Аннотация: Девушка, женщина, старуха...каждая занята своим делом.
Болотница.
А знаешь, здесь не всегда был город.
В те времена, когда люди еще не умели строить каменные муравейники, выпускать в небо стаи стальных птиц и укрощать табуны железных коней, здесь лежало болото. Оно простиралось так далеко, что даже нашего взгляда не хватало, чтоб окинуть его целиком. Оно ворочалось всей тяжелой, неторопливой тушей, оно вздыхало, сопело по ночам, когда души тех, кто сгинул в его утробе, выходили поплясать по кочкам. Я не любила их и не жалела - с тех пор, как они превратились в светящихся мотыльков. Они плакали и пели, эти смешные пустые огоньки, уже не помня, о чем тосковали раньше.
Люди забредали к нам и оставались навеки под веселой зеленью ряски. Кого-то приводил мой отец, кто-то шел за огоньками - а те последними искрами своего разума желали, чтоб любой смертный разделил их судьбу. Кого-то встречала я. И всех их принимала мать моя топь, жадная, ненасытная, бездонная. Над их безымянными могилами толклась мошка, прыгали лягушки, пробегали длинноногие кулики. Над кем-то цвели кувшинки - их сажала я.
Потом люди захотели убить мою мать. Они пришли, чтоб выпарить её кровь, иссушить её тело, превратить его в камень и положить в основание своих домов, чтоб рождаться, любиться, драться и умирать на её могиле. Мать боролась. Сколько могла. Но люди были сильнее. Мои сестры умирали и уходили под дерн, мой отец был мрачен и слаб, и мать моя была побеждена.
Я знаю, что бессильный гнев моих мертвых сестер тлеет под землей, укрывшей их. Я знаю - когда солнце яростно опаляет землю, от ненависти их и злобы полыхают леса, и пламя идет, сметая игрушечные людские дома, пока дожди не укротят его. Я знаю, что иногда высокие каменные муравейники уходят под землю со вздохом, так похожим на дыхание моей матери. Она еще жива. И под камнем и железом, под хрупкими людскими обиталищами еще вздымаются её огромные груди, ходит туда-сюда мягкий живот, и бьется пустое холодное сердце.
Знаешь... Нет, не знаешь. Ты и при жизни ничего не знал, глупый добрый человек. Твои кости гниют в воде под железным мостом, высоко-высоко над твоей головой проносятся быстрые человечьи лодки, и влажные кувшинки качаются, блестят, как солнечные зайчики на волнах. Я вырастила цветы для тебя. Нравятся?
Я прихожу сюда изредка, ныряю в грязную коричневую воду прямо с берега - будь я человеком, давно б разбила голову о железные прутья и каменные балки и легла с тобой рядом... Ты был бы рад, скажи? Молчишь.
Но я не человек.
Я дочь своей матери, я дочь своего отца.
А люди стали еще глупее. Ты не знаешь, почему? Я брожу по мосту в сумерках, я плачу, закрывая лицо руками - и люди заговаривают со мной, забыв всё то, чему учились веками. Под длинной юбкой - как хорошо, что ваши женщины снова стали носить такое! - не разглядеть моих гусиных ног с перепонками, а всё остальное... О, во всем остальном меня не отличить от растерянной девушки, сбившейся с дороги. Как и моего отца легко спутать со служителем одного из ваших игрушечных богов... Счастье, что в них вы еще верите! И потому верите моему отцу, и уходите за ним, чтоб никогда не вернуться к тем, кто вас ждет.
И мне верите. Так страшно, так страшно, я заблудилась - говорю я. Помогите - всхлипываю я. И новая жертва для моей замурованной под камнем матери делает ко мне шаг. А потом? Что потом... Ты-то лучше других знаешь, что бывает потом.
Знаешь... не знаешь, ну да ладно. Я расскажу. У нас с тобой сейчас много времени. Ты можешь слушать, а я - говорить. Когда моя мать вырвется из заточения, когда мои сестры обратятся огнем и дымом, когда мой отец сбросит надоевший людской облик, болото вновь вернется сюда. Оно поглотит ваши муравейники, ваши мосты и дороги, вас самих и могилы ваших предков.
И под солнцем снова расцветут мои кувшинки.
Так нравятся ли они тебе, добрый человек?
Полудница.
Скажи, ты когда в последний раз встречал Джиневру?
За десять лет она не изменилась...(Тикки Шельен, "Полудница")
Она идет, купаясь в солнечном золоте - высокая, тонкая, её ноги почти не касаются земли, и подол её белого платья вьётся, плещется, свивается, как русалочий хвост. Венок из пшеничных колосьев и васильков сползает набок с её золотистой головы, и она смеется, радостно и открыто. На широкой парковой поляне, под старым раскидистым деревом полно людей - кто-то ест и пьет, кто-то играет на флейте, кто-то танцует, болтает, целуется... Им весело. Здесь всем весело - и ей тоже. Каждый год в начале лета они собираются здесь, и она спешит к ним, торопится выйти в их круг. Она так любит этих людей - лохматых, смешных, наряженных в цветастые тряпки. С ними ей хорошо. Она бродит по поляне, присаживаясь прямо на траву, как и они - посмеяться, послушать песни, обменяться парой незначащих людских слов. Здесь никогда не спрашивают лишнего, и никого не удивляет девушка в белых одеждах и пшеничном венке.
"Пойдем потанцуем, крошка?" - какой-то юноша, с волосами, заплетенными в сотни кос, ловит её за руку и тянет в общий круг, уже успевший образоваться посередине поляны. Она выворачивается, бросает на человека лукавый взгляд и спешит дальше, расплываясь в неудержимой сладкой улыбке.
Ей здесь рады.
С ней хотят танцевать.
При мысли о танце её охватывает восторг и трепет. С кем придется поплясать нынче? Которая из этих смешливых девчонок окажется достойна? Это теперь бывает так редко... Людской род измельчал, два круга - и всё. С кем бы ей поплясать до самого утра? Кто не разочарует? Кто?
Может быть, эта - смуглая, невысокая, крепкая, с полной колышущейся грудью? Нет, не та. Может, вот эта - рыжая, сильная, как степная кобылица?.. Нет. Кто же? Кто же будет сегодня?
В отдалении собирается свой маленький круг, и в его центре изгибается в танце маленькая черноволосая девушка. Узкая, гибкая, она вскидывает к солнцу руки, тонкие, как стебли травы - и золотая девушка в белом улыбается нежно и радостно. Она разрывает круг, делая шаг к той, которую она выбрала себе в соперницы.
- Ты танцуешь, как огонь, - говорит она маленькой девушке, - а я как ветер. Посмотрим, кто кого?
Соперница смеется, показывая мелкие зубы. Ей тоже радостно - от солнца, от ветра, от поцелуев мужчины, от того, что все вокруг поют и пляшут. Она вскидывает голову, глядя золотоволосой прямо в глаза.
- Посмотрим! - задорно отвечает она, и друзья вокруг одобрительно хлопают в ладоши. - На что спорим?
- На что захочешь, - вторая протягивает руки, и они вдвоем становятся в круг. Она чувствует, как становится горячей и влажной ладонь соперницы, как колотится смертное сердце, уже почуявшее ритм полуденного танца.
И звучит музыка. Что играют, на чем играют - неважно, музыка стирает границы и размывает контуры мира, музыка подхватывает сердце и бросает, как мяч, и оно летит, подпрыгивая, в бездонную пропасть.
Она не замечает, как увлекает соперницу всё дальше и дальше, как стихают вдали голоса смертных, как переливы струн замирают на излете - для неё эта музыка всё еще звучит. И танец длится, вечный, как мир, безудержный, как река, вырвавшаяся из-под гнета плотины, быстрый, как ветер в поднебесье, как...
Черноволосая девушка лежит на траве, слепо раскинув руки, и смотрит погасшими глазами в черное ночное небо. Устала, понимает белая и золотая.
- Отдохни, - шепчет она, наклоняясь к девушке, и осторожно, чтоб не разбудить, кладет ей на грудь свой венок из пшеницы и васильков.
"Около 12 часов дня на территории музея-заповедника ''Царицыно" был найден труп молодой женщины. Её обнаружил случайный прохожий и сообщил в полицию.
Накануне, 1 июня, в Царицынском парке проходил традиционный "Хиппятник", на котором собиралась неформальная молодежь столицы. Предположительно, в этом фестивале участвовала и погибшая, но что могло случиться с ней на празднике "детей цветов", неизвестно.
В отделе полиции по Царицынскому району нашему корреспонденту сообщили, что причина смерти женщины пока не установлена. Ведётся следствие".
Кикимора.
Баю-баюшки-бай-бай!
Поди, бука, под сарай...
(Колыбельная)
Баю, баю, баюшки, скакали горностаюшки...Спи, дитятко, спи, неугомонное, спи. Экий ты беспокойный...Вечно у вас, людей, то болит что-то, то зубки режутся, никакого покоя мне, старой, никакого сна. Вот и не сплю, все сижу над тобой днями и ночами, своих деток позабыла-позабросила, все тебя баюкаю. У, не то что ваши глупые мамки! Раньше-то, раньше она хоть в поле, в хлеву да в доме намается, спит-не просыпается, понять можно, а тут...целый день в какие-то ящики пялятся да трещат, как сороки, а ночью дрыхнут колодами, хоть их самих кради. Да сами-то они мне без надобности. Дуры стоеросовые, вон какие вымахали, а ума не нажили, эх.
Утю-тю, дитятко, не спится тебе? Играть-забавляться хочется? Вот подрастешь, будешь с моими детками играть - я им накажу, чтоб ручки-ножки тебе не выдергивали. Все б им только поломать да испортить, у, глупые...Ты-то не таким вырастешь. Умницей будешь, радостью мамкиной. И что с того, что не я тебя рожала? Пусть. Которая растила, та и мать. Не то что твоя распустеха...да и ну ее совсем, какая она мать, если дитя готова без пригляда оставить?
Кого растят, кого только растят...Пойдет такая на каменья самоцветные пялиться, а ребеночка оставит - мол, кому надо, кто возьмет? А потом развешивают на столбах да в своих самоходных повозках бумажки - деточку украли, помогите, вдруг видел кто. Кто увидит? Наша сестра быстрая - прыг, хвать, и нет вашей деточки. Наша теперь.
Погляди на игрушку, деточка! Большая-большая ворона летит, у! Глянь, какие крылышки. Да в рот не тяни, слышь? Не тяни. Детки мои ее третьего дня притащили, потравишься еще. Бесы знают, как вас лечить...Не тронь, говорю! Рано тебе. Вот подрастешь, зубки вырастут - тогда и будешь кушать...в городе много чего отыскать можно - птички, собачки, кошечки. Детки мои тебе принесут, ты ж мой беленький, хорошенький. Сначала поиграть, потом скушать. А там и сам выучишься. Вырастешь большим да сильным, встанешь выше неба, рот разинешь, всех проглотишь. Богатырем будешь - не то что те, чьи косточки псы давным-давно растащили. Слабенькие нынче детки у людских дур, ох.
Ну вот, глазоньки слипаются, устало мое дитятко. Скажи, болтаешь тут под ухом, дура старая, спать не даешь. Баю-баюшки-бай-бай, ты, собаченька, не лай, мою детку не пугай, белолапа, не скули, мою детку не буди...Ишь и правда, разлаялись. Развели вас тут люди, у! Заснешь - пойду пугну. А то гляди какие, повадились сюда. Не хнычь, не хнычь, прогоню я их, чтоб не лаяли попусту, не пугали мою деточку. Баю-баю-бай...
Ох, заснул, неугомонный. Вот и славно, вот и хорошо.
Спи, высыпайся, сил набирайся...
Ох.
Шторы плотно задернуты, и в комнате темно, несмотря на солнечный день за окнами. Женщина сидит на краю дивана, раскачиваясь взад-вперед, и монотонно бормочет себе под нос:
- Опять ее видела, видела, видела. Не верят, а я видела. По улицам ходит, дрянь такая, найду ее, найду, найду. Кто б поверил, кто б помог? Одна не выйду. Смотрят. Дверь запирают. Ножи убрали. Боятся, убьюсь. Не убьюсь, пока ее не найду. Нееет. Матюшу она унесла, я видела, шмотки ее цыганские, башку седую, все, все. Не верят. Матюша, сыночек. Баю-баюшки-баю...Почему ее не найдут, почему не найдут?
Бормотание переходит в тихий тягучий вой.
Ее муж стоит у кухонного окна, курит и смотрит на улицу.
Он уже позвонил в скорую психиатрическую помощь, минут через двадцать они должны подъехать. Снова будет госпитализация, уколы, таблетки...Потом она вернется домой, тихая, спокойная, безразличная ко всему, и будет такой до тех пор, пока ей снова не попадется на глаза очередное объявление в красной рамке - "Пропал ребенок!"
Во дворе надсадно орут вороны, и старуха в ярком цветастом платье роется в мусорном баке.