|
- Да говорю же я тебе - это не какая-нибудь потомственная баба Клава в двадцать пятом поколении из рекламных газет, это реально, Саш! Понимаешь - ре-аль-но!
Мураев говорил жарко, с апломбом. Мы сидели за столиком кафетерия в вестибюле истфака. Здесь я служу на кафедре истории России, пишу докторскую. А Мураев - мой старый товарищ, врач-психотерапевт. В шутку он сам себя называет "врач-парапсихолог". Сегодня он зашел ко мне с идеей, которую я, человек реальный и земной, никак не мог принять всерьез.
- Мы с ним с ребятами из наркоконтроля работали, - продолжал он, - думаешь, там чайники сидят; думаешь, им делать нечего?
- И что, много наработали? - спросил я с сарказмом.
- Нормально наработали, - ответил Мураев, повышая тон.
- Ладно, ладно, не кипятись. Ну не верю я в этих твоих экстрасенсов, ты же знаешь.
- Не веришь - потому что не смыслишь. Но мне-то, Саша, - мне ты можешь поверить? Вот, к примеру, раскопают ваши где-нибудь ночную вазу царя Соломона, - а я выйду и скажу, что не верю. Что все это ерунда и быть такого не может. Нормально?
- Ну, если раскопают, значит - факт. Как же ты не поверишь?
- Факт, - передразнил Мураев. - У него, значит, факты, а мы все кругом пальцем деланные. Я ведь не первый год этим занимаюсь.
Он сложил руки на груди, откинулся на спинку стула и уставился в сторону. Похоже, обиделся. Вообще-то, не верить другу с моей стороны некрасиво. Да и глупо. Он прекрасный психолог, практикующий гипнотизёр с многолетним стажем, увлекается экспериментами в области экстрасенсорики, и его иногда действительно приглашают помочь следственные органы. "А в самом деле, - подумал я, - чего стоит попробовать? И потом, если этот его подопечный начнет пороть чепуху - уж по своему профилю я сразу пойму".
- Хорошо, - примирительно начал я. - Давай еще раз, по порядку, как вы это делаете.
Мураев посмотрел на меня и шумно выдохнул.
- Беру Ляховича, везу в контору; там ему дают вводную на какого-нибудь человека: имя там, фамилию, подробности всякие, - что есть; Ляхович закатывает глаза и отваливает в ментал, - не сам, конечно, а я его в транс ввожу, - собирает мыслеформы, которые с этим человеком связаны.
- Мыслеформы?
- Ну... что тот думал, что о нём думали, что видел, чем впечатлялся. О материальности мысли слыхал? Ну так вот. А я смотрю. Как готов - тут я ему, Ляховичу, и говорю, что он тот самый человек и есть. Дальше бери да спрашивай, чего надо.
Я иронично хмыкнул. Мураев отпил кофе и покачал головой.
- На самом деле, - сказал он, - прочитать мыслеформы почти невозможно. Но у Ляховича уникальная чувствительность на ментальном плане, - поэтому я с ним и работаю.
- А ты тогда им зачем? Почему им самим не спросить этого твоего уникума?
- В том и штука! - Мураев оживился, его голос вновь зазвучал возбужденно. - Во-первых, на ментальный план еще попасть нужно. Туда я Ляховича через первичный транс ввожу, но это ерунда, это многие умеют. Дальше. Ментал - читай океан, кругом мысли, мыслишки, эмоции разные, - представь, сколько накопилось за всю историю! Положим, нырнул ты туда - а дальше что? Вода и вода, барахтайся себе без толку, пока не вынырнешь. Так вот, Ляхович, с его сенсорикой, капли различает и берет такие, которые к одному и тому же относятся.
- Сортирует, то есть.
Мураев кивнул и продолжил:
-Теперь самое интересное. Представь - нырял ты, нырял, набрал, скажем...
- Пол-литра, - подсказал я.
- Пусть будет пол-литра, - согласился Мураев. - Сложнее всего теперь понять, что там в этой пол-литре. Мыслеформа - это ведь не запись на бумажке, там черт ногу сломит, чего понамешано. Мысли и обрывочные бывают, и к разными предметам, и на разные темы. Каждая по-отдельности может ничего и не значить, а составить вместе... "Чужая душа - потемки". Нужно расшифровать. Как? Этого-то никто и не может. Тут фанфары, разрешите представиться, автор собственной уникальной методы!
Мураев шутливо подбоченился и как будто засиял.
- Внушаешь Ляховичу, что он тот самый человек, - вспомнил я.
- Точно! Прямо не выходя из первичного транса. И тогда мы получаем некую Личность, - пусть даже самую немудрящую. Но этого достаточно, чтобы объединить все в одно сознание. Сознание, конечно, получается с пробелами, но всё-таки. И вот перед нами - тот самый человек! - пожалте побеседовать.
Мураев допил кофе и поставил чашку.
- Ты про Врангеля пишешь? - спросил он.
Я кивнул.
- Так давай материализуем твоего Врангеля. Как тебе - поговорить с самим? Не кисло? Стопроцентно я, конечно, ничего не гарантирую, но если попадем!.. Такого ты ни в одном архиве не отроешь!
- А этот твой ментальный Ляхович - он кто? Откуда? - спросил я.
- А-а, - отмахнулся Мураев. - Вахтер с машзавода. Они бригадира в клинику кодироваться приводили, там познакомились. Ну, что скажешь?
Звучало, конечно, диковато. Но интригующе! Я согласился, и мы простились, назначив эксперимент на следующий день на квартире Ляховича. Ночью я не мог заснуть, и мне стыдно было признаться самому себе в том, что я, взрослый и ученый человек, как мальчишка, оказался вдруг охваченным суетливым и трепетным чувством - ожиданием тайны.
Назавтра я подъехал, как условились. Дом Ляховича стоял напротив школьного двора, где весело и шумно сновала ребятня. Я поднялся, дверь открыл Мураев.
- Проходи, - сказал он, улыбаясь. - Клиент почти готов.
Я увидел мужичонку совершенно лядащего вида. Это был Ляхович. Он сидел на стуле в гипнотическом трансе. Мы прождали минут двадцать, когда Ляхович заерзал и еле заметно затряс головой. Мураев принялся говорить ему какие-то простые и банальные фразы. Но как! - его голос звучал уверенно и властно, и я во второй раз почувствовал стыд перед самим собой. Мне вдруг стало... не то чтобы страшно, но как-то не по себе.
Неожиданно Ляхович открыл глаза и выпрямился. Он как будто преобразился: расправил плечи, выпятил грудь и приподнял подбородок. Он смотрел на меня ясным немигающим взглядом. Мураев пригласил меня к беседе наклоном головы и отошел. Я набрал побольше воздуха и обратился к Ляховичу:
- Господин барон? Петр Николаевич?
- К Вашим услугам, - ответил барон.
Я неожиданно растерялся и взглянул на своего друга, тот подбадривающе кивнул одними глазами. Я собрался с духом и спросил:
- Петр Николаевич, меня интересует период обороны Крыма в 1920-м: детали, события, неизвестные факты, - расскажете?
Врангель вздохнул, помолчал с полминуты, и, как будто встрепенувшись, начал:
- И залихватское же было времечко! Тяжеловато нам приходилось, красные наседают, Деникин запил. Но ничего, стоим. Одним геройством и держимся. А тут, было дело, сидим как-то в ресторации: сигарный дым, музыка, половые снуют. Смотрю: входят офицеры из Британской миссии; с ними дама - краси-ивая! чудо, а не барышня! Со мною Слащёв, генерал, отчаянная голова - глядит на неё, и прямо весь расплывается. Вижу: влюбился. Да так втюрился, что у него в душе ангелы хорами запели, - поют, стало быть, заливаются. Громко поют. Встаёт, значит, мой Слащёв, а я ему: "Полноте, Яков Александрович! Сдалась вам эта мисс; да вон и союзники уже на вас косо смотрят; ну их к чёрту - и мисс эту, и всю иху миссию". А он и не слышит, у него-то в ушах одно ангельское пение. Смотрит на неё, молчит и идет прямо к британскому столику. Англичане повскакали, вы, мол, сэр, держите себя в руках и не нарушайте наших приватностей! Слащёву - хоть бы хны, идет себе, молчит. Те - за наганы. Смотрю: дело-то накаляется, так и до международного конфликта недалеко. Да у Слащёва-то и в глазах одни ангелы - ни черта не видит, прёт как бронепоезд. Всё, думаю, сейчас палить начнут... Нет! - сдрейфили союзнички: выругались по-своему, да и отвалили подобру-поздорову. "Уберите, - говорят, - этого, он психический". Ладно, думаю, хорошо, что так кончилось. Пожурил его, да и отправил себе в корпус. Нуу-с. А назавтра в газетах читаю: так-то и так, корпус генерала Слащёва, ведомый во первых рядах самим генералом, перешел в наступление и, не принимая во внимание противодействия противника, под барабанный бой дошел строевым маршем прямо до вражеских позиций. Чем вызвал панику в рядах неприятеля и занял то-то и то-то, и прочее, и прочее. Ну, думаю, не отошел ещё; спасать надо генерала, - а то, неровён час, пристрелят. Или лбом на столб налетит. Вызвал к себе, показываю фотографию королевы Виктории. А королева-то, надо сказать, уже в значительном возрасте была. "Видите, - спрашиваю строгим голосом, - воплощенное лицо британской фемины?" "Так точно, господин главнокомандующий, вижу!" А сам, смотрю, крестится. Полегчало, стало быть. Даа-с.
Я переглянулся с Мураевым, тот пожал плечами и отвернулся. Врангель продолжил:
- А красные не унимаются, всё, понимаешь, норовят прорваться. Вот стою я раз над картой, размышляю. А кругом весна, майские денечки, садовая пора. Гляжу в окно: мужик огород перекапывает. И тут меня озарило! Дай-ка, думаю, сыграю я с товарищем Фрунзе шутку. Спрашиваю Кутепова: "Где у нас, по-вашему, в обороне слабые места?" "Известно где, - отвечает, - это каждый школяр знает: Сиваш да Перекоп". Ага, говорю! А возьмите-ка ваших ребят из Добровольческого корпуса, да и перекопайте весь Сиваш по нашему берегу. Ну, перекопали. И что вы думаете? Попались красные на уловку! Подходят, к примеру, к Сивашу латышские стрелки, готовятся к штурму. Звонит им Фрунзе, ну, что, мол, там у вас? "Зде-эсь кругоом пеэрекооп, - отвечают". "Как Перекоп?! Я ж вам велел на Сиваш идти! А-ну живо снимайтесь и дуйте на восток, на соединение с товарищем Буденным!" Ну, латыши - люди пунктуальные, ушли на восток. Тут на своей конармии приезжает Буденный, - а латышей нет. Дозванивается до Фрунзе, тот говорит: "Сейчас будут. Они тебе навстречу идут". Навстречу - это получается с нашей, с Крымской стороны. "Ага, - думает Буденный, - Сивашское направление, стало быть, уже наше. Надо к Перекопу идти, для подкрепления дивизии Махно". Звонит опять Фрунзе - занято. Ну, подумал-подумал, ушел на Перекоп к Махно. А Махно в это время как раз с Фрунзе по телефону беседовал, Фрунзе говорит: "Ты вот чего - догони-ка латышей, они на восток от тебя пошли. Так раз уж они там у тебя случились, вместе и ударьте, чтобы сто раз не перегруппировываться". Махно поехал. Встречает Буденного. "Ты, - говорит, - латышей видел, где они?". "Там, на полуострове. С той стороны на Сиваш идут". "Да ведь мне их догнать велено!" Догнать - это значит опять же со стороны Крыма. А путь один - через Перекоп. Ну, поскакали вместе. Доскакали до Перекопа. Звонит им Фрунзе: "Вы, - спрашивает, - где?" "На Перекопе. За латышами гоняемся". "А на Сиваше кто?" "Не знаем, - отвечают, - никого нету". "Ах, так вас растак! - кричит в трубку Фрунзе, - целый участок неприкрыт!". И приказывает Махно срочно чесать на Сиваш. Почесал Махно на Сиваш. А латыши тем временем до Азовского побережья дошли. Звонят Фрунзе: "Мыы к моорю выышли". "А море - гнилое? - уточняет Фрунзе". "Оочень гнилоое. С Баалттикой сравниить - таак вообще дряань". "Ну, стойте там, сейчас Махно прибудет". Махно с Сиваша звонит: "Нет латышей". "Как нет?!! - злится Фрунзе - Поезжайте, ищите!". Махно обиделся: "Что я вам, мальчишка, что ли, туда-сюда на целой дивизии ездить! Я вольный атаман!" - и упорол вместе со всей Дикой своей дивизией в степь гулять. Такая, в общем, неразбериха у красных началась, что о наступлении они и думать позабыли. Даа-с. Так мы и держались до самой осени.
Это было слишком. У меня сперло дыхание. Я вышел на балкон. Школьный двор внизу шумел морем ребячьих голосов. Внезапно меня осенило. Я бросился в комнату:
- Имя Фукс вам что-нибудь говорит?
Барон задумался.
- Фукс? Иван Арнольдыч? Был такой при министерстве финансов, прескользкий тип.
- А Лом?
- Лом? Да. Перекапывали мы, было, Сиваш и наткнулись на породу - надо долбить, а лома нет. Звоню Деникину...
- Помилуйте, Христофор Бонифатьевич! - взмолился я.
Ляхович икнул, уронил голову и забормотал что-то нечленораздельное. Мураев поспешил к нему и жестом дал мне знак уходить. Я спустился на улицу, через несколько минут вышел Мураев. Я зло посмотрел на него.
- Массовое сознание - страшная сила, - как бы оправдываясь, сказал он. Потом подумал и рассмеялся. - Хорошо ещё, что с Чапаевым не связались.
|