Третий век уже людей лечу, всякого навидалась. Приходят мужчины и обращаются маленькими мальчиками на моей кушетке исповедальной, приходят маленькие девочки и становятся старухами мудрыми, поломанными, умелыми, пожившими.
Заходила тут недавно одна.
Плохо, говорит. Совсем плохо.
И не дышится, и не пьется, и вообще. Просыпаюсь утром -- а зачем? кому? куда?
Ночью ложусь и уснуть не могу -- зачем? с кем? где?
И днём хожу, как дура. Из комнаты в туалет, из туалета на кухню, оттуда -- на работу, оттуда -- в комнату... И на вытянутых перед собой руках тащу себя саму, жалкую, сама себя тащу, сама себя жалею, от самой от себя противно.
Что делать, говорит, помоги, старуха, всем помогла, помоги, помоги.
Я, говорит, даже чаю не могу выпить, он черный и горький, как всё вокруг, в нём чаинки складываются в костлявые фигуры, оседают на дне кладбищем, что делать, даже печенье в горло не лезет -- сухое и распадается, как всё вокруг, крошится, потом грязно, крошки сухие больно впиваются в босые пятки, а я замести не могу даже, веник взять не могу -- это же согнуться надо, а я уже погнутая, поломанная, скрюченная, скрученная, как ещё нагнуться?
Я смотрю на неё и даю единственный совет, который приходит мне в голову.
-Влюбись. Хорошенько так, качественно, чтобы посильнее, не обязательно даже взаимно, просто чтобы в тебе вообще ничего не осталось, кроме любви, чтобы из тебя этой волной душу вымыло, чтобы ты от одного слова расцветала, чтобы одно слова убивало тебя и всё это -- от одного человека, из одного рта слова. Влюбись.
-А поможет? Я же вот ни чай, ни печенье не могу, ни веник взять... Точно поможет? Спасет и вытащит?
Спрашивает и смотрит на меня с надеждой так, а сама уже готова бежать из моей избы и влюбляться в каждого, чтобы выползти из черноты.
Не знаю, говорю. Но хоть отвлечешься.