Сумароков Алексей Андреевич : другие произведения.

О чем шептались лиственницы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

О чем шептались лиственницы.

День победы

   День Победы, как поется в песне, это праздник со слезами на глазах. Празднуют его в каждом уголке бывшего Советского Союза. Вспоминают земляков, отдавших жизнь за Родину. Говорят о тяжелейшем труде на колхозных, совхозных полях, на заводах и фабриках, в рудниках и шахтах, на лесных делянках и рыбацких тонях, на водном и железнодорожном транспорте. Трудились люди от малого, до старого, забывая о болезнях, не досыпая и не доедая. Победа над лютым врагом ковалась совместно бойцом, идущим в атаку, и рабочим у станка.
   Новоборцы собираются в парке, заложенном в 1949 году, где стройными рядами, как солдаты в строю, стоят двадцатиметровые лиственницы, соперничая в красоте с пирамидальными темными елями. В северной части парка возведена памятная стела воинам новоборцам, отдавшим жизнь за Родину и эту северную землю за Полярным кругом, сдобренную слезами и потом их и односельчан. На щитах перечислены фамилии погибших. Их много - сто человек, а из всех деревень, находящихся под началом совхоза, - 334 земляка.
   Рядом бюст Героя Советского Союза Сергея Михайловича Черепанова, подвиг которого восхищает и изумляет смелостью, стойкостью. 24 января 1944 года в бою под деревней Поддубье Новгородской области вокруг его тела, пришедшие на помощь наши бойцы, насчитали 72 трупа фашистских солдат. Новоборцы чтят память Героя. Местная школа, где он учился, носит его имя. Есть и улица имени Черепанова.
   Здесь же покоятся останки погибших в гражданскую войну красноармейцев из отряда Артеева.
   Этот скорбный перечень погибших за Отечество и Советскую власть пополнился новым именем - летчика Александра Вологжанина, погибшего в тридцати четырех километрах от Кабула 29 ноября 1986 года. Самолет его сбили душманы.

Поселок Новый Бор

   Севернее Полярного круга в сосновом бору, вблизи реки Печоры, привольно, несколькими улицами раскинулся поселок Новый Бор, центр совхоза Новый Бор. Поселок уютный, оживленный, хорошо обеспеченный товарами, услугами и при хороших деньгах, что редко бывает на севере в сельских поселениях. И численность жителей значительная, более двух тысяч жителей. Заселен и обустроен поселок выходцами из разных краев и людьми разных национальностей. С коренными русскими, живут выходцы из Архангельской, Вологодской, Кировской областей, есть и с Поволжья. По национальности - коми, ненцы, немцы, украинцы, даже поляки и литовцы.
   Высокий, незатопляемый вешними водами беломошный бор, давно был примечен кочующими ненцами и предприимчивыми людьми.
   Ненцы, через этот бор, гнали зимой свои оленьи стада из Большеземельской тундры с верховья реки Шапкиной в Малоземельную тундру, в предгорья Тимана, в лесные места рек Тобыша, Цильмы.
   Русскими первопроходцами здесь был основан острог с укрепленным городком, земляным валом и плотными рядами врытых в землю лиственничных столбов.
   А ижемцы держали оленью воргу, идущую от города Пинеги на Косминские озера и прямо, как луч солнца, к Денисовскому шару. Везли по ворге водку, "огненную воду" для самоедов, познавших вкус этого веселого зелья. За четверть водки ненец отдаст не только упряжку оленей, но и свою жену. Хитрые ижемцы-богатеи при помощи водки скупили большинство оленьих самоедских стад и сделались полными хозяевами Большеземельской тундры. Бывшие хозяева-ненцы стали батраками, пастухами ижемцев. Ижемцы быстро переняли мастерство ненцев по пастьбе оленей, уклад кочевой жизни.
   Городище обнаружили недавно. Предположительно, оно возникло в первом веке второго тысячелетия и до конца не изучено. Местные жители из деревни Абрамовской не верят и говорят, что ученые копаются на старом кладбище деревни Денисовки.
   Пытливые новоборские краеведы во главе с Александром Тимофеевичем Куренгиным докопались и нашли основателя выселка на Бору. Им был выходец из деревни Абрамовская Иван Абрамович Дуркин, который в 1908 году построил с братьями первый дом для себя и еще два дома для братьев.
   При входе в парк с улицы Черепанова установлена плита, на ней написано: Новый Бор стал расти от дома Дуркина Ивана Абрамовича, построенного в 1908 году.
   Из воспоминаний Полины Викторовны.
   Запись 1999г.

Серафимов хутор

   Между селом Красавино и славным городком Великим Устюгом, на берегу речки Светлой, в сосновом бору притаился выселок Серафимов. Километра полтора к югу - большое болото с названием Сладкое. Почему старики его назвали Сладким, одному Богу известно. Топи там такие, что не каждый осмелится пройти через него, и название ему самое подходящее - Гнилое. Если пойдете на запад, через полчаса выйдете к берегу Двины.
   Место для выселка нашел, и первый дом построил мой дед Серафим. Помогала ему сосны валить и дом рубить его жена, моя бабка Устинья. Бабка Устинья из богатого дома, купеческого. Грамотная была, на фортепьяно играла. Ушла из дома с Серафимом.
   Серафим Голиков служил у ее отца Аверьяна Ипатьевича приказчиком. Ездил по Вологодчине и Архангельской губернии, разны торговые сделки заключал. Разругался из-за чего-то с Аверьяном Ипатьевичем, получил расчет и ушел. Ушла из дома и Устинья. Прадед бабке даже рубля не дал.
   Местом жительства дед Серафим и бабка Устинья выбрали село Красавино. Со временем купили дом, корову, лошадь, обзавелись всем нужным для жизни в деревне и ведения хозяйства. Дед устроился писарем в управе.
   Плодовита была бабка Устинья: четверых сыновей родила и трех дочерей. Всех подняли они на ноги, выучили, все специалистами стали. Старшие сыновья Андрей, Петр, Николай уехали из родительского дома и жили в Вологде. Дядя Андрей в коммерческом банке работал, а дядя Петя мосты строил. Мой отец, Виктор, природу любил, землей занимался. Жил с отцом и матерью. Тетка Зина, тетка Настя жили в Устюге, в школах работали учителями. В Красавино жила тетка Светлана.
   В шестнадцатом году на Украине погиб дядя Николай, он военный был, а в восемнадцатом в Поволжье погиб красный командир дядя Петя.
   Я родилась на хуторе. Хорошо запомнила двадцать седьмой год. Может быть, из-за того запомнила, что осенью отдали меня в школу, и я стала жить в Красавино у тетки Светланы. В выселках тогда было шесть домов. Дед Серафим с отцом держали смолокурню, коров было много, строили мельницу на речке Светлой. Дед часто упоминал Ленина, говорил: мудрый был Ильич, НЭП ввел, разрешил торговлю и дело свое иметь. Потом все закружилось, завертелось, газеты запестрели призывами, лозунгами: "Даешь индустриализацию", "В социализм надо идти на двух ногах, а не на одной, как предлагает Троцкий", "Все - в колхоз", "Кулак - враг".
   В тридцать первом году отобрали у нас все, что было, разрешили взять с собой крайне необходимое из одежды, обуви, и выселили из дома. Много ли возьмешь в узелок? Привезли в Красавино деда Серафима, бабку Устинью, отца, мать мою Раису Поликарповну и нас троих недорослей: меня, братьев Серафима и Василия. Я была старшей. На палубе парохода довезли до Архангельска, погрузили на морской пароход Умбу и пятого августа тридцать первого года нас высадили на пустынный печорский берег недалеко от деревни Марица.
   Семьи со стариками и детьми распихали по ближним деревням - Абрамовской, Камгорт. Нас отвезли в деревню Марицу и поселили в доме Кондратия Ивановича и Фелисады Лаврентьевны Каневых. Сами они из Мохчи. В Марице живут восьмой год. Из детей одна Настя десяти лет.
   Кому жилья не хватило, копали землянки.
   Отец готовил себя к сельской жизни. Изучал земледелие, животноводство, основы строительства. Умел выращивать хлеб, ухаживать за скотом, строить дома и помещения для скота. Директор совхоза на другой день назначил отца главным десятником по строительству жилья. Приказал из мужиков сколотить три бригады по пятнадцать человек и приступать завтра к строительству жилья.
   Убеждать, агитировать мужиков в строительные бригады не надо было. Все понимали: без жилья не перезимовать. А зима о себе напомнила уже девятого августа. Спала я вместе с братьями на повети. Проснулась, повертелась немного, писать захотелось. Накинула на плечи платок, в нижней рубашке босиком выпорхнула на улицу. Трава поседела, к земле прижалась, ногам холодно. Тишина, и солнце багряное из-за зарослей ивняка высунулось. Красиво так, но зябко. Бросилась к лестнице, забралась на поветь и втиснулась между братьями, чтобы скорее согреться.
   Отец с мужиками жил на Бору, в шалаше. К нам приходил редко. Приходил всегда бодрым и веселым, не сетовал на выпавшую долю. Играл с нами, братьев называл мужиками. Они рады такой похвале, тянули его к поленнице дров, которую напилили и сложили. Рассказывал, как идут дела на строительстве. Рассказал об Александре из Холмогор. Два мужика с трудом поднимают пятиметровый бревно, а он один взвалит его на плечо и несет. Мужики аплодируют, называют его молодцом, силачом, подначивают, указывают на более толстое бревно, кричат: "А этот сможешь поднять?" Увидел я, как он приподнял конец бревна, крикнул: "Прекрати поднимать!" Подошел к нему и сказал: "Если увижу, что один носишь бревна, отчислю из бригады". Отругал и мужиков за подначивание. Бригадира предупредил об ответственности за нарушение техники безопасности. Долго ли до беды? Надорвет пуп и останется калекой на всю жизнь. А жизнь суровая, немощных, больных не жалует.
   Об Александре, отец рассказал с умыслом для своих мужиков, Серафима и Василия. Сегодня установили еще одни козлы для распиловки бревен на доски, по-местному - на тес, для кровли. Наверх забрался Ефим Пименович. Залезая по приставной лестнице, смеялся, говорил: "Не впервой, дело привычное. Вятские мы, народ хваткий, любим быть поближе к солнцу и Богу". Встал на бревно, выпрямился во весь рост, перекрестился на солнце, три или четыре раза дзинкнула пила, голова пошла кругом, подкосились ноги. Опустился на бревно. Обхватил его руками и ногами, кричит: "Спасите, а то упаду, расшибусь, оставлю жену с малыми детками". Насилу мужики оторвали его от бревна и спустили на землю. Почувствовав земную твердь, оклемался маленько. Я спрашиваю: "Что случилось?". Он: "Не знаю, голова закружилась и дышать стало тяжело". Кислорода в воздухе, наверно, не хватило, подумал я.
   Бригады строили два барака. На высоких местах женщины рыли ямы для землянок. Стены ям обносили деревянным срубом, поднимая его на полметра над поверхностью земли. В них прорубали по два продолговатых проема для окон. Потолок настилали горбылем, покрывали толстым слоем мха и засыпали землей. Возводили пологую двускатную крышу из теса. Сумрачно было в землянке, зато тепло. В таких землянках размещали по три-четыре семьи. К зиме были построены два барака. На Новый год закончили строительство четырехквартирного дома. Лес для строительства частично заготовляли сами, в основном его поставили еще по высокой воде сплавщики.
   Пережили первую, на редкость теплую зиму. Фелисада Лаврентьевна, улыбаясь, говорит: "Зимой не пропали, весна пришла, тепло принесла, а тут и лето не за горами, не пропадем, Бог не даст пропасть. Видит Он: добрых, работящих людей привезли, и зиму теплую наслал, участь переселенцев облегчить".
   Из дневника Полины. Запись 27 апреля 1932 года.
   Отец обещает осенью перевезти нас в Новый Бор. Я учусь в четвертом классе. Сижу за одной партой с Настей Каневой. В Марице только начальная школа. В Новом Боре начали строить большую двухэтажную школу.
   5 сентября. Переехали в Новый Бор. В доме специалистов нам дали квартиру из двух комнат с отдельной кухней. По сравнению с избой Каневых это дворец.
   И еще одна запись.
   Вскоре после Троицы в 1933 году через день умерли дед с бабкой. Похоронили их в одной могиле на Новоборском кладбище, рядом с могилами таких же горемык, как они. Умерли дед и бабка в годах. Деду шел 72-й год, бабушке Устинье - 68-й. Я сильно плакала. Дома на хуторе наверняка дольше бы прожили. Жизнь их съела, тоска загрызла.
   Так начала свое повествование наша героиня, восьмидесятилетняя Полина Викторовна Злобина. Девичья фамилия - Голикова.
  
   Для справки.
   Строительство поселка на Бору и создание совхоза N77 велось по распоряжению НКВД и под началом УХТПЕЧЛАГА с направленной целью - снабжать строителей печорских угольных шахт и добытчиков ухтинской нефти мясом, маслом, сыром, картофелем. Чуть позже хозяином поселка и совхоза стал ВОРКУТЛАГ. Дополнилась и задача совхоза: поставлять для совхозов Воркуты высокоудойных коров, племенных телок и сено. Убрали приводящий в уныние номерной знак и стали называть совхоз Новый Бор.
   По мере роста хозяйства совхоза росла потребность в специалистах сельского хозяйства. Потребовались луговоды, овощеводы, зоотехники, ветработники. Пополнять ряды специалистов, за счет административно высланных было уже невозможно. Решили готовить средних специалистов в Ижемском техникуме из детей переселенцев.
   В числе первых студентов, направленных на учебу совхозом, была Полина Викторовна.

1938 год. Диплом получила и мужа нашла.

   В одной песенке поется: "Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь". Может, так оно и есть, но я не только ждала, искала любимого. Искала любовь яркую, как разгорающийся костер. В Ижме в меня влюбился старшекурсник ветеринарного отделения Станислав Злобин. Куда ни пойду, обязательно встречу его. Сколько раз ни встречу на дню, он всегда: "Здравствуйте, Полина Викторовна". Мне приятно, что со мной так уважительно здоровается симпатичный парень, но это величание Викторовна злило меня. Что он, старушку видит во мне? Поэтому я ему ехидно отвечала: "Далеко ли направились, старче?".
   Встречалась я в то время с Филиппом. Парень местный, рослый. Сама я не очень большая ростом, а нравились парни рослые, крепкие. И лицом красивый был Филипп. Черты лица тонкие, кожа белая, глаза голубые, веселые. Раза два была у родителей его в Сизябске. Нравился он мне, а вот огонек не перерос в пламя. Просто дружила, и все. Когда он попросил меня выйти за него замуж, я, сама не знаю почему, ответила: "Нет". Он плакал, говорил, что без меня ему и свет не мил, но я одно твержу: "нет". Подружки-сокурсницы ругают меня: "Дура ты, Полина, такому парню отказала". Мне и самой жалко было Филиппа, добрый он, внимательный. А сердце не трепещет, душа не замирает, не тянет меня к нему.
   Закончилась последняя учебная сессия, дальше практика в колхозах Ижемского куста, работа над дипломом, сдача экзаменов.
   Девчонки-ижемки, их было большинство на курсе, уговорили нас отметить это замечательное событие за праздничным столом. Договорились с сельповской столовкой, и в воскресенье в начале февраля собрались. Девчонки пришли парами, только я да Грунька Антипова пришли без парней. Пока прихорашивались, вошли парни, и Стасик среди них. Дружно произнесли приветствие, назвав нас лебедушками, красавицами, сладкой ягодкой малиной, парней - молодцами-удальцами, и стали раздеваться. Я украдкой нет-нет, да и гляну в их сторону. Вижу, Станислав развернул сверток, бережно взял в руки ветку распустившейся ивы и идет ко мне. Здравствуйте, Полина Викторовна, протягивает мне веточку. Я смутилась. Глянула на девчонок, они притихли, смотрят на меня, улыбаются. В пот меня бросило, красной стала как рак. А Танька Терентьева на всю столовку брякнула: "Кавалеры! Учитесь галантности обращения к дамам у Станислава!" Стояла я ни жива, ни мертва.
   Праздник удался. Веселье, как и бражка, лились через край. За столом я сидела рядом со Станиславом. Он подавал тарелочки с кушаньем, сдабривая прибаутками и анекдотами, угадывал мои желания. После жаркого из оленины мне захотелось выпить горячего чая. Чая не было. На столе стоял графин с брусничным морсом. Посмотрела я на графин, взяла стакан. Стасик встал из-за стола и направился к раздаточному окну. На подносе принес до десятка стаканов горячего чая.
   После вечеринки пошла я со Стасиком. Шли мы рука в руке, тесно прижавшись, по ночной Ижме, освещенной слабым светом фонарей, висящих через столб. С неба, кружась, падали крупные хлопья снега. Стоящие с обеих сторон улицы дома, под белыми шапками снега, в тусклом, преломляющемся от снежинок свете, смотрятся игрушечными, намалеванными детской рукой на белом листе. Станислав рассказывал о себе, я, не перебивая, слушала. Родители его архангельские. Отец, Феликс Спиридонович, потомственный корабел. Строил суда и дед. Мать, Виктория Леонидовна, тоже из семьи корабелов. Станислав родился в самом Архангельске, на Морской улице. Сейчас родители живут в Щельяюре. Родителей прислали на Печору как специалистов налаживать ремонтное дело речных судов и организовывать строительство барж и судов. Есть у него два брата, учатся в Щельяюрском ФЗО. Мечтают стать знаменитыми капитанами. Рассказала и я о себе. Сказала, что из кулаков, высланная. Станислав ответил: "Все мы ходим под Богом да под Властью, все перемещенные. Не откажешься и никуда не спрячешься. Скажут, собирайся на Новую Землю, поедешь".
   После такого не лирического обмена мы стали ближе друг к другу. Чуть не до рассвета торили главную улицу Ижмы. Притихали, когда проходили мимо белого с золотым куполом, парящим над Ижмой, Божьего храма, онемевшего и умирающего.
   После получения диплома я поехала со Станиславом в Щельяюр к его родителям, где мы и расписались, стали мужем и женой. Я взяла его фамилию. Отец Станислава, Феликс Спиридонович, работал главным инженером мастерских, имел большой вес в пароходстве, с ним считались. Уговаривал нас остаться в Щельяюре, подыскал мне работу в местном колхозе, а Станислава Красноборский колхоз брал на работу ветеринаром. Но мы, Станислав и я, отказались. Станиславу хотелось увидеть, пережить вместе со спецпереселенцами все тяготы обустройства жизни на далеких полупустынных берегах суровой реки Печоры. Он разделял взгляды отца на коллективизацию и раскулачивание. Феликс Спиридонович был сторонником ленинских принципов коллективизации, основанных на добровольном вступлении крестьянина в колхоз. Агитировать в колхоз надо через показ, убеждение, говорил он. Дело это не одного дня и не одного года. Он считал, что наряду с созданием колхозов надо содействовать развитию фермерских хозяйств по американскому типу. По вопросу купли-продажи земли у Феликса Спиридоновича не было твердой позиции. Он говорил: "Надо бы разрешить продавать и покупать землю, да спекулировать будут землей, зачахнет она, оскудеет". Он осуждал политику раскулачивания и выселения, говорил: "Этим актом деревню лишили думающих, работящих людей".
  

Новый Бор. Лето.

   Из Щельяюра до Нового Бора мы плыли на пароходе "Тургенев". Сидели на палубе и смотрели по берегам. От Устьижмы до Усть-Цильмы правый берег реки высокий, круто спускается к реке. Щелья изрезана сбегающими из еловых боров ручьями. А от Сергеево-Щельи до Нового Бора Печора течет по широкой пойме. Множество островов, шаров. Сравнивали с рекой Двиной и местами, где мы росли. Берега Двины более привлекательны, растительность разнообразней и пышней. Не растут здесь калина, липа. Деревеньки маленькие, и очень редки они по берегам. Более трех часов "Тургенев" стоял в Бугаевском затоне, загружался дровами. Пароходы ходили на дровах. Вечером того же дня мы были в Новом Боре.
   Поселок за годы учебы вырос. Бараки затерялись в четырех, восьмиквартирных домах. Появились частные дома. Еще пахнут смолой просторный клуб, красивая двухэтажная школа, больница, маслосырзавод. В домах загорелась лампочка Ильича. Исчезла угрюмость на лицах людей. Трудности сдружили их. И одежда стала другой, наряднее.
   Родители мои Станислава приняли. В честь нашего приезда устроили небольшую вечеринку. Я пригласила подружек Глашу и Олю с мужем. Оля и Глаша тоже из Велико-Устюжского района. Их с родителями привезли в одной партии с нами, и возраст у нас одинаковый. Когда я уединилась с Ольгой, она мне протараторила: "Счастлива ты, Полина, статный, веселый, образованный у тебя муж. Смотри, чтоб не отбили. Такие мужики нравятся девчонкам и бабам молодым".
   Я ей в ответ: "Не отобьют, я его крепким узлом повязала".
   • Каждый узел развязывается.
   А мой не развяжут, обожгутся.
   •Я муженька тоже сама выбрала, - смеется Ольга. - Кировский он у меня, тоже из высланных, бухгалтеров в совхозе работает. Я уже забеременела, четвертый месяц ношу сыночка.
   -Откуда ты знаешь, что сын у тебя?
   •Сердцем чувствую, сын.
   Поболтала я и с Глашей. Глаша из нас самая видная. Фигура что греческая статуя и лицом красавица, с ржаными волосами. Я спросила ее: "Что ты, Глаша, без мужа-то живешь? Ослепли, что ли, мужики от белых снегов, красоту не видят".
   •Да нет, не ослепли, пристают, сватаются, а я им говорю: "Вот роздою группу буренок до трех тысяч литров каждую и замуж выйду".
   На другой день пошли мы со Станиславом в контору совхоза. Здание дирекции совхоза двухэтажное, большое, сложено из струганных одно к одному бревен, белое, как корабль. Директор сразу нас принял, коротко рассказал о делах в совхозе. Подробнее обрисовал состояние дел в животноводстве: более тысячи четырехсот голов коров, крупное стадо в Харьяжском отделении и в Крестовке. Предложил нам поехать в Крестовку. Пастбище, сенокосные луга большие и жилье есть. Заканчивают внутреннюю отделку двухквартирного дома. Ждет нас квартира из двух комнат. Станислав Феликсович будет работать ветфельдшером. А вы, Полина Викторовна, зоотехником. Согласны?
   Когда мы шли в контору, по дороге еще раз обсудили место жительства. На центральное отделение совхоза не рассчитывали, тут, наверно, все должности заняты. Поэтому решили: не будем выбирать, куда пошлет директор, туда и поедем. Так и дома сказали родителям. Посмотрели мы друг на друга и ответили: "Согласны". Только я спросила директора, где же Крестовка? Он засмеялся: "Местная, а не знаешь, где Крестовка". Обратите внимание, он назвал меня, спецпереселенку, высланную из кулаков, местной. Я даже обрадовалась этому слову. Директор-чекист назвал меня местной. Может, он сочувствовал нам и в это слово вкладывал понимание подвига людей, сумевших за короткое время обжить эти холодные полупустынные берега Печоры.
   На следующий день совхозный катер увез нас на ферму Крестовка.
  

Ферма Крестовка

   В северной части Крестовского острова, примерно в километре от устья Окуневского шара, на ровной, как стол, пожне по линейке выстроились до десятка одинаковых одноэтажных домов. Стоят по обеим сторонам дороги такого же размера начальная школа, медпункт. Чуть в стороне - пекарня и маслозавод. Поодаль вытянулись несколько скотопомещений. По южной стороне поселка рядами с севера на юг парники. Сладковато-кислый, ароматный запах огурцов, помидоров, табака, мяты, капусты витает над поселком.
   В стороне два длинных барака, обнесенных колючей проволокой. Рядом контора фермы. Управляющий Роман Семенович своей мощной фигурой закрывал стол, на котором аккуратной стопкой лежали книги и только что привезенная почта. Поздоровался с нами. Прочитав наше направление, сказал: "Сейчас я закончу и отведу вас на квартиру". Минут через двадцать мы вошли в квартиру, наше персональное жилье, пахнущее смолой и краской. Директор совхоза не ошибся, только уж очень большим показалось. Роман Семенович, угадав наше удивление, сказал: "Комнаты пустые и кажутся большими, мебель поставите, кровать, они и будут как раз. Две кровати вам принесут, двуспальных у нас нет. Принесут и два столика, пару табуреток, это на первое время. Повседневные продукты покупайте в магазине, а мясо, молоко, масло сливочное, овощи будете получать со склада фермы по списку. Баня общая. Если не лень топить, можете мыться в моей бане. Я живу через дом. Сегодня устраивайтесь, знакомьтесь, а завтра к восьми часам будьте в конторе".

Из дневника Полины Викторовны.

   В горячую сенокосную пору рабочий день начинается рано, с разнарядки, на которую каждое утро являются начальники служб, бригадиры, звеньевые. В семь часов все должны приступить к работе.
   Контингент жителей фермы - спецпереселенцы. Есть и осужденные из местных, отбывают небольшие сроки - от шести месяцев до двух лет. В основном женщины.
   Ферма в сорока километрах выше Нового Бора на правом берегу реки. Угодья фермы занимают северную часть Крестовского острова. Остров начинается от села Окунев Нос и тянется между Лабаским шаром и рекой Печорой чуть не на двадцать километров. Выше поселка километров на пять деревня Крестовка, там колхоз животноводов.
   Скот - печорско-холмогорской породы, черно-белой масти. Молоко, что сливки, очень вкусное. Образно подмечено, молоко и вкус молока - у коровы на языке. Здесь разнотравье, много клеверных злаков.
   Большое парниковое хозяйство, что только не выращивают, даже табак. И это - у Полярного круга.
   После ноябрьских праздников Станислава зачислили в органы НКВД и присвоили звание лейтенанта.
   Я, наверно, забеременела. Потянуло на простоквашу и тошнота появляется.
   Встреча Нового 1939 года.
   Встречали его у нас в складчину. На празднике была вся элита фермы. Нас двое, луговод Изосим Петрович с Анной Григорьевной, Роман Семенович с супругой, дочерью и зятем, Лариса Игнатьевна, фельдшер медпункта, и ее муж Анатолий.
   Томадой вечера был Толя. Вот уж острослов и выдумщик, на все у него шутка да прибаутка, от хохота животы стянуло. Зазвал мужиков на кухню, как выразился, раскурить трубку мира. Мы за столом остались, песни поем. Вдруг влетает с криком "Ку-ка-ре-ку" прямо на наш праздничный стол петух. Да-да, самый рябой настоящий петух, а за ним пять лебедей. Лебеди в коротеньких белых юбочках, чуть прикрывающих мужское достоинство. Ноги вымазаны сажей, с наклеенной оленьей шерстью, обутые в белые тапочки, на крыльях браслеты из плетеных цветных поясов. Лица, грудь вымазаны, сразу и не узнаешь, кто есть кто. Мы не смеемся, а ржем, хватаясь за животы да за платки - слезы вытирать. А они, как объявил тамада, исполняют танец черных лебедей.
   Осенью тридцать девятого года Станислава и меня вместе с ним перевели в Новый Бор. За время работы на ферме я познакомилась почти со всеми жителями ферм Крестовка и Медвежка.
   Когда я вспоминаю о том далеком времени, передо мной, как живой, возникает образ Виргинии Яковлевны. Стройная, красивая, с добрыми изумрудными глазами, одетая в темную одежду. Из-под темного платка, стянутого тугим узлом под подбородком, видны нос и рот. Она уже была в годах, ей, наверно, около пятидесяти лет было. В немилость власти она попала в двадцать пятом году, как сама рассказывала. Летом, после заутренней, в праздник, я уж и забыла, в какой, пришли солдаты и всех вывели из монастыря. Молодых монашек повели в одну сторону, постарше, вместе с игуменьей, в другую. Привели ее с сестрами в Новгород. Завели в сад большого дома. Вышли к ним высокая женщина в очках и мужчина в военной форме. Женщина прошлась по рядам сидящих притихших монашек пристальным взглядом, сняла очки, улыбнулась и сказала: "Вот вы и свободны. Религия - химера, попы, архиереи - те же эксплуататоры, кровососы, жируют за счет народа. Рабочим, крестьянам обещают райскую жизнь после смерти. Мы хотим жизнь каждого сделать сытной и счастливой. Только надо хорошо работать. И лозунг наш: "Кто не работает, тот не ест".
   Сказала: "Будете работать на льняной фабрике". Их уже повели в общежитие. Военный остановил ее и сказал, что она будет работать уборщицей и жить при конторе. Неделю она жила спокойно, подметала, скребла, чистила кабинеты и коридоры ОГПУ. Поздно вечером, она уже спать ложилась, стучат. Открыла дверь, вошел главный начальник этого учреждения и говорит: "Вы мне очень нравитесь. Я обеспечу Вам прекрасную жизнь: хорошая квартира с мебелью, сытная пища, одеваться будете по моде, посещать театры, книги французские читать. Вы же дворянка, молоды и, думаю, не успели забыть веселую петербургскую жизнь. Будьте моей негласной женой".
   Она задрожала, в гневе металлическим голосом ответила: "Я сбежала в монастырь от богатейшего князя. А Вы, невоспитанный, но возомнивший себя Наполеоном, предлагает мне мерзость. Вон отсюда". Потом он еще несколько раз приходил. А через месяц упрятал ее в лагерь. Там начальник опять приставал с подобным предложением. Ее злостный отказ - и снова лагерь. Так и возили ее по лагерям. И у теплого моря была, и под Ташкентом. Долго, больше трех лет, вблизи озера Великого на Вологодчине. Там она стала чахнуть. В крестовке уже третий год сидит, и никто не говорит, когда конец срока. Летом сорокового года она умерла.
   Близко познакомилась с Дарьей Прохоровной из деревни Крестовка. Вот уже прошло более пятидесяти лет, а она не забывает меня, поздравляет с Новым годом, Пасхой, Днем Победы. А на день рождения шлет подарки: то духи заморские, то платочек или кофточку. Крупный специалист она по нефти. Живет в Ленинграде, по-теперешнему в Санкт-Петербурге.

Совхоз Новый Бор

   Справка из отчета за 1939 год. Поголовье крупного рогатого скота - 3800 голов, валовое производство молока - 4000 тонн. Надой от каждой из 1197 коров - 2518 литров.
   За достигнутые успехи в развитии животноводства совхоз был награжден серебряной медалью ВСНХ.
   Доярка совхоза Глафира Николаевна Тельтевская, надоившая по 3000 литров молока от каждой закрепленной коровы, награждена бронзовой медалью.
   Создано отделение в Медвежке. Крупным производителем молока, сыра, мяса стало отделение Харьяга. Появился откормочный участок на берегу реки Сулы Гусенцы.
   Из сводки НКВД. С 1931 по 1935 год в совхоз было завезено 1400 человек спецпереселенцев (кулаков) и до 1000 человек административно высланных.
   И еще одно событие, мы его Дивом назвали. В Бору зажглась лампочка Ильича. Произошло это в начале сентября!939 года. Электрический свет давал генераторный трактор "Сталинец" и только для школы, клуба и конторы совхоза. Во время войны, в конце сорок первого года, трактор отправили расчищать лес за поселком. Электрический свет для всего поселка и сельскохозяйственных объектов стал давать локомобиль. Правда в домах разрешили использовать только лампочки в 40 ват.
   Из учетных данных Новоборского сельского совета. С тридцать седьмого по сороковой год родилось пятьдесят детей. Из них - тридцать одна девочка. В числе родившихся мальчиков был и Феликс, сын Полины и Станислава.
   Первое время в новом Бору жили у моих родителей. На майские праздники дали нам квартиру из двух комнат на центральной улице. Отец все строительством занимался, ходил в десятниках, мать в садике работала заведующей.
   В магазинах, а их в Бору три, два продовольственных и один промтоварный, есть все: и одежда, и обувь на взрослых и детей, мануфактура разных расцветок. Глядя на полки с конфетами, я вспомнила годы, когда мы жили в Марице у Каневых и с Настей собирали фантики от конфет. Потом, после уроков, разглядывали фантики, даже ссорились, у которой больше и красивее. Ни в Марице, ни в Бору не продавали конфеты в обертках, фантики попадали к нам случайно: приедет начальник из Нарьян-Мара или с Ухты, к чаю достанет конфеты в золотистых обертках, конфеты - себе в рот, а фантики выбросит. Многие девчонки их подбирали, иногда и нам с Настей выпадала удача подобрать красивый фантик.
   Долго я смотрела на конфеты, а потом, не пожалев денег, купила каждого сорта по сто грамм.
   Год 1940. Холодная зима, жаркое лето и длинная, мглистая осень, с грустью вымолвила Полина Викторовна, зябко поежившись, предложила мне войти в дом. А на дворе еще вчера было лето. Подростки с раннего утра до позднего вечера купались, загорали на просторных песках в устье протоки. А сегодня, восемнадцатого августа, после обеда потянул северо-западный ветер, спрятал солнце под серым мглистым покрывалом. Стало холодно, хоть фуфайку надевай. В квартире уютно, тепло. Печку сегодня топила, улыбаясь, говорит Полина Викторовна, стряпала немного, гостей жду вечером, подружек своих Глашу, Олю и Настю. Налила чашки чая, поставила на стол варенье из черной смородины, загибыши рисовые с мясом. Когда ставила, спросила меня: "Поди, не забыл, загибыши-то?" "Пирожки-то, нет, не забыл", ответил я. Замолчала. Прошла в комнату, где над комодом в рамках висели два фотопортрета - мужа Станислава и сына Феликса. Остановилась перед ними, поправила фотографии, достала из комода в голубом переплете тетрадь и вернулась на кухню. За какое-то мгновение Полина стала другой. Исчезли в глазах веселые искринки, лицо сделалось строгим. Через весь лоб прорезалась морщина, перестали суетиться руки, движения их стали медленными и уверенными. Глянула в окно и, как молитву, прошептала: "Холодная, мглистая осень". А вслух мне сказала: "Я не буду ничего рассказывать, лучше зачитаю некоторые выдержки из своего дневника".
   27 ноября 1939 года. Мороз градусов под тридцать. Снег до пупа, похож на подсиненное белье. Небо бесконечно голубое. От невидимых лучей, идущих из глубин космоса, снег искрится, слепит глаза. Воздух чист и трескуч, глотнешь его и чувствуешь, как обжигает внутри, становится теплее и парным молоком разливается по всему телу. Работаю зоотехником. За мной закреплен телятник с сотней племенных телочек и скотный двор, в котором работает дояркой Глаша. Глашу, вижу каждый день, она все еще приглядывает жениха. В скотопомещении чистота. Коровы крупные, упитанные. Кормят чуть не каждую корову по специально составленному рациону. Директор, назначая меня на должность, сказал: "Полина Викторовна, надо выйти на трехтысячный рубеж, и не одной Глафире Николаевне, а всем пяти дояркам. 3000 литров молока от каждой коровы и каждый год - вот мой ориентир".
   Станислав работает в отделе зооветеринарной службы, разъезжает по всему совхозу. Сейчас проверяет состояние поголовья фондовских лошадей для Красной Армии. Увлекся охотой и рыбалкой. Приятель его из Медвежки, Данил Чупров, подарил щенка лайки, мы его назвали Буяном.
   Нашему сыночку Феликсу исполнился сегодня, 24 июля, годик. Он ходит и ползает, во всем подражая Буяну.
   Закрыла тетрадь и бережно положила на колени, повторяя последние строчки: "Он ходит и ползает, во всем подражая Буяну". Глаза ее повлажнели. Я сидели молча смотрел на нее. Она достала из рукава кофточки носовой платок, как тампоном, несколько раз прикоснулась к одному и другому глазу, глубоко вздохнула и вымолвила: "Больше месяца нет письма, ума не приложу, почему не пишет". Я не вытерпел и спросил ее: "Где он служит?"
   Он не служит, он работает в закрытом городе под городом Горьким. Туда без специального пропуска не пускают.
   Я не стал уточнять его специальность, а городок Арзамас сейчас рассекречен.
   Сходила в комнату за альбомом и показала мне семейную фотографию сына. На лоне цветущих зарослей сирени, на берегу крупного водоема красивые, улыбающиеся Феликс с женой и взрослыми детьми: сын и дочь.
   Убрала альбом в комод, подошла ко мне, положила руку мне на плечо, спросила: "Вы, наверно, не догадались, почему я не люблю осень. Глупо, конечно, винить эту пору, как сказал поэт, "очей очарованье". Она действительно не при чем, но наступающая осень нагнетает на меня тоску и кучу воспоминаний, все больше печальных..."
   Я понял, что мне пора уходить, скоро придут ее подружки. Поблагодарил ее за гостеприимство, интересный рассказ и ушел. А вечером, более часа, сидел на берегу с удочкой. Рыба не клевала, ей тоже не нравилась пасмурная погода.
   Собрался уходить, но выше, у полузатопленной баржи, увидел мужика, часто взмахивающего удилищем. Решил пройтись до него. Мужичком оказался пожилой человек, лет на пять старше меня. Я его раньше видел за этим же занятием. Добрый вечер! В ответ услышал: Вечер добрый.
   Как клюет?
   Пока червяков обедают. Вот уже пятого червяка на крючок нанизываю, а рыбки не поймал ни одной.
   Нанизал крупного червяка, как принято у удильщиков, плюнул на него и забросил леску. Вскоре поплавок пошел на глубину. Вытащил - а червяка нет.
  -- Кто же так ловко снимает с крючка червяка?
  -- Сорога.
   Я наживил червяка и забросил леску. Поплавок сразу пошел от меня вглубь. Подсек и резко выдернул из воды крючок, он был чист: ни червяка, ни рыбки...
   Перебрасываясь словами о рыбалке, вспомнили старые довоенные и послевоенные времена, когда в Печоре и во всех ее притоках, шарах, курьях было полным-полно рыбы. Посетовали на загрязнение Печоры нефтью и на тяжелую жизнь стариков. В молодости худого хватили, и старость - не радость. Все дорого, а деньжонок за труды наши добросовестные казна дает маловато.
  -- Вы, наверно, не здешний? - спросил я его.
  -- Как не здешний, здешний, - ответил он злобно, - семьдесят лет живу на этой земле.
  -- Извините, я хотел сказать, что родились не на Печоре.
  -- Это да. Родился и до восьми лет жил в Щенкурске Архангельской губернии. Сюда с родителями попал, а их привезли под конвоем.
  -- А я здешний, из Бугаево. Алексей Сумароков. Мои мать, бабушка, прабабушка и прадедушка - все родились на Печоре. А Вас как звать-величать?
  -- Меня раньше Николаем Никитичем звали, а сейчас все дедом Никитичем зовут. Вы из староверов будете, бороду носите?
  -- Бабка была староверка, мать о Боге вспоминала, когда трудно приходилось, а я не молюсь и не осуждаю верующих. Бороду ношу по привычке, в молодости говорили, что она мне к лицу.
  -- А и правда, она тебе идет, - сказал дед Никитич, улыбнулся, что-то вспомнив.
   В этот момент его поплавок ушел в воду, натянув леску в струну. Насилу дед вытащил большого, растопыренного окуня граммов на семьсот. Вытащил и я окунька. Минут двадцать вытаскивали окушков как из ведра. А потом - как отсекло. Поплавки спокойно покачивались над глубокой ямой у затопленной баржи.
  -- Хватит на сегодня, уже темнеет, пошли домой, прошепелявил дед Никитич. Поднялись на кряж, пошли узкой просекой, прорубленной через топь, заросшую ивняком и замощенную в длину жердями. По дороге дед заоткровенничал: "Вот какое настало время. Нас под конвоем привезли сюда, чтобы построить на пустом месте поселок, создать животноводческий совхоз. Мы построили поселок, гигант-совхоз, который высокими достижениями в животноводстве был гордостью района, о нем знала вся республика." Остановился, повернулся лицом ко мне и с грустью сказал: "А сейчас все рушится, никому не нужен ни поселок, ни совхоз, и про нас забыли. Даже буренки плачут от такой жизни. А каково нам, отдавшим годы жизни и тяжелейшего труда, здоровье свое?
   Что я мог сказать, когда, как и он, не вижу никакого просветления в улучшении жизни.
   Выйдя на улицу Черепанова, я расстался с дедом. Он посеменил вглубь поселка, а я по улице - в нижний ее конец. Мои мрачные думы улетучились при виде уютного, веселого домика с ухоженной усадьбой. Вся фасадная часть домика была украшена кружевной резьбой и оттенена разными тонами голубой, зеленой, белой красок.
   Ночью спал плохо, не давали спать видения: пароход, баржи, низкие берега, поросшие чахлым ивняком, травой в пояс, тучи комарья и слепней. По доскам, сколоченным наскоро, из барж выползают изнуренные женщины с бледными, вытянувшимися лицами, на руках дети, чемоданы, узлы. Хмурые мужчины со щетинистыми лицами, за плечами котомки из мешковины, в руках пилы, топоры, лопаты. Люди, как скот, сбиваются в кучи, с удивлением смотрят на пустынный берег. Котлованы, землянки, костры. Проснешься, встанешь, ляжешь, уснешь - и снова видишь все это.
   Время подходило к десяти часам, я поспешил к Полине Викторовне, чтобы дослушать ее повествование и через нее познакомиться с подругами Глашей и Олей. По дороге заглянул в продовольственный магазин торгового центра. В магазине возле кассы только продавец и высокая пожилая женщина с посохом в руке. Женщина рассказывает, продавец смеется. При виде меня замолкли. Я остановился у двери, обвел взглядом весь магазин и пошел к отделу, где одежда и обувь. Они продолжили беседу. На перекладинах, плечиках, полках висело, лежало стопками, вразброс все крайне необходимое для повседневной носки, простое и дешевое. Из обуви - галоши, резиновые сапоги с голенищами разной длины, тапочки, ботинки.
   Перешел к продовольственному отделу. На полках рыбные консервы, в стеклянных банках - солености, в пакетиках и пакетах - крупяные и мучные изделия. Цены на них выше, чем в Ухте и Сыктывкаре. Говорят, из-за дороговизны транспорта. Рассматривая баночки и ценники, я поглядывал в сторону говорящих, пробегал взглядом по их лицам, напрягая слух, пытаясь уловить смысл разговора, потому что продавец то и дело смеялась. Подошел к ним, поздоровался и рассказчице сказал: "Мастерица Вы рассказывать, слезу прошибли у продавщицы". Она улыбнулась мне и, смеясь, ответила: "А что осталось мне делать? Все кругом болит: поясница не сгибается, суставы скрипят, как разбитая, не смазанная телега, руки ноют, пальцы, - показала их, - крючьями сделались. Двигаюсь с этим, - стукнула посохом об пол... - Только язык и не болит. Вот я и заставляю работать его за все, что болит..."
   Я засмеялся и сказал: "Складно у Вас получается".
  -- Вы, наверно, родственником будете Миле Яковлевне? Я вчера с ней мылась в бане, и она говорила, что приехал брат.
  -- Да, родственник, братан... А Вы?
   - Я, Глафира Тельтевская.
  -- Вот как мне подвезло! Я рад с Вами познакомиться. - Назвал себя.
   Облик Глафиры Николаевны был внушительный и колоритный, не заметить ее было невозможно. Одета в бежевую куртку, из-под которой видно темного цвета платье. На голове однотонная, тоже бежевого цвета шаль, стянутая узлом под подбородком. Лицо волевое, с выраженными чертами, но сильно поддавшееся старости. С высокого лба и висков под шаль уходят густые, седые волосы, глаза пытливые, голубые с синевой.
  -- Я знал Михаила Николаевича Тельтевского: он вначале бухгалтером работал в совхозе Новый Бор, а потом директором совхоза Вы не сестра ему будете?
  -- Да, сестра... Родителей наших - отца Николая, мать с кучей детей привезли сюда в августе тридцать первого года, мне было девять лет.
  -- Вы сейчас, где живете, в Усть-Цильме или Сыктывкаре?
  -- В Сыктывкаре.
  -- Я во время войны была в Сыктывкаре, приглашали меня в Президиум Верховного Совета Республики для получения медали. Медаль вручал Ветошкин, председатель Президиума Верховного Совета. Вручая, сказал: "Вот как в жизни бывает, дочери кулака, врага народа, вручаю медаль "За доблестный труд". Я ему в ответ: "Раз Вы моего отца, неутомимого труженика, назвали врагом народа, не буду я брать из Ваших рук медаль, носите ее сами", и было пошла. Он растерялся, не знает, что и сказать. Потом стал извиняться, вносить поправки в сказанное. Что он имел в виду не лично ее отца и ее, а обстановку, изменения, происходящие у власти в отношении к людям спецперемещенным. Что в оценке человека лежат не политические мотивы, а отношение человека к Родине, его безграничное желание и труд как можно больше и лучше сделать для нее в это трудное военное время. После извинений я взяла медаль. Думаю, дала ему наглядный урок о достоинстве человека.
   Побывав в школьном музее, я узнал, что Глафира Николаевна за свой самоотверженный труд была удостоена высшей награды Родины - орденом Ленина.
   А замуж она так и не вышла, с улыбкой говорит, коровки помешали.

О брате Глафиры, бывшем директоре совхоза Новый Бор

М.Н. Тельтевском.

   Михаил Николаевич родился 14 октября 1904года
   Михаил Николаевич не был выслан вместе с родителями на север. Он жил и работал в Великом Устюге. Участвовал в Финской войне. Когда началась Отечественная война, ушел на фронт. Защищал земли заполярья от наседающих врагов. Участвовал в Курском сражении, был ранен. Демобилизовался в чине майора и приехал к родителям в Новый Бор. Много лет работал бухгалтером, главным бухгалтером совхоза, а с пятьдесят шестого года, более пятнадцати лет, директором совхоза. Оставил о себе добрую память. Пожилые люди отзываются о нем с теплотой, говорят, что был справедливым, требовательным, умелым организатором производства. При нем совхоз поднялся на вершину славы.
   Тепло распрощался с Глафирой Николаевной и продавцом.
   Полина Викторовна встретила меня доброжелательно.
   Засиделись вчера мы допоздна, - говорит, а сама смеется, - пели и плакали, вспоминая прошлое.
   А я в магазине встретил Глафиру Николаевну, видная старуха и веселая, о себе рассказывает с юмором.
  -- Да, она у нас такая.
   Предложила выпить чаю. Я отказался и попросил Полину Викторовну продолжить воспоминания. Напомнил ей о мглистой, хмурой осени 40-го года.
   Хорошо, дай бог собраться с силами и мысли привести в порядок.
   Посидела, устремив взгляд на меня, встала и ушла в большую комнату. Минут через десять вернулась с фотографией в руке. Подавая ее мне, тихо промолвила: "Вот все, что есть у меня о военной службе Станислава". С фотографии смотрел на нас бравый, симпатичный лейтенант лет двадцати.
   Осень сорокового года разлучила навсегда меня со Станиславом, - начала она, - в сентябре я проводила его в армию. Приказ-телеграмма пришла за два дня до отправки. В ней говорилось: "Направляетесь в распоряжение управления НКВД города Ленинграда. 15 сентября пароходом отбыть в Нарьян-Мар. Проездные документы получите в отделе Нарьян-Марского НКВД".
   Пятнадцатого сентября я с родителями пошла провожать Станислава. Много народа шло на пристань, потому что пароход вез призывников и мобилизованных со всего района. Среди них было много новоборцев. Помню как сейчас, повисла на Станиславе, целую его, а слезы ручьем текут. А он повторяет одно: Феликса береги и себя. Снял мои руки с плеч, посмотрел мне в глаза, поцеловал и по трапу поднялся на пароход.
   Пароход "Сыктывкар", набитый призывниками и мобилизованными, отчалил от Новоборской пристани и взял курс на Нарьян-Мар. Высокий берег пестр Песни, плач, выкрики, смех слились воедино с мелодиями гармошек и прерывистыми гудками парохода. Он гудел, пока не скрылся за поворотом.
   На ноябрьские праздники получила от Станислава письмо. Писал, что служит в кавалерийской части недалеко от Ленинграда. Командир части сказал, что может привезти семью, так что готовься, летом приеду за вами. О письме рассказала родителям, они рады были за меня.
   Без Станислава я остро ощутила пустоту в своей жизни, которая с каждым днем разрасталась. Ныло мое сердечко, по ночам снился Станислав, его ласки да с такими подробностями, о которых вслух не скажешь, стыдно. Всю любовь перенесла на Феликса, мою кровинушку, сыночка нашего. Феликс уже говорил. Увидит лошадь, кричит: "Папка, папка приехал". А то возьмет между ног прутик, в руку ветку лозы, бегает, воображая себя кавалеристом. В уличных похождениях его сопровождал Буян. Бегает вокруг него, лает, хватает за полы куртки, требует кувыркаться в мягком снегу.
   Переносить боль разлуки со Станиславом помогали встречи с Настей. Настя добрая, не болтливая, я ей доверялась и рассказывала о своих проблемах, даже интимных. Интересно, родной матери не расскажешь, как у нас в постели случалось со Стасиком, а ей я рассказывала. Она умеет слушать и направлять разговор к сути переживания, ненавязчиво, с примерами из своего опыта, из прочитанного или услышанного сумеет подвести меня как бы со стороны посмотреть на проблему и найти решение самой. Всегда оно бывает простым. Из долгой жизни вынесла я одно: не решайте вопрос впопыхах, поживите спокойно какое-то время, с ним и придет ответ. Пообщаюсь, поговорю с ней, мне легче становится. Я и теперь с ней делюсь своими бедами, всю жизнь у нее в бане мылась, и сейчас частенько паримся. Война еще больше нас сблизила, вдовы мы с ней с сорок первого.
   Письма от Станислава приходили регулярно, каждую неделю. Бодрые, веселые. Тепло отзывается о своих друзьях-товарищах. Писал о лыжных гонках на пятнадцать километров, где он пришел вторым. Нравилась ему воинская жизнь, как он выразился, с четко расписанным регламентом. В одном письме написал: до настоящего кавалериста-виртуоза мне еще далеко, но "лозу" рублю, даже командир части похвалил.
   Еще по снегу в апреле приезжал из Ухты крупный чин, вызвал отца в контору и сказал, что он переводится в Ухту, начальником строительного участка по строительству жилья. Отец стал отказываться, но он заявил, что это приказ Мороза. Отец только и спросил, когда переезжать? Как откроется навигация, первым пароходом прибыть в Усть-Ижму, а там пароходом по реке Ижма до Ухты. И дал ему направление.
   Все мы расстроились, не можем понять, откуда известно об отце начальнику УХТОЛАГА товарищу Морозу? А мама и говорит: "А где сейчас наш первый директор совхоза Изверский?", звать-то уж и забыла как. Отец пошел в контору к директору совхоза сказать о своем переводе. Шел и думал: "О моем переводе он знает, а не спросить ли его о Владимире Витальевиче, где он сейчас?"
   Директор встретил его хорошо, похвалил за качественную работу строителей и сказал: "На повышение пошли, Виктор Серафимович, сам Мороз о Вас знает".
   Никогда и в думах не думалось, что кто-то знает меня, кроме строителей совхоза. Откуда ему известно?
   Откуда, откуда, от Изверского, первого директора совхоза. Он сейчас в Управлении работает, вопросами строительства занимается. А он-то тебя знает.
  -- Да, он меня знает.
   Весна сорок первого запоздала из-за морозов, которые стояли до середины мая. Лед на Печоре стало ломать в ночь на первое июня. В эти дни со стороны реки шел непрерывный гул скрежет. Временами раздавались резкие звуки, похожие на разряды грозы, многократным эхом катились над поселком. Феликс вздрагивал, прижимался ко мне. По берегу реки натолкало причудливые горя грязного льда. Уровень воды в реке быстро поднимался, сносил возведенные пирамиды, валил берег, вырывал деревья.
   Между островами у Ермицы опять образовался затор. Вода, как на оленях, поднималась в гору. Вот уже облизывает ступеньки крылец крайних домов. В верхних колхозах скот поднимают на повети или вывозят на высокие места. В Новом Бору мужики заняты погрузкой сена на баржи, чтобы отправить бедствующим колхозам.
   Пятнадцатого июня проводила в Ухту родителей. Вместе с ними уехали и братья мои Серафим и Василий. Осталась я одна, одинешенька с моим малым Феликсом да с могилами деда и бабки.

22 июня 1941 года

   Новоборцы, сполна испытавшие дорогу в новую жизнь, привыкли к холодному и капризному Северу. Стали забываться кошмары недавнего прошлого. Жизнь дарила радость и счастье. Дети выросли, взрослыми стали, семьи свои заимели. Многие учатся в техникумах, институтах. Дали спецпереселенцам кой-какие права, нет препятствий в продвижении по служебной лестнице. Что паспортов нет и выезжать не разрешают, так и местное население такого права не имеет. Мы, спецепереселенцы, даже преимущество имеем перед ними, за работу нам платят деньгами. На фоне общей бедности платят неплохо. В колхозах же работают за трудодень, на который начисляют копейки.
   И снова людское горе с кровью, разрушениями, слезами. Страшное народное горе пришло в теплый солнечный день летнего равноденствия. В ночь перед этим днем солнце над поселком не уходило за горизонт, прикоснулось нижним краешком к линии горизонта, чуть прокатилось по нему, подпрыгнуло, как на пружинах, раза два-три, улыбнулось, разгораясь, стало набирать высоту.
   Куранты отбили шесть часов утра. Диктор Всесоюзного радио поздравил с добрым утром, коротко сообщил о новостях в стране. А сейчас начинаем передачу "Любимые песни в исполнении известных певцов и народных хоров". Внезапно передача была прервана, радио замолкло, наступила тишина. Потом уже другой диктор твердым мужским голосом известил, через несколько минут будет передано важное заявление. Наступили секунды тревожного ожидания, секунды, отсчитываемые ударом молота, стучащего по вискам. В репродукторе раздался глуховатый голос В.М. Молотова: "Сегодня в 4 часа утра без объявления войны вероломно на нашу страну напала фашистская Германия. Наша армия ведет тяжелые бои на границе". Объявил о мобилизации нескольких возрастов.
   Нет на земле ничего страшнее войны. Мы пережили и знаем, как горько, голодно и холодно остаться с тем, что на тебе. А тут и смерть витает над тобой, дом разнесло снарядом, женщина убитая, с плачущим ребенком на груди, горит деревня. Страшно делается, в дрожь бросает.
   Мысли мои были там, под Ленинградом, где служил Станислав. Он не писал, где служит под Ленинградом. А если с севера? Финляндия рядом и под немцем, тоже объявила нам войну. Воображение рисует разные эпизоды боя, запечатлевшиеся в памяти по кинофильмам. Вот он мчится на буланом коне, размахивая шашкой, немцы в страхе, с искаженными лицами бегут кто куда... Конь падает, из плеча хлещет кровь. Станислав, прикрываясь трупом коня, бросает в наседающих немцев гранату...
   Я плачу. Феликс недоуменно смотрит на меня. Подошел ко мне, уткнулся в мои колени, заплакал. Буян, наклонив голову, смотрит на нас.
   Уже неделю идет война. Местных мужиков забрали в армию. Взяли и мужа Насти Федора. Спецпереселенцев не трогают. Молодые парни ходят в сельсовет, в комендатуру, просятся отправить их на фронт.
   Вот и долгожданная весточка, как в ненастный день светлым лучом проскользнула, письмо получила от Станислава, жив и невредим. Пишет, что немцы и финны, не считаясь с потерями, рвутся к Ленинграду, но Ленинград им не видать, не пустим их в наш город российской славы. Петр Великий, умирая, завещал, чтобы похоронили его не в Москве, не в московской усыпальнице царей и великих князей, а здесь, на берегу Невы. Мою могилу и город мой любимый россияне никогда никому не отдадут. Наказывал, чтобы берегла Феликса, себя берегла. Писал: "самое большое мое желание - хотя бы на миг взглянуть на вас, поцеловать..." В конце этого душевного слова поставил две точки. Одна обычная, а другая по середине строчки и очень далеко от первой; и уже второпях, это по буквам видно было, дописал: "Хотел много написать, но не получилось. Немцы бьют из всех орудий по нашим позициям и опять попрут на нас, прикрываясь за броней танков".
   Рада я, что жив и невредим, а вот последняя строчка тревогу и страх вызвала. Выживет ли?
   Последнее письмо от Станислава получила в сентябре. В октябре сорок первого принесли похоронку: "Геройски погиб за Ленинград". Не поверите, онемела, в истукана превратилась. Феликс тормошит меня, плачет, а я не реагирую ни на что. Вдруг в голове как звоночек прозвенел, раз и другой. Взглянула на часы: стрелки уже пять часов вечера показывают, время, когда я выхожу из дома и иду на скотный двор. Феликсу налила в кружку молока, хлеба кусочек оставила на тарелочке, поцеловала его. Оделась и быстро зашагала к телятнику. Горе горем, а работа есть работа. Война же шла, а указ строгий был: за опоздание на пятнадцать минут могли и в лагерь отправить.
   Люди в поселке уже прослышали и знают, что почтальон принес две похоронки мне и Дарье Никифоровна, матери единственного сына. Стахей ее погиб тоже в октябре в поселке Дорохово Московской области.
   Телятницы Тамара, Лида, Зоя встретили меня в бытовке. Все трое как по команде обняли меня, ничего не говоря, засопели носами. И я заплакала. Поплакали, переоделись и разошлись по своим группам телят. Я стала просматривать записи в книге. Записала, что нужно сделать в первую очередь. Подумала о девушках. Зоя и Лида веселые, трудолюбивые, еще не замужем, но парни есть. Лида замуж собирается, свадьба назначена на ноябрь. Тамара моих лет, замужем. Муж дома. Надо же, думала я, какие они все душевные, понимают, что в этот момент слова излишни.
   Обошла группы телят Зои и Лиды. Телята, телочки, упитанные, чистенькие, как на картине в букваре. Подойдешь к телочке, она мордочку тянет, прикоснуться хочет мягкими губами к ладони моей. А в группе у Тамары одна телочка не веселая, не ест. Ощупала пищевод, живот помяла. Живот вздутый, надавлю пах - стонет. Подготовила слабительное, выпоили насилу: не хочет пить, вырывается. Я спрятала бутылку под халат, глажу ей спину, грудь, живот, Тамара на ухо что-то шепчет, морду гладит. Успокоили телочку. Тамара задрала ей голову, расширила рот, я вылила содержимое в глотку.
   Вывели телочку на двор, погоняли, и она испражнилась, стала веселее. Пока мы возились с телочкой, дойка на скотном закончилась, доярки домой собираются. Не пошла я к ним показываться.
   Иду домой, а перед глазами Станислав и вся наша короткая жизнь. Не плачу, а глаза, лицо мокрые. Осень, темно. Тропинка знакомая, ногами не одну сотню раз ощупанная, надо же, зацепилась за что-то, упала лицом в землю. Подниматься стала - больно в левой ступне и голень саднит. Ощупала руками ногу: чулок шерстяной цел, крови нет, масленная косточка на месте, ворочаю - не больно. Встала и поковыляла тихонько. Боль в ступне тает, нога тверже ступает на землю, только голень как огнем жжет. Вспомнила родителей своих и Стасика, не знают они, что Стасика уже нет в живых. Возникли перед глазами плачущие, осунувшиеся Феликс Спиридонович и Виктория Леонидовна.
   Разрыдалась я, остановилась, стараюсь успокоиться, а не могу, а тут еще жар накатил на меня, вся нижняя рубашка мигом мокрой сделалась. Перепугалась, креститься стала, молитву творить, Господа просить, чтобы не дал свихнуться. Доплелась-таки до квартиры, открыла дверь, а мне руки протягивают Настя и Оля, подружки мои дорогие. Помогли мне раздеться, осмотрели ногу. Оля как врач установила: длинная узкая ссадина на голени левой ноги, смазала топленым несоленым маслом и шутя, сказала: "Еще молодая, заживет". В комнате прибрано. Стол выдвинут на середину, на столе самовар пофыркивает, рыба, жаренная в молоке, морошка и что-то наподобие пряников.
   Вымыла руки, лицо ополоснула, переоделась и за стол пригласила сесть. Настя, наливая в чашки чай, заметила: "Надо бы помянуть, а, кроме чая, нечем. Полина, ты говорила, бражку поставила?"
  -- Она еще молодая, всего неделю стоит, не дошла, слаба, водой пахнет.
  -- Ну и что, что пахнет водой, тащи ее на стол.
   Пока я кушкидалась с бражкой, пришла Глаша. Выставила на стол чекушку водки. Налила я по стопочке маленькой водки, встала и тост сказала: "За Станислава, Стахея, погибших на войне. Пусть их души не грызет червь сомнений, что их забыли, забудут. Я всегда буду верна Станиславу. Выпьем за вдов, за осиротевших детей. Пусть Бог и добрые люди облегчат их страдания".
   А потом плакали и пели. Пели песни, которые родились с войной, которые пела вся страна: "Синий платочек", "Любимый город", "Темная ночь", "Катюша".
   Вспомнила я слова Станислава из одного письма: "О тебе всю ночь, родная, я в окопе промечтал. А если суждено будет погибнуть, ты не плачь - смертей двух не бывает, а одной не миновать. Время - лекарь: погрустишь, поплачешь - острота тоски пройдет. Ты молода, красива, понравится кто - выходи замуж. В одном заклинаю тебя: Феликса береги, дай вырасти здоровым, смышленым, честным и смелым, по возможности дай образование. Пересказав обещание, она расплакалась. "Пусть поплачет, легче станет", - подумал я. А она так разрыдалась, что трясти ее стала. Я дал воды выпить, спрашиваю про валерьянку. Она не понимает моих слов. Постепенно рыдание стало переходить на всхлипывания. Чуть придя в себя, она попросила валерьяновые капли, указала рукой на шкаф и на ящик, где хранились лекарства и травы. Я достал флакончик и подал ей. Выпив валерьянки, она успокоилась, помолчала малость и сказала: "Как только вспомню о завещании, такая тоска находит, боль сердечная, как не старалась крепиться, а все равно расплачусь".
   Встречаясь со старушками-вдовами, вспоминая войну и жизнь в военные годы, я часто видел, как менялись их глаза, лица, движения рук. Глаза становились печальными, как бы уходили в глубину времени, застывали надолго. Лица вытягивались, сглаживались морщинки, руки опускались на колени или подпирала рука голову, а другая теребила платочек. Только пальцы и набежавшая слеза выдавали их душевные переживания. А тут нервный срыв. Такого я не встречал. Дорогие мои старушки, солдатские вдовы, матери, потерявшие на войне любящих сыновей, братьев, мужей! Спасибо и низкий поклон вам! Мы знаем и видим, что вы их помните, помните все черточки лица, сказанные или написанные ими слова, помните привычки, походку, помните их такими, какими ушли они на войну, и эта память останется с вами до конца дней ваших.
   А война, как снежная лавина в горах, все глубже и глубже накатывалась на землю нашу. Москву отстояли, прогнали ворога от столицы на сотню и более верст, но не сокрушили. Замерзает, голодает сражающийся Ленинград, лавины немецких танков перепахивают степные просторы, рвутся к волге. Огонь войны гложет ставропольские, кубанские черноземы, немцы разглядывают вершины Кавказа.
   В июне-июле сорок второго на войну брать стали спецпереселенцев. Проводили мужа Олиного Николая Новикова и многих односельчан: Дурягина, Черепанова, Воронцова, Чечеткина, Кокина, Москвитина. Оскудел поселок, здоровый мужик стал редкостью. А похоронки чуть не каждый день идут и приходят, почтальоны с красными опущенными глазами ходят.
   Пришла похоронка и Насте. Погиб ее Федор во время переправы через Дон. И опять холод в душу, боль щемящая, тоска и слезы. Сколько этих слез из женских глаз вылилось? Велико и глубоко Мыльское озеро, и оно бы не вместило их, вышло бы из берегов.
   Горе, болезни, недоедание лечили трудом, работой. Что только не делали женские руки: и стога метали, и баржи грузили, и лес валили в снегу по пояс. А скот да ребятишки - доля женская, о них и говорить не приходится.
   Летом сорок четвертого привезли в совхоз Новый Бор первую партию немцев, более трехсот человек. Привезли рекой в баржах, под конвоем. Нарушили обычный маршрут конвоируемых людей: не с низовья, из Нарьян-Мара, а с верховья, из города Печоры. Расселили в Харьяге, Медвежке и в Новом Бору.
   Приняли их новоборцы, разместили на первое время везде, даже скотный двор заняли. У меня поселили семью Гайн - Олега и Герту с ребенком. Потеснили и Настю: в доме у нее разместили пять душ. Трудоспособные сразу включились в работу - сено заготовлять. А когда появлялась возможность, они жилье для себя строили.
   Вам не понять, как все перемешалось в наших головах. Идет война с немцами. В Бору немцы и в квартире моей немцы. Ненависть и жалость. Ненависть к немцам, рушившим нашу жизнь, села и города наши, убивающим стариктным немцам, привезенным к нам. Нас ведь тоже привезли под конвоем. Двойственное отношение усиливалось, когда в поселок приходили похоронки. Тогда можно было услышать и злые слова плачущей женщины: "Проклятые фашисты, звери немецкие!" - обращенные к немцу или немке, стоявшим, как и она, в очереди за хлебом.
   Непросто понять, что чувствует немец, услышав такие слова. Он же немец, ревниво оберегающий традиции немецкого народа, немецкой нации, но воспитанный по другим нравственным нормам, где принципы равенства, доброты, коллективизма, взаимопомощи являются священными. А вот с ним обошлись несправедливо, выгнали из родного дома и привезли сюда.
   Не могу судить, что он думал в тот момент. Мы люди простые, деревенские, живем той жизнью, какая есть, общаемся с людьми, которые рядом с нами живут, работают. Мы увидели, что привезенные немцы очень трудолюбивые, доброжелательные, приветливые с людьми, верные на обещания. Работу доводят до конца. Бережливость, аккуратность, чистоплотность сразу бросились в глаза, мы даже подражать им стали. Очень много было среди них умельцев, мастеровых по технике разной. Не шьет швейная машина - бежим к Ивану Кетлеру, пальтишко надо перекроить - к Роману Мейеру. Скоро мы и позабыли, что они немцы. Нашими стали, новоборскими.
   Я с благодарностью вспоминаю Дмитрия Абрамовича Нейфельд, тактичного, доброжелательного человека и знающего специалиста-зоотехника. Он по каким-то, недоступным для меня, признакам говорил, что эта телочка будет высокопродуктивной коровой, Вы, Полина Викторовна, возьмите ее на учет, а эту можно выбраковать.
   Работали мы тогда над улучшением стада крупного рогатого скота. Печорских местных коров скрещивали с холмогорскими быками, из Холмогор Архангельской области завозили быков, телочек.
   Мало немцев осталось в совхозе, разъехались, но до десятка семей и сегодня живут в Бору. Остался на новоборской земле Томас Петрович Круг, наш дояр. Из года в год от закрепленной за ним группы коров надаивал более пяти тысяч литров. Томаса Петровича квалифицированным дояром сделал Дмитрий Абрамович Нейфельд.

Томас Петрович Круг

   Интересное сочетание Круг и Полярный круг. А может, лучше Томас Круг на Полярном круге. Как там ни пиши, а жизнь Томаса Круга прошла по Полярному кругу...
   Молодым человеком после излечения травмы, полученной на шахте Воркуты, он добровольно согласился стать дояром в совхозе Новый Бор. "Когда я впервые увидела его, - вспоминает Полина Викторовна, - длинного, худого, со скуластым лицом и крупным носом, ахнула, остановилась, уперлась глазами в его лицо и карие выразительные глаза. Потом перевела взгляд на руки, державшие ведро, и робко, как школьница, произнесла: "Здравствуйте, я зоотехник Полина", боясь назваться по отчеству, и подала ему руку. Он поставил ведро, вытер руки и бережно взял мою ладошку в свою большую ладонь, накрыл другой, еще большей ладонью и, смеясь, назвался: "Томас, дояр", чуть замялся, добавил: "Начинающий дояр". Потом мы с ним подружились и уже втроем - Нейфельд, Томас и я - решали все коровьи дела".
   Удивительный человек Томас Петрович. При первой встрече суровый, неразговорчивый. Поближе притерешься к нему - сама доброта, справедливость. Шутник. Легко с ним было работать. Советы Дмитрия Абрамовича, книги по зоотехнии, ветеринарии усваивал, как губка впитывает влагу. Коровы по запаху, шагам узнавали Томаса Петровича и приветливо мычали.
   Женился Томас Петрович на симпатичной девушке Марии. С характером и волевой. Машу жалели на поселке и помогали как могли. Сами посудите: десятилетняя девчушка, ростиком "от горшка два вершка", не бросила братика и сестренку, когда мать ее, Анну, посадили на пять лет, а оставила школу и пошла работать на ферму вырастила их. Радовались за Марию новоборцы, когда она вышла за Томаса. А ему говорили: "Береги ее и дай хоть крупицу счастья".
   Пятерых детей подарила она Томасу Петровичу, да еще двоих ребятишек они усыновили. Большая семья стала, семеро по лавкам. Такие большие семьи - редкость даже у потомственных печорцев. Всех вырастили, образование дали. Дочь Нина замужем, носит местную фамилию Осташова, в школе работает учителем. Активно занимается общественной работой, председатель новоборской организации общества "Мемориал". Совместно с А.Т. Куренгиным уточняют списки живших спецпереселенцев и немцев в совхозе.
   Рассказывая о Томасе Петровиче и Марии Николаевне, не промолчишь о матери Марии Анне Бахеревой, по вере старообрядке. Органы НКВД арестовали ее за ведение религиозной пропаганды: в ее доме собирались на молебен. Привели к следователю. Следователь с ее слов записал в протокол допроса данные - как звать-величать, где родилась, когда крестили и чем занимается сейчас.
  -- Крестьянка я, все мои предки в деревне под Архангельском жили, жито, овес выращивали, за скотом ходили, и я этим же делом занимаюсь да Господа нашего Иисуса Христа славлю.
  -- Бога нет.
  -- Бог есть.
  -- Вы ведете агитацию против Советской власти.
  -- Нет, не веду, я только укрепляю у людей веру во Христа Спасителя.
   После такой любезной беседы посадили ее в холодный карцер на три дня и три ночи. После отсидки в леднике привели к следователю. Следователь: Бога нет. Анна: есть Бог. Вы заморозить меня хотели, а я жива, здорова. Бог услышал молитвы мои и душу мою согрел.
   Год просидела в предварительной тюрьме в Архангельске. Судили и отправили в ссылку в Котлас. Два месяца маялась она в пересыльной тюрьме, и все эти дни и ночи читала наизусть главы из Святого писания, толковала их. Горемычные люди плакали, слушая ее, кресты ложили по своей вере. Бог-то един и для христианина, и для мусульманина, лишь учение Его каждый толкует по-своему... Молва по поселку шла, будто бы жену М.И. Калинина видела, беседовала с ней. Мы не верили, говорили, не может быть такого, чтобы жена всесоюзного старосты в тюрьме сидела. А позже узнали: правду Анна говорила. С пересылки привезли ее с тремя детьми к нам, в Новый Бор.
   Здесь не надо было искать единоверцев, они были в каждой деревне, хотя и не демонстрировали свою принадлежность, а жили с Богом в душе. Поклоны били по-старинному, крестились двуперстным крестом, не осуждая и тех, кто молился щепотью.
   К грамотее Анне потянулись местные верующие, стала она их наставником. Недремлющее око НКВД вскоре пронюхало об ее деятельности - и вновь суд, пять лет зоны. Не вытравили святую веру из души Аннушкиной, не вырвали из сердца Христово Слово. Умерла она глубокой старушкой со словами на устах: "Верьте Святому учению, молитесь, молитесь Исусу Христу, Спасителю нашему. Аминь".
   Часть II.
   Автономная республика немцев Поволжья занимала территорию между Саратовской и Волгоградской областями. По переписи 1939 года в республике проживало свыше шестисот тысяч немцев.
   28.08.1941г. Указом Президиума Верховного Совета СССР Автономная республика немцев Поволжья была упразднена. Этим же указом немецкое население переселялось в другие местности с оказанием государственной помощи и наделением землей.
   Выполняя названный указ, органы НКВД совместно с работниками ОГПУ выискивали людей немецкой национальности по всей территории великого Советского Союза и вывозили - кого в Казахстан, кого в Сибирь, кого к нам на Север. Трудоспособных зачислили в трудовую армию. В ней работали и спали под конвоем. Строили железные дороги в Казахстане, Саратов-Сталинград, Котлас-Воркута. Добывали уголь в шахтах Караганды, Инты и Воркуты. Были пионерами в создании совхозов на целине Казахстана и в тундре Заполярья.
   Первая партия немцев в Воркуту прибыла третьего марта 1943 года. В октябре того же года привезли женщин и подростков.

Воспоминания

   Каким красивым был наш поселок на берегу Волги. Дома с высокими, крутыми крышами, обшитые вагонкой, а где оструганные, покрашенные в разные тона. Больше в сочетании голубой и синий цвет с белым. Окна, крылечки украшены резными наличниками. Поселок смотрелся нарядно в любое время года. В центре поселка небольшая кирха (церковь). По утрам мелодичный звон, плывущий над домами, будил меня. Дом наш был просторный, в четыре комнаты, и отдельно - летняя кухня. Комнаты светлые, высокие. Я любила цветы и цветение сирени, белый наряд яблонь. Любила смотреть на Волгу, разглядывать белые, как лебеди, многопалубные пароходы, веселых, загорелых рыбаков, тянущих сеть. Даже сейчас, через столько лет, все это посещает меня. Проснусь вся потная. Встряхну головой, как старая кобыла Сполоха на конном дворе деда, перекрещусь, не веря, что это было, было.
   28 августа 1941 года нашу семью, шесть человек, вместе с другими немецкими семьями выселили, погрузили в вагоны и увезли в Омскую область, Шартатский район. Мне было восемнадцать лет, - вздохнув, сказала Эмилия Кондратьевна Герингер. В 43-м году меня разлучили с отцом. Отца увезли в Свердловскую область, а меня и младшую сестру определили в трудовую армию и отправили в Воркуту.
   Три года работала на шахте, не под землей, на поверхности. Что только не заставляли делать: то пошлют железнодорожные пути ремонтировать, а зимой убирать снег, то разбивать смерзшийся уголь и грузить в вагоны. Вот уж тяжелая работа. Лом еле поднимаешь, а ветер воет, свистит, с ног валит, бросает в тебя колючие снежные струи, промораживает тело до костей. А тебе надо долбить, грузить, пока не выполнишь задание, а то пайку жратвы меньше дадут.
   Павел Иосифович Лейком
   Родом из Ленинградской области. Оккупировали область немцы. Переселили семью их с семьями других немцев в Польшу.
   После освобождения Польши советскими войсками всех советских немцев перевезли в Коми край. Зимой 1945 года мы оказались в местечке Лемью под Сыктывкаром. Зима сорок пятого - сорок шестого была холодная. В бараках тесно, холодно и грязно, вши заедать стали. От плохой кормежки мы до того отощали, что и язык плохо стал поворачиваться. Болезни пошли, слабые умирать стали. А похоронить по-человечески некому и не на что.
   Семье нашей немного подвезло, мать приняли санитаркой на работу и дали маленькую комнатушку, и мы выжили.
   Летом сорок шестого года направили нашу семью еще дальше на север, в Усть-Цилемский район, в поселок Харьягу совхоза Новый Бор. Павлу Иосифовичу в тот год исполнилось тринадцать лет. Лето проработал на конных граблях, мы их гребилками зовем. Роста был небольшого, сядет на сидение - не достает ногой до подъемного рычага. Греб больше полусидя. Две лошади за ним были закреплены. Одна устанет - запрягал другую. Рассказывал о первых годах пребывания немцев в Харъяге Василий Лубнин: "Старательный был мальчишка, травинки не оставит, все подберет и из кулиг вытащит непросохшую траву на чистые места. Зимой на строительстве подсобным рабочим работал. Чаще у дяди Кондрата, печника. Сунет дядя Кондрат ему в руки мастерок и скажет: "Выложи ряд, а я погляжу". Так незаметно Павел научился класть печи".
   Печное дело заинтересовало меня, вспоминает Павел Иосифович, стал читать литературу, научился понимать чертежи. Много разных профессий прошли через мои руки, но любимой стала профессия печника. Я и сейчас ремонтирую, кладу печи. Денег у соседей не беру, они сами приносят домой то рыбу, то ягоды, грибы.
   Уезжал в Казахстан, там много родственников живет. Шесть лет прожил, тосковать стал по местам, где лучшие годы прожил, где охотился, рыбачил, по шару Харъягскому, по реке Суле. Здесь в Харъяге доживать свой век буду. Начал строить дом младшему сыну. Есть у него дом, да близко к шару стоит, весной вода берег подмывает, скоро и к дому подойдет. Вот и сам тороплюсь, и сына подгоняю.

Путь из Сибири на реку Печору.

   Ф. Штоль
   Родился я 15 августа 1918 года в деревне Ровная Поляна Любинского района Омской области. Так что сибиряк. Мои родители были крестьяне-середняки. Образование получил тут же: в 1936 году кончил школу колхозной молодежи, 7 классов. Затем поступил в педучилище города Тюмени, на немецкое отделение, где обучался 2 года.
   По распределению облоно был направлен в Саргатский район Омской области, где и началась моя самостоятельная работа. С октября 1938 по 18 марта 1940 года работал учителем немецкого языка.
   И вот настал мой черед идти в ряды Красной Армии. Моя служба начиналась в запасном пехотном полку в городе Красноярске. Затем направили в город Чреновцы, где я был курсантом артиллерийского военного училища. Перед самой войной его перевели в город Омск и преобразовали в зенитно-артиллерийское училище, где я и обучался по июнь 1942 года. Но согласно сталинскому указу от 28 августа 1941 года был отчислен из училища, потому что немец по национальности.
   С июня 1942 года по февраль 1943 находился в строительном батальоне, сперва в городе Омске, а после на строительстве железной дороги Ульяновск - Свияжск. С 3 марта 1943 года направлен в угольную промышленность. Так попал в Воркуту, где работал в шахте N4.
   Все привезенные мобилизованные немцы находились под конвоем и жили в зоне, охраняемой днем и ночью. На работу в шахту вели солдаты, каждый раз предупреждая нас, что шаг влево или вправо расценивается как побег, будут стрелять.
   Работа в шахте не из легких. В ней сыро и темно - подземелье. Работали посменно. Не выполнивших задание оставляли на вторую смену.
   Первая партия немцев прибыла в Воркуту 3 марта 1943 года, а в октябре того же года привезли женщин и подростков. На шахте работал по июнь 1945 года. Наша задача была такая: "Даешь больше угля на гора!" Прибывшие женщины и дети трудились на разных подсобных работах, но в шахте их не было.
   Свободное время проводили там же, в зоне, за колючей проволокой. Мужчины ходили к женщинам в бараки, а женщины - к нам. Здесь, на шахте, я и познакомился с моей будущей женой Анной. Она работала в столовой и бухгалтерии. Мы встречались, естественно, негласно, тайком, чтобы не попало.
   Ежегодно шахты отправляли людей на сенокос. Комбинат "Воркутауголь" имел свои совхозы, в том числе "Новый Бор" в Усть-Цилемском районе. Летом 1945 года к нам на шахту приехал представитель совхоза "Новый Бор" за рабочими на сенозаготовку. Руководство шахты отправило людей, свободных от добычи угля, то есть поверхностных рабочих. На этот раз и много женщин, а также мужчин, которым были предписаны легкие работы. В эту партию попала и моя фактическая жена Анна Бонифациусовна Шамбер, с которой у нас уже был сын. Он родился 1-го апреля 1945 года. Я сходил к директору шахты и попросил его отправить и меня с этой партией. Он оказался человеком и дал согласие.
   Моя жена из немцев Поволжья, из деревни Дегот Каменского района. Во время войны по тому же самому указу Верховного Совета их выселяли из насиженных мест в течение 24 часов. С собой разрешали брать лишь самое необходимое, остальное, нажитое годами, пошло прахом. Их отправили в товарных вагонах, как скот, а маршрут был в Казахстан, в Майский район, совхоз им. Кирова. В совхозе работала учетчиком по 23 сентября 1943 года. По приказу Майского райвоенкомата была мобилизована в трудармию и отправлена в угольную промышленность. Так в октябре 1943-го она оказалась в Воркуте.
   В июле 1945 года наш пароход пришвартовался к берегу совхоза Новый Бор. Нас поселили в скотных дворах, где мы и ждали дальнейшего решения судьбы. Потом отправили в Марицу.
   Ферма Марица была тогда большая. Нам дали квартиру, где нас жило четыре семьи. Жену определили на работу в полеводство, а меня - в силосную бригаду. После окончания заготовки кормов стал работать статистом на Марицкой ферме. С июля 1946 года перемещен на должность экономиста. А с 15 августа 1952 по 15 января 1986 года работал бухгалтером и старшим бухгалтером. За время работы в совхозе работал на разных фермах: в Харьяге, Медвежке, а с 1980 года - в центральном отделении совхоза. Уволился в связи с уходом на пенсию на 68-м году жизни.
   Жена работала в полеводстве. Когда жили в Харьяге, она занималась воспитанием детей, их у нас было шестеро. А когда меня перевели в Медвежку, в 1956 году устроилась учительницей, стала преподавать немецкий язык. Работала до 1968 года, пока не вышла на пенсию.
   Вот так и жизнь проходит. Наш старший сын утонул в 1977 году, а второй умер маленьким. Остальные, слава богу, живы, здоровы. Сын Валентин со своей семьей живет и работает в совхозе Новый Бор. Одна дочь, средняя, также живет и работает в нашем совхозе. Две дочери, старшая и младшая, работают в Койгородском районе. У нас 17 внуков и внучек, плюс 7 правнуков и правнучек.
   После реабилитации была возможность уехать, но куда с такой большой семьей срываться с нажитого места! Да и средств не было. Жившие в Новом Бору немцы до закона о реабилитации не были полноправными членами общества, нас во многом ограничивали. Выехать в отпуск не разрешалось, даже отлучаться от места проживания нельзя было. Командовала нами комендатура. Ежемесячно ходили туда отмечаться. После 1964 года многие немцы, работавшие в Новом Бору, уехали в те места, где жили до репрессирования. Я со своей семьей остался, живу здесь уже 54 года.
   За годы работы имею много благодарностей от руководства совхоза и комбината "Воркутауголь". Награжден медалью "За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина". Есть награды и за войну: медали "50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг." и "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.". Жена за время работы в системе народного образования имеет много разных поощрений и такие же медали за войну, как и я.

Судьба.

   Пятнадцатилетнего Романа, промышлявшего на железнодорожном вокзале Самары, взяли весенним днем сорок четвертого года. Взяли в тот самый момент, когда он, свернувшись калачиком на широкой вокзальной скамейке, видел в мутных водах арыка красноперых карасей, яблоки с дыню величиной буроватые, висящие лампочками груши, лимоны, апельсины, гранаты. Терпкий, ароматный запах щекотал его ноздри, кончик языка. Из полуоткрытого рта по щекам струйками текла слюна. Даже после того, когда милиционер поднял его за ворот куртки, поставил на ноги, он все еще пребывал в сладком сне.
   В привокзальной комнате милиции его обыскали. Для чего обыскивали, что искали, он так и не понял. Ничего не было в карманах, кроме пачки "Прибоя" да щепотки душистого табака. На вопрос, кто он, назвался Романом Федоровым и больше не сказал ничего. Начальник определи его в приют и приказал отвести в другую комнату. В этот момент вошел Степан Иванович, участковый милиционер с его поселка. Увидел Романа, удивился и спросил: "Ты что здесь делаешь?" Роман замялся, не может сообразить, как лучше ответить. Выручил начальник:
  -- Бедняга бездомный. Думаю определить в приют. Пусть там выясняют, кто он и откуда.А я его знаю, так ведь, Роман?
   Роман кивнул. Степан Иванович рассказал, что он не Федоров, а Мауэр Роман Федорович из поселка Пугачево, родители - немцы. Начальник только и промычал: "Мм-да..."
   И повезли добра молодца прямехонько в Воркуту.
   Станция Печора. Из телячьих вагонов рядом стоящего поезда выползают с чемоданами, вещмешками, узлами мужчины и женщины. Услышал обрывки речи, отдельные слова немецкие и понял, что люди эти - немцы, повезут их пароходом в Новый Бор на сенокос. А сейчас погонят на пристань. Как электрический свет озаряет темную комнату, так у него в голове возникло решение: выбраться из вагона и втиснуться в толпу. Выбраться из товарняка и проскользнуть мимо часового для Романа пустяковое дело. Не прошло и минуты, как он бодро шагал на речную пристань.
   Погрузили их в три крытые баржи. Женщин с детьми отдельно от мужчин. Баржа, куда он попал, была с двухъярусными нарами и широким проходом по середине. Окон не было, вместо них в потолке - отверстия с металлическими решетками, прикрытые шатровой крышкой от дождя. Умывальник, туалет находились в кормовой части, огражденные решетками с боков и сверху. Охраны не было. Был только сопровождающий в гражданской одежде. Вечерами он проверял по списку наличность. В списке Романа не было. Он ехал сам по себе. Куда - его не волновало. Сенокос - это лес, трава, речка, плотва, смородина. Лучше, чем голая тундра, глубокая, как в Караганде шахта, черный смолистый уголь. Через трое суток выгрузили их на пустынном берегу. Совхозное начальство с комендантом НКВД распределило кого куда. Когда выкрикивали фамилии, Роман услышал: "Мауэр Фрида Яковлевна". Екнуло, забилось сердечко. Рванулся к группе, стоящей с краю, и, о счастье, увидел мать, и она в бегущем узнала своего сына Романа, бросилась навстречу. Слезы, поцелуи, ласковое шептание, переплетенные руки. Романа она потеряла два года назад в Казахстане, и вот встреча.
   А у людей светлели лица, мокрыми делались глаза
   Все улыбались счастью Фриды.
   В Медвежке немцев не осталось, все разъехались кто куда. Многие уехали в начале шестидесятых на целину в Казахстан, Омскую область. Остался всего один Андрей Андреевич Рейдер.
   Родился Андрей Андреевич в городе Армавире Краснодарского края. В августе сорок первого семья Рейдер, состоящая из семи человек, была вывезена в Казахстан. Трудоспособных членов семьи определили в трудовую армию и направили на строительство железной дороги. Через год Андрея Андреевича с сестрой привезли в Воркуту и определили на работу в совхоз "Горняк", где он проработал на разных работах пять лет. В сорок девятом его привезли в поселок Медвежка. Шел тогда ему двадцать первый год. Вскоре встретил подругу жизни Акулину Ефимовну, свадьбу сыграли, а через год дочка родилась.
   Подвезло ему и с работой. Осенью сорок девятого назначили завхозом в отделение, где и проработал до выхода на пенсию в восемьдесят третьем году. Доволен был Андрей Андреевич жизнью в Медвежке, но скучал по родным, с которыми разлучили в сорок втором году.
   В пятьдесят шестом разрешили немцам выдавать паспорта. Выдавать стали и колхозникам в деревнях. До пятьдесят шестого они жили без паспортов, так как не разрешалось покидать колхоз, уйти из колхоза. Получили "пашпортину" Андрей Андреевич и Акулина Ефимовна, можно ехать на встречу с братом, отцом и матерью, да не получилось: дети малы, и деньжонок поднакопить надо. Прошло еще восемь лет. И только в шестьдесят четвертом году, когда началось массовое переселение немцев на целину в Казахстан, в одном целинном совхозе возле Павлодара собралась вся его семья. На выстраданной долгожданной встрече был он со всей семьей. Погостили, поговорили, посмотрели на бескрайние поля пшеницы и откатили на север, домой, в родную Медвежку. При прощании Андрей отцу с матерью сказал: "Хорошо у вас, а дома лучше. Привык я к Печоре, скучаю без леса".
   В 1999 году Андрей Андреевич и Акулина Ефимовна отметили золотую свадьбу. Вырастили они пятерых детей.
   Радио передало Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза Черепанову Сергею Михайловичу, посмертно. До нас вначале не дошло, что это наш Сергей. И только когда прочитали в газете "Красное знамя", а потом в районной газете, поняли: да это наш новоборский Сергей Михайлович Черепанов. Я после этого сообщения душевно выросла, спала черная пелена, отгораживающая меня от людей, не подвергшихся репрессиям. Я почувствовала себя такой же россиянкой, как и они. И уже не называла себя кулачкой. Да и никто из окружающих меня людей не называл меня спецпереселенкой. Пришла на скотный двор и крикнула изо всей силы: "Знайте наших! Сергей - Герой, Герой, а не враг народа! Да, выслали нас с этим ярлыком, не заглянули в наши души, а мы такие же православные, любим Родину, Россиию, землю нашу российскую ничуть не меньше, чем...", замолчала, испугалась, кабы чего не вышло.
  -- Вы были в школьном музее? А если не были, сходите и сами увидите на фотокарточках наших героев.
   Война. Война давно отгремела, а в душе и сердце тех, кто пережил ее, осталась. Я жизнь свою делю на два периода - до войны и после. Хотя в жизни у каждого спецпереселенца был еще рубеж - коллективизация и высылка из родных мест.
   А в День Победы я больше плачу, вспоминаю Станислава, братьев Серафима и Василия. Пытаюсь представить последние минуты их жизни. Станислав воевал в 20-й дивизии НКВД. Дивизию посылали туда, где трудно и опасно. Знаю, он погиб в районе Невской Дубравки. Была там, на братской могиле. Много погибло солдат, кровавые бои шли там, не утихая ни днем, ни ночью. Все было сожжено и перепахано снарядами немецкими и нашими. Недаром она вошла в историю войны как Невский Пятачок. А нарисовать в памяти последние мгновения Станислава не могу. Может, душа и сердце не желают этого.
   Гибель Василия в апрельский день сорок пятого в штурме Зееловских высот ярко запечатлелась в моей памяти. Десятиметровые высоты, круто обрывающиеся, стеной стоят на пути наших солдат. Немецкие пулеметы секут атакующие цепи бойцов, сжигают огнеметами. Дым и смрад висят над полем боя. А орущие, стреляющие цепи, как волны морские, беспрерывно накатываются на кручи. Солдаты по лестницам, штырям лезут на высоты. Высоты в огне разрывов наших "катюш". Вот Василий с бойцами бьются в фашистских окопах... А мощное "Ура!" катится дальше по широкому полю.
   Серафим служил на Северном флоте в отряде Сафронова. Десант, в котором был Серафим, высадили на мыс одного норвежского фьорда с задачей уничтожить немецкую артиллерийскую батарею. Батарею уничтожили, а Серафим и несколько моряков навсегда остались на этом каменистом мысу.
   Из послевоенных лет мне больше запомнился сорок седьмой - год отмены карточек, хлеб стали продавать свободно.
   Помню, зашла после дойки в магазин: полки полны буханок черного, белого хлеба. Глазам не верю, спрашиваю у продавца:
  -- На полках-то хлеб настоящий?
   Она смеется:
  -- Настоящий, настоящий, можешь брать, сколько тебе надо.
  -- Я не понимаю, как "сколько"?
   Засмеялась, шепотом говорю:
  -- Полбуханки белого.
  -- Что полбуханки, бери всю буханку, в охотку умнете.
   Взяла я буханку белого хлеба, конфет. Пришли домой, разожгла дрова в печке, чайник поставила на плитку, разбудила Феликса. На стол выставила кастрюлю простокваши, полную тарелку с ломтями белого хлеба, сахарницу конфет. Съели полбуханки белого хлеба! Феликс стукнул ладошками по животу, выдохнул "во-о-о!" и спросил:
  -- Откуда столько хлеба?
  -- Как откуда? Из магазина. Зашла в магазин и купила буханку хлеба, триста грамм конфет.
  -- Вот здорово! И завтра будут продавать?
  -- И завтра, и послезавтра, и всегда будет хлеб, сахар, конфеты. А карточек больше не будет.
   Памятным он стал еще и потому, что осенью Феликс пошел в школу. В первый класс в первый раз. К этому событию мы все лето готовились: покупали тетради, букварь, ручки, перья, карандаши, подтирку, пенал и чуть ли не каждый день перебирали все это. Десять дней осталось до школы, а Феликс мой заболел поносом. Я запретила ему пить молоко, есть ягоды с кустов, удить рыбу. Пою его крупяными отварами, кормлю сухарями. Ничто не помогает. Повела в больницу. Врач осмотрел его, выписал таблетки, посоветовал воздержаться от молочных продуктов, пить настой черемухи. А если не поможет, сделать настой из конского щавеля и поить по полстакана три-четыре раза в день до еды. Таблетки не помогли, а настой конского щавеля помог.
   Первого сентября встала рано, в четыре часа, раньше обычного на целый час. Сбегала на дойку и к семи часам вернулась домой. В семь часов прозвенел звонок будильника. Феликс нехотя сбросил с себя одеяло, сел на кровать, зевает, протирает кулачками глаза. С жалостью смотрю на него, на языке вертится: "Ложись, поспи еще", но не сказала, крикнула: "Феликс, не ленись, на зарядку становись!" - и стала делать зарядку. К физзарядке пристрастил меня Станислав. Она состоит из десяти упражнений, в том числе по одному упражнению для шеи и глаз. После десятиминутной зарядки заправил кровать, зубы почистил, умылся. Надел школьную форму, выпил стакан молока, взял в руки школьный портфель и крикнул:
  -- Я готов!
   Я посмотрела на него, какой он у меня большой и красивый. Собрался в школу ума набираться, учиться писать и читать. Радость и гордость переполнили меня. Я прошептала: "Вот, Станислав, какой наш сын, в школу отправляется". Погладила его по голове и твердым голосом сказала:
  -- Надень пальто и кепку, на улице холодно.
  -- Да нет, не буду одевать, школа рядом, не замерзну.
  -- Надо надеть. Холодно на улице, заморозок. Мелкие лужи замерзли. В бочках лед толщиной с палец.
   Заставила его надеть пальто и кепку.
   И вот мы, я и Феликс, на улице. Школа рядом, через двор, не больше ста метров, но мы не пошли через двор, а вышли на центральную улицу. Счастливые, улыбающиеся, прошли по мостовой центральной улицы до переулка. По нему вышли на улицу Черепанова и подошли к парадному входу в школу.
   При входе встретила нас улыбающаяся, симпатичная учительница 1 "б" класса Мария Павловна Боброва. Она, как и ее воспитанники, будет учить их в первый раз.
   Весь день думала о Феликсе, как он там в школе? К приходу его была дома. Слышу, идет. Еще не открыл полностью дверь, кричит:
  -- Мама, мы ходили на экскурсию, дальше пристани. На берегу жгли костер, играли, песни пели. Мария Павловна рассказывала о Сыктывкаре. Она все умеет и все знает.
  -- А уроки были, с кем сидишь?
  -- Уроки были. Писали буквы А, Б, В и слово МАМА. Вот как я написал.
   Вытащил из портфеля тетрадь, в ней половина страницы была вкривь и вкось исписана: буквы А, Б, В и слово МАМА. Я подхватила его на руки, кружилась с ним и целовала.
  -- А с кем сидишь за партой?
  -- С Манькой Деминой. Все парни с девчонками сидят. Нас в классе много, двадцать девять человек.
   Разделся, взял на руки щенка Буяна. Старого Буяна уже нет, похоронили его. Целует его мордочку, он пищит и лижет Феликсу лицо, руки. Вместе с Буяном садится за стол, от ломтика белого хлеба откусил кусочек и дал Буяну.
  -- Феликс, прежде чем садиться за стол, надо переодеться, положить на место портфель, вымыть с мылом руки.
   Мария Павловна дала мне примерное расписание дня школьника, и я стараюсь его придерживаться и Феликса приучаю выполнять его.
   После обеда он на час с Буяном ушел на улицу.
   Вот так начались наши школьные дни, и время потекло скоротечно.
   В этот же год перед ноябрьскими праздниками пришли ко мне сваты Дорасида Варфолмеевна и Аркадий Аристархович, друзья Игоря Ушакова. Я с Игорем дружила, часто ходила в кино, вместе в самодеятельности участвовали и по работе частенько за советом обращалась к нему. Он старше меня на семь лет был. Москвич, ученую степень имел кандидата естественных наук. Интересно с ним было. Выслали его в Новый Бор на три года. Летом сорок восьмого освободился и уехал.
   Сватов чаем напоила и сказала:
  -- Я Игорю сама говорила, что замуж больше выходить не буду, не уговаривай, а он вас послал.
  -- Не посылал он нас, мы сами пришли уговаривать тебя выйти за него замуж. Мучается он, любит тебя.
  -- Нет, не могу я выходить за него замуж. Я клятву дала Станиславу и хочу, чтобы Феликс знал только своего отца.
   Позже много сватались, даже моложе меня. Я всем говорила, нет. Я замужняя, вдова погибшего солдата.

Оля Новикова

   Оля в сорок восьмом году вышла замуж за Анатолия Иосифовича Губера. Он старше ее и был женат, есть сын. С семьей его разлучили в апреле сорок четвертого года. Фриду Васильевну с сыном посадили в один эшелон, а его в другой и привезли в Воркуту. Работал машинистом в шахте, попал в аварию, позвоночник повредил. В сорок седьмом прислали в Новый Бор.
   Он немец. Родился и жил в Киеве. Всегда говорил: "Нет краше места на земле, чем киев. Один Крещатик чего стоит. Его не опишешь словами, его надо увидеть, не торопясь, походить по нему. А Днепро..." - тут он всегда пускал слезу умиления и задавал кому-то вопрос: "За что меня выселили сюда? Я никакого преступления не совершил, работал на заводе, чтобы выжить. Там сотни людей работали, и русские, и украинцы, и люди других национальностей..." Сразу после этих слов затягивал: "Ой, Днепро, Днепро..." Пел по-русски, но с украинской манерой. Приятно было слушать его пение.
   В 1964 году поехал в отпуск в Казахстан, там нашел Фриду с сыном Георгием и больше к Ольге не вернулся. Писал письма, звал ее в гости, но Оля не поехала. Написала ему письмо, мол, живите, любите друг друга. И для Фриды: "Я счастливо прожила шестнадцать лет с Анатолием. Хороший он человек. Он всегда помнил Вас. Прощай".
   Много из Нового Бора уехало немцев. Пишут, не забывают новоборцев, ни Олю, ни меня. Написали об Анатолии и Фриде: уехали на Украину.
   У Оли остался от Губера сын Анатолий. Сейчас у нее два сына - Вадим и Анатолий. Оля всю жизнь проработала в детском садике воспитателем. Приняла ее на работу моя мама семнадцатилетней. Мама, когда говорила об Ольге, всегда подчеркивала ее умение находить контакт с детьми. Дети тянулись к ней. Приведет мамаша сыночка в садик, велит ему раздеться, а он капризничает, бурчит: "Не буду раздеваться", ревет. Увидит Ольгу - смеяться начинает и быстренько снимает с себя одежду верхнюю, обувь. Ольга никогда их не ругает и не повышает голоса, находит добрые слова. На ходу выдумывает смешные рассказики то о цветочке под окном, то о мышке и кошке, как они дружили, или про собачку и теленочка расскажет. Любят дети яркие, коротенькие рассказики о животных. Я ей говорю:
  -- Оля, записывай свои рассказы в тетрадочку.
  -- Для чего?
  -- Как для чего? Чтобы читали. Вырастут детишки, взрослыми станут, прочитают твои рассказы и улыбнутся, добрым словом вспомнят тебя.
  -- Нет, не буду. Я их и не помню, я с детьми играю и рассказываю, и они мне рассказывают.
   Веселая, общительная она, все у нее подружки да приятели. Не медик она, только двухмесячные курсы медсестер закончила при райбольнице, а что случится с ребенком - к ней бегут, особенно молодые мамы. Душа и руки добрые у Ольги.
   Дети взрослые, семейные. Вадим под Ухтой живет. Когда началась перестройка, решил стать фермером. Землю у совхоза в аренду взял, ссуду льготную сумел получить, купил машину, две коровы, картофель, капусту выращивал, свежим молоком торговал, сытно жил. Ольга радешенька была. Года три хозяйничал на земле, бросил фермерство, в торговлю ударился. Говорит, торговать выгодней, чем в фермерах ходить. Фермерство от погоды зависит, фермер постоянно ищет деньги, налоговая инспекция на плечах висит.
   Сейчас Оля, как перелетная птица, летом живет в Бору, а остальное время - в Ухте.

Парк

   Идея о парке, как памятнике трудового и боевого подвига новоборцев, родилась сразу после Отечественной войны. Инициаторами ее стали молодые жители села. Создали штаб по закладке парка, определили место, составили план, что где сажать, где проложить дорожки, главную аллею, установить стелу погибшим новоборцам в Отечественной войне. Чуть позже пришла идея создать комплекс, отражающий боевой и трудовой подвиг новоборцев, установит бюст Герою Черепанову, перенести останки погибших в гражданскую войну из деревни Марица в парк.
   Парк закладывался всеми жителями поселка по выходным дням. В это время на территории парка можно было встретить целые семьи, от старика до пятилетнего мальца. Вначале высаживали молодые сосеночки, елочки и березки. Сосенки почему-то не хотели приживаться, засыхали и гибли. Березки, черемуха, ива выглядели не очень приглядно и не придавали торжественности и величия парку.
   За осуществление идеи взялся луговод, под руководством которого была сделана планировка территории парка, разбиты дорожки, размечена главная аллея, площадка под мемориальный комплекс. Он же опытным путем определил, какие породы деревьев сажать, в каком возрасте и как. Было решено высаживать лиственницу и ель. Ряд - лиственницы, другой ряд - ель.
   Почти все высаженные саженцы прижились. Это видно по размерам шумящих под северным небом стройных рядов лиственниц и темно-зеленых елей.
   Веселили сами себя. Клуб.
   Я была активной участницей художественной самодеятельности. Пела в хоре, любила цыганочку плясать. Людям нравилось, кричали: "Браво!". Приходилось всегда танцевать повторно. Частушки пела, иногда сама их сочиняла.
   Засмеялась, назвала себя дурой.
  -- Наверно, вспомнили что-то, - предположил я.
  -- Вспомнила. Телевизор не дает забыть, каждый вечер показывают эротические фильмы на разные любовные темы: как баба мужика обхаживает и как баба с бабой любовью забавляются. Вскоре после войны на концерте я пела частушки, в раж вошла и спела спонтанно:
   Ох, война, война, война,
   Да что наделала она:
   Бабы пашут, бабы жнут,
   Бабы с бабами живут.
   Стыдно, в краску бросает, когда ее вспомню. Да, такая частушка в те годы считалась аморальной.
   Помолчали, пока не прошло у нее смущение.
  -- Вы шли мимо Дома культуры и, наверно, обратили внимание на его запущенность, неухоженность. Вид его наводит тоску. А ведь было время, когда жизнь в нем била ключом. Концерты, утренники, кинофильмы, лекции, конференции проходили каждый день. А сколько хлопот было с его строительством, не только у начальства, а у всех новоборцев!
   Помню, готовились к большому праздничному концерту. Репетиции в клубе проводились каждый вечер. То ли от ветхости, то ли от звонкости наших голосов и перестука каблуков стены в клубе затрещали и расходиться стали. Треснула центральная балка потолка. Потолок пузырем завис над зрительным залом.
   Для ясности: наш клуб, как он уже в те годы официально назывался, Дом культуры, размещался в переоборудованном бараке, на территории бывшей зоны. Заключенные в нем жили.
   А до ноябрьских праздников осталось всего две недели. Валерий Николаевич, наш художественный руководитель и директор клуба, остановил репетиции и сказал: "Завтра репетицию будем проводить в школе. Утром я пойду к директору совхоза".
   На следующий день директор совхоза Никифор Родионович пригласил председателя сельского совета, главного строителя Волова, двух депутатов райсовета обследовать клуб и решить, что делать. Решили стены стянуть брусьями с болтами на винтах, под потолочные балки установить столбы. Составили акт об аварийном состоянии клуба, сочинили ходатайство о неотложном строительстве Дома культуры и всю документацию направили в сельхозуправление комбината "Воркутауголь".
   Обезопасили клуб: стены стянули, столбы под потолок поставили. Торжественное собрание и праздничный концерт, посвященный сорок девятой годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции, прошел в клубе. Концерт удался. Люди благодарили нас и на другой день.
   В конце декабря люди круглосуточно трудились на закладке фундамента под Дом культуры, долбили промерзшую землю, набивали траншеи камнем, местами заливали горячим раствором цемента.
   Были и курьезные случаи. Вы с пристани шли по дороге или берегом? - По дороге. - Видели участок дороги на подъеме к поселку, засыпанный гравием, битым кирпичом и политого молочным раствором. - Да, видел. - Это все то, что раньше называлось кирпичом Воркутинского кирпичного завода. Как строился клуб, вам лучше поговорить с Юрием Игнатьевичем Воловым, главным строителем совхоза Новый Бор.
   Юрий Игнатьевич роста невысокого, сухощавый, по образованию инженер-строитель. Родом с Урала. В Свердловской области есть городок невелик и немал - Богданович, там он родился, закончил школу, училище механизации и ушел исполнять священную обязанность гражданина - служить в армии. После армии всей ротой отправились на целину в Казахстан. На целине встретил Людмилу Николаевну, женился и приехал в Новый Бор.
  -- Да, со строительством Дома культуры связано многое, от курьезного до смешного. И нервов много расходовал я на него.
   25 декабря 1966 года из Воркуты директор совхоза Носов получил телеграмму за подписью Торопова Ф.П., начальника сельхозуправления комбината "Воркутауголь". На строительство ДК выделено двадцать пять тысяч рублей. Если освоите строительство, ДК будет включен в титульный список на 1967 год. Вызвал меня Носов, подал мне телеграмму и спрашивает:
  -- Что, рискнем? Освоим за неделю 25 тысяч рублей?
  -- Надо освоить. Место под Дом культуры подобрано, размеры знаем. Начнем с фундамента. Очистим площадку от снега - и можно песок завести.
  -- Я выделю экскаватор, самосвал. Сними часть людей со строительства скотопомещения, возьми пару мужиков со строительства дома. Составь ежедневный график работ. Договорюсь с председателем сельсовета о выделении ежедневно пяти-семи мужиков.
   Полина Викторовна правильно подметила. Всю последнюю неделю перед Новым 1967 годом на строительной площадке горели костры. Люди долбили примерзшую землю, заливали горячим раствором цемента фундамент под кирпичный Дом культуры.
   Весной, с открытием навигации, в Новый Бор поступила баржа с воркутинским кирпичом для Дома культуры. Пришел на баржу и ахнул, как баба, руками по бедрам себя бью. Это была свалка битого кирпича, залитая белым раствором. Стали выгружать. Из 6-8 тысяч штук кирпича отобрали только около пяти тысяч, остальной кирпич, если можно назвать его кирпичом, возьмешь в руки - а он на гравий, политый молочным раствором, рассыпается. Вывезли на дорогу, идущую от пристани к поселку. Составили акт на пять тысяч штук кирпича.
   Из сельхозуправления идут одна за другой грозные телеграммы с вопросом: где остальной кирпич? Мы в ответ: за негодностью вывезен на дорогу. Примерно через неделю приезжает в совхоз первый секретарь Коми обкома партии товарищ И.П. Морозов. Спрашивает директора совхоза: "Что это вы молозивом дорогу поливаете?
   Никифор Родионович рассказал Ивану Павловичу о кирпиче. Иван Павлович обещал разобраться и наказать виновных.
   А кирпич в кашицу превратился из-за большого количества в нем извести. Грузили баржу зимой, а весной снег растаял, вода попала на кирпич, негашеная известь дала реакцию и разорвала на части кирпич, полив его белым раствором. После этого случая завозили к нам только ухтинский кирпич.
   И второй неприятный случай для меня был связан с приемом в эксплуатацию Дома культуры. Клуб построили. В зрительный зал поставили кресла, стулья, на задней стенке экран повесили, шикарный занавес. С Воркуты прилетела комиссия принимать Дом культуры. Я членам комиссии говорю, что клуб еще не готов и акт подписывать не буду.
  -- Как не готов, все сделано. Подписывай акт.
  -- Давайте посмотрим кинофильм.
  -- Давайте.
   Киномеханик: "Демонстрировать кинофильм я не смогу" - и перечислил, что надо доделать и сделать.
   Комиссия согласилась и дала месяц для завершения работ, выделив дополнительные финансы.

Смерть товарища Сталина

   5 марта 1953 года скончался Иосиф Виссарионович Сталин.
  -- Когда я услышала об этом по радио, - вспоминает Полина Викторовна, - расплакалась. Может быть, не столько Сталина жалела, а оплакивала свою судьбу, вдовью долю, родителей своих униженных и оскорбленных. Сам по себе из глубин душевных выплыл громадный вопрос: что сейчас будет, кто придет на смену Сталину, куда поведет страну и что будет с нами, переселенцами?
   Со Сталиным мы победили жестокого и коварного врага, спасли страну и себя от рабства. По его повелению за пять лет, всего за пять, выстроили заново Смоленск и Сталинград, Мурманск и Ленинград, тракторные и сельскохозяйственные заводы. На лугах в совхозе косят траву, гребут и стогуют машинами. Растет у рабочих заработная плата. Ежегодно снижаются цены на продукты и одежду...
   И на митинге, после обеда, тоже плакала вместе со всеми. Много выступило на митинге людей, не упомнила всех, о чем говорили, а вот слова Ивана Чупрова запомнила. Вытирая платком глаза, он сказал: "При Сталине я родился, на идеях добра и справедливости воспитан, с его именем я сражался, твердо веря в нашу победу."
   А вот слова доярки Анисьи Кисляковой: " Фашисты в бинокль рассматривали Москву, а Сталин в Кремле и всему миру сказал: "Враг будет разбит, победа будет за нами". Кончилась война, на другой же год отменили карточки на хлеб, хлеб стали продавать свободно. Каждый год снижались цены на продукты и товары, жизнь улучшалась на глазах. Это тоже при нем."
   Очень справедливо о Сталине сказал Роман Федорович Мейер: "Да, нас выслали с берегов Волги и других мест, но и враг стоял вблизи реки. Я не обижаюсь, немцы - люди, а у людей разное бывает, руку за всех не дашь... Но я вижу, что жизнь улучшается, и надеюсь на ближайшее справедливое решение о нас, высланных и перемещенных."
   Ферма Марица. Вот как вспоминает о том дне бывший ученик Марицкой школы Иван Иванович Осташов: "Я учился во втором классе. Учитель Егор Петрович Костин отправил нас по домам созывать на митинг людей. Много набралось народа возле школы. На стене висел большой портрет тов. Сталина с черной лентой. Люди плакали."
   Митинги прошли во всех деревнях совхоза. Люди искренне оплакивали смерть Иосифа Виссарионовича Сталина.

Василий Михайлович Лубнин,

участник войны..

   Есть люди, при встрече с которыми запоминаешь их облик, манеру разговаривать, с которыми хочется встретиться. Я трижды встречался с Василием Михайловичем, управляющим Харьягского отделения, и каждый раз ощущал на себе его интеллигентность, уважительное отношение к человеку. Он был прост и весь в заботах о сегодняшнем и завтрашнем дне большого хозяйства, о жизни односельчан. Когда он говорит о человеке, вначале скажет, каков он, отметит его изюминку и редко бросит по его адресу упрек или плохое слово.
   Идем по скотопомещению, телята, нетели упитанные, крупные, чистые. Поздоровался с Фатиной Васильевной, та улыбается. А мне: "Чистюля, телята для нее - что дети, всех по головке погладит и по имени величает."
   Встретил Петра Иннокентьевича, говорит: "Дежурный и ночной сторож. Летом стогует сено в стога. Так уложит. притяпкает и пригладит стог, сено какое уложил в зарод, таким оно и остается до употребления. Его зароды запах лета хранят."
   Подошли к пожарке. Домик с длинной пожарной лестницей, возле него две телеги с бочками. Оглобли у телег подняты на подставки, рядом дуги с колоколами. Из домика вышел улыбающийся, среднего роста, плотный мужчина. Василий Михайлович представил: Рихард Карлович Шмидгаль, пожарник и артист по призванию.
   В Харьяге Рихард Карлович живет с пятнадцати лет. В 1946 году привезли его в эти богом забытые места с матерью и двумя младшими братьями из-под Одессы. Выслали мать в Харьягу за то, что она немка и жена врага народа. Карла Шмидгаль расстреляли в 1937 году и посмертно реабилитировали.
   Об артистических способностях Рихарда Карловича я не только слышал от других, но и много раз сам слушал и смотрел его выступления, хохотал до слез и аплодировал, подписывал благодарственные грамоты. В его душу Бог вложил чутье драматурга и дар художника, но развить их в детстве судьба не позволила, не суждено ему было и получить образование. Он до всего доходил самоучкой и всю жизнь радует своим талантом односельчан.
   И сегодня, если вы приедете в Харь ягу, то ненароком можете встретиться с ним на улице, поздороваться и поговорить. Собеседник он веселый, оптимист. Жизнь принимает такой, какая она есть. На вопрос, что тут его держит, улыбнется и ответит: "Родина, я здесь свил гнездо".
   7 июля 2001 года жители поселка Харьяга отмечали семидесятилетие поселка.
   25 июня 1931 года сюда, в сосновый бор на правом берегу Харьягского шара, привели партию спецпереселенцев и сказали: "Здесь будете жить."
   За годы вырос красивый поселок с добротными домами. В центре поселка в этот день, взору жителей и многочисленных гостей. предстал Памятный знак, Стела с колесом. Знак глубокого уважения труженикам и воинам поселка. Создателем и исполнителем Памятного знака наш неутомимый Рихард Карлович. Выступая на открытии памятника, низко поклонясь присутствующим, улыбаясь, Рихард Карлович, сказал: Колесо символ движения, символ надежды на лучшее. Не унывайте, трудитесь, дерзайте. Колесо выкатит нас в лучшую жизнь.
  
  
  
  
  
  
  
  
   40
  
  
   25
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"