Аннотация: Автофик по "Сказка-ложь". Иван-царевич в купальскую ночь ищет папоротников цвет для любимого Кощея.
Огонь, вода и цветок.
Солнце стояло высоко в зените, слепя все вокруг жгучими жаркими лучами. Слабый ветерок нехотя шевелил листья в садах и рощах, будто пытаясь спрятаться от него в тенистую прохладу. Над лугами плыло пьяное марево травяного духа, заходились в стрекоте кузнечики и древесные лягушки. Хор их был столь оглушителен, что сквозь настежь распахнутые окна без труда долетал до лежащего на постели мужчины.
Тот лениво вытянулся поверх покрывала, позволяя одной рукой обнимать себя другому молодому мужчине сладко сопевшему под боком, второй подобрав под себя узорчатую подушку. Оба были босы, а значительная небрежность в одежде обоих и их облике в целом - какого случайного свидетеля могла навести на некие сомнительные мыслишки, от которых приличные люди если и не краснеют, то, в любом случае, обычно стыдливо помалкивают.
Впрочем, подсматривать за ними здесь, в средоточие Кощеева замка, само собой было некому, а всяческие интригующие подозрения - не так буквально соответствовали истине. Что такого, отдохнуть решил Кощей со своим дружком душным знойным полднем, а того взяло и сморило. Пусть, Кощей его будить вовсе не торопился!
Опершись на локоть, лежал рядом и с тихой улыбкой в глазах ласкал взглядом светлые черты. То и дело задевая обороненный чуть поодаль венок невесомыми движениями, - легче случайного дуновения, - ворошил рукой его разметавшиеся кудри, пропуская золотые пряди сквозь тонкие пальцы:
"Крепко спит мой синеглазый царевич... Намаялся нынче. Набродился в темных лесах, в дремучей чаще, тропами нехожеными в поисках дива дивного..." - чародей глубоко умиротворенно вздохнул с мягкой усмешкой. - "Ну... и налюбился всласть до рассвета! Спи, Ванечка, колдовская ночь дает много, но и берет немало. Спи, и я с тобою... Не прогоню никуда, мое солнце ясное".
Касательно ночи предшествующей - между ними большой спор вышел. Про папоротников цвет Кощей в шутку сказал, язвил просто по обыкновению, зато Иван эту его идею похоже, абсолютно всерьез с языка снял... Уж больно настойчиво он на Купалу в лес засобирался, сколько его чародей не отговаривал!
Вначале Кощей его лишь увещевал окольными оговорками, мол, что за надобность такая острая по ночам в глухие леса лезть. Там и нечисти никакой не нужно, запросто можно шею свернуть или на зверье дикое нарваться, которое с тебя имя-отчества спрашивать не станет, а уж на Солнцекрес тем более ночь особая, тайная и сакральная. В эту ночь все живое свои ритуалы творит, даже дерево и то с места сойти может, человеческим голосом заговорить... Иван на его доводы резонно возражал, что как раз в такую ночь ему в лесу самое место, когда все цветы и травы колдовской силой наполняются. Кому как не чародею о том ведать, а если вдруг засомневался, то он может хоть десяток трактатов показать, в коих прямо указано многие травы именно на Купалье собирать.
Да и не впервой ему идти, добил Кощея Иван, ввергнув его в растерянность.
А ведь верно, - неожиданно для себя признал мужчина, - Ваниным занятиям он никаким никогда не препятствовал, какое бы время для них не было необходимым. Прошлым же летом ему совсем не до того было!
Об эту пору он еще только силу свою восстанавливал, заново ее чувствовать и расходовать учился, и на Купалу о Ванечке в последнюю очередь вспоминал. Занят царевич, не путается под ногами, - то и славно! Между тем, наверняка травы, что Иван еще добавил в свой эликсир, что из майского цветка потом сделал, - тоже не простыми были, а вот так в ведовскую ночь собранными, купальской росой пропитанными... Ай да, Ваня!
- Видишь, - улыбнулся на его внезапную задумчивость молодой человек, - не только тебе нынче бдеть придется, а и мне в Иван-Травник найдется дело.
Кощей покачал головой, усмехнулся, развел руками: больше нечего было возразить. Лишь о цветке папоротниковом не обмолвился.
И Иван промолчал: к чему зря бахвалиться? Сначала сыскать надобно.
До заката на выбранном язычке речного песка сложил высокий костер, такой чтобы на всю ночь хватило до рассвета, потом искупался быстренько, пока русалки совсем не разыгрались у водяного на именинах и не принялись шалить по окрестностям. А там, переодевшись в чистую рубаху, пришла пора и огонь разводить да, положив подношение, приниматься за дело, ведь о сборе трав он упомянул не ради предлога. Во всяком случае не только, но до полуночи времени еще было достаточно.
Постепенно волшебная ночь все больше вступала в свои права. Холмы, широкие поляны то тут, то там вспыхивали пламенем костров, берега озер и речек звенели девичьими голосами, далеко в округе разносились песни, музыка и смех. Иван старался обходить гуляния стороной, все дальше углубляясь в безлюдные заповедные места, но и они сейчас кипели своей жизнью. Шорохи, неясный шепот, стремительно мелькающие меж деревьев тени, причудливые хороводы светлячков и болотных огней. Небо сияло сонмом ярчайших звезд и казалось черной речной гладью, усеянной трепещущими от теплого ветерка язычками свечей бесчисленных венков.
Недолго думая, Иван обернулся птицей и взмыл в поднебесье так высоко, как только смог. Соколы не охотятся ночью, но сейчас в особой зоркости не было нужды, он лишь хотел сориентироваться и отлететь подальше от самых оживленных мест и избежать возможных случайных встреч, - навряд ли кому-то из здешних обитателей понравится лишний свидетель их обрядов и игрищ. Нацелившись на пятно внизу потемнее и пообширнее Ваня, в подтверждении своих выводов, был вынужден сразу же забрать немного в сторону - слева неподалеку пронеслось нечто, что подозрительно напоминало ступу, а судя по оглушительному даже на таком расстоянии посвисту это Яга и была. Сокол нервно всплеснул крыльями и наконец направился в выбранном направлении, на самую яркую звезду, таинственно мерцающую чуть в отдалении высоко над сияющим поясом Млечного пути.
Мшистый густой ельник был темен и грозен в своей тишине. Похвалив себя за то, что расчет оказался верным, Иван уже в человеческом облике не без опаски пробирался туда, куда вниз вел склон холма, при этом удовлетворенно улыбаясь. Повезет - не повезет заранее не скажешь, а папоротников везде хватает, но разве не глупо было бы искать чудесный цветок там, где нынче за каждым кустом кишмя кишит!
Что ж, первое условие он соблюл, - место уединённее некуда. Чистый ельник по мере спуска с горы смешивался с возмущенно шелестящими листьями собратьями, среди которых и березы часто встречались. А если остановиться и внимательно прислушаться, то можно было уловить капель и едва уловимое слухом журчание - в неглубокой балке из-под корней древнего разбитого молнией и засохшего дуба бил ключ, небольшим ручейком теряющийся в пышных зарослях. Папоротников здесь хватало, впечатляющих не менее, чем вековые ели - огромные, в человеческий рост высотой, чьи ветви можно было использовать как роскошное опахало. Место было не для чужих глаз, заставляя чувствовать себя бесцеремонным вторженцем.
Иван усмехнулся себе и, напевая под нос, присел на выступавший, мохнатый от мхов валун с охапкой более молодых папоротниковых ветвей: идти куда-то дальше было бессмысленно. Можно сколько угодно бегать по лесам ночи напролет, - этаким макаром таинство не отыщешь, только распугать и поломать все получится. Тут совсем иное требуется: терпение, понимание, доверие, надежда и крепкая вера не только в свои силы, но и в то, что есть на свете такое что-то, чего ради даже невозможное возможно...
Как и в любви. А если уж случается она, неожиданная, самая невероятная, тогда почему бы именно здесь, среди царь-трав, на одной из них не распуститься вдруг дивному цветку?..
Побежали сполохи по колышащимся прибоем зеленым перистым волнам, то тут, то там вспыхивали яркие бисеринки искр, и на выступе, как раз на уровне глаз, на тоненькой стрелочке стебелька вспыхнул внезапно причудливым алым кружевом крохотный огонек. Иван выпрямился, поддел раскрытой ладонью пламенеющее диво, залюбовался, затаив дыхание.
- Сыскал... - усмехнулся из мрака бархатно-нежный шепот.
- Сыскал, - вздохнул с толикой изумления Иван, не отводя глаз от искрящегося пламенного дива.
- Сорвешь?
- Нет, - молодой человек нехотя убрал руку, решительно покачав головой. - Зачем? Пусть цветет, сколько ему положено. А я свое сокровище давно нашел, ни иной любви, ни кладов искать мне не надобно.
Он развернулся, делая шаги к стоявшему меж деревьев Кощею, и с улыбкой сообщил:
- Зато венок я все-таки тебе сплел на славу! - Иван снял с кудрей пышный разлапистый убор и водрузил его на темные волосы мужчины, который без тени неудовольствия либо замешательства склонил голову ему навстречу.
В несколько ловких движений пальцев Ваня закрепил последнюю увязку на болтавшейся до того на локте заготовке для второго венка и хотел было надеть ее на себя, но Кощей мягко отнял ее из рук парня и сделал это сам, сопроводив долгим поцелуем.
- Догадался, Ванечка...
О чем же тут гадать! Одуряюще пахло травами, или это от поцелуев голова пошла кругом... И не разорвать их никак было, не отстраниться, хоть и не было в них неуместной торопливой жадности. Каждое прикосновение - нежное ли, легче невольного вздоха, требовательное ли, с повелительной неотвратимостью затягивающее в свою глубину - казалось слишком значимым, самоценным, чтобы куда-то спешить, пренебрегая им. Из песни слова не выкинешь, пропусти в мелодии одну ноту и нарушится гармония всего ее звучания целиком. И потому, каким бы безудержным не было сносящее их в свой водоворот влечение, оба оставались бережны и осторожны, дабы по легкомысленной небрежности случайно не исказить ни одного аккорда в дуэте их тел, переплетении любви и желания.
Ощутив спиной шероховатую каменную поверхность, Иван чуть отступил в сторону, усаживаясь на удобный выступ. Сверкнув шалой улыбкой, откинулся назад, упираясь в камень лопатками и локтями, развел колени. Слегка замешкавшийся Кощей с тихим смешком обосновался между ними, прочертил ладонями долгую линию от плеч вниз по груди и животу парня до бедер, красноречиво сжав их тонкими пальцами. Без долгих проволочек Иван сорвал с себя рубаху, умудрившись при этом не задеть венок, и принялся вслепую теребить пояс со штанами, запрокидывая голову и выгибаясь под жгущими шею и грудь властными касаниями губ склонившегося над ним чародея, в то время как руки мужчины накрыли его, помогая справиться с возникшими неудобствами. Ненадолго отступив подальше Кощей аккуратно избавил парня от последних деталей одежды, не прерывая жарких ласк: то прикусывая, то зализывая, щекоча дыханием повлажневшую кожу живота, крепких бедер, напряженного естества, отчего Иван уже задыхался, вздрагивая всем телом. Когда Кощей успел разоблачиться сам, он не заметил, захлебнувшись стоном от предельной остроты ощущения, пронизавшего и заполнившего его существо.
- Кос!
- Ванечка, свет мой ясный... - шептал ему в губы Кощей. - Солнце мое на все времена!
Твой, - каждой клеточкой отзывался царевич ему навстречу, - до самого края твой, когда уж дыхания не остается, в глазах темно, имени собственного не вспомнишь, только твоим одним сердце бьется!
И бьется в сладких судорогах сильный гибкий стан, крепче сжимаются руки, обвивающие мужчину, будто пытаясь теснее и ближе сомкнуть объятие, и Кощей тяжело дышит ему в шею, не сразу находя в себе силы распрямиться, разъединить сплетение тел.
- Оцарапался, Ваня? - наконец негромко спросил чародей, легонько проведя ладонью вдоль поясницы парня и ниже.
- Не-а, - улыбнулся молодой человек, тряхнув взмокшими кудрями и в свою очередь пристроил голову на плече стоявшего перед ним мужчины, предварительно потеревшись об него виском и щекой. Расцеплять оплетающие чародея руки и ноги он явно не собирался. - Тут один мох. Мягкий такой...
Кощей рассмеялся беззвучно, отфыркиваясь от лезущего в лицо пышного венка и с бесконечной нежностью прижимая к себе неугомонного царевича: Ванечка, вот уж кто точно чудо чудное, неуемное! Нежданное - негаданное счастье, самое ценное из возможных сокровищ... Нечего сказать, подарил сердечному другу папоротников цвет! Кое-где среди пышных ветвей все еще то и дело мелькали алые искры и сполохи...
Чародей внимательнее огляделся позади себя и увлек парня на валявшийся поодаль плащ. Теперь Иван предсказуемо оказался сверху, чем и воспользовался, расположившись так, чтобы видеть его лицо, смотреть в глаза - света ясной летней ночи было для этого достаточно. Приятная томительная усталость сказывалась, придавая движениям ленивую бездумность. Говорить о чем-то тоже не особенно хотелось. Случаются порой такие мгновения, которые не требуют в себе ничего лишнего, - ни уверений, ни обещаний, ни настойчивых действий, просто даруя ощущение покоя и мира. Что все хорошо.
Лежали они так довольно долго, обмениваясь тихими спокойными ласками. И хотя немного погодя заново пробудившийся интерес Ивана стал явственно заметен, в них все же оставалось больше любования, радостного восхищения и трепетной заботы, не уступить которым было невозможно. Кощей уступил, раскинувшись перед ним, - обнаженный, полностью открытый, расслабленно податливый, - позволяя Ивану творить с собой все, что ему захочется, а Ване хотелось многого. Смотреть на него безотрывно, вбирая глазами каждую черточку, нежить белую кожу теплом ладоней, мягкостью губ, ловить его участившиеся вдохи и высверк пронзительной зелени из-под темных ресниц, чувствуя под пальцами нарастающую пульсацию страсти и впитывая всем телом сотрясшую мужчину волну тягучей дрожи, от которой горячий узел внутри распускается тоже, высвобождаясь всплеском.
- Стоит вернуться, прохладно... - спустя какое-то время произнес Кощей, заметив, как Иван зябко повел плечами.
Тот тяжело вздохнул, соглашаясь и встал, неохотно принимаясь собирать разбросанные вещи, чтобы одеться. И правда, ночь почти кончилась, уже начинало светать, просто в лесу этого еще не было так заметно, зато к утру ощутимо посвежело. Иван обернулся и несколько замешкался, глядя на поднявшегося следом Кощея. Когда он потянулся к венку на голове, невольно вырвалось:
- Погоди, не снимай!
В этот момент на фоне чащобы, в средоточии зеленого растительного моря, мужчина - в горделивом торжестве своей абсолютной наготы, оттеняемой лишь пышным венцом из трав на рассыпавшихся в беспорядке темных волосах, - показался ему дивным видением, величественным лесным божеством, притягательным и недостижимым. Прекрасным, непостижимым и невыразимо желанным...
Вот только это божество сейчас крайне ехидно усмехалось, выразительно изогнув брови:
- Ва-а-ня, - весьма настойчиво окликнул молодого человека Кощей, вынуждая очнуться от наваждения. Невинно уточнил медовым голосом. - Ты что-то хотел?
Собственно, нужды в каком-либо словесном ответе не было, да и вряд ли Кощей всерьез на него рассчитывал. Стоял, смотрел, как Иван подходит к нему, не сводя с мужчины зачарованного потяжелевшего взгляда, в котором невообразимым клубком переплелись самые противоречивые чувства - от дикого, почти животного желания, до безмерного восторженного преклонения. Поэтому чародей не отступил и не отстранился, так же молча принимая поклонения и хвалы в той форме, в какой они неожиданно нашли выход, когда Иван потянул его вниз, побуждая вернуться на примятый густой мох. Без долгих прелюдий, охотно покоряясь его яростному напору и щедро отдаваясь во власть нежной силы удерживающих его рук, жаждущих губ, твердой плоти внутри. Резко выдохнув, Кощей крутой дугой выгнулся на пике, сбив все-таки заветный венок, подметая волосами опавшие иглы и закусив губу почти до крови, а затем медленно опустился, успокаиваясь и удовлетворенно вытягиваясь под тяжестью крепкого тела...
Его осторожно погладили по щеке, и чародей усмехнулся, распахивая глаза, - Иван с толикой тревоги заглядывал ему в лицо. Первые солнечные лучи словно запутались в растрепанных кудрях парня, создавая золотой ореол, и Кощей с наслаждением запустил в его сияние пальцы, прислушиваясь к звенящей тишине внутри себя.
- Согрелся? - уточнил очевидное мужчина со вновь проснувшейся ехидцей, оценив несколько пристыженный вид парня.
- Не удержался, - Иван фыркнул со внезапным смущением и виновато поцеловал подрагивающие в улыбке губы. Волнение в его взгляде понемногу утихало.