Слова "исправительные работы" отдавали запахом бетона и грязной одежды. Тесный минивэн отдавал бензином и мокрой фанерой. Иногда он тормозил и выплёвывал по нескольку людей у тусклого жестяного забора, или покосившегося шлагбаума. Через некоторое время в салоне остался только я и низенький сутулый мужичок с грустными узкими глазами. Нас высадили в парке под безумное мартовское солнце. Никаким бетоном и грязной одеждой здесь не пахло: от земли поднимался похожий на озон тонкий запах жизни, медленно и неумолимо набирающей мощь под остатками льда.
Нам приказали чистить арыки, забитые кашей из талого снега, мусора и прошлогодних листьев. Дворник, приписанный к парку, прикатил нам две тачки и выдал пару лопат. На вопрос, до какого часу мы работаем, он лишь пожал плечами.
- Вечером, наверное, за вами заедут. - Пробубнил он. Затем показал, куда вывозить содержимое тачек, и ссутулившись ушёл к ближайшему супермаркету.
Лопата втыкалась в кашу с усыпляющим ритмом. Сверху легко, а ниже вязла в подгнивших листьях. Дно канала оказалось вымощено булыжниками, и листья застревали меж них, словно в зубах спящего гиганта. Я стал представлять себя сказочным стоматологом, знающим секреты обращения с ледяными великанами. Жители ближайшей деревни уважали меня и много платили за работу, но из за прижимистости звали только когда великаны начинали нервничать. К счастью жизнь за пределами моей головы не слишком отвлекала от фантазий. Узкоглазый мужичок молча пыхтел, толкая тачку по мокрому снегу. Я не сразу заметил, что взял тачку поменьше, и стал опасаться, что он думает, будто я сделал то нарочно. Я даже хотел предложить ему поменяться, но испугался, что он примет это за издевательство над его ростом. Когда он остановился покурить, я взял его тачку и стал работать с ней. Теперь меня ничего не беспокоило. Поток света был таким всепроникающим, что не верилось, будто моё тело способно встать у него на пути. Казалось, лучи проходят сквозь меня, оставляя неощутимые ожоги на внутренних органах, и я становлюсь прозрачным, а затем и вовсе невидимым. Солнце стёрло то немногое, что оставалось от ощущений реальной жизни.
Мимо по щербатому грязному льду прошла девушка в ботинках из мягкой кожи. Тонкий тёмно голубой шарф с узором красных ягод заставил меня представить коттедж у границы леса. Она наливает из термоса чай в кружку из грубой керамики, протягивает её мне и ставит на подоконник миску с ягодами. Я отодвигаю прозрачные голубые занавески, мы обнимаемся и смотрим, как закат тонет за чёрными силуэтами сосен. В нашем доме тихо и чисто. У каждого есть непыльная работа связанная с дизайном, или СМИ. Мы не думаем о детях, или старости. И нам хорошо.
- Мышцы болят... - Прокряхтел мой напарник, и я вернулся в парк.
Он завалил тачку на бок и закурил. Я продолжил скрести лопатой по камням арыка.
Пока я фантазировал о жизни с девушкой в голубом шарфе, мы приблизились к большому павильону. Массивные блоки кондиционеров на его стене время от времени заводились, издавая звук похожий на далёкий гудок корабля. Я зажмурился и попал в другую жизнь, где я уснул на ящиках в порту, ожидая отплытия. Я был перспективным младшим матросом, и переучивался на дизелиста. Мне нравился солёный воздух и тёплые моря, в которые мы выходили, а исправительные работы в парке мне лишь снились. Ещё один гудок, и я открою глаза, щурясь от тысяч бликов на воде.
Когда я докопал до киоска, напарник всё ещё отдыхал. ВЫглядел он действительно уставшим. Время приближалось к обеду.
- Этот арык можно и неделю чистить. - Недовольно проворчал он, наконец, присоединившись ко мне.
Я покивал и прислушался к блокам кондиционера. Вблизи они издавали ровное густое жужжание - в точь как небольшие винтовые самолёты. Меня обдало тёплым воздухом из блока, и я вспомнил, что на самом деле нахожусь на взлётной полосе, в ожидании фотографа местной газеты. Он собирается делать снимки для репортажа о лесных пожарах или миграции лосей, и сейчас курит перед самолётом, переминаясь с ноги на ногу. Я замечаю его неуверенность и ухмыляюсь. Одно из лучших чувств - поднимать кого-то в воздух первый раз. Сам я настолько привык, что почти ничего не испытываю, когда мой старенький "Портер" отталкивается от земли. Но слегка нервная улыбка пассажиров после приземления всегда напоминала мне, что пережили они, и когда-то - я.
- За...бёмся мы с тобой сегодня. - Голос напарника снова вернул меня в парк. Кондиционеров позади уже не было слышно. - Может, на обед? - Предложил он. - Всё равно мы тут сами по-себе...
Я согласился и мы зашли в ближайший магазин за кефиром, хлебом и майонезом.
Мы перевернули тачки и сели на ту что побольше, бросив продукты на вторую.
- С утра мечтал поесть. Не знаю, чего терпел... - Напарник говорил с набитым ртом, роняя крошки. - А ты мечтаешь о чём-нибудь?
Я вспомнил свои выдуманные жизни, в которых мне было хорошо и легко. Но они были слишком нереальными, поэтому не подходили для мечты. Самое приятное в мечтах - это надежда. А надежд на другую жизнь у меня не было.
- Хочу в снегу деньги найти. - Ответил я, выдавливая толстую блестящую колбаску майонеза из пакета на хлеб.
- Ого. А сколько?
- Самую крупную купюру, которую можно. Вот я бы порадовался. - От одних слов приятное тепло разлилось в груди. Я бы мог позволить себе прожить пару дней совсем по-другому, если бы нашёл немного денег.
- Думаешь, люди часто здесь деньги теряют?
- Не знаю. - Я пожал плечами и откусил от своего куска. Хлеб был свежий и пах чем-то уютным, мягким и спокойным. - Шанс всегда есть, если жизнь тебя любит.
- Думаешь, нас жизнь любит? Что-то не похоже... - усмехнулся напарник и тут же закашлялся от крошки, попавшей в горло.
Я пожал плечами.
Через полчаса мы вернулись к работе. Напарник часто курил и останавливался позади. Наверное стеснялся стоять без дела, когда я на него смотрю. Арык превратился в трубу под тропинкой. Редкие прохожие осторожно замедлялись на мокром льду. Я подождал внизу, пока через арык не пройдёт старуха. У неё было недовольно скривлённое лицо и дёргающиеся руки. Шагала она резко шаркая и размахивая сумочкой. Я проводил её взглядом и заметил, как из полуоткрытой сумки на лёд что-то упало. Это была самая крупная купюра. Как по заказу. Жизнь любит нас.
Я выскочил наверх и наступил на бумажку ногой. Старуха продолжала идти, жалко дёргаясь в бессильной злобе на лёд, бесполезных дворников, возможно на аптекаршу, не продавшую успокоительное без рецепта, и своего сына, который уехал в другую страну с какой-то чужой женщиной, которую даже не познакомил с матерью... А я проживал жизнь в которой вернулся в общагу с бутылкой виски и голубого сыра. Я пил и ел, когда соседи уснули, чтобы ни с кем не делиться - потому что жизнь сегодня любит только меня, а не вечно отдыхающего напарника, незнакомца на соседней койке, или недовольную старуху. Я почувствовал во рту вкус сыра и хорошего пойла, а потом - почему-то усталость. От старухи не зависело, повезёт ли сегодня мне, но от меня зависело, повезёт ли ей.
Я нагнулся за купюрой и догнал женщину.
- Вы выронили.
Она секунду с подозрением смотрела на меня, будто ожидала подвоха, а потом вырвала купюру из моей руки и ускоренно зашаркала прочь.
Вечером нас забрал минивэн. Напарник вырубился у окна, а я смотрел, на снег, похожий на взбитый яичный белок - пышный с влажным блеском на отполированной солнцем поверхности. Под темнеющим небом он светился голубоватым.
Перед глазами пронеслись другие жизни. Я был пилотом, дело всей жизни которого превратилось в бессмысленную рутину. Я был моряком, который настолько жаждет увидеть что-нибудь кроме бесконечных портов и бликов на воде, что научился засыпать как только выдастся свободная минутка, чтобы побывать в красочных сновидениях. Я был другим собой, который старался скрыть перегар завтрашним утром, который ненавидел свою работу и трещащую от похмелья голову, который старался не представлять, растрёпанную плачущую на кухне старуху, потерявшую деньги.
Никем из этих людей я на самом деле не был. И я не мог понять, насколько я об этом сожалею, и сожалею ли вообще о чём-то.