиле. С уступа на скале Дива прыгали любители острых ощущений. Высота была побольше десяти метров. Здесь снимался эпизод для "Неуловимых мстителей", когда кто-то из героев спасался от погони и прыгал с необозримой высоты в море.
- Вот ты не сознаёшься, где бываешь вечерами, а я видела тебя вчера с красоткой из магазина. И чего тебя на местных потянуло. Они ведь все..., - подкольнула меня Татьяна.
- Вот и красотка так же говорит, что они здесь все одинокие или разведённые. А приезжие бабы все сплошь замужние, а отрываются здесь на всю катушку, ни одной профессионалке их не достать.
- Ну не все. Многим смелости не хватает, - сказала Татьяна и погрустневшими глазами посмотрела на меня.
- Время ещё есть, - утешил я её и предложил разбавить грусть бутылочкой Алиготэ.
Мы распили бутылочку, и я снова смотрел в высокое небо не закрытое ни одним облачком и было светло и спокойно. Не было никакой потери, а были одни находки. И этот прекрасный берег Крыма с горой Кошкой и скалой Дивой, и это ласковое море, и эти весёлые и красивые люди вокруг и это чудесное вино, от которого становится ласково внутри и появляется здоровый блеск в глазах.
Я зажмурился под капитанкой, и мне показалось, что чуть вздремнул. Стало жарко. Все соседи были в воде. Я натянул ласты и поплыл к камню, на котором было приятно посидеть. Когда море волновалось, волны перекатывались через камень, смывая седоков, и все весело визжали. В этот раз волн не было и на камне никого не было. Я плыл, опустив голову в воду, а когда выглянул из воды, то был уже рядом с камнем. На камне стояла молодая женщина, вырисовываясь на фоне неба стройным сильным телом. Она стояла, подняв руки вверх как будто тянулась вверх, в облака, которых не было. Я махнул мимо камня, затем развернулся и проплыл вокруг, поглядывая на неё то по солнцу, то против солнца. Мне показалось, что я её где-то видел, но не вспомнил.
- Притомился, наверное, отдохни! - раздался сверху чистый низкий голос женщины. Она уже сидела на камне, опустив в воду длинные ноги. Густые чёрные волосы спускались на плечи и на грудь. Карие глаза смотрели чуть насмешливо. Ей едва ли было двадцать. А если больше двадцати, то только чуть-чуть. Узкое лицо, прямой нос, полные губы...Что-то очень знакомое. И вспомнил, что рассматриваю женщину, что видел у фруктового магазина, когда разговаривал с Виктором.
- Привет! - сказал я и сел рядом.
- Привет. А то плаваешь вокруг, как тот жокей в цирке, что лошадь три дня красил1...
Я хмыкнул. История про жокея была мне известна.
- Знаешь про жокея? - и, не дожидаясь ответа, - Я вчера тебя у магазина с Виктором видела. А сегодня прошла мимо по пляжу, ты по сторонам не смотрел и скучную книжку читал.
- И совсем не скучную, а специальную - "Плазма - четвёртое состояние вещества". Знаешь ли три первых?
- И знать не хочу. Я сама есть во всех состояниях. Будешь изучать, с ума свихнёшься. А ты хорошо плаваешь. Я тоже в море как рыбка.
- Может, вместе поплаваем? - я взглянул в её глаза. Она не была красавицей, но как любят говорить французы, была хорошенькой. - Идёт!
- Идёт. Вечером, если захочешь, найдёшь меня там. - И указала на парапет, которым заканчивалась аллея парка перед скалой Дивой. - А сейчас прощай. Мне на работу.
И прыгнула в воду. Я проводил её взглядом, увидел, как она подобрала белый халатик и бегом побежала по крутой металлической лестнице, спускавшейся с обрыва от парка.
Во дворе у Васильевны гуляли, когда я возвратился с пляжа. Кто-то из полутора десятков гнездившихся на её территории людей, справлял день рождения. Раскручивал музыку магнитофон, две пары танцевали. За столом не слушая друг друга, громко разговаривали весёлые люди.
- А вот и батюшка, - крикнула Васильевна, выходя из летней кухни с большой сковородой, на которой блестело и шипело не меньше дюжины яиц поджаренных под глазунью. - Иди выпей и закуси. И правда ведь, - обратилась она к имениннику, что он батюшка. Уж неделя, как здесь, а всё один ходит. Ни с одной шашни не завёл. Закон - то божий не велит.
- Ладно, Васильевна, исправлюсь, - ответил я ей, выпил за здоровье именинника и закусил вкусной глазуньей сделанной на шкварках. Затем сходил к себе в комнату и принёс на стол бутылку водки. Гулящий люд встрепенулся, сбросился рублями. Двое охотников сбегали в магазин, и праздник раскрутился на безвременье. На свидание я пришёл после десяти и никакую девушку не мечтал увидеть. И её не было в назначенном месте. Я закурил, осмотрелся и увидел на причале одинокую женскую фигуру. "Кто бы это мог быть?" - подумал я и спустился на причал. На последней балке, опустив ноги в пустоту, сидела Зина.
- Ну, Лёшенька, даёт. Девушке давно уже в постель надо, а кавалер только идёт. Да и не идёт, а еле ноги волочёт. Где так надрался?
- Курорт, Зиночка, - ответил я, присаживаясь рядом. - Вокруг одни неожиданности. Да и чем я тебя пленил, чтобы ты меня дожидалась. Я думаю, что к тебе и по одному и группами мужики весь вечер привязывались.
- Привязывались, - улыбнулась Зина. - Но я пришла для тебя...
Я обнял девушку и поцеловал в её манящие губки. Она не противилась и даже ответно шевельнула губками, но быстро отвернулась и сплюнула в воду.
- Ну и противный. Хоть и видно, что прополоскал во рту, но такой "аромат"...
- Первое свидание и сразу упрёки. А завтра уже бить начнёшь.
Зина рассмеялась. Я вынул из заднего кармана плоскую нержавеющую фляжку с гербом нерусского города, подаренную знакомым лётчиком. В неё входило двести граммов жидкости. Я обычно наполнял её коньяком и носил с собой как неотъемлемую принадлежность костюма. Коньяк был в ней и сейчас. Я отвернул пробку и подал фляжку Зине -
- Пригуби. И мои "ароматы" уравняются с твоими.
- Действительно надо выпить, - сказала она, принимая сосуд. - Когда мужчина пьян, а женщина нет, он однозначно думает, что на уме у неё корысть. А у меня всё прозрачно. Увидела тебя с Виктором, подумала, что если ты обратишь на меня внимание, то это всевышний велел мне быть с тобой. Мне кто-то из наших гостей сказал, что в нашей жизни нет ничего случайного.
Устав от длинной речи, она быстро сделала большой глоток, передохнула.
- А вообще я не люблю вино. И только иногда оно мне приятно. Вот как сейчас. - И порывисто обхватила обеими руками мою голову, и подарила такой глубокий и затяжной поцелуй, что причал в моих глазах закачался и куда - то поплыл. А она засмеялась, легко вскочила и потянула меня за собой.
- А теперь проводи меня. Я обещала не пропадать сегодня.
Она жила на главной улице в старинном особняке, разделённом в коммуналку. И мы стояли в тени акаций у её дома через несколько минут. Она снова крепко меня обняла. Тонкое летнее платьице нисколько не прятало её сильного гибкого тела, а поцелуй был полон нежности и страсти.
- Вот и всё на сегодня, - сказала Зина, высвобождаясь. - До завтра. И запомни телефон...
- Ты сама меня выбрала, я невиноватый.
- Не виноватый ты, не виноватый, - улыбнулась она и скрылась за мозаичными дверями.
Я вышел на кипарисовую аллею. Над горой Кошкой выкатывалась круглая луна. На краю горизонта в море светился сгусток огней сливавшихся в овальное пятно как далёкая звёздная туманность. Возможно, шел пассажирский теплоход из Одессы в Сочи или наоборот. Из ресторана наверху слышался хрипловатый голос певца, исполнявший шлягер сезона "Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь..." Фильм с этой песней Зацепина прошел весной. Я присел на парковый диван с изогнутым сиденьем и спинкой, допил содержимое фляжки и закурил. В голове стоял сладкий туман, складывались нечаянные строчки. "Давно закрылся дымкою вечерний Симеиз, и звёзды неба крымского смотреть устали вниз. Умолкла скоморошная, игривая волна. И за горою Кошкою запряталась луна. А я брожу в смятении по улицам ночным, охваченный волнения кипеньем молодым. Шепчу слова беспечные, что есть моя звезда, что жизни чувства вечные не смолкнут никогда".1 В таком восторженном состоянии я и уснул и спал допоздна без сновидений. А утром, снова исцеляющее и наполняющее здоровьем море. А после полудня освободилась от работы Зина, и мы уехали с ней в Алупку. Алупка была совсем рядом, километрах в десяти и там был знаменитый Воронцовский замок и реликтовый парк с белыми лебедями в бассейнах. Воронцов - аристократ самых голубых российских кровей и англоман времён Александра 1 и Николая 1 правил черноморским краем из Одессы, находясь там в должности генерал - губернатора. И развлекал свою красавицу жену Елизавету Ксаверьевну любыми способами, чтобы она не скучала по петербургскому высшему свету. Есть моё личное никем не подтверждённое подозрение, что Пушкина Александра Сергеевича, признанного уже образованной Россией поэтом от бога и будущего "солнца нашей поэзии и прозы", перевёл в Одессу не Александр 1 для ужесточения режима опального, а хитроумно уговорил царя граф Воронцов для создания имиджа своей жене. И достиг успеха. Пушкин украсил салон губернаторши так, что сам влюбился в неё и увлёк. Всё это тайна, но "гори письмо любви, она велела...", писал Александр Сергеевич в Михайловском, куда, утвердившись в своих подозрениях, граф сумел опять же с помощью царя спровадить поэта. Из песни слово не выкинешь. Но граф был молодцом. В далёком от Одессы по тем временам Крыму в совсем ненужном ему месте построил маленький кусочек так милой ему Англии, чтобы иногда свозить туда на пикник жену и гостей. И получилось чудо. И если воровал из казны, то и через века видно - на что тратил. А на что тратят ворованные деньги нынешние губернаторы - ни черта не видно. Даже сортира на берегу моря построить не могут!
Мне в Крыму всё было в диковинку, а Зина была в замке один раз, когда училась ещё в пятом классе. И ей тоже было всё в диковинку и восхищало. Я никогда и не мечтал побывать в Англии и даже в почти родной Болгарии. Гриф "СС" под которым я выполнял свою работу отрезал от меня заграницу даже в групповых туристических поездках под присмотром агентов национальной безопасности. Но грусти от этого не было. Мы провели в замке не торопясь часа два, полюбовались лебедями и вышли на автобусную площадь в сумеречном свете с усталостью в ногах и голове от впечатлений. На площади в полуподвальчике был бар из двух маленьких полуосвещённых комнат со столиками и стойкой, за которой орудовало лицо кавказской национальности. "С лёдом?" - спросило лицо, наливая коньяк в фужеры из тонкого стекла. " С лёдом!" - подтвердил я. И лицо достало из морозильника кубики льда и кинуло по кубику в каждый бокал. Зина уже сидела за столиком на мягком диванчике для двоих. И почти дремала.
- Как устала. Почти сплю, - потянулась она. - Опять коньяк? Это же крепко.
- Для бодрости. И больше не будем.
Негромко играл магнитофон, Спокойная умиротворяющая музыка без слов. Я мысленно похвалил "лицо". Здесь явно понимали толк в создании необходимой обстановки. Мы сидели. обнимая друг друга, пили охладившийся коньяк, закусывали хрустящими "Мишками" и целовались. Моя рука шаловливо играла на её отпущенной на свободу от лифчика упругой бархатной груди. А Зина прижималась ко мне по всей линии от щиколоток до щёк и было томительно, и всё плавилось от нежности. Потом мы гуляли по ночному парку. А потом страстям нечем было удерживаться, и они выплеснулись в мигающий мрак куда - то вверх от моря по узким тропинкам, где в густой мягкой траве обозначилась наша постель и мы упали на неё, сбрасывая немногие лишние одёжки. Встречаются же пары, которые так подходят друг для друга, что им всё в каждом из них отдаётся без остатка. Мы не игрались, мы дрались, измывались друг над другом в этой схватке. Никто никому не уступал, и только полустон сквозь сжатые губы и расслабленно откинувшаяся голова указали на то, что Зина закончила борьбу в тот момент, когда изнемог и я. И только тела ещё продолжали нервно пульсировать и руки каждого ещё сжимали свою добычу.
- Любим мы это дело, Лёшенька. - сказала Зина, когда мы спокойно дымили сигаретами, приняв по глоточку из фляжки. - И у меня и вчера было чувство, и сегодня не оставляет, что ты всегда как-то был со мной...И вчера ты мне только нравился, а сегодня я люблю тебя. Веришь?
- Какие же доказательства ещё требуются, чтобы не верить!?
- Это - то, как раз и не доказательство. Одна ночь не повод для знакомства, говорят между нами женщинами. А любовь - это чувство.
Я рассмеялся и поцеловал эту девчонку с чувством.
- Очень мне кажется, что и я люблю тебя. Веришь?
К Васильевне я вернулся, когда профиль Кошки чётко обрисовался в чистом от облаков небе. Васильевне видно не спалось и она стояла у летней кухоньки, задумчиво перебирая тряпички, сушившиеся не ветке абрикоса. Она посмотрела, как я вхожу, снимая ночные запоры с калитки, и сказала, не скрывая разочарования:
- Нет, Васильевич, видно ты не батюшка. Или..., - она посмотрела на меня ожидая ответа, и не дождавшись, добавила - Да бог с тобой. Что нынче только не делается. Прости господи! И ушла в дом, крестясь и покашливая.
Милая Васильевна. Зачем же лишили тебя и других старушек часовенки в твоём Симеизе. Ходила бы, свечки ставила за упокой и за здравие, в грехах бы своих малых, которые бог и за грехи - то не считает, каялась. Да и мы, лишённые коммунистическим воспитанием всякой божественности иногда бы задумывались о душе и смиряли бы неуёмную гордыню, застилающую мир современных людей пеленой вседозволенности.
Смелая девочка Зина не имела предрассудков и на утро, точнее после полудня появилась на моём "рабочем" месте на пляже во всей красе. Сначала поцеловала меня и только потом сказала "Привет!" моим знакомым, которые с удивлением, восхищением и завистью оглядывали её. А Татьяна презрительно посмотрела на меня.
- Привет, милый! - сказала Зина, обнимая меня. - Я свободна до утра. А сейчас я приглашаю тебя в море на интимное свидание.
И подхватив мои ласты, взяла меня за руку и потащила в воду. Мы быстро потерялись из вида. Плавала она как рыбка и мы резвились на глади моря и наслаждались всем, что может дать морская вода и солнце. И устав, качались на мелких волнах лёжа на спине и держась за руки.
- Ты со своими распущенными волосами под водой как самая настоящая русалка, - сказал я ей. - Можно, я буду звать тебя Русалочкой?
- А ты будешь дельфинчиком. Да! Но учти, что русалкой я быть не хочу: сам пойми, что вместо этих красивых ног был бы хвост, и я бы пахла сырой рыбой. И никакой любви. - И она обняла меня, и мы целовались уже под водой.
- Жаль, что вы не утонули. - язвительно произнесла Татьяна, когда мы появились через час. Злая ревность светилась в её глазах.
А мои картёжники сразу же угостили Зину фруктами, вином и пригласили играть. Она не знала никаких игр, кроме "дурака" и все дурачились, как могли, шлёпая картами по носу проигравших.
- Сегодня, Лёшенька, мы ужинаем в пещере, - заявила она при всех, сдавая карты.
- Здесь есть пещера? - удивились ребята. - Нельзя ли и нам.
- Сегодня только для двоих. А для вас она откроется в следующий раз. - Смеялась Зина, очаровывая ребят. Один из них незаметно показал мне большой палец.
Пещера была под нагромождением скал на "седле" горы Кошки на западном склоне, откуда открывался вид на Голубой залив, на строения обсерватории у самой кромки воды и на серпантин шоссе уходящего к Форосу. Мы прошли козьими тропинками от шоссе между хаотичным нагромождением острозубых скал несколько десятков метров и нырнули в незаметную расщелину. И сразу стало темно. Зина чиркнула зажигалкой, поджигая свечу, и пошла вперёд, передав мне баул, в котором были щепки для костра и прочее. Острые края камней, высвеченные играющим пламенем свечи, отбрасывали фантастические тени. Некрутой спуск, похожий на те тропинки, что мы только преодолели, вёл вниз. Держась за руки и опираясь на тени камней по невидимой трассе спустились в глубь метров на десять и оказались в небольшом гроте с неровными острыми гранями стен. Должно быть, это пещерное образование возникло в результате обвала. Свечка осветила пещеру поярче. Были видны остатки костра.
- Я с детства здесь бываю. Нравилось играть в приключения. Но любовью не занималась. Сегодня мы этот недостаток устраним, Лёшенька?
Наши тени гигантскими фигурами фантастических троллей метались по стенам и потолку пещеры. Я развёл экономный огонь из щепочек и поджарил на импровизированных шампурах краковские полукопчёные колбаски. И пещерный ужин в дополнении с венгерским "Деброем", крымскими персиками и захватывающими тонизирующими поцелуями прощёл без оглядки на время.
- Ах, как здорово! - только и сказала Зина. - Я всегда мечтала об этом вечере.
Погас огонь в костре, когда мы вспомнили, что может быть уже наступает утро и пора начинать новый день. Из пещеры выбирались в кромешной темноте. Я уронил зажигалку и где - то затерялись спички. Мы теряли тропинку, натыкались на стены. " Мне страшно! - истерично крикнула Зина. - Выведи меня скорее..." И когда, наконец, увидели звёздное небо у моей искательницы приключений вздох облегчения совпал с рыданием и мне пришлось успокаивать её как котёнка приговорами и поглаживанием. При выходе на шоссе мы услышали тяжёлую шаркающую походку нескольких пар ног и увидели поднимающийся пограничный наряд из четырёх человек с автоматами на груди. У меня и мыслей не было, что здесь граница. Солдаты внимательно посмотрели на нас. Я попросил прикурить. Старший достал зажигалку и подал мне левой рукой, не отрывая правую от рукоятки автомата. Я прикурил и поблагодарил. Пограничники прошли. А Зина!? Она курила и щебетала обо всём...
Я пил свою утреннюю кружку сухого вина у бочки, когда из подошедшего автобуса вывалилась круто поддатая Даша, поддерживаемая высоким мужчиной лет сорока в белом пиджаке в таком же состоянии. Даша оглядела площадку, увидела меня и громко сказала, почти крикнула, дёрнув за рукав своего спутника:
- Григорий! Хочешь посмотреть на ненормального. Помнишь, я тебе рассказывала... Смотри, вот он, недоделанный. Отказаться от такой бабы как я! Ты можешь это понять? От меня отказаться, когда я ему на шею повесилась. А!? Ну не идиот ли ты, батюшка! Его моя мать " батюшкой" зовёт, поп думает. А он просто монах, - махнула Даша на меня рукой.
Я смотрел на них и ничего не говорил. Видно сильно её задел, что не накинулся как голодный зверь. И сейчас, оговаривая меня на всю площадь, и перед чужим для меня мужчиной, возможно, желала меня уколоть и вызвать ревность тем, что она сама мной пренебрегла. Но я молчал.
- А ну его, Гришенька. Такие только всё портят. Идём домой, милый. - И полуобнявшись и покачиваясь, пара двинулась вверх и скрылась за изгибом улицы.
Остававшиеся ещё две недели моего отпуска стали временем "покоренья" Крыма. Я никогда не видел его, а моя русалочка, прожив все свои годы на южном берегу, тоже ничего не видела. Так часто бывает с аборигенами - знают чужие края, а свой нет. А Крым мне нравился, и я хотел видеть всё, кроме Старого Крыма, в котором доживал свои последние годы и умер бескорыстный мечтатель Александр Грин, такой неуклюже - неприспособленный к пребыванию в этом мире и этим самым вызывавшим во мне глухое раздражение. Так же как к идеям КПСС, пробивавшимся в толщу народа тупыми лозунгами и угрозами всемогущего КГБ под махровейшим лицемерием. В борьбе за жизнь под солнцем в тот период надо было учиться у коммунистов их беспринципности, жестокости, цинизму. Учиться лицемерию, отталкивать слабых, унижать непротивляющихся, использовать самые низменные черты человеческого характера и противоставлять себя системе её же способами и быть наравне. А за беспомощность Грина становилось стыдно как иногда при просмотре кинофильма или прочтению романа становиться стыдно за поступки изображаемого героя, что глаза закрываются и книга падает из рук. Я любил книги Грина, и не хотел видеть печальную реальность его жизни. Мне становилось плохо от мыслей, что не нашлось в стране человека от власти, который бы мог понять его, как поняли миллионы таких же беспомощных читателей уже после смерти писателя и подняли его на высоту народной любви, и оградил бы его от бытовухи, спасая честь страны. Но такого во власти не нашлось. А я, проживая в скудной обстановке у Васильевны, нисколько не был униженным. Все "дикари" ночевали в похожих палатах и оттягивались на стороне. А у Васильевна поселенцы сменялись по неписанному скользящему графику. Как только кто-то уезжал, Васильевна шла на автостанцию и приводила других. Всегда были две - три семьи с малыми детьми, которые постоянно что-то варили, жарили, Были пары, были такие как я, у которых в шкафчике только что и лежала бутылка вина и несколько конфет. Такие жильцы Васильевне не досаждали. А на семейных, бывало, ворчала: " Моются, чистятся, стираются. На море не ходят. Зачем приезжают? Дома что ли не мылись никогда". Но ворчала она не часто. Да и что ворчать на постояльцев, если она зарабатывала в летний сезон больше, чем её сын с женой, живущие в Симферополе, за год. Слышал нечаянно, как сын , приехавший на выходные, выдавливал из неё деньги сверх того, что она отдавала ему добровольно. Было неприятно, что я влез в чужую жизнь, которая делается так, как надо её владельцам. Социализм был ещё недостаточно развитым и жили очень по разному. Я считал себя обеспеченным человеком с зарплатой в четыре сотни, на которые можно было купить сразу три приличных костюма. Но пока содержал работающую жену, наша бездетная семья постоянно занимала, перезанимала, отдавала. Всегда на что - то не хватало. И только в этот раз, немного подкопив, привёз с собой пачку хрустящих червонцев, на каждый из которых можно было неплохо прожить день, а на два и совсем хорошо. И я не задумывался о затратах, приглашая Зину прогуляться по южному побережью. Ведь был только начало семидесятых и всё было дёшево. Зина каким - то образом так составила ритм своей работы, что у неё образовывались окна по целым дням и больше. И вообще старалась быть со мной неотрывно. И мы покоряли южный берег. Но увидеть Крым с Зиной было не так и просто. Где бы мы не появлялись, она ухитрялась забираться в глухие уголки, где можно было отдаваться любви. Даже в автобусах она никогда не садилась рядом, а устраивалась у меня на коленях и выбрасывала ауру страстей, вызывая завистливые взгляды мужиков, сопровождавшиеся осуждающими репликами стареющих матрон. Ведь было только начало семидесятых. И цены не прыгали, и образ жизни загнивающего капитализма пропагандой нетерпимо осуждался.
Мы загорали с ней в Голубой бухте за горой Кошкой на большом плоском камне, гладком от тысячелетий общения с водой. Камень высовывался из воды метрах в пятидесяти от берега, на котором не было ни дюйма ровной поверхности. И никаких других человеков. Мы перебросили на камень свои сумки и были одни как робинзоны на необитаемом острове и резвились голышами. Мы уже доставили себе все удовольствия, в том числе и выпили, и закусили. Зина лежала на спине и пальчиками рисовала какие - то знаки на моей спине. Я сидел, свесив ноги и пытался на удочку из нитки и булавки с насаженным на неё кусочком колбасы, выловить бычка или ещё чего - нибудь.
- Лёша, а ты любишь меня? Ну, хоть маленечко...
- "Молодая с чувственным оскалом, я к тебе и нежен, и не груб ", промурлыкал я чуть перевирая Есенина. - "Расскажи - ка, скольких ты ласкала, сколько рук видала, сколько губ..." Рука её побарабанила пальчиками по спине и насмешливо - равнодушным голосом она произнесла напевно:
- А ничего - то я тебе, мой миленький, не расскажу. Молодая я, двадцать три только исполняется. Вот к тридцати уж точно поднакоплю историй и про тебя расскажу... Как с тобой в Алупке на сучке лежала и не почувствовала, как сучок чуть позвоночник не прободел. Сам врачевал рану. Шрам навсегда останется.
Не поворачиваясь, я погладил её по щеке. Она взяла мою руку.
- А ребёночек мой получился уж точно по любви. Целые три недели любила бездумно. А он, какой - то малахольный был, задумчивый. Я думала, тоже любит. Даже адреса не взяла. Только свой телефон на клочке бумаги в карман сунула. Но не позвонил. А я хотела узнать, какая я женщина. И мне очень хотелось стать мамой...И стала...
Я дал ей сигарету. Курил сам. Крючок у меня оборвался, и моя снасть разладилась, и я сидел запечалившись. Но Зина внезапно толкнула меня в воду и прыгнула сама за мной. И всё было снова как всегда - весело, озорно и доверчиво. Мы нравились друг другу до жадности, и это была аксиома. И я её больше не поддевал, а она не спрашивала про любовь. К чему слова!?
В Форос поехали ранним утром, чтобы успеть ещё выбраться к Байдарским воротам. Мне рассказали, что там "вкусный" и дешёвый ресторан и захватывающий вид во все стороны. В Форосе было безлюдно. Осмотрев местные киоски и побродив по парку, Зина увлекла меня к морю, в камни и ни в какие "ворота" мы не поехали.
- Здесь так приятно, моё любимое море в новой красе и никого, никого, только одни мы...И моя любовь...наша любовь.
И занавешивался белый свет руками, губами, сочной персиковой грудью моей русалочки. И... никакого рыбьего хвоста...И никаких Байдарских ворот.
Остальной южный берег мы познали с борта катера. Раз в день катер ходил вдоль побережья от Фороса до Судака и обратно. В Симеиз от Фороса он приходил в восемь утра. Ходили такие судёнышки по морю, не отдаляясь от берега дальше километра. Кубрик на десять пассажиров в носу и такой же на корме; на палубе спереди и сзади рубки открытые диванчики под тентами. Команда --капитан, матрос и моторист. И их лилипутская каютка. Я к стандартному набору продовольствия добавил в этот раз целиком копчёную курицу. Путь предстоял неблизкий и по расстоянию и по времени. Катер вывернул из - за скалы Дивы точно в восемь. Десяток пассажиров прыгнули с пирса на палубу и разошлись по облюбованным местам. Мы сели на диванчик под тентом, обнялись и поплыли. До Алушты катер шёл со всеми остановками. Первая в Алупке. Замок Воронцова при ярком солнце сиял как на картинке и совсем не походил на мрачные английские строения. В Алупке ещё подсели пассажиры, и стало шумно. И так дальше. Прошли Ласточкино гнездо, Мисхор, Ялту, Артек, Алушту. С моря была видна далёкая кромка высокого бесконечного обрыва заполненного колеблющимися вершинами, не выходящими за высоту этого обрыва. И так называемые крымские горы были совсем не такие как горные массивы Кавказа, Карпат и др., которые при приближении к ним становятся всё выше, выше и грандиознее. А здесь за кромкой обвала начинается ровный степной Крым, где раньше скакала буйная татарская конница, не встречая на своём пути в панскую Польшу или Московию никаких гор. В Алуште вышли все пассажиры, и до Судака плыли только мы и пара стариков за шестьдесят - мужчина в белом костюме с тростью и дама в соломенной широкополой шляпе. Мужчина всё время что-то рассказывал, сопровождая рассказ тыканьем палки в сторону берега. Зина проводив Алушту, поднялась.
- До Судака кроме серого берега ничего. Пойдём вниз. Ветер.
Действительно подул свежий ветерок, появились метровые волны и катер начал нырять и раскачиваться. Мы спустились в носовую каюту. Она нашла какую - то палку, наверное, от швабры и заклинила двухстворчатую дверь с голубыми занавесками. Я потянулся было к сумке с припасами, но Зина отодвинула сумку и положила мои руки к себе на открытую грудь -
- Никакой еды. Только любовь.
Катер ударило волной и повалило на борт, потом, не выпрямляясь, нас поволокло вверх и положило на другой борт. Мы летали вместе по рундуку, наставляя себе синяки и ссадины и хохотали.
- Вся в синяках, но какая любовь! - восторженно крикнула Зина и заглянула в сумку.
- А курица не помялась. И бутылка целая, - отщипнула виноградинку, задумалась. Посмотрела на меня.- Пригласи - ка капитана. Ему должно быть, скучно. А я такая счастливая, что мою радость хочется раздать всем по частичке.
Капитан, мой ровесник, не заставил себя ждать, и спустился в каюту. И время до Судака спрессовалось. " А море Чёрное ревело и стонало. По морю Чёрному бежал за валом вал. Как будто море чьей - то жертвы ожидало, стальной гигант на нём кренился и стонал...", - густым басов выводил капитан фольклорную песню. Он предлагал нам плюнуть на Судак, в котором кроме пыли от грязных улиц ничего нет и приглашал нас плыть обратно бесплатно и продолжить банкет в Ялте. Но он уходил через час, а генуэзская крепость уже завлекла меня своими бастионами и мы условились о встрече в счастливом будущем.
Катер, который пришёл вслед за нашим через три часа, также ушёл обратно на Ялту прежде, чем мы покинули крепость и спустились на пятачок у дома отдыха моего министерства, который громадиной главного корпуса отгораживал весь песчаный пляж от города. У загаженного мухами кафе, в котором продавали пиво на разлив, стояло несколько такси и частников. В Алушту кратчайшая дорога, шедшая по берегу моря, таксистов не устраивала. "Без подвески останусь", - буркнул один из них, и мы стали им не интересны. "Может я зайду в регистратуру и найду кого - нибудь из моей фирмы?" - полувопросительно сказал я Зине. - " Устроят, может на раскладушках". "Подожди чуток, - ответила она, блестя своими русалочьими глазами. - Я сейчас". И скрылась за изгибом переулка. Я зашёл в мушинное кафе и попросил кружку пива. Пиво на удивление оказалось холодным и достойным. В кафе было только два посетителя и один из них, видя моё удивление, сказал:
- Качество от влияния МСМ.
- Так вы из дома отдыха? Я тоже из МСМ. Но вынужден искать приют на ночь.
- Какие вопросы? Устроим.
- Я с девушкой.
Коллеги задумались. В это время влетела Зина.
- Всё в порядке, милый. У нас комната под каштанами до утра и всего за пять рублей.
- Все вопросы решены, - обратился я к ребятам. - Разве что на свой пляж проведёте.
В комнате под развесистым каштаном стояла просторная кровать.
- Кайф! - только и выдохнул я, падая навзничь поперёк.
- Только через меня, - заявила моя русалка и также с размаха раскинулась рядом.
Утром я долго смотрел на спокойно спящую красивую девушку, на появляющуюся лёгкую улыбку, одухотворённо озарявшую её лицо и мне вдруг стало тревожно оттого, что всего через несколько дней я не буду видеть её...Беспокойство сопровождало меня всю дорогу до Симеиза. Путешествие притомило нас, и мы расстались до следующего утра. Зина сказала при этом, что будет спать долго.
Наутро я был как всегда на пляже в кругу знакомых " Мы уже подумали, что твоя русалка тебя в подводное царство умыкнула", - не удержалась Татьяна от "комплимента" На этом экзекуции надо мной и кончились. Я расписал часовую пульку с ребятами, поплавал, попил "Алиготэ". Зина не пришла днём, не пришла и к вечеру. Я позвонил с автомата от автостанции. Женский голос ответил, что Зине срочно пришлось выехать в Симферополь на два дня. Я ответил, что понял, хотя не понял, почему она не зашла ко мне. Потом подумал, что я в её жизни существую только в моменты встреч, а остальное время это её жизнь, в которой я совсем не обязателен. Она очень даже права, что не предупредила, сказал я себе и пошёл вечерним путём через киоски и распивочные, где меня приветливо встречали все мои курортные полудрузья. Ночью не спалось. Я долго сидел на скамеечке у калитки, курил. В голове начинали крутиться мысли о незаконченных работах, о возможной дальней командировке и своей неустроенной жизни, в которую Зина не вставлялась. Беспечность, с которой три недели назад я появился на ялтинской набережной, покидала меня.
Утром как обычно, я стоял у бочки и пил утреннюю кружку сухого вина. На фонарном столбе, к которому притыкалась бочка, ветер шелестел свежей незагоревшей бумажкой. " обсерватория приглашает универсала механика с навыками токаря и фрезеровщика. Тел. ..." По своей привычке думать позднее, я сорвал объявление и сунул в авоську. "Хорошо быть токарем", хмыкнул я, - "его и на южном берегу Крыма приглашают на работу". И ушёл на пляж. Но объявление застряло в голове. А почему я собственно не токарь и не фрезеровщик. Меня немного учили этому ещё на первом курсе. И диплом есть механика. И не махнуть ли мне на свою службу с её строгими допусками к работам и документам из - за боязни нарушения которых волосы начинают выпадать. И точить для астрономов, которые свою деньгу скребут с далёких звёздных скоплений, какие - нибудь детальки, любить Зиночку и закусывать виноградом реликтовые массандровские портвейны. Эта мысль так кольнула меня, что быстренько свернул пляжные аксессуары и рванул в обсерваторию.
- Собственно нам всё равно, инженер ты или нет. Хотя если инженер да с двумя дипломами, то даже лучше - нам не надо будет конструировать, всё сам сотворишь. А для проверки твоего умения сотвори вот это, - и разговаривавший со мной пожилой человек с бородкой, похожей на мою, но только седой, протянул мне листок, на котором был изображён болт со сферической головкой, внутренней и наружной резьбой и какими - то щлицами. Меня отвели в чистенькую мастерскую в которой стояли не новые, но крепкие станки для выполнения всех механических работ. Я проверил, как на станках всё крутиться, наличие инструмента и металла и попросил меня пару часов не тревожить. Вспомнил технику безопасности и перевязал волосы ленточкой. И вставил заготовку в шпиндель...Конечно пот заливал лицо и высыхал много раз. Дверь приоткрывали, поглядывали. Наконец у меня получилось что -то очень похожее на эскиз.
- Приладь, - сказал профессор молодому ассистенту, подавая ему деталь. Тот вернулся, когда я не успел ещё выпить стакан предложенного мне чая.
- Как у аннушки, - сказал ассистент.
- Что ж, Алексей Васильевич, берём. Жить будешь бесплатно в служебном помещении, а постоянную прописку сделаем после двухмесячного испытательного срока. И не по техническому умению, а по моральным показателям. Крым, понимаете... А для Вашей уверенности, что я не болтаю, я дам вот такую бумагу. И написал на фирменном бланке расписку - гарантию о моём приёме на работу при условии, что я явлюсь не позднее первого сентября. И заверил расписку гербовой печатью.
- Как я по тебе соскучилась, - только и сказала Зина, повесившись на мою шею при встрече
- Посмотрим завтра на Ялту, - сказал я ей.
В Ялте, как принято у образованных людей, сначала ознакомились с музеем Чехова, потом с музеем - магазином Массандровских вин, продегустировав их в полном объёме и прошлись по набережной. В том же месте, где я остановился в первый день, мороженое продавала та же блондинка. Мы с Зиной присели, и я попросил три вазочки мороженого со смородиной.
- Одну Вам, - сказал я продавщице. А когда она удивлённо посмотрела на меня, спросил - А Вы не помните чудака, которому охлаждали коньяк ?
Она заулыбалась.
- Ой! Вы! Я Вас долго вспоминала. И вижу, что отпуск проходит для Вас приятно. Очень рада.
Мы ещё поболтали все вместе как хорошие знакомые. А затем проехали на "Поляну сказок". Умелец, вырезавший из дерева все волшебные русские сказки, очаровал своим искусством. Но мы притомились. Кто - то подсказал, что по дороге в степной Крым в нескольких километрах есть деревянный ресторанчик. Городской автобус подкинул нас туда. Построенный в стиле послевоенного деревянного зодчества летний открытый ресторан - кафе побаловал нас вкусным жарким в горшочках и разморившись, мы пробалдели в нём до косых теней. Возвращаться не хотелось.
- А что там дальше? - спросил я официантку, показывая на шоссе, уходящее вверх и по которому уходили редкие машины.
- А до самого верха ничего. А наверху ... Там стоит морская радиостанция и кафе на стоянке. А дальше степь и где - то Бахчисарай.
- Двинем!?
- Куда угодно, мой милый. Я с тобой. У нас остались уже не дни, а часы и минуты...
Кургузый курганский автобус с двумя пассажирами на борту шёл вверх по служебным делам и подхватил беспечных путешественников без лишних вопросов. Дорога шла крутыми серпантинами меж стены густых зарослей, стоявших сплошной стеной с обеих сторон. Ни впереди, ни сзади кроме зарослей ничего не было видно. И только уже вблизи от кромки отвесного обрыва, разделяющей степь от южного берега, в вечерней дымке проявилось блистающее в последних лучах солнца изумительное море.
- Совсем не зря мы поехали, - шепнул я Зине. - Такое зрелище многого стоит.... Она не ответила и только крепче прижалась.
Всё было круто, круто. Мотор надрывно выл на первой и второй скорости и вдруг машина встала горизонтально и весело побежала, прекратив урчание. Подъём закончился. В сотне метров от обрыва стояло несколько домиков. Возле одного стоял автобус и две легковых машины, Над крыльцом светлела вывеска "Ресторан"
- Где есть ресторан, там есть жизнь, - сказал я Зине. Но кроме ресторана здесь ещё и кое - что... В километре или чуть больше на возвышенности стояла мощная радиолокационная станция, сверкая куполами параболических и радиальных локаторов и систем ближнего и дальнего обнаружения.
- Вот это да! - восхитилась Зина. - Наверное, вся Турция как на ладони.
- Мне думается, что вся Африка до мыса Доброй Надежды на ладони.
- Не твоя это работа?
- Нет. Это коллеги из другого министерства.
- Шампанского. - сказал я молодому парню-официанту, отложив меню.
- Извините, но у нас с восьми вечера всё по ночному тарифу.
- И сколько?
- Три пятьдесят.
- Тогда две бутылки по "ночному" тарифу. У нас медовый месяц
В ресторане сидело десятка полтора непонятных людей разного возраста.
- Это тургруппа, - пояснил официант. - Они заехали к вечеру и у них по плану здесь ночлег вместе с автобусом.
- Нам бы тоже надо сделать ночлег, - позаботилась Зина.- Мы прибыли без подготовки почти голышами. И спать на лавочке будет не очень.
- Пойду узнаю, - сказал официант и пошептавшись с лицом неопределённого возраста вернулся. - Не получится. У них в упор и кому -то вдвоём на одной кровати придёться...
- Мы бы тоже вдвоём...- мечтательно протянула моя хорошая.
- А нет проблем, - вдруг сказал парень. - Мы же с подругой здесь подрабатываем, сами студенты из Донецка. Спим на сеновале. И вас разместим. Одеяло и простыни дадим.
- Ну, если так, зови свою подругу. Угощаю.
К полночи ресторан опустел. Кухня закрылась ещё раньше. И довольные и весёлые все отправились на сеновал. Туристы обещали утром взять нас в автобус и доставить в Ялту. Зина вертелась вьюном от приключения и ароматов душистого свежего сена
- Ну, никогда не спала на сеновале. Даже одна. А тут...
Ночь в степи была прохладная.
В последний день мы забрались на уступ скалы Дивы, с которого прыгали любители острых ощущений. В те часы там никого не было. Мы сидели, прижавшись, и любовались морем и собой.
- Ты очень красивая, моя русалочка. И просто милая, и ласковая. Мне тебя не забыть. А ты меня забудешь уже завтра.
- Не болтай. Я заметила, что раньше держась с кем-то за руки, посматривала на других. Не скрываю. А с тобой мне хочется смотреть только на тебя. Я и в мыслях всё время с тобой.
- Рассосётся. "Сердцу песнь, а телу нужно тело..." писал Есенин. А он большой знаток женщин.
- Как хочешь, так и думай. Я не проститутка. Я просто живу, как получается. И я тебя люблю целых три недели и счастлива как никогда.
- И я тебя люблю.
Я уехал в Ялту ранним утром к первому троллейбусу. Денег на такси до аэропорта не осталось. О разговоре в обсерватории я Зине ничего не сказал.
На работе шеф при появлении вручил мне документы, билет на самолёт и отправил меня догонять экспедицию во Владивосток, которая улетела неделей раньше. Только и успел вызвать русалку на разговор со служебного телефона и сказать, что я её не забыл и люблю. В утешение шеф сказал мне, что директор подписал его прошение о выделении мне комнаты как одинокому и неженатому. Обладание недвижимостью много значило и приглашение в обсерваторию как - то затуманилось за долгие часы полёта и полётных размышлений о предстоящем океанском походе и нужности моей работы для фатерланда. Во Владике успел отметиться в пивной на "второй речке" и больше ничего. Корабль украшенный двадцатиметровым шариком дал протяжный гудок и... "Просторы океанские, вода, вода, вода...Без женщин, без шампанского проносятся года..."1 Жизнь в Симеизе казалась мне неповторимой мечтой. Возвратилась экспедиция в конце октября. Голос Русалки в телефонной трубке был наполнен неподдельной радостью. Я справил новоселье и за два дня до октябрьских праздников улетел в Крым. Было тепло. Днём под солнцем можно было загорать. Тихое море и пустынные берега и улицы городов и посёлков. Обитатели санаториев были мало заметны.
Зина сняла для меня отдельный дом "Я не забывала тебя ни на день, но не верила, что ты приедешь", - говорила она счастливая от нежности. - "Хочешь, я скажу соседям, что папочка приехал ? "
- Не надо.
- Ты не веришь в мою любовь?
- Не нагружай себя обязательствами ещё и перед окружающими.