Труфанов Василий : другие произведения.

Лето из моего окна

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ...Если разобраться, то черный цвет присущ человеческой печали. Природе она не знакома. Там вечная жизнь и обновление. Следовательно, постоянное совершенство, новизна. Темное чаще свойственно гибели и разрушению. Разве отыщешь его, к примеру, в распустившемся цветке? Стволы деревьев розоватые в окружающем воздухе. Весна и лето сотканы из зеленого и голубого. Осень багряно-золотистая. Только зима словно под траурным флагом. И то лишь потому, что нам к а ж е т с я так с первого взгляда. В действительности же снег переливается радужными искрами, деревья голубеют...

  
   В.М.Труфанов
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЛЕТО ИЗ МОЕГО ОКНА
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1999
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   СОДЕРЖАНИЕ
  
   Вяземский садик и воспоминания
   Неоткрытые острова моего детства
   Каменный остров
   Клен и лисичка
   В парке
   На балконе
   Лето из моего окна
   Середина лета
   Черный цвет
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Наташе Труфановой,
   моей племяннице.
  
   ВЯЗЕМСКИЙ САДИК И ВОСПОМИНАНИЯ
  
   I
   Вяземским садиком - когда-то давно мы с мамой назвали сквер у Вяземского переулка.
   Осень.
   Хотя время листопада по календарю еще не наступило, но клены уже в багрянце. Слегка наклоненные и стоящие прямо стволы деревьев при быстром взгляде на них точно разбредаются по газонам и что-то говорят друг другу. На длинных цветоножках подорожника топорщатся семена. Я первые вижу у подорожника такие длинные, одервенелые цветоножки. Трава с утра покрыта инеем. Немного зябко и неуютно от холодного ветра.
   Джек в радостном порыве от того, что вырвался на свободу, так ретиво накинулся на меня, что едва не повалил на землю. А потом, схватив за среднюю часть большую сломанную ветку со множеством отростков, начал носиться с ней, словно некая мифическая помесь собаки-боксера с оленем. Ветка... Мне вдруг вспоминается детство.
   Мы жили тогда на Литейном в большой комнате, разделенной пополам зеленой бархатной тканью, висевшей от одной стены до другой. Окна, должно быть, выходили в парк, потому что перед ними шелестела листва таких же чудесных кленов. А ночами нередко в свете фонарей по стенам метались их тени. Было тревожно и немножко страшно. Как-то мама принесла домой замысловато изогнутую ветку и сказала мне: "Это буря обломила". С тех пор еще долго при слове "буря" в моей памяти возникал причудливый рогатый сучок.
   Нить воспоминаний тянется дальше.
   Вскоре наша семья переехала на набережную Карповки. Лифта у нас в доме не было, и я из-за своих ограниченных возможностей в передвижении зимой редко выходил на улицу. Лишь иногда, вернувшись пораньше с работы, отец сажал меня себе на плечи, и мы с ним отправлялись то к Александрийской колонне с ангелом, держащим крест, то к великолепным и загадочным Ростральным колоннам, которые можно было рассматривать без конца, то к огромному Медному Всаднику.
   Зато в мае, когда мне не нужно было надевать тяжелое пальто, мы теперь уже вдвоем с мамой частенько выбирались на целый день куда-нибудь на острова. Это было тоже незабываемо! Я ехал на трехколесном велосипеде, езда на котором заменяла мне ходьбу пешком. А мама шла рядом в красивом клетчатом жакете, как школьная учительница, и время от времени чуть подстраховывала меня в трудных местах. Мы выходили со двора через большую, как мне тогда казалось, серую арку и сворачивали налево, на тротуар. Под одним из балконов второго этажа был вылеплен прекрасный орел. Он словно поддерживал балкон своими могучими распростертыми крыльями. Проезжая под ним, я каждый раз останавливался, запрокидывал голову и несколько минут с восхищением разглядывал этого уже изрядно потускневшего от времени орла. Мы проходили несколько улиц, шли по наполненному трамвайным звоном мосту через Малую Невку. И попадали, наконец, в тишину Каменноостровского парка, где пахло рекой и цветущей сиренью.
   Гуляя на островах, мы внимательно осматривали деревья. Одно из них стояло как бы на двух ногах, будто человек, замерший в танце, другое, с изогнутым стволом, было похоже на змею. Мама учила меня не упускать из виду ни единой трещинки на коре дерева. В них, в этих трещинках, почти всегда можно было обнаружить различных ночных мотыльков, улитку в янтарной раковинке или полосатого жука-дровосека. Летом мы собирали цветы: купавки, одуванчики, дикие левкои - маме очень нравились левкои. А осенью возвращались домой с громадными, красочными букетами из розовых, желтых и еще зеленоватых опавших листьев. Чаще всего это были все те же листья клена. Мама с особой тщательностью разглаживала каждый листок теплым утюгом, а после ставила букет в вазу и писала его акварелью на тонкой бумаге. В комнате сразу становилось еще уютнее и радостнее.
   Какие необычные впечатления оставались у меня после прогулок! Подумать только - в развилке ветвей старого дуба вырос гриб-трутовик, похожий на дыню! Мама хотела сказать об этом садовнику, чтобы он спилил зловредный гриб. Но садовника мы почему-то нигде не нашли... А на Каменном острове прямо перед нами опустилась на аллею большая, блестящая стрекоза с черными черточками на концах крыльев! И ее можно было, если незаметно подойти, осторожно взять в руки!
   Каждый такой поход казался мне путешествием в дальние, неизведанные края. А Елагин дворец со львами при входе, Павильон Росси, стрелка Крестовского острова совершенно покорили меня. В своем воображении я населял острова диковинными существами, о которых читал в книгах, - русалками и лемурами.
   Заходили мы и сюда, в Вяземский садик. Правда, не очень часто - рядом с ним в то время находился туберкулезный диспансер. И мама боялась, что к моему детскому параличу добавится еще более коварный недуг.
   Потом начались наши ежегодные поездки в Крым. Мне требовалось лечение. Мама возила меня в Евпаторию на два, а порой даже на три месяца. Зиму я, как и прежде, проводил в квартире. Потому что, несмотря на все усилия мамы, врачей и мои собственные, здоровье мое, увы, не улучшалось. Выйти из дому я не мог. И живя в Петербурге, я стал понемногу забывать Петербург.
  
   II
  
   Сейчас, когда прошло много лет, я снова и снова в который раз сравниваю свое восприятие окружающего в Евпатории и здесь, среди нашей северной природы. Эти высокие клены и липы, эта серебряная на сгибах трава и вообще все располагает к спокойствию и глубоким размышлениям. Возможно, имеет значение и культурная аура, которой окружен наш город. На юге царит праздничность, вечная суета, вызывающая чувство тревоги. Так, в пестром рисунке крыльев бабочки вдруг угадывается чье-то имя.
   Если принять это за правило, тогда за здешним спокойствием также должно быть еще что-то. Но что же? Одиночество. Весной оно ощущается не так остро потому, что впереди лето. Летом его гасит яркая зелень деревьев и голубизна неба. А теперь, в пору увядания и листопада, оно берет свое с какой-то новой, ошеломляющей силой.
   Вязы нарядились разноцветьем крон. Алеет бузина. Но это мертвенная красота. Трава кое-где пожухла. Нет веселых головок клевера. Темнеет влажный, как после дождя, асфальт, на котором лежат первые оброненные деревьями листья. По дорожкам неспешно, тихими шагами, поодиночке и парами прогуливаются люди, в большинстве пожилые, - кто с собаками, кто просто так.
   Но вот со стороны набережной летящей походкой идет, улыбаясь, девушка, лет пятнадцати. У ней длинные, вьющиеся белокурые волосы, оранжевая рубашка и темные брюки, заправленные в узкие сапожки c ботфортами. С пояса свешивается цепочка. Одежда девушки, ее лицо светящееся чистой улыбкой и большущие синие, словно вобравшие в себя весь мир глаза настолько чужды осеннему настроению в саду, что она представляется мне неизвестно как сюда попавшей маленькой волшебницей. Значит, в осени, кроме одиночества и легкой грусти, есть место радости и счастливой улыбке.
   Да, это так, думаю я. Ведь жизнь многогранна.
  
   28 сентября 29 октября 1996 г.
   Петербург.
  
   НЕОТКРЫТЫЕ ОСТРОВА МОЕГО ДЕТСТВА
  
   Вернувшись мысленно в прошедшее лето, я вспоминаю Острова. Надо сказать, что с раннего детства и до сих пор эти места в нашем городе по-особому притягивают и очаровывают меня. Мало того, всякий раз я открываю в них для себя что-то необычное. И думаю, что они таят еще много непознанного и непрочувствованного мной.
   В середине лета я бывал там довольно часто. Это были чудесные дни, как по погоде, так и по разнообразию впечатлений. Мне нравилось ходить пронизанными солнцем аллеями Каменного острова. В них всегда испытываешь ощущение радости, смешанное с легкой грустью. Оно сродни первой любви. Дремотные клены и липы, беседка, примостившаяся возле тропинки неподалеку от пруда-лягушатника, и все вокруг здесь связано с дорогими мне воспоминаниями юности. Даже запах травы. Такого аромата нет больше нигде.
   В пруду в это время уже начинала цвести земноводная гречиха ярко-розовыми соцветиями, торчавшими повсюду на поверхности, и кое-где на длинных стебельках распускались белые цветки стрелолиста. Над водой, кружась на искрящихся крыльях, летали большие, проворные стрекозы. Более мелкие стрекозы на лету макали в воду кончик своего удлиненного брюшка - откладывали яйца. Для них наступила пора размножения. Огромное бревно, покрытое высохшей ряской, напоминало чешуйчатое тело спящего в пруду аллигатора.
   Липы к разгару лета сделались пышными и кудрявыми. В их листве, как в листве всех других деревьев в парке, конечно, уже не было той нежной акварельной прозрачности, так свойственной весне. На ветках рябины зрели гроздья ягод. Тишина вокруг звенела и оглушала. Лишь изредка ее разрывал пронзительный крик какой-нибудь птицы. Парк из-за наполнявшего его покоя дарил чувство легкости восприятия окружающего. Время текло незаметно. Разве можно было равнодушно пройти мимо домика-сказки, в котором есть некая таинственная притягательность средневековой крепости; не восхититься красотой и спокойствием каналов, где, словно в чудесном зеркале, отражаются и небо и соседние деревья; не любоваться величественным видом Елагина дворца с Каменноостровского берега!
   На Елагином острове, кроме самого дворца, меня привлекает здание бывшего Конюшенного корпуса с изящными белыми колоннами при входе в своеобразный внутренний дворик. Немного поодаль греческие боги и герои в их скульптурном изображении заставляют вспомнить мифы древней Эллады.
   У старинного здания оранжереи Росси в одну из прогулок я вдруг, к своему немалому удивлению, увидел дерево средиземноморского багрянника с круглыми листьями, так хорошо знакомое мне по Крыму. Прежде я его почему-то тут не замечал и думал, что эти деревья вообще не переносят нашего сурового климата и, следовательно, у нас расти не могут. Средиземноморский багрянник на Елагином острове стал для меня чем-то вроде внезапного откровения.
   По обе стороны широких аллей Елагина острова раскинулись газоны с разнообразной травой и могучими, хотя и очень древними дубами и липами. Здесь, на цветах зонтичных, раньше можно было встретить довольно крупных темных улиток, которые с наступлением ночи спускались на землю и, переползая на асфальт, оставляли на нем блестящие полосы и восьмерки. Но теперь я их не нашел. Лето выдалось слишком сухим и жарким, и все улитки, очевидно, попрятались от зноя. Зато у меня состоялась интересная встреча с одним из других обитателей газона. Неожиданно мне в ноздри ударил резкий запах древесного уксуса. Так пахнет гусеница ивового древоточца. Должно быть, она находилась где-то совсем рядом. Я огляделся по сторонам и вскоре обнаружил ее. Очень большая, малинового цвета, с черной, блестящей головкой эта гусеница неторопливо пересекала аллею. Едва только я дотронулся до нее, чтобы отнести и положить на траву, в более безопасное место, - гусеница изогнулась, подняла головку и угрожающе раскрыла острые челюсти, дескать, знай наших!
   Говорят, что пребывание на Островах благотворно сказывается на здоровье - там нет так называемых биопатогенных зон.
   Как-то мы с мамой возвращались домой через Каменноостровский парк и ненадолго задержались около большого пруда. Его со всех сторон обступили деревья. Крутые, поросшие папоротником, клевером и одуванчиком берега были извилисты. И ничто не нарушало спокойствия темной глади. "Странно, - сказала мне мама. - Я только сейчас, можно сказать впервые в жизни, по-настоящему прониклась ощущением Каменного острова. И чувствую себя лучше. Нет, - я серьезно. Хорошо бы сюда приходить с этюдником..." Мама сложила большой и указательный палец колечком и стала смотреть на пруд, уже намечая в уме композицию будущего пейзажа.
  
   Петербург, 30 июля 1988 года, 19 сентября
   1997 года.
  
   Моим родителям
  
   КАМЕННЫЙ ОСТРОВ
  
   Недавно мы всей семьей во второй раз в это лето ходили в парк на Каменном острове, пользуясь погожим днем. В первый поход туда я смотрел на все окружающее словно из глуби себя самого, как бы не веря в его реальность. Увидев впервые за два года болезни и вынужденного пребывания в квартире речку Малую Невку, красивое здание на том берегу, словно сделанное из рельефного печенья, за ним вершины темнолистных кленов и небо с лисьими хвостами облаков, - я сказал себе: "Ведь это же Каменный остров!" Я буквально заставил себя в это поверить. И правда, небо, трава, деревья, поляны одуванчиков в Каменноостровском парке были пронизаны солнцем. Трава сияла лазурным светом и была наполнена той невыразимой прелестью, которая бывает только тут, на Каменном острове. Когда мы шли через мост, я увидел на фонарном столбе плакат. Изображены песочные часы. Под ними надпись "Счастье - это сейчас" . Действительно, так оно и есть. Счастье всегда с нами.
   Потом я уже немного обвыкся и начал радоваться.
   Главная аллея с сомкнутыми в вышине кронами деревьев. Помню, как когда-то здесь я учился ездить на велосипеде. Мне исполнилось восемь лет. Мама шла рядом. Кроме нас, на аллее никого не было. Неожиданно к нам подбежал какой-то человек. Оказалось, что его преследовала большая лосиха. Лоси в ту пору частенько забредали в парк из лесу. И вот, вместо того, чтобы попытаться как-либо защитить женщину с ребенком от дикого животного, этот человек сам стал искать у нас защиты. К счастью, лосиха промчалась мимо, не причинив никому вреда. Лоси вообще редко нападают на людей. Но мы - то с мамой об этом не знали..!
   Поверхность пруда была покрыта ряской с одуванчиковым пухом. На ней выделывали виражи и восьмерки узкие жуки-вертячки. Над прудом во всех направлениях кружили изумрудные стрекозы. Деревья уронили на траву свои голубоватые тени. Солнце просвечивало через листву. И все кругом казалось прозрачным. На травинке возле пня замер тополевый бражник с расставленными в стороны серыми крыльями. Бабочка выглядела точь-в-точь как крестообразный кусочек коры, упавший с дерева.
   Мы с Таней сидели под дубом у берега. И она пыталась достать палочкой лягушачью икру. В этом месте, будучи мальчишкой, я ловил пятнистых, оранжевобрюхих тритонов, которых неизвестно почему называли Харитонами. Дубок в то время был низеньким, с тонким стволом. А теперь он распахнул над нами могучие, узловатые ветви. Где-то там, среди его листвы, заливисто пел разноцветный зяблик.
   Вдалеке на полянке мама и Андрей дрессировали Джека, шаловливого тигрового боксера, заставляя его приносить мяч и перепрыгивать через склоненный до самой земли ствол ивы.
   На противоположном берегу расположились ученики детской художественной школы. Ребята делали акварельные этюды. Работали увлеченно. Одна девочка, на вид лет двенадцати, с коротко подстриженными темными волосами то и дело подбегала к преподавательнице, невысокой скромно одетой женщине в очках, и что-то спрашивала.
   Эта девочка в белой блузе, черной короткой юбке и блестящих черных туфельках чем-то напомнила мне Алю Садыкову, которая тоже занималась в этой школе. Она вышла замуж за музыканта. Когда Аля переехала из нашего дома, то в моей жизни закончился особый период, связанный с нею, Каменноостровской элегией и другими моими рассказами, написанными в этом парке. Мы дружили. Аля так же, как я, увлекалась аквариумными рыбками, насекомыми и амфибиями. В ее комнате было что-то вроде живого уголка. После каждой встречи с Алей у меня будто бы сам собой сочинялся новый рассказ - то о крохотной бабочке-стрельчатке, что жила на желтых цветах клена, - то о поединке тритона с коварной конской пиявкой. Дни юности светлы... Позднее я тоже сочинял. Однако получалось уже не так быстро. С тех пор прошло много лет. Но и теперь Каменный остров продолжал вызывать во мне те же мысли и чувства...
   Тишина и березы. Зацветали каштаны. На ветвях покачивались ослепительно-белые пирамидки соцветий. Благоухала скошенная трава, воздух пах нагретым асфальтом и рекой. Как всегда в июне, с деревьев свешивались на паутинках гусеницы озимой пяденицы, только в этом году они почему-то были не зеленые, а желтые и черные с белыми крапинками.
   У забора мы сорвали две веточки дикого винограда. Я хотел посадить их на балконе в память о нашей прогулке. К сожалению, они быстро вянут, но поставленные в воду, мало-помалу начали отходить. Обычно их лучше срезать ранней весной, когда листья еще не успели распуститься. Тогда они легко дают корешки и молодые побеги.
   Через аллею от Домика-"сказки", в котором сравнительно недавно поместилось датское посольство, небольшой участок газона был засажен ландышами. И в начале лета он уже в цветах. Ландыши удивляют своим ароматом...
  
   Санкт-Петербург, 13, 25 июня 1996 года.
  
   КЛЕН И ЛИСИЧКА
  
   Клен у меня под окном - замечательное дерево. Весною его ветки покрываются большими зеленоватыми соцветиями. Таких красивых цветов нет ни у какого другого клена в парке. Они пахнут тонко и как-то трепетно. Похоже, что это само дыхание весны. Когда я ходил в школу, клен был такой же высокий, как и сейчас, - с кудрявой вершиной и могучими ветвями. Я часто думаю, что за годы прожитые вместе мы с ним можем отлично понимать друг друга. Теперь лето. И мой старинный приятель-клен приветливо машет мне множеством своих широких листьев-ладоней, протягивает ветку и что-то шелестит. Я начинаю пристальнее вглядываться в эту протянутую ветвь. И замечаю на одном листе пушистую гусеницу. В народе таких гусениц за их окраску и мохнатость прозвали лисичками. Рыжая шерстка делает гусеницу-лисичку почти неотличимой от перезревшего кленового семечка и спасает от птиц.
   "Видишь эту гусеничку, - шепчет мне клен. - Я дал ей приют и защиту. Однако скоро наступит время, когда и тебе придется позаботиться о малютке. Сумеешь ли ты это, сможешь ли выполнить мою просьбу?"
   "Да, но как..?" - пытаюсь я спросить. А клен перебивает и снова шепчет: "Потом узнаешь, потом, потом, потом".
   Дни шли за днями. Каждое утро я выходил на балкон и, как всегда, здоровался с кленом, а тот в ответ покачивал листом, на котором сидела мохнатая гусеница. Обычно она сворачивалась на верхней стороне листа. Но с наступлением непогоды и на ночь пряталась на его нижней стороне. И там спала, цепко обхватив ножками, - которых было у ней шестнадцать, - длинный, упругий черешок. Случалось, что потоки ливня целыми сутками бушевали в листве клена. И ветер приоткрывал серебро ее изнанки, одержимый порывом согнуть ветви. Трудно было даже вообразить, как в этом волнующемся хаосе дождя, ветра и листьев могла удержаться крошечная гусеница. Но в кроне могучего старого дерева всегда находился для нее уголок, недоступный грозе. И как только солнце посылало из-за туч первые радостные лучики, гусеница уже снова, как ни в чем не бывало, сидела на листе и грелась. Вокруг витали птичьи трели. За рекой зеленел берег Каменного острова. И, казалось, что лету не будет конца...
   Скоро я привык к лисичке. Мне было приятно видеть ее, такую рыженькую, на темном кленовом листе. Потому я не на шутку встревожился, когда однажды пушистая гусеница вдруг куда-то исчезла. Прошло несколько дней, но она больше не появлялась. Дедушка-клен тихо и печально зашелестел кудрявой вершиной. Листья его огрубели, поникли. И словно бы очень устали от своей быстротечной летней жизни. Едва откликаясь на зов ветра слабым шорохом, они пытались повторять единственное слово: "Пора, пора, пора..!"
   Я догадался, что это значит. Оделся и вышел в парк...
   Лисичка гораздо раньше почувствовала перемену в окружающем. Ночами ей стало прохладно спать среди листвы. По утрам и вовсе прихватывало морозцем. И вот она решила покинуть прежде гостеприимную, а теперь сделавшуюся неуютной крону дерева. Нужно было искать убежище на зиму. Долго-долго гусеница-лисичка ползла вниз, перебираясь с тонких веток на более толстые. Пока, наконец, не очутилась на кряжистом стволе. Но напрасно она надеялась отыскать здесь глубокое дупло или хотя бы щелку, куда можно было бы забраться и перезимовать. Теперь клен уже ничем не мог помочь ей. Ведь несмотря на почтенный возраст, его кора везде была прочной и гладкой, без единой трещинки.
   Вот когда наступил мой черед заботиться о лисичке. Осторожно, чтобы не сделать ей больно, я положил ее на ладонь. Она по привычке сразу же свернулась от страха тугим калачиком. И, как еж иголки, растопырила во все стороны острые волоски. Потом опомнилась, расправила мохнатое тельце, подняла черную головку-пуговку. И довольно шустро поползла по моей ладони, отчего шерстка лисички заколыхалась мелкими волнами. Вдоль ее спинки протянулась узорчатая цепочка из черно-белых пятен. "Какая нарядная гусеница!" - подумал я.
   Дома моя маленькая гостья поселилась в прозрачной пластмассовой коробочке. За ночь она, словно дивная мастерица из сказки, сумела соткать себе из паутинок, - поверх которых лежали ее рыжие волоски, - серебристо-оранжевый навес будущего кокона. Мне захотелось посмотреть, что же происходит внутри. А так как края навеса были плотно прикреплены ко дну и стенкам коробочки, то мне пришлось заглянуть туда через прозрачную стенку. К своему огромному удивлению, я увидел там, вместо пушистой гусеницы, совершенно незнакомого мне голого червячка. Червячок этот, согнувшись петелькой в три погибели, усердно срывал с себя оставшиеся волоски, смачивал их клейкой паутиной. А потом собирал коготками передних ног и аккуратно прилеплял к внутренней оболочке кокона. От прежней лисички у него была теперь только узорчатая полоска на спине и блестящая головка-пуговка.
   Я поставил коробочку с коконом гусеницы-лисички между оконными рамами, чтобы чрезмерное тепло комнаты не смогло погубить развивавшуюся в нем новую жизнь.
   Отвьюжила зима. В один из майских дней, когда старый клен вновь оделся нежной зеленью своих соцветий и в воздухе распространился их тонкий, ни с чем не сравнимый аромат, я настежь распахнул окно. Крошечная серая бабочка-стрельчатка, недавно появившаяся из своей серебристо-оранженой колыбели, метнулась из комнаты.
   Вот я вижу, как она кружится на балконе, не зная, куда ей лететь дальше. Но вдруг усики бабочки улавливают этот волшебный запах весны и пробуждения. В нем для нее сразу оказывается столько родного, что плененная им бабочка улетает прямо к цветущему клену.
   "Ты выполнил мою просьбу. Спасибо тебе!" - с тихой благодарностью шепчет мне старый клен.
  
   Ленинград - Санкт-Петербург, 1977-93.
  
  
  
  
   В ПАРКЕ
  
   Хорошо летом у нас Каменноостровском парке! День приветливый и ясный. В конце главной аллеи на кустах сирени воробьи ловят мошкару. Большие, дурманящие соцветия раскачиваются под тяжестью птиц, как живые. Очень тепло. Тихо. Мне дорог Каменный остров. Здесь прошло мое детство. Вот канал, по которому плывут байдарки. Мостик над ним. Занятное здание "Домик-сказка", с красной черепичной крышей, похожее на средневековую крепость и темнеющее среди деревьев на том берегу канала. Почему все это до сих пор так притягивает меня и манит? Кругом разливается густой запах сирени. В темной листве каштанов белеют башенки цветов. По дорожкам и аллеям парка катится тополиный пух - теплый снег лета. Его много. Он чист и светел. Взглянешь вверх - и голова закружится: пушинки все летят и летят куда-то в бесконечном, голубом просторе.
   Чайки, неуклюже переставляя лапы с широкими перепонками, разгуливают по свеженасыпанной земле возле "Домика-сказки", который так необычно вписывается в общий пейзаж. Они прилетели сюда в поисках жуков и личинок. Раньше за жуками охотились только скворцы и грачи. Теперь какое-то звено экологической цепи сдвинулось, и чайки мало-помалу начали привыкать к пище насекомоядных птиц. Зато для трясогузок, синичек и скворцов сейчас здесь нет лучшей пищи, чем гусеницы-пяденицы, или землемеры. Куда ни посмотришь - всюду: на дорожках, скамейках, на стволах деревьев, и даже на собственной шляпе, - можно обнаружить этих маленьких, зеленоватых гусениц. Нагнешь ветку персидской сирени, а там их великое множество. Шагают меж листьев, то вытягиваясь тонким черенком, то сгибаясь петелькой. Их прожорливость не знает предела. Нередко одна гусеница-землемер вместе с листом спокойно поедает другую, поменьше. Я вижу, как ветром срывает с дерева несколько землемеров и они повисают в воздухе на своих тонких нитях. Одного из них тут же ловит изумрудно - зеленая стрекоза - кордулия.
   Гусеница, висящая на паутинке, вся на виду. Спрятаться ей негде. Окраска, спасавшая ее среди листвы, теперь делает гусеницу заметнее. Она начинает верткими движениями быстро наматывать на себя невидимую нить паутины и подниматься наверх. Родная ветка - надежное убежище. Cо стороны может показаться, что гусеница висит просто так и извивается в свое удовольствие. Скворцы набивают полные клювы этой вкусной добычи и уносят в гнезда кормить птенцов. Охотно едят землемеров и воробьи.
   Я подхожу к пруду. Его спокойная поверхность искрится многочисленными солнечными отсветами-бликами, которые играют не только на воде, но и на стволах и на ветвях прибрежных ив. Золотистые линии сходятся, расходятся, дрожат и ломаются. Из них порой на миг возникают причудливые фигуры. Останавливаюсь на берегу, устланном высохшей элодеей. Совсем недавно здесь была вода. Лето сейчас жаркое: пруд обмелел и уменьшился. Вместе с водой отсюда ушли пиявки, тритоны, крошечные рачки-дафнии и циклопы. Осталась лишь жухлая элодея да несколько хрупких желтоватых раковинок улиток-прудовиков. Передо мной тонкий стебель земноводной гречихи. Так и хочется нагнуться и потрогать рукой. Думаешь про себя: "Это гречиха, а вон там цветет каштан". Непонятно почему простая, казалось бы, мысленная фраза заставляет вдруг сбросить некое душевное оцепенение и скованность. Дает силы с большей остротой п р о ч у в с т в о в а т ь эту гречиху, по-новому, свежим взглядом посмотреть на каштан... Словно музыка в тебе рождается...
   На стволе ивы примечаю стрекозу. Она уцепилась ногами за сброшенную личиночную кожицу и отдыхает после линьки. Крылья уже выросли, а неокрепшие покровы еще бледны.
   Пруд - это целая вселенная. Сколько необычных существ роется в иле, ползает по веточкам водяных растений, плавает, поедает друг друга. Но с берега ничего не разглядишь. Только пузырьки время от времени поднимаются на поверхность пруда, и выныривают длинноусые ручейники, похожие на большую моль.
   Стрекоза осторожно ползет вверх по стволу. Чья-то собака с налета плюхается в воду - спокойная гладь идет кругами. На иве снова мелькают светлые узоры. Вот с пруда взлетели две диких утки. Зеленая головка селезня блестит на солнце. Тяжко хлопая крыльями, они исчезают за дальними кленами.
   В давние времена Каменный остров именовался Киви сааре. Так его назвали жившие здесь когда-то шведы. Киви сааре в переводе со шведского и означает Остров камней. В ту пору тут были почти непроходимые лесные дебри, в которых водились зайцы, лисы, а случалось, что и медведи. Теперь можно увидеть одних только белок. Несколько лет назад из лесу сюда еще забредали лоси. А так хотелось бы, чтобы Каменный и Кировские острова снова стали уголками нетронутой природы. "Дивный парк, не правда ли? - говорит мне высокий мужчина с мальчиком на руках. - И столько в пруду всяких головастиков д л я д е т е й!" Забавно. Почему головастики - для детей, думаю я. Потом мне становится ясно, что этот папа просто очень любит детей и считает, что и игровая площадка, и пруд в парке, - и даже головастики, - предназначены исключительно детям.
   На пути к бывшей даче Половцева стоит высокий, очень старый серебристый тополь. Дерево с мощными ветвями и толстым, заскорузлым от времени стволом, скорее всего - ровесник знаменитого дуба Петра. Листва на нем кое-где уже поредела, но свежестью и яркостью не уступает молодым деревьям. Второго такого зеленого исполина, который был бы так же крепок и статен, пожалуй, не встретить в парке. Раз уж я упомянул дуб Петра, то нужно сказать и о том, что петербургские любители Природы решили посадить, вместо отжившего свой долгий век дерева, новый дубок. Это продолжит начатую когда-то Петром традицию.
   Если пройти от тополя чуть дальше, а потом повернуть направо, - попадаешь на узкую дорожку-тропинку. Над головой сомкнутые ветки калины и молодых осин. Слышится тоскливый писк комаров. Вскоре шатер из веток неожиданно расступается, и тропинка разделяется надвое. Впереди - лужайка вся в белых цветах сныти. За ними видны величественно-спокойные, дремотные купы кленов. Одна часть тропинки сужается в траве, а другая поворачивает к пышным кустам сирени. Лиловые и розоватые цветы в свете предвечернего солнца кажутся пылающим заревом. А рядом - тоже гречиха, но совсем иная - дальневосточная. Растет она в виде куста и выглядит необычно. У нее очень высокие стебли, почти в рост человека, а листья достигают размера большого лопуха. Осенью эти стебли опадают, и от нарядной дальневосточной гречихи снаружи ничего не остается. Только в земле ждут следующей весны ее молодые побеги.
   Внизу, у моих ног, таится на листе репейника живой кусочек янтаря! Это улитка-янтарка. Заползла в самую середку листа, где после дождя осталась влага,- и сияет оттуда бликом отраженного неба.
   Вдруг на лужайку выбегает белая смешная собачонка с мохнатыми ушами. Собачонка весело подпрыгивает и, разметывая по сторонам пух от одуванчиков, словно торпеда, несется среди травы. "Джончик! Джончик! - кричат ей вслед хозяин с хозяйкой. - Ты куда, маленький, ты что это так расшалился, а?!" И бегут вдогонку за своим четвероногим воспитанником.
  
   Ленинград, 1988 год.
  
   НА БАЛКОНЕ
  
   С утра все небо было покрыто легкой пеленой. Но вот заблестело солнце, и сразу же у прутьев балконной решетки перевитых тоненькими стебельками цветной фасоли, закружилась пестрая крапивница. Вот она садится на листок и греется, расставив крылышки. Таких бабочек теперь много. Их частенько привлекают мои левкои, бархатцы и фасоль. Перед домом есть небольшой газон, сплошь поросший высокими стеблями крапивы. На ее листья бабочки весной и летом откладывают яички. Мохнатые, черные гусеницы крапивницы живут несколько недель. Они только и знают, что целыми днями поедают колючие листья. А потом повисают на паутинках вниз головой и превращаются в угловатые зеленые куколки. Самим бабочкам-крапивницам крапива не нужна. Вот и летят они ко мне за сладким цветочным соком.
   Тем временем из комнаты на балкон выбегает Сюнька. Эта пушистая маленькая кошечка живет у нас с весны. Свет на миг ослепляет Сюньку. Она растерянно жмурится, присаживается и зевает. Но уже через минуту с невозмутимым видом идет осматривать свои охотничьи владения. Скоро налетит мошкара. То-то будет раздолье ловить ее! Сюня присаживается опять - и как раз напротив крапивницы. Бабочка сидит с одной стороны, на железном пруте решетки. Сюня - с другой, на полу балкона. Обе застыли в полной неподвижности и даже не догадываются о существовании друг друга. Сюнька сонно и, кажется, безо всякого интереса смотрит вниз, на незнакомый ей мир. Родилась она дома. И мир Сюни - это наша квартира. А лучшая его часть, - конечно, балкон. Вот где можно весь день вертеться, гоняясь за собственным хвостиком, прыгать за какой-нибудь вкусной мухой или просто по-приятельски потрепать лапкой плеть традесканции: "Эй, зеленая! Как поживаешь?" Потом озорно опрокинуть горшок с бегонией с подоконника на пол. А самой тотчас заскочить в укромный уголок, спрятаться там и тихонько подсматривать, что же приключится дальше. Кошечке невдомек, что сейчас лето, чудесная пора года, когда за балконной решеткой, позади негустых веток клена, голубеет река Малая Невка, и по ней плывут стремительные байдарки. А за рекой вдали виден берег Каменного острова. В кронах лип там залегли тени. Мигают клейкими листьями в утренней дымке тополя. Над островом небо почти бесцветно и прозрачно, с едва различимыми краями облаков. Выше эта бледность постепенно переходит в чистую лазурь.
   Сюня не может понять всего этого. Она пугается даже пролетевшего воробышка. И в тихом полусне продолжает тосковать по... мухам.
   Ленинград - Санкт-Петербург,
   1990-95.
  
   ЛЕТО ИЗ МОЕГО ОКНА
  
   светлой памяти Олега Леонидовича
   Крыжановского, прекрасного человека и
   замечательного ученого
  
   Вот и снова наступил первый день лета. Он оказался по-настоящему жарким. На деревьях за окошком как-то вдруг появились листья. Им пришлось долго ждать тепла. Над крышей соседнего дома зеленеет и золотится вершина тополя. Этот дом в просветах между деревьями тоже выглядит по-летнему. Его окна наполнены голубизной. Как много зелени и как она нарядна! Прямо перед моим окошком молодая липа. Листья на ней дрожат, словно маленькие трепещущие сердца.
   Берег Каменного острова, к сожалению, теперь не увидеть, даже если выйти на балкон. Мешает верхушка ивы. Через ее листву можно лишь заметить, как искрится на солнце речная гладь. Кажется, еще совсем недавно кругом лежал снег, земля была скована льдом, и с крыши свешивались кособокие от ветра сосульки, - а сейчас все разом расцвело и заблагоухало. В прозрачном небе поплыли облака различной формы. Утром слышно зяблика. И в собственном мироощущении что-то словно изменилось. Это душа распахнулась навстречу теплу и солнцу. Сейчас уже вечер. Я вижу, как блестит светом заката крона другого тополя, который был в пору моей юности тонким деревцом, и превратился незаметно в могучего красавца с пышной листвой. Как прежде, в небе с визгом проносятся стрижи, и солнечные лучи отражаются на их крыльях. Мне вспоминается строка из песни: "Летят над нами годы, словно птицы". Действительно, верное сравнение - годы, словно птицы. У меня невольно возникает мысль о том, что когда человек постоянно находится дома, он тоже путешествует, но путешествует не в пространстве, а во времени. Пейзаж за окном не меняется, как в поезде, зато медленно и незаметно для себя меняется сам пассажир, становясь старше.
   Я люблю лето. Мне нравится его зелено-голубой наряд. Интересно, что, по Вальдорфской системе воспитания, в доме, где есть грудной ребенок, и детская кроватка, и одеяло, и даже обои на стенах, должны быть непременно розовыми, тогда, согласно правилу дополнительных цветов, на ребенка словно бы снизойдет зеленый цвет, и став взрослым, он сможет полнее раскрыть свои душевные качества, обрести внутреннюю гармонию.
   На стене лоджии замерли у самого потолка три больших длинноногих комара. Тут же, в уголке, притаилась ночная бабочка медведица - кайя. Ее темные сложенные треугольником верхние крылышки покрыты сетью белых разводов. Маленький крестовик сплел паутину меж стеблей дикого винограда и висит в ней вниз головой. Значит, можно не сомневаться: хорошая погода установилась надолго. В прошлом году огромная, чуть красноватая паучиха с брюшком, похожим на жемчужину, оставила в щели, возле окна, свой кокон со множеством яиц. А сама куда-то исчезла. Появившиеся из кокона молодые крестовики разлетелись с лоджии во все стороны на тоненьких, невидимых нитях. А этот, как видно, решил поселиться здесь насовсем. Потолок - охотничьи владения крошечных полосатых пауков-скакунчиков. Ползая по нему, скакунчики осторожно подкрадываются к намеченной жертве, мошке или комару, - а потом схватывают ее в коротком прыжке. При этом, что удивительно, они никогда не падают вниз!
   Старого клена под балконом уже нет. Срубили давно. На его месте выросла та самая ива, что закрыла от меня и речку и Каменный остров. Но я на нее не в обиде. Пусть растет. А на Каменном острове в эту чудесную пору приближающихся белых ночей, я конечно же, еще побываю.
   У меня на подоконнике распускается жасмин.
  
   Санкт-Петербург, июнь 1997 года.
  
  
  
  
  
  
  
   СЕРЕДИНА ЛЕТА
  
   Сейчас в середине июля, когда только-только закончилась пора белых ночей, а вечера еще оставались наполненными их сиянием, я вновь погрузился в голубой и изумрудно-зеленый мир лета, очутившись в Каменноостровском парке. На его тенистой главной аллее необычно было встретить телегу с лошадью. На эту телегу какие-то парни в майках деловито забрасывали граблями свежескошенную траву. И повсюду разливался аромат.
   Озаренные закатным солнцем дорожки казались розовыми, ажурные тени на них - фиолетовыми, а стволы деревьев - оранжевыми.
   По пруду, затянутому нежной зеленью ряски, чинно проплывала серая утка-кряква в окружении крошечных, черных недавно вылупившихся утят. Двигаясь по поверхности в разных направлениях, утята оставляли после себя в ряске линии и зигзаги свободной от ее мелких листочков воды. Громадные вороны то и дело со злобным карканьем проносились над утиным семейством, но серая кряква была начеку. Недалеко возле берега громко урчала и квакала большая озерная лягушка, выставив из воды голову с двумя раздувавшимися по бокам пузырями, усиливающими звук.
   У пруда серебрились ивы. На светло-зеленой траве темнели, покачивались от ветерка и, словно приветливо махали кому-то, листья-веера диких ирисов, растущих на берегу низкой зарослью.
   Очень больших дубов на Каменном острове нет. Они хотя и древние, - многие из них трехсотлетнего возраста, - но ветви их не так раскидисты, как у тех, которые стоят на Елагином, разве что не считая дуба посаженного Петром Первым. Еще лет двадцать назад он стоял во всей красе, несмотря на свой крайне почтенный возраст. А ныне от дерева сохранился один лишь пень, который позволяет иметь представление о его размерах. Скажу и о том, что по нашему городу и области проходит северная граница произрастания дуба, и дальше на север эти исполины русских лесов почти не встречаются.
   Каштаны, конечно, уже давно отцвели. И среди их пальчатой, резной темной листвы теперь зрели плоды в колючих оболочках. Желтоватыми звездочками цвела липа.
   На сирени некоторые листья свернуты в трубочку. Если аккуратно развернуть такой листок, то внутри него можно было обнаружить маленькую гусеницу листовой моли или паука, бдительно охраняющего кокон со своим будущим потомством.
   Последнее время насекомых вообще поубавилось. Но в парке на Каменном острове еще можно увидеть бабочек, лимонницу и адмирала. А каждые три-четыре года тут в начале лета появляются замечательные по красоте бабочки с голубоватыми крыльями, на которых переливаются перламутровые и бордовые полосы. Название этих бабочек - тополевые ленточники.
   Пускай я бываю в Каменноостровском парке нечасто, но в нем есть и постоянно ощущается что-то свое, родное. Здесь словно чувствуешь себя под защитой тишины и спокойствия аллей, вековых кленов и лип, щебетания зябликов и далекой переклички дроздов.
   С мостика над каналом видно, как внизу по траве в тиши бредут три женщины в длинных платьях. Они точно медленно скользят на этом прекрасном свежем зеленом пространстве, которое все больше и больше обволакивает их фигуры до тех пор, пока они не исчезают за деревьями.
   И сейчас, говоря словами поэта, здесь только Бог да я.
  
   Санкт-Петербург, июль-декабрь 1998 года,
   июль 1999 года.
  
   ЧЕРНЫЙ ЦВЕТ
  
   Скалярии, причудливые, совершенно плоские рыбки с большими плавниками и усиками. Верхний плавник у них похож на арфу. А сами рыбки напоминают бабочек-парусников. Движутся они неторопливо, с достоинством. Но, испуганные, начинают тотчас же метаться по всему аквариуму и даже могут умереть от разрыва сердца. Они очень деликатны. Обращаться с ними нужно аккуратно и бережно.
   Мне давно хотелось передать красками на листе бумаги необычную форму и окраску именно таких вот, полосатых скалярий. Делать акварельный этюд с черными скаляриями желания, честно говоря, мало. Мне в голову пришла мысль о том, что черного цвета в Природе не существует. Есть лишь множество темных оттенков. Не случайно великие живописцы, как например Коро, избегали его в своих полотнах и заменяли интенсивным темно-синим. Так правдивее.
   А ведь верно. Если разобраться, то черный цвет присущ человеческой печали. Природе она не знакома. Там вечная жизнь и обновление. Следовательно, постоянное совершенство, новизна. Темное чаще свойственно гибели и разрушению. Разве отыщешь его, к примеру, в распустившемся цветке? Стволы деревьев розоватые в окружающем воздухе. Весна и лето сотканы из зеленого и голубого. Осень багряно-золотистая. Только зима словно под траурным флагом. И то лишь потому, что нам к а ж е т с я так с первого взгляда. В действительности же снег переливается радужными искрами, деревья голубеют.
   Обычный человек не задумывается над этим. И там, где немножко темного, видит черное. Не потому, что слеп, а потому, что п р и в ы к в о с п р и н и м а т ь м и р ч е р н о - б е л ы м. И еще потому, что все люди смертны. Жизнь человека не бесконечна. Чтобы символизировать ее конец и сопутствующие ему страдания, человек с а м и з о б р е л ч е р н ы й ц в е т. Если бы жизнь длилась вечно, непрерывно обновляясь, человеку незачем было бы горевать. Но существует обряд погребения, черные одежды, траур. Темным и черным стали называть заодно все злое. Этот цвет привлекателен не для всех. Выведенные в неволе растения с черными цветками не дают семян. А черные рыбки могут жить только в аквариуме. Черное и пустота - по сути одно и то же. И лишь в Православии черный цвет означает свободу.
   1980 - 1995.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"