К нему не остываешь. Никогда

Не впасть ему в ничтожество. Все снова

Нас будет влечь к испытанному крову

С готовым ложем и здоровым сном.

И мы затем цветы в гирлянды вьем,

Чтоб привязаться больше к чернозему

Наперекор томленью и надлому

Высоких душ; унынью вопреки

И дикости, загнавшей в тупики

Исканья наши. Да, назло пороку

Луч красоты в одно мгновенье ока

Сгоняет с сердца тучи. Таковы

Луна и солнце, шелесты листвы,

Гурты овечьи, таковы нарциссы

В густой траве, так под прикрытьем мыса

Ручьи защиты ищут от жары.

И точно так рассыпаны дары

Лесной гвоздики на лесной поляне.

И таковы великие преданья

О славных мертвых первых дней земли,

Что мы детьми слыхали иль прочли...

На планете нашей Земле немало затерянных, странных и магических территорий по большей части человеком неоткрытых.

В неприметном круге, опоясывающем такие места, происходят противоестественные явления, а привычные законы мироздания здесь работают на каких-то критических пределах и с такими резкими изломами, что иной раз сомнения берут:

- А действуют ли вообще?

Расстояния здесь невозможно измерить в километрах, и там где, казалось бы, два шага сделать надо, пристанет прошагать двести.

Монотонное течение местного времени прерывают волшебные события, сохраняющиеся на долгий срок в сказах, преданиях и легендах.

***

Примерно в центре континента Евразия, на земле государства Российского, там, где начинаются Алтайские горы - древний Алтай и находится интересующий нас край - Предгорье.

Местность это особая.

Здесь еще нет настоящих гор, но уже и нет стелящейся перед ними до самого горизонта бескрайней степи.

Лучше всего отправляться туда летом, до Ильина дня.

Из Барнаула в Предгорья ведет прямой как древко стрелы наезженный старинный тракт.

Едешь.

Солнечно, жарко.

Ветер знойный поднимает вихри трактовой пыли.

Птицы в придорожных кустах на разные голоса поют.

Одним словом - благодать.

Вдруг...

Тень.

Подъем крутой.

Выходы скальной породы.

Тишина...

Все...

Предгорья.

Первый рубеж.

Первый порог Алтайских гор.

С высоты доступной только хищным птицам да жаворонкам вход в Предгорья виден как наконечник стрелы.

***

В ту эпоху, когда зарождались легенды Предгорий, край этот пребывал в дикости и цивилизации не знал. В дремучих лесах его обитал неисчислимый промысловый зверь, а в озерах и реках кристально чистой воды плескались рыбьи стада. С плодородных земель крестьяне снимали богатые урожаи, а на лугах и в рощах произрастали грибы и ягоды.

Места эти всегда оставались приграничными, и с давних пор расселялись в них личности все больше с биографиями беспокойными.

От этого у многих местных старожилов потомственные связи обнаруживались у кого со ссыльными политическими; у кого с беглыми крепостными да мастеровыми с казенных мануфактур; а у кого-то и с каторжанами-бунтовщиками. Соответственно и немало известных здесь фамилий от всяческих авантюрных особ самых различных мастей и роду-племени свое начало получили.

Верований и религий в Предгорье всяких хватает, но основная - православная.

Не обошли здешние ущелья и долины колдуны, ведьмы и прочие чародеи. Прибывали они с Запада, где их преследовали и жгли на кострах. Тут же их не обижали - жалели как вероотступников, и некоторые из чернокнижников (самые могучие и яркие) оставили в Предгорье волшебные личные следы. Поэтому, хотя до рациональной, прагматичной, городской жизни отсюда рукой подать, воздух здешний мистикой пропитан.

Поселенцы Предгорья весьма богобоязненны, но до историй про "нечисть" всевозможную охочи сверх всякой меры. Повествуют их с жаркими чувствами и раскрашивают живыми красками.

Излагают, понятно, не каждому встречному поперечному. Чтоб пред тобой с этой стороны Предгорья открылись необходимо или своим быть или рекомендации от верных людей иметь или уж настоящего РУССКОГО собой являть.

Быть русским - значит не только говорить по-русски, но значит - воспринимать Россию сердцем, видеть любовию ее драгоценную самобытность и ее во всей вселенской истории неповторимое своеобразие, понимать, что это своеобразие есть Дар Божий, данный самим русским людям, и в тоже время - указание Божие, имеющее оградить Россию от посягательств других народов и требовать для этого дара свободы и самостоятельности на земле. Быть русским - значит созерцать Россию в Божьем луче, в ее вечной ткани, ее непреходящей субстанции, и любовию принимать ее как одну из главных и заветных святынь своей личной жизни. Быть русским - значит верить в Россию так, как верили в нее все русские великие люди, все ее гении и строители. Только на этой вере мы сможем утвердить нашу борьбу за нее и нашу победу... Без веры в Россию нам не возродить ее...

Власть и историю свою в Предгорье чтят.

В Маралиху, к примеру, как по старинной столбовой дороге от Козлухи заедешь, затем мост новый - каменный через речку с одноименным названием положенный пересечешь, так Центральную сельскую площадь никак не минуешь.

На площади той стоят: клуб, библиотека, контора объединения сельских производителей, магазин, почта, мемориал умершим от Второй мировой войны, ну и само собой домик, где власть сидит - Сельсовет.

В Сельсовете к стене в коридоре доска прикреплена с манускриптом краткую историю села содержащим. Все основные даты и значимые события в манускрипте представлены, каллиграфическим почерком выведены, рисунками украшены. Одним словом - высшей пробы манускрипт. Официальная история.

Однако того, что старики помнили и в устных преданиях для молодых несли, в ней не найдешь.

Что же касается реальности легенд, то прибывшему сюда и неискушенному подобными событиями человеку жители Предгорья говорят:

- Домашняя дума в дорогу не годится.

Быть русским - значит верить в Россию!

Берега и дно у Чарыш-реки каменные (из гальки) и редко когда встретится песок. Вода его прозрачная, чистая и ярко искрится в солнечных лучах. Однако, даже в самый разгар летнего зноя холодная - течение стремительное. Условия такие любит рыба, коей в прежние годы тут полным-полно расплодилось.

Среди вершин Предгорья самая знаменитая Маяк-гора. Нет выше ее в округе. В ясную погоду с Маяк-горы можно и саму Синюху разглядеть - вторую после Белухи госпожу Алтайских гор.

Нынче-то Маяк-гора пологая стоит. Травой заросла, даже деревья и кустарник в нее корни пускают. То, что скала она исключительно со стороны Чарыш-реки приметно, а со стороны Харлово или Маралихи если смотреть - холм холмом, только что других повыше.

Однако, каких-то шесть десятков лет назад, еще не сгладился в памяти Предгорцев иной ее образ. Грозная она была. Над всеми иными выше.

Вздымалась Маяк-гора острым пиком трехгранным. Одна сторона - самая широкая на Чарыш-реку выходила - к югу, другая самая узкая на северо-восток, ну и третья (средняя) соответствующе на северо-запад.

Порода у Маяк-горы особенная, у рядом стоящих вершин такой нет. Слюды в ней много, причем в слоях поверхностных, на свет Божий выходящих. Поэтому при восходе Солнца средняя сторона ее розовым цветом ярко-ярко отливала и блестела. При лунном же свете и днем, броским желтым - узкая, северо-восточная сторона светилась.

Снег на крутых склонах не закреплялся и оттого и летом, и зимой Маяк-гору издалека было видать. По ней и на местности ориентировались, и заплутавшие на нее шагали. Оттого, за такие необычные качества и свойства прозвали гору Маяк. Сказывают, нарек ее так путешественник и отставной морской офицер из немцев и название сие, поскольку самое нутро затрагивает, прижилось, да так и осталось за этой скалой.

По Предгорью до Маяка Чарыш большой отрезок прямо проходит, да небольшие и плавные изгибы ладит. Так Господь Бог в природе все устроил (вода текучая на пролом редко где прет, все больше стороной обходит).

На подступах к горе собирает Чарыш силы. Все более полноводным становится. То речка Белая в него вольется, то Маралиху подберет. А перед самой Маяк-горой вынужден он резкий поворот свершать. Чарыш известно - река с норовом и такая ситуация ему не по нутру. Ишь командуют:

- Налево кругом, без приступа, марш!

Вот и бьется река с горой.

На лето и осень Чарыш-река Маяк-гору не воюет. Бранится только пред ней на перекатах, да водой и пеной речной плюется. С вершины Маяка слыхать.

На зиму совсем засыпает. Не учуять и не увидеть его за толщей льда под периной снежной.

А вот весной...

Просыпается Чарыш.

Глядит - стоит Маяк-гора. А ему-то во сне привиделось, что он ее всю порушил. Спросонья приходит Чарыш в бешенство и льдинами, да водой студеной идет на Маяк. К концу весны только успокаивается.

Осмотрится, а берега-то все свои по обдирал, деревья снес, жилые поселки человечьи окружил. Зверь от него убежал, птица улетела.

Становится ему тогда стыдно и уходит он в многочисленные протоки. Песню начинает петь ласковую, чтобы все живое возвращалось, росло и благоустраивалось. Без соседей-то тоже скучно ему.

А Маяк-гора не зря, что скала-камень - на Чарыш не реагирует (гордая больно). Молодая еще по горинным-то меркам, даже можно констатировать - юная, потому как растет.

Так и живут из года в год, из века в век.

***

Маяк-гора и Чарыш-река отделяют пастушьи угодья села Маралихи от аграрных угодий села Харлόво. Через Маяк и самый короткий путь между этими двумя русскими поселениями лежит.

С давних времен люди, их основавшие, крестьянским трудом занимались, держали домашнюю птицу и зверя, ходили на охоту и рыбалку, по грибы и ягоды.

Первой помощницей во всех их делах была им лошадь. С помощью лошади крестьянин землю возделывал, грузы перевозил, да и сам ездил, куда необходимость возникала.

Лошадей крестьяне берегли, любили. Не представляли они себе жизни сносной без коняги-трудяги.

Само собой за лошадью надобен был уход. Кормить ее требовалось, поить, чистить регулярно, подковывать, да и вообще следить, затем чтобы не больно ей было по земле бегать, а с человеком жить.

Но пришла пора горькая, и встало в копеечку крестьянам лошадей держать.

Постепенно сделался этот домашний зверь у земледельцев редким.

Ни у кого коней не осталось, лишь у пастухов и кузнецов еще водились. Пастух от лошади отказаться не мог, поскольку по работе необходимость. Кузнец лошадь держал, ибо навык и мастерство не мог позволить себе утратить.

***

Тогда-то и жил в селе Маралиха молодой и холостой кузнец по имени Григорий.

Жил себе и жил. Не тужил. Мало спал и много работал.

В селе Харлово трудился свой кузнец.

Вскоре к несчастью (в назначенный, правда, ему Богом срок) он в спокойствии и старости скончался, а учеников и преемников по его ремеслу в Харлόво не осталось. Между тем, нужда в кузнеце не отпадала.

Ну, что делать?

Собрались мужики из Харлово и поехали в Маралиху, приглашать Григория для производства кузнечных работ.

Столковались с ним, что будет Григорий наведывать дважды в месяц в их село и все заказы жителей выполнять, следить, чтобы кузница и инструмент кузнечный в исправности содержались, при необходимости проводить мелкий ремонт, а для крупного призывать население. Оплатили посланники из Харлово ему сумму денег, ударили по рукам, на том и разошлись.

Начал Григорий посещать это село.

Ремесло он свое знал превосходно, трудился споро, со временем и затраченными усилиями на ту или иную работу не считался.

В общем, приглянулся он жителям Харлово. Стали они Григория на свадьбы, праздники, крестины или просто в гости приглашать.

Однажды, на одном из застолий услыхал он старинный сказ про Маяк-гору. Устал Григорий в тот вечер (работы невпроворот подвернулось), маленько хмель его разобрал и из всего сказа уловил он лишь, что в Сочельник не стόит через Маяк-гору ездить, ну уж если завела нелегкая, то потребно как можно шибче ее миновать и не на какие необычные явления внимания не обращать - креститься и молитвы про себя читать. Еще запомнилось ему, что хорошего кузнеца-мастера, крепость православной веры держащего, метит нечистый, чтоб отличить от тех, кто с ним договор подписал. Посмеялся про себя кузнец Григорий над старинным преданием (вслух не решился, дабы сказителя не обидеть).

Так и год миновал.

Постепенно за работой и заботами житейскими память о древнем сказе из головы кузнеца улетучилась.

На следующий год выпало Григорию трудиться в Харлово накануне Рождества.

Рассчитывал он по причине праздника управится засветло.

Да не ту то было.

Повалил народ с заказами. При этом работы все мелкие от силы с пол часа занимающие приносили. Отказать кому в канун праздника Григорий не посмел.

Закончил, когда стемнело уже.

Огонь в горне затушил, инструмент кузнечный почистил, по местам разложил, кузницу подмел, дверь запер, замок повесил.

Запряг коня своего, сел и поехал домой в Маралиху. Торопился - хотел в церковь к всенощной праздничной службы успеть.

Ну, а чтоб побыстрее добраться избрал дорогу короткую (через гору Маяк). Да и ночь, как наудачу выдалась безветренная, теплая и светлая. Полнолуние установилось.

***

Доехал Григорий без происшествий до подножия Маяк-горы.

Поднялся без приключений на вершину.

А там что-то не спокойно ему стало, будто груз тяжкий на грудь навалился. Да и конь себя странно повел - спотыкаться принялся, словно долгий и тягостный путь проделал.

Внезапно свет лунный ярче сделался, как посеребрило вокруг. Ветер поднялся, и весь снег до последней снежинки со скалы в Чарыш смел.

Конь под Григорием захрипел, глаза на всадника скосил и стал как замороженный.

Глядит Григорий, а метрах в двадцати, поперек пути его следования барашек белый топает.

На хрип конский остановился барашек, голову повернул и внимательно так, с раздумьем к кузнецу с лошадью пригляделся и дальше потопал.

Григорий нет, чтобы езжать оттуда со всей прытью, на которую его конь способен, да молитвы читать, как старинный сказ указывал, желание ощутил непреодолимое того барашка изловить.

Хлестанул он коня плетью и вдогонку.

Чувствует, ехать-то быстро должны - конь ногами прытко перебирает, а на самом деле медленно-медленно двигаются, даже на месте стоят.

Барашек тем часом к обрыву направился. Остановился на краю, головой помотал, заблеял и потопал по воздуху над Чарыш-рекой.

Тут конь Григория с места сорвался (точно держал его кто-то, да отпустил внезапно) и к обрыву.

Опомнился кузнец перед самой пропастью.

Узду из всех своих сил на себя потянул, коня вздыбил, но остановил, а сам перелетел через лошадиную голову и об скалу со всего маху лицом врезался.

Сознание теряя, видел он еще как барашек белый лапы развел (подобно крыльям птицы небесной), захохотал и пропал. Как в воду канул.

Это последнее в память кузнецу и вклинилось.

***

Утром родственники Григория, обеспокоенные его отсутствием, рванули в Харлово.

Метель накануне ночью не поднималась и по следам конским от кузницы проследили они путь горемыки к Маяк-горе.

Нашли кузнеца чуть живого в расщелине скалы.

Пока его в беспамятстве находящегося домой везли, все Бога просили, оставить бедолагу среди живых.

***

Проболел Григорий всю зиму до весны.

Мужик он был стойкий - сибиряк, в силу того и на ноги встал. Ну, и на молебны о выздоровлении родичи его, разумеется, не скупились.

Окреп кузнец. Вернулся к своему ремеслу.

Только от "сочельника" на Маяк-горе осталось его лицо на всю жизнь обезображено - нос он начисто потерял.

Вестимо еще о нем, что впоследствии славу мастера знаменитого заслужил. Не то, что подковы или утварь земледельческую - розы мог из железа ковать.

Затем женился и жил всю жизнь в достатке.

А на Маяк-гору боле никогда не хаживал и потомкам своим запретил.

Мельницу эту построил человек по фамилии Дуров. Он же хозяйствовал на ней и мельничал.

Являлся Дуров переселенцем, а уж откуда он прибыл и по какой причине доподлинно никому не известно.

Сам Дуров почитался в Предгорье "белым колдуном", которому подчинялись и служили силы воды и ветра, а мельница его слыла волшебной, поскольку работала от этих стихий. Славу громкую положительную, к слову сказать, снискала она далеко за пределами Предгорий. И из степной зоны и из Горного Алтая ездил к ней народ молоть зерновые. Качество помола на мельнице той было очень высокое, а выход отходов и потери низкими.

Брал Дуров по чести (недорого) - 20 часть с полученной муки. А если бедный человек, солдатка или вдовушка к нему обращались, то обычно даром им молол.

Мельник Дуров (мужик домовитый, любознательный) характером обладал покладистым, но твердый и к бутылке не прикладывался.

Если возникала необходимость, нанимал он себе сотрудников, но таких, чтобы постоянно у них в доме жили, не появлялось. Народ он отбирал сообразительный, работящий и обязательно не пьющий. Платил Дуров по тем временам немалые деньги. Год, другой проходил, и сотрудник мельника покидал - кто свое дело завести, кто далее на восток податься. Многие известные в Сибири мельники и купцы произошли из сотрудников Дурова.

Говорят также, что совершил мельник путешествие в Монголию, Китай и до самой Индии добрался. Где-то на Востоке (во время странствия) обучился он науке обустройства земных мест человеческого обитания.

Вернувшись же из похода, на лето Дуров закрылся. Нанял дополнительно работников - землю вокруг мельницы по постигнутой науке благоустраивать. Сначала выровняли все окрест, берега укрепили каменными глыбами завалив. Потом навезли свежей земли, посадили деревья и цветы, вырыли колодец. Затем поставили терем гостевой, чтоб комфортно мог усталый земледелец или просто путник роздых получить. Расширили и перестроили терем основной, но это уже детали.

Стало место вокруг мельницы весьма диковинным.

Взялся народ заезжать туда не только для помолу зерновых, но и просто на красоту посмотреть, а себе на ус намотать, как благоустраиваться.

Была у Дурова и семья - жена и дочка. Собственно для них и старался. Вишь, место то, где Дуровы жительствовали, располагалось в удалении от окружающих сел, вроде, как и не очень далёко, но и не каждый день наладишься.

Во время благоустройства жена Дурова с ребенком лично две ветлы у Чарыша высадили, цветы сеяли и еще всячески помогали-советовали, где и что расположить.

И все шло бы у Дурова чин по чину. Да только одной полноводной ранней весной остался он один-одинешенек. Жена и дочка его сгинули. Как и не рождались персоны эти на матушке Земле. То ли вода дикая весенняя их забрала, то ли зверь лесной - никто в жизни не распознал, а тел их не нашли.

Затосковал тогда Дуров.

Сделался ему белый свет не мил.

Бывало придет к Чарышу, сядет у деревьев, что жена с дочуркой высадили, сидит и на воду смотрит.

Жениться ни на ком он больше не женился.

Мельницу и все постройки при ней продал, а деньги подарил в местный православный приход. При этом батюшке настоятелю Алексею наказал воскресную школу для детей открыть и принимать всех, кто желание изъявит (без разбору родословных).

Сам же отправился на войну. Полез на Русь француз.

***

Новый мельник оказался не таким расторопным и человеколюбивым как Дуров.

Цену за помол заломил; гостевой терем закрыл; людишек пришлых не привечал; беднякам, солдаткам и вдовушкам задаром зерновые не молол.

При нем стала мельница в запустенье приходить, да еще к тому же пьянствовал он и в конструкции премудрой, Дуровым придуманной, не разбирался.

За какие-то два года мельница совсем к разоренью подошла и былую славу всю растеряла.

Народ стал к другим мельникам ездить.

Пытался новый хозяин ее продать, но покупатель не отыскался.

В конце концов, бросил он всю движимость и недвижимость при мельнице и уехал в Томск.

Поминай, как звали.

***

Однажды осенью на Прасковью Пятницу приблизился к мельнице Дурова обоз. Шел он из дальних сёл.

Случилось, что мельница ближайшая у крестьян тех на ремонт встала, а про напасти Дурова известия к ним не поступали. Направились крестьяне с урожаем по старой памяти и звучной славе к нему.

К закату прибыли.

Ступили на двор и диву дались:

- Нет никого.

Ни на самой мельнице, ни в хозяйственных постройках, ни в основном тереме, ни в гостевом, ни в округе - ни одной живой души нет.

Покачали земледельцы головами, обождали с час и решились самостоятельно (без мельника) помол производить. Путь-то далекий проделали, не возвращаться же не солоно хлебавши.

Лошадей распрягли, задали всем овса и воды, а сами пошли на мельницу.

Зарядили для пробы мешок зерна - посмотреть, как мельница?

Оказалось - действует исправно. Весь мешок перемола. Да быстро то как. Мука чистая. Потери небольшие.

Засыпали тогда на ночь все зерно, что с обозом прибыло, и проследовали в гостевой терем утра дожидаться.

За делом страсть как захотелось земледельцам поужинать.

Отправили они мужика одного воды набрать, с тем, чтобы в последствии гречневой каши отварить.

Мужик котелок взял. Вышел на улицу - тьма кромешная. Слышно лишь, как Чарыш невдалеке струится. На звук и побрел. Подошел как раз к тому месту, где ветлы посажены. Нагнулся он зачерпнуть воду из Чарыша. Котелок окунул. Доставать начал.

Вдруг заскрипела одна ветла, наклонилась к нему и как гром среди неба ясного голосом человечьим молвила:

- Скажите Дуровой жене, что Дурова убили на войне. Скажите Дуровой жене, что Дурова убили на войне. Скажите Дуровой жене, что Дурова убили на войне, - распрямилась и веткой мужика по лицу хлестанула.

Обмер мужик. Кровь в его жилах застыла. Озноб пробил. Руки затряслись, пальцы разжались, и котелок в Чарыш бултыхнулся.

Сиганул мужичек стремглав, что было сил к своим, в гостевой терем. Забежал, дверь чуть не своротил.

Другие из обоза смотрят - мужик трясется весь, а через лицо шрам свежий проходит.

- Что такое? Что стряслось? - справляются.

А он в себя придти не может.

Налил ему тогда старший обоза чарку белого вина.

Тот выпил и через четверть часа поведал о приключившемся.

- Нагнулся, я значит, - говорит, - воду зачерпнул. Тут ветла мне и изрекает:

"Скажите Дуровой жене, что Дурова убили на войне. Скажите Дуровой жене, что Дурова убили на войне. Скажите Дуровой жене, что Дурова убили ..."

Не успел он эту фразу в третий раз до конца произнести, как вихрь холодящий по терему пронесся. Заходили стены ходуном. Поклажа и имущество в воздухе закружились, а где-то в глубине дома на два голоса кто-то плакать и стенать принялся - вроде как баба с ребятенком.

Выбежали мужики из гостевого терема да в рассыпную - куда глаза глядят.

Знамо дело:

- Без головы - не ратник, а побежал, так и воротиться можно.

***

Разразилась в ту ночь гроза страшная, ливнем залило всю округу, а Чарыш из берегов вышел.

***

По утру (как уж их Господь сподобил - загадка) собрались мужики, кто в обозе шел, в Харлово.

Все без увечий и ранений оказались, одежу только измарали пока по горам и лесам без дорог шаромыжились и прозябли от непогоды.

Лошади, запряженные в телеги с полными мешками муки, в полдень вышли на окраину этого села. Сами. Никто ими не правил.

А мельница Дурова с тех пор пропала.

Значительно позже смельчаки отдельные, а среди них и отец Михаил (пастырь их Маралихи), удачу пытали саму мельницу или остатки ее разыскать. Да ничего у них не вышло. Не открылась им то место.

Посему считается оно заколдованным.

Добрые вести, напротив, поступали часто, а иногда и обставлялись торжественно.

Казенные вестовые при таких событиях (как им специальное уложение определяло) рядились по-праздничному, впрягали в сани или карету тройку лошадей и доставляли пакеты с Высочайшим Повелением, запечатанными сургучной имперской печатью во все поселения, где храмы стояли.

Имперский пакет с Высочайшим Повелением казенный вестовой вручал старосте села или приходскому священнику.

В торжественной обстановке после воскресной утренней службы пакет вскрывали и зачитывали с тем, чтобы каждый подданный знал о новом порядке.

К примеру, про отмену крепости или про реформы земельные жители Предгорья через казенных вестовых из имперских пакетов прознали.

Вести и решения оные всем были любы, и люди их приветствовали. Поминали добрым словом, а также в церковных молитвах "За здравие" Государя Императора, депутатов Государственной Думы и прочую знать.

Однако начали как-то вести в Предгорье поступать все только худые и не через вестовых с государевыми пакетами, а от случайных людей.

Кое-какое время совсем никаких новостей не просачивалось.

Поэтому, когда забросило неведомым ветром в Предгорье проезжего торговца, молва о том быстро облетела округу, и заслушать его собрался внеурочный общественный сход.

Не веселые вести принес проезжий торговец.

Народ новостям поступившим изумился. Но поскольку жизнь крестьянская с ее повседневными заботами и трудами так организованна, что не располагает временем для расклада пасьянса политического, то на общественном сходе жители порешили:

- Доверить старосте из села Усть-Пустынка собрать и возглавить отряд для нанесения визита к ведуну Петровану. Просить волхва оного совершить обряд и предречь, что ж такое твориться и чего ждать.

Пустынских для задуманной затеи, кстати, не спроста отобрали-то. Примерно в трех днях пути от их небольшого и удаленного поселения в горной избе поросшей мхом среди дикого леса и разместился известный в Предгорье ведун Петрован. Иногда он забредал в Пустынку, чтобы купить нужные ему вещи, никогда о цене не рядился и платил всегда золотом. Короче, пустынские его знали, а сообразно и он их знал.

Далее общественный сход определил через месяц сбор и разошелся.

***

Собрались в намеченный срок в указанный час.

Заслушали старосту из Пустынки.

Тот сразу к сути перешел. О том, как добирались и искали ведуна Петрована, умолчал - лишнее то было. А повествовал вот о чем.

В целом Петрован углядел то же, что и заезжий торговец сказывал.

Все эти слова ведуна Петрована и передал общественному сходу староста Усть-Пустынки.

Народ пришел в ужас от грядущих перспектив, спрашивали:

- Как допустят? С чего вдруг? Только ж начала Россия силу набирать, богатеть и каждый ощутил улучшения.

Да ответить-то было не кому.

***

На этом месте остановиться вот на чем необходимо.

Крестьяне Предгорья к тому времени, через купцов известных связи ни где-нибудь, а в самой Европе завели. К немцам, хранцузам, италийцам направляли редкий для их держав, изготовленный по тайным рецептам, с молитвой и заговором алтайский товар, как-то: сыр, муку, рыбу, копчености и прочая. С китайцем тем же приторговывали, но не густо. Китаец весь во время оно под забором лежал от опия, а все денежки изводил на излюбленное дурманное зелье. Не торговец он сделался и не производитель.

Раньше-то, как выходило?

Ты с запросом, а я с подачей.

Собрали, допустим, земледельцы Предгорья конный поезд с мукой от последнего урожая. Отправили в Барнаул. Дошел поезд до Барнаула, там муку перегрузили, и по железной дороге отправили в Херсон. Из Херсона пароходом или парусником пошла мука до Генуи италийской, где и продавалась на бирже. Денежки от продажи через Сибирский банк возвращались в Предгорье и крестьяне их делили.

Выходит, чтобы денежку получить с продажи товара, нужно его сначала доставить в целости и сохранности, не порченным. То есть, для выгодной торговли никакие задержки в пути невозможны.

А при Великой Бузе, стало быть, как произойдет?

Соберут, допустим, земледельцы Предгорья конный поезд с сыром во Францию. Отправят в Барнаул. Дойдет поезд до Барнаула, там сыр перегрузят, и по железной дороге отправят через Москву. В Москве поезд застрянет - по причине бузы железную дорогу закроют. А после и вовсе приплетется красный комиссар и сыр экспроприирует (заберет за здорово живешь). Сам-то он (красный комиссар) важным делом будет занят - Великую Бузу творить, денег у него отродясь не водилось, а питаться, необходимость возникнет, поскольку воцарятся голод и мор. При Государе-то Императоре сказали бы:

- Во ворюга! - и вздернули бы красного комиссара на рее.

А при Великой Бузе обретет он почет, славу и награды.

В итоге, при бузотерах сначала все торговые связи разладятся, а вслед за тем и денежки пропадут. Церкви разорят, священников постреляют, а народ гноить начнут?!...

У-у-у-у, - променяли орла зоркого на волка бешеного!

***

Располагая оглашенными сведениями, жители Предгорья на общественном сходе порешили:

- Ни в какую бузу не замешиваться. Собственных бузотеров, еж ли заведутся - топить в проруби. Случайных вестовых по-прежнему не жаловать. А красного комиссара... Да ну его к черту! Пусть им тайная полиция занимается!

Так сложилось, что и центр местного православного прихода с храмом, священником и архивами тоже в ней располагались.

Храм возвышался на холме близ центра села и всех изумлял своей красочной и изысканной архитектурой.

Строился он на деньги прихожан. Они-то и основной материал выбрали для сооружения - листвяжное дерево. Породу мастера-плотники подсказали, а отдельные стволы, еще на корню, чтобы не подвернулись сучковатые или еще с каким-либо изъяном, отметили лесники. Отбор производился строгий - храм должен был стоять продолжительный срок и украшать собой село.

На объявление о возведение святилища народ со всей округи валом повалил. Занятие такое почиталось как богоугодное, оттого каждый житель жаждал тело и душу к благородному делу приобщить.

Через три года церковь полностью отстроили и открыли для богослужения.

***

У православных петь в церковном хоре считается почетным.

Крестьяне Предгорья в деле этом исключение не составляли. Да и вообще люди тогда с молитвой и песней жили и в голове, и в сердце. У старшего поколения остатки церковной певческой благодати возможно и сейчас наблюдать, когда деды и бабки собираются вместе. Посидят, новости обговорят: про жизнь, про пенсии, про огород, про детей и внуков. Смотришь, да и затянет какая-нибудь старушенция стародавнюю быль. Причем песня - нигде во всей России близкой больше не сыщешь (раньше в разных концах Державы пели по-разному). Только собираются на посиделки такие все реже, по причине ухода в мир иной людей песню носящих.

Ну, вот.

Некоторое время в церковном хоре при храме пел младой отрок. Был он сирота и найденыш. Не известно, откуда он появился на свет, и кто приходился ему родителем. Нашел его отец Михаил, настоятель храма в Маралихе, а приключилось это при следующих обстоятельствах.

Осенью одного года организовал отец Михаил экспедицию, с тем, чтобы пропавшую мельницу Дурова или ее развалины отыскать. Из затеи его ничего не вышло - место то ему не открылось.

Однако же получил он нечто иное.

Возвращаясь восвояси, заплутал пастырь вместе с экспедицией в малознакомых рельефах. Возможно - карта наврала, а вероятно и компас сплоховал. На право поедут - болото непролазное, налево - обрыв неизвестной реки непреодолимый, назад повернут - лес стеной стоит, не продерешься.

Выбралась, наконец, с большими осложнениями, экспедиция на большую поляну. Вечерело. Сделали привал. Разбили стоянку. Кто-то приготовлением пищи занялся, кто-то лошадьми, кто-то за водой отправился, а кто за дровами. По экспедиционному распорядку отцом Михаилом еще до поездки установленному за каждым участником определили свою обязанность и срок на ее выполнение. Готовились к экспедиции заблаговременно, с того и дело свое каждый знал. Посему отец Михаил принял решение от стоянки отлучиться и еще раз попытаться распознать окрестности.

Час миновал.

Участники экспедиции между тем работу свою завершили. На костре доходил ужин, а отец Михаил все не возвращался. Беспокойство его подчиненных постепенно достигло предела. Начали они распределяться на поисковые группы, да тут к костру и священник вышел. С младенцем на руках.

Полностью ситуация с обретением мальчика сокрыта и занесена песками истории. Как набрел пастырь на младенца, каким образом очутился малец в диком лесу? На эти вопросы ответов нет. Но достоверно известно от отца Михаила, что обнаружились при ребенке книга ("Евангелия") и нательный крест.

На следующий день экспедиция благополучно отыскала выход к Чарышу, а дня через два возвратилась домой.

***

По возвращении, подвергнув анализу поездку, отец Михаил счел совершившиеся события божьим промыслом. Поэтому принял он мальчика в семью свою и воспитывал его как сына.

Ближайшее село от той точки, где был найден малыш, называлось Харлово. Календарь показывал 21 сентября (04 октября) - день, когда русская православная церковь памятует святого Димитрия Ростовского. По указанным приметам отец Михаил и нарек найденыша. Имя дал ему Дмитрий, а фамилию Харлов.

Со временем люди правда изменили звучание его имени на более простецкое - Миня Харлов.

Достигнув сознательного возраста, Миня быстро освоил грамоту. Рос он ребенком спокойным, дружелюбным, но любопытным и подвижным. Вскоре в окрестностях Маралихи не осталось для него незнакомых углов. Бродил отрок везде один и даже в самые непролазные чащи, быстротечные речки, сыпучие скалы шел в одиночку. Опасности не ведал - видать судьбу свою знал. Одежду предпочитал простую, а обуви не признавал и до самых первых снегов ходил босиком. Здоровье Дмитрий являл невиданное - не брала его никакая хворь. Кроме того, обнаружились у отрока способности к музыке. Для начала определил его отец Михаил в церковный хор певчим. После также стал мальчик выполнять и обязанности звонаря. Праздничного звона ему конечно еще не поручали, но в обычные дни к вечерней или утренней службе народ он созывал.

***

В июле солнечным утром, испросив благословения отца Михаила, отправился Миня к западу от Маралихи для совершения молебна. Достиг он пределов тех быстро, примерно за пол дня. Выбрал место на безымянной вершине и надолго, всем своим существом предался молитве.

***

Здесь уместно будет сказать, что за несколько дней до этого, вел отрок себя необычно, что и подметили многие православные. Свидетельствовал тому звон колокольный. Никогда еще в колоколах здешнего храма не звучали подобные сила и призыв. И слушавшие сердечно прихожане, уловили в том звоне ритм надвигающейся беды.

Отец Михаил, поразившись необычному звону, хотел даже записать его нотами, да отложил, что-то его остановило.

***

Заночевав в поле, Миня вернулся утром в село, где и сказали ему:

- Крепись парень. Ночью нагрянул летучий отряд в двадцать сабель. Отца Михаила и всех твоих загнали в церковь и сожгли...

***

Пепел священника, его семьи и домочадцев прихожане похоронили в общей могиле. Ее вырыли в середине сельского кладбища.

На похороны прибыли все, кто мог передвигаться, в том числе и из округи пожаловали.

Службу по невинно убиенным отслужил староста села.

Люди искренне и безутешно плакали и сокрушались.

Всем ясно стало, что светлый отрезок жизни при всех ее сложностях, временных трудностях и неизбежных потерях закончен.

Пришло время мглы и невзгод.

Над могилой отца Михаила и живших с ним жители установили на четырех столбиках чудесным образом не затронутую огнем верхушку церковной звонницы.

***

Минька изменился.

Часто ходил он на сельское кладбище к могиле семьи православного пастыря - прибирать и подновлять.

Позже (после войны гражданской) ему и кому бы то ни было другому, делать это запретили. От времени столбики, на которых покоилась верхушка звонницы сожженного храма, подгнили, а сама она обрушилась на грунт. Однако приказать ликвидировать ее с погоста никто из красных комиссаров не решился. Дельнейшие восемь десятков лет валялась она на земле, пока не истлела полностью, вызывая у наезжих вопросы:

- А это что?

- Да, поп с попадьей лежат, - неохотно и с испугом отвечали, печально махая рукой.

Да-а-а-а, Миня переменился.

Весной и летом нередко встречали его с вязанкой хвороста на плечах. Когда он еще говорил он вслух, осведомлялись:

- Зачем собираешь-то хворост?

А он говорил непонятно:

- В одну из зим прибудет воитель с Урала, потомку которого судьба Антихриста жечь. Воителя того и обогрею...

Вскоре, впрочем, принял он обет молчания.

Идет, допустим, человек ему знакомый мимо и здоровается, как принято:

- Здравствуй Миня. Бог в помощь! Как дела твои?

Он же в ответ только головой кивает и своей дорогой движется.

Официально (так приезжим и многим жителям села излагали):

- Помешался рассудком. Тихий. Безвредный. Глухонемой.

По этой причине люди его начали чураться и относиться по-разному.

Одни спокойно:

- Ну, ходит и ходит, ко мне не суется и славно.

Другие смеялись и пальцем показывали:

- Во! Дурачок пошел!

Третьи же сочувствовали и угощали блинами - человек же, божья овца.

А некоторые сельчане приметили, что те, кто с ним людские, искренние, без затаенных мыслей корыстных отношения поддерживали, не болели и жили долго. Имеющие знание сие смотрели на него с душевным теплом.

Соответственно, по причине людского непонимания и отчужденности, друзьями Мини сделались создания бессловесные. Рассказывают, что слушались его птицы и звери, а еще мог он повелевать погодой. Опять-таки, поскольку рос мальчик в семье сельского духовника то, разбираясь в земледелии, знал, когда лучше всего для посева, приумножения или жатвы осадки (дождь или снег), а когда требуются сушь и солнце.

Тайно (молитвою своей) он крестьянам всегда помогал.

Благодаря этому в Предгорье снимали хорошие урожаи, а домашняя скотинка у жителей плодилась и тучнела.

***

Так вот жил и трудился в Предгорье необычный человек.

Многие его видели, да не многие знали.

И еще.

Порой, в день, когда был предан огню Божий дом - православный храм, доносится из Маралихи и слышен на много верст вокруг звон колокольный.

Тот самый.

Минкин...

Время от времени, сельчане мои (многих из которых и в живых уж нет) охочие до рыбалки мельком и, как правило, с очень далекого расстояния, видели его то бродившим по реке, то направляющимся в сторону леса.

Свершалось эдакое обычно в полдень, вот и прозвали создание Полудницей. Чаще всего существо пребывало в молчании. Но иногда, редкие свидетели слышали, как оно урчит, а кое-кто путал с кошкой и удивлялся:

- Откуда вдали от людских домов?

Доводилось пастухам нашим, в особенности тем, кто на дальние луга за Чарыш-реку скот гонял, следы необычные замечать. Огромные, похожие на отпечаток ноги босого человека, но ни одному знакомому мужику из окрестных селений не принадлежащие.

Бывало, правда, существо принимали за знакомого.

Ну, к примеру, собрались некогда отец и сын за зайцами. Как часто случается, разошлись в разные стороны, но до того сговорились, кто первый дичь обнаружит, тот и второго призовет. Выходит сын на дичь, место примечает и крадется потихоньку отца-то позвать. Слышит - шуршит кто-то в кустах. Посчитав, что папаша там его, решил подозвать, как условились, чтобы тот тоже цель посмотрел. Кличет негромко:

- Отец, отец... - а из куста на него огромная лохматая харя лезет.

Сынок тут не хуже марала через бурелом перемахивает и еще километра два чешет. Останавливается. Первая мысль:

- Кто это был?

Отдышится, успокоится.

- Медведь, - думает.

После сомнения, однако же, возникают.

- Медведь-то у нас обитает бурый, шерсть у него коричневая, рыжая или кое-где серая, но ни как не черная. Дальше - у медведя, как и всякого животного, морда вытянутая, а у этого плоская, как у человека. Потом - у медведя глаз дикий, глупый (хотя зверь-то он умный). Тут же - глаз с разумом и спокойный. Кто ж это был? Был трезвый? Трезвый! - о себе уже думает, а у нас охота выпимши не принята. - Стало быть, померещилось. Медведь то был. Ну, точно косолапый... - так-то вот охотник кумекал, повстречав Полудницу.

Постепенно слухи о неизвестном существе распространились по всему Предгорью.

Одно время, Полудницей детей пугали, чтобы летом по огородам не болтались и посевы не топтали.

Говорили детворе:

- Вот пойдете в огород, там вас Полудница и сцапает.

Кто помладше пужались - не ходили, а кто постарше и без внушений понимали, что где дозволено, а что заказано.

Не серьезно все это. Баловство!

После и вовсе стали уже Полудницами обругивать наших сельских баб, из тех, кто как замухрышка с нечесаным волосом и в неопрятной одежде на людях появлялись (не следили за собой).

Попросту говоря, сделала молва из чудесного существа пугало огородное - все им хихоньки да хахоньки.

А на сей-то счет, у нас говорят так:

- Шутил Мартын, да и свалился под тын.

Дело-то тут вот как развивалось.

***

Многие столетия назад, еще до появления в Предгорье русских переселенцев в местах этих закрепился древний малый народ по крови близкий к монголам.

Территорию сию они как охотничью и пастушью использовали, а иногда и хоронили на ней своих соплеменников.

Земли в пользовании у них состояли обширные, и Предгорье не считалось особенно ценным. Располагал народ тот угодьями и побогаче.

Богатство же земли они определяли по древней вере своей. А верили они в мать Природу и духов воды, неба, земли и ушедших предков.

Предгорье населяли не настолько сильные духи, как в других местах обитания этого народа, поэтому и не было в нем для них особой ценности.

Малый народ был воинственен и горд, а витязи из него всегда несли славу и победу ведущим их князьям. Из-за доблести воинской их с почетом пригласили войти в Золотую орду и составляли они отборные отряды лучников ее легендарной конницы.

Тем не менее, по прошествии веков, многие мужчины из них сложили головы и погибли, занимаясь ратным трудом где-то далеко-далеко на Западе, а в их маленьких кочевых поселках остались только женщины и старики.

И встал тогда остро вопрос о выживании народа.

На брошенный вызов старейшины их, собравшись и закрывшись от всего мира на семь лун, выйдя, объявили:

- Дабы не исчезнуть с лика Земли велим всем покинуть просторы Предгорья и наши остальные земли и влиться в народы, сохранившие свою силу. Кочевник на то и кочевник - его дом не имеет стен, а крыша дома - звездное небо.

Но просто так уйти было нельзя. На покидаемых территориях оставались особые области, которые требовали постоянного надзора и защиты - могилы предков. По вере того малого народа, пока духи предков не покинут могил и не возродятся в народе вновь, места их покоя подлежали охране и содержанию в неприкосновенности. Срок же для возрождения установили, открыв еще в незапамятные времена, и составлял он тысячу лет.

Верил так же малый народ, что там, где покоились предки, обычный человек подвергался огромной опасности и даже погибнуть мог. Ну, а уж если он творил что-то непотребное или совершал надругательство над могилами, смерть его была страшна и неизбежна. Такие лиходеи распухали до уродливых размеров и внутренние органы у них лопались. Никто не мог остановить или вылечить эту болезнь - злодей был обречен.

Для охраны же и соблюдения покоя праха умерших был нужен не просто человек, а особое существо, сочетающее сдержанность и ум человеческий с инстинктом и силой звериной - человеко-зверь.

Существу должно было быть неприхотливым; питаться пищей, той, что найдет; не нуждаться ни в одежде, ни в жилье; иметь невероятную для человека силу, ловкость, быстроту и выносливость; жить долго на протяжении не менее тысячи лет до появления Великого шамана, освобождающего его. Кроме того, существу запрещалось нападать на людей или иным образом причинять им вред (в том числе всему принадлежащему и созданному человеком) вне зон покоя праха предков. Человеко-зверя (для обращения в бегство любого встретившегося с ним) формировали огромным и ужасным на вид.

При создании особого существа требовалась чудотворная сила и неимоверная стойкость, а наделялся ими матерью Природой единственный - Великий шаман. Рождался он единожды в тысячу лет, и в том есть великая мудрость, ибо лишь раз в тысячу лет души предков возвращались в земную обитель.

Великий шаман обладал телом неуязвимым для всего живого и неживого на Земле, а дух его был несокрушим.

Создавая необычное существо, Великий шаман совершал древний обряд. Секрет обряда с рождением он нес в себе и ведал его только он сам, а после эта тайна умирала вместе с Великим шаманом на новую тысячу лет.

И били при обряде Великого шамана жестокие молнии с небес, и захлестывали его волны горных рек свирепые, и летели в него земные камни неподъемные, а после разверзалась земля. На месте Великого шамана появлялся новый человеко-зверь, а прежнего вместе с Великим шаманом поглощала планета.

Знание о том, в какую эпоху создавалось последнее необычное существо и которым из Великих шаманов, скрыто от нас в глубине веков. Но человеко-зверь, пока новый Великий шаман не освободит его, продолжит свою миссию и не покинет Предгорье.

***

Не только древний малый народ из Предгорья творил подобных существ, но и прочие народы, наделенные знанием матерью Природой. С созданиями схожими по описанию с нашим человеко-зверем сталкивались и в иных частях земного шара и в разные эпохи. У одних народов - Йетти называется, у других - Снежный Человек, ну, а у нас в Предгорье - Полудница.

Долгие годы глухие алтайские леса никто не предохранял и за дерево (самый применяемый и удобный стройматериал) платить надобность никому не выплывала.

Простецкую избу (пятистенок - времянку) любой переселенец рубил за месяц, с учетом того, что сперва деревья в лесу валил. Ну, а из иных строительных материалов (камень, солома и прочая) редко возводили. Навык массовый из них сооружать не распространился. Да и хлопотно оно. А из леса дом рубить - лишь топор, голова и руки умелые нужны.

Основательно для долговременного житья строились люди разно. Те, что приезжали на время ставили избы неказистые, как внешне, так и с нутра. Те же, кто приезжал на долго, возводили терема и хоромы.

После (при Советах) всё кроме изб красные комиссары запретили:

- Буржуйство! - указывали. - Жилье чуждое пролетариату и трудовому крестьянству.

В свете таких примитивных идей дальновидные земледельцы свои расчудесные терема и хоромы быстренько перестроили в серенькие избы, ну а кто не успел или не возымел охоту перестроиться, сгинули в лагерях и ссылках, как кулаки.

Остались на селе исключительно избы.

***

До революции, по русскому старинному поверью всякий дом населял домовой. Воображали его духом бесплотным с главной задачей - магической защитой домовладения. Домовые обладали волшебным могуществом. Они утихомиривали и не допускали домашние ссоры; положительно воздействовали на душевное самочувствие домохозяек; следили, чтобы хозяева домов не пьянствовали; предостерегали скорых к проступкам домочадцев; оберегали имущество от пропажи и еще многими полезными качествами обладали.

Крестьянин на Руси обычно, перед тем как зайти на житье в новый отстроенный дом, из старого приглашал перейти домового. Необходимый при этом обряд был широко известен, поэтому кто интересуется, обратитесь к старцам и останавливаться на нем, смысла нет.

Излюбленным местом пребывания домового значился иконный угол (расположенный напротив двери самой большой комнаты дома).

Жили домовые вместе с одними и теми же русскими семьями целыми эпохами. Поэтому знали они о каждом предке того или другого человека все-все.

По ночам, когда люди засыпали, домовые навеивали им сладкие сны, а некоторым - вещие.

Дети в домах при домовых родились покладистые и пригожие, а в семьях царил мир да любовь. Ребят заводили не меньше трех, и каждому находилось место в родительских сердцах.

***

При советском порядке вера в домовых, как впрочем, и в Бога увядала.

Власть, к рукам прибрав, красные комиссары Бога отменили, церкви закрыли или разрушили, а иконы держать в домах запретили.

Домовые от советского произвола не остались в стороне. Их мало, что определили в "бабкины сказки" и объявили несуществующими, но и постоянного места жительства (в углу за иконами) лишили.

Выбирать им не пришлось - перекочевали в бани. Жилось, правда, им там весьма неуютно: туго, сыро, да и контакта с людьми постоянного не выходило. Пораскинув умом, российские домовые эмигрировали на Запад в славянские страны, где в них верили как встарь.

Кроме того, отдельные переселенцы из русских, покинувших Россию дабы не погибнуть в мерзких лапках красных комиссаров, развезли домовых в разные части света.

Так российские домовые разнеслись по всему земному шару: и в Европе, и в Америке, и в Австралии оказались.

***

Без домовых в русских домовладениях повадилось поселяться черт знает что: зеленые человечки; люди в черном; злые приведения (наиболее знаменитое - "Голубая Дама"); многообразные полтергейсты и прочая дрянь.

Задач домового указанные духи не исполняли, пугали хозяев и воздействовали на дом скверно. Мира и спокойствия в домах подобных не существовало - мужчины зачинали пить горькую, а их жены становились лживыми и сварливы. Дети у таких родителей и в домах оных рождались своенравные, хитрые, упрямые и глупые. Родительской любви они не знали и отвечали отцам и матерям ненавистью. Заведя же собственные семьи, получали в последствии тоже и от своих детей. Так росла и передавалась из поколения в поколение взаимная неприязнь младых и старых. Из младых подрастали жулики и рано или поздно их загребали в лагеря, чего собственно и добивался красный комиссар - ему для его грандиозно-безумных проектов и свершений требовалась в неограниченных количествах неквалифицированная бесплатная рабсила. Пока молодые гнили в лагерях, старые в одиночестве дожидались кончины в специальных тюрьмах - домах престарелых.

По показанным причинам людей в стране становилось все меньше, а некогда богатая и могущественная Держава превращалась в нищенскую и слабую.

Самый большой и главный красный комиссар, засевший в Москве, плевал на всех. Он исполнял одному ему известную адскую миссию: сосал народную кровь и превращал Россию в страну мертвых.

Другие (мелкие красные комиссары) вторили его полоумным планам.

***

После сожжения храма в Маралихе многие в Предгорье почувствовали себя безрадостно и неприютно.

Значительно люди переменились.

Разные думы, в основном невеселые и тягостные завладели ими.

Но, как ни жаль сознавать, а в своей земле никто пророком не бывает. Так что, где бы ни жить, лишь бы волком не выть. Начали жители потихоньку разъезжаться и покидать пределы Предгорья и РСФСР (Советской России). Сначала одна семья снялась и уехала, потом вторая, а после как обвал произошел - сразу пол села.

***

Одна крепкая большая крестьянская семья (Солдатовых) подалась в Америку.

После далекого и сложного пути, дорожных мытарств и невзгод прибыли они в штат Арканказ.

Приобрели небольшой участок земли.

Построили скромный домик.

Обзавелись домашними зверями и птицею.

Завели крестьянское хозяйство и возделывали все тоже, что и в России, кроме озимых. В Америке, народ как-то к озимым не привык, да и снега у них там мало, вот и придумали им заменитель - кукурузу. Солдатовы ее и растили.

Сеяли и пахали, а позже открыли небольшой ресторанчик с русской кухней. Подавали самую обычную крестьянскую еду: каши, картофель, молоко, салаты из овощей, птицу, свинину, говядину, рыбу, грибы, блины и т.д.

Но жизнь за океаном не оказалась легкой. Денег в достаточном количестве не появлялось, дела шли удручающе. Спроса на выращенную Солдатовыми продукцию практически не было, а и то, что удавалось продать, закупалось по бросовым ценам. Кризис экономический нагрянул - "Великая депрессия".

Неурядиц и скандалов сверх меры в семье выдалось. От ругани порой поднималась в доме пыль столбом.

Долго бились над отгадкой положения сложившегося муж и жена - две головы семьи:

- Как же так? Пока в России жили - мир да любовь, а в Америке - ссоры и скандалы.

Размышления подобные, впрочем, оказывались бесполезны.

Затухающие свары вспыхивали с новым все возрастающим неистовством, повторяясь вновь и вновь.

***

В "Великую депрессию" миллионы безработных передвигались по бесконечным хайвэям Америки.

Голодные, злющие и обезумевшие люди иногда организовывались в банды и грабили всех подряд - от маленьких фермерских домиков в глухомани до городов среднего размера.

К счастью, таких зловредных безработных было наперечет. Большая же часть оставались людьми честными, владели многочисленными профессиями, но достойное приложение навыкам своим им не подвертывалось. Поэтому перемещались люди по стране в поисках лучшей доли.

***

Солдатовы же, по примеру мельника Дурова, неоднократно пилигримам временную работу и кров предоставляли. По христианскому закону поступали - "Возлюби ближнего...".

Попадались среди безработных и чрезвычайно необычные натуры.

Завернул к Солдатовым как-то зимой чудаковатый незнакомец преклонного возраста.

Одет он был для Америки прямо сказать - нелепо. На голове треух из заячьего меха, на плечах пальто серенькое до колен с воротником каракулевым, на ногах штаны залатанные с лампасами и валенки. Бороду отрастил дедушка длинную, седую полностью, отчего дряхлым и ветхим выглядел. Походка шаркающая - ели ноги поднимает. По всему заметно - перенес он огромные лишения, и жизненный путь его едва ли усыпали цветами.

Удивил дед всех Солдатовых:

- Как вообще сумел забраться так далеко в глубинку американскую и не скончался где-нибудь на бескрайних дорогах Соединенных Штатов?

Но принес старик с собой и воспоминания о России, вызвав огромное сочувствие и кроткий горький вопрос:

- Сколько таких осталось там, красным комиссарам на растерзание?

Глаза же у старца в отличие от всего другого (и лица, и тела, и одежды) не казались старческими и горели ярко - молодостью и добротой лучились.

Прожил дедушка у Солдатовых меньше недели, за это время познакомился со всеми, в особенности детишки к нему тянулись и сверх остальных с ним общались.

Настал, однако, день, когда решил он двигаться дальше на Запад к Тихому океану, о чем и сообщил Солдатовым.

Накрыли для его провода праздничный стол.

Поели.

Оделся старик.

Собрались все для прощания.

- Ну что ж добрые люди, - сказал старец. - Благодарствуйте за хлеб-соль, оставляю вам моего дальнего родича. Есть-пить, он не просит, но скандалов и прочего дурного дела в грядущем промеж вас не произойдет. Живите в мире, нуждающимся помогайте, но и себя храните.

После этого достал дед из кармана пальто пригоршню земли, вокруг себя посыпал, слово неизвестное вымолвил и растворился в воздухе.

Заметили лишь младшенькие из Солдатовых, как тень малоприметная из круга, где старик стоял в иконный угол метнулась.

***

Думают Солдатовы с того дня, что посетил их Царь всея русских домовых.

Есть такой, оказывается.

В миру-то он редко-редко появляется. Исключительно к чистым сердцем приходит.

А распри семейные в доме Солдатовых прекратились. И налеты бандитские их миловали.

Поняли?

Домовой вселился!

В селе же Маралиха жил себе парень по имени Василий - на все руки мастер.

И хотя Козлуха и Маралиха соседние села и расположены на небольшом отдалении, Василий и Мария знакомства не водили, и даже знать о существовании друг друга не знали.

А все из того, что вышел прежде у козлушинских с маралихинскими конфуз.

***

При Екатерине II - Великой прозванной, казна дорогой металл на Алтае открыла и добычей занялась. Золотишко то же, но в основном серебро.

Ну, а где золотишко заводится, там и смертоубийство расцветает. Лютое. Беспощадное.

Людишек всевозможных нечистых появляется не счесть (как из под земли выходят).

Опять же мошенничество, черная добыча, мздоимство и махинации завязываются, а погодя и полиция с жандармерией начинают чесать.

Розыски, дознания, суды, каторга - работают власти.

Казенное-то добро испокон веку известно - страхом огорожено.

Это-то еще что.

С человеком видели, что приключается, если он на дорогой металл напал?

Нет?

О-о-о, то и описать нелегко. Был человек, как человек, а стал чёрти кто. Будто больной какой-то. Глаза хитрющие, горят, бегают из стороны в строну. Походка скользящая - лисья, а часом и вовсе крадущаяся, как у собаки бездомной. Озирается всю дорогу, будто кто следит за ним.

В народе состояние такое и человека и жизни специально прозвали - злата-лихоманка (золотая лихорадка). Иными словами - беспокойное житие.

***

Предгорье от напасти Бог миловал - золотая лихорадка стороной эти земли обошла.

Не было там дорогого металла. Ни в каком виде не было. Западнее под Змеиногорском - хоть пруд пруди, а тут нет. Ни крупиночки песку, ни самородочка хоть какого бы завалящего, ни единой жилки самой тоненькой ни одна экспедиция ученая не отрыла, ни один частный поисковик не откопал. Нет металла и баста!

У народа же здешнего из того не знамо с чего обида в душе проросла.

- А мы чем хуже? Как же Господь Бог, забыл у нас металл дорогой рассыпать?! - рядить-судить принялись.

Из-за обиды той (внутренней) каждый тайно надежду питал, что все-таки где-то металл-то есть. Искали плохо. Оттого почти у всех содержался в доме струмент старательский - лопатка, кайло и лоток.

С наступлением лета, нет, нет, да и складывались самостийные экспедиции на пороги верховий рек Предгорья. По Белой ходили, по Козлухе, по Чарышу тому же. Ручьи и протоки безымянные без внимания не оставляли. Но возвращались, однако, ни с чем.

***

Одним злосчастным летом объявился в Маралихе незнамо откуда путник. Роста высокого, выше любого крестьянина на голову. Борода до пояса, одежа простая, но не деревенская - из кожи черной. Речью нетороплив, рассудителен, ну точно как поп, только вот креста на нем никто не приметил. Находился при нем ко всему остальному струмент старательский, да не обычный, а как при анженерах горных - с химикалиями всякими. Для рекомендации назвал он имя уважаемого человека из Козлухи.

Народу пилигрим по нраву пришелся - сразу всем сказал прямо:

- Прибыл я добрые люди за дорогим металлом. Вам помогу и себе заработаю. Сам я горный инженер, а величают меня Савелием из Нижнего.

Настоятель же храма батюшка Александр (служил в Маралихе до отца Михаила) его враз невзлюбил и народ упреждал с Савелием тем якшаться:

- Беззаконие, - говорил, - Савелий сей творит. Все золото в земле и найденное и сокрытое - казенное. Не зачем с ним путаться. Золото наше - крестьянское, на полях растет. От добра - добра не ищут!

Постоем Савелий из Нижнего встал у пожилого ветерана на окраине села и платил старику исправно большую деньгу. Водки не пил.

По прошествии недели повадился странник походы свершать. В разные стороны он отправлялся, да что-то все больше к Козлухе норовил.

Через месяц нежданно-негаданно старатель с постоя снялся и переехал туда насовсем.

В Маралихе всполошились. Предположение зародилось, что на золото Савелий напал. Все дела крестьянские забросили и отрядили группу - держать старателя под тайным наблюдением.

Первая неделя, вторая прошла - никаких новостей.

На третьей неделе прискакала группа в мыльной горячке. Собрали тогда всех, кто в Маралихе золотишком и промыслом Савелия интересовался, доложили:

Заинтересованные лица обрадовались, стали совет держать - как поступить. И так и эдак прикидывали, но решение приняли участок у Савелия перекупить.

- Ну и что, что незаконно. Кто сознает? Промеж нас фискалов казенных нет, - сами себя убеждали.

Отправили группу, что слежку вела обратно (к Савелию), но на этот раз для предложения пожаловать на переговоры.

Савелий ехать не хотел, к чему не понимал, затем все же заинтересовался и согласие дал.

Явился.

На переговорах изначально все отрицал:

- Что вы, ребята. Какое золото? Вы же сами все в округе ископали. Нет его.

На этих словах приперли его к стенке.

Сказали, что всё усмотрели - и песок золотой, и то, как он жилу прокапывал, в придачу к словам и три свидетеля имеются, шесть глаз.

На том анженер запираться прекратил и спросил:

- Чего желаете?

- Хотим, - ответили заинтересованные лица, - участок у вас перекупить.

Посидел Савелий из Нижнего, помолчал, подумал и запросил сумму большую:

- Я, - говорит, - участок еще толком не обследовал. Вчера вот с двух аршин квадратных пуд намыл, а там глядишь, и самородки пойдут, а мне при таком фарте к чему его освобождать?

Согласились с ним. Взяли три дня отсрочки с тем, чтобы деньги собрать и разошлись.

На четвертый день приехал Савелий, денежки забрал и убыл. Еще пожелал напоследок:

- Теперь участок ваш. Удачи! Копать вам, не перекопать!

Маралихинские же быстренько собрались и что есть прыти к выкупленному пустынному месту на реке Козлухе поскакали.

За золотом! За золотом!! За зо-ло-том!!!

Приезжают...

А там сидят козлушинские на телегах горем убитые, горючей слезой умытые. Савелий-то из Нижнего им тоже участок с золотоносной жилой уступил. Последние деньги отдали. Приехали, копнули. Да так копнули, что кучи породы до небес достают - глина одна и стружка чугунная блестючая, под золото крашенная. Хоть бы пылинка золотая завалялась где. Ни-че-го-ше-нь-ки. Пусто. Последние деньги отдали.

Тут-то мошенничество и вскрылось.

Козлушинские кричать принялись:

- Он от вас заявился.

А маралихинские в ответ:

- Это вы его приютили и рекомендацию дали.

Осерчали все, и контачить в дальнейшем прекратили.

- Отныне и до веку, - заявили каждый со своей стороны супротивной. - Знать вас боле не желаем!

***

Обман тот много шуму сотворил, даже генерал-губернатор расследование под личный контроль принял.

Мошенника полиция вскоре отловила, да он уже все денежки укрыл, прогулял и пропил. Крохи какие-то при нем выявились.

Дали ему пожизненную каторгу - судья пожалел, хоть и прировнял обманщика по тяжести деяния к фальшивомонетчику, а за последнее просто казнили тогда и все. Может, думал, судья, что повинится тать с годами и скажет, куда добро укрыл? Бог весть, чужая душа - потемки.

Ну, а людям из Маралихи и Усть-Козлухи ни сколь от того легче не стало. Суд над мошенником их не примирил. Годы проходили, а никто из них друг с другом не здоровался, и обида не прекращалась. Вследствие сего обмана и Василию с Марией знакомство не представилось.

***

К месту упомянуть, вот еще что надлежит.

Василий акромя того, что на все руки мастер был, еще и зверобоя представлял из себя отменного.

Довелось ему в оные годы охотничать лис.

Снег в ту зиму стоял не глубокий, вот он лыжи с собой и не прихватил.

Искал он черно-бурых. За них тогда почему-то большую цену отваливали. Слух прошел, что мамзели парижские их в том сезоне последним писком моды признали и ни в каких других мехах щеголять не хотели. С того и спрос и цена выросли.

День выдался удачный - четверых он добыл. Но за азартом охотничьим незаметно и закат его на природе застал.

Заспешил Василий. Курс взял на столбовую дорогу, что между Маралихой и Усть-Козлухой давным-давно проложена.

По намеченному маршруту вышел охотник на поле малознакомое со снегом глубоким. Ступил он на то поле.

- Господи ты, Боже мой! Весь день ходил: и лощины пересекал, и ручьи перепрыгивал, и рощи осматривал, и по скалам карабкался - много прошел, куда ни кинь - от силы по колено, а здесь по пояс и по грудь местами снега намело, - пронеслось у него в голове.

Втиснулся в снег. Помучился маленько, на метра три пробился, да и раздумал дальше. Тяжела больно топь снежная.

Хотел Василий назад заворачивать, обернулся и ахнул:

- Матушка моя Святая Богородица, как оказался? Что за сила невидимая перенесла? Охо-хо-хо! Страсти Господни! - посреди поля этого он стоит.

Темнеть начало.

Внезапно волк где-то поблизости завыл. Сначала один, потом два, а после и вся стая - голов пятнадцать.

Пробрал Василия страх. Засек он в метрах в трестах древо еловое, высокое, ветвистое и взялся к нему через снежную топь пробиваться.

Из всех сил бьется, прорывается через снег глубокий. Чует - настигают волки. Все ближе и ближе вой их леденящий. Но и дерево тоже приближается. Рванулся Василий, что есть сил, да не успел совсем немного к древу пробраться - нагнали серые.

Первым вожак прыгнул.

Опрокинул его в снег, но лишь тулуп когтями поскреб и слышно было, как лязгнули волчьи зубы где-то совсем близко от горла.

Дальше уже сразу несколько кинулись. Кто в ногу, кто в руку вцепились.

Стряхнул их охотник, ружье вскинул и давай лупить по ярым гадам, промеж глаз их во мраке горящим.

Передышка в битве настала.

Тем Василий и воспользовался, вскарабкался на древо. Нашел ветку потолще, примостился поудобнее. Тесак из ножен вытащил и за голенище сапога заткнул.

Волки метаться стали. К дереву подбегут, на задние лапы поднимутся, голову задерут, позыркают на охотника, кору лапами поскребут и отбегают. Приложил Василий ружье к плечу, прицелился да и выстрелил в того, что покрупнее. От выстрела ветка под ним зашаталась, захрустела и переломилась. Хорошо снега намело, ударился он оземь без ушиба. О древо еловое спиной упираясь на ноги встал и в одну наскочившую тварь еще пальнул, а в другую тесак всадил.

Отбежали волки.

Покружили еще, повыли и скрылись. Видать последний выстрел вожака настиг.

Присел Василий, осмотрелся: из ноги кровь течет, правая рука покусанная ноет. Тело не задето - тулуп не по зубам волкам оказался. Голова - без повреждений.

Рубаху он нижнюю на себя надетую изодрал и раны как смог перемотал.

Стал шарить впотьмах мешок с чернобурками, да прикоснулась рука к чему-то холодному, твердому. Придвинулся Василий, спичку запалил - ящичек на боку лежит - металлический, кольцом на крышке за ветку обломанную зацепленный.

Развязал он мешок заспинный и в него находку схоронил. На ноги поднялся, ветку обломившуюся подобрал и побрел, ногу раненную подтягивая в неизвестном направлении. По инстинкту-нюху-интуиции.

Вскоре заметил охотник мерцающий огонек слабый и на него принял.

Тяжело совсем идти стало. Силы уходят, ноги слабеют. В конце концов, окончательно он обессилел. Упал и ползком дальше передвигался. Выполз к неизвестному дому, из ружья последний патрон пульнул, и без сил обмяк.

Таким его Мария, на выстрел из терема выскочившая и подобрала: в бреду, замершего, волками искусанного, с ружьишком в руках и мешком за плечами. А тесак он в волке забыл.

Промерз само собой до костей, ну и от волчьих клыков тоже раны не шуточные оказались: нога левая - три укуса глубоких, кровь хлещет, много уже вытекло, мясо клочьями висит; на правой руке пять раз звери отметились, но не сильно - царапины.

Лечила и ухаживала за ним после Мария, и через седмицу оставил его недуг. В голове просветлело, и смог Василий объяснить хозяину дома картину о своем нежданном появлении. Дом-то, если еще не поняли, сельского старосты козлушинского оказался.

Объяснившись, испросил Василий свои вещи. Принесли их. Ящичек металлический из заспинного мешка вытащили. Вскрыли (замок на нем слабый стоял). А там бумажных денег в крупных ассигнациях через край.

Деньги пересчитали, осмотрели - точно та сумма оказалась, за исключением небольшой недостачи, что и Савелию из Нижнего крестьяне двух сел за участок с золотой жилой отвалили. Утаил их тать не в заморской стране, а прямо под боком в железном ларце на древе еловом. Практически там, где обманным путем и прикарманил.

Про красного комиссар тогда еще никто слыхом не слыхивал, потому денежки цены не утеряли.

На них-то и первый конный поезд снарядили из Предгорья к хранцузам, чернобурками груженый.

Прибыль опосля поделили крестьяне двух сел между собой, и все их убытки, с процентом притом, от обмана старого закрылись.

Счастье, наконец-то, улыбнулось.

В чувствах светлых скинулись тогда все, кому, сколь не жалко и хватило денег на новый иконостас для храма. Дополнительно заказали еще ценную икону у софринских мастеров - Божьей Матери "Нечаянная радость".

Согласовали все естественно с батюшкой Александром. Он благословил и руку приложил.

***

Отошли люди сердцем, простили все Савелию.

Затеяли ходатайствовать, чтобы ему послабление какое-нибудь содеяли или срок скостили. Письма отписали на каторгу, в суд приговоривший (для пересмотра дела по вновь открывшимся обстоятельствам) и генерал-губернатору (для разбора вопроса о помиловании).

Первым возвратился ответ от начальства каторжного, причем крайне неожиданный:

- ...Указанный тать на каторгу никогда не поступал и среди каторжан не числился...

По приказу генерал-губернатора ревизию провели и установили:

- ...При доставке к месту отбывания наказания, на одном из этапов осужденный по кличке "Савелий из Нижнего" от неведомой болезни скончался ...

На этом дело власти закрыли.

***

Крестьяне же из Предгорья в предлагаемый финал не уверовали и собственное дознание произвели.

Стражников этапных разыскали.

Ребята те правду за бутылочкой в питейном заведении и поведали:

- Исчез он еще из здания суда. По бумагам-то все правильно - умер на этапе, но в действительности - след простыл. Никому не ведомо, жив он или мертв. Оставили его после приговора в судебном каземате при кандалах, а пришли отправлять - кандалы пустые, все замки на месте - не изломанны, а Савелия нет. Как сквозь землю провалился.

***

Вот с той поры и опасаются земледельцы в Предгорье:

- А вдруг он (Савелий из Нижнего) опять объявиться?

Слез от его проделки немало пролили, впрочем, как и радости с нашедшимися деньгами с избытком припожаловало. Ну и коммерция ко всему остальному удалась.

Со случая о найденных деньгах козлушинские с маралихинскими опять дружбу водят.

У Василия и Марии взаимное чувство проклюнулось, пришлись они друг дружке по сердцу. Обвенчались. Семью создали. Никто им препятствия чинить не посмел.

А после них уже много брачных союзов пары из Маралихи и Усть-Козлухи заключили.

Даже говорят в Питере и Москве есть несколько. Давно там живут. Не разлей вода. Детей много и все умные. Их на обманку чугунную не купишь - знают:

- Не все то золото, что блестит.

Еще образованные теорию выдумали - якобы души у человека нет совсем. Душа - выдумка церковная. Тело-то - вот оно, пожалуйста: и видно, и пахнет, и потрогать возможно. А душу-то как пощупаешь? Никак! А раз нельзя пощупать и замерить, значит, нет ее!

Жители же Предгорья над теория подобными смеялись во все века. Образованным, как детям малым втолковывали:

- Душа - Богова, а тело - человека. Есть меж ними связь. С меркой человечьей нельзя к душе подходы выделывать. А душу отвергнуть, значит и Бога забыть. Последствия плачевные.

Для пущего примера красочного, как встарь ребятишкам неразумным, всезнайкам из образованных сказ нижеследующий предназначают.

***

С поисками мельницы Дурова, пропавшей после ненастной Прасковьей Пятницы, ни у кого из Предгорья ничего не получилось.

По день настоящий, считается место, где она стояла заколдованным.

Старая же память о звучной славе ее, а также хозяина ее - мельника Дурова закрепилась легендой.

Участники же тех волшебных событий (мужички обозные из дальних сел), как к Харлово утром выбрались, а зерно свое обратно молотым получили, загадками себя пытать:

- Что? Да как? Да с чего? - прекратили. Не к чему голову ломать - пользы от того никакой, а время отнимает, - беспокойство заводится.

Все от мала до велика прекратили, кроме мужичка за водой отправленного и в Чарыш-реке котелок утопившего.

Вспомнили?

Славно!

Мужичка, Акинфий Игнатович Куренной люди прозывали и повествуют, что сам не свой он со временем сделался.

На следующее утро с мельницы Дурова к Харлово, он, как и все остальные, целехонький выбрался - без ранений и увечий.

Шрам на лице его (вещей ветлой нанесенный) вскоре затянулся.

Предположили люди, что и в душе рана-то его тоже зажила.

Да не все так просто оказалось. Живет себе человек - не бедствует. Вроде, все при нем и опять же все имеет, но поведением в изумление знакомых приводит.

Причины же перемен указанных попозже прояснились.

Тайное-то все одно на белый свет вылезло.

Ну, да сами читайте.

***

Сядет, допустим, Акинфий в личном тереме за стол. Откуда не возьмись - утерявшийся котелок на столе и проявиться. Пар от него исходит, словно с огня только что снят, а внутри золотых монет полным полнехонек, с горкой. Переливаются денежки, блестят и даже позванивают тихонько. Куренной руки к котелку тянет, а взять не может. Воздух ладонями загребает.

Или пойдет, допустим, Игнатович рыбачить. Подберется к реке. И начинается. Мерещится ему, будто забрел он на середину Чарыша, сеть забросил - котелок утопленный выловить. Только за сеть дернул, потянул - волны огромные поднялись, и понесло его течение в водоворот. Затянуло. Вода в рот, нос и уши залилась. Руки, ноги парализовало - плетьми висят. Дышать не возможно - то-о-о-о-нет. Очнется Акинфий в поту холодном, ртом воздух ловит, как рыба на безводье - стоит на берегу, где к реке и подбирался.

Повторялись видения кошмарные из случая в случай на протяжении трех зимних месяцев.

Грезы эти Куренного нелюдимым сделали. Кому ж охота, чтоб над тобой, как над дураком посмеивались. Вот он затворником и заделался. И на люди и в церковь ходить прекратил.

На этом, однако же не застопорился.

За зиму смастерил Акинфий Игнатович из сети рыболовной сеть в ячейку крупную.

Как ледоход на Чарыше закончился, собрался он и на полгода, до первых снегопадов на реку рыскать подался.

Берега осматривал, гальку прибрежную ворошил, сеть забрасывал, а рыбу попавшуюся, крупную причем, обратно в Чарыш высвобождал.

Как-то один пастух в те места, где Куренной находился, скот пастись выгнал. Акинфия-то и заметил. Сообразил крестьянин:

- Ищет что-то.

Подъехал на конике пастушьем, и в дебри словесные не вдаваясь, из чистого любопытства вопрос в лоб задал:

- Чего удумали-то рыскать по реке, Акинфий Игнатович? Ищете что ль потерю?

А Куренной зыркнул из под бровей насупленных и сказал:

- Любопытной Варваре на базаре нос оторвали! - повернулся спиной и ушел.

Вот тебе бабушка и Юрьев день!

Был Акинфий любезный человек, общительный, компанейский и все эти перечисленные качества из него как ветром выдуло. Бирюк бирюком, одинокий волк - совсем с людьми разговаривать и здороваться перестал.

***

К концу зимы облетело всех односельчан Куренного приглашение:

- Удостойте вниманием праздник по случаю дня рождения Акинфия Игнатовича! Ожидаем с радостью.

Практически вся деревня к нему пожаловала. Главным образом из любопытства:

- Что вновь за перемена случилась в человеке? То ни здравствуйте, ни до свидания, то удостойте вниманием.

Пришли гости нарядные. Облачения новые, чистые, яркие.

Куренной лично каждого на пороге встречал и сердечно здоровался. Как приглашенные все сошлись, так и за стол сели.

Первый тост:

- За хозяина! Долгих лет!

Второй раз чарки подняли:

- За удачу! Чтоб дела спорились!

Перед третьим поднялся именинник из-за стола праздничного, налил себе чарку вина красного и обратился к пришедшим с речью неспешной:

- Спрашивали вы меня, сельчане мои дорогие, а кто не спрашивал все одно вопросом задавался, что я на реке поделывал и к чему сетью забавлялся. Сейчас пришло время все мне вам поведать. Нашел я, что искал. Нервов потрепал и страха натерпелся непомерно, через край. Вот я что рыскал.

Залез он под стол, и котелок вытащил с золотом в монетах.

Ахнули собравшиеся и замерли в немом вопросе, разъяснения ожидаючи.

Куренной обождал пару минут и продолжение повел.

Кто-то для приличия тост за гостеприимство и достаток в доме произнес.

Выпили, однако, гости в полной тишине.

Куренной продолжил.

- Подумал, я, сельчане мои дорогие - заживу припеваючи. Все чего душа пожелает накуплю. Приволок я еще два котелка с речной водой из Чарыша. Итого пуда два золота на вес у меня запасец скопился. Радовался я, радовался, покуда вот чего не обнаружил. Глядите же.

Засучил Акинфий Игнатович рукав рубахи своей новой бархатной.

Тут все и увидали - рука-то прозрачная, огонь свечной через нее просвечивает. А внимательней пригляделись и не рука вовсе - вода речная илистая, форму руки принявшая.

На том приглашенные без вопросов разбежались.

Душу человек нечисти продал. Какой тут праздник - поминки прижизненные.

***

Котелок волшебный Куренной поначалу изничтожить вознамерился - в горне кузнечном расплавить.

После все же передумал и ведуну Пертовану отдал.

Рассудил:

- Петрован с духами и нечистой силой плотно контачит. Пусть он владеет, оберегает и оберегается. Сподручнее ему.

Взамен, за подарок, Петрован обещался кудесничать для жителей Предгорья бесплатно пока в твердой силе и здравом уме пребывает.

Затем воротился Акинфий Игнатович Куренной в Центральную Россию. Выбрал монастырь с самым строгим уставом и принял монашеский постриг - влился в воинство Иисуса Христа. Но, вызволил ли он душу свою окончательно или нет - Бог весть.

Так вышло, что хотя тяти ее были достойными людьми и имели высокие доходы, после смерти их ей ничего не осталось, а из всех ее многочисленных родственников, только Василий и Мария не побоялись ее приютить. Стала она для них фактически родным человеком.

Звали ее Анна. Вот ее история.

***

Неестественными и яростными событиями наполнилась России.

Жизнь куда-то в тартарары вывернула, и в дни те лихие в голове у народа неведомый сбой произошел, а после и затмение долговременное.

Обеспеченным или богатым человеком вдруг сделалось быть неприлично и даже чрезвычайно опасно.

Обеспеченного человека принялись обзывать буржуем, кулаком и подкулачником в зависимости от размера нажитого состояния и вида трудовой деятельности. К примеру, если занимался ты торговлей, производством, держал банк - значит буржуй. Если крестьянствовал и нажил три лошади, пять коров, шесть десятков кур, построил свой собственный дом, имел землю под пашню и запас зерна - кулак. Тот, кто заработал на дом, лошадь, корову и кур, но при этом нанимал работников - подкулачник считался (читай - в ближайшем будущем кулак).

Буржуи, кулаки и подкулачники являлись классовым (т.е. заклятым и подлежащим если не уничтожению, то всяческому поруганию и унижению) врагом союза пролетариата и трудового крестьянства. А уж о том, чтобы буржуи, кулаки и подкулачники дальше жировали, и речь не произносилась. Все нажитое ими подлежало экспроприации (безвозмездному отбору). На публике этой стояло словесное тавро "Враги народа".

Рамки же пролетариата и трудового крестьянства - союза противостоящего "врагам народа" были весьма нечетки и размыты.

Что есть пролетариат, и кто входит в трудовое крестьянство, обычному человеку вразумительно разъяснить никто не мог. В каждом конкретном случае это определял вождь. Вожди делились на маленьких и больших. Большие вожди сидели в Москве, вожди помельче в губернских городах, ну а уж самые мелкие вожди в каждом ином городе и даже селах.

***

Прежде же все по-другому складывалось.

Из Сибири обеспеченных и даже богатых людей множество вышло. Здесь благоприятные условия создались для освоения и жизни в этом суровом и диком краю.

Приезжал сюда человек со сменой белья в рундуке, а года через три уже имел добро в сундуке. Некоторые, кто, к примеру, золотишко промышлял, мог и за год разбогатеть.

А по-другому в нормальной стране, коей являлась тогда Империя Российская, и быть не могло. Зачем бы поехал сюда народ с насиженных мест, если б не надеялся много заработать?

Тем и государство Российское прирастало. Через переселенцев и территория и богатства Державы увеличивались.

***

Отец у Анны работал в банке, а мать занималась благотворительностью. Жили они тогда в большом городе в центральной России.

Девочку крестили 26 августа (08 сентября) и церковное имя ей дали Наталия, в честь святой мученицы, умершей в IV веке от Р.Х.

В шесть лет увлеклась она чтением и очень любила книги. Особенно нравились ей истории православных святых - божьих угодников. Ну а уж про мученицу Наталию все девчурка знала.

***

Однажды банковский приказчик предложили отцу Анны переехать в Сибирь, где банк открывал новое отделение.

Отец согласился. Жалование ему положили немалое, купили в городе большой дом, оплатили дорогу за всю семью. Ну, а вещей везли они не много, только два чемодана, один из которых был доверху набит книгами. Все другое, необходимое можно было приобрести на месте.

Так оказалась вся их семья в Сибири.

Дела у отделения банка, где руководил Анин отец, протекали благополучно, а на время его отпуска ездили они в незнакомые другие города России к родственникам и просто друзьям. Бывали также за границей.

А одним летом решились они и поехали в Предгорье, где жил троюродный брат банкира Василий и жена его Мария.

Поездкой той остались очень довольны.

Банкир был удивлен и обрадован. Ни на каком модном зарубежном курорте он так раньше спокойно и вольготно не отдыхал, как здесь - в доме простого русского крестьянина. Кроме того, заведя некоторые знакомства с местными жителями, он наметил и несколько инвестиционных и обоюдовыгодных схем для вложения денег, что, безусловно, было полезно и ему, как управляющему и банку.

Мать Анны радовалось, что все сложилось с отдыхом благополучно и в скором времени ее благотворительная организация наладит поставку книг и письменных принадлежностей в воскресную школу при сельском храме, который всех поразил своей неожиданно живописной архитектурой.

Василий и жена его Мария тоже остались довольны тем, что дорогим гостям приглянулась жизнь в селе, и порадовались за крестьян, с которыми банкир наметил совместные проекты.

Но пуще других ликовал и на седьмом небе от счастья пребывал ребенок - Анна (Наталия). Она имела возможность увидеть всю здешнюю красоту природы и ощутить доброжелательность сельских людей, понаблюдать за домашним зверем и птицей, играть и общаться с деревенской ребятней.

Незадолго до отъезда, посетив местный храм, запала им всем в душу проповедь сельского священника:

- Радоваться мы будем или страдать после смерти? "Кто сеет скупо, тот скупо и пожнет; а кто сеет щедро, тот щедро и пожнет", - говорит апостол. Наша жизнь - время сеяния для жизни будущей, а будущая жизнь - время жатвы. Дела, которые мы здесь творим, есть семя для будущей жизни. Земля, в которую мы сеем - наши ближние: что здесь посеем, то там пожнем, то есть что сделаем для ближних здесь, то и получим на Небесах. Истинные христиане не всегда наслаждаются счастьем на земле, но их помнит сам Бог, а Он ничего не оставит без награды.

***

После, все планы, задуманные в этом необычном для банкира отпуске в русской деревне, притворились в жизнь. Каждая из сторон получила с них свой интерес и осталась удовлетворена.

***

В один осенний пасмурный день, когда свершилась революция, из Москвы в отделение банка, где управлял Анин отец, поступила секретная депеша:

- Незамедлительно объявить о приостановке работы банка. Вклады и остатки денежных средств со счетов клиентам выдать. Иные банковские операции заморозить. Деньги, полученные от эффективной работы отделения банка, управляющему принять в личное распоряжение до особого извещения.

Отец Анны (Наталии) по предписанному и поступил.

Домой он и раньше часто приходил с различными документами и иногда засиживался за ними, закрывшись в кабинете глубоко за полночь. Носил он бумаги в обычном черном саквояже, поэтому никто не удивился, что и этим вечером пришел он с ним.

После вечернего чая с малиновым вареньем, отец и мать Ани, как обычно, зашли пожелать ей доброй ночи, а позже подошла и нянечка, почитать с ребенком на ночь молитвы.

В этот момент и ворвались в дом неизвестные лица.

Горничную, приоткрывшую входную дверь, застрелили прямо у входа.

Потом в гостиной убили мать.

Выбежавшего на шум из кабинета отца ударили по голове, связали и посадили в кресло.

Нянечка, заподозрив неладное, схватила девочку и успела спрятать ее за печку, прошептав при этом:

- Молчи! Чтобы не содеялось, молчи!

Влетевший в детскую душегуб выволок няню в гостиную, и другой убил ее ножом.

Банкира стали избивать и требовать выдачи денег.

Отец Ани показал рукой на саквояж, и его тут же застрелили.

Наталия, слышавшая предсмертные крики своих близких и домочадцев сама тоже чуть не закричала, да будто кто-то рот ей ладошкой зажал. Лишь непокорные слезки полились из глаз девочки.

Чужие, пробежав по всем комнатам дома еще раз и более никого в живых не обнаружив, скрылись.

***

Утром полумертвую девочку заметили за печкой полицейские, которых вызвал пришедший дворник.

***

С того вечера в Анну (Наталию) вселилась болезнь и отнялся у ребенка язык.

Приступы падучей происходили внезапно и в самых неожиданных местах.

Девочка при этом падала, выгибалась дугой, и ужасные судороги сотрясали все ее маленькое тельце.

***

Падучая - страшная болезнь и при ней человек не должен оставаться без надзора. Когда тело его бьет припадок, а из рта течет пена, надобно прижимать хворого к твердой горизонтальной поверхности, но главное, разжав ему зубы, успеть вложить меж ними какой-нибудь твердый предмет (карандаш, палку, ложку), иначе недужный откусит себе язык. Длятся приступы от трех минут до десяти. После, пришедший в себя больной, ни сам приступ, ни предшествующие ему события не помнит. Ему сложно подняться на ноги и сориентироваться в пространстве. А чувствует он себя так, будто весь день носил тяжелые камни.

***

Полиция разыскала родственников девочки и предлагала им приютить Анну (Наталию). По неизвестной причине и к удивлению полицейских никто из ее многочисленной родни не согласился.

В смутное время революций каждый думает уже исключительно о себе.

***

Василий же и Мария о смерти родителей Анны (Наталии) узнали из газеты, в которую попали подробности совершенного душегубства.

Не обсуждая ничего, они незамедлительно выехали за девочкой.

Так здоровый и счастливый в недалеком прошлом ребенок оказался при них.

***

Лекарств от падучей не было.

Губернские доктора, к которым возили и показывали девочку, разводили руками - помочь ничем не могли.

Отчаявшись, Василий и Мария приглашали в дом всяческих колдуний и знахарей, но толку от врачевания этих чернокнижников было, что кот наплакал - Анна (Наталия) не выздоравливала.

Происходили, впрочем, и хорошие события.

Анна начала рисовать. Говорить-то она теперь не могла, и свою речь записывал на бумаге, а иногда сопровождала ее для пущей выразительности рисунками.

Вскоре, от простых рисунков для разговора, девочка стала рисовать окружающие предметы (самые повседневные - из крестьянского быта) и природу - реки, рощи, скалы Предгорья, домашних птиц и зверей.

Но, как-то по необычному истинными получались у нее лица людей.

Бывало, придет к Василию и Марии человек, она несколько линий карандашиком проведет - точь-в-точь гость, даже какие-то его особенности личности просматриваются с бумаги.

***

В один из дней Мария занималась на кухне стряпней. Неожиданно девочка подошла к ней, тронула за фартук и протянула стопку бумажных листов.

Мария взяла их, всмотрелась и не смогла устоять на ногах.

Девочка нарисовала, как и кто убивал ее домашних и родителей.

По этим рисункам и сыскали изуверов.

Ими оказались вожди (так называемое ЦК) местной ячейки одной запрещенной ранее организации.

Вскоре, несмотря на метель революции закружившейся в стране, всех их казнили.

***

Исцеление пришло, но негаданно и не через один год.

Отец Михаил (новый настоятель храма в Маралихе) принес его.

Молодого священника определили на службу в местный приход, куда он и прибыл.

Один раз вечером, батюшка решил обойти своих прихожан и посмотреть на житье-бытье каждого. Зайдя в дом к Василию и Марии, отец Михаил прознал о мытарствах Анны (Наталии).

Во время неспешной беседы, внезапно, на глазах у пастыря разразился очередной приступ болезни.

И пронзили в тот момент отца Михаила

жалость и сострадание.

И возложил он руки на бесчувственное тело

ребенка.

И обратился батюшка

всем сердцем своим к Богу.

И произнес он

имя Господа.

И взлетела душа пастыря высоко-высоко в самое чистое небо,

где живут только ангелы,

Святая Богородица Дева Мария

и сам

Господь Бог.

И узрели его.

И просил священник

здоровья девочке...

***

Болезнь ушла - Вера победила болезнь...

Так что есть Бог!

И Он помнит каждого и ничего не оставит без награды.