День за днем, она не отходила от мольберта, нанося на холст пальцами мазки разноцветных красок - синие поверх красных, нежно-розовые поверх синих, и так далее, пока руки не становились равномерно коричневыми от смешения цветов. Тогда она заканчивала работу, говоря странное: "Сегодня в тебе не осталось больше чистоты".
Он же, работая на заводе механиком больших и очень важных станков, уделял слишком мало времени музыке. Приходил домой, заставал её с этими коричневыми ладошками и хмурился, если она бежала его обнимать. Уже поздно вечером, если только не засыпал перед телевизором или с книгой в руках, он брал в руки гитару и тихо играл что-то.
И тогда хмурилась уже она, говоря странное: "У тебя музыка коричневая", надувала губки и шла, наконец, отмывать свои ладошки от уже засохшей коричневой краски.
А когда она возвращалась, он спал, улыбаясь во сне. И, глядя на него, она тоже начинала улыбаться, а ладошки её были при этом розовыми и часто мокрыми, потому что она забывала их вытереть.
Она сворачивалась у него под боком, обнимала его своими мокрыми ладошками и засыпала совершенно счастливая.
Когда у него случался выходной и он не ходил на завод к своим большим и важным станкам, он сидел рядом с ней, пока она водила своими ладошками по холсту и иногда спрашивал, зачем она так делает.
Она отвечала странное: "Я люблю рисовать свою душу, пока ты еще не испачкал её". И чудо, но ладошки её становились коричневыми медленнее, чем обычно. Тогда он брал гитару и играл, пока она рисует. А она улыбалась, называя цвета музыки, которую он играл: эта - синяя, эта - красная, эта - нежно розовая.
А потом ладошки её снова становились коричневыми, но какими-то такими коричневыми... словом, не как обычно. И она не бежала их мыть, а он не хмурился, когда она обнимала его. И они засыпали вместе - и он, и она, и её коричневые ладошки, которые он сжимал во сне и улыбался.
И казалось, в этот момент спал весь дом, даже старая гитара и полчища разноцветных холстов, на которых не было ни единого коричневого пятна, кроме того... словом, не как обычно.nbsp;Она отвечала странное: "Я люблю рисовать свою душу, пока ты еще не испачкал её". И чудо, но ладошки её становились коричневыми медленнее, чем обычно. Тогда он брал гитару и играл, пока она рисует. А она улыбалась, называя цвета музыки, которую он играл: эта - синяя, эта - красная, эта - нежно розовая.