Словарь хипповского слэнга начала нулевых, использованного в очерке:
Стоп, стопить, стопщик - автостоп, ехать автостопом, т.е. на попутках и бесплатно, человек, который едет автостопом
Олдовый - хиппи с приличным стажем, не пионерия
Флэт - квартира
Вписка - место, где можно заночевать, вписаться
Напильники - дачники, и путь их - ближний
Феньки - разноцветные плетёные ленточки, которые один хиппи (чаще - девушка) вяжет на запястье другому, в память о себе
Собаки - электрички
Цивилы - люди безопасные, законопослушные, привыкшие жить по формальным правилам, звёзд с неба не хватающие
Гопники, гопота - те, кто бьют неформалов и слушают шансон
Толкинутые - поклонники творчества Дж.Р. Толкиена, участники ролевых игр
"Три топора" - портвейн "777"
Карасс - круг людей, для чего-то сведённых судьбой. Заимствовано из романа Курта Воннегута "Колыбель для кошки"
Гоша - сигареты "Святой Георгий"
Хайер - длинные волосы
Мафон - магнитофон
Мажоры - люди с деньгами, богатенькие
Первый раз в жизни мне довелось испытать трассу под предлогом необходимости бесплатно вернуться в город из студенческого лагеря Чардым. Жухлая трава и потрескавшаяся красноватая почва на причале, куда нас доставил мини-катер, жаркое солнце и тоска по прощающимся с нами глубоко-синим волжским водам, запечатлелись в памяти желтоватым дырявым призраком. Спонтанно возникло предложение об автостопе. В компании решение не казалось страшным, и я давно о нём мечтал, на лавках с неформалами, ради утверждения веры в человека и доказательства возможности существования общества, не нуждающегося в деньгах. Как-то резко мы окунулись в неласковую атмосферу асфальта и пекла, со знанием дела учил я товарищей голосовать большим пальцем вверх. Водитель одной из отечественных легковушек подобрал нас, и мы, гордые своей храбростью, тряслись на задних сидениях. Димка Василенко разговаривал с водителем, у которого под ветровым стеклом болталось что-то вроде миниатюрного кубика Рубика, или радужного компакт-диска: кто теперь вспомнит? Две тысячи третий год... Мы добрались до Саратова быстро, почти не прочувствовав трассы.
Потом я уговорил Славку, олдового хиппи, взять меня на майские праздники автостопом до моря.
Заночевав на его флэту, с утра мы сели в автобус и, миновав психбольницу на Алтынке, встали на трассу. Выданный Славкой рюкзак с потёртой лазурной пенкой за спиной, шум машин, антропогенный мусор и постройки, прохладный ветер, а также - страх, заставляли недовольно морщиться. Не просохшая после зимы земля смотрелась проплешинами среди островков куцей зелёной травки. Шнырявшие туда-сюда напильники допиливали нервы. В итоге Славка раздражённо развернулся, купил в ближайшем ларьке бутылку водки, которую мы распили, занюхивая рукавами, в панельном дворике с мокрой глинистой почвой и топорщащимися к небу корявыми лапами осин, мётлами тополей. Захмелев, мы вернулись на прежний флэт.
В Славкиной квартире царил японский фэн-шуй. Изящные бордовые птицы расселись на сакурах, рассыпанных по обоям, в дверных проёмах звенели бусы. Тем вечером Славка вновь перебирал старые фото, неизменно останавливаясь на изображении выглядывающей из палатки одетой топлесс Луне в цветочном венке и с разноцветными феньками на запястьях. Она слыла несчастливой любовью хозяина вписки: круглолицего, напоминающего индейца скуластого бронзовокожего парня с низким лбом, выразительными, по-женски изогнутыми бровями и тёмными волосами, собранными в аккуратный чёрный хвост. Луна никогда не казалась мне красивой.
Наконец, Славка вернулся к автодорожным картам.
- Возьмём билет на поезд, иначе у меня не хватит духу: старею, - привычно посетовал он.
У меня от души отлегло.
- Там, на море, просадим деньги, - продолжал Славка, и будет тебе стоп, на обратном пути. Но если повезёт, и не всё потратим, вернёмся с комфортом на поездко. Старею я, Димка, старею!
На том и порешили.
В поездко Славка читал книгу. Запомнилось Котельниково: станция шумная, пестрящая торговцами, богатыми балыками, варёными раками и посыпанной зеленью картошкой. Не раз выбирался из вагона я здесь и прежде, и вновь, по традиции, вместе с прочими пассажирами, спешил затариться горячей рыбкой. Курить ходили в тамбур, и Славка не уставал торжественно напоминать, что сиё также - традиция. Мы купили билет лишь до Краснодара, но Славка уговорил проводника позволить нам добраться до Горячего Ключа, покинув спальные места, с рюкзаками у выхода. Ночью мы сошли. Славка всё бормотал про необыкновенное местное вино, и я не помню, купили мы его, или нет.
Пройдя по трассе, к моему удовольствию, совсем чуть-чуть, мы забрались на зелёный холм и разбили оранжевую палатку на полянке. Полная луна над субтропическим лесом и чудные, подобные гигантским колокольчикам, цветы в переплетениях длинных стелющихся по земле густых трав околдовывали магией эльфов и фей. Из весны мы приехали в лето, и засыпали счастливыми.
С Горячего Ключа началось наше путешествие по Черноморскому побережью. Ехали автостопом, зайцами на собаках, цивилами на автобусах. Запомнилось немногое. Напоминающее о родном Баку яркое белое солнце, какого не узреть в Саратовской области, стройные и высокие рыжеватые стволы деревьев за спиной, гравий на обочине трассы и мёртвый крот на асфальте: неожиданно мелкий зверёк. Ещё - синяя табличка с белой надписью "ДУРОВКА" и комментарий к ней голосующего большим пальцем вверх, Славки в оранжевой футболке:
- Вот она, Россия: дураки да дороги!
Следующую ночь мы провели в бухте Илан. Туда нас подбросил по серпантину изобретатель двигателя на воде. Сумасшедший мужичок взахлёб клял, на чём свет стоит, чиновников, игнорирующих открытие, несущее человечеству освобождение, что-то разъяснял про ионы водорода и электролиз. Миновав запутанные станичные кварталы, раскрашенные на разный вкус заборы и домики с затейливыми деревянными ставнями, купив в магазинчике ливерную колбасу в конской кишке, мы выбрались, наконец, к мрачному волнующемуся морю под пасмурным небом.
Дождь заморосил и прекратился, вернулось солнце. Здесь было безлюдно и уютно, под покровительством неприступных кряжей. Умиляясь дельфинчику, плававшему в нескольких метрах от нас, выставлявшему плавничок из воды, как на писаной маслом картине, мы жевали под шум прибоя ужин, и Славка интересовался, как мне на вкус ливерная колбаса. Потом я лежал в лучах заката в траве, и прыткие ящерицы сновали перед моим носом, потеряв страх к разомлевшей туше.
С утра наш покой нарушил рыбак в лодке. По острым камням мелководья, по спускающимся в воду гребням, разглядывая отшлифованные кругляшки изумрудного и голубого стекла, мы побрели в Джубгу. Из осыпающихся утёсов торчали коричневые обнажения породы, среди которых тянулись к солнцу хилые деревца, кустарнички и былинки. Струйки воды сочились меж скалистых уступов, капали с жёлто-зелёных и ржавых соплей из тины.
В Джубге запомнилась затопленная беседка и песчаный пляж. Мы поднялись в город, на одной из зелёных и светлых улочек-терасс купили билет и сели в автобус с нерабочими кондиционерами над сиденьями, до Туапсэ.
От Туапсэ остался неприятный колючий серый осадок. В городе, на оживлённой улице, нас остановила милиция, пробили по базе документы. Славка заверял, что это нормально и, в общем-то, был прав. Он всё рвался на набережную с судами и плавучими кранами. С ней его связывали воспоминания. На набережной мы курили, глядели на море, глаза мои бегали по шероховатостям бетонного барьера, по вделанной в пол чугунной решётке. Славка тем временем рассказывал историю про то, как однажды на него с Луной, во время путешествия, напала в лесу гопота. Негодяи намеревались изнасиловать Луну, и Славка, неожиданно для себя, начал читать буддистскую мантру. Гопники отчего-то перепугались и ушли, чертыхаясь, проклиная "психов" и "придурков" Луну и Славку.
Дальше мы отправились на пляж с белым песком, где поплавали голышом и помылись шампунем в прохладной, но терпимой воде. Пока мы загорали, к нам подкатили гопники и отжали у Славки перочинный ножик. Славке зачем-то вновь приспичило на набережную.
В конце концов, мы вернулись на пляж, забрались на поросший лесом холм и установили палатку на его покатой поверхности, в гуще деревьев. Ночью я серьёзно опасался, что палатка может поехать вниз. Мы выпили портвейну "Три топора" и наутро проснулись с похмелья.
Мы гуляли в сквере с магнолиями и низкими ребристыми деревянными лавочками, радость жизни помаленьку возвращалась. Когда на пыльном перроне появилась наша собака до Сочи, я вздохнул с облегчением. Мы перебирались из вагона в вагон, дабы избежать оплаты за проезд. В кармане моём звенела заготовленная на всякий случай мелочь. С тоской глядел я сквозь замазанное грязными подтёками окно на рыбацкие сети вдоль моря. Мне хотелось купаться, не в город.
Однако, мне в Сочи понравилось. Скучно оказалось лишь ждать, поглядывая на огромный циферблат, толкинутую Ру у серебристо-голубого футуристического купола. Славка вызвонил её, пока мы обедали в подвальном кафе с красными пластмассовыми столиками. Галереи из пальм, обвитых цветущими орхидеями, со сводами, сформированными лианами, привели меня в восторг. Ру, уже не юная брюнетка в кожаной куртке, познакомила нас с местными неформалами. Большой толпой мы уютно разместились на ухоженном газоне, с благоухающими кустами в сиреневом и оранжевом цвете. Полились под бренчанье гитарных струн по белым пластиковым стаканчикам "Три топора". "И деревянный меч как настоящий!" - страстно гортанно заливалась Крошка Ру. А Славка исполнял песню Умки: "Быть раздавленным на трассе... (аккорд, пауза) ...или единственным в карассе..." Я тащился.
Вечером я попробовал зарабатывать деньги пением под гитару в пешеходном переходе. Хиппи желали играть своё, народ требовал другое. Тепло и хорошо в хмельной компании сидеть на пенке в переходе. Подошедшие парни спросили, знаю ли я "Афганистан, красивый дикий горный край". Я охотно сыграл и спел, поглядывая на феньку от девушки Лизы на своём запястье. В раскрытый чёрный чехол музыкального инструмента полетел полтинник, что, по тем временам, когда пачка Гоши стоила шесть рублей, полагалось достижением.
На заработанное мы купили пива, сигарет и продуктов на салаты, после чего рванули поздней ночью автостопом в Адлер, вместе с семейной парой уличных исполнителей. Оба - русоволосые, он - с хайером и небрит. Я высоко заценил бесплатное авто в городской черте, сохранив в памяти лишь отблёскивающие янтарём огни на мосту, комментарий Славки про гору, на которую не так сложно подняться и разъяснения музыкантки водителю о том, что она с мужем возвращается в Адлер с заработков таким способом каждый вечер.
Адлер по отношению к Сочи - всё равно, что Энгельс к Саратову, или Жигулёвск к Тольятти: практически - один город. В панельном дворе, где жила та пара, росли высокие и стройные шерстистые пальмы. На вписке мы нарезали в эмалированную миску варёную колбасу, огурцы и помидоры, залили подсолнечным маслом. Салат запивали пивом, о чём-то спорил я с мужем той неформалки, еле держась на ногах; выходили курить на открытый балкон. Здесь мы помылись и заночевали на мягкой чистой постели.
Наутро мы направились к горе Красная Поляна, запланированной конечной точкой маршрута. К моей досаде, искупаться в Адлере не довелось. А ведь буруны как китята ходили там, где река впадала в море...
На автобусе мы проехали зелёные долины с продолговатыми форелевыми прудами. Добравшись до скалистых горных уступов, подивились на радугу в росе, рассыпанной вокруг родников в природных стенах, родников, питающих повисшие длинными плетями косматые мхи. Славка всё фотографировал, я старался отпечатать в памяти каждый оттенок и штрих удивительного, фантастического уголка. Отвесные, а то и наклонённые под острым углом, зубастые горы, изумляли меня красотой и величием, но тяги к альпинистским экспериментам не пробуждали.
Процесс восхождения на гору мне не понравился. Напрасно Славка пугал медведями и бодрил историями про канатную дорогу. Куда сильнее впечатляли кресты с черепами на деревьях - память о сорвавшихся в осклабившуюся белёсыми обломками пасть ущелья. Узкая тропинка каштановой почвы оказалась скользкой, иногда приходилось карабкаться на четвереньках; ко всем прочим неудобствам прилагался рюкзак на спине.
Где-то здесь Славка довольно резко ответил мне на нытьё, что приехал развеяться, а не работать моим папой, больно меня задев. Я поджал губу.
Наконец, мы очутились в лесу с почти мультипликационными, хрестоматийными, так сказать, поганками и мхами под сенью чёрных искорёженных кустов. Славка под впечатлением "распевал" оды хоббитам и гномам. Под ногами путались лианы с крупными оранжевыми цветками, иногда на пути возникал усыпанный сухой листвой холм, настолько покатый, что ноги ехали вниз, и приходилось цепляться ладонями за всё, что торчит из земли. Обида продолжала жечь мне живот.
Разок мы забрались в овраг с гладкими округлыми валунами и ручьём, колышущим нитевидные водоросли над песчаным руслом. Подобные ландшафты вызывают ощущения муравья в террариуме. Славка продолжал резвиться как ребёнок.
На пути нам встретилась пропасть, метра три глубиной, но камни внизу - угрожающе острые, и тоже ручей. Ветер свалил дерево, которое легло мостом на два берега пропасти.
- Слышал про парадокс бревна? - спросил я. - Есть такой психолог, Владимир Леви, у него читал. Если бревно лежит на земле, ты запросто по нему пробежишь, но чем выше его поднять, тем тяжелее тебе держать равновесие. Если же пропасть глубиной десять метров, ты, скорее всего, по бревну не пойдёшь, если не дурак.
- Если в эту пропасть упасть, убиться можно, как думаешь? - спросил Славка.
- Можно. А можно и не убиться. Это как упасть.
Славка поправил рюкзак и ловко перешёл по бревну на другую сторону. Испугавшись остаться один, я, не задумываясь, последовал за ним.
- Вот и весь парадокс бревна, - развёл руками Славка, пока я ошеломлённо соображал, что даже не снимал рюкзака.
У края пропасти, глубиной в сотни метров, над гигантской ареной, над обрамлённым костозубыми, искусно рифлёными кручами японским садом злобных камней, мы разбили палатку. Тем страшнее стало в ней жить, как под вечер завыли шакалы и кто-то пронзительно заголосил: не то птица, не то зверь. Но Славка умел выбирать эпичные панорамы.
Во время сна нас накрыл ливень. Глубокой ночью, промокшие насквозь, мы натягивали над палаткой целлофановую плёнку, смачно матерясь.
Поутру Славка принял решение скомкать поездку, не углубляться в горы дальше, а возвращаться домой. Скользя на четвереньках по размокшей глине, поглядывая на кресты с черепами, мы начали спуск, который стался тяжелее подъёма. Деньги мы промотали подчистую, и втайне я даже радовался, что, пройдя испытания долгой трассой, похвалюсь подвигом перед университетской поэтессой Мариной, в которую был влюблён.
Часам к трём пополудни, мы добрались на собаке до Горячего Ключа. Здесь Славка заявил, что двух пацанов дальнобойщики берут плохо, и нам следует расстаться до Саратова. Во мне всё упало. Славка строго настрого наказал не выпивать на трассе и посоветовал выработать свои суеверия, как всякий приличный стопщик.
И ушёл в кабак напиваться сказочным местным вином.
Трагически глядел я вслед бодро удаляющемуся "индейцу" с феньками на запястьях, сердце сжималось при виде его оранжевой футболки, которая вот-вот пропадёт из моей жизни, такая родная, а в животе липким холодком забилась мелкая чёрная дрожь.
Оставшись наедине с давно миновавшим зенит солнцем, я подумал, что в моих же интересах приступить к голосованию большим пальцем немедленно и как можно бодрее. Вскоре меня взял армянин на легковушке, до Краснодара. Всю дорогу он звал в гости к брату, у которого - чудесные виноградники, обещал напоить вином. Мне стало страшно. Припомнилась Славкина история про Луну и мантру, я указал водителю на иконки под лобовым стеклом и задал вопрос:
- А вы верите в бога? Я вот верю...
Внимание армянина как-то резко переключилось, и он растерянно забормотал:
- Горы, горы, потом пойдут поля, поля, и дороги, дороги, дороги, вот она, Россия...
Я вздохнул с облегчением, терзаясь, что, быть может, испугался обычного кавказского гостеприимства, зря подумал плохое о добром человеке, когда он высадил меня в Краснодаре. Здесь мне удалось застопить дальнобойщика - весёлого мужика, который щедро перчил речь матом и всё интересовался саратовскими "сОсками", я не сразу понял, что он имеет в виду. С этим человеком глубокой ночью добрался я до его родной станицы Тихорецкой, где жил когда-то кто-то из моих друзей детства, тех, с кем игрались в станице у бабушки. По обе стороны шоссе росли тополя, в прозрачном небе разлился Млечный путь, во дворах лаяли собаки, обжигали оранжевым светом фонари. Я спешил миновать поселение, чтобы залечь ночевать. Удалившись от цивилизации на безопасное расстояние, я забурился в посадки, зажевал одно из оставленных Славкой копчёных свиных рёбрышек, запил водой из пластиковой бутылки, выкурил пару сигарет, расстелил пенку и забрался в спальник, подложив под голову свёрнутый рюкзак. Палатки у меня не имелось.
Под пенкой жутко скрипел неведомый жучок. Птица кричала в ветвях: "Умри! Умри!" Всё же я заснул, тревожным сном. А в пять утра вскочил на ноги, жевать рёбрышки, запивать водой и закуривать сигаретами, изучая карту автодорог, на корточках под сенью деревьев, среди жухлой листвы и палочек. В половине шестого я вернулся на трассу.
Промчалась легковушка, потом другая. Солнце позолотило листву, и мне повезло. Мужик на копейке ехал за "экологически чистой" серебряной водой на родники. Всю дорогу он рассуждал о её пользе.
На полянке светло-зелёной травы ожидали автомобили таких же любителей. Народ семьями продирался к родникам через кусты и заросли крапивы, спускался по землистым обрывам в тенистый котлованчик с водой, верещали дети. Я помог таскать наполненные канистры в машину.
Так я прибыл в город Шахты, о чём возвещала стела из букв у въезда. В здешнем придорожном кафе на обед имелись лишь лимонад "Буратино" и копчёная мойва. Всё это я наспех и без удовольствия проглотил за белым пластмассовым столиком.
Дальше пришлось поиметь дело с огромным цыганским семейством, набившимся в Москвич, как шпроты в банку и требовавшим деньги за автостоп. Страстно ругаясь, они уехали ни с чем.
В Большом Богучаре Воронежской области меня пробила по базе милиция, после чего я встрял на трассе надолго. Каждые полчаса бросал монетки на щербатый асфальт: если лягут три орла, поеду дальше. Три орла не случались, а счастливая попутка не материализовалась. Неожиданно, слева из-за поворота, возник Славка на турецком грузовике, в оранжевой футболке, загорелый, он радостно и энергично махал мне рукой. Позже выяснится, что турок вёз его до самого Саратова от самого Горячего Ключа, где хиппи всю ночь бухал.
Наконец, выпали три орла, и, как по мановению волшебной палочки, остановился дальнобойщик из станицы Краснодарского края, название которой мне не запомнилось. Я вспомнил наставления Славки о собственных суевериях, а также - наказ об оптимистичном лице, с которым следует выставлять вверх большой палец.
Новый водитель оказался мужиком добродушным. Из-за занятого мной места ему пришлось отказать стопящему попу. Всю дорогу дальнобойщик развлекал меня байками, несмотря на то, что, по законам хиппи, это обязанность стопящего. Запомнилось лишь что-то про чёрта, который утянул в болото лошадь, и это стряслось в родной станице шофёра. В придорожном кафе, среди шума и гама, хозяин фуры напоил меня чаем и угостил горячими пирожками. Мы гнали по той самой четырёхполосной федеральной трассе, которой советовал воспользоваться Славка, вместо прямого пути через Волгоград.
...И высадил меня дальнобойщик у села Рогачёвка. Чёрт дёрнул переходить село после заката. Толпа гопоты возвращалась с дискотеки.
- На морях гусарил? - на местном диалекте вопрошает меня их главарь, маленький, жилистый, лысый и ушастый, в тельняшке и трениках.
- Да какой гусарил! Автостопом и на собаках передвигался!
- Раз на морях был, значит гусарил, - оскалился лысый подросток.
Я быстро сообразил, что если мне расквасят физиономию, желающих подвезти до Саратова окажется мало и отдал им последние пятьдесят рублей.
Быстрым шагом миновав Рогачёвку, я залёг, травмированный, в посадках. Рано утром, отмахиваясь от роя комаров на трассе, после завтрака свиным рёбрышком, водой и сигаретами, я сочинил стих, посвящённый Марине:
Это имя - мой бог!
Я цветными мелками
Рисую его,
Буквы лягут стихами -
На стенки души! -
Просто взял, да решил! -
Изрисую весь дом!
Будь что будет потом!
Вероятно, мне и удалось бы завершить стихотворение, но тут я узрел конкурента. Он был лысоват, с рюкзаком за плечом, в цветастой клетчатой рубашке навыпуск. Периодически поднимая большой палец кверху, парень бочком смещался в мою сторону.
- Куда путь держишь? - спросил я, вглядываясь в его щурящееся лицо.
Он очень сильно напомнил призрака прошлых лет, Байкера из Набережных Челнов. С Байкером мы общались подростками, пока я не предал его из-за серьги в ухе, над которой издевались мои приятели гопники. Всё один в один: прищур, лысина, рубашка, глубокие карие глаза.
- Ну и злобные здесь комары, - усмехнулся небритый пришелец, разглядывая меня. - Мне - в Саратов. Потом - дальше, в Набережные Челны, домой. Я путешествую по монастырям. Нет, в бога не верю. Но обряды знаю.
- Да, комары как черти, - ответил я.
Нам удалось тормознуть попутку.
- Не поставите в мафон музыку? - попросил новый попутчик водителя, протягивая тому компакт-кассету. - Группа "Спэйс"!
Мне припомнился двоюродный брат. Я выпендривался перед ним, мол, предпочитаю техно. А он назывался панком.
- Если ты любишь техно, - говорил брат, - тебе должны нравиться депеши и "Спэйс". "Спэйс" - основатели техно!
Но я представления тогда не имел ни о депешах, ни о "Спэйсе", я просто хотел быть как все.
Водитель удовлетворил просьбу. Из колонки полилась космическая музыка. Наконец, я узнал, кто такие "основатели техно" и всё думал: Байкер, или не Байкер, но задать вопрос не решался.
Нам не фартило. Мы сменили целый ряд легковушек, которые везли короткими, по пять - десять километров, отрезками. И всюду - "Спэйс". Солнечный посёлок с красивым именем Анна мы пересекли пешком. Кажется, там имелся утопающий в зелени висячий мост, но не уверен, что верно запомнил. До Анны нас подбросил жизнерадостный молодой милиционер в служебной машине и в форме. Он слушал "Арию" и оказался единственным, кого странный парень не попросил вставить в магнитофон кассету с группой "Спэйс".
У села Архангельское мы встряли на много часов. Поворот, поле, трасса, хмурые тучи разразились дождём, я кутался в тонкую синюю курточку и с опаской глядел, как крупные капли быстро затемняют асфальт.
- А в монастыре сейчас трапЕза, поп кагОрчик разливает... - протяжно вздыхал человек, похожий на Байкера, стрельнув очередную сигарету "Ява".
Потом небо вновь сделалось ярко-синим, по нему поплыли облака, в нос забило свежестью. Меня не оставляло суеверие Славки о двух пацанах, которых плохо берут, и я принял решение предать человека из Набережных Челнов второй раз в жизни, кем бы он ни являлся. Я выпотрошил перед ним рюкзак.
- Последние деньги у меня отобрали вчера, - поведал я. - Вот копчёные рёбрышки и батон. Половина - твоя! Вот вода, я отливаю половину тебе! Вот сигареты, половина - твоя, мне не хватит их до Саратова! А теперь мы должны расстаться.
- Твой выбор, - улыбнулся человек из Набережных Челнов, принимая дар. - И на том - спасибо!
Последняя его реплика меня смутила.
- Я пойду вперёд. Прости меня!
- У каждого - свой путь.
Десять минут спустя, проигнорировав совет Славки не стопить мажоров, я поднял большой палец чёрной иномарке. Машина остановилась, мне отворили дверь, и я произнёс стандартную фразу:
- Извините, а по трассе в сторону Саратова не подбросите?
Из машины на меня смотрел полноватый брюнет среднего возраста с густыми чёрными бровями и тёмными от пробивающейся щетины щеками.
- Садись!
- Куда едете?
- Саратов. Елшанка. В Борисоглебске на заправку остановимся. Устраивает?
- Спрашиваете! Конечно, устраивает!
Полгода спустя я встречу этого водителя на курсах ДЭИР в Саратове и напомню ему об этом. Но до сих пор меня мучает вопрос: кто был тот человек с серьгой в ухе, который мог добраться до Саратова в иномарке, и как сложилась его судьба.
Елшанка это почти родная общага. В кармане, после поисков, у меня всё же обнаружилась кое-какая мелочь: ровно на троллейбусный проезд до Третьей Дачной, где ходит трамвай. В трамвае, в тройке, я уже приготовился упрашивать кондукторшу помочь ограбленную путешественнику, заготовил жалостливую речь, как вдруг столкнулся лицом к лицу с Мариной.
- Я тебя люблю! - говорю тихо и печально, как обычно.
- Я знаю, - отвечает Марина.
У неё озорные карие глаза, нос с горбинкой, прямые русые волосы по плечи, веснушки, тонкий бежевый плащ.
- Я еду с моря автостопом и написал на трассе для тебя стих!
Я декларирую рифмы в травмае, под недоумевающие взгляды пассажиров, она оплачивает мне проезд, занимает на пиво и сигареты. Мы выходим у универа.
- Познакомься, это Толик, мой парень! - представляет меня Марина коренастому студенту с площадкой тёмно-русых волос, а-ля Терминатор.
Это был её новый парень, но мне почти не больно, потому что в общежитие я возвращаюсь героем. Пусть и не видел я, как по августу светится от планктона вода на Большом Утрише, где, по легендам, существовала настоящая сельскохозяйственная коммуна хиппи, но прошёл трудный путь, во имя богини, и, очутившись в родной комнате, расскажу обо всём соседям и друзьям, под звяканье кружек, наполненных пивом "Толстяк". Ах, это опьянение совершённым восхождением!